Белва Плейн
Гобелен

ГЛАВА ПЕРВАЯ

   Шла весна 1920 года. Поль Вернер сидел в частной клинике в Ист-Сайде в Нью-Йорке, ожидая рождения своего первенца. Ему было тридцать два года, он вернулся с войны целым и невредимым. Это был сильного телосложения привлекательный мужчина с орлиным профилем. Когда он оживлялся, то выглядел моложе своих лет. Обычно же его лицо имело выражение грустной задумчивости. Когда его яркие синие глаза, столь необычные в сочетании со смуглой кожей, внимательно обращались к чему-нибудь или к кому-нибудь – эффект был поразительный.
   Будущее ясно обрисовывалось перед ним: скоро Отец удалится от дел, и Поль станет первым человеком в инвестиционном банке, основанном его покойным дедом, и переедет в достаточно скромное просторное помещение банка, выходящее на Уолл-стрит. Старший Вернер любил сравнивать это узкое небольшое здание, теперь зажатое со всех сторон небоскребами, с банками в романах Диккенса. Поля вполне устраивала его уютная обстановка. Офис – место для ведения дел, а не для афиширования своего богатства. Действительно, Вернеры нигде не выставляли его напоказ.
   Жена Поля, Мариан, или, как все ее звали, Мими, была моложе его на четыре года. Они знали друг друга с детства. Их семьи принадлежали к узкому кругу немецко-еврейской буржуазии, обосновавшейся в городе со времен Гражданской войны. Они учились в одних школах, принадлежали к одним и тем же клубам, проводили лето в Адиноракских горах или на пляжах Джерси. Их семьи были особенно дружны. Мими и Поль сидели напротив друг друга на каждом дне рождения и на всех семейных праздниках с тех пор, как им разрешили сесть со взрослыми за один стол.
   Он вывозил ее, мягкую, с аристократическими манерами девушку, на первый бал.
   Сейчас, после семилетнего бездетного брака, после бесконечных медицинских обследований и ежемесячных разочарований, она наконец лежала наверху в родильной палате. А он сидел и думал – потому что был склонен, весьма склонен к самоанализу, – почему его потребность иметь детей так сильна. Быть может, на него так подействовали ужасы войны, свидетелем которых он был? Но какова бы ни была причина, сейчас это не имело уже никакого значения.
   Он попытался сосредоточиться на чтении журнала, затем отложил его и стал смотреть в пустоту. Так он просидел неподвижно, скрестив вытянутые длинные ноги, около получаса. На диванчике рядом с ним лежали его пальто с бархатным воротником, черный кожаный портфель и зонт с серебряной ручкой. Возбуждение спало, и к Полю вернулось его обычное самообладание. Он с детства привык сдерживать кипевшие в нем страсти и не позволял себе обнаруживать их перед посторонними. Только самые близкие могли понять по выражению его глаз то, что происходило в его душе.
   Выглянув из окна, он удивился, увидев зажженные фонари. День угас. Поль был здесь, как только ему позвонили и сообщили, что Мими уехала в клинику. Проливной дождь, шедший днем, перешел в мелкий моросящий, и тихая улица была пустынна. В доме тоже было тихо и пустынно; в таких маленьких частных клиниках не бывает суеты. Но сейчас тишина показалась Полю жуткой, и его передернуло.
   Первые роды могут длиться очень долго. Он это знал, как и то, что его жене придется страдать. Все женщины страдают при родах. Но ее лицо было так ужасно, так искажено, неузнаваемо, дико! Влажные волосы прилипли ко лбу, она металась и судорожно вздрагивала на кровати… Его вывели из комнаты.
   «Она же хорошо переносит боль», – думал он, вспоминая, как у нее был открытый перелом руки. Но родить ребенка совсем не то, что сломать руку. Была ли боль, которую он видел наверху, необычной? Он не знал. Конечно, доктор знает. Это один из лучших акушеров города…
   Молодой мужчина вернулся за пальто и шляпой, которые он оставлял на стуле против Поля.
   – Девочка, – объявил он, прежде чем Поль успел задать ему вопрос. – Семь фунтов. Прекрасная блондинка.
   Радость переполняла его. Сейчас он придет домой и будет обзванивать друзей, чтобы поделиться своим счастьем. Поль поздравил его. Этот человек привез свою жену всего два часа тому назад! Когда он ушел, тишина стала еще более невыносимой.
   Поль встал и стал ходить по комнате. Ноги затекли от долгого сидения. Это была ужасная комната, обставленная фабричной подделкой под Чеппендайль. На стене висели плохонькие пейзажи. Школа Гудзон-Ривер. Тоже подделка, конечно. Ну а что бы он хотел в приемной клиники? Выставку подлинников?
   Он попытался сосредоточить свои мысли на искусстве, которое он любил и в котором разбирался. Его привлекали новые веяния, и он стал покупать экспрессионистов еще до того, как они вошли в моду. Но некоторые произведения современников он не воспринимал. Они отражали полную разобщенность послевоенной жизни. Глядя на эти произведения, Поль ощущал странное чувство, будто кажется, что мир до 1914 года был век тому назад, а не всего шесть лет. Его мысли блуждали. «Все в этом послевоенном мире возрастает. И долги тоже», – трезво подумал Поль. Долг – это яма, в которую нельзя дать себе упасть, – так говорил отец, и в этом Поль был согласен с ним. Хотя чаще их мнения расходились.
   Боже мой! Что они там делают наверху?
   Почему никто не спустится и не скажет ему что-нибудь?
   В регистратуре ничего не знают или говорят, что ничего не знают. Проклятье! Он решил еще раз попытаться узнать что-нибудь о жене и направился к регистратуре, но тут зашумел лифт, дверь открылась и его окликнул доктор:
   – Мистер Вернер! Мистер Вернер! Все в порядке. С вашей женой все хорошо. – Он положил руку на плечо Полю. – Сегодня нам очень, очень повезло.
   «Повезло? Почему? Разве роды – это дело везения? Что-то случилось?» Поль стоял в растерянности.
   – Мой кабинет рядом по коридору. Пойдемте. Присядем.
   «Да, что-то произошло. Он хочет сказать мне».
   – Очень повезло, – повторил врач. – Нам пришлось сделать кесарево сечение, мистер Вернер. Пытались избежать. – Он вздохнул, пошевелил рукой, как маятником. – Но все прошло хорошо.
   – Кесарево сечение, – повторил Поль, холодея.
   – Дело в том, что ребенок находился в неправильном положении, поперечном, так сказать. – И опять доктор пошевелил рукой; на белом рукаве Поль заметил пятнышко крови. – Вы понимаете, невозможно родить ребенка в этом положении…
   Поля раздражала его манера говорить «вы понимаете». Он наклонился вперед, как будто хотел вытащить слово из собеседника.
   – …и если женщина продолжает рожать, разрывается матка с внутренним кровотечением. Божья кара, мистер Вернер, с вашего разрешения. Очень тяжелое испытание.
   – Да, – произнес Поль.
   – Но, слава Богу, она прошла через него. Мы наложили швы, и она спокойно отдыхает сейчас. Только что вышла из наркоза. Я ждал там, пока она не пришла в себя.
   – Да.
   – Ваша жена очень мужественная женщина. Поль увидел свидетельства и дипломы на стене кабинета доктора, удостоверявшие его знания и придававшие ему вес. «Он ненамного старше меня», – неожиданно подумал Поль, читая даты в дипломе. Артур Беннет Лайонс – прочитал он имя доктора. Один диплом был на латыни – это тоже придавало вес.
   – Пациент с сильной волей, – продолжал доктор, – я убежден, может изменить ход событий в нужном направлении. Ваша жена держится, мистер Вернер.
   «Он говорит, чтобы не молчать, – подумал Поль. – Есть что-то, чего он не хочет касаться. Но я должен знать это!» И, с трудом разомкнув сухие, слипшиеся губы, он спросил:
   – Ребенок?
   – Мертв. В таких случаях это неизбежно.
   – Нормальный ребенок?
   – Да. Крупный мальчик… Мне очень жаль.
   В воображении Поля в последний раз вспыхнула и погасла его старая мечта.
   Он с сыном идет к Консерваторскому пруду в парке, неся с собой кораблики, прекрасные игрушечные кораблики с корпусами из красного дерева. Ветер рябит воду, кораблики уплывают на надутых парусах, и бечева натягивается в руках мальчика. Поль смотрит, как он смеется. Молочные зубы как белые зернышки, как перламутр. Они идут домой, держась за руки при переходе улицы. Когда он подрастет, они обязательно поплывут на настоящих лодках в Нантуките или на Кейпе. Он и его сын.
   Он пришел в себя. Доктор рисовал круги на листке желтой бумаги.
   – Вы не хотите, чтобы я объяснил вам более подробно, нарисовал диаграмму?
   – Нет, я уверен, что вы сделали все, что могли. Могу я увидеть ее сейчас?
   Глаза врача смотрели с сочувствием. Он выглядел уставшим и постаревшим.
   – Конечно, почему же нет! Но только на пару минут.
   Поль пошел наверх. Он чувствовал себя лишним, проходя между двумя рядами закрытых дверей, вздрагивая от скрипа собственных туфель. Запах дезинфекции смешивался с чувством страха.
   Дверь в палату жены была приоткрыта. В центре слабо освещенной комнаты стояла белая кровать; на ней лежал длинный прямой брус – Поль увидел катафалк и каменное тело.
   Сестра, сидевшая в углу, встала и со словами: «Входите. Ваша жена ждет вас», вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.
   Поль осторожно поцеловал Мими в лоб, как будто боялся, что его прикосновение может причинить ей боль. Она вернулась с того света!
   – Ты очень расстроился из-за мальчика? Это не разбило твое сердце? – прошептала она.
   – Нет. Ну да, конечно. Но сейчас главное – это ты.
   – Мне не разрешили увидеть его. Поль не ответил.
   – Я уверена, что они дали бы мне, если бы я настояла. Но я подумала – так я не буду вспоминать его лицо. Так…
   Она уткнулась в подушку. Жалость охватила Поля, когда он увидел, как она борется с собой.
   – А так, – заключила она, – как будто у нас не было его совсем, ты понимаешь?
   – Да, да, я понимаю.
   Они оба замолчали. Поль подумал, что где-то в этом здании, в какой-то комнате, холодной и пустой, какой она должна быть по его представлению, лежал ребенок. Нормальный, сказал доктор. Крупный мальчик. Через восемь дней над ним совершили бы обряд обрезания, дали бы имя и раввин благословил бы его. Это произошло бы в гостиной, залитой потоками солнечного света через высокие окна. После этого вино и бисквиты в столовой. Все родственники собрались бы, восхищаясь крупным мальчиком. «Я не могу вынести это, – подумал Поль. – Это бессмысленно. Почему это должно было случиться с нами, когда все шло так хорошо?»
   Мими говорила:
   – Поль, будет другой, знаешь.
   – Ты готова пройти снова через это?
   – Так больше не будет. Молния не ударяет дважды в одно место.
   «Это неправда», – подумал он. Но все-таки у него возникла надежда. Да, как только она достаточно окрепнет, у них будет еще возможность. Многие переживали подобные неприятности, а потом у них было столько детей, сколько им хотелось. И женщина может перенести больше чем одно кесарево сечение. Смотри вперед, не отчаивайся!
   Она прикоснулась к его руке холодными пальцами.
   – Ты замерзла, – сказал он. – Я попрошу сестру принести еще одеяло.
   – Нет. Останься еще на минуту.
   Он попробовал согреть ее руки в своих. Они улыбнулись друг другу. Она выглядела нормально. Подумать только, через что она прошла всего несколько часов назад! Ее белая кожа с веснушками слегка порозовела; длинные светлые волосы были зачесаны назад, и сестра завязала их белой лентой.
   – Ты до смерти напугала меня.
   – Бедный Поль! Прости, обещаю, что больше так не буду. Что ты скажешь своим и моим родителям?
   – Правду, но не вдаваясь в подробности. Я позвоню им во Флориду утром.
   – Тебе надо пойти домой. Ты, должно быть, измучился. Ты ел что-нибудь?
   – Я не голоден.
   – Но ты должен поесть! Сколько сейчас времени?
   – Не знаю. – Он посмотрел на часы. – Почти десять.
   – Я знаю, что ты не будешь будить прислугу, хотя следовало бы. В холодильнике целый жареный цыпленок и пудинг. Я просила приготовить сегодня утром лимонный пудинг. Съешь, пожалуйста, что-нибудь перед сном. Я уверена, что ты совсем не будешь следить за собой, пока я здесь. Ты никогда не делаешь это.
   Он засмеялся и поцеловал ее снова в лоб:
   – И как я только на войне без тебя обходился? – Он встал. – Доктор разрешил только несколько минут. Тебе надо отдохнуть. Я вернусь утром.
   У двери он вспомнил:
   – Что-нибудь принести тебе?
   – Только себя.
   Он вышел на цыпочках. На середине коридора его опять поразила мысль, что где-то в здании лежит его мертвое дитя. Он может спросить. Он имеет право увидеть его. Он хочет. Но в следующий миг он уже не хотел этого.
   В груди у него резко сжало. В горле что-то билось, ударило и застучало в голове. И он понял, что это – груз памяти, который он хотел забыть. В течение нескольких часов днем и здесь, рядом с Мими, он отпустил его, но сейчас вернулся, заполняя все и не давая дышать. Полю пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть.
   Через несколько минут он снова дышал нормально. Но ему необходимо поговорить с кем-нибудь! Ему нужно!
   При виде этого молодого человека в прекрасном темном костюме никто не мог бы догадаться, какие муки он переживает.
   «Я позвоню Хенни, – решил Поль. – Кому же еще, как не Хенни?»
   Хенни Рот не было дома. Узнав от слуг в доме Вернеров, что Мими в клинике, она поддерживала связь с ними весь день. Хенни была теткой Поля, но, что более важно, в каком-то особенном и редком качестве она была его самым доверенным другом еще с тех времен, когда, сидя у нее на коленях, он слушал, как она читала ему сказки братьев Гримм. Сейчас она сидела в гостиной Поля вместе со своей невесткой Ли, ожидая его возвращения.
   Ей было за сорок, но она выглядела моложе, не потому, что была красавицей – она была ширококостной, высокой и слишком просто одетой, – но благодаря своей энергии и живости, которые придавали своеобразное очарование ее продолговатому лицу под немодной короной каштановых волос.
   У Хенни было то, что родные называли «духовной красотой». Она была борцом за социальную справедливость так же, как ее муж Дэн, преподаватель и ученый, идеалист, отказавшийся от большой суммы денег за одно из своих изобретений в области электроники только лишь потому, что его приобрело министерство обороны. Они оба выступали и маршировали на многих митингах. Хенни выступала за освобождение женщин и в защиту рабочих швейной промышленности; ее даже арестовали один раз во время пикетирования фабрики женских блузок. Они боролись за мир всю свою жизнь и теперь, когда война кончилась, все еще обращались в Лигу Наций, Национальный совет по предотвращению войны – к каждому, кто стал бы слушать их.
   Короче, они были семейными диссидентами.
   И у них было свое горе. Их сын, их единственное дитя, вернулся с войны без ног, а потом они потеряли и его. Он оставил ребенка, Генри, маленького Хенка, которому сейчас было четыре года, и вдову Ли. Осиротевшая в восемь лет, дитя трущоб, Ли была взята на воспитание Хенни и Дэном. От них она научилась всему, что они могли дать ей, стала женой их сына, а сейчас ушла в совершенно чужой им мир. Будучи честолюбивой и одаренной чувством моды, Ли открыла роскошный магазин на Медисон-авеню. Она вышла замуж за такого же честолюбивого молодого юриста и жила с ним и Хенком около Музея Метрополитен в георгианской элегантности красивого дома с мраморными каминами и винтовыми лестницами, который купил Дэн своему раненому сыну. То, что Дэн не позволял себе, он позволял своему сыну.
   Тяжелое, полное лишений детство никак не отразилось на Ли. Ее блестящие каштановые волосы были по-модному коротко подстрижены; на присборенных манжетах бледно-голубого шерстяного платья поблескивали тонкие золотые браслеты с бриллиантами; ее живые пытливые глаза осматривали гостиную Поля с одобрением знатока.
   Не могло быть женщин более разных, чем Хенни и Ли. Однако они любили друг друга, как мать и дочь.
   Чувствуя беспокойство, Хенни встала и подошла к окну, отбросила шелковые шторы и стала напряженно вглядываться в темный туман, как будто хотела поторопить Поля вернуться домой.
   – Ты не думаешь, что могло что-то случиться? – спросила она. – За целый день никаких известий. Не знаю почему, но у меня плохое предчувствие.
   Хенни была паникершей.
   Ли, которая таковой не была, весело сказала:
   – Не волнуйся, это же первый ребенок. Не все так легко рожают, как я. Помнишь, Хенк буквально выпал из меня, – закончила она с некоторым самодовольством.
   – Они так долго ждали, – продолжала волноваться Хенни. – Поль не переживет, если с ребенком что-нибудь случится. Да и Мариан тоже!
   Когда они услышали, как поворачивается в замке ключ, то вскочили, и Хенни пошла навстречу Полю с вытянутыми руками.
   – Все кончилось. С Мариан все хорошо. Ей было плохо, но сейчас все хорошо.
   – О, слава Богу!
   – Ребенок умер. Мальчик.
   Поль вспомнил маленького Фредди, сына Хенни. Ему было тогда шесть лет, и его взяли в клинику посмотреть новорожденного: маленькие ручки и ножки, болтающиеся в воздухе…
   Мертвый младенец, должно быть, выглядит как одна из тех больших кукол, которые продаются в дорогих магазинах. Восковой. Глаза закрыты или открыты? Ему внезапно стало плохо.
   Хенни отвернулась, крутя обручальное кольцо на неухоженной руке.
   Ли мягко произнесла:
   – Это ужасно, Поль. Ужасно. Но у вас будет еще ребенок. Ты должен думать об этом. И Мими должна. Не сразу. Но скоро. У вас будут дети.
   Им хотелось помочь ему.
   – Да, – добавила Хенни, – наши соседи, когда мы жили на старом месте, потеряли подряд двоих. Но они продолжали и родили еще троих!
   Смешно, именно это он говорил себе там, в палате Мими, и чувствовал такое облегчение…
   – По крайней мере, мы никогда не видели его.
   – А, да, это правда, – согласилась Хенни. Бедная Хенни! Вырастить сына, чтобы он воевал на войне, которую она ненавидела так сильно, и потерять его из-за этой же войны…
   – Ты что-нибудь ел? – спросила Хенни. – Я попросила твоего повара оставить еду на тарелке, если ты захочешь поесть.
   – Спасибо, не хочу.
   Хенни не стала настаивать, и он был благодарен ей за это.
   – Ты видел Мими? – спросила она.
   – Да. Она воспринимает все очень мужественно.
   – Ты должен увезти ее побыстрее за границу, – воскликнула Ли. – Это воскресит ее. Сделайте покупки в Париже, потом Ривьера – или, может быть, Биарриц.
   Поль улыбнулся про себя. Как хорошо она усвоила, эта маленькая Ли, все, что касается развлечений и удовольствий!
   – И сделайте другого ребенка, – дерзко добавила она.
   Ли вышла в холл и вернулась с коробкой, завернутой в синюю атласную бумагу и перевязанной шикарным красным бантом.
   – Это халат для Мими. Не забудь отнести ей это завтра. Монограмму я вышивала в спешке.
   – Он совершенно очаровательный, – заверила его Хенни. – Я видела его. Экстравагантность.
   Поль пробормотал слова благодарности.
   – Мы можем что-нибудь сделать для тебя, Поль? Нам лучше уйти или остаться с тобой? – спросила Хенни.
   Ему не хотелось быть одному.
   – Нет, останьтесь. Пока не устанете.
   – Тогда мы немного посидим. Все равно Дэн не вернется домой раньше полуночи.
   Они снова сели около камина. Перед ними на низком мраморном столике стояла ваза с гардениями, сильный сладкий аромат которых Поль ненавидел: он почему-то наводил его на мысль о похоронах. Но Мими любила гардении, и сейчас Полю казалось неправильным убрать их только потому, что ее не было дома.
   – Дэн сейчас выступает с речью о Лиге Наций, – сказала Хенни, – иначе, ты знаешь, он был бы здесь.
   – Как он себя чувствует?
   – О, по-всякому. Бывает, сердце схватывает. Тогда он принимает свой нитроглицерин.
   – Не следует ли ему бросить преподавание? Студенты могут кого угодно вымотать.
   – Это его жизнь, не считая маленькой лаборатории на Канал-стрит. Он работает над несколькими проектами – что-то из области безлопастной паровой турбины. Он не может бросить все это!
   – Хенни, как у вас с деньгами?
   – Все в порядке, Поль! Ты же знаешь нас, нам много не надо.
   – Ну, если ты… Давай говорить откровенно. Если что-нибудь случится с Дэном, я хочу, чтобы ты знала – я позабочусь о тебе. Тебе никогда не придется ограничивать себя, слышишь?
   Но тут вмешалась Ли:
   – Неужели ты думаешь, что мы с Беном оставим ее?
   – Мне ничего не нужно, кроме Дэна. – В глазах Хенни стояли слезы. Она повысила голос: – Я волнуюсь за него. Он слишком много говорит по нынешним временам! Власти охотятся за большевиками, бросают людей в тюрьмы только за то, что они говорят правду! Все это напоминает мне семнадцатый век – охоту за ведьмами в Салеме!
   Поль покачал головой:
   – С его плохим сердцем ему не следует рисковать. Я поговорю с ним.
   – Это бесполезно! Ты же знаешь, какой он упрямый… О, я не хочу беспокоить тебя своими неприятностями, у тебя и своих хватает!
   – Ты никогда не беспокоишь меня.
   Ему так хотелось рассказать ей обо всем! Воспоминания, нахлынувшие на него там, в клинике, были мучительны. Ему хотелось рассказать ей, ведь после того дня перед свадьбой, когда он прибежал к ней в страшном смятении, они больше не возвращались к этому разговору.
   – Элфи позвонил, – сказала Ли, – как только услышал, что Мими увезли в клинику.
   Дядя Элфи был еще одной щедрой душой! Сейчас, когда он сделал себе состояние на недвижимости, его жизненной потребностью стало давать – деньги ли, совет или отдых в своем загородном доме. Мягкосердечный, он будет горевать о мертвом младенце.
   Хенни добавила:
   – Мама тоже звонила. Она ужасно беспокоится. Бабушке Анжелике было уже под восемьдесят, она уже предвкушала радость стать прабабушкой. Она тоже будет искренне огорчена.
   «По крайней мере, у меня – семья, которая заботится обо мне», – думал Поль.
   – Я ухожу, – сказала Хенни. – Спокойной ночи, дорогой Поль. Пожалуйста, постарайся поспать.
   – Я попрошу привратника вызвать такси.
   – Нет, я пойду пешком. Тут недалеко, всего несколько кварталов, да к тому же у меня есть зонтик.
   Эти несколько кварталов казались бездной, отделяющей его дом и дом Ли от квартиры Дэна на Ист-Ривер. Но все-таки скромная обстановка, в которой всегда жили Хенни с Дэном, была в некотором роде родной и для Поля. Он, привыкший к красоте и ценивший ее, в этих кое-как обставленных комнатах находил нечто иное, что затрагивало его душу.
   Он проводил женщин к лифту и очень нежно поцеловал Хенни в щеку.
   Когда он вернулся, зазвонил телефон.
   Снова он сидел в приемной, разговаривая с интерном, которого прислали к нему сверху.
   – У нее началось кровотечение примерно через час после вашего ухода. Мы позвонили доктору Лайонсу, но не смогли связаться с ним сразу. Мы звонили несколько раз, пока наконец…
   – Да, да, – яростно прервал Поль. Его раздражало, что этот парень не может сказать главного. – Вы связались с ним. А потом? А сейчас?
   Покраснев, молодой человек заговорил быстрее:
   – Внутреннее кровотечение возобновилось и…
   – Вы сказали, кровотечение?
   – Да. Я остановил его по мере возможности, используя…
   – Что с ней сейчас? Сейчас?
   – Ну, доктор сделал операцию. Он еще наверху. Думаю, что она уже в своей палате.
   Еще одно путешествие вдоль безмолвных коридоров. Опять скрипят его туфли. Кажется, они скрипят только здесь. Доктор Лайонс как раз выходил из комнаты, когда подошел Поль.
   – О, мистер Вернер. Пройдемте в солярий на минуту. Ваша жена еще не совсем проснулась.
   Слабый свет дрожал в конце коридора. Они присели на плетеные стулья, место которым было на летней веранде. Чувство нереальности потрясло Поля, здесь, в этом месте, после полуночи.
   – Вы делали операцию? Что случилось?
   – Дела были плохи. Слишком много разрывов. Мы не смогли прекратить кровотечение. Выбора не было, оставалась только гистероэктомия.
   – Гистероэктомия! Боже мой! Вам пришлось…
   – Я бы не сделал это, если бы не был вынужден. – Голос его звучал с мягкой укоризной, глаза были окружены черными кругами, как у совы.
   Поль достал платок и вытер мокрые ладони.
   – Скверное стечение обстоятельств, мистер Вернер. Скверное. Просто все, что могло случиться плохого, случилось.
   – Но она сейчас вне опасности?
   – Я бы сказал, что она, возможно, вне опасности. Инфекции нет, слава Богу.
   «Конец дороги. Мили и мили через пустыни и горы; наконец все становится голубым и серебряным, ты уже почти там, куда так хотел попасть, но вдруг упираешься в каменную стену высотой в сотни футов, и – тупик».
   – Как это подействует на нее? На всю ее жизнь?
   – Ну, естественно, весьма грустно перенести гистероэктомию в таком молодом возрасте, но это не помешает ей вести нормальную жизнь, быть женщиной во всех отношениях.
   Он имеет в виду секс. Разницы нет. Только не будет детей.
   С губ Поля сорвалось:
   – У вас есть дети, доктор? Мальчики?
   – Трое – девочка и два мальчика.
   – Извините. Не понимаю, почему я спросил.
   – Все в порядке, мистер Вернер. Они встали, помедлив в тусклом свете.
   – Хотите, чтобы я объяснил вам что-нибудь еще? Мы могли бы спуститься ко мне в кабинет. У меня есть книги и диаграммы, которые могли бы кое-что прояснить вам.
   – Диаграммы.
   – Ну, некоторые хотят их видеть и имеют на это полное право.
   – Я не хочу, – сказал Поль. Ладони снова вспотели. Какие вопросы? Что они могут изменить?
   – Вы всегда можете позвонить мне, если захотите узнать что-нибудь еще. Звоните в любое время или приходите.
   Поль вспомнил о приличиях:
   – У вас был тяжелый день, доктор. Идите домой и отдохните.
   – Не такой тяжелый, как у вашей жены. И как у вас.
   Бедная Мими. Бедная Мими.