Заметив равнодушие со стороны Далецкого, Холм-ская, как это часто бывает с женщинами, почувствовала вдруг себя оскорбленной и пожелала во чтобы то ни стало вернуть себе снова его расположение. Мало-помалу она добилась этого. Далецкий бросил хористку и стал опять ухаживать за ней.
Обрадованная Холмская позабыла о своей неприступности и вскоре последовала примеру хористки.
Но в это время Далецкий как раз познакомился с Лили. После того вечера, когда девушка так странно и неожиданно отдалась ему, Холмская потеряла всякое обаяние в глазах Дмитрия Николаевича, и он почти перестал обращать на нее внимание.
Увидев выходившую из уборной Далецкого Лили, Холмская почувствовала муки ревности. Она не знала еще, кто эта особа, но хорошо рассмотрела ее чарующую красоту. Этого было вполне достаточно, чтобы Холмская самым искренним образом возненавидела ее и сочла себя вправе потребовать объяснений от Далецкого.
– Может, это твоя новая любовница? – спросила она, гневно сверкнув глазами.
– Может быть... – спокойно и лениво ответил Да-лецкий.
– Кто она такая?
– Лили Теплова.
– Дочь известной кокотки?
– Да.
Холмская вздохнула и, оглянувшись вокруг, взяла Далецкого за руку.
– Вы разлюбили меня? – томно спросила она. Далецкий молчал, не зная, что ответить.
В это время на лесенке, ведущей на сцену, показалась его жена. Дмитрий Николаевич еще во втором акте увидел ее с детьми в литерной ложе с левой стороны и был неприятно поражен ее присутствием. Ольга Алексеевна летом обыкновенно безвыездно жила на даче, в 20 верстах от Москвы по железной дороге. В театрах она бывала только зимой и лишь тогда, когда в постановке участвовал ее муж. Детей с собой в театры она никогда не брала и уезжала домой тотчас же по окончании спектакля, так что Далецкий всегда мог располагать собой как угодно.
XIX
ХХ
XXI
XXII
XXIII
XXIV
XXV
Обрадованная Холмская позабыла о своей неприступности и вскоре последовала примеру хористки.
Но в это время Далецкий как раз познакомился с Лили. После того вечера, когда девушка так странно и неожиданно отдалась ему, Холмская потеряла всякое обаяние в глазах Дмитрия Николаевича, и он почти перестал обращать на нее внимание.
Увидев выходившую из уборной Далецкого Лили, Холмская почувствовала муки ревности. Она не знала еще, кто эта особа, но хорошо рассмотрела ее чарующую красоту. Этого было вполне достаточно, чтобы Холмская самым искренним образом возненавидела ее и сочла себя вправе потребовать объяснений от Далецкого.
– Может, это твоя новая любовница? – спросила она, гневно сверкнув глазами.
– Может быть... – спокойно и лениво ответил Да-лецкий.
– Кто она такая?
– Лили Теплова.
– Дочь известной кокотки?
– Да.
Холмская вздохнула и, оглянувшись вокруг, взяла Далецкого за руку.
– Вы разлюбили меня? – томно спросила она. Далецкий молчал, не зная, что ответить.
В это время на лесенке, ведущей на сцену, показалась его жена. Дмитрий Николаевич еще во втором акте увидел ее с детьми в литерной ложе с левой стороны и был неприятно поражен ее присутствием. Ольга Алексеевна летом обыкновенно безвыездно жила на даче, в 20 верстах от Москвы по железной дороге. В театрах она бывала только зимой и лишь тогда, когда в постановке участвовал ее муж. Детей с собой в театры она никогда не брала и уезжала домой тотчас же по окончании спектакля, так что Далецкий всегда мог располагать собой как угодно.
XIX
Неожиданное появление в театре Ольги Алексеевны в этот вечер, да еще вместе с детьми, показалось Далецкому очень странным. Сад, в котором находился театр, пользовался сомнительной репутацией, и порядочные женщины редко посещали его.
По всему вероятию, что-нибудь особенное побудило Ольгу Алексеевну покинуть дачу и приехать в театр, взяв с собой и мальчиков. А появление ее за кулисами еще более смутило Далецкого.
Грубо вырвав у Холмской свою руку, он, испуганный и взволнованный, бросился навстречу жене.
– Что случилось, зачем ты приехала сюда? – с видимым неудовольствием спросил он.
– Я страшно соскучилась по тебе, – сконфуженно и робко произнесла Ольга Алексеевна. – Я не видела тебя почти целую неделю. Прочитав в газетах, что ты сегодня поешь Эскамильо, я взяла Нику и Леву и приехала с ними послушать тебя.
– Стоило ехать из-за такой глупости! – недовольно пробурчал Далецкий, – тем более брать с собой мальчиков. Они еще слишком малы, чтобы посещать такие сады, как «Парадиз».
– Я побоялась оставить их одних на даче. Ты же знаешь, как мало доверяю я этой глуповатой и рассеянной немке.
Наступило неловкое молчание.
– Ах, это ужасно!.. Ужасно! – вне себя воскликнула вдруг Ольга Алексеевна и схватилась руками за голову.
– Что «ужасно»? – невольно вздрогнув, спросил Далецкий.
– То, что случилось сейчас в саду. Одна молоденькая девушка сорвалась с трапеции и разбилась!..
Далецкий облегченно вздохнул. Он испугался, не случилось ли чего с Никой и Левой. Смерть же неизвестной ему эквилибристки не произвела на него никакого впечатления. Ему даже стало стыдно за необычайную сентиментальность жены.
– Я закричала как сумасшедшая и упала в обморок, – продолжала между тем Ольга Алексеевна.
– Разве можно с такими нервами, как у тебя, смотреть на акробатические упражнения, – с гримасой заметил Далецкий.
Снова наступило молчание.
– Ты завтра свободен? – нерешительно спросила Ольга Алексеевна.
– Да, свободен.
– Значит, можешь сегодня ехать вместе с нами домой?
– Нет, не могу.
– Почему?
– Не все ли тебе равно? Что за допрос? Ты знаешь, как я не люблю этого!..
– Но как же я с Никой и Левой поеду одна, ночью, домой?..
– Незачем было приезжать тебе в Москву!
– Но я так соскучилась, истомилась по тебе!.. У меня все сердце изболелось...
Раздался второй звонок.
– Ну, довольно, Оля! Мне больше некогда слушать твои жалобы! – с нетерпением прервал Далец-кий жену и протянул ей руку.
Губы Ольги Алексеевны дрогнули, по лицу пробежала судорога, и глаза наполнились слезами. Опустив голову, она послушно и молча удалилась из-за кулис, прошла зрительный зал и вышла через фойе в сад, где ее ожидала с мальчиками Лили.
– Благодарю вас! – обратилась Ольга Алексеевна к Лили, стараясь сдержать подступившие к горлу слезы. Затем, взяв мальчиков за руки, она поспешно пошла к выходу из сада.
– Куда вы? – невольно остановила ее Лили.
– Мы... мы едем домой, – чуть слышно пробормотала Ольга Алексеевна. Губы ее снова задрожали.
Лили взглянула в ее глаза, полные тоски и слез, и сразу поняла все.
По всему вероятию, что-нибудь особенное побудило Ольгу Алексеевну покинуть дачу и приехать в театр, взяв с собой и мальчиков. А появление ее за кулисами еще более смутило Далецкого.
Грубо вырвав у Холмской свою руку, он, испуганный и взволнованный, бросился навстречу жене.
– Что случилось, зачем ты приехала сюда? – с видимым неудовольствием спросил он.
– Я страшно соскучилась по тебе, – сконфуженно и робко произнесла Ольга Алексеевна. – Я не видела тебя почти целую неделю. Прочитав в газетах, что ты сегодня поешь Эскамильо, я взяла Нику и Леву и приехала с ними послушать тебя.
– Стоило ехать из-за такой глупости! – недовольно пробурчал Далецкий, – тем более брать с собой мальчиков. Они еще слишком малы, чтобы посещать такие сады, как «Парадиз».
– Я побоялась оставить их одних на даче. Ты же знаешь, как мало доверяю я этой глуповатой и рассеянной немке.
Наступило неловкое молчание.
– Ах, это ужасно!.. Ужасно! – вне себя воскликнула вдруг Ольга Алексеевна и схватилась руками за голову.
– Что «ужасно»? – невольно вздрогнув, спросил Далецкий.
– То, что случилось сейчас в саду. Одна молоденькая девушка сорвалась с трапеции и разбилась!..
Далецкий облегченно вздохнул. Он испугался, не случилось ли чего с Никой и Левой. Смерть же неизвестной ему эквилибристки не произвела на него никакого впечатления. Ему даже стало стыдно за необычайную сентиментальность жены.
– Я закричала как сумасшедшая и упала в обморок, – продолжала между тем Ольга Алексеевна.
– Разве можно с такими нервами, как у тебя, смотреть на акробатические упражнения, – с гримасой заметил Далецкий.
Снова наступило молчание.
– Ты завтра свободен? – нерешительно спросила Ольга Алексеевна.
– Да, свободен.
– Значит, можешь сегодня ехать вместе с нами домой?
– Нет, не могу.
– Почему?
– Не все ли тебе равно? Что за допрос? Ты знаешь, как я не люблю этого!..
– Но как же я с Никой и Левой поеду одна, ночью, домой?..
– Незачем было приезжать тебе в Москву!
– Но я так соскучилась, истомилась по тебе!.. У меня все сердце изболелось...
Раздался второй звонок.
– Ну, довольно, Оля! Мне больше некогда слушать твои жалобы! – с нетерпением прервал Далец-кий жену и протянул ей руку.
Губы Ольги Алексеевны дрогнули, по лицу пробежала судорога, и глаза наполнились слезами. Опустив голову, она послушно и молча удалилась из-за кулис, прошла зрительный зал и вышла через фойе в сад, где ее ожидала с мальчиками Лили.
– Благодарю вас! – обратилась Ольга Алексеевна к Лили, стараясь сдержать подступившие к горлу слезы. Затем, взяв мальчиков за руки, она поспешно пошла к выходу из сада.
– Куда вы? – невольно остановила ее Лили.
– Мы... мы едем домой, – чуть слышно пробормотала Ольга Алексеевна. Губы ее снова задрожали.
Лили взглянула в ее глаза, полные тоски и слез, и сразу поняла все.
ХХ
– Послушайте!.. – встревоженно начала Лили. – Погодите, мне нужно сказать вам несколько слов!
Ольга Алексеевна удивленно посмотрела на девушку и, подумав о чем-то, оставила детей и подошла к ней.
– Что вам нужно? – недоумевая, но с заметным любопытством спросила она.
Лили не знала, что ответить, но ей страстно хотелось помочь этой несчастной женщине и чем-нибудь утешить ее. Она догадывалась, что Ольга Алексеевна взволнована и едва удерживается от слез, потому что Далецкий отказался ехать с ней и детьми домой.
Сердце Лили мучительно ныло. В настоящую минуту она одна являлась виновницей несчастья этой женщины. Ради нее Далецкий несколько минут назад оттолкнул от себя эту женщину, имеющую на него все законные права, тогда как она совершенно их не имеет. Если бы Лили не предложила Далецко-му ехать с ней после спектакля, он, наверное, отправился бы с женой и детьми домой.
Надо было исправить это зло и, отказавшись от предстоящего свидания, заставить его ехать домой. В том, что это удастся ей сделать, Лили не сомневалась. Ее мучило лишь то, что она не знала, как сказать об этом Ольге Алексеевне, не вызвав в ней ревнивого чувства.
Но, увы! Это чувство уже вспыхнуло в сердце Ольги Алексеевны. Особым чутьем, присущим страдающей женщине, обманутой любимым человеком, Ольга Алексеевна угадала в Лили счастливую соперницу и поняла, что происходит у нее в душе. С едва скрываемой ненавистью она разглядывала красотку, и сердце ее сжималось от осознания того факта, что внешне она, конечно же, проигрывает молоденькой кокотке.
– Вы знаете, кто я?! – с вызовом спросила госпожа Далецкая.
– Да! – в искреннем порыве ответила Лили.
– И почувствовали ко мне жалость и сострадание?
– Я... я хотела вернуть вам вашего мужа! – не совладав с собой, призналась Лили.
– Ха-ха-ха!.. – неестественно рассмеялась Ольга Алексеевна и, окинув Лили с ног до головы презрительным, уничтожающим взглядом, схватила за руки мальчиков и быстро вышла из сада.
Лили до боли стиснула зубы, чтобы подавить крик стыда и отчаяния, и беспомощно опустилась на лавку.
Жорж, все это время наблюдавший за Лили издали, подлетел к ней.
– Что с вами? Вы чем-то взволнованы? – участливо спросил он.
– Проводите меня из сада. Я хочу ехать домой, – тихо сказала Лили.
– Разве вы не желаете дослушать оперы? Сейчас выход Далецкого.
– Я хочу ехать домой! – упрямо и с раздражением повторила Лили.
Жорж смутился и, подав Лили руку, вывел ее из сада. Усадив девушку в коляску, он молча простился с ней и, не понимая, что же такое произошло, уныло побрел в буфет.
Ольга Алексеевна удивленно посмотрела на девушку и, подумав о чем-то, оставила детей и подошла к ней.
– Что вам нужно? – недоумевая, но с заметным любопытством спросила она.
Лили не знала, что ответить, но ей страстно хотелось помочь этой несчастной женщине и чем-нибудь утешить ее. Она догадывалась, что Ольга Алексеевна взволнована и едва удерживается от слез, потому что Далецкий отказался ехать с ней и детьми домой.
Сердце Лили мучительно ныло. В настоящую минуту она одна являлась виновницей несчастья этой женщины. Ради нее Далецкий несколько минут назад оттолкнул от себя эту женщину, имеющую на него все законные права, тогда как она совершенно их не имеет. Если бы Лили не предложила Далецко-му ехать с ней после спектакля, он, наверное, отправился бы с женой и детьми домой.
Надо было исправить это зло и, отказавшись от предстоящего свидания, заставить его ехать домой. В том, что это удастся ей сделать, Лили не сомневалась. Ее мучило лишь то, что она не знала, как сказать об этом Ольге Алексеевне, не вызвав в ней ревнивого чувства.
Но, увы! Это чувство уже вспыхнуло в сердце Ольги Алексеевны. Особым чутьем, присущим страдающей женщине, обманутой любимым человеком, Ольга Алексеевна угадала в Лили счастливую соперницу и поняла, что происходит у нее в душе. С едва скрываемой ненавистью она разглядывала красотку, и сердце ее сжималось от осознания того факта, что внешне она, конечно же, проигрывает молоденькой кокотке.
– Вы знаете, кто я?! – с вызовом спросила госпожа Далецкая.
– Да! – в искреннем порыве ответила Лили.
– И почувствовали ко мне жалость и сострадание?
– Я... я хотела вернуть вам вашего мужа! – не совладав с собой, призналась Лили.
– Ха-ха-ха!.. – неестественно рассмеялась Ольга Алексеевна и, окинув Лили с ног до головы презрительным, уничтожающим взглядом, схватила за руки мальчиков и быстро вышла из сада.
Лили до боли стиснула зубы, чтобы подавить крик стыда и отчаяния, и беспомощно опустилась на лавку.
Жорж, все это время наблюдавший за Лили издали, подлетел к ней.
– Что с вами? Вы чем-то взволнованы? – участливо спросил он.
– Проводите меня из сада. Я хочу ехать домой, – тихо сказала Лили.
– Разве вы не желаете дослушать оперы? Сейчас выход Далецкого.
– Я хочу ехать домой! – упрямо и с раздражением повторила Лили.
Жорж смутился и, подав Лили руку, вывел ее из сада. Усадив девушку в коляску, он молча простился с ней и, не понимая, что же такое произошло, уныло побрел в буфет.
XXI
Выйдя в третьем акте на сцену и увидев, что ложа, где сидела Лили, пуста, Далецкий почувствовал боль и тоску и понял, насколько ему дорога эта молоденькая женщина и сколько радости и счастья доставляет ему одна ее близость. И вся игра Холмской в последнем акте показалась ему шаблонной и фальшивой. Поэтому дуэт с ней он спел бесцветно и сухо.
– Далецкий, видимо, не совсем здоров! – говорила публика. – Его совершенно нельзя узнать!
Публика была права. Далецкий и сам не узнавал себя. Он едва дождался окончания спектакля и, переодевшись в обычное платье, прошел в сад, старательно избегая встречи с Холмской.
Жорж ужинал за одним из столов на веранде с какой-то садовой этуалью.
Этуаль в белом платье, в громадной шляпе со страусовым пером, сверкавшая фальшивыми бриллиантами, разыгрывала из себя томную даму и игриво называла Жоржа «дусей».
– Дуся, – говорила она, – не забудь написать в газетах, что я приглашена на зимний сезон примадонной в оперетку.
– О, да! – с апломбом восклицал Жорж, уверявший всех этуалей о своей близости к газетному миру.
Далецкий подошел к Жоржу и тронул его за плечо.
– А, это ты? – улыбнувшись, прокартавил Жорж. – Садись!.. Хочешь ужинать?
– Нет... – пробормотал Далецкий.
Жорж провел рукой по лбу и сделал глубокомысленную физиономию.
– Лили – тю-тю!.. – с легким присвистом сообщил он.
Далецкий отозвал его в сторону.
– Куда девалась Лили? – спросил он взволнованным голосом.
– Уехала домой! – ответил Жорж.
– Отчего?
– Я, право, не знаю. Между нею и твоей женой, очевидно, произошла какая-то сцена...
– Моей женой? – удивился Далецкий.
– Да-да! – с кислой гримасой отозвался Жорж.
– Но каким образом они могли познакомиться?..
– Лили оказала какую-то помощь твоей жене. Ольга Алексеевна упала в обморок, увидев падение акробатки...
– Ну?
– Когда Ольга Алексеевна очнулась и увидела перед собой Лили, тогда и познакомилась с ней. Она пошла к тебе за кулисы, а Лили осталась с детьми.
– Дальше?
– Что же дальше?.. Я, право, не знаю. Ольга Алексеевна вернулась от тебя, и между нею и Лили произошла какая-то сцена. О чем они говорили, я не слыхал, но видел только, как Ольга Алексеевна схватила детей и поспешно ушла из сада, а Лили, чем-то огорченная и взволнованная, опустилась на скамью... Я подошел к ней, спрашиваю: «Что с вами?» Она посмотрела на меня как-то странно и говорит: «Я хочу домой!» Я проводил ее из сада, усадил в коляску, а сам с горя пошел в буфет и, как видишь, ужинаю и пью дешевенькое вино с очаровательной девицей. Кстати, нет ли у тебя до завтра десяти рублей, а то мне нечем заплатить по счету?..
Далецкий пренебрежительно достал из кармана десять рублей и подал Жоржу.
– Мерси! Вот за это мерси!.. – воскликнул обрадованный Жорж. – Я всегда знал, что ты в высшей степени благороднейший человек и никогда не откажешься выручить товарища... По правде сказать, я был в глупейшем положении! Меня просят угостить ужином, а у меня в кармане почти пусто. Ну, думаю, была не была... Сажусь за столик, спрашиваю две порции бараньих котлет и бутылку самого дешевенького вина. Если бы не ты, пожалуй, могло бы кончиться неприятностью, а скандалиться в присутствии дам у меня мало желания!.. Мерси!.. От самого искреннего сердца мерси!.. Могу теперь заказать даже по чашке кофе и по рюмке ликера.
– Далецкий, видимо, не совсем здоров! – говорила публика. – Его совершенно нельзя узнать!
Публика была права. Далецкий и сам не узнавал себя. Он едва дождался окончания спектакля и, переодевшись в обычное платье, прошел в сад, старательно избегая встречи с Холмской.
Жорж ужинал за одним из столов на веранде с какой-то садовой этуалью.
Этуаль в белом платье, в громадной шляпе со страусовым пером, сверкавшая фальшивыми бриллиантами, разыгрывала из себя томную даму и игриво называла Жоржа «дусей».
– Дуся, – говорила она, – не забудь написать в газетах, что я приглашена на зимний сезон примадонной в оперетку.
– О, да! – с апломбом восклицал Жорж, уверявший всех этуалей о своей близости к газетному миру.
Далецкий подошел к Жоржу и тронул его за плечо.
– А, это ты? – улыбнувшись, прокартавил Жорж. – Садись!.. Хочешь ужинать?
– Нет... – пробормотал Далецкий.
Жорж провел рукой по лбу и сделал глубокомысленную физиономию.
– Лили – тю-тю!.. – с легким присвистом сообщил он.
Далецкий отозвал его в сторону.
– Куда девалась Лили? – спросил он взволнованным голосом.
– Уехала домой! – ответил Жорж.
– Отчего?
– Я, право, не знаю. Между нею и твоей женой, очевидно, произошла какая-то сцена...
– Моей женой? – удивился Далецкий.
– Да-да! – с кислой гримасой отозвался Жорж.
– Но каким образом они могли познакомиться?..
– Лили оказала какую-то помощь твоей жене. Ольга Алексеевна упала в обморок, увидев падение акробатки...
– Ну?
– Когда Ольга Алексеевна очнулась и увидела перед собой Лили, тогда и познакомилась с ней. Она пошла к тебе за кулисы, а Лили осталась с детьми.
– Дальше?
– Что же дальше?.. Я, право, не знаю. Ольга Алексеевна вернулась от тебя, и между нею и Лили произошла какая-то сцена. О чем они говорили, я не слыхал, но видел только, как Ольга Алексеевна схватила детей и поспешно ушла из сада, а Лили, чем-то огорченная и взволнованная, опустилась на скамью... Я подошел к ней, спрашиваю: «Что с вами?» Она посмотрела на меня как-то странно и говорит: «Я хочу домой!» Я проводил ее из сада, усадил в коляску, а сам с горя пошел в буфет и, как видишь, ужинаю и пью дешевенькое вино с очаровательной девицей. Кстати, нет ли у тебя до завтра десяти рублей, а то мне нечем заплатить по счету?..
Далецкий пренебрежительно достал из кармана десять рублей и подал Жоржу.
– Мерси! Вот за это мерси!.. – воскликнул обрадованный Жорж. – Я всегда знал, что ты в высшей степени благороднейший человек и никогда не откажешься выручить товарища... По правде сказать, я был в глупейшем положении! Меня просят угостить ужином, а у меня в кармане почти пусто. Ну, думаю, была не была... Сажусь за столик, спрашиваю две порции бараньих котлет и бутылку самого дешевенького вина. Если бы не ты, пожалуй, могло бы кончиться неприятностью, а скандалиться в присутствии дам у меня мало желания!.. Мерси!.. От самого искреннего сердца мерси!.. Могу теперь заказать даже по чашке кофе и по рюмке ликера.
XXII
Далецкий молча простился с Жоржем и пошел из сада. Он не знал, что ему делать и куда направиться.
К Лили нельзя: у нее, по всему вероятию, Рогожин. При одном представлении об этом у Далецкого болезненно сжалось и заныло сердце. Ревность жгла и терзала его, когда он воображал Лили в объятиях Рогожина.
На минутку у него мелькнула мысль ехать к Лили, чтобы испытать над ней свою власть. Приехать, вызвать ее и сказать: «Лили, поедем со мной! Я согласен бросить жену и детей и жить с тобой. Но и ты брось Рогожина! Это грубое животное недостойно касаться тебя!»
Но тотчас же Далецкий вспомнил, что, по словам Жоржа, Лили неожиданно уехала из сада, огорченная и взволнованная после какой-то сцены с его женой. Что это была за сцена? Может, жена жаловалась на него, или каким-нибудь образом узнала, что он любит Лили и именно ради нее отказался ехать домой?..
А может, произошла глупая, безобразная сцена ревности, и это навсегда оттолкнуло Лили от него, и она решила больше никогда не видеться с ним, прервать с ним всякие отношения?
Далецкий злобно стиснул зубы и поглядел вокруг мутными, осоловелыми глазами.
– Прикажете, барин, довезти куда-нибудь на резвой лошадке?! – обратился к нему какой-то лихач.
Далецкий машинально сел в пролетку.
– На Николаевский вокзал! – пробормотал он, и в ту же минуту решил ехать домой и во что бы то ни стало добиться от жены объяснения, что же такое произошло у нее в саду с Лили.
Кучер дернул вожжами, и породистая лошадь помчалась крупной рысью по дрянной и зловонной мостовой.
«Солнце всходит и захо-о-о-дит»! – орали двое пьяных мастеровых, шедшие, обнявшись, по тротуару.
Поравнявшись с пролеткой, они послали вдогонку Далецкому крепкое ругательство и снова дико и неестественно завыли: «Солнце всходит и захо-о-о-дит, а в тюрьме моей темно»!
– Гуляют!.. – ухмыльнулся лихач, сдержав лошадь и полуобернувшись к седоку.
Лицо Далецкого исказила презрительная гримаса.
– Пшел!.. – свирепо крикнул он кучеру и откинулся на спинку пролетки.
Лошадь снова помчалась, и коляска на резиновых шинах запрыгала по выбоинам мостовой.
В огромном зале Николаевского вокзала на одном из диванов Далецкий увидел жену и спящих детей. Ольга Алексеевна, ехавшая на плохом извозчике, опоздала на предыдущий поезд и дожидалась следующего. Лицо ее выглядело обиженным и жалким, а глаза опухли и покраснели от слез.
Увидев мужа, она вся как-то сгорбилась и улыбнулась, тоскливо и скорбно.
– Ты ведь не хотел ехать домой, – чуть слышно произнесла она, несмело заглядывая мужу в глаза.
– Мне Жорж передал, что у тебя произошла какая-то сцена с Лили Тепловой! – начал, с трудом сдерживая волнение, Далецкий. – Я заволновался и приехал следом за тобой. Что произошло у тебя с Лили?
– Я... я не знаю никакой Лили... – вздрогнув и опустив глаза, ответила Ольга Алексеевна. – Какая-то молодая красивая женщина остановила меня, когда я уходила из сада... – Ольга Алексеевна вспыхнула, дышать ей стало тяжело. Она поспешно достала носовой платок и вытерла выступившие слезы. – И предложила мне... вернуть тебя, – через силу докончила она глухим и надорванным голосом.
– А ты за это бросила ей в лицо нелепое и гнусное оскорбление? – требовательным тоном спросил Далецкий, озираясь по сторонам, чтобы полусонные лакеи и редкие пассажиры не подслушали их разговора.
Ольга Алексеевна набрала в грудь воздуха, гордо выпрямилась и посмотрела Далецкому прямо в глаза.
– Я не способна на это! – твердо произнесла она. Далецкому стало неловко и стыдно.
На платформе прозвучал звонок.
– Второй звонок в Клин и Тверь! – прокричал в дверях дежурный вокзальный чиновник в зеленом мундире и красной фуражке.
Ольга Алексеевна разбудила детей. Полусонные мальчики протирали ручонками заспанные глаза и удивленно глядели на стоявшего перед ними отца.
– Как, и ты, папа, с нами едешь?! – радостно воскликнул Лева и потянулся к отцу.
Далецкий взял его на руки и понес мимо пыхтящего и выпускающего белый пар огромного сверкающего паровоза в вагон первого класса.
Ольга Алексеевна подхватила Нику и пошла следом за мужем.
К Лили нельзя: у нее, по всему вероятию, Рогожин. При одном представлении об этом у Далецкого болезненно сжалось и заныло сердце. Ревность жгла и терзала его, когда он воображал Лили в объятиях Рогожина.
На минутку у него мелькнула мысль ехать к Лили, чтобы испытать над ней свою власть. Приехать, вызвать ее и сказать: «Лили, поедем со мной! Я согласен бросить жену и детей и жить с тобой. Но и ты брось Рогожина! Это грубое животное недостойно касаться тебя!»
Но тотчас же Далецкий вспомнил, что, по словам Жоржа, Лили неожиданно уехала из сада, огорченная и взволнованная после какой-то сцены с его женой. Что это была за сцена? Может, жена жаловалась на него, или каким-нибудь образом узнала, что он любит Лили и именно ради нее отказался ехать домой?..
А может, произошла глупая, безобразная сцена ревности, и это навсегда оттолкнуло Лили от него, и она решила больше никогда не видеться с ним, прервать с ним всякие отношения?
Далецкий злобно стиснул зубы и поглядел вокруг мутными, осоловелыми глазами.
– Прикажете, барин, довезти куда-нибудь на резвой лошадке?! – обратился к нему какой-то лихач.
Далецкий машинально сел в пролетку.
– На Николаевский вокзал! – пробормотал он, и в ту же минуту решил ехать домой и во что бы то ни стало добиться от жены объяснения, что же такое произошло у нее в саду с Лили.
Кучер дернул вожжами, и породистая лошадь помчалась крупной рысью по дрянной и зловонной мостовой.
«Солнце всходит и захо-о-о-дит»! – орали двое пьяных мастеровых, шедшие, обнявшись, по тротуару.
Поравнявшись с пролеткой, они послали вдогонку Далецкому крепкое ругательство и снова дико и неестественно завыли: «Солнце всходит и захо-о-о-дит, а в тюрьме моей темно»!
– Гуляют!.. – ухмыльнулся лихач, сдержав лошадь и полуобернувшись к седоку.
Лицо Далецкого исказила презрительная гримаса.
– Пшел!.. – свирепо крикнул он кучеру и откинулся на спинку пролетки.
Лошадь снова помчалась, и коляска на резиновых шинах запрыгала по выбоинам мостовой.
В огромном зале Николаевского вокзала на одном из диванов Далецкий увидел жену и спящих детей. Ольга Алексеевна, ехавшая на плохом извозчике, опоздала на предыдущий поезд и дожидалась следующего. Лицо ее выглядело обиженным и жалким, а глаза опухли и покраснели от слез.
Увидев мужа, она вся как-то сгорбилась и улыбнулась, тоскливо и скорбно.
– Ты ведь не хотел ехать домой, – чуть слышно произнесла она, несмело заглядывая мужу в глаза.
– Мне Жорж передал, что у тебя произошла какая-то сцена с Лили Тепловой! – начал, с трудом сдерживая волнение, Далецкий. – Я заволновался и приехал следом за тобой. Что произошло у тебя с Лили?
– Я... я не знаю никакой Лили... – вздрогнув и опустив глаза, ответила Ольга Алексеевна. – Какая-то молодая красивая женщина остановила меня, когда я уходила из сада... – Ольга Алексеевна вспыхнула, дышать ей стало тяжело. Она поспешно достала носовой платок и вытерла выступившие слезы. – И предложила мне... вернуть тебя, – через силу докончила она глухим и надорванным голосом.
– А ты за это бросила ей в лицо нелепое и гнусное оскорбление? – требовательным тоном спросил Далецкий, озираясь по сторонам, чтобы полусонные лакеи и редкие пассажиры не подслушали их разговора.
Ольга Алексеевна набрала в грудь воздуха, гордо выпрямилась и посмотрела Далецкому прямо в глаза.
– Я не способна на это! – твердо произнесла она. Далецкому стало неловко и стыдно.
На платформе прозвучал звонок.
– Второй звонок в Клин и Тверь! – прокричал в дверях дежурный вокзальный чиновник в зеленом мундире и красной фуражке.
Ольга Алексеевна разбудила детей. Полусонные мальчики протирали ручонками заспанные глаза и удивленно глядели на стоявшего перед ними отца.
– Как, и ты, папа, с нами едешь?! – радостно воскликнул Лева и потянулся к отцу.
Далецкий взял его на руки и понес мимо пыхтящего и выпускающего белый пар огромного сверкающего паровоза в вагон первого класса.
Ольга Алексеевна подхватила Нику и пошла следом за мужем.
XXIII
В вагоне первого класса, куда вошли Далецкие, никого из пассажиров не было. Свечи в фонарях слабо мигали, распространяя вокруг красноватый свет. Предупредительный кондуктор проводил их до купе и услужливо осведомился, не желают ли господа чего-нибудь заказать из еды. Далецкий отрицательно мотнул головой, но его супруга попросила чаю для детей.
Раздался третий звонок, затем свист паровоза, и поезд плавно тронулся с места.
Ника и Лева, быстро выпив чаю, улеглись рядышком на диване и снова заснули. Далецкий сел напротив жены и, отворив окно, закурил папироску.
– Митя, ты любишь эту женщину? – вдруг напрямик спросила Ольга Алексеевна, нервно теребя в руках носовой платок.
– Какую женщину? – словно не понимая в чем дело, равнодушно отозвался Далецкий.
– Да вот ту, про которую спрашивал меня... Как ее? Лили?
– Мне она нравится...
– Ты давно знаком с нею?
– Нет! К чему ты устраиваешь мне этот допрос?
– Потому что мы с ней поняли друг друга. Я сразу поняла всем своим существом, что ты любишь ее, а она тебя.
– Если поняла, тем лучше!.. Нечего меня и спрашивать!..
– А я-то?.. Я-то что же? – простонала Ольга Алексеевна и залилась слезами.
– Фу, как это глупо! Как ты невыносима со своей ревностью! – вне себя крикнул Далецкий и раздраженно заерзал на диване.
– Разве я не знаю, что ты давно уже разлюбил меня!.. – продолжала сквозь слезы, задыхаясь и захлебываясь, Ольга Алексеевна. – Я уже совершенно чужая для тебя!.. Я забыла, когда видела от тебя хоть какую-нибудь ласку. Я теперь только помеха в твоей жизни... Я стою тебе поперек дороги... Ты давно уже бросил бы меня, если бы не дети... Только одни дети и связывают тебя со мной... О, если б не они, я бы освободила тебя от себя!.. Я бы не побоялась прекратить свое жалкое, ненужное существование!..
Далецкому сделалось невыносимо тяжело. Что-то надоедливое и тягучее вползло в его душу и наполнило ее ужасом и холодом.
И вдруг жестокая, злорадная мысль блеснула у него в голове. Далецкий никогда бы и никому не посмел признаться в существовании этой мысли. Одно только возникновение ее превращало его в преступника.
Мысль эта была о том, что хорошо бы, если б жена и на самом деле как-нибудь прекратила свое существование, лишнее и ненужное для него, тоскливое и скорбное для нее самой. Тогда бы, несмотря ни на что, даже на то, что Лили пошла на содержание к Рогожину, он бы женился на этой чарующей девушке.
Далецкий вдруг ярко представил себе опостылевшую жену, прострелившую себе голову из дамского пистолетика, и ощущение свободы, которое испытает вслед за этим. Вот он приходит домой к обожаемой им девушке и напрямую выкладывает ей все. «Лили! – сказал бы он ей. – Я все вам прощаю! Вы никогда не услышите от меня ни единого упрека по поводу вашего прошлого! Будьте моей женой, и мы будем счастливы, как боги!.. Вы поступите на сцену, и мы рука об руку пойдем по пути к славе!»
Лили удивится его самоотверженности и благородству, упадет в его объятия и зальется счастливыми слезами, слезами радости и блаженства.
Отдавшись сладким мечтам, Далецкий вдруг услыхал глухие, подавленные рыдания жены. Возвращение в реальность было чрезвычайно неприятным. Рядом с ним снова находилась скучная истеричная жена, а обожаемая им особа, должно быть, в это самое время принадлежала другому.
Закрыв лицо руками и уткнувшись в угол дивана, Ольга Алексеевна судорожно вздрагивала всем телом.
Совесть неожиданно проснулась в Далецком, и сердце его переполнилось жалостью к несчастной, отвергнутой им женщине, матери его детей. Пересилив себя, он наклонился к Ольге Алексеевне и осторожно тронул ее за плечи.
– Оля! – нерешительно произнес он, желая успокоить и утешить ее.
– Оставь!.. Оставь меня! – нервно взвизгнула Ольга Алексеевна и еще больше вжалась в угол дивана.
Далецкий отшатнулся прочь. Жалость в нем тотчас же сменилась разочарованием и досадой, и вся фигура жены показалась ему ненавистной и постылой.
В конце концов в сердце Далецкого осталось только чувство физического отвращения к жене, и в голове снова мелькнула жестокая мысль о том, что было бы хорошо, если бы жена покончила как-нибудь со своим ненужным существованием и развязала ему руки. «А ведь она и впрямь стала бы достойной высшего уважения, если бы избавила и себя, и меня от дальнейших мучений совместного брака».
Поезд подходил к станции, близ которой находилась дача Далецких.
Раздался третий звонок, затем свист паровоза, и поезд плавно тронулся с места.
Ника и Лева, быстро выпив чаю, улеглись рядышком на диване и снова заснули. Далецкий сел напротив жены и, отворив окно, закурил папироску.
– Митя, ты любишь эту женщину? – вдруг напрямик спросила Ольга Алексеевна, нервно теребя в руках носовой платок.
– Какую женщину? – словно не понимая в чем дело, равнодушно отозвался Далецкий.
– Да вот ту, про которую спрашивал меня... Как ее? Лили?
– Мне она нравится...
– Ты давно знаком с нею?
– Нет! К чему ты устраиваешь мне этот допрос?
– Потому что мы с ней поняли друг друга. Я сразу поняла всем своим существом, что ты любишь ее, а она тебя.
– Если поняла, тем лучше!.. Нечего меня и спрашивать!..
– А я-то?.. Я-то что же? – простонала Ольга Алексеевна и залилась слезами.
– Фу, как это глупо! Как ты невыносима со своей ревностью! – вне себя крикнул Далецкий и раздраженно заерзал на диване.
– Разве я не знаю, что ты давно уже разлюбил меня!.. – продолжала сквозь слезы, задыхаясь и захлебываясь, Ольга Алексеевна. – Я уже совершенно чужая для тебя!.. Я забыла, когда видела от тебя хоть какую-нибудь ласку. Я теперь только помеха в твоей жизни... Я стою тебе поперек дороги... Ты давно уже бросил бы меня, если бы не дети... Только одни дети и связывают тебя со мной... О, если б не они, я бы освободила тебя от себя!.. Я бы не побоялась прекратить свое жалкое, ненужное существование!..
Далецкому сделалось невыносимо тяжело. Что-то надоедливое и тягучее вползло в его душу и наполнило ее ужасом и холодом.
И вдруг жестокая, злорадная мысль блеснула у него в голове. Далецкий никогда бы и никому не посмел признаться в существовании этой мысли. Одно только возникновение ее превращало его в преступника.
Мысль эта была о том, что хорошо бы, если б жена и на самом деле как-нибудь прекратила свое существование, лишнее и ненужное для него, тоскливое и скорбное для нее самой. Тогда бы, несмотря ни на что, даже на то, что Лили пошла на содержание к Рогожину, он бы женился на этой чарующей девушке.
Далецкий вдруг ярко представил себе опостылевшую жену, прострелившую себе голову из дамского пистолетика, и ощущение свободы, которое испытает вслед за этим. Вот он приходит домой к обожаемой им девушке и напрямую выкладывает ей все. «Лили! – сказал бы он ей. – Я все вам прощаю! Вы никогда не услышите от меня ни единого упрека по поводу вашего прошлого! Будьте моей женой, и мы будем счастливы, как боги!.. Вы поступите на сцену, и мы рука об руку пойдем по пути к славе!»
Лили удивится его самоотверженности и благородству, упадет в его объятия и зальется счастливыми слезами, слезами радости и блаженства.
Отдавшись сладким мечтам, Далецкий вдруг услыхал глухие, подавленные рыдания жены. Возвращение в реальность было чрезвычайно неприятным. Рядом с ним снова находилась скучная истеричная жена, а обожаемая им особа, должно быть, в это самое время принадлежала другому.
Закрыв лицо руками и уткнувшись в угол дивана, Ольга Алексеевна судорожно вздрагивала всем телом.
Совесть неожиданно проснулась в Далецком, и сердце его переполнилось жалостью к несчастной, отвергнутой им женщине, матери его детей. Пересилив себя, он наклонился к Ольге Алексеевне и осторожно тронул ее за плечи.
– Оля! – нерешительно произнес он, желая успокоить и утешить ее.
– Оставь!.. Оставь меня! – нервно взвизгнула Ольга Алексеевна и еще больше вжалась в угол дивана.
Далецкий отшатнулся прочь. Жалость в нем тотчас же сменилась разочарованием и досадой, и вся фигура жены показалась ему ненавистной и постылой.
В конце концов в сердце Далецкого осталось только чувство физического отвращения к жене, и в голове снова мелькнула жестокая мысль о том, что было бы хорошо, если бы жена покончила как-нибудь со своим ненужным существованием и развязала ему руки. «А ведь она и впрямь стала бы достойной высшего уважения, если бы избавила и себя, и меня от дальнейших мучений совместного брака».
Поезд подходил к станции, близ которой находилась дача Далецких.
XXIV
Лили никак не могла разобраться в тех сложных ощущениях и мыслях, которые нахлынули на нее во время неожиданной сцены в саду с Ольгой Алексеевной. Голова Лили горела, и в сердце была тупая, ноющая боль.
Случилось что-то странное. Великодушный порыв со стороны Лили привел лишь к тому, что Ольга Алексеевна обнаружила в ней свою счастливую соперницу. Каким уничтожающим взглядом смерила она девушку с ног до головы. Каким презрительным смехом ответила на предложение Лили вернуть ей мужа...
И тупая, ноющая боль все увеличивалась и росла в сердце Лили. Она невольно чувствовала себя непонятой, оскорбленной, и это еще более угнетало ее. Ей было искренне жаль эту несчастную женщину. Лили действительно хотела помочь ей, облегчить как-нибудь ее страдания. Но в то же время девушка не могла не сознавать, что она наряду с другими также являлась виновницей страданий этой женщины. Стремясь в поисках счастья к Далецкому, Лили не думала о его жене, пока не увидела ее.
Страдания другого существа понятны нам и вызывают сочувствие, по большей части, только тогда, когда воочию происходят перед нами. Вид изувеченного или задавленного поездом на наших глазах одного человека производит более сильное и тяжелое впечатление, чем газетные известия о сотнях и тысячах людей, изувеченных и убитых на войне.
Лили беспечно и, может быть, даже не без злорадства смеялась бы над «глупыми, обманутыми женами, не сумевшими сохранить любовь мужей», если бы судьба неожиданно не столкнула ее лицом к лицу с Ольгой Алексеевной. Угнетенный и подавленный вид несчастной женщины, скорбь и слезы в ее глазах разбудили в сердце Лили дремавшую совесть, вызвали муки жалости и раскаяния. И кому, как не женщине, понять и пережить страдания другой женщины?
Коляска остановилась перед подъездом. Лили машинально вошла на крыльцо и надавила кнопку электрического звонка.
Берта отворила дверь.
– Павел Ильич здесь! – тихо предупредила она хозяйку.
Лили вздрогнула и, не сказав ни слова, прошла в гостиную.
Рогожин неподвижно сидел у окна, подперев голову руками.
Лили подошла к нему, взяла его за руки и задумчиво и внимательно поглядела ему в глаза.
– Ты не ожидал меня так скоро? – с улыбкой спросила она.
Это было первое «ты», с которым Лили обратилась к Рогожину.
И точно тяжелый камень упал с души Павла Ильича. Он порывисто схватил руки Лили, прижал их к своим губам и замер.
– Я ведь знала, что ты поедешь прямо ко мне и будешь мучиться и ждать меня! – продолжала Лили. – И мне стало жаль тебя и захотелось вознаградить тебя за твое смирение. Видишь, я приехала почти следом за тобой!.. Ты доволен мной, да?
– О, если бы ты знала, как я люблю тебя! – задохнувшись от счастья и подступивших к горлу слез, воскликнул Рогожин. И в его уме снова ярко вспыхнула мысль, казавшаяся ему прежде нелепой и безрассудной.
Эта мысль была о том, чтобы сделать Лили своей законной женой. Теперь даже страх стать посмешищем для всей Москвы не слишком пугал Павла Ильича. Да и что такое общественное порицание, как не ханжеское ворчание святош, которые, как правило, также грешны, просто умеют хорошо скрывать свои постыдные приключения.
– Лили, – начал Рогожин проникновенным голосом, – сделай меня счастливым! Дай мне возможность загладить мою вину перед тобой. Я был ослеплен гордыней. Я не думал, что так сильно и горячо полюблю тебя. Я подло и глупо сделал тебя своей содержанкой, тогда как должен был сделать тебя своей женой. И я хочу исправить это!..
Говоря так, Рогожин решил, что завтра же они поедут в самый известный ювелирный магазин Москвы, владельцем которого был француз, месье Адриан Мо-зье, и он купит своей невесте платиновое обручальное кольцо, усыпанное жемчугом, и венчальный бриллиантовый гарнитур из превосходного колье и браслета.
Но Лили неприятно удивила Павла Ильича неожиданным отказом.
– Не говори глупостей! – заявила она и упрямо покачала головой. – Женой твоей я не буду. Чего тебе нужно? Я уже почти люблю тебя и дам тебе все, что ты от меня потребуешь... Слышишь?
Лили вовсе не собиралась всегда говорить Рогожину «нет», просто в данный момент она не была готова сказать ему «да». А как будет потом, будущее покажет. Поэтому, вырвав у Рогожина свои руки, Лили притянула к себе его лицо и медленно поцеловала мужчину в губы.
Через несколько минут они уже были в спальне. Павел Ильич подхватил Лили на руки и положил на постель.
– Что ты делаешь?! – в наигранном ужасе воскликнула она, чем вызвала восторг своего любовника, которому хотелось продолжения игры под названием совращение девственницы.
– Я должен наказать тебя, маленькая негодница, за флирт с этим певцом! – возбужденно пробормотал он, путаясь в ее юбках.
На этот раз Рогожин вообще сэкономил время на ласках, нетерпеливо и грубо овладев ее телом. Близость продлилась всего несколько минут, но вслед за налетевшей бурей в спальне воцарилась атмосфера умиротворенного штиля. Впервые любовники по контракту чувствовали искреннее влечение друг к другу и потому не спешили покидать постель.
– Пойдем ужинать, я хочу есть! – наконец звонко рассмеявшись, предложила Лили.
И оба, наскоро одевшись, приятно взволнованные и раскрасневшиеся, отправились в столовую.
Случилось что-то странное. Великодушный порыв со стороны Лили привел лишь к тому, что Ольга Алексеевна обнаружила в ней свою счастливую соперницу. Каким уничтожающим взглядом смерила она девушку с ног до головы. Каким презрительным смехом ответила на предложение Лили вернуть ей мужа...
И тупая, ноющая боль все увеличивалась и росла в сердце Лили. Она невольно чувствовала себя непонятой, оскорбленной, и это еще более угнетало ее. Ей было искренне жаль эту несчастную женщину. Лили действительно хотела помочь ей, облегчить как-нибудь ее страдания. Но в то же время девушка не могла не сознавать, что она наряду с другими также являлась виновницей страданий этой женщины. Стремясь в поисках счастья к Далецкому, Лили не думала о его жене, пока не увидела ее.
Страдания другого существа понятны нам и вызывают сочувствие, по большей части, только тогда, когда воочию происходят перед нами. Вид изувеченного или задавленного поездом на наших глазах одного человека производит более сильное и тяжелое впечатление, чем газетные известия о сотнях и тысячах людей, изувеченных и убитых на войне.
Лили беспечно и, может быть, даже не без злорадства смеялась бы над «глупыми, обманутыми женами, не сумевшими сохранить любовь мужей», если бы судьба неожиданно не столкнула ее лицом к лицу с Ольгой Алексеевной. Угнетенный и подавленный вид несчастной женщины, скорбь и слезы в ее глазах разбудили в сердце Лили дремавшую совесть, вызвали муки жалости и раскаяния. И кому, как не женщине, понять и пережить страдания другой женщины?
Коляска остановилась перед подъездом. Лили машинально вошла на крыльцо и надавила кнопку электрического звонка.
Берта отворила дверь.
– Павел Ильич здесь! – тихо предупредила она хозяйку.
Лили вздрогнула и, не сказав ни слова, прошла в гостиную.
Рогожин неподвижно сидел у окна, подперев голову руками.
Лили подошла к нему, взяла его за руки и задумчиво и внимательно поглядела ему в глаза.
– Ты не ожидал меня так скоро? – с улыбкой спросила она.
Это было первое «ты», с которым Лили обратилась к Рогожину.
И точно тяжелый камень упал с души Павла Ильича. Он порывисто схватил руки Лили, прижал их к своим губам и замер.
– Я ведь знала, что ты поедешь прямо ко мне и будешь мучиться и ждать меня! – продолжала Лили. – И мне стало жаль тебя и захотелось вознаградить тебя за твое смирение. Видишь, я приехала почти следом за тобой!.. Ты доволен мной, да?
– О, если бы ты знала, как я люблю тебя! – задохнувшись от счастья и подступивших к горлу слез, воскликнул Рогожин. И в его уме снова ярко вспыхнула мысль, казавшаяся ему прежде нелепой и безрассудной.
Эта мысль была о том, чтобы сделать Лили своей законной женой. Теперь даже страх стать посмешищем для всей Москвы не слишком пугал Павла Ильича. Да и что такое общественное порицание, как не ханжеское ворчание святош, которые, как правило, также грешны, просто умеют хорошо скрывать свои постыдные приключения.
– Лили, – начал Рогожин проникновенным голосом, – сделай меня счастливым! Дай мне возможность загладить мою вину перед тобой. Я был ослеплен гордыней. Я не думал, что так сильно и горячо полюблю тебя. Я подло и глупо сделал тебя своей содержанкой, тогда как должен был сделать тебя своей женой. И я хочу исправить это!..
Говоря так, Рогожин решил, что завтра же они поедут в самый известный ювелирный магазин Москвы, владельцем которого был француз, месье Адриан Мо-зье, и он купит своей невесте платиновое обручальное кольцо, усыпанное жемчугом, и венчальный бриллиантовый гарнитур из превосходного колье и браслета.
Но Лили неприятно удивила Павла Ильича неожиданным отказом.
– Не говори глупостей! – заявила она и упрямо покачала головой. – Женой твоей я не буду. Чего тебе нужно? Я уже почти люблю тебя и дам тебе все, что ты от меня потребуешь... Слышишь?
Лили вовсе не собиралась всегда говорить Рогожину «нет», просто в данный момент она не была готова сказать ему «да». А как будет потом, будущее покажет. Поэтому, вырвав у Рогожина свои руки, Лили притянула к себе его лицо и медленно поцеловала мужчину в губы.
Через несколько минут они уже были в спальне. Павел Ильич подхватил Лили на руки и положил на постель.
– Что ты делаешь?! – в наигранном ужасе воскликнула она, чем вызвала восторг своего любовника, которому хотелось продолжения игры под названием совращение девственницы.
– Я должен наказать тебя, маленькая негодница, за флирт с этим певцом! – возбужденно пробормотал он, путаясь в ее юбках.
На этот раз Рогожин вообще сэкономил время на ласках, нетерпеливо и грубо овладев ее телом. Близость продлилась всего несколько минут, но вслед за налетевшей бурей в спальне воцарилась атмосфера умиротворенного штиля. Впервые любовники по контракту чувствовали искреннее влечение друг к другу и потому не спешили покидать постель.
– Пойдем ужинать, я хочу есть! – наконец звонко рассмеявшись, предложила Лили.
И оба, наскоро одевшись, приятно взволнованные и раскрасневшиеся, отправились в столовую.
XXV
А ночью все повторилось. Только теперь утоливший первый голод Рогожин был куда более виртуозен в искусстве любви. Теперь он не столько любил свою богиню, сколько поклонялся ей. Мужчина был готов покрыть поцелуями каждую клеточку ее тела, он с наслаждением вдыхал запах ее кожи, волос. Теперь Рогожин хотел быть гурманом, он получал удовольствие от каждого момента их близости.