Страница:
самого Папы Римского.
-- Вот куда ты клонишь, собака, -- вздохнул с облегчением Фридман. --
Он мне тут клюкву на уши вешает, а я волнуюсь. Ему. Что ж ты, Епифан, две
недели ползаешь тут на брюхе... Погоди, ты и позавчера здесь был?
-- Был.
-- И все видел?
-- Все видел.
-- Мама дорогая. Никому не говори. О чем я? Да. Что же ты, Епифан, за
две недели распятие не стащил?
-- Э-эх, язычник. Все, я так больше не могу!
-- А как ты можешь? Давай сделаем так: если ты при всем честном народе
отвесишь пинка патриарху всея Руси и твой подвиг зафиксирует пресса, я, так
и быть, подарю тебе крест, а в нагрузку личный баян Вани Охлобыстина с
автографом Муслима Магомаева.
-- Не гневи Бога, насекомое. Говорят тебе, что я не могу. Попросту не
умею. Стоял бы я сейчас перед вами. Да я бы давно в Монте-Карло свалил.
-- Тогда покончим с этим. Даю тебе минуту для заключительного слова.
Епифану хватило шести секунд.
-- В общем, так, -- сказал он, -- распятие никуда не поедет. Пределы
квартиры оно покинет только через мой труп.
-- Это без вопросов, -- пообещал Фридман.
-- Отдай распятие, скотина! Христом Богом заклинаю. Ты же культурный
человек.
-- Да разве ты христианин? Ты вроде дзен-буддист был. Что, Епифан,
первый блин комом? В дзен-буддизме художественное оформление не то?
-- А что тут такого. Я впечатлительный азиатский исследователь. Я был в
поиске.
-- А теперь, стало быть, нашел. Ты, дурачина, при какой церкви
состоишь?
-- Я адепт Святой Церкви Воскресения Христова?
-- Что-то я про такую не слыхал.
-- Услышишь еще, -- недобро пообещал Епифан., -- какие твои годы.
Передумал?
-- Не дождешься.
-- Одумайся, Фридман, ты деньги рано или поздно спустишь на блядей, а
распятие -- наше с тобой культурное наследие, -- завел Епифан старую
шарманку. -- Предание старины, достояние республики и все такое прочее.
Подумай о душе, в конце концов.
-- Предание, говоришь, достояние, культурное наследие? Здесь ты прав,
прав. Ты это верно подметил. Взял и процитировал меня самого. Предание,
"Слово о полку Игореве", трали-вали. Предание -- фольклор, суеверие...
-- Суеверие?! -- взметнулся Епифан. -- Может, ты и в Бога не веришь?!
-- Я могу поверить во что угодно, дайте мне доказательства.
-- Доказательства?! Пожалуйста! Сколько угодно! Кто сотворил землю? Кто
заставляет небесные тела обращаться вокруг нее? А кто, если не Бог, насылает
на людей дизентерию, а на неверных жен порчу? И потом, почему одни люди
родились швейцарскими банкирами, а другие советскими евреями?
-- Кто выпустил этого дебила из клетки? -- произнес Максимовский тихо
свирепея. -- Дайте ему кто-нибудь кокаина, пусть он замолчит.
-- Да вы его не бойтесь, он поп-то не настоящий, -- успокоил Фридман,
-- только видимость одна. Бога нет, Епифан, материя первична, смирись с этим
и живи. А распятие -- вполне осязаемый объект, за который дают хорошую цену.
Круговорот в природе. Хватит болтать. Сегодня же оно отправится с послом в
эту... как ее... не важно, я получу комиссионные и мы поставим в этом деле
точку. И это хорошо!
-- Ну и черт с вами, -- подвел итог окончательно сквашенный Епифан,
исчезая под кроватью. -- Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете!
-- Максимовский, не спускай с него глаз. -- Бормоча, Фридман,
перевернулся на бок и тоскливо взглянул на меня. -- Почему молчит
интеллигенция?
Вместо ответа я спросил:
-- Разве Фаберже распятия делал?
-- Мудила, конечно же делал.
-- А что этот юродивый здесь наплел про седую старину?
-- Вы его не слушайте, он малость не в себе. -- Фридман встал на
кровати в полный рост, словно Нерон, в поэтическом экстазе воздел вверх
ладонь с растопыренными пальцами, и красный свет китайского фонаря осветил
его скомканное лицо. -- Балаган окончен! Максимовский, прошу тебя: папе ни
слова о Марине! Держи язык за зубами. Не надо расстраивать родителя, иначе
он тебя грохнет. Прямо в присутствии посла. Вижу эту картину: международный
скандал, суд, Сибирь. Я в Сибирь не поеду, мне деньги нужны. Надо всем
платить: водителю, убирашке*, массажисту. Запомнил? Ты ведь не хочешь, чтобы
на нас с тобой обиделся посол Молдавии и началась война?
* Очевидно, домработнице.
-- Нет, не хочу.
-- Смотри, не подведи. А еще лучше -- убирайся отсюда. Убирайтесь оба.
И ты, инквизитор, тоже. Возвращайся к себе и молись за нас богу. Послезавтра
конец света, а ты суетишься тут. Не ровен час, стукнешь ночью по башке в
припадке патриотизма.
-- А что конкретно ему знать не следует, -- уточнил Максимовский, --
что его дочь беременна, или что мы с ней расстались?
-- Думаю, и то, и другое.
Так повелось, что все мои друзья сидят на наркотиках. Одни часто и
помногу пьют, другие курят траву, кто-то даже ширяется. Но, бог мой, все они
дилетанты! Все они только бродят по берегам Великого Моря Наслаждений,
предпочитая риску и романтике теплое место на пляже. Иван Аркадиевич Фридман
плавает в этом море давно и знает там каждое течение.
Сначала отхлебнуть водки, затем всосать кокаин через нос, поднеся
мельхиоровую ложку по очереди к каждому его отверстию, еще одну ложку
закинуть в рот, следом за этим маленькими глотками выпить еще полстакана
водки, сушеную какашку под язык и...
Полный вперед! Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Мы с Максимовским повторили всю процедуру со скрупулезной точностью.
Со стены слева от меня мягко бухнули часы. Про себя я отметил, что один
удар означает половину какого-то часа. Какого именно, мне сделалось
безразлично.
Состояние умиротворения легло на меня, словно теплое шерстяное одеяло.
Ничто и никто не смогли бы сейчас привести меня в смятение, даже восставший
из могилы Адольф Гитлер, сидящий в чем мать родила, верхом на белом боевом
слоне с израильским флагом вместо попоны и бьющий в большой тантрический
бубен.
Мне захотелось детально обмозговать все события сегодняшнего утра, все,
что я видел и слышал, начиная с самого пробуждения. Но общей картины как-то
не получалось.
Мысли прыгали в моей голове хаотично, словно шары в лототроне. Они то
сталкивались между собой, то разлетались в стороны, образуя в результате
своего взаимодействия причудливые видения и мозаики. Разлетаясь, они
ударялись о внутреннюю поверхность сферы, которая, очевидно, была моей
головой и единственным препятствием на их пути к свободе. Страшно
представить, что могло случиться, если бы этого препятствия не было.
Невероятно, но моя собственная голова спасала меня от распада личности!
Слава моей голове!
Последнее, что донеслось до меня извне -- это приглушенный голос
Максимовского, который "По улице ходила большая крокодила" пытается положить
на музыку "Боже, царя храни".
Хлоп!
...Сегодня я проснулся ни свет ни заря с куском яблока во рту и смутным
ощущением беды. Еще накануне вечером, когда мы на бровях расползались от
Фридмана, Максимовский сказал:
-- Чую, быть беде.
Я ответил:
-- Железяка.
И упал.
-- Штормит? -- Максимовский поднял меня и отряхнул от снега. -- Поедем
ко мне спать.
-- Железяка, -- согласился я и снова упал.
И мы махнули в ресторан...
...Катя с мокрым полотенцем на голове -- олицетворение молодости,
физического здоровья и умопомрачительного оргазма...
...Мучимая запором, на тротуаре, согнувшись в три погибели, стоит и
тужится собачка. Кишечник ее полон, а глаза печальные и влажные. В чем дело?
Где No 36.6? Уберите от меня эту тварь!..
...Лесная опушка; грациозные единороги пьют из ручья живую воду; на
лужайке среди бенгальских тигров пасутся кудрявые белые овечки; в закатном
небе резвятся ласточки, розовые облака и херувимы; теплый южный ветер
касается волос и уносится к эвкалиптам; в старом замке по соседству звучит
легкая инструментальная музыка; благоухает жасмин; голозадые пастушки играют
в жмурки... семяизвержение...
...Иисус в обнимку с Шивой, счастливые, словно дети, сидят на розовом
облаке, свесив ноги, и ругаются, как пьяные сапожники...
...Люди часто выносят плоские суждения о вещах, вообще не доступных
человеческому пониманию, особенно в вопросах религии, поэтому от разговоров
на религиозные мотивы меня всегда воротит, и, как правило, я стараюсь их
избегать...
Хотя, по большому счету, я солидарен с Фридманом. Для меня распятие
тоже -- обыкновенная железка... Ведь никак не препятствует совершать молитву
басурманину то обстоятельство, что перед ним не висит "портрет" Бога.
Может быть, для кого-то это покажется святотатством, но с таким же
успехом можно поклоняться любому предмету, скажем, банке кокаина, если
рассматривать кокаин как некую мистическую субстанцию, расширяющую сознание
человека дальше "естественных" границ и приближающую его к Богу. Я не
перестаю удивляться, почему все самые распространенные и влиятельные религии
мира до сих пор не используют допинг в качестве стимулятора для религиозного
вдохновления своих болельщиков... Например, католики. На каждую просвирку
капельку ЛСД и порядок. Клиент готов... Уже на следующий проповеди будет
полный аншлаг. *
*Недавно я подал заявку на патент этого изобретения, так что Ватикану
придется раскошелиться. Но на этот раз никаких чеков. Только наличные!
...Я долго не мог понять, где нахожусь и для чего так громко включили
телевизор. Когда туман рассеялся, оказалось, что шумит вовсе не телевизор, а
Марина. Они с Максимовским обсуждают демографическую ситуацию в стране. Я-то
думал, случилось чего.
Я прошел мимо них на кухню и сварил себе кофе. По дороге спросил у
Максимовского, не забивал ли я вчера головой гвозди...
...Над хлябями на ковре-самолете планирует субъект в белоснежном
лапсердаке, делает взмахи руками и выкрикивает заклинания типа: "Да будет
свет! Да будет твердь посреди воды! Во имя отца и сына и святаго духа!
Аминь!"
...Запредельная красота: извержение вулканов, молочные реки с
кисельными берегами, ну и, разумеется, языки пламени, дым коромыслом и т.д.,
и т.п. В общем, полным-полно огня и воды как символов чего-то там такого
эдакого...
...И вот среди всего этого сверхъестественного великолепия раздается
скрежет, грохот литавр и барабанный бой. Субъект бросает свое глупое
занятие, садится жопой на скалу, забивает тугую папиросину, смотрит в мою
сторону, смотрит, а потом как заорет:
-- Имя некоего Ивана Аркадиевича Фридмана тебе о чем-нибудь говорит?!
Я сначала как следует обосрался, но потом взял себя в руки, набрался
наглости и отвечаю:
-- Чувак, ты кто такой? Ты давай, заканчивай тут выкаблучиваться!
-- Замолчи!!! -- громогласно возвещает он, и я понимаю, что лучше
уступить, иначе все будет еще хуже.
Субъект:
-- Отвечать на вопросы коротко и внятно!
Ваш покорный слуга (то есть Я):
-- Есть! С Фридманом я знаком сто лет. Да он где-то тут лежит. Ты
погромче покричи, а то он не слышит...
Субъект:
-- Замолчи!
Я:
-- Есть!
Субъект:
-- В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря сего года где
вы были с Фридманом, чтоб ему пусто было?
Я:
-- У Фридмана на хате.
Субъект:
-- И что вы там делали с этим гребаным Фридманом, позвольте
полюбопытствовать?!
Я:
-- Отмечали день рождения, потом Рождество.
Субъект:
-- Как отмечали?
Я:
-- Как всегда: пили пиво с воблой, потом эту, как ее, текилу, потом
позвонили телкам...
Субъект:
-- Телкам? К черту телок! Что было потом, когда телки стоптались?!
Я:
-- Мы расстроились и стали звонить в американское посольство...
Субъект:
-- К черту американское посольство! Потом, потом, что было?!
Я:
-- Потом мы нафигачились до синих помидоров... А дальше не помню, хоть
убей.
Субъект:
-- Зато Я не забыл!!! Вы тараканов травили! У твоего ненаглядного
Фридмана тараканов развелось до черта!
Я:
-- Это точно. Фридман, он ведь как ребенок...
Субъект:
-- Замолкни!
Я:
-- Я стараюсь, стараюсь...
Субъект:
-- Не перебивай меня!
Я:
-- Как прикажете. А, кстати, как прикажете вас называть?
Субъект (добрея):
-- Величай меня "Отец Родной", поскольку Я непритязателен, скромен и
консервативен. Да к тому же на большее и не рассчитываю.
Я:
-- Не спорю, не спорю, только не надо так возбуждаться. Оглушил совсем.
Тут у нас одна ма-а-аленькая загвоздка, приятель: мой отец гораздо моложе,
и, я очень сожалею, но он лысый, как задница, а у тебя вон какая шевелюра.
Субъект:
-- Я в другом смысле твой Отец. Я в некотором смысле вообще всем Отец!
Я:
-- Ну, дядя, по-моему, вы на себя наговариваете.
Субъект:
-- Я тебе не дядя! Я тот, который заварил всю эту кашу. Я есть Альфа и
Омега, начало и конец. Я сотворил все, все, все. Начиная от светил небесных,
заканчивая лыжными палками и кокаином. Я столп мироздания! Я гвоздь
программы! Я высший нравственный императив! Я черное и белое, я прошлое и
настоящее! Я ныне и присно и во веки веков! Да святится имя мое, да приидет
царствие мое! Я САМ ГОСПОДЬ БОГ!!! С большой буквы!!! Аминь!
Я:
-- Так бы сразу и сказал.
Бог:
-- А ты что, сам не видишь?
Я:
-- Я атеист. Мне все это до фонаря.
Бог:
-- Брось щепку в море, и ты увидишь, как ее снесет течением. Однако ты
никогда не увидишь Гольфстрим. Никакой ты не атеист. У атеиста есть хоть
какая-то позиция, у тебя же нет никакой. Ты самый настоящий похуист.
Я:
-- Не вижу разницы.
Бог:
-- Это -- сущий пустяк. Всего-навсего вопрос ВЕРЫ!
Я:
-- Я в этом не разбираюсь.
Бог:
-- Объясняю на пальцах. Одни люди относятся к писаниям буквально, то
есть верят в сказки про апостолов, пророков, реинкарнацию и чудесные
исцеления. У себя наверху мы их называем "бюрократами". Солидная публика.
Пассажиры первого класса. Чуть где пошалят, сразу бегут исповедоваться.
Достали. Нет от них покоя ни днем, ни ночью. Для других, скажем,
христианство или ислам -- это платформа для определенного мировоззрения и
мировосприятия. Эти люди -- философы. Атеизм, кстати, -- тоже философия, в
отличие от похуизма. Большую часть человечества, за исключением ортодоксов,
философов и реликтов, под которыми мы у себя наверху понимаем, например,
амазонских индейцев, вопросы бытия не колышут. Иисуса они знают как
мифологического героя, а Бога боятся точно так же, как боятся черных кошек,
треснутых зеркал или русалок. Их мы называем похуистами. Потому что им все
по хую! Какие там вопросы добра и зла?! Их волнует только собственная
задница, а в теологическом аспекте еще и то, что с ней стрясется после
смерти. Смерть -- краеугольный камень любой религии. Ты заметил?
Я:
-- Я немного забыл начало, но, в принципе, заметил.
Бог:
-- Так и должно быть! Смерть -- конец самой жизни! А как вы еще хотели?
Все одинаково плохо относятся к смерти: и религиозные фанатики, и атеисты, и
похуисты, с той только разницей, что для одних смерть -- наказание, для
других -- искупление, а для третьих -- просто смерть. Частный случай, когда
человек ни с того ни с сего перестает жить...
Я:
-- Спасибо за лекцию. (В сторону: С самого начала было ясно, что этот
старик -- сумасшедший). Приятно было познакомиться.
Бог:
-- Да замолчишь ты или нет?! Ну что за человек такой, я не знаю. В
каждой бочке затычка. Я же тебе велел не перебивать. Ладно, проехали.
Двадцать пятого декабря двухтысячного года вы с Фридманом травили
тараканов...
Я:
-- Да! Я лично штук двести укокошил. Как они кричали!
Бог:
-- Среди них был один... не такой, как все...
Я:
-- Неужели весь этот сыр-бор из-за одного несчастного таракана? Он что,
какой-то особенный? Не забивай себе голову, чувак. Одним тараканом больше,
одним меньше. Какая, в сущности, разница? Ну попался он под горячую руку.
Бог:
-- Печально, ведь это был Мой Сын.
Я:
-- Давайте не будем сгущать краски. Не хмурьтесь. Как это сын? Вы
уверены? Так, а почему он у нас -- таракан?
Бог:
-- Сын короля -- наследник трона и будущий король. Сын бога тоже бог.
Нет никакой разницы, кто он: таракан или великан. И чем тараканы хуже? Тоже
мне, человек -- пуп земли. Венец природы! Кто вам вообще такую чушь сказал?
Загадили всю планету, как свиньи, а Я так старался. Чем ты лучше таракана?
Мешок с костями. Хаотичное нагромождение желаний, импульсов и рефлексов. К
тому же тараканы единственные уцелеют в этой мясорубке.
Я:
-- Пардон, папаша! Не мельтеши. Давайте сосредоточимся. Я на счет
мясорубки. С этого места хотелось бы узнать подробнее.
Бог:
-- Столкновение Земли с метеоритом. В десять тысяч раз больше, чем
Тунгусский! Метеорит уже в пути. Пизданет, мало не покажется! Все, кроме
тараканов, передохнете! Волосы на жопе рвать будете!
Я:
-- Ты чего, мужик, белены объелся? Мы посадим на ракету Брюса Уиллиса
и... прощай молодость! У него там все схвачено.
Бог:
-- Кретин! Я могу одним движением мизинца превратить тебя в чебурек!
Я:
-- А вот этого не надо. Не надо на меня давить. Этого я не люблю. И
вообще, знаете что, папаша, насрать мне на ваших тараканов с высокой
колокольни! Насрать мне на вашего сына! И вам персонально насрать на голову
у меня давно руки чешутся.
Бог:
-- Ах, вот как? Тебе значит на Меня насрать? Да еще полчаса назад ты
верещал, умоляя вернуть тебе рассудок, и готов был на четвереньках ползти в
Святую Землю! Неблагодарный!
Я:
-- Мужик, не морочь людям голову. Занимаешься всякой херней, прости за
выражение. Я у тебя что просил? Сто миллионов долларов наличными. Где они?
Желаю получить свои сто миллионов и немедленно осязать их!
Бог:
-- Вот твари, всем подавай сто миллионов! О душе никто не думает!
Я:
-- У меня и так дел невпроворот.
Бог:
-- Каких дел?! Ты жив до сих пор только потому, что Я это допускаю!
Превращу сейчас тебя в рулон туалетной бумаги в общественном сортире,
посмотрим, как ты запоешь. Вот где дел невпроворот.
Я:
-- Ладно, чего ты от меня хочешь?
Бог:
-- Скажи Фридману, что он повинен в смерти Моего любимого Сына. В свете
этих обстоятельств он не жилец.
Я:
-- А ты иди к Фридману сам, он где-то здесь недалеко. Он тоже любитель
язык-то почесать.
Бог:
-- А не то бы Я без тебя не догадался. К Фридману Я уже ходил, этот
коматозник не понимает ни хера, где право, а где лево. Он сейчас не сможет
отличить Лукашенку от Наполеона Бонапарта. У него в данный момент -- харе
Кришна. Клиническая смерть. Ты ему передай, когда он очухается, что ему
скорее всего кирдык. Я еще до обеда подумаю, прикину, что к чему, но решения
Своего не поменяю. Understand?
Я:
-- Основные моменты.
Бог:
-- Тогда Я кончил!
Я:
-- Я, кажется, тоже.
Бог:
-- Какой же ты мудак! Ступай, пока Я не сделал из тебя блин и не
размазал по этому камню, и славь Мое имя на каждом углу!
Я:
-- И это все? А подарки? А кто желания будет исполнять?
Бог:
-- Кто, кто? Пушкин! Ладно, проси чего хочешь.
Я:
-- А сколько у меня желаний?
Бог:
-- Одно!
Я:
-- Хочу отодрать Катю.
Бог:
-- Какой же ты все-таки идиот. Уйди с глаз долой! Погоди. Вот еще что.
Передай этому своему... Максимовскому... Нет, не надо.
Я:
-- Что передать Максимовскому? Если начал - договаривай.
Бог:
-- Пусть... пусть ведет себя потише. Кое-кто наверху очень недоволен.
Я:
-- А ты передай этой своей... Марии Магдалине, что я до нее доберусь!
...Есть у меня безногий друг -- Костя Лейтман. Без пары прекрасных ног
он остался очень неожиданно. Были в ту зиму сильные снегопады плюс частые
перепады температуры. Снегу насыпало много, а убирать его никто не
торопился. Снег слежался, превратившись в сплошной ледяной панцирь. Собрался
Константин переходить улицу, подошел к светофору и поскользнулся. Ноги
съехали на дорогу и угодили прямо под колеса лакированного членовоза с
номерами Московской патриархии и синим абажуром на чердаке. Автомобиль, не
извинившись, уехал, вероятно, по безотлагательным религиозным делам, а Костя
остался истекать кровью прямо на дороге. Спасибо докторам -- жизнь ему
спасли, а вот ноги -- нет. Иерарх, которого, кстати, часто ругают газеты,
по-прежнему деловито носится по московским площадям и проспектам наперегонки
с ветром, а Костя -- по квартире на инвалидной колясочке...*
* По заказу Ватикана.
К сознанию я продирался неохотно, игнорируя волевой момент и повинуясь
только рефлексам. Краем глаза я заметил, как где-то на самом краю мира
шевелится Максимовский. Последний шар, подпрыгнув, звонко стукнулся внутри о
затылок и свалился по пищеводу в желудок. Осознание его утраты было немного
грустным. Что-то про башню. Башня. Какая башня? А! Стоп! Это же моя башня
встала на место. Ну, здравствуй, башня!
Через минуту-другую картинка насытилась цветами, стала ярче,
восстановилась геометрия комнатного пространства, появился и звук.
Картина пятая
Апартаменты Фридмана. Московское время 10 часов 02 минуты утра (64 ч.
120 м. 1423с). У кровати Фридмана стоят два никому не известных гражданина.
Первый -- огромного роста кривоногий мордоворот. Одежда на нем такая
тесная, что, кажется, вздохни этот человек глубже, и она разорвется по швам
в клочья, повиснув на плечах лохмотьями. Лицо одутловатое, злобное, с
налетом маниакального стремления к разрушению. Майк Тайсон по сравнению с
ним -- просто смазливая девчонка.
Другой, наоборот, -- вертлявый, росточка невысокого и худ неимоверно.
Одет, в отличие от первого, неплохо, но не по сезону: лакированные туфли,
легкое шерстяное пальто, на носу солнцезащитные очки. На вид обоим не больше
двадцати восьми лет.
Тот, который мордоворот, склонился над Фридманом и, приподняв его за
волосы, бьет по щекам сильной рукой. Второй, который вертлявый, заглядывает
Фридману прямо в открытый глаз, рассуждая вслух:
-- Вроде дышит, мерзавец, а глаз закрой -- так вылитый покойник.
Натрескался, скотина, видать, водяры-то спозаранку.
Он наклонил бутылку, тщательно изучил этикетку и, понюхав горлышко,
вылил остаток водки к себе в рот:
-- Теплая, падла, и сладковатая на вкус. Но по шарам дало.
Как все воспитанные люди, мы встали поздороваться. Максимовский получил
пинок по яйцам, я -- в живот.
"Кому из нас двоих сейчас больнее, мне или ему?" -- подумал я, хватая
ртом воздух.
-- Вам, наверное, не терпится узнать, кто мы такие, -- начал тот,
который хорошо одет. -- Посмотрим, смогу ли я удовлетворить ваше
любопытство.
Он опустился в кресло, вынул из-за пазухи обрез и положил его на
колени.
Звучит тревожная музыка.
-- Дайте, я угадаю, -- медленно проговаривая каждое слово, предложил
Максимовский, которому больные причиндалы угадывать, в общем-то, не мешают.
-- Тигры освобождения Тамил Илама? Хотя нет, артиллерия у вас немного
старомодная. Так, так, так. Исполнители комических куплетов? Нет. Дайте
сообразить. Стойте! Понял! Все вместе, три-четыре: "Вы налетчики!" Угадал?
-- Как вы могли такое подумать?! -- Худосочный обрезом ткнул в живот
Фридману, который позу не изменил, но с взлохмаченной головой, вчерашней
щетиной и вытаращенным глазом сделался похож на взбесившегося попугая. --
Это просто возмутительно! Не вижу в этом никакого смысла. У вас тут и
брать-то нечего, старье одно. Даже телевизора нет. Давно это чучело в коме?
-- Всегда! -- торжественно объявил Максимовский.
Пока мы с Максимовским кувыркались на полу в драматических позах,
мордоворот обшарил наши карманы. Часов я не ношу, поскольку считаю это
занятие глупым, но запонки не снимаю практически никогда, испытывая гордость
за себя как за обладателя изысканного вкуса. Запонки произвели фурор. Он с
детским восторгом наблюдал игру света на каменьях. Я даже испугался, что он
сломает мне запястье. В итоге он взял только документы и деньги, протянул
тому, который второй и суетливый. Суетливый деньги пересчитал, поморщился и
вернул. Документы оставил у себя.
-- Очень мало денег. Жалко, -- заключил он, задумчиво разглядывая
замшевые ботинки Максимовского -- что у вас так мало денег.
-- Сомнений никаких -- вы налетчики.
-- Как бы не так. Налетчики, если пользоваться вашей своеобразной
терминологией, берут чужое, а мы пришли за своим. Господи, зачем мужику
пудра? -- Суетливый высыпал остатки кокаина на бесчувственного Фридмана,
повертел пудреницу в руках и спрятал в карман. -- А может, это лекарство?
-- Хороший вопрос. -- Максимовский поглядел на Фридмана. -- Здесь есть
нюансы, но они настолько незначительны, что...
-- Хватит! -- сорвался худосочный. -- Сколько можно пиздеть?!
Следующие полчаса он потратил на освещение различных аспектов своих
взаимоотношений не только с Фридманом, но и с нашими близкими и дальними
родственниками, не забыв упомянуть о бездарном правительстве и грабительской
приватизации.
Говорил он мощным утробным басом, который извергался из его тщедушного
тела, то и дело спотыкаясь в районе кадыка. Проклятия сыпались на головную
боль и вчерашние газеты, плохую погоду и качество продуктов питания. Он то
взвивался и рубил руками воздух, то неожиданно кидался в кресло, где на
мгновение умолкал. Отдохнув немного и отдышавшись, он начинал все сначала.
Скуратов, никогда прежде мне не доводилось слышать такой бессвязной
речи. Но для тебя я постарался и специально перевел ее на русский язык.
...И про то, в натуре, какой Фридман, представительный на первый взгляд
мужчина, а как безответственно себя при этом повел. А какие у него были
рекомендации? Можно только позавидовать. И что вы думаете? Неделю назад так
и вовсе перестал отвечать на звонки. И теперь за это Фридману не поверит
даже самый противный верблюд. Сука, ни стыда, ни совести! Брат мой, вот он,
-- Вот куда ты клонишь, собака, -- вздохнул с облегчением Фридман. --
Он мне тут клюкву на уши вешает, а я волнуюсь. Ему. Что ж ты, Епифан, две
недели ползаешь тут на брюхе... Погоди, ты и позавчера здесь был?
-- Был.
-- И все видел?
-- Все видел.
-- Мама дорогая. Никому не говори. О чем я? Да. Что же ты, Епифан, за
две недели распятие не стащил?
-- Э-эх, язычник. Все, я так больше не могу!
-- А как ты можешь? Давай сделаем так: если ты при всем честном народе
отвесишь пинка патриарху всея Руси и твой подвиг зафиксирует пресса, я, так
и быть, подарю тебе крест, а в нагрузку личный баян Вани Охлобыстина с
автографом Муслима Магомаева.
-- Не гневи Бога, насекомое. Говорят тебе, что я не могу. Попросту не
умею. Стоял бы я сейчас перед вами. Да я бы давно в Монте-Карло свалил.
-- Тогда покончим с этим. Даю тебе минуту для заключительного слова.
Епифану хватило шести секунд.
-- В общем, так, -- сказал он, -- распятие никуда не поедет. Пределы
квартиры оно покинет только через мой труп.
-- Это без вопросов, -- пообещал Фридман.
-- Отдай распятие, скотина! Христом Богом заклинаю. Ты же культурный
человек.
-- Да разве ты христианин? Ты вроде дзен-буддист был. Что, Епифан,
первый блин комом? В дзен-буддизме художественное оформление не то?
-- А что тут такого. Я впечатлительный азиатский исследователь. Я был в
поиске.
-- А теперь, стало быть, нашел. Ты, дурачина, при какой церкви
состоишь?
-- Я адепт Святой Церкви Воскресения Христова?
-- Что-то я про такую не слыхал.
-- Услышишь еще, -- недобро пообещал Епифан., -- какие твои годы.
Передумал?
-- Не дождешься.
-- Одумайся, Фридман, ты деньги рано или поздно спустишь на блядей, а
распятие -- наше с тобой культурное наследие, -- завел Епифан старую
шарманку. -- Предание старины, достояние республики и все такое прочее.
Подумай о душе, в конце концов.
-- Предание, говоришь, достояние, культурное наследие? Здесь ты прав,
прав. Ты это верно подметил. Взял и процитировал меня самого. Предание,
"Слово о полку Игореве", трали-вали. Предание -- фольклор, суеверие...
-- Суеверие?! -- взметнулся Епифан. -- Может, ты и в Бога не веришь?!
-- Я могу поверить во что угодно, дайте мне доказательства.
-- Доказательства?! Пожалуйста! Сколько угодно! Кто сотворил землю? Кто
заставляет небесные тела обращаться вокруг нее? А кто, если не Бог, насылает
на людей дизентерию, а на неверных жен порчу? И потом, почему одни люди
родились швейцарскими банкирами, а другие советскими евреями?
-- Кто выпустил этого дебила из клетки? -- произнес Максимовский тихо
свирепея. -- Дайте ему кто-нибудь кокаина, пусть он замолчит.
-- Да вы его не бойтесь, он поп-то не настоящий, -- успокоил Фридман,
-- только видимость одна. Бога нет, Епифан, материя первична, смирись с этим
и живи. А распятие -- вполне осязаемый объект, за который дают хорошую цену.
Круговорот в природе. Хватит болтать. Сегодня же оно отправится с послом в
эту... как ее... не важно, я получу комиссионные и мы поставим в этом деле
точку. И это хорошо!
-- Ну и черт с вами, -- подвел итог окончательно сквашенный Епифан,
исчезая под кроватью. -- Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете!
-- Максимовский, не спускай с него глаз. -- Бормоча, Фридман,
перевернулся на бок и тоскливо взглянул на меня. -- Почему молчит
интеллигенция?
Вместо ответа я спросил:
-- Разве Фаберже распятия делал?
-- Мудила, конечно же делал.
-- А что этот юродивый здесь наплел про седую старину?
-- Вы его не слушайте, он малость не в себе. -- Фридман встал на
кровати в полный рост, словно Нерон, в поэтическом экстазе воздел вверх
ладонь с растопыренными пальцами, и красный свет китайского фонаря осветил
его скомканное лицо. -- Балаган окончен! Максимовский, прошу тебя: папе ни
слова о Марине! Держи язык за зубами. Не надо расстраивать родителя, иначе
он тебя грохнет. Прямо в присутствии посла. Вижу эту картину: международный
скандал, суд, Сибирь. Я в Сибирь не поеду, мне деньги нужны. Надо всем
платить: водителю, убирашке*, массажисту. Запомнил? Ты ведь не хочешь, чтобы
на нас с тобой обиделся посол Молдавии и началась война?
* Очевидно, домработнице.
-- Нет, не хочу.
-- Смотри, не подведи. А еще лучше -- убирайся отсюда. Убирайтесь оба.
И ты, инквизитор, тоже. Возвращайся к себе и молись за нас богу. Послезавтра
конец света, а ты суетишься тут. Не ровен час, стукнешь ночью по башке в
припадке патриотизма.
-- А что конкретно ему знать не следует, -- уточнил Максимовский, --
что его дочь беременна, или что мы с ней расстались?
-- Думаю, и то, и другое.
Так повелось, что все мои друзья сидят на наркотиках. Одни часто и
помногу пьют, другие курят траву, кто-то даже ширяется. Но, бог мой, все они
дилетанты! Все они только бродят по берегам Великого Моря Наслаждений,
предпочитая риску и романтике теплое место на пляже. Иван Аркадиевич Фридман
плавает в этом море давно и знает там каждое течение.
Сначала отхлебнуть водки, затем всосать кокаин через нос, поднеся
мельхиоровую ложку по очереди к каждому его отверстию, еще одну ложку
закинуть в рот, следом за этим маленькими глотками выпить еще полстакана
водки, сушеную какашку под язык и...
Полный вперед! Поверьте, я знаю, о чем говорю.
Мы с Максимовским повторили всю процедуру со скрупулезной точностью.
Со стены слева от меня мягко бухнули часы. Про себя я отметил, что один
удар означает половину какого-то часа. Какого именно, мне сделалось
безразлично.
Состояние умиротворения легло на меня, словно теплое шерстяное одеяло.
Ничто и никто не смогли бы сейчас привести меня в смятение, даже восставший
из могилы Адольф Гитлер, сидящий в чем мать родила, верхом на белом боевом
слоне с израильским флагом вместо попоны и бьющий в большой тантрический
бубен.
Мне захотелось детально обмозговать все события сегодняшнего утра, все,
что я видел и слышал, начиная с самого пробуждения. Но общей картины как-то
не получалось.
Мысли прыгали в моей голове хаотично, словно шары в лототроне. Они то
сталкивались между собой, то разлетались в стороны, образуя в результате
своего взаимодействия причудливые видения и мозаики. Разлетаясь, они
ударялись о внутреннюю поверхность сферы, которая, очевидно, была моей
головой и единственным препятствием на их пути к свободе. Страшно
представить, что могло случиться, если бы этого препятствия не было.
Невероятно, но моя собственная голова спасала меня от распада личности!
Слава моей голове!
Последнее, что донеслось до меня извне -- это приглушенный голос
Максимовского, который "По улице ходила большая крокодила" пытается положить
на музыку "Боже, царя храни".
Хлоп!
...Сегодня я проснулся ни свет ни заря с куском яблока во рту и смутным
ощущением беды. Еще накануне вечером, когда мы на бровях расползались от
Фридмана, Максимовский сказал:
-- Чую, быть беде.
Я ответил:
-- Железяка.
И упал.
-- Штормит? -- Максимовский поднял меня и отряхнул от снега. -- Поедем
ко мне спать.
-- Железяка, -- согласился я и снова упал.
И мы махнули в ресторан...
...Катя с мокрым полотенцем на голове -- олицетворение молодости,
физического здоровья и умопомрачительного оргазма...
...Мучимая запором, на тротуаре, согнувшись в три погибели, стоит и
тужится собачка. Кишечник ее полон, а глаза печальные и влажные. В чем дело?
Где No 36.6? Уберите от меня эту тварь!..
...Лесная опушка; грациозные единороги пьют из ручья живую воду; на
лужайке среди бенгальских тигров пасутся кудрявые белые овечки; в закатном
небе резвятся ласточки, розовые облака и херувимы; теплый южный ветер
касается волос и уносится к эвкалиптам; в старом замке по соседству звучит
легкая инструментальная музыка; благоухает жасмин; голозадые пастушки играют
в жмурки... семяизвержение...
...Иисус в обнимку с Шивой, счастливые, словно дети, сидят на розовом
облаке, свесив ноги, и ругаются, как пьяные сапожники...
...Люди часто выносят плоские суждения о вещах, вообще не доступных
человеческому пониманию, особенно в вопросах религии, поэтому от разговоров
на религиозные мотивы меня всегда воротит, и, как правило, я стараюсь их
избегать...
Хотя, по большому счету, я солидарен с Фридманом. Для меня распятие
тоже -- обыкновенная железка... Ведь никак не препятствует совершать молитву
басурманину то обстоятельство, что перед ним не висит "портрет" Бога.
Может быть, для кого-то это покажется святотатством, но с таким же
успехом можно поклоняться любому предмету, скажем, банке кокаина, если
рассматривать кокаин как некую мистическую субстанцию, расширяющую сознание
человека дальше "естественных" границ и приближающую его к Богу. Я не
перестаю удивляться, почему все самые распространенные и влиятельные религии
мира до сих пор не используют допинг в качестве стимулятора для религиозного
вдохновления своих болельщиков... Например, католики. На каждую просвирку
капельку ЛСД и порядок. Клиент готов... Уже на следующий проповеди будет
полный аншлаг. *
*Недавно я подал заявку на патент этого изобретения, так что Ватикану
придется раскошелиться. Но на этот раз никаких чеков. Только наличные!
...Я долго не мог понять, где нахожусь и для чего так громко включили
телевизор. Когда туман рассеялся, оказалось, что шумит вовсе не телевизор, а
Марина. Они с Максимовским обсуждают демографическую ситуацию в стране. Я-то
думал, случилось чего.
Я прошел мимо них на кухню и сварил себе кофе. По дороге спросил у
Максимовского, не забивал ли я вчера головой гвозди...
...Над хлябями на ковре-самолете планирует субъект в белоснежном
лапсердаке, делает взмахи руками и выкрикивает заклинания типа: "Да будет
свет! Да будет твердь посреди воды! Во имя отца и сына и святаго духа!
Аминь!"
...Запредельная красота: извержение вулканов, молочные реки с
кисельными берегами, ну и, разумеется, языки пламени, дым коромыслом и т.д.,
и т.п. В общем, полным-полно огня и воды как символов чего-то там такого
эдакого...
...И вот среди всего этого сверхъестественного великолепия раздается
скрежет, грохот литавр и барабанный бой. Субъект бросает свое глупое
занятие, садится жопой на скалу, забивает тугую папиросину, смотрит в мою
сторону, смотрит, а потом как заорет:
-- Имя некоего Ивана Аркадиевича Фридмана тебе о чем-нибудь говорит?!
Я сначала как следует обосрался, но потом взял себя в руки, набрался
наглости и отвечаю:
-- Чувак, ты кто такой? Ты давай, заканчивай тут выкаблучиваться!
-- Замолчи!!! -- громогласно возвещает он, и я понимаю, что лучше
уступить, иначе все будет еще хуже.
Субъект:
-- Отвечать на вопросы коротко и внятно!
Ваш покорный слуга (то есть Я):
-- Есть! С Фридманом я знаком сто лет. Да он где-то тут лежит. Ты
погромче покричи, а то он не слышит...
Субъект:
-- Замолчи!
Я:
-- Есть!
Субъект:
-- В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря сего года где
вы были с Фридманом, чтоб ему пусто было?
Я:
-- У Фридмана на хате.
Субъект:
-- И что вы там делали с этим гребаным Фридманом, позвольте
полюбопытствовать?!
Я:
-- Отмечали день рождения, потом Рождество.
Субъект:
-- Как отмечали?
Я:
-- Как всегда: пили пиво с воблой, потом эту, как ее, текилу, потом
позвонили телкам...
Субъект:
-- Телкам? К черту телок! Что было потом, когда телки стоптались?!
Я:
-- Мы расстроились и стали звонить в американское посольство...
Субъект:
-- К черту американское посольство! Потом, потом, что было?!
Я:
-- Потом мы нафигачились до синих помидоров... А дальше не помню, хоть
убей.
Субъект:
-- Зато Я не забыл!!! Вы тараканов травили! У твоего ненаглядного
Фридмана тараканов развелось до черта!
Я:
-- Это точно. Фридман, он ведь как ребенок...
Субъект:
-- Замолкни!
Я:
-- Я стараюсь, стараюсь...
Субъект:
-- Не перебивай меня!
Я:
-- Как прикажете. А, кстати, как прикажете вас называть?
Субъект (добрея):
-- Величай меня "Отец Родной", поскольку Я непритязателен, скромен и
консервативен. Да к тому же на большее и не рассчитываю.
Я:
-- Не спорю, не спорю, только не надо так возбуждаться. Оглушил совсем.
Тут у нас одна ма-а-аленькая загвоздка, приятель: мой отец гораздо моложе,
и, я очень сожалею, но он лысый, как задница, а у тебя вон какая шевелюра.
Субъект:
-- Я в другом смысле твой Отец. Я в некотором смысле вообще всем Отец!
Я:
-- Ну, дядя, по-моему, вы на себя наговариваете.
Субъект:
-- Я тебе не дядя! Я тот, который заварил всю эту кашу. Я есть Альфа и
Омега, начало и конец. Я сотворил все, все, все. Начиная от светил небесных,
заканчивая лыжными палками и кокаином. Я столп мироздания! Я гвоздь
программы! Я высший нравственный императив! Я черное и белое, я прошлое и
настоящее! Я ныне и присно и во веки веков! Да святится имя мое, да приидет
царствие мое! Я САМ ГОСПОДЬ БОГ!!! С большой буквы!!! Аминь!
Я:
-- Так бы сразу и сказал.
Бог:
-- А ты что, сам не видишь?
Я:
-- Я атеист. Мне все это до фонаря.
Бог:
-- Брось щепку в море, и ты увидишь, как ее снесет течением. Однако ты
никогда не увидишь Гольфстрим. Никакой ты не атеист. У атеиста есть хоть
какая-то позиция, у тебя же нет никакой. Ты самый настоящий похуист.
Я:
-- Не вижу разницы.
Бог:
-- Это -- сущий пустяк. Всего-навсего вопрос ВЕРЫ!
Я:
-- Я в этом не разбираюсь.
Бог:
-- Объясняю на пальцах. Одни люди относятся к писаниям буквально, то
есть верят в сказки про апостолов, пророков, реинкарнацию и чудесные
исцеления. У себя наверху мы их называем "бюрократами". Солидная публика.
Пассажиры первого класса. Чуть где пошалят, сразу бегут исповедоваться.
Достали. Нет от них покоя ни днем, ни ночью. Для других, скажем,
христианство или ислам -- это платформа для определенного мировоззрения и
мировосприятия. Эти люди -- философы. Атеизм, кстати, -- тоже философия, в
отличие от похуизма. Большую часть человечества, за исключением ортодоксов,
философов и реликтов, под которыми мы у себя наверху понимаем, например,
амазонских индейцев, вопросы бытия не колышут. Иисуса они знают как
мифологического героя, а Бога боятся точно так же, как боятся черных кошек,
треснутых зеркал или русалок. Их мы называем похуистами. Потому что им все
по хую! Какие там вопросы добра и зла?! Их волнует только собственная
задница, а в теологическом аспекте еще и то, что с ней стрясется после
смерти. Смерть -- краеугольный камень любой религии. Ты заметил?
Я:
-- Я немного забыл начало, но, в принципе, заметил.
Бог:
-- Так и должно быть! Смерть -- конец самой жизни! А как вы еще хотели?
Все одинаково плохо относятся к смерти: и религиозные фанатики, и атеисты, и
похуисты, с той только разницей, что для одних смерть -- наказание, для
других -- искупление, а для третьих -- просто смерть. Частный случай, когда
человек ни с того ни с сего перестает жить...
Я:
-- Спасибо за лекцию. (В сторону: С самого начала было ясно, что этот
старик -- сумасшедший). Приятно было познакомиться.
Бог:
-- Да замолчишь ты или нет?! Ну что за человек такой, я не знаю. В
каждой бочке затычка. Я же тебе велел не перебивать. Ладно, проехали.
Двадцать пятого декабря двухтысячного года вы с Фридманом травили
тараканов...
Я:
-- Да! Я лично штук двести укокошил. Как они кричали!
Бог:
-- Среди них был один... не такой, как все...
Я:
-- Неужели весь этот сыр-бор из-за одного несчастного таракана? Он что,
какой-то особенный? Не забивай себе голову, чувак. Одним тараканом больше,
одним меньше. Какая, в сущности, разница? Ну попался он под горячую руку.
Бог:
-- Печально, ведь это был Мой Сын.
Я:
-- Давайте не будем сгущать краски. Не хмурьтесь. Как это сын? Вы
уверены? Так, а почему он у нас -- таракан?
Бог:
-- Сын короля -- наследник трона и будущий король. Сын бога тоже бог.
Нет никакой разницы, кто он: таракан или великан. И чем тараканы хуже? Тоже
мне, человек -- пуп земли. Венец природы! Кто вам вообще такую чушь сказал?
Загадили всю планету, как свиньи, а Я так старался. Чем ты лучше таракана?
Мешок с костями. Хаотичное нагромождение желаний, импульсов и рефлексов. К
тому же тараканы единственные уцелеют в этой мясорубке.
Я:
-- Пардон, папаша! Не мельтеши. Давайте сосредоточимся. Я на счет
мясорубки. С этого места хотелось бы узнать подробнее.
Бог:
-- Столкновение Земли с метеоритом. В десять тысяч раз больше, чем
Тунгусский! Метеорит уже в пути. Пизданет, мало не покажется! Все, кроме
тараканов, передохнете! Волосы на жопе рвать будете!
Я:
-- Ты чего, мужик, белены объелся? Мы посадим на ракету Брюса Уиллиса
и... прощай молодость! У него там все схвачено.
Бог:
-- Кретин! Я могу одним движением мизинца превратить тебя в чебурек!
Я:
-- А вот этого не надо. Не надо на меня давить. Этого я не люблю. И
вообще, знаете что, папаша, насрать мне на ваших тараканов с высокой
колокольни! Насрать мне на вашего сына! И вам персонально насрать на голову
у меня давно руки чешутся.
Бог:
-- Ах, вот как? Тебе значит на Меня насрать? Да еще полчаса назад ты
верещал, умоляя вернуть тебе рассудок, и готов был на четвереньках ползти в
Святую Землю! Неблагодарный!
Я:
-- Мужик, не морочь людям голову. Занимаешься всякой херней, прости за
выражение. Я у тебя что просил? Сто миллионов долларов наличными. Где они?
Желаю получить свои сто миллионов и немедленно осязать их!
Бог:
-- Вот твари, всем подавай сто миллионов! О душе никто не думает!
Я:
-- У меня и так дел невпроворот.
Бог:
-- Каких дел?! Ты жив до сих пор только потому, что Я это допускаю!
Превращу сейчас тебя в рулон туалетной бумаги в общественном сортире,
посмотрим, как ты запоешь. Вот где дел невпроворот.
Я:
-- Ладно, чего ты от меня хочешь?
Бог:
-- Скажи Фридману, что он повинен в смерти Моего любимого Сына. В свете
этих обстоятельств он не жилец.
Я:
-- А ты иди к Фридману сам, он где-то здесь недалеко. Он тоже любитель
язык-то почесать.
Бог:
-- А не то бы Я без тебя не догадался. К Фридману Я уже ходил, этот
коматозник не понимает ни хера, где право, а где лево. Он сейчас не сможет
отличить Лукашенку от Наполеона Бонапарта. У него в данный момент -- харе
Кришна. Клиническая смерть. Ты ему передай, когда он очухается, что ему
скорее всего кирдык. Я еще до обеда подумаю, прикину, что к чему, но решения
Своего не поменяю. Understand?
Я:
-- Основные моменты.
Бог:
-- Тогда Я кончил!
Я:
-- Я, кажется, тоже.
Бог:
-- Какой же ты мудак! Ступай, пока Я не сделал из тебя блин и не
размазал по этому камню, и славь Мое имя на каждом углу!
Я:
-- И это все? А подарки? А кто желания будет исполнять?
Бог:
-- Кто, кто? Пушкин! Ладно, проси чего хочешь.
Я:
-- А сколько у меня желаний?
Бог:
-- Одно!
Я:
-- Хочу отодрать Катю.
Бог:
-- Какой же ты все-таки идиот. Уйди с глаз долой! Погоди. Вот еще что.
Передай этому своему... Максимовскому... Нет, не надо.
Я:
-- Что передать Максимовскому? Если начал - договаривай.
Бог:
-- Пусть... пусть ведет себя потише. Кое-кто наверху очень недоволен.
Я:
-- А ты передай этой своей... Марии Магдалине, что я до нее доберусь!
...Есть у меня безногий друг -- Костя Лейтман. Без пары прекрасных ног
он остался очень неожиданно. Были в ту зиму сильные снегопады плюс частые
перепады температуры. Снегу насыпало много, а убирать его никто не
торопился. Снег слежался, превратившись в сплошной ледяной панцирь. Собрался
Константин переходить улицу, подошел к светофору и поскользнулся. Ноги
съехали на дорогу и угодили прямо под колеса лакированного членовоза с
номерами Московской патриархии и синим абажуром на чердаке. Автомобиль, не
извинившись, уехал, вероятно, по безотлагательным религиозным делам, а Костя
остался истекать кровью прямо на дороге. Спасибо докторам -- жизнь ему
спасли, а вот ноги -- нет. Иерарх, которого, кстати, часто ругают газеты,
по-прежнему деловито носится по московским площадям и проспектам наперегонки
с ветром, а Костя -- по квартире на инвалидной колясочке...*
* По заказу Ватикана.
К сознанию я продирался неохотно, игнорируя волевой момент и повинуясь
только рефлексам. Краем глаза я заметил, как где-то на самом краю мира
шевелится Максимовский. Последний шар, подпрыгнув, звонко стукнулся внутри о
затылок и свалился по пищеводу в желудок. Осознание его утраты было немного
грустным. Что-то про башню. Башня. Какая башня? А! Стоп! Это же моя башня
встала на место. Ну, здравствуй, башня!
Через минуту-другую картинка насытилась цветами, стала ярче,
восстановилась геометрия комнатного пространства, появился и звук.
Картина пятая
Апартаменты Фридмана. Московское время 10 часов 02 минуты утра (64 ч.
120 м. 1423с). У кровати Фридмана стоят два никому не известных гражданина.
Первый -- огромного роста кривоногий мордоворот. Одежда на нем такая
тесная, что, кажется, вздохни этот человек глубже, и она разорвется по швам
в клочья, повиснув на плечах лохмотьями. Лицо одутловатое, злобное, с
налетом маниакального стремления к разрушению. Майк Тайсон по сравнению с
ним -- просто смазливая девчонка.
Другой, наоборот, -- вертлявый, росточка невысокого и худ неимоверно.
Одет, в отличие от первого, неплохо, но не по сезону: лакированные туфли,
легкое шерстяное пальто, на носу солнцезащитные очки. На вид обоим не больше
двадцати восьми лет.
Тот, который мордоворот, склонился над Фридманом и, приподняв его за
волосы, бьет по щекам сильной рукой. Второй, который вертлявый, заглядывает
Фридману прямо в открытый глаз, рассуждая вслух:
-- Вроде дышит, мерзавец, а глаз закрой -- так вылитый покойник.
Натрескался, скотина, видать, водяры-то спозаранку.
Он наклонил бутылку, тщательно изучил этикетку и, понюхав горлышко,
вылил остаток водки к себе в рот:
-- Теплая, падла, и сладковатая на вкус. Но по шарам дало.
Как все воспитанные люди, мы встали поздороваться. Максимовский получил
пинок по яйцам, я -- в живот.
"Кому из нас двоих сейчас больнее, мне или ему?" -- подумал я, хватая
ртом воздух.
-- Вам, наверное, не терпится узнать, кто мы такие, -- начал тот,
который хорошо одет. -- Посмотрим, смогу ли я удовлетворить ваше
любопытство.
Он опустился в кресло, вынул из-за пазухи обрез и положил его на
колени.
Звучит тревожная музыка.
-- Дайте, я угадаю, -- медленно проговаривая каждое слово, предложил
Максимовский, которому больные причиндалы угадывать, в общем-то, не мешают.
-- Тигры освобождения Тамил Илама? Хотя нет, артиллерия у вас немного
старомодная. Так, так, так. Исполнители комических куплетов? Нет. Дайте
сообразить. Стойте! Понял! Все вместе, три-четыре: "Вы налетчики!" Угадал?
-- Как вы могли такое подумать?! -- Худосочный обрезом ткнул в живот
Фридману, который позу не изменил, но с взлохмаченной головой, вчерашней
щетиной и вытаращенным глазом сделался похож на взбесившегося попугая. --
Это просто возмутительно! Не вижу в этом никакого смысла. У вас тут и
брать-то нечего, старье одно. Даже телевизора нет. Давно это чучело в коме?
-- Всегда! -- торжественно объявил Максимовский.
Пока мы с Максимовским кувыркались на полу в драматических позах,
мордоворот обшарил наши карманы. Часов я не ношу, поскольку считаю это
занятие глупым, но запонки не снимаю практически никогда, испытывая гордость
за себя как за обладателя изысканного вкуса. Запонки произвели фурор. Он с
детским восторгом наблюдал игру света на каменьях. Я даже испугался, что он
сломает мне запястье. В итоге он взял только документы и деньги, протянул
тому, который второй и суетливый. Суетливый деньги пересчитал, поморщился и
вернул. Документы оставил у себя.
-- Очень мало денег. Жалко, -- заключил он, задумчиво разглядывая
замшевые ботинки Максимовского -- что у вас так мало денег.
-- Сомнений никаких -- вы налетчики.
-- Как бы не так. Налетчики, если пользоваться вашей своеобразной
терминологией, берут чужое, а мы пришли за своим. Господи, зачем мужику
пудра? -- Суетливый высыпал остатки кокаина на бесчувственного Фридмана,
повертел пудреницу в руках и спрятал в карман. -- А может, это лекарство?
-- Хороший вопрос. -- Максимовский поглядел на Фридмана. -- Здесь есть
нюансы, но они настолько незначительны, что...
-- Хватит! -- сорвался худосочный. -- Сколько можно пиздеть?!
Следующие полчаса он потратил на освещение различных аспектов своих
взаимоотношений не только с Фридманом, но и с нашими близкими и дальними
родственниками, не забыв упомянуть о бездарном правительстве и грабительской
приватизации.
Говорил он мощным утробным басом, который извергался из его тщедушного
тела, то и дело спотыкаясь в районе кадыка. Проклятия сыпались на головную
боль и вчерашние газеты, плохую погоду и качество продуктов питания. Он то
взвивался и рубил руками воздух, то неожиданно кидался в кресло, где на
мгновение умолкал. Отдохнув немного и отдышавшись, он начинал все сначала.
Скуратов, никогда прежде мне не доводилось слышать такой бессвязной
речи. Но для тебя я постарался и специально перевел ее на русский язык.
...И про то, в натуре, какой Фридман, представительный на первый взгляд
мужчина, а как безответственно себя при этом повел. А какие у него были
рекомендации? Можно только позавидовать. И что вы думаете? Неделю назад так
и вовсе перестал отвечать на звонки. И теперь за это Фридману не поверит
даже самый противный верблюд. Сука, ни стыда, ни совести! Брат мой, вот он,