Вновь ринулись мимо окон вспышки пламени из реактивных сопел, и все закружилось вокруг. С грохотом пронеслась мимо Платона Григорьевича тележка, скрылась где-то в хвосте самолета.
- Какой нахал! - крикнул рослый пилот. - Вы поняли?
- Это ему так не пройдет! - раздались голоса. - Мы это дело ему припомним! Он что, с ума сошел?
Платон Григорьевич выглянул из окна и опешил. Сзади к самолету приближался лес. Именно сзади. Он не сразу понял, что самолет летит хвостом вперед.
- Как это он сделал? - спросил Платон Григорьевич.
- Он нахал! - ответил сосед. - Он еще смеет утверждать, что у него античное лицо. Такой экипаж посадить задом наперед!
А лес все ближе и ближе, теперь можно было различить отдельные деревья, сосны и ели, белые пятна первой изморози на земле. Потом Платону Григорьевичу показалось, что самолет проваливается в какую-то темную зияющую яму, и наступила тишина. Ряды электрических ламп вспыхнули за окном, осветив сводчатые стены громадного ангара.
- Как самочувствие, товарищи? - спросил командир корабля, чуть приоткрыв дверь.
- Иди, иди сюда, мы с тобой поговорим, - закричал рослый пилот. - Ты что безобразиями занимаешься?
- Давайте, товарищи, очищайте помещение. - Командир корабля быстро прошел по проходу, открыл дверь. Сырой и прохладный воздух, клубясь, проник внутрь. Платон Григорьевич отвязал ремни и прошел в хвост самолета, где на специальных стеллажах лежал багаж. Сильные пружины прижимали его чемоданчик к алюминиевой полке. Один за другим покидали самолет пилоты. Последним вышел Платон Григорьевич.
- Ушаков, - представился, пожимая Платону Григорьевичу руку, полковник авиации, высокий широкоплечий человек. - Мне сообщили о вашем вылете, Платон Григорьевич. Сейчас позавтракаем, и я покажу вам ваше помещение. К работе можно будет приступить завтра с утра, не возражаете?
Ярко освещенным тоннелем они прошли к высокой двери. За ней была открытая площадка над синим-синим озером. Только сейчас Платон Григорьевич понял, что ангар спрятан в глубине скалы. По узкой дорожке, посыпанной щебенкой, они подошли к высокому пятиэтажному зданию. В светлом зале было по-утреннему тихо, но на столиках между колоннами стояли чашки, нарезанный хлеб.
- Первая смена уже в полете, - сказал Ушаков. - Раздевайтесь, Платон Григорьевич. Так как насчет кофейку, не возражаете?
Платон Григорьевич повесил пальто на вешалку, рядом летные куртки, меховые шапки-ушанки, форменные фуражки. Сквозь приоткрытую дверь доносился запах жаркого. Кто-то уронил вилку на каменный пол, и ее звон показался Платону Григорьевичу совсем домашним. Трудно было поверить, что путь к этой в общем обычной гостинице лежал через удивительный, сказочный перелет.
Платон Григорьевич вернулся в зал, где полковник Ушаков уже расставил на столике нехитрую снедь и разливал по чашкам черный кофе.
Платон Григорьевич взглянул в окно. Синее озеро было как на ладони. Из него медленно поднимался какой-то белый предмет. Еще немного - и в брызгах воды из озера вынырнул сверкающий белоснежный самолет, он поднимался вверх все быстрее и быстрее. Мгновение - и самолет скрылся в сияющем небе.
- Он падает вверх! - воскликнул Платон Григорьевич.
- Не совсем точно, - ответил полковник. - Со словом "падает" у нас связано несколько другое понятие... Падающее тело обязательно приближается к земле.
- Но падающее тело движется ускоренно, все быстрее и быстрее, - ответил Платон Григорьевич, - и, главное, точно по вертикали! Возможно, поэтому мне и показалось, что ваш самолет упал в небо.
- Это правильно, - сказал полковник. Платон Григорьевич, вглядываясь в лицо полковника Ушакова - только на лбу у самых волос белоснежная полоска незагоревшей кожи, - машинально повторил "падает вверх" и задумался. "Такие люди не знают нервно-психических заболеваний, не могут знать, - размышлял он. - Но если что и забрали они себе в голову, нелегко будет таких вот переубедить..."
- Я приступлю к работе сейчас же, - сказал он полковнику. - Проводите меня на ваш медпункт.
* * *
Это был обычный медпункт с таблицей для определения остроты зрения на стене, выкрашенными белой эмалевой краской весами, шкафчиком с инструментарием, стопкой историй болезни на столе.
Молодой хирург радостно приветствовал Платона Григорьевича и, щедро вставляя латинские словечки и поговорки, рассказал всю короткую историю возникновения и деятельности руководимой им медицинской точки.
- Вы улыбаетесь, Платон Григорьевич, а ведь я так соскучился по коллеге, вот честное слово. Варюсь тут в собственном соку. Выпишешь соответствующее ремедиум, так, по случаю гриппа, простуды, это бывает, дважды произвел тонзилоктомию, четырежды извлекал корпус перегринум: рыбу у нас тут иногда вылавливают - на спиннинг идет, - ну и бывает, застрянет косточка. А так, в общем - текучка. Честное слово, просто деньги иной раз совестно получать. Мои товарищи в обычной поликлинике по полсотни больных в день принимают.
- Что ж, солдат спит - служба идет, - пошутил Платон Григорьевич. - А насчет денег, это вы зря так. Чем меньше больных в части, тем больше чести врачу.
- Так ведь сами не болеют. Вот, просмотрите карточки.
Платон Григорьевич подошел к столу, пододвинул к себе стопку карточек.
- Образцовый у вас порядок, товарищ старший лейтенант медицинской службы. Вы что, переписываете набело после приема?
- О, я ведь тут с техникой подружился, Платон Григорьевич. У меня здесь магнитофон укрепили, вот на стене, ящичек. Как только раздаются звуки речи, он тотчас же включается, а потом я все данные приема переношу на карточки. Шведская система, говорят.
- А сейчас он включен?
- Разумеется, Платон Григорьевич, ведь мы с вами разговариваем...
- Я вижу, с вами говорить опасно, вы все фиксируете на пленку.
- Нет, нет, Платон Григорьевич, там не пленка, там какая-то тончайшая проволочка, но я ее никогда не видел, радисты говорят. Я могу вам продемонстрировать, как эта штука работает.
Врач щелкнул кнопочкой, внутри ящика что-то зашумело, потом раздался голос Платона Григорьевича.
- ...С вами говорить опасно...
- Вы его все-таки совсем выключите, - махнул рукой Платон Григорьевич. - Неприятно все-таки. Вас как величают, товарищ старший лейтенант?
- Цезарем Николаевичем.
- Вот и прекрасно, Цезарь Николаевич, теперь давайте сядем и подробно просмотрим вашу картотеку.
- А ведь вы меня когда-то учили, Платон Григорьевич, не узнали?..
- Да, да, то-то мне лицо ваше показалось знакомым.
- В Куйбышевской военно-медицинской академии в пятьдесят четвертом году.
- Шаповалов ваша фамилия? Теперь припоминаю... А вы повзрослели, возмужали. Ну за дело, мой друг. Давайте сюда вашу бухгалтерию.
- Да вы посмотрите на объем груди! - восклицал Шаповалов время от времени. - Такие легкие никогда не болеют, ведь так, Платон Григорьевич? Ну, а это совсем богатырь!
- Позвольте, Цезарь Николаевич, я вижу тут отметку: "Пилот первой категории", и далее: "Паралич кисти левой руки после ранения".
- Совершенно верно, Платон Григорьевич, здесь есть несколько человек, на которых специальным приказом не были распространены обычные ограничения. По их собственной просьбе, разумеется. И некоторые работники по радиолокации и техническому досмотру. Но это все такие, понимаете ли, чудаки; придут сюда и такого наговорят!..
- Они наговорят, а вы на магнитофон запишете и наслаждаетесь? Не так ли, Цезарь Николаевич?
- Бывает, Платон Григорьевич, - смущенно сказал Шаповалов. - Но ведь чудаки какие! Вот вы сами с ними познакомитесь и будете жалеть, что не смогли зафиксировать их рассказы. Тут есть один начальник локационного отдела, да вы его карточку как раз держите. Ладожский. У него позывные Гусар. Так он просто начинен такими историями, такими историями...
- Да, - перебил его Платон Григорьевич, - вижу эти истории... Что? Последствие ранения... Так, так... Да у него и давление повышено!
- Оно у него всегда такое, всю жизнь, я тут справлялся и смотрел карточки за двадцать пять лет его службы в армии. Феномен, но какой человек! Он, конечно, избегает "иммодикус лабор" - так сказать, чрезмерного физического напряжения.
- Но в полеты выходит регулярно... Я вижу отметки... Черт знает что у вас тут творится!
- Но ведь специальное распоряжение...
- Кончено, никаких специальных распоряжений! Меня прислали сюда навести порядок в медико-санитарной службе, оторвали от важных дел, важных работ. А вы развели тут инвалидную команду! Специальное распоряжение, скажете? А почему не протестовали, почему не подавали докладные? Вы кто, я вас спрашиваю? Вы, как изволили выразиться, "медикус" или любитель анекдотов?
Платон Григорьевич мысленно контролировал всю свою "горячую речь" и остался вполне доволен собой: вот она, истинная причина его приезда сюда, - инспекция, проверка, а там будет видно...
- Мы сегодня же начнем осмотр всего наличного состава. Всего...
- Вам придется иметь дело с Диспетчером, - предостерегающе сказал Цезарь Николаевич. - А это, доложу вам, фрукт...
- А ну-ка достаньте его карточку. Ах, вот она... Мельников Михаил Антонович... Хронаксиметрию сами проводили? Это хорошо... А вот как с рефлексами у вашего Диспетчера? Что?! Обостренная реакция?
- Но он редко выходит в полет, очень редко, ведь он не пилот.
- Ну что ж, начнем знакомство с этого вашего Гусара. Как вы производите вызов, по селектору?
Цезарь Николаевич набрал номер телефона, и в динамике, по которому до этого приглушенно транслировалась Москва, раздался голос:
- Гусар слушает...
- Борис Дмитриевич, зайдите на медпункт, вас хотят осмотреть. - Цезарь Николаевич положил трубку на место. - Он сейчас придет, - сказал он, - сами увидите.
Не прошло и двух минут, как дверь распахнулась и в комнату, сильно прихрамывая, вошел очень высокий человек.
"Действительно гусар", - подумал Платон Григорьевич, внимательно разглядывая вошедшего: шапка вьющихся черных волос, ясные карие глаза под густыми, будто нарисованными бровями, лицо доброе, мягкое.
- Борис Дмитриевич, с вами тут хотят познакомиться, сказал Цезарь Николаевич.
Ладожский издал неопределенное восклицание и вдруг громко застонал, схватившись за поясницу.
- Что с вами, Борис Дмитриевич? - забеспокоился Цезарь Николаевич. - Опять радикулит?
- Сил нет! - выразительно и громко сказал Ладожский. Сил моих больше нет. Если бы не моя перечница - конец!
Ладожский твердо взглянул в глаза Платону Григорьевичу и торжественным жестом протянул ему какой-то округлый белый предмет.
- Что это? - немного растерянно спросил Платон Григорьевич.
- Рекомендую, единственное проверенное средство от радикулита. - Ладожский со стуком поставил перед Платоном Григорьевичем белую фаянсовую перечницу. - Не узнаете? - спросил он. - Ресторан "Арарат". Больше таких нет нигде. Обратите внимание на форму. Похищена, признаю совершенно открыто, в сорок шестом году.
- Сколько же лет вы страдаете от радикулита? - спросил Платон Григорьевич.
- Всю жизнь, всю мою горькую жизнь. Только вот перечницей и спасаюсь.
- Он массирует ею крестец, - сказал Цезарь Николаевич. Утверждает, что это ему помогает.
- И вы никогда серьезно не лечились?
- Лежал в госпитале в пятьдесят втором, в госпитале высшего комсостава. Да, да, я тогда был капитаном войск связи, но счастливая случайность, счастливейшая, я бы сказал, случайность привела меня в этот госпиталь. Проездом был в Москве и прямо на улице меня взял патруль из-за этого проклятого радикулита.
- Из-за радикулита? - удивился Платон Григорьевич. - Патруль?
- Да, патруль... Я забыл свою перечницу в гостинице, а меня прямо иа улице скрутило. Жара вокруг, а тут еще боль невыносимая. Я расстегнул ворот - было это прямо против здания Манежа, - и тут патруль. Старший лейтенант, парень кровь с молоком, что ему до чужих страданий, подходит ко мне и просит предъявить документы. Я ему говорю; так, мол, и так, дай человеку спокойно умереть, а он в амбицию. "У вас воротник расстегнут, выстраиваете тут неприличные позы, извольте пройти за мной". Приводит меня в. комендатуру. Сам в кабинет к начальству, докладывает громко, мне слышно из приемной: "Задержали... не по форме... Ведет себя вызывающе..." Потом выходит и говорит: "С генералом будете разтоварибать, хоть застегните ворот!" А у меня и пуговицы нет. Так взяло, что с мясом ее оторвал. Ну, захожу к генералу, а тот пржилой такой, вот вроде вас. "Садитесь, - геворит. - Что с вами, товарищ капитан?" А я ему: "Разрешите стоять, товарищ генерал, боли невыносимые..." - "А что у вас, разрешите узнать?" "Радикулит, товарищ генерал". - "Радикулит?! Дорогой мой так и сказал "дорогой мой", - так у меня же тоже радикулит!"
Платон Григорьевич не выдержал и коротко хмыкнул.
- Показываю ему документы, так, мол, и так, направляется для лечения в госпиталь, все по форме... Ну, мы тут побеседовали всласть. Я ему про перечницу рассказал, как ею спасаюсь. Он, - Ладожский взмахнул рукой, - темнота, даже не слыхивал. Сидим мы и задушевно беседуем, боли у меня поуспокоились, а тут дверь тихонько так раскрывается, и начальник патруля заглядывает. Как увидел, что мы мирно, по-товарищески беседуем, так у него глаза на лоб полезли, а генерал ему: "Верните капитану Ладожскому удостоверение и занимайтесь своими делами, товарищ старший лейтенант!"
Ладожский улыбнулся, и под пушистыми усами сверкнула белоснежная шеренга зубов.
"Ну, - говорит генерал, - я тебя устрою в самый что ни на есть замечательный госпиталь, только звание у тебя маловато. Ты, смотри, там скажи, что... Ну, в общем не ниже полковника. Пижамы у всех одинаковые..." Так, знаете, за кого меня приняли? За капитана первого ранга, за старого морского волка! Все допытывались, где служу. А я: "Представитель девятого комитета на Дальнем Востоке".
- А такой комитет действительно существовал? - спросил Платон Григорьевич.
- Вот именно, что не существовал, но сошло. А потом меня украли...
- Как украли?
- Ночью украли, спящего, прямо вместе с койкой. Просыпаюсь, а палата совсем другая, балкон настежь, деревья шумят, в палате шесть человек, одни моряки, понимаете ли. Так я им понравился, что выкрали меня по секрету ото всех.
- Ну, а когда выписывались? Я догадываюсь, в каком госпитале вы были; там когда выписываются, то проходят вестибюль, чтобы проститься с товарищами, сестрами, обслуживающим персоналом.
- Совершенно верно. Дверь там стеклянная, так к ней мои дружки носами приплюснулись, когда меня в общевойсковой гимнастерке увидели. Ужас, что там делалось. Только я за угол завернул, смотрю - сестра бежит, записку в руку сует. А в записке: "Что ты только капитан, прощаем, но ты же и не моряк!"
Три года ничего, никаких болей, а потом пришлось опять достать перечницу, если бы не перечница - крышка.
Ладожский потряс перечницей перед носом улыбающегося Платона Григорьевича и заковылял к двери.
- Старая перечница! - донесся его смеющийся голос из коридора.
- А вы, Платон Григорьевич, забыли его осмотреть, - сдерживая ликование сказал Цезарь Николаевич.
- Действительно... - Платон Григорьевич осекся. - Вот опростоволосился... Старая перечница...
КОСМИЧЕСКИЙ ЛИФТ
Прошла неделя, а Платон Григорьевич еще не напал на след тех "слухов", для выяснения которых он приехал на эту отдаленную базу. Самому начинать разговор было нельзя: Платон Григорьевич убедился в том, что весь коллектив пилотов и "технарей", локационников и метеорологов, конструкторов и математиков-вычислителей жил слаженной и размеренной жизнью. Разговор с одним из них стал бы достоянием всех. А потому он предоставил случаю подтвердить или опровергнуть те сведения, о которых ему говорил Василий Тимофеевич. Достаточно было допустить малейшую ошибку в разговоре, чтобы вызвать нежелательные толки. Все-таки он был здесь человек новый, временный. "Побудет и уедет", - так, ему казалось, думали окружающие его люди.
Платон Григорьевич добился расширения медпункта, составил список необходимого оборудования. В помощь Цезарю Николаевичу был прислан опытный врач-рентгенолог. Вообще особенной необходимости во всем этом не было, так как та молниеносная связь, которая осуществлялась на самолетах базы, могла -быть использована для транспортировки тяжелобольных в любую из клиник страны.
Совершенно неожиданно пришла счастливая мысль: он должен прочесть лекцию, ну, например, на тему "Влияние перегрузок на организм пилота при взлете и посадке". Ведь он располагает новейшими данными по этим вопросам. Платон Григорьевич посоветовался с Шаповаловым, и тот его поддержал.
- Правильно, - сказал он. - И немного напугайте их, Платон Григорьевич. Иной раз так садятся, что страшно смотреть со стороны. Лихой народ.
Было вывешено объявление, и в семь часов вечера Платон Григорьевич вошел в зал. За столом президиума сидели полковник Ушаков и Борис Дмитриевич Ладожский. При появлении Платона Григорьевича Ладожский поднялся во весь свой богатырский рост и, постукивая по графину каким-то твердым предметом ("Уж не перечницей ли?" - подумал Платон Григорьевич), объявил:
- Товарищи, сейчас мы прослушаем лекцию нашего уважаемого Платона Григорьевича. Лекция, как вы знаете, на тему о воздействии больших перегрузок на организм пилота. Так как летать приходится почти всем присутствующим, то мы пригласили в этот зал не только пилотов, но и технический персонал. Просим вас, Платон Григорьевич.
Лекция была выслушана с большим вниманием, но чувство опытного лектора подсказывало Платону Григорьевичу, что собравшиеся особенно не заинтересовались его сообщением. Какая-то неясная замедленность реакции аудитории, чуть слышный шепоток в самых интересных, по мнению самого Платона Григорьевича, местах; почти полное отсутствие вопросов, непроницаемое лицо весельчака Ладожского - все это говорило о том, что лекция не достигла цели. "Что-то оказалось упущенным... Но что?" - думал Платон Григорьевич, под шум сдержанных аплодисментов сходя в зал.
- Все свободны, - объявил полковник Ушаков. - Еремин и Кожемяков, останьтесь и разыщите кассету со вторым учебным фильмом.
- Мы сейчас вам кое-что покажем, - сказал Ушаков Платону Григорьевичу. - Это займет немного времени.
Раздвинулся занавес, и Платон Григорьевич увидел большой киноэкран. Погас свет, и на экране вспыхнула и погасла надпись:
"Взлет и посадка летательных аппаратов, снабженных компенсатором. Часть вторая".
- Летательный аппарат, снабженный компенсатором, - гулко раздался в пустом зале голос диктора, - лишен тех существенных недостатков, которые органически присущи реактивному способу полета...
На экране показалась ракета, и диктор подробно стал объяснять, почему ракета должна в кратчайший срок сжечь максимальное количество топлива, чтобы достичь космических скоростей движения.
- В отличие от ракеты летательный аппарат с компенсацией тяготеющей массы способен выйти в космос практически на любой скорости, что почти полностью исключает всякую перегрузку на взлете или при посадке, - продолжал диктор.
Платон Григорьевич увидел, как в знакомый контур реактивного самолета "погружается" цилиндрическое устройство диаметром в метр-полтора. Затем появился график взлета-посадки.
- Достаточно небольшой перегрузки на взлете, всего лишь в одну десятую величины земного ускорения, чтобы обеспечить подъем аппарата в стратосферу. В дальнейшем, - эти слова диктора сопровождались четкой надписью на экране, - избыток ускорения снимается, так как с подъемом величина притяжения летательного аппарата к Земле начинает уменьшаться. В силу этого непрерывно растет эффективное ускорение, сообщаемое летательному аппарату компенсатором, без какого-либо ощущения перегрузки...
Серебристая точка, изображавшая самолет, пачала все более и более ускоренное движение вверх. Где-то сбоку замелькали четкие цифры, показывающие нарастание ускорения и скорости, и вдруг одна из группы последних цифр как бы надвинулась на Платона Григорьевича.
- Уже в околоземном пространстве скорость летательного аппарата может достичь двухсот и более километров в секунду, - сказал диктор.
Полковник Ушаков наклонился к уху Платона Григорьевича.
- В секунду! Вы слышите, Платон Григорьевич?
- Для возвращения летательного аппарата, - продолжал диктор, - ввиду полярности действия компенсатора тяготеющей массы создается необходимость в повороте всего аппарата, для чего служат вспомогательные реактивные двигатели с отклоняемой струей газов.
Платон Григорьевич вспомнил недавнее ощущение, когда мимо задернутого черным козырьком окна хлынул сверкающий конус раскаленных газов, и почувствовал, что у него закружилась голова.
- В дальнейшем на всем участке торможения поддерживается уменьшенное значение ускорения, что обеспечивает вход в плотные слои атмосферы на безопасной скорости...
О многом в тот вечер рассказал Платону Григорьевичу экран, а когда зажгли свет, Ушаков, улыбаясь, сказал:
- В другое время вам бы за перелет к нам значок космонавта пожаловали, а то и больше. Теперь это будни, будни пилотов советских космических кораблей.
- Выходит, моя лекция и не нужна была? - спросил Платон Григорьевич.
- О нет, очень нужна... Возникают новые задачп, а они опять-таки потребуют от пилота значительной перестройки.
Платон Григорьевич хотел было спросить, что это за задачи, но вовремя удержался.
- Знаете, товарищ Ушаков, а ведь меня предупреждали в Москве, что вы хотите пересмотреть характер подготовки космонавтов на вашей базе. Теперь я начинаю понимать, имеются все основания для этого... Но прежде...
- Прежде? - настороженно спросил Ушаков.
- Но мне хотелось бы самому теперь уже более сознательно прочувствовать вот такой полет.
- Это можно сделать, - сказал Ушаков. - С большим удовольствием отправлю вас куда только вам угодно, если хотите, даже на Луну...
- На Луну? Я и не мечтал о таком полете... Мы все знаем, что там бывали наши люди, но сообщения не были подробными...
- Что ж делать, пока международная обстановка не позволяет открыть все наши секреты. Но раз вы с нами, то почему бы вам и не слетать? У нас работает постоянный космический лифт. Завтра с утра мы и отправимся...
Платон Григорьевич долго не мог заснуть в эту ночь. "Так там, на высотомере, была цифра шестьсот! - думал он. - Конечно же, шестьсот... Вот почему я увидел ночью солнце, синее солнце... И вот почему у всех такой загар. Но нужно успокоиться, нужно уснуть... И при таких грандиозных перелетах эти люди выдержанны, спокойны, скромны... Ну, если уж кому и понадобится врач-психиатр, то, пожалуй, только мне самому".
Его размышления прервал телефонный звонок.
- Это вы, Платон Григорьевич? - услышал он голос Василия Тимофеевича. - Простите, что разбудил... Не спали? Завтра в полет?.. А какое предварительное впечатление?
- Еще трудно сказать, Василий Тимофеевич. Но народ выдержанный, есть, конечно, люди с небольшими индивидуальными отклонениями в силе и темпе реакции, но это все не пилоты, с них и спрос иной. А в отношении главного вопроса пока не'г никаких новостей. Я не хочу начинать первым.
- Все правильно, - сказал Василий Тимофеевич. - Теперь слушайте, мы получили официальную бумагу от вашего Диспетчера. Вы уже с ним познакомились?
- Да, познакомился. Такой большеголовый блондин, очень уравновешенный человек.
- Так вот что пишет этот уравновешенный человек... Я читаю его докладную, Платон Григорьевич.
"Настоящим ставлю вас в известность, что в пространстве над затененной частью Луны временами проносятся тела странной формы. Визуально наблюдались Могиканом - это начальник Лаборатории химии Луны - и полковником Ушаковым. Питая полное доверие к показаниям этих исследователей космоса, прошу изменить первоначальный план исследований..." Тут дальше идет целый ряд предложений Диспетчера, Платон Григорьевич. Я решил поставить вас в известность, чтобы вы тоже получили некоторую свободу действий.
- Это очень кстати, - Платон Григорьевич нащупал рукой полотенце на спинке кровати, вытер влажный лоб. - Это как нельзя более кстати.
- Учтите, пока именно вы, Платон Григорьевич, не представите нам своих соображений, нам будет очень трудно сориентироваться, тем более что никаких фотографий никто так и не смог сделать...
В семь часов утра по местному времени полковник Ушаков постучал в комнату Платона Григорьевича.
- Входите, я уже встал, - сказал Платон Григорьевич. - Мы сейчас летим?
- Да, сейчас, - коротко ответил Ушаков. Он был в летном комбинезоне и теплых унтах, вокруг шеи блестел ободок металлической манишки, к которой привинчивался шлем. - Ваше летное обмундирование вот здесь, в шкафчике, Платон Григорьевич. Вы, вероятно, в него заглядывали?
- Я думал, что это дверь в соседний номер, - сказал Платон Григорьевич.
Он открыл шкафчик и увидел комбинезон, а в углу, на специальной полке, - круглый шлем.
Знакомым тоннелем они прошли в ангар, поднялись по лестнице внутрь самолета. Вместо кресел для пассажиров вся центральная часть самолета была занята какими-то грузами. Это были кожаные мешки различных размеров, с удобными блестящими ручками. Ушаков прошел вперед, открыл дверь в командирский отсек. Первое, что увидел Платон Григорьевич, когда шагнул за порог, была широкая блестящая колонна, упиравшаяся в пол и потолок фюзеляжа.
- Это и есть компенсатор? - спросил он, прикоснувшись к колонне.
- Да, компенсатор веса, тип "М-11", серийное производство, Платон Григорьевич. А сколько было споров, возражений, сколько смешного и грустного предшествовало появлению на свет такой нужной штуки! - Ушаков прошел на место пилота, включил рацию. Платон Григорьевич сел рядом.
- Какой нахал! - крикнул рослый пилот. - Вы поняли?
- Это ему так не пройдет! - раздались голоса. - Мы это дело ему припомним! Он что, с ума сошел?
Платон Григорьевич выглянул из окна и опешил. Сзади к самолету приближался лес. Именно сзади. Он не сразу понял, что самолет летит хвостом вперед.
- Как это он сделал? - спросил Платон Григорьевич.
- Он нахал! - ответил сосед. - Он еще смеет утверждать, что у него античное лицо. Такой экипаж посадить задом наперед!
А лес все ближе и ближе, теперь можно было различить отдельные деревья, сосны и ели, белые пятна первой изморози на земле. Потом Платону Григорьевичу показалось, что самолет проваливается в какую-то темную зияющую яму, и наступила тишина. Ряды электрических ламп вспыхнули за окном, осветив сводчатые стены громадного ангара.
- Как самочувствие, товарищи? - спросил командир корабля, чуть приоткрыв дверь.
- Иди, иди сюда, мы с тобой поговорим, - закричал рослый пилот. - Ты что безобразиями занимаешься?
- Давайте, товарищи, очищайте помещение. - Командир корабля быстро прошел по проходу, открыл дверь. Сырой и прохладный воздух, клубясь, проник внутрь. Платон Григорьевич отвязал ремни и прошел в хвост самолета, где на специальных стеллажах лежал багаж. Сильные пружины прижимали его чемоданчик к алюминиевой полке. Один за другим покидали самолет пилоты. Последним вышел Платон Григорьевич.
- Ушаков, - представился, пожимая Платону Григорьевичу руку, полковник авиации, высокий широкоплечий человек. - Мне сообщили о вашем вылете, Платон Григорьевич. Сейчас позавтракаем, и я покажу вам ваше помещение. К работе можно будет приступить завтра с утра, не возражаете?
Ярко освещенным тоннелем они прошли к высокой двери. За ней была открытая площадка над синим-синим озером. Только сейчас Платон Григорьевич понял, что ангар спрятан в глубине скалы. По узкой дорожке, посыпанной щебенкой, они подошли к высокому пятиэтажному зданию. В светлом зале было по-утреннему тихо, но на столиках между колоннами стояли чашки, нарезанный хлеб.
- Первая смена уже в полете, - сказал Ушаков. - Раздевайтесь, Платон Григорьевич. Так как насчет кофейку, не возражаете?
Платон Григорьевич повесил пальто на вешалку, рядом летные куртки, меховые шапки-ушанки, форменные фуражки. Сквозь приоткрытую дверь доносился запах жаркого. Кто-то уронил вилку на каменный пол, и ее звон показался Платону Григорьевичу совсем домашним. Трудно было поверить, что путь к этой в общем обычной гостинице лежал через удивительный, сказочный перелет.
Платон Григорьевич вернулся в зал, где полковник Ушаков уже расставил на столике нехитрую снедь и разливал по чашкам черный кофе.
Платон Григорьевич взглянул в окно. Синее озеро было как на ладони. Из него медленно поднимался какой-то белый предмет. Еще немного - и в брызгах воды из озера вынырнул сверкающий белоснежный самолет, он поднимался вверх все быстрее и быстрее. Мгновение - и самолет скрылся в сияющем небе.
- Он падает вверх! - воскликнул Платон Григорьевич.
- Не совсем точно, - ответил полковник. - Со словом "падает" у нас связано несколько другое понятие... Падающее тело обязательно приближается к земле.
- Но падающее тело движется ускоренно, все быстрее и быстрее, - ответил Платон Григорьевич, - и, главное, точно по вертикали! Возможно, поэтому мне и показалось, что ваш самолет упал в небо.
- Это правильно, - сказал полковник. Платон Григорьевич, вглядываясь в лицо полковника Ушакова - только на лбу у самых волос белоснежная полоска незагоревшей кожи, - машинально повторил "падает вверх" и задумался. "Такие люди не знают нервно-психических заболеваний, не могут знать, - размышлял он. - Но если что и забрали они себе в голову, нелегко будет таких вот переубедить..."
- Я приступлю к работе сейчас же, - сказал он полковнику. - Проводите меня на ваш медпункт.
* * *
Это был обычный медпункт с таблицей для определения остроты зрения на стене, выкрашенными белой эмалевой краской весами, шкафчиком с инструментарием, стопкой историй болезни на столе.
Молодой хирург радостно приветствовал Платона Григорьевича и, щедро вставляя латинские словечки и поговорки, рассказал всю короткую историю возникновения и деятельности руководимой им медицинской точки.
- Вы улыбаетесь, Платон Григорьевич, а ведь я так соскучился по коллеге, вот честное слово. Варюсь тут в собственном соку. Выпишешь соответствующее ремедиум, так, по случаю гриппа, простуды, это бывает, дважды произвел тонзилоктомию, четырежды извлекал корпус перегринум: рыбу у нас тут иногда вылавливают - на спиннинг идет, - ну и бывает, застрянет косточка. А так, в общем - текучка. Честное слово, просто деньги иной раз совестно получать. Мои товарищи в обычной поликлинике по полсотни больных в день принимают.
- Что ж, солдат спит - служба идет, - пошутил Платон Григорьевич. - А насчет денег, это вы зря так. Чем меньше больных в части, тем больше чести врачу.
- Так ведь сами не болеют. Вот, просмотрите карточки.
Платон Григорьевич подошел к столу, пододвинул к себе стопку карточек.
- Образцовый у вас порядок, товарищ старший лейтенант медицинской службы. Вы что, переписываете набело после приема?
- О, я ведь тут с техникой подружился, Платон Григорьевич. У меня здесь магнитофон укрепили, вот на стене, ящичек. Как только раздаются звуки речи, он тотчас же включается, а потом я все данные приема переношу на карточки. Шведская система, говорят.
- А сейчас он включен?
- Разумеется, Платон Григорьевич, ведь мы с вами разговариваем...
- Я вижу, с вами говорить опасно, вы все фиксируете на пленку.
- Нет, нет, Платон Григорьевич, там не пленка, там какая-то тончайшая проволочка, но я ее никогда не видел, радисты говорят. Я могу вам продемонстрировать, как эта штука работает.
Врач щелкнул кнопочкой, внутри ящика что-то зашумело, потом раздался голос Платона Григорьевича.
- ...С вами говорить опасно...
- Вы его все-таки совсем выключите, - махнул рукой Платон Григорьевич. - Неприятно все-таки. Вас как величают, товарищ старший лейтенант?
- Цезарем Николаевичем.
- Вот и прекрасно, Цезарь Николаевич, теперь давайте сядем и подробно просмотрим вашу картотеку.
- А ведь вы меня когда-то учили, Платон Григорьевич, не узнали?..
- Да, да, то-то мне лицо ваше показалось знакомым.
- В Куйбышевской военно-медицинской академии в пятьдесят четвертом году.
- Шаповалов ваша фамилия? Теперь припоминаю... А вы повзрослели, возмужали. Ну за дело, мой друг. Давайте сюда вашу бухгалтерию.
- Да вы посмотрите на объем груди! - восклицал Шаповалов время от времени. - Такие легкие никогда не болеют, ведь так, Платон Григорьевич? Ну, а это совсем богатырь!
- Позвольте, Цезарь Николаевич, я вижу тут отметку: "Пилот первой категории", и далее: "Паралич кисти левой руки после ранения".
- Совершенно верно, Платон Григорьевич, здесь есть несколько человек, на которых специальным приказом не были распространены обычные ограничения. По их собственной просьбе, разумеется. И некоторые работники по радиолокации и техническому досмотру. Но это все такие, понимаете ли, чудаки; придут сюда и такого наговорят!..
- Они наговорят, а вы на магнитофон запишете и наслаждаетесь? Не так ли, Цезарь Николаевич?
- Бывает, Платон Григорьевич, - смущенно сказал Шаповалов. - Но ведь чудаки какие! Вот вы сами с ними познакомитесь и будете жалеть, что не смогли зафиксировать их рассказы. Тут есть один начальник локационного отдела, да вы его карточку как раз держите. Ладожский. У него позывные Гусар. Так он просто начинен такими историями, такими историями...
- Да, - перебил его Платон Григорьевич, - вижу эти истории... Что? Последствие ранения... Так, так... Да у него и давление повышено!
- Оно у него всегда такое, всю жизнь, я тут справлялся и смотрел карточки за двадцать пять лет его службы в армии. Феномен, но какой человек! Он, конечно, избегает "иммодикус лабор" - так сказать, чрезмерного физического напряжения.
- Но в полеты выходит регулярно... Я вижу отметки... Черт знает что у вас тут творится!
- Но ведь специальное распоряжение...
- Кончено, никаких специальных распоряжений! Меня прислали сюда навести порядок в медико-санитарной службе, оторвали от важных дел, важных работ. А вы развели тут инвалидную команду! Специальное распоряжение, скажете? А почему не протестовали, почему не подавали докладные? Вы кто, я вас спрашиваю? Вы, как изволили выразиться, "медикус" или любитель анекдотов?
Платон Григорьевич мысленно контролировал всю свою "горячую речь" и остался вполне доволен собой: вот она, истинная причина его приезда сюда, - инспекция, проверка, а там будет видно...
- Мы сегодня же начнем осмотр всего наличного состава. Всего...
- Вам придется иметь дело с Диспетчером, - предостерегающе сказал Цезарь Николаевич. - А это, доложу вам, фрукт...
- А ну-ка достаньте его карточку. Ах, вот она... Мельников Михаил Антонович... Хронаксиметрию сами проводили? Это хорошо... А вот как с рефлексами у вашего Диспетчера? Что?! Обостренная реакция?
- Но он редко выходит в полет, очень редко, ведь он не пилот.
- Ну что ж, начнем знакомство с этого вашего Гусара. Как вы производите вызов, по селектору?
Цезарь Николаевич набрал номер телефона, и в динамике, по которому до этого приглушенно транслировалась Москва, раздался голос:
- Гусар слушает...
- Борис Дмитриевич, зайдите на медпункт, вас хотят осмотреть. - Цезарь Николаевич положил трубку на место. - Он сейчас придет, - сказал он, - сами увидите.
Не прошло и двух минут, как дверь распахнулась и в комнату, сильно прихрамывая, вошел очень высокий человек.
"Действительно гусар", - подумал Платон Григорьевич, внимательно разглядывая вошедшего: шапка вьющихся черных волос, ясные карие глаза под густыми, будто нарисованными бровями, лицо доброе, мягкое.
- Борис Дмитриевич, с вами тут хотят познакомиться, сказал Цезарь Николаевич.
Ладожский издал неопределенное восклицание и вдруг громко застонал, схватившись за поясницу.
- Что с вами, Борис Дмитриевич? - забеспокоился Цезарь Николаевич. - Опять радикулит?
- Сил нет! - выразительно и громко сказал Ладожский. Сил моих больше нет. Если бы не моя перечница - конец!
Ладожский твердо взглянул в глаза Платону Григорьевичу и торжественным жестом протянул ему какой-то округлый белый предмет.
- Что это? - немного растерянно спросил Платон Григорьевич.
- Рекомендую, единственное проверенное средство от радикулита. - Ладожский со стуком поставил перед Платоном Григорьевичем белую фаянсовую перечницу. - Не узнаете? - спросил он. - Ресторан "Арарат". Больше таких нет нигде. Обратите внимание на форму. Похищена, признаю совершенно открыто, в сорок шестом году.
- Сколько же лет вы страдаете от радикулита? - спросил Платон Григорьевич.
- Всю жизнь, всю мою горькую жизнь. Только вот перечницей и спасаюсь.
- Он массирует ею крестец, - сказал Цезарь Николаевич. Утверждает, что это ему помогает.
- И вы никогда серьезно не лечились?
- Лежал в госпитале в пятьдесят втором, в госпитале высшего комсостава. Да, да, я тогда был капитаном войск связи, но счастливая случайность, счастливейшая, я бы сказал, случайность привела меня в этот госпиталь. Проездом был в Москве и прямо на улице меня взял патруль из-за этого проклятого радикулита.
- Из-за радикулита? - удивился Платон Григорьевич. - Патруль?
- Да, патруль... Я забыл свою перечницу в гостинице, а меня прямо иа улице скрутило. Жара вокруг, а тут еще боль невыносимая. Я расстегнул ворот - было это прямо против здания Манежа, - и тут патруль. Старший лейтенант, парень кровь с молоком, что ему до чужих страданий, подходит ко мне и просит предъявить документы. Я ему говорю; так, мол, и так, дай человеку спокойно умереть, а он в амбицию. "У вас воротник расстегнут, выстраиваете тут неприличные позы, извольте пройти за мной". Приводит меня в. комендатуру. Сам в кабинет к начальству, докладывает громко, мне слышно из приемной: "Задержали... не по форме... Ведет себя вызывающе..." Потом выходит и говорит: "С генералом будете разтоварибать, хоть застегните ворот!" А у меня и пуговицы нет. Так взяло, что с мясом ее оторвал. Ну, захожу к генералу, а тот пржилой такой, вот вроде вас. "Садитесь, - геворит. - Что с вами, товарищ капитан?" А я ему: "Разрешите стоять, товарищ генерал, боли невыносимые..." - "А что у вас, разрешите узнать?" "Радикулит, товарищ генерал". - "Радикулит?! Дорогой мой так и сказал "дорогой мой", - так у меня же тоже радикулит!"
Платон Григорьевич не выдержал и коротко хмыкнул.
- Показываю ему документы, так, мол, и так, направляется для лечения в госпиталь, все по форме... Ну, мы тут побеседовали всласть. Я ему про перечницу рассказал, как ею спасаюсь. Он, - Ладожский взмахнул рукой, - темнота, даже не слыхивал. Сидим мы и задушевно беседуем, боли у меня поуспокоились, а тут дверь тихонько так раскрывается, и начальник патруля заглядывает. Как увидел, что мы мирно, по-товарищески беседуем, так у него глаза на лоб полезли, а генерал ему: "Верните капитану Ладожскому удостоверение и занимайтесь своими делами, товарищ старший лейтенант!"
Ладожский улыбнулся, и под пушистыми усами сверкнула белоснежная шеренга зубов.
"Ну, - говорит генерал, - я тебя устрою в самый что ни на есть замечательный госпиталь, только звание у тебя маловато. Ты, смотри, там скажи, что... Ну, в общем не ниже полковника. Пижамы у всех одинаковые..." Так, знаете, за кого меня приняли? За капитана первого ранга, за старого морского волка! Все допытывались, где служу. А я: "Представитель девятого комитета на Дальнем Востоке".
- А такой комитет действительно существовал? - спросил Платон Григорьевич.
- Вот именно, что не существовал, но сошло. А потом меня украли...
- Как украли?
- Ночью украли, спящего, прямо вместе с койкой. Просыпаюсь, а палата совсем другая, балкон настежь, деревья шумят, в палате шесть человек, одни моряки, понимаете ли. Так я им понравился, что выкрали меня по секрету ото всех.
- Ну, а когда выписывались? Я догадываюсь, в каком госпитале вы были; там когда выписываются, то проходят вестибюль, чтобы проститься с товарищами, сестрами, обслуживающим персоналом.
- Совершенно верно. Дверь там стеклянная, так к ней мои дружки носами приплюснулись, когда меня в общевойсковой гимнастерке увидели. Ужас, что там делалось. Только я за угол завернул, смотрю - сестра бежит, записку в руку сует. А в записке: "Что ты только капитан, прощаем, но ты же и не моряк!"
Три года ничего, никаких болей, а потом пришлось опять достать перечницу, если бы не перечница - крышка.
Ладожский потряс перечницей перед носом улыбающегося Платона Григорьевича и заковылял к двери.
- Старая перечница! - донесся его смеющийся голос из коридора.
- А вы, Платон Григорьевич, забыли его осмотреть, - сдерживая ликование сказал Цезарь Николаевич.
- Действительно... - Платон Григорьевич осекся. - Вот опростоволосился... Старая перечница...
КОСМИЧЕСКИЙ ЛИФТ
Прошла неделя, а Платон Григорьевич еще не напал на след тех "слухов", для выяснения которых он приехал на эту отдаленную базу. Самому начинать разговор было нельзя: Платон Григорьевич убедился в том, что весь коллектив пилотов и "технарей", локационников и метеорологов, конструкторов и математиков-вычислителей жил слаженной и размеренной жизнью. Разговор с одним из них стал бы достоянием всех. А потому он предоставил случаю подтвердить или опровергнуть те сведения, о которых ему говорил Василий Тимофеевич. Достаточно было допустить малейшую ошибку в разговоре, чтобы вызвать нежелательные толки. Все-таки он был здесь человек новый, временный. "Побудет и уедет", - так, ему казалось, думали окружающие его люди.
Платон Григорьевич добился расширения медпункта, составил список необходимого оборудования. В помощь Цезарю Николаевичу был прислан опытный врач-рентгенолог. Вообще особенной необходимости во всем этом не было, так как та молниеносная связь, которая осуществлялась на самолетах базы, могла -быть использована для транспортировки тяжелобольных в любую из клиник страны.
Совершенно неожиданно пришла счастливая мысль: он должен прочесть лекцию, ну, например, на тему "Влияние перегрузок на организм пилота при взлете и посадке". Ведь он располагает новейшими данными по этим вопросам. Платон Григорьевич посоветовался с Шаповаловым, и тот его поддержал.
- Правильно, - сказал он. - И немного напугайте их, Платон Григорьевич. Иной раз так садятся, что страшно смотреть со стороны. Лихой народ.
Было вывешено объявление, и в семь часов вечера Платон Григорьевич вошел в зал. За столом президиума сидели полковник Ушаков и Борис Дмитриевич Ладожский. При появлении Платона Григорьевича Ладожский поднялся во весь свой богатырский рост и, постукивая по графину каким-то твердым предметом ("Уж не перечницей ли?" - подумал Платон Григорьевич), объявил:
- Товарищи, сейчас мы прослушаем лекцию нашего уважаемого Платона Григорьевича. Лекция, как вы знаете, на тему о воздействии больших перегрузок на организм пилота. Так как летать приходится почти всем присутствующим, то мы пригласили в этот зал не только пилотов, но и технический персонал. Просим вас, Платон Григорьевич.
Лекция была выслушана с большим вниманием, но чувство опытного лектора подсказывало Платону Григорьевичу, что собравшиеся особенно не заинтересовались его сообщением. Какая-то неясная замедленность реакции аудитории, чуть слышный шепоток в самых интересных, по мнению самого Платона Григорьевича, местах; почти полное отсутствие вопросов, непроницаемое лицо весельчака Ладожского - все это говорило о том, что лекция не достигла цели. "Что-то оказалось упущенным... Но что?" - думал Платон Григорьевич, под шум сдержанных аплодисментов сходя в зал.
- Все свободны, - объявил полковник Ушаков. - Еремин и Кожемяков, останьтесь и разыщите кассету со вторым учебным фильмом.
- Мы сейчас вам кое-что покажем, - сказал Ушаков Платону Григорьевичу. - Это займет немного времени.
Раздвинулся занавес, и Платон Григорьевич увидел большой киноэкран. Погас свет, и на экране вспыхнула и погасла надпись:
"Взлет и посадка летательных аппаратов, снабженных компенсатором. Часть вторая".
- Летательный аппарат, снабженный компенсатором, - гулко раздался в пустом зале голос диктора, - лишен тех существенных недостатков, которые органически присущи реактивному способу полета...
На экране показалась ракета, и диктор подробно стал объяснять, почему ракета должна в кратчайший срок сжечь максимальное количество топлива, чтобы достичь космических скоростей движения.
- В отличие от ракеты летательный аппарат с компенсацией тяготеющей массы способен выйти в космос практически на любой скорости, что почти полностью исключает всякую перегрузку на взлете или при посадке, - продолжал диктор.
Платон Григорьевич увидел, как в знакомый контур реактивного самолета "погружается" цилиндрическое устройство диаметром в метр-полтора. Затем появился график взлета-посадки.
- Достаточно небольшой перегрузки на взлете, всего лишь в одну десятую величины земного ускорения, чтобы обеспечить подъем аппарата в стратосферу. В дальнейшем, - эти слова диктора сопровождались четкой надписью на экране, - избыток ускорения снимается, так как с подъемом величина притяжения летательного аппарата к Земле начинает уменьшаться. В силу этого непрерывно растет эффективное ускорение, сообщаемое летательному аппарату компенсатором, без какого-либо ощущения перегрузки...
Серебристая точка, изображавшая самолет, пачала все более и более ускоренное движение вверх. Где-то сбоку замелькали четкие цифры, показывающие нарастание ускорения и скорости, и вдруг одна из группы последних цифр как бы надвинулась на Платона Григорьевича.
- Уже в околоземном пространстве скорость летательного аппарата может достичь двухсот и более километров в секунду, - сказал диктор.
Полковник Ушаков наклонился к уху Платона Григорьевича.
- В секунду! Вы слышите, Платон Григорьевич?
- Для возвращения летательного аппарата, - продолжал диктор, - ввиду полярности действия компенсатора тяготеющей массы создается необходимость в повороте всего аппарата, для чего служат вспомогательные реактивные двигатели с отклоняемой струей газов.
Платон Григорьевич вспомнил недавнее ощущение, когда мимо задернутого черным козырьком окна хлынул сверкающий конус раскаленных газов, и почувствовал, что у него закружилась голова.
- В дальнейшем на всем участке торможения поддерживается уменьшенное значение ускорения, что обеспечивает вход в плотные слои атмосферы на безопасной скорости...
О многом в тот вечер рассказал Платону Григорьевичу экран, а когда зажгли свет, Ушаков, улыбаясь, сказал:
- В другое время вам бы за перелет к нам значок космонавта пожаловали, а то и больше. Теперь это будни, будни пилотов советских космических кораблей.
- Выходит, моя лекция и не нужна была? - спросил Платон Григорьевич.
- О нет, очень нужна... Возникают новые задачп, а они опять-таки потребуют от пилота значительной перестройки.
Платон Григорьевич хотел было спросить, что это за задачи, но вовремя удержался.
- Знаете, товарищ Ушаков, а ведь меня предупреждали в Москве, что вы хотите пересмотреть характер подготовки космонавтов на вашей базе. Теперь я начинаю понимать, имеются все основания для этого... Но прежде...
- Прежде? - настороженно спросил Ушаков.
- Но мне хотелось бы самому теперь уже более сознательно прочувствовать вот такой полет.
- Это можно сделать, - сказал Ушаков. - С большим удовольствием отправлю вас куда только вам угодно, если хотите, даже на Луну...
- На Луну? Я и не мечтал о таком полете... Мы все знаем, что там бывали наши люди, но сообщения не были подробными...
- Что ж делать, пока международная обстановка не позволяет открыть все наши секреты. Но раз вы с нами, то почему бы вам и не слетать? У нас работает постоянный космический лифт. Завтра с утра мы и отправимся...
Платон Григорьевич долго не мог заснуть в эту ночь. "Так там, на высотомере, была цифра шестьсот! - думал он. - Конечно же, шестьсот... Вот почему я увидел ночью солнце, синее солнце... И вот почему у всех такой загар. Но нужно успокоиться, нужно уснуть... И при таких грандиозных перелетах эти люди выдержанны, спокойны, скромны... Ну, если уж кому и понадобится врач-психиатр, то, пожалуй, только мне самому".
Его размышления прервал телефонный звонок.
- Это вы, Платон Григорьевич? - услышал он голос Василия Тимофеевича. - Простите, что разбудил... Не спали? Завтра в полет?.. А какое предварительное впечатление?
- Еще трудно сказать, Василий Тимофеевич. Но народ выдержанный, есть, конечно, люди с небольшими индивидуальными отклонениями в силе и темпе реакции, но это все не пилоты, с них и спрос иной. А в отношении главного вопроса пока не'г никаких новостей. Я не хочу начинать первым.
- Все правильно, - сказал Василий Тимофеевич. - Теперь слушайте, мы получили официальную бумагу от вашего Диспетчера. Вы уже с ним познакомились?
- Да, познакомился. Такой большеголовый блондин, очень уравновешенный человек.
- Так вот что пишет этот уравновешенный человек... Я читаю его докладную, Платон Григорьевич.
"Настоящим ставлю вас в известность, что в пространстве над затененной частью Луны временами проносятся тела странной формы. Визуально наблюдались Могиканом - это начальник Лаборатории химии Луны - и полковником Ушаковым. Питая полное доверие к показаниям этих исследователей космоса, прошу изменить первоначальный план исследований..." Тут дальше идет целый ряд предложений Диспетчера, Платон Григорьевич. Я решил поставить вас в известность, чтобы вы тоже получили некоторую свободу действий.
- Это очень кстати, - Платон Григорьевич нащупал рукой полотенце на спинке кровати, вытер влажный лоб. - Это как нельзя более кстати.
- Учтите, пока именно вы, Платон Григорьевич, не представите нам своих соображений, нам будет очень трудно сориентироваться, тем более что никаких фотографий никто так и не смог сделать...
В семь часов утра по местному времени полковник Ушаков постучал в комнату Платона Григорьевича.
- Входите, я уже встал, - сказал Платон Григорьевич. - Мы сейчас летим?
- Да, сейчас, - коротко ответил Ушаков. Он был в летном комбинезоне и теплых унтах, вокруг шеи блестел ободок металлической манишки, к которой привинчивался шлем. - Ваше летное обмундирование вот здесь, в шкафчике, Платон Григорьевич. Вы, вероятно, в него заглядывали?
- Я думал, что это дверь в соседний номер, - сказал Платон Григорьевич.
Он открыл шкафчик и увидел комбинезон, а в углу, на специальной полке, - круглый шлем.
Знакомым тоннелем они прошли в ангар, поднялись по лестнице внутрь самолета. Вместо кресел для пассажиров вся центральная часть самолета была занята какими-то грузами. Это были кожаные мешки различных размеров, с удобными блестящими ручками. Ушаков прошел вперед, открыл дверь в командирский отсек. Первое, что увидел Платон Григорьевич, когда шагнул за порог, была широкая блестящая колонна, упиравшаяся в пол и потолок фюзеляжа.
- Это и есть компенсатор? - спросил он, прикоснувшись к колонне.
- Да, компенсатор веса, тип "М-11", серийное производство, Платон Григорьевич. А сколько было споров, возражений, сколько смешного и грустного предшествовало появлению на свет такой нужной штуки! - Ушаков прошел на место пилота, включил рацию. Платон Григорьевич сел рядом.