Страница:
Миша сидел на носу, вместе с остальными воинами, так же попивал из пущенной на круг фляжки трофейное винишко, очень даже, кстати, неплохое. Все вокруг были без кольчуг, в длинных разноцветных рубахах – тоже, естественно, древнерусского стиля – с обильною вышивкою по вороту, рукавам и подолу. Вышивка эта имела по большей части сакральное, доставшееся еще с древних языческих времен значение, впрочем, и для пущей красоты тоже ничего себе – годилась. Разные были на воях рубахи – у того, кто на веслах, поскромнее, посконные, а у Сбыслава, к примеру, или еще у некоторых – шелковые – голубые, желтые, малиновые.
Князя Михаил с утра не видал – тот на передней ладье плыл, вместе с Гаврилой Олексичем – орясиной здоровенной – и Мишей-Новгородцем, молодым боярином древнего и знатного рода. Что и сказать – новгородский боярин и не мог быть незнатным, боярином нельзя было стать, им можно было только родиться. Каста! Хотя у иных, вот, хотя бы у того же посадника Якуна, как хвастал Сбыслав, землицы побольше, чем у иного боярина, а все равно – не боярин Якун и не будет им никогда! Так, «человек житий»… Ну, это Михаил и без Сбыслава знал – историк все-таки, хотя, конечно, многое уже и забыл, в торгово-закупочной фирме-то совсем иные знания требовались.
Сбыслав… Сбыслав Якунович. Ну и парень! Ну никак не может на нормальную речь перейти – все «цокает», слова тянет. Хотя тут все такие… Так вошли в роль, что и не выйти… Или… Или – сложнее все? Невероятней? Страшнее?
Да нет… Не может быть.
Миша потряс головой и поглядел в высокое, голубое, с белыми редкими облаками небо. Улыбнулся: вот скоро Кировск покажется, шоссе, мост…
А вот и нет!
Солнце уже на закат пошло, светило золотисто-грустно, пуская узкие прощальные лучики по молочно-серебряным волнам, а ни мост, ни Кировск так и не показались! Проплыли, что ли? Да не могли! Миша ведь не дремал, глаз не сомкнул даже… Господи, да что же это такое делается-то?!
Между тем с идущей впереди – княжеской – ладьи замахали, заголосили. Стоявший на носу высокий бородач в белой полотняной рубахе – кормчий или его помощник – обернулся к гребцам, что-то быстро сказал… Разгоняя рыбью мелочь вспенили волну весла, и ладья плавно повернула к берегу… К деревне! Да-да – к деревне – три избы, точнее сказать, усадебки, пристань с лодками… или челнами? Все в таком же добротно-посконном древнерусском стиле, который, признаться, начал Михаилу надоедать… Да что там – надоедать, достало уже все! Пора, наконец, домой, в Питер… Ладно, сейчас… спросить у местных, где тут шоссе, поймать попутку…
Стали на ночлег, станом – даже князь в избе не ночевал – разбили шатер. Запалили костры – ушицу варили. Хорошее, конечно, дело, ушица, однако не до нее сейчас. Миша отошел в сторону от компании Сбыслава и – кусточками, почему-то не хотелось чтобы заметили, как он уходит – подобрался к изгороди, окружавшей обширный двор с бревенчатой избой на высокой подклети, баней и прочими хозяйственными постройками.
На высоком крыльце под вальмовой – четырехскатной – крышей, подбоченясь, стоял невысокий человек в синей рубахе, подпоясанной желтым шелковым поясом, с окладистой, рыжей с проседью бородой и в круглой кожаной шапке с опушкой из белки или какого-то другого меха. Постоял, посмотрел на небо, перекрестился и, махнув рукой, скрылся в избе.
– Эй, эй, мужчина! – закричал Михаил, да поздно уже – ушел мужик, а ворота, между прочим, оказались заперты, да еще, загремев цепью, выбрался из будки большой черный пес. Встрепенулся, зевнул во всю пасть и, недобро глянув на Мишу, угрожающе заворчал, а потом и залаял.
– Тихо, тихо, Бельмак, – раздался вдруг нежный девичий голос. – Тихо, кобелинушко, тихо… Чтой тебе надобно, добрый молодец?
Повернув голову, Миша увидел вышедшую из сарая девчонку лет, может, шестнадцати на вид. Русоволосую и довольно-таки миленькую – очень-очень даже миленькую – с синими… нет, все ж таки – с зелеными – глазами, большими такими, лучистыми… Пожалуй, даже слишком большими для такого худенького лица…
– Привет! – Михаил улыбнулся и помахал рукою. – Не подскажешь, в какой стороне шоссе?
– Что, господине?
Господи! И эта – туда же!
– Дорога, говорю, далеко ли?
– А дорога там, – девчонка махнула рукой куда-то в сторону леса. – Сразу за околицею. На Новгород, на Великий. Правда, плоха дорожица, по реке – лучше.
– Пускай хоть какая. А автобусы по этой дороге ходят? Или вообще хоть какой-нибудь транспорт?
Девчонка ничего не ответила, лишь улыбнулась и, подобрав подол, принялась выливать в стоявшее у сарая корыто крошево из увесистой деревянной кадки.
Миша мысленно повертел пальцем у виска – странная девочка. И одета более чем странно – в какое-то серое рубище из мешковины, не поймешь – то ли балахон, то ли платье. Тоже реконструкторша, мать ее ити? Или тут все так ходят? В избу зайти? Так тут кобель – еще набросится.
– Эй, девушка… Тебя звать-то как?
– Марья…
– А тут что, живешь? Или в гостях?
Девчонка неожиданно вдохнула и, поклонясь в пояс, ответила:
– Раба я. Господина Ефрема-своеземца раба.
Миша только сплюнул с досадою: поди вот, с такою, поговори! Раба!!!
– Ну, вот что, раба… До Питера далеко отсюда?
Девчонка посмотрела на Михаила, улыбнулась и, не говоря ни слова, выпустила из сарая свиней.
– Красивая девка… Нравится?
Михаил вздрогнул, обернулся – позади стоял Сбыслав и ухмылялся:
– А Ефрем-своеземец ее ругает… нерасторопна уж больно, да тоща… Будешь тут тощей, коли так кормиться! Послушай-ка, друже Мисаил… ты в кости играешь?
– Не пробовал… – осторожно отозвался Миша, чем вызвал у сына тысяцкого приступ гомерического хохота.
– Да ты чего? Совсем-совсем не пробовал?! Побожись! Ну точно – с Заволочья. Может, ты и девок не пробовал, а? Ну-ну, не обижайся, друже… А вообще, ты женат?
– Прогнал я свою жонку, – Михаил хмуро подделался под местный говор. – Надоела она мне. Разонравилась!
– Ну – ты муж!!! – Сбыслав аж крякнул от удивления. – Разонравилась – и прогнал?! Вот это по-нашему! А епископ что на это сказал?
– Попробовал бы чего вякнуть, схватил бы горя! – Мишу уже несло – а чего: всем на древнерусском пиджине изгаляться можно, а ему почему нельзя?
– Значит, прогнал, говоришь, свою старую жонку? – не скрывая восхищения, продолжал допытываться Сбыслав. – А что детушки, чады?
– Не дал Господь детушек.
– Ах, во-он оно что! Ну, значит, правильно и прогнал. Ничего, дружище, сыщем тебе в Новгороде Господине Великом невестушку, такую, чтоб очи – как окиян-море, чтоб коса – до пят, чтоб дородна была, ласкова, чтоб детишек рожала каждый год… А?! Как тебе мое слово? Погостишь у меня на усадьбе в Новгороде? Батюшка рад будет… А человеце он в Новгороде не последний!
– Погощу, уговорил, красноречивый. – Михаил усмехнулся. – Говоришь, девки в Новгороде красивые?
– Уж не как в Заволочье!
– А ты откуда знаешь, как в Заволочье? Бывал?
– Приходилось… Слушай. Что ты все на рабу пялишься: купить хочешь? Так Ефрем ее сейчас навряд ли продаст, вот, если только к зиме ближе…
– Откуда ты знаешь, что не продаст? – поддержал беседу Миша. – Главное – предложить правильную цену.
– Вот это верно, друже Мисаиле! Слушай, а ты не из гостей часом? Или – купец?
– Говорил же тебе – своеземец.
– И чего тебя из Заволочья своего в этаку даль потащило? – сын тысяцкого хитро прищурился, и Михаил сразу почувствовал, что не зря этот парень завел такую беседу, ох не зря! И пришел он за Михаилом – не в кости позвать играть, нет – чтоб поговорить без лишних ушей – так, видно.
– Не ответствуй, не надо, – оглянувшись, тихо произнес Сбыслав. – Я сам за тебя отвечу… Отойдем-ка во-он к той березине…
– Боишься, что подслушает кто?
– Так у нас речи не тайные… А все же не хотелось бы лишних ушей. Кривой Ярил – тиун Мишиничей – на тебя глаз свой единственный положил – мол, одинок, хоробр, воин славный… Похощет к собе переманить – не переманивайся, – снова оглянувшись, Сбыслав понизил голос и уже шептал яростно, явно стараясь переубедить. – У них ведь как, у Мишиничей – гладко стелют, да жестко спать! Глазом не успеешь моргнуть – обельным холопом станешь – оно те надо?
– Не надо.
– Ну вот! – сын тысяцкого хлопнул парня по плечу. – Бояре – Мишиничи, Онциферовичи, Мирошкиничи – сам ведаешь, не люди – волки зубастые! Глазом не моргнешь – скушают. Иное дело мы – люди житьи…
– Ты мне классовый-то подход не приплетай, – хохотнул Миша. – Говори прямо, что надобно?
– Так я ведь и говорю же! Погостишь у нас на усадьбе… не понравится, так поедешь себе в свое Заволочье, тамоку и сгниешь в беззестности, в бесславье… Этакий-то хоробрый воин! Видал я, как ты мечом бьешься!!! Обзавидовался!
– Так и ты боец не хилый!
– Да я секирой больше… Оно привычнее. Так вот… погостишь у нас… так?
– Ну так!
– Вот славно! Осмотришься… а там и решишь! Знай, Мисаиле, нам такие люди, как ты – очень-очень нужны.
«Очень-очень» Сбыслав произнес, как «оцень-оцень», а Михаил на это уже и не обращал внимания, привык, что ли?
– Да что ты все на рабу смотришь? Не продаст ее Ефрем. А силком взять… так князь запретил обижать своеземца.
– А что, свободным новгородцам князь что-то запретить может? – с усмешкою осведомился Миша.
– Не может, – сын тысяцкого отозвался вполне серьезно. – Но и ты пойми – нам, житьим, ссориться не с руки с князем. Пущай он лучше с боярами ссорится!
– Это верно.
– Эх, Мисаил, друже, – вижу, наш ты человек, наш! Ну пошли, что ли, к костру – песен послушаем, выпьем.
– Пойдем, что уж… Вообще-то, я домой ехать хотел, но… А что, вы водки прикупили?
– Вот-ки? Водицы?
– А Веселый Ганс там, случай, не показывался? Такой фашистенок со «шмайссером», верней – с «МП-сорок».
– Ганс? Знаю одного Ганса с готского двора… И еще одного – с Любека-града. Ох, и выжига! Палец в рот не клади, нет – всю руку проглотит.
– Ага… Еще скажи – «Бриан, это голова!», «жилет пикейный»! Ладно, черт с тобой, пошли пьянствовать… А девочка… – Михаил не выдержал-таки, обернулся. – Все же хороша девочка… Как ты говоришь – раба? Ну и роли у вас какие-то… ругательные…
А Сбыслав – тысяцкий сын Сбыслав Якунович – веселый, молодой, красивый – все улыбался да подливал в чарку новому другу… Да уж – как-никак – друзья теперя!
– А ну-ка, Сбышек! За дружбу сейчас с тобой выпьем!
– От это дело, Мисаиле! Давай!
Обожгло горло медом пьянящим, ах, ну до чего ж хмельно, вкусно! Так бы и пил, не кончалось бы питие.
– Ох, и хорошее же у вас пойло! Поди медовуха?
– Медок стоялый, ефремовский… Князь Александр Грозны Очи самолично за верную службу да доблесть воинскую пожаловал. Мне, не кому-нибудь! И с тобой поделиться велел!
Михаил цинично прищурился и сплюнул:
– Да неужели!
– А ты думал?! Князь – он ведь все видит, все ведает!
– Ну да, ну да… Прямо не князь, а особый отдел.
– Ты вот что, Мисаиле… – понизив голос, Сбыслав огляделся по сторонам и подмигнул. – Вишь у старой ветлы шатер? Ну такой, белый?
– Да не слепой.
– Так эт – мой. А рядом – чуть поменьше, желтенький – для тебя, друже! Ежели спать похощешь, иди… А я покуда…
Сын тысяцкого поднялся на ноги, пригладил кудри…
– Эй, эй… Ты куда это? – заволновался Михаил. – А я с кем тут буду… буду пьянствовать?
– Да я скоро, друже. Пойми ты – надо!
– Ну, надо – так надо.
И все же хотелось, хотелось… Ну не здесь же… неудобно все ж таки – люди кругом.
Так… собраться… встать… медленно-медленно… опереться вот хоть об березку… или это рябина? Нет, клен! Клен… Так… Поднялся! Хорошо… Теперь немножко постоять, отдышаться. Земля вроде не вертится, пни да папоротники на голову не бросаются. Уже славно! Теперь оторвать руку от ствола… пару шагов… та-ак… еще парочку… Ага – вот и кустики… Ой, хорошо-то как! И день такой чудесный… вернее – вечер… или ночь уже? Похоже, что ночь… И чего-то спать хочется – глаза слипаются, ну совсем мочи нет… Что там Сбышек про шатер говорил? Желтенький… Ага, вон он… Симпатичный какой, с вышивкой… и ткань… парча, что ли? Где они взяли парчу? Ну, блин – парча – на палатки! Скоро на портянки пойдет…
Пошатываясь, Михаил кое-как добрел до шатра и, опустившись на колени, заполз внутрь, в темноту. Показалось, что снаружи, рядом, кто-то тихонько засмеялся… кто-то? Да Сбышек же! И чего ржет, конь?
Ох, как тут чудесно-то! Темно, покойно, уютно – простынка на лапник еловый постелена… нет, не на лапник – лапник кусался бы – на траву… сено? Солому? И не простынка то – мешковина… Ох, а запах-то какой, запах… пряные такие травы… дышать бы – не надышаться, эх…
Миша стянул через голову футболку – на нее уж тут многие косились, смеялись – мол, «коровы рукава отгрызли» или что-то вроде этого приговаривали…
Стянул, улегся… то есть не совсем еще улегся, а наткнулся… на мягкую шелковистую кожу! Теплое такое тело… кто-то лежал рядом! И чуть слышно дышал!
Михаил отпрянул:
– Кто здесь?
– То я, господин, Марья.
– Что еще за Марья?! Не знаю я никакой Марьи и…
– Твоя раба…
– Тьфу-ты! Раба! И откуда ж ты здесь взялась, такая хитрая?
– Господин Сбыславе откупил меня у Ефрема. Откупил – для тебя! Я – твой подарок.
– Подарок? Сбыслав? – Миша наконец понял, расхохотался. – А-а-а! – протянул. – Так это Сбышек тебя сговорил… точнее – снял. Для меня?
– Да, господине. Он сказал – подарок. Теперь я твоя.
– Хм… Ты сама-то хочешь?
– Как ты, господин…
– Значит, хочешь…
И чего было отказываться-то? С каких-таких морально-нравственных правил? По общему хотению, по щучьему велению…
– Постой-ка! Ты хоть совершеннолетняя?
– Конечно! Давно уж… Или же сюда, господин…
– Меня, между прочим, зовут Михаил… можно по-простому – Миша… А ты? Ах да… Марья… Ну, иди сюда, Марьюшка…
Темнота… Шелковистая теплая кожа… Горячее дыханье… Тонкий стан… Грудь, талия… Ах, господи… Хорошо-то как! Хорошо!!!
И черт с ним, с Веселым Гансом – сам виноват, что куда-то делся. А Сбышек, ничего не скажешь – удружил…
Ох, какие губы… Ох…
Поцелуй… Слабый девичий стон… И томные вздохи… и шепот…
– Господин, я навеки раба твоя… раба… раба… раба…
Глава 5
Миша проснулся рано, оттого, что кто-то, просунув руку через полог, тряс его за ногу. Открыв глаза, погладил по спине сладко сопевшую Марью… хм, рабу! Ну, раз ей так себя нравится называть…
– Проснись, господине! – приглушенным шепотом настойчиво попросили снаружи.
Михаил встрепенулся:
– Кто здесь?
– Выглянь-ко! Поговорить надоть.
Ага, поговорить – это с утра-то пораньше! Да, какое – с утра, ночь еще не кончилась, солнышко не встало, лишь за черными елями алело зарею небо.
– Чего тебе? – быстро одевшись. Миша выбрался из шатра и окинул внимательным взглядом плюгавенького одноглазого мужичка с длинной козлиной бородкой. И вспомнил – про этого вот хмыря совсем недавно что-то рассказывал Сбыслав.
– Язм – Кривой Ярил, Мишиничей верный пес, – с усмешкой представился хмырь. – Кто такие Мишиничи, небось, и у вас в Заволочье слыхали.
– Слыхали, как не слыхать? – молодой человек пожал плечами. – Ну, говори, что хотел.
– Отойдем… Вон, к ельнику.
– Боишься, подслушают?
– Лишние уши ни к чему.
О! И этот туда же! Историческое действо со шпионским уклоном. Сейчас, небось, начнет вербовать…
В своем предположении Михаил не ошибся. Едва зашли за ельник, Кривой Ярил, не тратя времени на долгие предисловия, сразу же приступил к делу:
– Мишиничи предлагают тебе служить им… Не токмо им – но Великому Новгороду Господину! Будешь верным слугою – будет тебе все: почет, уважение, богатство. Ну и – защита и покровительство.
Михаил прищурился:
– И что я буду делать?
– Что скажут, – хохотнул Ярил. – Коли согласен, сейчас пойдем к… м-м-м… грамотцу составим…
– Ага… кабальную… В рядовичи поверстать хотите? – Миша не преминул показать знание социальной структуры средневекового русского общества. – А с чего бы это я – сам себе господин – чуть ли не в холопы должен податься?
– Иной боярский холоп куда как важней кого другого! – с важностью произнес уговорщик. – Зато защита тебе будет и честь. А грамотцу – ряд – можно ведь всяко составить.
Вот, сволочь! Правильно предупреждал Сбышек – мягко стелет, да жестко спать. Вот так вот и теряют свободу – в полном соответствии с теориями Грекова или там Черепнина. Экзамены-зачеты сдавали – знаем!
– Как, согласен?
– Да ну вас всех, – Михаил отмахнулся, словно от назойливой мухи. – Пойду-ка я спать.
– Смотри-и-и-и, – нехорошо протянул Кривой Ярил. – Как бы потом пожалеть не пришлось, слезами горючими не умытися!
– Да пошел ты! Тоже мне, Мюллер выискался.
– Как знать, как знать… Девка у тя в шатре – не Ефрема-своеземца раба ли?
– Твое какое дело? – вспылив, Миша сжал кулаки, и Ярил опасливо попятился.
– Не ярись, не ярись, паря… Ухожу уже… И все ж таки – зря.
Михаил ничего не сказал, направляясь к шатрам.
– Помни, – прохрипел вслед Кривой Ярил. – Мишиничи два раза не зовут!
В шатре было все так же тепло, уютно. Даже комары не зудели – ну, под утро их обычно меньше становится. Миша стянул футболку, улегся, обняв «рабу».
– Не спишь, господине? – девчонка прижалась к нему всем телом.
– А ты что проснулась? Рано еще. Спи…
– Что-то ты задумчив, господин мой.
– А ты что, видишь, что ли?
– Чувствую… Бабка моя ворожеей была.
– Ишь ты, ворожеей… – Михаил погладил девушку по плечу. – А, может, и ты ворожить умеешь?
– Может, и умею. Хочешь, тебе поворожу?
– Лучше скажи, как поскорее до Питера добраться?
– Питер… Странное имя. Немецкое?
– Слушай, да ну тебя! Ты когда нормально-то говорить начнешь, чудо? – озлился Миша.
– Прошу, не гневайся, господин, – Марья отпрянула, задрожала. – Я ж вижу – ты хороший, добрый… Возьмешь меня с собой – буду тебе всю жизнь служить, ровно псица верная.
Михаил не выдержал, хохотнул:
– Лежи уж, псица…
Снаружи вдруг раздался звук рога. Сразу все вокруг зашумели, повылезали из шалашей и шатров, послышался смех, веселые крики, прибаутки.
– Эх-ма, скоро дома будем!
– Домой-то путь – куда как быстрей, нежели из дому.
– Скоро, скоро увидим Святую Софью!
– Эй, Мисаиле, вставай!
Сбыслав. Поднялся уже.
– Встаю, встаю, дружище…
Выбравшись из шатра, Михаил улыбнулся приятелю, поблагодарив за «подарок».
– Что, понравилась раба-то? – сын тысяцкого Якуна расхохотался. – Пригожа дева… До Новгорода доведешь, там продашь с выгодой.
– А может, себе оставлю? – поддержал шутку Миша.
Сбыслав, однако, взглянул на него со всей серьезностью:
– Не стоит ее оставлять, друже. Деву мы тебе другую найдем, невесту присмотрим, уж тут-то не сомневайся. А рабу посейчас вели связать к возам, не дай Боже, в воду бросится – уплывет, стрелой не достанешь. Ты ж – в нашей лодье?
– В вашей… Ха – в ладье! Хорошо хоть, не на лошади!
– Что, коней не любишь?
– Коней люблю, верхом – не люблю. Лучше уж на телеге.
Михаил за все время реконструкций так и не выучился как следует держаться на коне, мало того, лошадей как-то даже побаивался, не испытывая к ним особой приязни.
– Порастрясешь кости-то на телеге, – снова засмеялся Сбыслав.
Он было повернулся, да Миша ухватил за плечо, молвил негромко:
– Слышь, ко мне тут Кривой Ярил с утра подходил, разговаривал…
– О! – Сбыслав поднял вверх указательный палец. – А я тебе что говорил? Должен был подойти, лиса хитрая.
– Не понимаю, – Михаил потер виски. – На что я вам всем сдался? Что – такой уж сильный боец?
– Ох, и говор у вас, с Заволочья… Не сразу и разберешь. Тут дело не в том, что воин ты хоробрый, таких ведь много, – понизил голос сын тысяцкого. – А вот в Новгороде ты – чужой. Никто тебя не знает, никто про тебя не слыхал – то может быть полезным.
– Ага, – уязвленно отозвался Миша. – Не у Мишиничей с рук есть, так у вас…
Сбыслав вдруг расхохотался и, подмигнув, хлопнул приятеля по плечу:
– Так у нас-то слаще! Ну, пошли, друже, к пристани… А рабу-то все ж таки привяжи… Хоть и лес кругом, чаща… А все ж так надежнее.
Привязывать Марью Михаил, конечно, не стал – а, наверное, надо было бы – просто так, прикольнуться. Вот, фотоаппарат с собой был бы – привязал бы точно! Но, увы, фотоаппарат – у Веселого Ганса, а сам Ганс… черт его знает, где? Хотя… догадаться не трудно – сидит, небось, дома, в Питере, пиво хлещет. В Питере… А он-то, Михаил, как, зачем здесь? На какой-то большой лодке, с какими-то… психами… точно – психами, уж больно увлеклись игрою… или… Или это совсем не игра? Ну, тогда не они психи, а он, Миша.
Места по обоим берегам тянулись унылые, не за что зацепиться взгляду. То лес густой, то болотины; веселые, поросшие зеленой травою и разноцветьем, полянки попадались лишь изредка. Миша сидел на корме, рядом с кормщиком, и большую часть пути просто дремал – после такой-то бессонной ночки… надобно сказать – весьма приятной, да-а-а…
Кормщик оказался знакомый – Парфен, – да еще Сбыслав не забывал, частенько усаживался рядом – с шутками, прибаутками, песнями. Весело ехали! Вот только – куда? В Кировск? В Ладогу?
Все так же тянулись кругом леса – бесконечные, глухие, дремучие… И никаких знакомых звуков: ни бензопилы, ни поездов, ни машин. Даже деревни попадались редко, а те, что попадались, напоминали тщательно стилизованные под старину хутора – с заборами-частоколами, с бревенчатыми избами, амбарами, постоялыми дворами.
Верная раба Марья покорно сидела у мачты, почему-то не смея подходить к Михаилу ближе… может, Сбыслав ей что сказал? Кривой Ярил прохаживался на другой лодье – его хорошо было видно, почти рядом с князем стоял, князь же – не похож, ой не похож! – несмотря на победу, угрюмился и посматривал вокруг насупленно, строго.
А комарья-то было кругом – у-у-у!!! А еще нещадно била мошка – мелкая, гнусная, кусачая. А днем – по жаре – слепни и оводы. Это только горожанам, лежа перед телевизором на диване, почему-то кажется, что на реке ужас до чего хорошо и мило! А на самом-то деле… Без спреев и мазей нечего и соваться! Миша чесался уже, словно месяц не мылся.
Так, в пути, прошло пару дней, во время которых секса с «рабой» так больше и не случилось – негде, – хоть и возвращались домой с победой! А в последний – как оказалось – день плыли и ночью – по озеру, надо полагать – Ладожскому. И тоже все пусто! Ни катерка, ни браконьеров, ни вертолета! А вот с утра…
С утра выплыли в устье широкой реки… Волхов? Да, наверное… Однако же, где…
И вот тут-то Михаил обалдел полностью! Ладно, дружина, князь, ладно – попадавшиеся по пути хутора-деревни, но здесь… Здесь был целый город! Большой, красивый, древний! Словно декорация к какому-нибудь историческому фильму! Высокий вал, бревенчатые стены, башни, внутри – каменная крепость, церкви. За стенами, за воротами виднелись дома, целые усадьбы, пристани, люди… Господи… Быть этого не может! Не может быть!
А кораблей, кораблей-то сколько!
И радостные крики, крики, крики! И колокольный звон поплыл над городом осязаемо-малиновым искрящимся облаком.
– Слава Святой Софии, почти что дома!
– Эй, ладожане! Девки-то ваши красны ли?
– А с победой идете ль?
– С победой, с победой! Да что вам, по князю не видно?
Ладьи степенно подошли к пристани. Князь – и все вслед за ним – важно крестясь, сошли на берег, приветствуемые собравшимся народом – словно сошедшим с кадра исторического фильма.
Слава Святой Софии, слава! Слава благоверному князю-заступнику!
Князя Михаил с утра не видал – тот на передней ладье плыл, вместе с Гаврилой Олексичем – орясиной здоровенной – и Мишей-Новгородцем, молодым боярином древнего и знатного рода. Что и сказать – новгородский боярин и не мог быть незнатным, боярином нельзя было стать, им можно было только родиться. Каста! Хотя у иных, вот, хотя бы у того же посадника Якуна, как хвастал Сбыслав, землицы побольше, чем у иного боярина, а все равно – не боярин Якун и не будет им никогда! Так, «человек житий»… Ну, это Михаил и без Сбыслава знал – историк все-таки, хотя, конечно, многое уже и забыл, в торгово-закупочной фирме-то совсем иные знания требовались.
Сбыслав… Сбыслав Якунович. Ну и парень! Ну никак не может на нормальную речь перейти – все «цокает», слова тянет. Хотя тут все такие… Так вошли в роль, что и не выйти… Или… Или – сложнее все? Невероятней? Страшнее?
Да нет… Не может быть.
Миша потряс головой и поглядел в высокое, голубое, с белыми редкими облаками небо. Улыбнулся: вот скоро Кировск покажется, шоссе, мост…
А вот и нет!
Солнце уже на закат пошло, светило золотисто-грустно, пуская узкие прощальные лучики по молочно-серебряным волнам, а ни мост, ни Кировск так и не показались! Проплыли, что ли? Да не могли! Миша ведь не дремал, глаз не сомкнул даже… Господи, да что же это такое делается-то?!
Между тем с идущей впереди – княжеской – ладьи замахали, заголосили. Стоявший на носу высокий бородач в белой полотняной рубахе – кормчий или его помощник – обернулся к гребцам, что-то быстро сказал… Разгоняя рыбью мелочь вспенили волну весла, и ладья плавно повернула к берегу… К деревне! Да-да – к деревне – три избы, точнее сказать, усадебки, пристань с лодками… или челнами? Все в таком же добротно-посконном древнерусском стиле, который, признаться, начал Михаилу надоедать… Да что там – надоедать, достало уже все! Пора, наконец, домой, в Питер… Ладно, сейчас… спросить у местных, где тут шоссе, поймать попутку…
Стали на ночлег, станом – даже князь в избе не ночевал – разбили шатер. Запалили костры – ушицу варили. Хорошее, конечно, дело, ушица, однако не до нее сейчас. Миша отошел в сторону от компании Сбыслава и – кусточками, почему-то не хотелось чтобы заметили, как он уходит – подобрался к изгороди, окружавшей обширный двор с бревенчатой избой на высокой подклети, баней и прочими хозяйственными постройками.
На высоком крыльце под вальмовой – четырехскатной – крышей, подбоченясь, стоял невысокий человек в синей рубахе, подпоясанной желтым шелковым поясом, с окладистой, рыжей с проседью бородой и в круглой кожаной шапке с опушкой из белки или какого-то другого меха. Постоял, посмотрел на небо, перекрестился и, махнув рукой, скрылся в избе.
– Эй, эй, мужчина! – закричал Михаил, да поздно уже – ушел мужик, а ворота, между прочим, оказались заперты, да еще, загремев цепью, выбрался из будки большой черный пес. Встрепенулся, зевнул во всю пасть и, недобро глянув на Мишу, угрожающе заворчал, а потом и залаял.
– Тихо, тихо, Бельмак, – раздался вдруг нежный девичий голос. – Тихо, кобелинушко, тихо… Чтой тебе надобно, добрый молодец?
Повернув голову, Миша увидел вышедшую из сарая девчонку лет, может, шестнадцати на вид. Русоволосую и довольно-таки миленькую – очень-очень даже миленькую – с синими… нет, все ж таки – с зелеными – глазами, большими такими, лучистыми… Пожалуй, даже слишком большими для такого худенького лица…
– Привет! – Михаил улыбнулся и помахал рукою. – Не подскажешь, в какой стороне шоссе?
– Что, господине?
Господи! И эта – туда же!
– Дорога, говорю, далеко ли?
– А дорога там, – девчонка махнула рукой куда-то в сторону леса. – Сразу за околицею. На Новгород, на Великий. Правда, плоха дорожица, по реке – лучше.
– Пускай хоть какая. А автобусы по этой дороге ходят? Или вообще хоть какой-нибудь транспорт?
Девчонка ничего не ответила, лишь улыбнулась и, подобрав подол, принялась выливать в стоявшее у сарая корыто крошево из увесистой деревянной кадки.
Миша мысленно повертел пальцем у виска – странная девочка. И одета более чем странно – в какое-то серое рубище из мешковины, не поймешь – то ли балахон, то ли платье. Тоже реконструкторша, мать ее ити? Или тут все так ходят? В избу зайти? Так тут кобель – еще набросится.
– Эй, девушка… Тебя звать-то как?
– Марья…
– А тут что, живешь? Или в гостях?
Девчонка неожиданно вдохнула и, поклонясь в пояс, ответила:
– Раба я. Господина Ефрема-своеземца раба.
Миша только сплюнул с досадою: поди вот, с такою, поговори! Раба!!!
– Ну, вот что, раба… До Питера далеко отсюда?
Девчонка посмотрела на Михаила, улыбнулась и, не говоря ни слова, выпустила из сарая свиней.
– Красивая девка… Нравится?
Михаил вздрогнул, обернулся – позади стоял Сбыслав и ухмылялся:
– А Ефрем-своеземец ее ругает… нерасторопна уж больно, да тоща… Будешь тут тощей, коли так кормиться! Послушай-ка, друже Мисаил… ты в кости играешь?
– Не пробовал… – осторожно отозвался Миша, чем вызвал у сына тысяцкого приступ гомерического хохота.
– Да ты чего? Совсем-совсем не пробовал?! Побожись! Ну точно – с Заволочья. Может, ты и девок не пробовал, а? Ну-ну, не обижайся, друже… А вообще, ты женат?
– Прогнал я свою жонку, – Михаил хмуро подделался под местный говор. – Надоела она мне. Разонравилась!
– Ну – ты муж!!! – Сбыслав аж крякнул от удивления. – Разонравилась – и прогнал?! Вот это по-нашему! А епископ что на это сказал?
– Попробовал бы чего вякнуть, схватил бы горя! – Мишу уже несло – а чего: всем на древнерусском пиджине изгаляться можно, а ему почему нельзя?
– Значит, прогнал, говоришь, свою старую жонку? – не скрывая восхищения, продолжал допытываться Сбыслав. – А что детушки, чады?
– Не дал Господь детушек.
– Ах, во-он оно что! Ну, значит, правильно и прогнал. Ничего, дружище, сыщем тебе в Новгороде Господине Великом невестушку, такую, чтоб очи – как окиян-море, чтоб коса – до пят, чтоб дородна была, ласкова, чтоб детишек рожала каждый год… А?! Как тебе мое слово? Погостишь у меня на усадьбе в Новгороде? Батюшка рад будет… А человеце он в Новгороде не последний!
– Погощу, уговорил, красноречивый. – Михаил усмехнулся. – Говоришь, девки в Новгороде красивые?
– Уж не как в Заволочье!
– А ты откуда знаешь, как в Заволочье? Бывал?
– Приходилось… Слушай. Что ты все на рабу пялишься: купить хочешь? Так Ефрем ее сейчас навряд ли продаст, вот, если только к зиме ближе…
– Откуда ты знаешь, что не продаст? – поддержал беседу Миша. – Главное – предложить правильную цену.
– Вот это верно, друже Мисаиле! Слушай, а ты не из гостей часом? Или – купец?
– Говорил же тебе – своеземец.
– И чего тебя из Заволочья своего в этаку даль потащило? – сын тысяцкого хитро прищурился, и Михаил сразу почувствовал, что не зря этот парень завел такую беседу, ох не зря! И пришел он за Михаилом – не в кости позвать играть, нет – чтоб поговорить без лишних ушей – так, видно.
– Не ответствуй, не надо, – оглянувшись, тихо произнес Сбыслав. – Я сам за тебя отвечу… Отойдем-ка во-он к той березине…
– Боишься, что подслушает кто?
– Так у нас речи не тайные… А все же не хотелось бы лишних ушей. Кривой Ярил – тиун Мишиничей – на тебя глаз свой единственный положил – мол, одинок, хоробр, воин славный… Похощет к собе переманить – не переманивайся, – снова оглянувшись, Сбыслав понизил голос и уже шептал яростно, явно стараясь переубедить. – У них ведь как, у Мишиничей – гладко стелют, да жестко спать! Глазом не успеешь моргнуть – обельным холопом станешь – оно те надо?
– Не надо.
– Ну вот! – сын тысяцкого хлопнул парня по плечу. – Бояре – Мишиничи, Онциферовичи, Мирошкиничи – сам ведаешь, не люди – волки зубастые! Глазом не моргнешь – скушают. Иное дело мы – люди житьи…
– Ты мне классовый-то подход не приплетай, – хохотнул Миша. – Говори прямо, что надобно?
– Так я ведь и говорю же! Погостишь у нас на усадьбе… не понравится, так поедешь себе в свое Заволочье, тамоку и сгниешь в беззестности, в бесславье… Этакий-то хоробрый воин! Видал я, как ты мечом бьешься!!! Обзавидовался!
– Так и ты боец не хилый!
– Да я секирой больше… Оно привычнее. Так вот… погостишь у нас… так?
– Ну так!
– Вот славно! Осмотришься… а там и решишь! Знай, Мисаиле, нам такие люди, как ты – очень-очень нужны.
«Очень-очень» Сбыслав произнес, как «оцень-оцень», а Михаил на это уже и не обращал внимания, привык, что ли?
– Да что ты все на рабу смотришь? Не продаст ее Ефрем. А силком взять… так князь запретил обижать своеземца.
– А что, свободным новгородцам князь что-то запретить может? – с усмешкою осведомился Миша.
– Не может, – сын тысяцкого отозвался вполне серьезно. – Но и ты пойми – нам, житьим, ссориться не с руки с князем. Пущай он лучше с боярами ссорится!
– Это верно.
– Эх, Мисаил, друже, – вижу, наш ты человек, наш! Ну пошли, что ли, к костру – песен послушаем, выпьем.
– Пойдем, что уж… Вообще-то, я домой ехать хотел, но… А что, вы водки прикупили?
– Вот-ки? Водицы?
– А Веселый Ганс там, случай, не показывался? Такой фашистенок со «шмайссером», верней – с «МП-сорок».
– Ганс? Знаю одного Ганса с готского двора… И еще одного – с Любека-града. Ох, и выжига! Палец в рот не клади, нет – всю руку проглотит.
– Ага… Еще скажи – «Бриан, это голова!», «жилет пикейный»! Ладно, черт с тобой, пошли пьянствовать… А девочка… – Михаил не выдержал-таки, обернулся. – Все же хороша девочка… Как ты говоришь – раба? Ну и роли у вас какие-то… ругательные…
пели-тянули сидящие у костров дружинники песню. Хорошо так выводили, собаки, душевно!
Славен город, славен город
Да на возгорье, да на возгорье! —
Миша сам не заметил – заслушался. Ну надо же – чисто хор имени Пятницкого, а туда, как известно, халтурщиков да безголосых неумех не берут – тем на «фабрику звезд» дорожка прямая, да на какое-нибудь, не к ночи будь помянуто, «Евровидение».
Звон-от был, звон-от был
У Николы колоколы, у Николы колоколы…
А Сбыслав – тысяцкий сын Сбыслав Якунович – веселый, молодой, красивый – все улыбался да подливал в чарку новому другу… Да уж – как-никак – друзья теперя!
– А ну-ка, Сбышек! За дружбу сейчас с тобой выпьем!
– От это дело, Мисаиле! Давай!
Обожгло горло медом пьянящим, ах, ну до чего ж хмельно, вкусно! Так бы и пил, не кончалось бы питие.
– Ох, и хорошее же у вас пойло! Поди медовуха?
– Медок стоялый, ефремовский… Князь Александр Грозны Очи самолично за верную службу да доблесть воинскую пожаловал. Мне, не кому-нибудь! И с тобой поделиться велел!
Михаил цинично прищурился и сплюнул:
– Да неужели!
– А ты думал?! Князь – он ведь все видит, все ведает!
– Ну да, ну да… Прямо не князь, а особый отдел.
– Ты вот что, Мисаиле… – понизив голос, Сбыслав огляделся по сторонам и подмигнул. – Вишь у старой ветлы шатер? Ну такой, белый?
– Да не слепой.
– Так эт – мой. А рядом – чуть поменьше, желтенький – для тебя, друже! Ежели спать похощешь, иди… А я покуда…
Сын тысяцкого поднялся на ноги, пригладил кудри…
– Эй, эй… Ты куда это? – заволновался Михаил. – А я с кем тут буду… буду пьянствовать?
– Да я скоро, друже. Пойми ты – надо!
– Ну, надо – так надо.
пели у костров дружинники.
Трое сватовья, трое сватовья,
Трое большое, трое большое… —
Михаил послушал бы их, подождал бы приятеля… да почувствовал вдруг, что отлить охота. Уж так сильно припекло, что… Встал… Нет! Только попытался – да так и сел обратно наземь! Хорошо, не завалился в траву под радостный смех присутствующих! Совсем ведь ноги не слушались – вот она, медовуха-то! А ведь никак не скажешь, что опьянел так уж и сильно. И вот – поди ж ты…
Первое сватовье, первое сватовье
Да из Новгорода, да из Новгорода…
И все же хотелось, хотелось… Ну не здесь же… неудобно все ж таки – люди кругом.
Так… собраться… встать… медленно-медленно… опереться вот хоть об березку… или это рябина? Нет, клен! Клен… Так… Поднялся! Хорошо… Теперь немножко постоять, отдышаться. Земля вроде не вертится, пни да папоротники на голову не бросаются. Уже славно! Теперь оторвать руку от ствола… пару шагов… та-ак… еще парочку… Ага – вот и кустики… Ой, хорошо-то как! И день такой чудесный… вернее – вечер… или ночь уже? Похоже, что ночь… И чего-то спать хочется – глаза слипаются, ну совсем мочи нет… Что там Сбышек про шатер говорил? Желтенький… Ага, вон он… Симпатичный какой, с вышивкой… и ткань… парча, что ли? Где они взяли парчу? Ну, блин – парча – на палатки! Скоро на портянки пойдет…
Пошатываясь, Михаил кое-как добрел до шатра и, опустившись на колени, заполз внутрь, в темноту. Показалось, что снаружи, рядом, кто-то тихонько засмеялся… кто-то? Да Сбышек же! И чего ржет, конь?
Ох, как тут чудесно-то! Темно, покойно, уютно – простынка на лапник еловый постелена… нет, не на лапник – лапник кусался бы – на траву… сено? Солому? И не простынка то – мешковина… Ох, а запах-то какой, запах… пряные такие травы… дышать бы – не надышаться, эх…
Миша стянул через голову футболку – на нее уж тут многие косились, смеялись – мол, «коровы рукава отгрызли» или что-то вроде этого приговаривали…
Стянул, улегся… то есть не совсем еще улегся, а наткнулся… на мягкую шелковистую кожу! Теплое такое тело… кто-то лежал рядом! И чуть слышно дышал!
Михаил отпрянул:
– Кто здесь?
– То я, господин, Марья.
– Что еще за Марья?! Не знаю я никакой Марьи и…
– Твоя раба…
– Тьфу-ты! Раба! И откуда ж ты здесь взялась, такая хитрая?
– Господин Сбыславе откупил меня у Ефрема. Откупил – для тебя! Я – твой подарок.
– Подарок? Сбыслав? – Миша наконец понял, расхохотался. – А-а-а! – протянул. – Так это Сбышек тебя сговорил… точнее – снял. Для меня?
– Да, господине. Он сказал – подарок. Теперь я твоя.
– Хм… Ты сама-то хочешь?
– Как ты, господин…
– Значит, хочешь…
И чего было отказываться-то? С каких-таких морально-нравственных правил? По общему хотению, по щучьему велению…
– Постой-ка! Ты хоть совершеннолетняя?
– Конечно! Давно уж… Или же сюда, господин…
– Меня, между прочим, зовут Михаил… можно по-простому – Миша… А ты? Ах да… Марья… Ну, иди сюда, Марьюшка…
Темнота… Шелковистая теплая кожа… Горячее дыханье… Тонкий стан… Грудь, талия… Ах, господи… Хорошо-то как! Хорошо!!!
И черт с ним, с Веселым Гансом – сам виноват, что куда-то делся. А Сбышек, ничего не скажешь – удружил…
Ох, какие губы… Ох…
Поцелуй… Слабый девичий стон… И томные вздохи… и шепот…
– Господин, я навеки раба твоя… раба… раба… раба…
Глава 5
Лето. Новгородская земля
Рядович
Одним из способов феодального закабаления было установление «ряда», договора между феодалом и свободным человеком. Человек соглашался жить и работать у господина на определенных условиях, теряя, таким образом, свою прежнюю независимость.
Социально-экономические отношения и классовая борьба на Руси IX–XII вв.
Миша проснулся рано, оттого, что кто-то, просунув руку через полог, тряс его за ногу. Открыв глаза, погладил по спине сладко сопевшую Марью… хм, рабу! Ну, раз ей так себя нравится называть…
– Проснись, господине! – приглушенным шепотом настойчиво попросили снаружи.
Михаил встрепенулся:
– Кто здесь?
– Выглянь-ко! Поговорить надоть.
Ага, поговорить – это с утра-то пораньше! Да, какое – с утра, ночь еще не кончилась, солнышко не встало, лишь за черными елями алело зарею небо.
– Чего тебе? – быстро одевшись. Миша выбрался из шатра и окинул внимательным взглядом плюгавенького одноглазого мужичка с длинной козлиной бородкой. И вспомнил – про этого вот хмыря совсем недавно что-то рассказывал Сбыслав.
– Язм – Кривой Ярил, Мишиничей верный пес, – с усмешкой представился хмырь. – Кто такие Мишиничи, небось, и у вас в Заволочье слыхали.
– Слыхали, как не слыхать? – молодой человек пожал плечами. – Ну, говори, что хотел.
– Отойдем… Вон, к ельнику.
– Боишься, подслушают?
– Лишние уши ни к чему.
О! И этот туда же! Историческое действо со шпионским уклоном. Сейчас, небось, начнет вербовать…
В своем предположении Михаил не ошибся. Едва зашли за ельник, Кривой Ярил, не тратя времени на долгие предисловия, сразу же приступил к делу:
– Мишиничи предлагают тебе служить им… Не токмо им – но Великому Новгороду Господину! Будешь верным слугою – будет тебе все: почет, уважение, богатство. Ну и – защита и покровительство.
Михаил прищурился:
– И что я буду делать?
– Что скажут, – хохотнул Ярил. – Коли согласен, сейчас пойдем к… м-м-м… грамотцу составим…
– Ага… кабальную… В рядовичи поверстать хотите? – Миша не преминул показать знание социальной структуры средневекового русского общества. – А с чего бы это я – сам себе господин – чуть ли не в холопы должен податься?
– Иной боярский холоп куда как важней кого другого! – с важностью произнес уговорщик. – Зато защита тебе будет и честь. А грамотцу – ряд – можно ведь всяко составить.
Вот, сволочь! Правильно предупреждал Сбышек – мягко стелет, да жестко спать. Вот так вот и теряют свободу – в полном соответствии с теориями Грекова или там Черепнина. Экзамены-зачеты сдавали – знаем!
– Как, согласен?
– Да ну вас всех, – Михаил отмахнулся, словно от назойливой мухи. – Пойду-ка я спать.
– Смотри-и-и-и, – нехорошо протянул Кривой Ярил. – Как бы потом пожалеть не пришлось, слезами горючими не умытися!
– Да пошел ты! Тоже мне, Мюллер выискался.
– Как знать, как знать… Девка у тя в шатре – не Ефрема-своеземца раба ли?
– Твое какое дело? – вспылив, Миша сжал кулаки, и Ярил опасливо попятился.
– Не ярись, не ярись, паря… Ухожу уже… И все ж таки – зря.
Михаил ничего не сказал, направляясь к шатрам.
– Помни, – прохрипел вслед Кривой Ярил. – Мишиничи два раза не зовут!
В шатре было все так же тепло, уютно. Даже комары не зудели – ну, под утро их обычно меньше становится. Миша стянул футболку, улегся, обняв «рабу».
– Не спишь, господине? – девчонка прижалась к нему всем телом.
– А ты что проснулась? Рано еще. Спи…
– Что-то ты задумчив, господин мой.
– А ты что, видишь, что ли?
– Чувствую… Бабка моя ворожеей была.
– Ишь ты, ворожеей… – Михаил погладил девушку по плечу. – А, может, и ты ворожить умеешь?
– Может, и умею. Хочешь, тебе поворожу?
– Лучше скажи, как поскорее до Питера добраться?
– Питер… Странное имя. Немецкое?
– Слушай, да ну тебя! Ты когда нормально-то говорить начнешь, чудо? – озлился Миша.
– Прошу, не гневайся, господин, – Марья отпрянула, задрожала. – Я ж вижу – ты хороший, добрый… Возьмешь меня с собой – буду тебе всю жизнь служить, ровно псица верная.
Михаил не выдержал, хохотнул:
– Лежи уж, псица…
Снаружи вдруг раздался звук рога. Сразу все вокруг зашумели, повылезали из шалашей и шатров, послышался смех, веселые крики, прибаутки.
– Эх-ма, скоро дома будем!
– Домой-то путь – куда как быстрей, нежели из дому.
– Скоро, скоро увидим Святую Софью!
– Эй, Мисаиле, вставай!
Сбыслав. Поднялся уже.
– Встаю, встаю, дружище…
Выбравшись из шатра, Михаил улыбнулся приятелю, поблагодарив за «подарок».
– Что, понравилась раба-то? – сын тысяцкого Якуна расхохотался. – Пригожа дева… До Новгорода доведешь, там продашь с выгодой.
– А может, себе оставлю? – поддержал шутку Миша.
Сбыслав, однако, взглянул на него со всей серьезностью:
– Не стоит ее оставлять, друже. Деву мы тебе другую найдем, невесту присмотрим, уж тут-то не сомневайся. А рабу посейчас вели связать к возам, не дай Боже, в воду бросится – уплывет, стрелой не достанешь. Ты ж – в нашей лодье?
– В вашей… Ха – в ладье! Хорошо хоть, не на лошади!
– Что, коней не любишь?
– Коней люблю, верхом – не люблю. Лучше уж на телеге.
Михаил за все время реконструкций так и не выучился как следует держаться на коне, мало того, лошадей как-то даже побаивался, не испытывая к ним особой приязни.
– Порастрясешь кости-то на телеге, – снова засмеялся Сбыслав.
Он было повернулся, да Миша ухватил за плечо, молвил негромко:
– Слышь, ко мне тут Кривой Ярил с утра подходил, разговаривал…
– О! – Сбыслав поднял вверх указательный палец. – А я тебе что говорил? Должен был подойти, лиса хитрая.
– Не понимаю, – Михаил потер виски. – На что я вам всем сдался? Что – такой уж сильный боец?
– Ох, и говор у вас, с Заволочья… Не сразу и разберешь. Тут дело не в том, что воин ты хоробрый, таких ведь много, – понизил голос сын тысяцкого. – А вот в Новгороде ты – чужой. Никто тебя не знает, никто про тебя не слыхал – то может быть полезным.
– Ага, – уязвленно отозвался Миша. – Не у Мишиничей с рук есть, так у вас…
Сбыслав вдруг расхохотался и, подмигнув, хлопнул приятеля по плечу:
– Так у нас-то слаще! Ну, пошли, друже, к пристани… А рабу-то все ж таки привяжи… Хоть и лес кругом, чаща… А все ж так надежнее.
Привязывать Марью Михаил, конечно, не стал – а, наверное, надо было бы – просто так, прикольнуться. Вот, фотоаппарат с собой был бы – привязал бы точно! Но, увы, фотоаппарат – у Веселого Ганса, а сам Ганс… черт его знает, где? Хотя… догадаться не трудно – сидит, небось, дома, в Питере, пиво хлещет. В Питере… А он-то, Михаил, как, зачем здесь? На какой-то большой лодке, с какими-то… психами… точно – психами, уж больно увлеклись игрою… или… Или это совсем не игра? Ну, тогда не они психи, а он, Миша.
Места по обоим берегам тянулись унылые, не за что зацепиться взгляду. То лес густой, то болотины; веселые, поросшие зеленой травою и разноцветьем, полянки попадались лишь изредка. Миша сидел на корме, рядом с кормщиком, и большую часть пути просто дремал – после такой-то бессонной ночки… надобно сказать – весьма приятной, да-а-а…
Кормщик оказался знакомый – Парфен, – да еще Сбыслав не забывал, частенько усаживался рядом – с шутками, прибаутками, песнями. Весело ехали! Вот только – куда? В Кировск? В Ладогу?
Все так же тянулись кругом леса – бесконечные, глухие, дремучие… И никаких знакомых звуков: ни бензопилы, ни поездов, ни машин. Даже деревни попадались редко, а те, что попадались, напоминали тщательно стилизованные под старину хутора – с заборами-частоколами, с бревенчатыми избами, амбарами, постоялыми дворами.
Верная раба Марья покорно сидела у мачты, почему-то не смея подходить к Михаилу ближе… может, Сбыслав ей что сказал? Кривой Ярил прохаживался на другой лодье – его хорошо было видно, почти рядом с князем стоял, князь же – не похож, ой не похож! – несмотря на победу, угрюмился и посматривал вокруг насупленно, строго.
А комарья-то было кругом – у-у-у!!! А еще нещадно била мошка – мелкая, гнусная, кусачая. А днем – по жаре – слепни и оводы. Это только горожанам, лежа перед телевизором на диване, почему-то кажется, что на реке ужас до чего хорошо и мило! А на самом-то деле… Без спреев и мазей нечего и соваться! Миша чесался уже, словно месяц не мылся.
Так, в пути, прошло пару дней, во время которых секса с «рабой» так больше и не случилось – негде, – хоть и возвращались домой с победой! А в последний – как оказалось – день плыли и ночью – по озеру, надо полагать – Ладожскому. И тоже все пусто! Ни катерка, ни браконьеров, ни вертолета! А вот с утра…
С утра выплыли в устье широкой реки… Волхов? Да, наверное… Однако же, где…
И вот тут-то Михаил обалдел полностью! Ладно, дружина, князь, ладно – попадавшиеся по пути хутора-деревни, но здесь… Здесь был целый город! Большой, красивый, древний! Словно декорация к какому-нибудь историческому фильму! Высокий вал, бревенчатые стены, башни, внутри – каменная крепость, церкви. За стенами, за воротами виднелись дома, целые усадьбы, пристани, люди… Господи… Быть этого не может! Не может быть!
А кораблей, кораблей-то сколько!
И радостные крики, крики, крики! И колокольный звон поплыл над городом осязаемо-малиновым искрящимся облаком.
– Слава Святой Софии, почти что дома!
– Эй, ладожане! Девки-то ваши красны ли?
– А с победой идете ль?
– С победой, с победой! Да что вам, по князю не видно?
Ладьи степенно подошли к пристани. Князь – и все вслед за ним – важно крестясь, сошли на берег, приветствуемые собравшимся народом – словно сошедшим с кадра исторического фильма.
Слава Святой Софии, слава! Слава благоверному князю-заступнику!