В корчме на Лубянице – что на Торговой стороне, близ площади-торга – на Ильин день, в честь праздника, подавали свежее, недавно сваренное пиво. Хорошее оказалось пиво, вкуснющее, Миша уже третью кружку – деревянную, верно, литра полтора объемом – выкушал и еще хотелось. Деньги были – корову только что на Торгу продал, так что гулеванил теперь, можно сказать, на свои кровные «белки»-вервицы. Не было сейчас на Руси мелкой монеты, как, впрочем, и крупной, не считая немецких и старых арабских дирхемов. Как помнил Михаил с института – «безмонетный период». Крупные сделки гривнами серебра обеспечивались, а мелкие – чем придется – беличьими шкурками, бусинами, медными колечками или – тоже медной – византийской монеткой, у кого таковые имелись.
Корова, ясно, была не Мишина – тысяцкого Якуна. Тощий такой нетель, давно уже забить собирались или продать – вот как раз и сгодилось. Для, так сказать, более правдивого вхождения в образ. По тщательно разработанной Якуном легенде, Михаил – бедный однодворец, пришел вот в Новгород единственную коровенку продать, поскольку с год тому назад сгорели в лихоманке и жена, и чады-домочадцы, а все хозяйство, стало быть, пришло в полное – полнейшее! – разорение. А он, Михаил, оставшись бобылем, взял последнюю коровенку да отправился в город – искать не счастья, а хотя бы пристанища.
– Может, в артель какую возьмут, плотником, – жаловался Миша соседям по рынку – таким же, как он, горемыкам, молодым – лет по шестнадцати, парням с похожей судьбою. Один – рыжий светлоглазый Мокша – торговал лично подстреленную в лесу дичь – куропаток и рябчика, второй – чернявый, похожий на грека, Авдей – пытался продать почти что не ношеные лапти.
– А вот, налетай, лапоточки лыковые, новые…
Рябчика-то с куропатками быстро взяли, а вот на лапоточки не налетали чего-то, может быть, потому что совсем близехонько – через рядок – как раз и торговали лаптями, корзинками, туесами, коробами разными и всяким прочим плетеньем. Правы люди – уж если и покупать лапти, так новые – стоят дешево, снашиваются – месяца за два… ну, это как ходить.
Миша, в отличие от босоногих парней, был обут в кожаные постолы с обмотками и высокой оплеткой. Постолы выглядели уж о-очень сильно поношенными, как и вся прочая одежка – зипун, порты, длинная, до колен, рубаха… между прочим, шелковая, но, увы, давно потерявшая и вид, и блеск. В общем, такой вот образ человека, некогда имевшего кое-что, но ныне пришедшего в полный разор.
– Говор у тебя цудной, Миша, – еще на рынке заметил Авдей. – Издалече?
– Вообще-то – с Заволочья.
– Поня-а-атно.
Михаил уже, конечно, попривык к Новгороду, но все же, все же смотрел по сторонам, широко раскрыв глаза, что провинциалу с какого-то там Заволочья было вполне даже простительно. Ничего не скажешь, красив город, хоть и мало еще каменных строений – всего несколько храмов да стены детинца на Софийской – а все же, все же… Улицы бревнами – а кое-где – и брусом – мощенные, чистые, усадьбы за частоколами ладные, аккуратные, с высокими домами в два-три этажа, с резным узорочьем, с крышами из серебристой дранки… ох эти крыши… особенно сейчас блестели – ну чистое серебро. Денек-то выпал теплый, не дождливый, но и не ярко-солнечный, а такой, с серебристо-облачным небом, словно бы озаренным неким матовым сиянием, как оклады на древних иконах. Сияние это отражалось в многочисленных озерцах и ручьях, и конечно же – в Волхове, седом батюшке Волхове, без которого – уж всяко – не бысть бы великому граду, не бысть…
А зелень вокруг! Прямо здесь, в городе. Яблоневые и вишневые сады, смородина, выгоны – целые луга, прямо здесь, в городе, вот, хоть у многоводного Федоровского ручья – ах, а цветов, цветов сколько! Пушистые – дунь – и нет – одуванчики, розовый вкусный клевер, и все оттенки голубого и синего – васильки, колокольчики, фиалки… да, еще иван-чай – фиолетово-розовый, налитой, душистый, а еще ромашки – девушками на гаданье «любит, не любит, плюнет, поцелует», и желтизна-желтизна – лютики. Красиво… глаз не оторвать прямо.
А воздух… воздух такой, что, кажется, пить его можно. Даже не пить – хлебать большими деревянными ложками.
Ну и народу соответственно – много, день-то праздничный. В церквях колокола – поют, гудят, заливаются! Боом, боом… – басом, солидно – на Софийской звоннице, красивым баритоном – в церкви Богоявления, что на воротах детинца, почти так же, но как-то громче, изысканней – рядом, в церкви Параскевы Пятницы… ну и в остальных церквях – дисканты – динь-динь-динь, динь-динь-динь…
Про колокола – это Мише Авдей обсказал, тот, что на грека похож, чернявый. Оказывается, он у себя на погосте дальнем звонарем был.
– Хорошее дело – звонарь, – одобрительно покивал Михаил. – Чего ж сюда-то поперся?
Парень сразу нахмурился:
– Емь поганая деревни наши спалила… Язм еле ушел. Теперь вот – один… с Мокшей. Изгои мы с ним… летом-то еще ништо, а вот что зимой заведем?
– Мыслю – уйдем подале в леса, избу-землянку сладим… – тут же улыбнулся Мокша. – Поохотимся, перезимуем как-нибудь…
– Ну перезимуем, – грустно кивнул Авдей. – А дале-то что? Так и будем в берлоге своей жить… медведя вместо?
– Тем более, парни, вся земля – она чья-нибудь, – напомнил Миша. – Явится к вам тиун Софийский… ну или боярина какого-нибудь, скажет – платите-ка, ребята, за житье-бытье!
– Ну, лет пять мнози дозволяют и так жить…
– Это если сами позовут, сманят! А вас-то кто покуда сманил?
– Да покуда – никто.
– Эй, робяты, коровушку кто продает?
Михаил оглянулся – мужичок. Темнобородый такой, шустренький. Лицом худ, востер глазом. Одет – ну примерно как Миша… чуть, может, получше. На голове – шапка кожаная, простая, без всякой опушки.
– Ну я продаю, – Миша с важностью выставил вперед ногу. – А ты, мил-человек, купить хочешь?
– Сперва посмотрю… Телка-то яловая? Стельная?
Михаил только рукой махнул:
– Дурить не стану – нетель.
Ну надо ему еще и коровой этой заморачиваться! Скорей бы избавиться – это да. Впрочем, и не это главное…
Мужичок, осмотрев коровенку, ухмыльнулся:
– Ну, вижу, что нетель.
И – тут же – к парням, хлестнул внимательным взглядом:
– Вы – вместе, что ль?
– Не…
– Лапти что – свои продаешь?
Он говорил «цто», да Михаил привык уж, не обращал внимания, того более – и сам начал на местный манер язык коверкать.
– За нетеля свово сколь хочешь? – это уже другой подошел – крестьянин, бородища лопатой. Тоже, наверное, однодворец… или смерд. Зачем такому нетель? На мясо разве что… Ну да, чуток откормить на лугах, да забить осенью.
Сговорились на несколько «белок». Миша-то торговаться не умел, брезговал… такая дешевка вышла, что даже парни-изгои – Мокша с Авдеем – удивленно эдак переглянулись, мол, что делаешь, совсем уже спятил? Хоть и нетель, а все ж, чай, корова, не кошка!
Ну, продал – и продал… Тут опять тот мужичок хитроглазый, что недавно нетеля торговал, подошел… Так, поболтать просто… Якобы. Михаил давно заметил, как он у забора стоял, приглядывался… Сбыслав ведь так и говорил – подойдет кто-нибудь обязательно! Уж не может так быть, чтобы даже и совсем пропащие люди никому не надобны были! Ничьи людишки – они многим надобны!
– Облака-тучи-от ходят, – прищурясь, мужичок посмотрел в небо. – Не было бы дождя.
– Да, дождя бы не надо – сенокос, – мотнул рыжей шевелюрой Мокша.
– Особливо плохо – у кого крыши над головой нетути, – продолжал незнакомец. – Вам-то есть, где укрыться, парни?
– Да как сказать…
– Одну корчму тут, на Лубянице, знаю. За пиво возьмут недорого. Идем? За-ради продаж ваших выпьем! Меня Ефимом кличут.
– В корчму? – ребята задумчиво переглянулись. – Ты как, Михайла?
Михаил улыбнулся:
– А чего ж? В корчму – так в корчму. Вон, и правда, дождь собирается.
Сговорились. Пошли с Ефимом. Через все Торжище многолюдное, мимо церкви Иоанна Предтечи – центра купцов-«гостей» – «Ивановского ста»…
Орали, шумели вокруг – рынок. Чем только не торговали! Разноцветными тканями, дорогой – и не очень – посудой, оружием, лубяным плетеньем, медом, скотом, замками… Некогда смотреть было – глаза разбегались.
Да, к новому знакомцу по пути один человек подошел, чем-то неуловимо на самого Ефима похожий – взгляд такой же внимательный, цепкий… Спросил что-то… Улыбнулся – как почему-то показалось Михаилу – завистливо. Дальше пошел.
– Видали мужичка? – Ефим показал на незнакомца глазами. – Держитеся от него подале, ребята!
– А что так?
– Прощелыга известный.
Прощелыга? Хм… А ты-то сам кто?
Миша ухмыльнулся – кажется, Сбыслав был прав – вербовщиков тут хватало.
Вот и сидели теперь в корчме все четверо: Ефим, парни, Михайла. Угощал Ефим – ну как же!
– Пейте, пейте, робята… Так, говорите, сироты? А ты, Миша?
– Тож в разоренье впал.
– Ничо! Ничо! – с ласковою улыбкой Ефим потрепал Михаила по плечу. – Авось, найдутся добрые люди, парни. Ну, еще по кружечке?
– Да хорошо б…
– Добро! Эй, человек… Человеце!
Вот уже и не пиво на столе. И на мед – на вкус – не очень похоже, скорей, на дешевый портвейн – такого же рода пойло.
– Чего это, Ефиме?
– Медок переваренный… Пейте, парни, – весело будет!
– Ну, разве что – для веселья… Слушай, Ефим… а тута, в этой корчме, заночевать можно?
– Ужо сыщем, где вам ночевать. Сыщем!
Ефим хохотал, подливая. Миша помотал головой – шумело уже не хуже, чем с паленой водки.
– Вы чего умеете-то? – исподволь выпытывал навязчивый доброхот. – Ну, окромя крестьянской работы…
– Я – в колокола бить могу!
– Хм… в колокола…
– А язм – охотник.
– Охотник – это уже лучше. А ты, Миша?
– Я по-разному, – Михаил улыбнулся. – И швец, и жнец, и на дуде игрец.
– А по-серьезному? – взгляд у Ефима был вовсе не пьяный, внимательный, цепкий.
– По-серьезному – мечом махать приходилось, и вообще, много чего…
– Славно! Вот это – славно! Эй, малый… давай еще перевар! Пейте, ребята, пейте! А насчет ночлега не беспокойтесь. Посейчас на усадьбу пойдем… К знакомцу тут одному. Там и переночуете да – ежели повезет – так и счастие вам будет.
– Какое еще счастие? – пьяно ухмыльнулся Мокша.
– Ужо увидите сами…
Михаил так и не понял – с чего вдруг возникла драка? Ну прямо на пустом месте. Вот, только что сидели все посетители за длинным-длинным столом, болтали, некоторые уже и песни мычали, и вот те… Мишин сосед слева – здоровый пегобородый мужик – ка-ак зарядит тому, что напротив, в ухо! Бедняга и с лавки – хлобысь! Только ногами задрыгал.
А здоровяк не унимался, вскочил на ноги:
– Ах вы ж, тварюги! Обмануть меня хоцете?
Не глядя, махнул рукою – Миша с Ефимом враз на пол слетели – схватил скамью, да ка-ак швырнет ее на обидчика… Или, уж верней – на обидчиков. Те, естественно, не стерпели – тут и пошло, поехало.
Михаил едва успел вскочить, как – вот тут же! – в ухо прилетела плюха! Да такая звонкая, что аж сразу захорошело, и перед глазами поплыли малиновые, желтые и ядовито-зеленые звездочки и круги… непонятно, от чего – от плюхи или от перевара. Тем не менее Миша на того мужичка, что его зацепил, обиделся и, подножкой сбив нахалюгу с ног, набросился на того, схватив за грудки:
– Ты что это творишь, рожа?
Занес кулак… А был Михаил парень внушительный… Да и три раза в неделю тренировался с ролевиками – помахай-ка мечом, этакой железякой – вмиг мускулы нарастут.
– Не серчай, православный… – загнусавил лежащий мужик. – Обознался.
– Ну, вот то-то же… – вся злость уже у Миши сама собою прошла, рассосалася – уж больно смешно выглядел поверженный вражина – экий коренастенький мужичок в разорванной на груди поддеве недешевого немецкого сукна – в этом Михаил уже разбирался – и с аккуратно подстриженной «профессорской» бородкою, такой же, какую носил когда-то завкафедрой истории Древнего мира.
Миша оглянулся: драка не затихала, но переместилась на середину залы, и уж там, без всяких помех, продолжалась…
– В ухо, в ухо ему, Мелентий! – радостно подбадривали зрители. – Да размахнись же! Не жалей!
– Как не жалей? Все ж хрестьянска душа!
– Это Вастка-то Корел – хрестьянская душа? Язычник – он и есть язычник! Бей, не думай!
Ага… Похоже, основных соперников было двое: здоровенный бугаюга Мелентий – с которого, собственно, все и началось, и – ничуть не уступавший ему статью парняга с сивыми, как выбеленный холст, волосами. Эти вот двое и бились, а их прихлебатели, уже угомонясь и потирая ушибы, лишь подбадривали дерущихся… Нет чтобы разнять!
– И частенько тут так? – Михаил подсел к своим юным знакомцам.
Мокша ухмыльнулся:
– Да говорят, нередко бывает! Великий Новгород – город вольный.
– А где Ефим?
– А вона, в углу… рукой машет.
Михаил тоже помахал в ответ… и вдруг почувствовал, как кто-то несильно ткнул его в бок. Оглянулся – тот самый мужик с квадратной бородкой.
– Слышь, паря, – оглядываясь, тихонько заговорил мужичок. – Ты это… Ефима-то пасись… недобрый он человек, недобрый… Чего предлагать станет – отказуйся.
Миша лишь усмехнулся:
– А ты-то кто таков, чтоб советовать?
– Меня Онуфрий Весло кличут. Лодочник я, с Федоровского вымола. Как что куда перевезти – на вымоле спросишь, покажут.
– Хорошо, обращусь, ежели что… А за Ефимия – благодарствую. Может, выпьем?
– Не, – поблагодарив за предложение, Онуфрий попятился. – Ефим-от сюда идет. У него на меня зуб. Не хочу встречатися.
– Да кто он такой-то, этот Ефим?
– С Онциферовичей двора тиун, – шепнул новый знакомец и тут же исчез, затерявшись в собравшейся на середине залы толпе.
Драка как-то сама собою закончилась, народ вновь подобрел, запел песни…
«С Онциферовичей двора тиун!» Вот оно! Ну, прав был Сбыслав, и посадник Якун, батюшка его – прав. Все правильно, рыскали боярские служки по рынкам да по пристаням-вымолам – вот таких вот, как Михаил да его новые дружки, выискивали – сирот, разорившихся своеземцев, в общем – изгоев, или, лучше сказать – бичей. Искали зачем – ясно: закабалить, люди-то всем нужны… тем более – сильные молодые парни. Всем нужны – Онциферовичам, Мирошкиничам, Мишиничам… хватало в Новгороде знатных боярских родов.
Усадьба Онциферовичей – похоже, именно туда их и привел Ефим – занимала, такое впечатление, целый квартал, вольготно вытянувшись к северу от Федоровского ручья. Еще не стемнело, и Михаил прекрасно разглядел обширный двор с хозпостройками, кузницами, красковарнями и еще какими-то мастерскими. Имелся и огород-сад, и выгон, ну и конечно же – господский дом – трехэтажные хоромы с многочисленными переходами и слюдяными окнами. Двор был чисто выметен и замощен дубовыми плахами и вообще располагался заметно выше уровня улицы – чтоб всякая грязь по дождю стекала не во двор, а со двора. Повсюду с крайне деловым видом ходили слуги – парни, девки, женщины – что-то таскали, пололи в огороде траву, пасли домашнюю птицу…
У самых ворот, под высоким раскидистым вязом, виднелась собачья будка, возле которой вызверился цепной пес – огромный, серый, с желтыми подпалинами, зверь, судя по виду – злобный почти до бешенства. На чужаков не лаял – лишь глухо рычал, показывая желтые клыки. Такой укусит, так мало не покажется! Да что там укусит – разорвет.
– Трезор это, псинище, – ухмыляясь, пояснил тиун. – Страж неподкупнейший. Никого не признает, окромя привратника Семена, да – иногда – поварихи Марфы. На ночь с цепи спускаем – ни один тать на усадьбу не сунется – до того лют Трезор!
– Да уж, – Миша с опаскою покосился на пса. – Это что же, он каждую ночь не привязанный бегает? А вдруг кто на двор захочет?
– Ну, так он к избам-то не бежит…
– И все же…
Собака так и рычала, пока все не прошли.
– Ну, как вам? – с явной гордостью, словно бы он сам и был истинным хозяином всего этого богатства, Ефим обвел усадьбу рукою.
– Видать, могущественный человек здесь живет.
– Не здесь, это его вторая усадебка… не самая и богатая. А человек, ты прав, могучий – Софроний Евстратьич, Евстрата Онциферовича сын, боярин знатный! А язм, человечишко – тиун его, управитель.
– Вон оно что… тиун! – уважительно протянул Мокша.
А приятель его, чернявый звонарь Авдей, почему-то вздохнул, грустно так, тяжело, горестно.
– Не вздыхай, паря! – утешил его тиун. – Глянь-ка – как жить тут пригоже! Хотите – и вы тут будете… в надеже, в спокое, в богачестве…
– Уж так-так – и в богачестве? – Михаил счел за нужное усомниться.
– А как же! Онциферовичи верных людей награждают щедро! Вона, избу видите… идемте-ка, покажу…
Располагавшаяся в углу двора, сразу за овином и выгоном, изба – рубленный в обло дом под крышей из серебристой дранки – и в самом деле выглядела неплохо. Высокая клеть, крыльцо, просторная – живи, не хочу – горница с печью, – естественно, топившейся по-черному, полати… Хорошая изба, спору нет. Вот только неуютно тут как-то, не обжито…
– С прошлого лета пуста стоит… – пояснил Ефим. – Парни – холопи боевые – жили, да хозяин-батюшка их в корельску землю послал. Там теперя.
– А что изба?
– Хотите – вы живите! Ясно – не просто так… Избу вам дадим, снедь, прочее… Всю эту купу – отработать надобно будет. Хозяин, вишь, новую конюшню строить затеял, да частокол менять – руки нужны… Три лета проживете – заработаете, уважаемыми людьми станете, а уж дальше сами решайте – тут оставаться аль податься куда…
Сладко пел тиун, ох как сладко. Ребят тянул в кабалу без зазрения совести, Михаил даже почувствовал себя неловко – жалко парней стало. Хотя, с другой стороны – оба изгои – ну куда им деваться? К сильному не прибьешься – сгинешь!
Быстро переглянувшись, парни кивнули и посмотрели на Мишу.
– Согласны, пожалуй.
– Только не на три лета… на одно для начала, – предупредил Михаил.
– Хо… – тиун явно замялся. – Так это… про лето-то я так сказал, просто… Не на срок – за купу работать будете, коли согласны?
– А за что купа-то?
– За пожилое. За избу, за снедь… Сговоримся!
Сговорились, куда уж. Две гривны хозяину должны были возвернуть – в служебном эквиваленте вестимо. Как сказал тиун:
– Сколь на что наробите.
Две гривны серебра – около четырехсот грамм… Интересно, сколько это человеко-дней будет? Или – человеко-лет?
– Смотря как робить, – Ефим нетерпеливо сплюнул. – Втроем конюшню к осени сладите – вот вам, считайте, полгривны. Робяты, лучше нигде не найдете… По рукам?
– По рукам, ладно…
Парни уже давно мысленно согласились – хуже-то уж не будет – куда? Чем изгоем, которого всякий обидит, так лучше уж под сильной рукою – всяко, в голоде не помрешь, а уж работы только лентяи боятся! И жилье, опять же, имеется, и снедь – полный, так сказать, пансион. С этой стороны, не так-то уж и худо жилось зависимому люду, тем более, в богатых-то усадьбах да вотчинах. Однако ж – с другой стороны – воли своей нет, что хозяин скажет – то и выполняй.
Кстати, этот вот тиун, Ефим… он ведь тоже не вольнонаемный – по ряду-договору служит – рядович. Миша с парнями – за купу закабалились – закупы. А еще были пущенки, прощенники, задушные люди, обельные холопы, челядь… Ой, много кого… И кто только о них не писал в свое время: Греков, Тихомиров, Мавродин, Фроянов, Зимин… Михаил еще на первом курсе сдавал монографии… зачетом. Ну, тогда, по молодости-то, социально-экономические структуры его мало интересовали, больше – политика да война.
В общем, сговорились. Тиун только глазом моргнул молодому парню-привратнику, тот живо с улицы видоков привел – свидетелей, людей незаинтересованных, свободных – молотобойца и ученика ювелира. Ну, вот и сладились…
Михаил потянулся:
– Ну, так что – мы в свою избу пойдем, время позднее…
Тиун уже давно потерял весь свой приветливый вид, осклабился:
– Э! На молитву сперва, нехристи! Потом уж – в избу.
– Да, и насчет снеди…
– Какая же вам снедь, коли вы еще ничего не заробили?
Вот она, классовая сущность боярского прихвостня! Правы были Маркс с Энгельсом, ах, как правы – Михаил теперь убеждался в этом на личном примере.
– Что ж нам теперь, с голоду помирать?
– Так в корчме ж только что ели! – вполне справедливо возмутился Ефим, впрочем, немного подумав, тут же смилостивился. – Ин ладно, после вечерни зайдете на летнюю кухню… Марфа, челядинка, что-нибудь сыщет вам… А завтра с утра – пожалует и боярин-батюшка.
Боярин-батюшка… Вон оно теперь как!
В церкви Мише не понравилось – душно и народу полно. Дьячок быстро читал что-то непонятное тихим гнусавым голосом, собравшийся народ его не слушал – толкался, что-то обсуждал, иногда даже – тихонько, но без особого страха – смеялся. И не сказать, чтоб это все были какие-нибудь, не приведи господи, атеисты – молились вполне истово, крестились с размахом, кланялись – вот-вот лбы расшибут. А вот как-то в Святое Писание не вникали. Или это дьячок слишком уж тихо читал?
Отстояв вечерню, пошли обратно на усадьбу – ну, куда же еще-то теперь? Новоявленные закупы – Михаил с Авдеем и Мокшей – и прочие холопы-челядинцы. Выглядели они, надо сказать, вовсе не так уж и грустно – шутили, задирали встречных девок, смеялись. Глядя на них, и ребята повеселели, особенно – Авдей, а то уж совсем было нос повесил.
– Слышь, Михайло… А может, и в самом деле, неплохо здесь будет?
Миша лишь пожал плечами в ответ:
– Может быть, и неплохо. А может… Кто знает? Поживем – увидим.
Ну а пока действительно было неплохо. Даже пес Трезор больше не рычал – видать, привык и спокойно лежал возле своей будки.
Вроде как грозившийся целый день вот-вот пойти дождь так и не хлынул, налетевший с волховских заливных лугов теплый, пахнущий духмяными травами ветерок растащил тучи, высветлив в темнеющем вечернем небе яркую просинь. Оранжевый закатный шар солнца обдал город пожаром, выклюнулись в небе серебристый месяц и звезды. Похоже, завтра не стоило ждать дождя…
Челядинка Марфа – дебелая повариха лет тридцати с мощными бедрами и талией, словно у необхватного дуба – встретила новоявленных закупов не особо приветливо, однако снеди собрала – крынку молока, лепешку, десяток вареных яиц и изрядный шмат жаренной на вертеле рыбины, по виду – лососи или форель. Так что поужинали плотно, даже яйца еще на утро остались. Поужинали да легли спать уже на новом месте, в избе: парни – на полатях, а Михаил – на широкой лавке, подложив под себя спрошенного по пути на конюшне охапку свежего сена.
Утром – до восхода еще! – закупов разбудил тиун. Лично проследил, чтоб умылись, причесались чтоб, даже лапти не забыл прихватить – босоногим. Ходил вокруг, вздыхал, инструктировал:
– Как взъедет в ворота боярин-батюшка, так сразу кланяйтесь в пояс… В ноги токмо не вздумайте кинуться – хозяин того не любит.
– О как! – Миша поднял вверх большой палец. – Слыхали, парни, – не любит!
– От того, что кидаются-то в ноги кто? Всякие просители, челобитчики… надоели они батюшке боярину хуже горькой редьки, – вскользь разъяснил Ефим. – Уж и деваться от них некуда стало… пришлось велеть высечь. И ведь все одно – не унимаются, жалятся друг на дружку, да на меня… Вы-то жалиться, надеюсь, не будете?
– Да не на что пока, – выходя на улицу, хохотнул Михаил. – Ну, где он там, наш хозяин?
Боярин-батюшка, хха!!! Губернатор!
Боярин Софроний Евстратович появился ближе к полудню – а до этого времени все слуги с усадьбы никуда не уходили, ждали. Явился не один – с двумя отроками – наверное, сыновьями или уже внуками. Сед был боярин, лицом красив, представителен: в седле сидел как влитой, борода на ветру развевалась. На голове у боярина шапка соболья, рубаха верхняя до колен, длинная, голубая, на шее – ожерелье узорчатое с самоцветами, пояс с золотыми бляшками на солнце сверкает – глазам больно, – на поясе – меч в красных сафьяновых ножнах, на плечах – плащ зеленого шелка, горностаевым мехом подбитый. Конь под боярином вороной, в золоченой сбруе… Представить даже трудно, сколько вся эта краса стоит? Уж не меньше, чем какой-нибудь там «хаммер»… да «хаммер» что – железяка… а здесь… Конь, конь-то какой! Красавец!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента