Наверное, Левка сразу обо всем догадался и, зная Инну, ревниво, в деталях представлял себе, как это у них происходит.
   А происходило нечто невообразимое, испепеляющее калязинские чресла и душу. Нет, в их объятьях не было ничего неизведанного. Неизведанной была запредельная, порабощающая нежность, которую он испытывал к возлюбленной. Порой Саша с усмешкой вспоминал убогие сексуальные исповеди, сочиненные когда-то для «Нюши», и поражался. Оказывается, он не знал об этомничего! Или почти ничего… Если оставалось немного времени до возвращения журналиста, они расслабленно лежали, курили и обсуждали издательские сплетни и интриги. В этих разговорах Гляделкин никогда не назывался ни по имени, ни по фамилии, просто - «Он». Инна рассказывала Саше о себе, о матери, о сестренке, о том, как в десятом классе в нее влюбился молодой учитель физики, а однажды очень подробно изложила и всю историю своих отношений с военным переводчиком. Спокойно, даже с иронией, она сообщила, что в больницу попала, потому что хотела покончить с собой.
   - Знаешь, мама меня на подоконнике поймала…
   - Разве можно из-за этого?… - удивился Саша.
   - А из-за чего же еще? - удивилась она.
   Кстати, военный переводчик впутался потом в какие-то нехорошие махинации с военным имуществом за границей, вылетел из армии, развелся, страшно запил и даже приползал к ней на коленях - умолял простить.
   - Знаешь, что я ему сказала?
   - Что?
   - Я его спросила: «Вова, что полагается в армии за предательство?» Он ответил: «Высшая мера». А я - ему: «В любви тоже…»
   - И что стало с этим Вовой? - спросил Калязин.
   - Зашился и снова женился на чьей-то дочке, - равнодушно сообщила она. - Что ты еще хочешь знать обо мне - спрашивай!
   - Нет, все понятно…
   - Неужели тебе совсем неинтересно, что у меня было с Ним?
   - У всех что-то было… - отозвался он с трудно давшимся равнодушием. - Было и прошло…
   - И тебя даже не волнует, любила ли я его? Спрашивай - я отвечу!
   - Нет, это неважно. Теперь. Мне гораздо важнее знать, любишь ли ты меня?
   - Не торопись! Я боюсь этих слов. Мне они приносят несчастье…
   На самом деле ему было болезненно важно знать, что у них было, как у них все это происходило, какие слова она ему при этом говорила и главное - любила ли… Но услышать «любила» - значило навсегда получить в сердце отравленную занозу. А услышать «не любила» - еще хуже: гадай потом, солгала она тебе, пожалев, или была слишком исполнительной секретаршей.
   - Скажи мне только - Он для тебя хоть что-то еще значит? - осторожно подбирая слова, спросил Калязин.
   - Ни-че-го. Полагаю, этого достаточно? - ответила она с вызовом.
   - Конечно… Не обижайся!
   Нет, ему было недостаточно! Ему очень хотелось спросить, например, вот о чем. Когда Он вызывает ее к себе в кабинет и дает обычные секретарские поручения, что она чувствует, зная, что этот вот человек выведал некогда все ее потайные трепеты и все ее изнемогающие всхлипы? А она сама, записывая в блокнотик задание и холодно поглядывая на Него, неужели никогда исподволь не вспоминает его, лежащим в постели и бормочущим в ее разметавшиеся волосы какую-то альковную чушь… Но Саша прекрасно знал: спрашивать такое у женщины недопустимо. Скорее всего, просто не ответит. А если и ответит? Куда потом, в какие глухие отстойники души затолкать ее ответ?
   Из-за этих мыслей, составлявших неизбежную, а может, даже и необходимую часть обрушившегося на него счастья, Калязин начинал ненавидеть Гляделкина - его хитрый прищур из-под тонких золотых очков, остатки кудрей на вечно лоснящейся лысине, ненавидеть даже его дружеское расположение. А вот к вероломному военному переводчику, первому, надо надеяться, Инниному мужчине, так жестоко с ней поступившему, Саша не испытывал никакой ненависти - даже, скорее, благодарность. Ведь если бы он женился на ней, увез ее за границу… Но об этом даже не хотелось думать.
   …Зазвонил телефон. Иннин голос удивленно спросил:
   - Александр Михайлович, вы забыли? Он вас ждет!
   - Иду…
   Калязин встал, взял папочку с договорами и, пройдя мимо глянувшей на него с еле заметным осуждением любовницы, зашел в кабинет директора.
   Гляделкин по телефону вдохновенно ругался с карельским комбинатом, опять взвинтившим цены на бумагу. Увидев Калязина, он кивнул на стул. Саша сел и некоторое время вслушивался в разговор, рассматривая появившееся в витрине рядом с мундирчиком обглоданное гусиное перо - якобы пушкинское.
   Надо признаться, Гляделкин был мастером телефонных баталий: он то переходил на жесткий, почти оскорбительный тон, то вдруг обращал весь разговор в шутку с помощью уместного анекдота или изящного начальственного матерка. Вот и сейчас директор, кажется, уже почти добился того, чтобы эту партию бумаги комбинат все-таки отпустил издательству по старым расценкам. На минуту отвлекшись от разговора, Гляделкин сочувственно подмигнул Калязину.
   Саше это сочувствие не понравилось. Левка никогда не показывал ему свою осведомленность, но, как передавали, в кругу особо приближенных, в разговорах с главным бухгалтером и замом по коммерции, например, именовал главного редактора не иначе, как «наследник Тутти», и восхищался «Инкиной хваткой». Жалкие люди! Ничтожества! Их деловитые аорты разорвались бы, как гнилые водопроводные трубы, доведись им хоть раз испытать то счастье, которое переполняет сейчас Сашу…
   - Ну как дела, Саш? - спросил Гляделкин, довольный одержанной над бумажниками победой.
   - Нормально. Договора подпишешь?
   - Завтра. А вот скажи-ка мне, как ты относишься к семейным катастрофам?
   - К чему? - оторопел Калязин и на минуту вообразил, что Татьяна по старой советской методе приходила к Левке и жаловалась на свою беду.
   - А знаешь, есть такая передача - «Семейные катастрофы»?
   - Ну, знаю… И что?
   - Будь другом - выручай! Сегодня запись… Я обещал. А теперь не могу. Из Сибири распространители приехали. Надо в баню вести… Съезди, пофигуряй перед камерами и обязательно покажи им нашу «Энциклопедию семейных тайн»! Бесплатная реклама. По дружбе. Рейтинг у передачи чумовой. Договорились?
   - Если надо…
   - Конечно, надо! Первым делом, сам понимаешь, самолеты… Ну а девушки, как ты догадываешься, потом… - сказав это, Левка посмотрел на него не с обычной хитрецой, а с каким-то унизительным сочувствием. - Спасибо, друган! Жене привет!
   «Еще гад, издевается!» - зло подумал Саша, встал и исполнительно улыбнулся.
   Пока Калязин жил в семье, Гляделкин никогда не передавал Татьяне приветов.
   В приемной Саша остановился возле секретарского стола и сказал деловито, чтобы не привлекать внимание возившейся у факса сотрудницы:
   - Инна Феликсовна, если меня будут спрашивать, я на телевидении, а оттуда сразу домой… - и, поймав ее насторожившийся взгляд, шепотом разъяснил: - в Измайлово…
   И незаметно положил на стол ключ от квартиры.
   - Я буду ждать… - беззвучно, одними губами предупредила она. - Я тебя люблю…
   В отличие от Саши, постоянно признававшегося ей в любви, сдержанная Инна эти слова говорила ему только дважды. В первый раз - когда он сообщил о своем намерении объясниться с женой. Во второй - совсем недавно, когда он, рассвирепев, под утро замучил ее до блаженных рыданий, до счастливого женского беспамятства.
   Это был третий раз. Самый главный…
 

3.

   Передача «Семейные катастрофы» и в самом деле пользовалась чудовищным успехом. Вел ее странный дурашливый тип, зачем-то наголо обритый. Во времена советского Сашиного детства такая прическа называлась «под Котовского». Кроме того, знаменитый шоумен носил в ухе серьгу, но не маленькую - гейскую, а большую - почти цыганскую. Фамилия ему была Сугробов. В последнее время он сделался популярен до невероятности: на баночках с детским питанием и упаковках памперсов красовались его портреты и надписи: «От Сугробова с любовью!». Даже Татьяна, редко смотревшая телевизор, эту передачу старалась не пропускать.
   Калязину раньше никогда не приходилось бывать в Останкинской телестудии. Он с невероятным трудом припарковался, втиснув свою обшарпанную «девятку» между серебристым шестисотым «мерседесом» и огромным бронированным «лендровером», которому для полного сходства с боевой машиной не хватало только пулемета на крыше.
   «Вот они где, народные денежки!» - зло подумал Саша, окинув взором бескрайние ряды дорогих автомобилей, и направился к 17-му подъезду. Там было оживленно: вбегали и выбегали какие-то люди с камерами, сновали длинноногие соплюшки с мобильными телефонами, диковатого вида старикан развернул на груди, словно гармонь, лист ватмана с корявой надписью, требовавшей немедленного удаления евреев из русского эфира.
   Вооруженный автоматом милиционер отыскал Сашину фамилию в длинном списке, благосклонно кивнул и Калязин боязливо прошел сквозь контур металлоискателя, который, разумеется, подло пискнул, среагировав на ключи - от служебного кабинета и от тишинской квартиры. Калязин полез в карман, но охранник снисходительно кивнул: мол, чего уж там - проходи!
   Телестудия своими бесконечными коридорами и табунами спешащего во всех направлениях люда напомнила Домодедовский аэропорт. Саша успел заметить две-три эфирные знаменитости и подивиться тому, какие они наяву незаманчивые. Так бывает в магазине: прилюбуешься к какой-нибудь вещичке на витрине, а возьмешь в руки - категорическое не то…
   Поплутав, Калязин все-таки нашел на втором этаже четвертую студию и обнаружил возле нее необычайное даже для Останкина скопление народа. Люди толклись в холле и напоминали пассажиров, уже сдавших багаж и теперь в «накопителе» нетерпеливо ожидающих вылета. Саша устроился у большого окна, откуда виднелась серая телебашня с черными следами недавнего пожара. Прислушался к разговорам: толпа шумно обсуждала какого-то мерзавца, укравшего у матери сына и увезшего его в религиозно-трудовую коммуну в Сибирь. Саша подивился такому единодушию разношерстной публики, но недоумение вскоре разъяснилось. К нему робко приблизился коренастый лысый мужичок с большим портфелем, постоял молча рядом, видимо, собираясь с духом, и наконец спросил:
   - Вы тоже на «Катастрофы»?
   - Угу, - ответил Калязин, не расположенный к беседе.
   - Из Москвы? - осторожно поинтересовался незнакомец.
   - Угу, - отозвался Саша, надеясь этим невежливым угуканьем отшить привязчивого мужичка.
   - А я из Людинова. Знаете? В Калужской губернии…
   - Знаю. Людиновское подполье… - кивнул Саша, когда-то редактировавший сборник воспоминаний о героях-партизанах для социалистических стран.
   - Господи ты боже мой! - покраснел от радости мужичок. - Вы первый человек в Москве, который знает про Людиново!
   И сделавшись от восторга еще словоохотливее, людиновец вывалил на Сашу целый ворох сведений самого разнообразного свойства. Он сообщил, что раньше, при советской власти, был начальником автохозяйства и членом бюро райкома, а теперь владеет двумя шиномонтажными мастерскими и живет вполне прилично: построил дом, закупил недавно итальянские вулканизаторы, но бардак в стране его просто убивает. В Москву же он приехал, чтобы показать знающим людям свой трактат о том, что только крепкая семья спасет Россию. А сюда, на передачу, прорвался именно потому, что здесь-то как раз и можно встретиться со знающими и влиятельными людьми, в обычной жизни совершенно недоступными. Сегодня от тут с самого утра. Оказывается, в день они снимают целых четыре передачи, так как аренда студии стоит страшных денег. До обеда записывали - «Моя жена не умеет готовить…» и «Я люблю зятя…»
   - Ох, вас не было! - восхищенно докладывал людиновец. - Явилась одна! Про свои шуры-муры с зятьком рассказывала! Ох, баба! Я бы и сам такую тещу… А вы сколько дали?
   - Чего?
   - Денег.
   - Зачем?
   - Чтобы на передачу пустили. Я - сто долларов!
   - Я - ничего…
   - Наверное, москвичам бесплатно, - вздохнул людиновец и продолжил рассказ: - После обеда обсуждали одного козла, который сына у жены умыкнул и в Сибирь увез… А сейчас будет - «Я ушел от жены…»
   - Как? - обомлел Калязин.
   - Как уходят - с вещичками, - разъяснил мужичок.
   Но Саша уже не слушал его, а гневно думал о том, что Гляделкин нарочно подстроил ему эту передачу, придумав распространителей из Сибири. Но зачем? Как - зачем? Жаба его душит, что Инна теперь с ним, с Калязиным. Вот и мстит, мерзавец!
   Тем временем из толпы ожидающих вынырнула немолодая дама в кожаном брючном костюме с органайзером в руках. Ее лицо показалось Саше знакомым. Она явно кого-то выискивала в толпе. Поколебавшись, дама подошла к Калязину:
   - Простите, вы случайно не из издательства «Маскарон»?
   - Да.
   - Александр Михайлович?… - Она заглянула в органайзер. - Калязин?
   - К вашим услугам.
   - Замечательно! А то наш ассистент вас на входе прозевал. Я - Нина Трусковецкая, редактор передачи. - И она протянула ему руку.
   - Очень приятно!
   Ее пальцы были так густо унизаны кольцами и перстнями, что Калязину показалось, будто он пожал стальную рыцарскую перчатку.
   - «Энциклопедию семейных тайн» не забыли?
   - Нет. - Саша похлопал по полиэтиленовому пакету.
   - Только очень коротко. А то рекламщики меня убьют. Скажут: «джинса»…
   - Что?
   - Левая реклама. Стойте здесь и никуда не уходите! - приказала Трусковецкая и умчалась, мелко подергивая бедрами.
   Саша глянул на людиновца и обнаружил, что тот смотрит на него со священным трепетом:
   - Вы из издательства?
   - Да.
   - Вот повезло! Я понимаю, вас интересуют в основном пищевые продукты. Но в моем трактате есть большой раздел о семейном питании! Сейчас покажу…
   - Почему продукты? - удивился Саша.
   - Ну как же! Издательство ваше «Макарон» называется?
   - «Маскарон».
   - А что это?
   - Каменная маска на фасаде дома…
   - Тем более! - обрадовался людиновец. - У меня тут даже чертеж идеального дома для семьи есть…
   Пока он, сопя, извлекал из портфеля трактат, Калязин злорадно подумал о том, что завтра обязательно расскажет про этот «макарон» Гляделкину, чрезвычайно гордившемуся редкостным названием своего издательства.
   - Вот! - Мужичок наконец достал из портфеля толстенную красную папку. - Десять лет писал! - гордо доложил он. - С двумя женами из-за этого развелся…
   - Видите ли, - начал Калязин, опасливо косясь на рукопись, - мы издаем литературу несколько иного плана…
   - Не волнуйтесь! Я заплачу, - пообещал людиновец и полез в боковой карман.
   Выручила Трусковецкая - она внезапно выскочила из толпы и подбежала к Саше. Лицо ее было перекошено ужасом:
   - Что вы со мной делаете, Александр Михайлович!
   - Я!?
   - Вы давно уже должны сидеть во втором ряду с экспертами!
   Она схватила Сашу за рукав, протащила сквозь толпу и поволокла по лабиринту узких проходов между фанерных перегородок, с которой свисали клочья разноцветной материи. Наконец они оказались в ярко освещенной студии. Посередине высился круглый подиум. На нем стояли три массивных кресла, а рядом - большой розовый куст в керамической кадке. Розы, судя по всему, были искусственные. С одной стороны подиума возвышался сложно изломанный задник с переливающейся огромной надписью «Семейные катастрофы». Причем гигантская буква «А» представляла собой довольно сложную конструкцию. Верхний треугольник являлся отверстием в человеческий рост, а нижняя, трапециевидная часть циклопической буквы образовывала лестницу, по которой, очевидно, спускались к зрителям герои ток-шоу. С противоположной стороны был амфитеатр, составленный из желтых пластмассовых сидений. По сторонам съемочной площадки на специальных возвышениях торчали две камеры и возле них возились операторы с большими наушниками на головах. Третья камера была укреплена на длинной - метров шесть - ажурной стреле, вроде тех, что бывают у передвижных подъемных кранов. Благодаря какой-то хитрой механике два паренька управляли стрелой таким образом, что камера плавно перемещалась по всему подиуму и зрительному залу.
   Трусковецкая усадила Сашу во втором ряду между тяжко дышавшим толстяком в массивных очках и крашеной блондинкой, одетой почему-то в генеральскую форму времен Отечественной войны 1812 года.
   - Знакомьтесь, наши эксперты! - представила Нина. - Великий магистр белой магии Данилиана Юзбашьянц.
   - Великий магистр высшей белой магии! - строго поправила Данилиана и кивнула.
   - Конечно, великий и, разумеется, высшей… - поправилась Трусковецкая. - Извините!
   - Калязин… - отрекомендовался Саша.
   - А это профессор сексопатологии Константин Сергеевич Либидовский.
   - Калязин… Издательство «Маскарон». - Саша пожал мягкую влажную руку сексопатолога.
   - Это у вас выходила книжка Хуппера «Алиса в Заоргазмье»? - спросил он, борясь с одышкой.
   - У нас.
   - И напрасно. Хуппер не сексопатолог, а шарлатан.
   Зал тем временем заполнился. Подбежал патлатый паренек и показал, как следует держать микрофон, если захочется что-нибудь сказать, - не далеко ото рта, но и не впритык.
   - Скажите что-нибудь! - приказал он Калязину.
   - А что я должен сказать?
   - Звук нормально! - раздался зычный голос откуда-то сверху - и паренек умчался.
   Следом появилась девушка в клеенчатом передничке. Обмакнув в пудру большую кисточку, она легко обмахнула лицо Калязину, потом долго возилась с потной физиономией Либидовского. К Данилиане гримерша даже не притронулась, ибо над недвижным лицом магессы уже основательно поработал даже не гример, а наверное, - скульптор.
   - Будем начинать! - распорядилась Трусковецкая и спросила в микрофон: - Что со светом?
   - Свет - нормально! - ответил громовой голос сверху.
   - Где Альберт?
   - Сейчас освободится. Дает интервью американцам…
   - Каким еще американцам? - возмутилась она. - Через час нас выгонят из студии к хренам собачьим!
   - А ты пока зал погрей! - посоветовали сверху.
   Трусковецкая тихо выругалась и с нелегко давшейся ей балетистостью взбежала на подиум:
   - А вот сейчас мы проверим, как вы будете приветствовать нашего ведущего! Представьте, что я - это он. Итак, встречаем: Альберт Сугробов - автор и ведущий телешоу «Семейные катастрофы»!
   Зал зааплодировал.
   - Неплохо, - похвалила она. - Но как-то безрадостно. Еще раз. Встречаем: автор и ведущий телешоу «Семейные катастрофы» Альберт Сугробов!
   Зал снова захлопал.
   - Уже лучше! Но без огонька. А теперь еще раз и с огоньком!
   Это повторялось раз семь и напомнило Калязину новогодние елки детства, когда вот так же неуемный Дед Мороз с садисткой Снегурочкой заставляли ребятишек отбивать ладошки, чтобы зловредная елочка наконец-то зажглась.
   Внезапно на подиум выбежал хмурый Альберт Сугробов. Зрители встретили его шквалом аплодисментов. Удовлетворенная Трусковецкая спустилась в зал и села на свободное место впереди Саши.
   Шоумен был одет в длинный красный пиджак с белыми муаровыми лацканами и черные брюки в облипку, напоминавшие скорее спортивное трико. Его наголо обритая голова сияла, как чугунное ядро. Глядя в зал с умело скрываемой ненавистью, он терпеливо переждал овацию, расправил плечи, оснастился ребяческой улыбкой и начал:
   - Добрый день, дорогие телезрители! В эфире ток-шоу «Семейные катастрофы»! Хочу напомнить, что спонсор нашей программы - самый крупнейший во всем мире производитель детского питания фирма «Чайлдхудфудинтернейшнл»!
   Выкрикнув последнее слово с восторженным надрывом, он указал рукой на висевшую в воздухе на тросиках эмблему фирмы - румяного карапуза с прожорливо разинутым ртом.
   - Стоп! Еще раз! - гаркнул злой голос сверху.
   Дело в том, что в этом, прямо скажем, непростом слове - «Чайлдхудфудинтернейшнл» - уставший от многочасового говорения шоумен допустил некую не совсем приличную невнятность… Сидевшая впереди Трусковецкая передернула плечами, оглянулась, встретилась взглядом с Калязиным и, видимо, ища сочувствия, тяжко вздохнула. Саша понимающе кивнул. Сугробов тем временем прошелся по подиуму взад-вперед, поигрывая плечами, точно готовясь к теннисной подаче.
   - Работаем! - приказали сверху.
   - Добрый день, дорогие телезрители! В эфире ток-шоу «Семейные катастрофы»… Хочу напомнить, что спонсор нашей программы крупнейший в мире производитель продуктов для детей фирма «Чайлдхудфудинтернейшнл»… - выговорив опасное слово, шоумен торжествующе глянул вверх и продолжил: - Сегодня мы поговорим о таком тяжелом случае, как уход мужа из семьи в целях… в целях… Стоп! Сначала… - Он замахал руками, достал из кармана шпаргалку, исследовал ее сначала молча, а потом прочитал вслух: - «…в целях создания новой семьи или в поисках свежих сексуальных ощущений…» Кто это написал?! - заорал он. - Голову оторву!
   Трусковецкая дернулась, снова повернулась к Саше и поделилась:
   - Дебил! Двух слов выучить не может… Когда я была диктором Центрального телевидения, он работал осветителем… Маразм!
   - Мд-а-а… - Калязин покивал и сразу вспомнил, откуда ему знакомо лицо редакторши.
   На ходу поправили текст, и с третьей попытки Сугробов одолел вступление. Но тут выяснилось, что парчовый галстук ведущего сбился набок, и пришлось делать еще один дубль. Наконец шоумен перешел к сути дела.
   - Брошенная, оставленная на произвол судьбы жена! - В его голосе появились патетические подвывания. - Что чувствует она? Как мыкает свое горе? Как борется за утраченное счастье? Об этом нам расскажет домохозяйка Ирина! Встречаем: брошенная жена Ирина!
   Натренированный зал взорвался аплодисментами, показавшимися Саше совершенно кощунственными в данном конкретном случае, и он в знак протеста хлопнул только два раза, да и то еле слышно.
   Тем временем в верхней части буквы «А» в луче прожектора возникла женщина и, смущаясь, стала неловко спускаться по лестнице. Ей было около сорока. Чуть располневшая фигура скрадывалась скромным, но со вкусом выбранным платьем. На милом, еще вполне привлекательном лице застыла скорбь семейной драмы. Особенно понравились Калязину ее глаза - темные, глубокие и чем-то знакомые. Саша вздрогнул: брошенная жена Ирина напомнила ему собственную брошенную жену. Нет, не внешне, хотя и Татьяна в последнее время от своих бесконечных лежачих телефонных переговоров немного располнела. Похожими их делал тот особый неброский шарм, очень редко встречающийся, который когда-то свел Калязина с ума и который с годами не исчезает, а становится тоньше, сообщая женщине некое позднее, прощальное благородство. Конечно, в Татьяне этого шарма Саша давно уже не замечал, но сейчас, глядя на печальную Ирину, он словно бы в смутном зеркальном отражении увидел свою жену…
   - Фрустрационный аффект… - пробормотал справа Либидовский.
   - Что вы сказали? - уточнил Саша.
   - Это я так…
   Ирина медленно, глядя себе под ноги, прошла по подиуму и села в кресло, бессильно уронив руки на колени.
   - Скажите, Ирина, - задушевно спросил, выдержав пространную паузу, Сугробов, - что-нибудь предвещало вашу семейную катастрофу?
   - Нет, ничего… - Голос ее задрожал. - У нас была прекрасная семья. Мы знакомы с мужем со школы. И он всегда был так внимателен. Не пил, мастерил что-нибудь по дому. Соседи завидовали… Мама даже говорит: сглазили…
   Данилиана слева удовлетворенно хмыкнула.
   - У вас есть дети? - спросил Сугробов.
   - Да. Коля недавно женился… Леночке - десять лет… Очень послушная девочка, безумно любит отца…
   Это случайное совпадение - недавно женившийся сын - наполнило Калязина нехорошим предчувствием.
   - И ничто не предвещало беду? - зловеще удивился Сугробов.
   - Все было так хорошо! Муж устроился на новую работу в банк. Он экономист, очень опытный… Стал прилично получать. Я даже ушла с работы. Я была воспитательницей в детском саду… У нас появились деньги… Мы поменяли мебель… Я стала одеваться… Вот, платье купила… - Она всхлипнула и, чтобы скрыть волнение, расправила подол.
   - Так что же случилось?
   - У него появилась другая женщина. Его секретарша… Молоденькая… Не то что я теперь… Она буквально его приворожила…
   - Дисморфомания, - пробурчал справа Либидовский.
   Данилиана слева победно засопела.
   «Идиотизм какой-то! - внутридушевно содрогнулся Калязин, и на минуту ему показалось, что это шоу специально устроено, чтобы унизить и оболгать его. - Но не мог же Гляделкин организовать все это специально? Это ведь стоит безумных денег, а он за копейку удавится! Нет, простое совпадение…»
   - Когда вы узнали об этом? - решительно спросил брошенку Сугробов.
   - Сначала я догадалась…
   - Каким образом?
   - Я не знаю, как об этом сказать… Здесь…
   - Я вам помогу. Муж к вам охладел?
   - Да, охладел, - облегченно подтвердила она. - Он приходил домой, отдавал деньги, но как женщина я его больше не волновала…
   - И что вы сделали?
   - Ничего. Ждала, пока нагуляется…
   - А он не нагулялся?
   - Нет. Однажды он пришел с работы раньше обычного, позвал меня на кухню, чтобы Леночка не слышала, и сказал, что уходит от меня…
   - И чем же он мотивировал этот поступок?
   - Мотивировал? Да, мотивировал… Он сказал, что в банке многое понял, что у него теперь новая жизнь и в этой новой жизни ему нужна другая женщина, которая его понимает и помогает ему… И такая женщина у него теперь есть…
   - А вы ему, значит, не помогали?
   - Помогала! В институте я ему конспекты переписывала…
   - Вот она, мужская неблагодарность! - воскликнул Сугробов и впился взором в зал, ища сочувствия.