Посохов И.. Иваны

Посохов И Н
Иваны

   И. Н. Посохов
   "Иваны"
   В этой повести рассказывается о событиях, происходящих в нашей стране на рубеже тысячелетий, о людях, живущих в современной России.
   ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
   Взявшись хлопотать об издании повестей И.П.Белкина, предлагаемых ныне публике, мы желаем к оным присовокупить...
   А.П.
   И события, которые принудили меня "хлопотать об издании повестей И.
   Постного, "предлагаемых ныне публике", я тоже "желал бы к оным присовокупить"...
   Вот уже полгода, как вернулся я из-за рубежа, а все еще не могу постичь происходящего в родной России. Никак не могу понять ни повальной нищеты, ни богатства кучки избранных, ни бандитизма и террора, захвативших всю Россию, ни, наконец, отчужденности, склочности, мелочности, раздражительности.
   Оказавшись как-то на рынке, я бесцельно бродил вдоль лотков и киосков.
   Вдруг мое внимание привлек громкий скандал около высокого ларька под огромным, ярким зонтом. "Лотерея Global"... Когда до этого я проходил этой дорожкой между бесконечно длинных рядов, ко мне подлетела девица и протянула закнопленные сбоку пакетики.
   - Оторвите кнопочку, - предложила она. Я машинально взял узкий пакетик, оторвал. Выигрыш был на сумму в пять рублей.
   - Возьмите себе, - вернул я выигравший билет. - Я в эти игры не играю.
   - Да вы за кого меня принимаете? - деланно возмутилась девица, пытаясь всучить мне выигравший билет и загораживая дорогу. Но я решительно надавил на нее плечом, и она, отступив с кошачьей ловкостью, обошла меня и переключилась на других...
   Около ларька стояли двое мужчин, женщина и высокий худой человек неопределенной национальности.
   Ведущая торг под огромным зонтом вещала троим, что возможен приз: телевизор фирмы "Sоny" стоимостью 3000 рублей, но приз целесообразно получить деньгами, прямо у нее, а не на фирме. Она даже начинала отсчитывать женщине тысячу рублей, однако потом, как бы сбившись, забрала деньги...
   - Давайте побыстрей получим каждый по "лимону", - повторила женщина.
   Высокий худой мужчина, стоящий справа, никак ничего не мог понять, противился, просил объяснить условия лотереи еще раз. Ведущая торг, недовольная поведением "непонятливого", тут же предложила женщине объединиться с мужчиной, стоящим слева. "Непонятливый" сделал вид, что ему все равно, и сделал новую ставку...
   Вскоре у мужчины слева денег в кошельке не оказалось. Мужчина рядом предложил ему взаймы, но так, чтобы в случае выигрыша тот вернул бы долг с процентами.
   Ставки дошли уже до 1000 рублей. И, конечно, время, отведенное на ставки играющих мужчины и женщины скоро вышло, и "непонятливый" человек "неопределенной национальности" грубо отрезал спиной отступление от ларька. Но "игравшая"
   женщина успела ускользнуть.
   - Плати долг! - потребовал тот, который давал взаймы.
   - Так уговор был, если я в-в-выиграю, - пролопотал пострадавший, сильно заикаясь. - В-в-вы же с-с-сами мне п-п-предложили.
   - Когда я прэдлагал? Ты просыл - я давал. Ну-ка, падла, платы, или отойдем.
   К спорящей компании быстро подошли еще двое дюжих парней. И я видел, как человека, у которого в кошельке не оказалось денег, сшибли на бетон и стали бить ногами. Подняли, прижав к двери павильона и держали так, словно, распятого на кресте. Было страшно смотреть на его разбитое лицо! Как мел белое, забрызганное кровью. Все произошло так быстро, что я даже не успел подумать, чтобы что-то предпринять...
   - Так ему и надо, - услышал я от стоящего рядом молодого человека, который, как и я, был свидетелем этой истории.
   Меня же увиденное так потрясло, что я вбежал внутрь павильона, ища поддержки очевидцев. Но никто ничего не видел и не хотел знать...
   - Ты же все видел! - вернулся я к очевидцу.
   - Ну и что? - сказал тот. - Берут дураков на доверчивость. Выигрыша не дают, а предлагают разыграть побольше. Лохи клюют. И этот начал со стольника.
   - Что, сам отдал? - спросил я.
   - Да нет, сумели выманить... - сказал парень. - Еще одним Иваном будет меньше.
   - Откуда ты знаешь, как его звали? - спохватился я.
   - Слышал, - ответил свидетель и ушел.
   Да что это я! Я не могу постичь, что творится в моей семье. Все не могу спасти нормальные отношения со своей женой Мариной...
   * * *
   Тогда Марина пришла ко мне на работу с десятилетней дочкой Машей. Младшая, Дашутка, осталась с бабушкой, 75-летней тещей, сохранившей, невзирая на преклонный возраст, почти здравый рассудок. По крайней мере, когда при нашей игре в шахматы Маша ходила конем, теща вдруг протестовала.
   - Меня так учил папа, - защищалась Маша.
   - Отец тебя ничему путному не научит, - парировала теща.
   Маша села играть на компьютере. Я все никак не мог закончить переговоры по телефону. Марина от скуки стала рассматривать картины на стенах. Прямо над компьютером висела акварель, выполненная в модернистской манере. На противоположной стене темнела икона...
   - Вот блин, опять сгорела, - выпалила вдруг Маша, увлекшись игрой.
   - Что такое, Маша! Разве так можно говорить? - заметил я, вставая из-за стола. Марина тоже встала.
   - Пойдем домой, Маша! Понавешал тут всякого, - злобно сказала Марина и повела дочь за руку к двери.
   Я бросился с телефонной трубкой им наперерез, но получил грубый толчок локтем.
   - Марина, объясни, пожалуйста, в чем дело? В чем я не прав? - спросил я, но Марина молча отвернулась и хлопнула дверью...
   Как бешеный метался я из угла в угол. В безысходном отчаянии с огромной силой ударил рукой в перегородку, отделяющую кабинет от приемной, и перегородка вдруг треснула, открылась корявая дыра над столом секретарши. На руку пришлось наложить гипс - перелом.
   Я совершенно не мог понять, какое отношение висящие картины имеют к игре Маши на компьютере. Как не мог сейчас понять, почему на моих глазах уничтожили человека лишь за то, что он поверил в выигравший билетик...
   Ведь и он во что-то Верил, на что-то Надеялся, кого-то Любил. И никто не встал на его защиту. Довели страну до ручки, до заикания, думал я. Рынок, дикий и неуправляемый, задушил все то живое, что было в христианских заповедях.
   Бульварные, рублевые газетенки заполнили все переходы, проходы и выходы.
   "Первый кобель Америки..." - вспомнил я заголовок в одной из этих бульварных газет. "Вы перепутали"... - смеялся коллаж на соседней полосе той же газеты.
   Оппозиционные газеты не находят ничего лучшего, кроме как классифицировать недостатки. Никак не могут оставить без внимания, например, художественный кинофильм нашумевшего журналиста-репортера о чеченской войне. Вот уж поистине, кто умеет, тот делает. А кто ничего не делает, тот придумывает классификации.
   А кто и этого не может, тот лезет с предложениями, как лучше классифицировать, думал я.
   Остро чувствовал я свою беспомощность в нынешнем мире и душевную опустошенность.
   * * *
   Мне надо было обрести равновесие. Даже не покой, нет! Хотя бы равновесие.
   Марину я любил. Любил спокойной любовью много видевшего в жизни человека, и разбалансированные отношения с ней никак не принимались моей душой. Душой долго бывшего в отъезде и истосковавшегося по семье человека...
   О девочках я скучал безмерно. В их отсутствие вдруг раскрылась огромная пустота, в которой было пугающе тесно.
   Эти их коробочки от жуков, эти не доклеенные переводные картинки, эти физические следы их детской неугомонности, живости.
   - Компьютер, ты не грусти. Я скоро приду и поиграю с тобой, прощебетала в день разрыва Дашутка. Перед глазами стояла ее неподдельная растерянность до слез. И все слышалось ее звонкое: "Папа! Папа!.." Я любил детей. Они часто играли у меня по вечерам, когда я работал...
   * * *
   Рука в гипсе сильно болела. Физическая боль странным образом усиливала боль душевную. И я согласился на предложение коллеги - бросить все дела и махнуть в дом отдыха. Надо было сменить обстановку.
   Дом отдыха "Буревестник" разместился на территории бывшей княжеской усадьбы в Подмосковье. Это место очаровывало душу...
   Длинные липовые аллеи в парке в пору цветения успокаивали медовым ароматом.
   В жару под липы тянуло укрыться. Круглая, с овальным куполом беседка еще манит уединиться за мраморными колоннами.
   Сказывают, что в княжеские времена флигелей было больше и они разбросаны были по всему парку. "Не чуй горе!", "Приют для приятелей!" носили когда-то такие названия эти флигели.
   Речку, опоясывавшую усадьбу с трех сторон, когда-то трудно было переплыть.
   Теперь, правда, ее легко перешагнуть. Усадьба была действительно местом, где легко жилось, дышалось, работалось.
   Все номера в доме отдыха размещались на втором этаже одного из главных домов усадьбы. Это были бывшие княжеские спальни. К ним вела лестница, поднимающаяся изнутри круглой башни. Лестница, сделав полный виток, приводила на второй этаж, прямо к княжеским покоям, палатам для отдыхающих.
   На первом этаже размещались огромная библиотека, бильярдная, комнаты отдыха и столовая.
   - Ты вот что, уе...-ка отсюдова подобру-поздорову, - сказал лысый здоровяк, который делал в палате погоду. - Нам академики мешают жить, добавил он для убедительности.
   Я мог бы сорваться, возмутиться, однако благоразумие пересилило и я сдержался. Нашел другую палату, в которой были двое, так как другие двое почти никогда не ночевали.
   Климат в палате задавал такой же крутой. Но я учел предыдущий опыт, купил бутылку в магазине, который обслуживал соседнюю с домом отдыха текстильную фабрику.
   Крутой достал из холодильника еще бутылку водки. - Знаешь, почему я разливаю сразу из двух бутылок? - спросил он. - Твоя очень теплая, - и подмигнул соседу, намекая на мое усилие получить их расположение.
   Был час ужина, и мы спустились в столовую на первый этаж, под купол башни...
   * * *
   Мое внимание привлекла только что появившаяся в столовой компания. Они громко разговаривали, шутили, смеялись. Видно, компания журналистов, заехавших поужинать в дом отдыха. Они весело рассаживались за столом.
   - Еда - это наслаждение, - сказала черноволосая женщина.
   - Вот-вот! Тоня, ты абсолютно права, - передразнила надоевшую рекламу крашеная блондинка. - Наслаждение вкусом. - И лукаво спросила: - А любовь?
   Это тоже наслаждение?
   - Это точно! Только вот чем? - спросил смазливый шутник.
   - "Кто не знает - тот отдыхает", - вставила крашеная блондинка безграмотный текст другой рекламы...
   "Видно, в этой стране реклама заменила все, даже начальное образование...
   - с горечью подумал я. - И те же журналисты могут демонстрировать свою чувствительность к языку".
   Конечно, если перевести на русский, то надо было бы просто сказать:
   "Вкусная еда - это наслаждение". И то высокопарно. "Не ходи по косогору - сапоги стопчешь", - усмехнулся я, вспомнив К. Пруткова.
   Я внимательно присмотрелся к той, которая откликнулась на имя Тоня, и, может, даже стал прислушиваться.
   Это была небольшого роста брюнетка с серыми красивыми глазами. У нее была такая теплая фигура, что перехватывало дыхание. Она была так привлекательно проста в общении и так гармонична...
   - Что имеем - не жалеем! Потеряем - плачем, - расслышал я ответ Тони своему невзрачному собеседнику. Интонации в ее голосе точно передавали подавленное душевное состояние.
   - Не печаль бровей, Тоня, - подбодрил ее смазливый. - Что грустить, если мы потеряли даже то, чего не имели, хотя иметь могли бы. И в это твердо верили!
   - Держи хвост морковкой! - сказала ей крашеная блондинка...
   * * *
   Мы с соседями заканчивали трапезу, когда представители второй древнейшей профессии куда-то заторопились, встали и исчезли. Щебетание журналистов, уход Тони взволновали меня. А на душе на удивление стало спокойно.
   В памяти всплыло воспоминание. Как давно это было...
   Я возвратился с работы, как обычно, поздно. Позвонил в дверь - никто не отвечал. Позвонил еще и еще раз - молчание... Пришлось искать ключи в набитом всякой всячиной дипломате.
   Марина лежала около дивана без сознания. Я бросился к ней, положил ее на диван. Дышит, но в себя не приходит. Вызвал бригаду "скорой помощи".
   Губы Марины показались мне синими. Я испугался, не зная, что предпринять.
   Метнулся к столу. На столе на видном месте лежало письмо. Я лихорадочно стал читать:
   "Мой любимый! - писала Марина.- У меня никогда не было никого родней и ближе тебя. Я даже не знала, что я смогу так полюбить.
   Ты так много для меня значишь. Меня никто никогда не любил, не жалел, не ласкал, как ты. Мне так повезло в жизни, что я тебя встретила. Теперь я знаю, что такое любовь..."
   Я попытался нащупать ее пульс. Или мне показалось, что сердце билось?
   Я стал читать дальше.
   "Ты такой чистый, честный человек. Ты очень страдал в жизни за других.
   Так трудно тебе. Я очень хотела, чтобы ты был счастлив. Мне казалось, что я смогу, что я все-таки способна сделать человека, самого мне дорогого, счастливым, спокойным. Чтобы ты забыл обо всем, что было, обо всем том горе, какое ты пережил..."
   "Какая я сволочь! - покраснел я. - А все - этот дикий бизнес. Сделки, сделки... Сделки с совестью..."
   "Я занимаюсь всем и не имею ничего. Я теряю с каждым днем тебя и твою любовь. Я ничего тебе не даю. Такая моя любовь тебе не нужна, ведь тебе плохо, и я не знаю и не могу сделать хорошо, - читал я дальше. Почерк потерял устойчивость.- Но я тебя очень люблю. Я так ждала в жизни тебя.
   Нет, я не ждала, я думала, что ничего такого у меня в жизни не будет. Может быть, выйду замуж, чтобы не быть одной или убить себя на общественной работе.
   Только ты обо мне не думай плохо. Я жила только одним тобой, у меня никого никогда не было и уже не будет. Ты очень хороший. Прости меня за эту последнюю ьолью Я в бога не верю, значит, и никому не нужна. Я не могу без тебя и не могу все бросить ради тебя. Я недостойна твоей любви, - раз я даже не понимаю тебя. Но без тебя я не могу жить, поэтому я решила умереть..."
   Я прекратил чтение, сел рядом с Мариной. Стал внимательно рассматривать черты до боли знакомого лица...
   Бригада "скорой помощи" потребовала ее госпитализации. Я упросил, чтобы Марина осталась дома, чтобы случившееся осталось тайной. Сделал все возможное, и, убедившись, что жизнь Марины вне опасности, бригада уехала.
   - Ты здесь, Илюша? - спросила Марина, очнувшись ночью. - А что со мной?..
   * * *
   Поужинав и проходя мимо стула, на котором сидела Тоня, я обнаружил забытый сверток. Взял его, отделался от сотрапезников шуткой и пошел в парк...
   Дежурный сказал, что журналисты здесь не отдыхают, просто заскочили поужинать.
   Я и сейчас не понимаю, почему я взял этот сверток.
   "Что ж! Случай, точно, не надежен, но щедр!" - думал я, читая повести И. Постного, которые оказались в этом свертке.
   "Главное - отделить человека от семьи и заставить его потерять семейные привычки", - резанули меня в рукописи слова основателя тайной ложи карбонариев.
   "Человек рожден непокорным. Разжигайте в нем это чувство непокорности до пожара. Сейте в семьях отчуждение, раздражительность, склочность, мелочность...."
   - вещал мордастый Пикколо-Тигр.
   Вот они, эти повести.
   И.П.
   ПОВЕСТЬ ПЕРВАЯ
   Памяти Юрия Романькова
   1. ДРУЗЬЯ
   Однако, - нужды нет лукавить,- Душа, минуя давность лет, Той горькой памяти оставить Еще не может, и - нет-нет - В тот самый заступает след.
   А.Твардовский, "За далью даль."
   Словно легкая лента, брошено Калужское шоссе по холмам и лесным массивам.
   В окружении тополей и ракит стада коров безмятежно лежали вдоль него. Журавлиным клином уплывало шоссе в туманную даль. Места эти славились своими березовыми и ореховыми лесами, прозрачными и звонкими. Грибов, орехов в этих местах было так много, что их возили возами, машинами. Места эти славились и вишневыми садами. Весной едва не вся Москва стекалась смотреть бушующее белое море цветущих вишневых деревьев. Славились эти места и боевыми событиями, бывшими и во времена нашествия Наполеона, и в более поздние времена. В честь победы над Наполеоном была поставлена стела у села Коньково. А доты были сооружены защитниками Москвы в период Великой Отечественной войны...
   * * *
   Совхоз "Воронцово", разместившийся по преданию на территории бывшей усадьбы графа Воронцова, когда-то процветал, уходил своими огромными пространствами далеко за горизонт.
   Совхоз снабжал ОГПУ свининой, свежими ягодами и фруктами...
   Отец и мать мои, крестьянские дети, оказались в совхозе "Воронцово"
   по вербовке. Отец работал в совхозе на лошади, мать - в поле.
   - Вместе с председателем раскулачивать дедушку твоего пришли трое, вспоминал отец.
   Обычно малоразговорчивый и кроткий, отец, видно, не мог забыть эту кровоточащую рану.
   - Дедушка твой был хорошим хозяином, как и все в округе. Продавать не продавали, но себя кормили, и гостей было чем накормить, напоить. А нас было семеро: три сына и четыре дочери. Отнимать-то было нечего - корова да хромая лошадь... Ан нет же! Чтоб знали впредь! Не задавались чтоб лишний раз. Знали, чья возьмет и всегда брать будет! - вздыхал отец. - Это относилось больше к дяде твоему, Ивану. Иван председателю был как бельмо на глазу.
   Очень уж они соперничали, любили одну и ту же...
   Отец мой любил своего старшего брата. Деревенские дети всегда тянутся к старшим - словно им не хватает родительского тепла и ласки.
   - Я и тебя-то назвал Иваном в честь брата, - вспомнил отец. - Иван в молодости был красивый. Это теперь сморщился, только и остались орлиные острые глаза над острым носом с горбинкой. А был высокий, стройный, отчаянно смелый!..
   "Ты што пришел-то?" - спросил твой дедушка председателя.
   "Давай-ка составим опись имущества. Того требуют революсьонные правила", - ответил председатель.
   Отец задумчиво помолчал, потом решительно продолжил:
   - По лицу видно было, что врет, оттого становится еще наглее...
   "Ну, что надулась-то? Не обижали пока, а ты уж надулась!" - сказал председатель, глядя на бабушкин живот.
   Председатель всегда все начинал со склоки, с обидного. Установка была такая, что ли? Охоч был до склоки!
   "Ты пока што бабу не трогай!", - сказал дедушка.
   "Не дам я вам никакого имущества", - запричитала в голос бабушка.
   Обида вышибла слезы. Иван загородил мать, увел в сени...
   "Как это не дашь? Будем мы тут с вами вожжаться!" - закричал раздраженно председатель.
   - Не счел даже нужным больше разговаривать с твоим дедом. Конечно же, пришел взять все, и никакая тут не опись!..
   Отец сплюнул с досады.
   - Когда выводили корову, Иван вдруг выскочил из сеней. Вырвал из плетня кол. Со страшной, дикой силой опустил кол на голову председателя. И началась драка... А потом... судили всех. Приписали коллективное убийство. Ивану дали пятнадцать лет, дедушке и двум подбежавшим помочь соседям - по десять лет. Нас с Илюхой не тронули, мы были малы еще, - на этом отец обычно и заканчивал свои воспоминания.
   Хамское отношение ко всему прошлому уничтожило совхоз "Воронцово".
   Красивейшие, круглые башни у въезда в усадьбу превратились словно в беззубых старух. Горько и обидно сейчас смотреть на валяющиеся повсюду груды белых камней, когда-то бисером украшавших эти башни.
   Уничтожен и знаменитый дубовый парк. От парка остались лишь убогий клочок да еще название остановки "Воронцовский парк". Сохранившейся чудом церкви отведен лишь скромный уголок в углу парка...
   Варварское отношение уничтожило даже ту дивную стелу с могучим орлом, распластавшим крылья над вечностью. Разорены доты Великой Отечественной войны.
   * * *
   В той местности, которая примыкала к городской черте Москвы со стороны Калужского шоссе, кроме Cеменовской средней школы ? 55, другой не было.
   Два раза в день к школе тянулись школьники. Цепочка высоковольтных вышек, торопясь мимо парка совхоза "Воронцово", мимо церкви, легко взбегала на школьный холм. Потом, словно получив новый заряд энергии, высотки, также ажурной строчкой, выстроившись в затылок друг к другу, катились к Москве дальше.
   Школа гордо стояла на вершине холма. В ней учились ребята из всех окрестных сел: и из села Семеновское, и из совхоза "Воронцово", и из сел Коньково, Деревлево, Беляево, из Теплого Стана, и санатория "Узкое", и из Мамырей...
   Мы с Иваном Романовым тоже учились в этой школе. Ивана звали дразливые мальчишки Романьком. Был Романек воспитанником детского дома времен войны.
   Как это бывает только в детстве, нас никто, никогда, кроме как по кличкам, не называл. И у меня была кличка Постный. И это было как нельзя кстати - ведь мы были тезки...
   Как и все в те годы, мы были и пионерами, и комсомольцами. А я даже секретарем комитета комсомола школы. Три года подряд...
   Да и то правда - я легко учился и все успевал. И оставалось еще время, которое я с охотой отдавал другим.
   Романек окончил школу на год раньше меня с золотой медалью. Я слышал, что он поступил на химический факультет МГУ, из-за этого теперь мы встречались редко.
   Я тоже, как и Романек, тянул в школе на золото, но меня не утвердили в РОНО, поставили тройку по геометрии.
   Словно громом был я поражен случившимся. Сидел на скамеечке напротив входа в школу и никак не мог отойти от этого потрясения. Я же болтался по райкомам, хорошо знал высокий авторитет школы и не допускал даже мысли, что наша Нина Дмитриевна, обожаемая всеми директриса, могла быть так унижена.
   Нина Дмитриевна, выйдя из школы, подошла, положила мне руку на плечо и сказала:
   - Не горюй, Ваня! Ты все можешь.
   "Ты, Постный, как Иманнуил Кант, - вспомнил я, как сказал Романек, когда пришел как-то в школу навестить Нину Дмитриевну. - По тебе можно часы сверять".
   - А все-таки, что же случилось? - спросил я директрису. - - Да просто твоя работа попала к ним на стол до перерыва на обед, - отшутилась она...
   Экзамены я сдавал теперь на общих основаниях. Я не добрал одного балла в МИФИ и пошел работать монтером на косметическую фабрику неподалеку от дома. Но теперь я пошел на фабрику рабочим, наотрез отказавшись от работы в райкоме комсомола.
   * * *
   - Поступай к нам, - позвал Романек, который был уже на втором курсе химического факультета МГУ.
   И на следующий год я тоже стал студентом МГУ, студентом физического факультета.
   Годы студенчества - лучшие годы в жизни. Нам, студентам, было хорошо, но хотелось, чтобы было еще лучше. Мы верили в свое будущее! Мы надеялись на будущее! Мы любили и были любимы. Наши родные и близкие не чаяли видеть в нас ученых, инженеров, профессоров, академиков...
   Вместе мы встречали пробежками утро. Ходили по выставкам. Вместе проводили все вечера: дискуссии, вечные разговоры о литературе, искусстве, поэзии.
   Вместе мы занимались спортом в сборной МГУ, соперничали в борьбе за факультетские первенства МГУ. И Ломоносов всегда встречал нас, из стоящих друг против друга факультетов, будущих ученых.
   Чарующие похождения на танцы оставили неизгладимые следы в наших молодых душах. Танцы бывали во всех зонах, где жили студенты. И мы ходили во все зоны друг к другу на танцы...
   На одном из вечеров Романек познакомился с русоволосой девушкой Зиной Хлоповой. Зикой, как ее звал Романек. Танцы были в зоне "Е", в которой жили журналисты.
   Сколько восторгов выложил Романек передо мной в те долгие вечера наших бесед о жизни, о счастье! Но никогда еще не говорил столько нежных слов о девушках вообще и об этой девушке с факультета журналистики.
   Романек любил и умел находить людей. И я невольно, как его друг, купался в теплых лучах славы и успеха Ивана Романова...
   Вскоре Зина, окончив факультет, уехала в кемеровскую газету. Романек через год также окончил свой факультет и остался в аспирантуре. Они писали друг другу замечательные письма. "Мне хочется тебя обнять! Ведь не чужие мы друг другу. Иль не в тебе нашел подругу, любимую, сестру и мать!" писал Романек...
   Однажды осенним солнечным днем Зина прилетела в Москву, чтобы быть свидетелем выходящей замуж подруги Гали. Зина позвонила и попросила Романька быть свидетелем от жениха на свадьбе.
   Радости Романька не было предела! Тем более что он знал Илью, который учился курсом старше.
   Едва ли не первый раз в жизни Романек надевал галстук, тщательно причесывался перед зеркалом, словно женился сам.
   - Ты умеешь вязать эти проклятые галстуки? - спросил Романек.
   - Конечно, - ответил я. - А ты распарился-то с чего? - спросил я.
   - У меня предчувствие. Должно что-то произойти, - ответил Романек.
   - Как же может быть иначе-то? Свадьба же, - ответил я. Романек рассеянно смолчал...
   На свадьбе в кафе "Под интегралом" гостям, как обычно, было весело и "горько". Но, когда гости пришли к выводу, что им "горько" и от свидетелей, Зина поцеловала Романька так страстно и так долго, что в тот же вечер Романек предложил Зике руку и сердце...
   * * *
   Галя с Ильей укатили в отпуск, оставив маленькую свою комнатушку пустой.
   На следующий день в той же комнатушке собрались идти в загс уже Романек и Зина.
   Я не мог не быть свидетелем на свадьбе со стороны Романька. Свидетельницей со стороны Зины должна была быть сокурсница, которая собиралась подъехать прямо в загс.
   Я пришел в комнатушку на пять минут раньше, и очень огорчился, что Романек опаздывает. Зина успокоила меня...
   Мы стали ждать, сварили кофе. В окно, словно в зеркало, смотрелся солнечный день бабьего лета. Зина налила в кофе коньяку. Вскоре мы перешли на коньяк без кофе, выпили. Потом выпили еще. И еще...
   Зина села ко мне на колени и зашептала:
   - Ах, мой милый Ванечка! Ванечка! Ванечка!
   Все во мне мутилось, крутилось, дыбилось. И не только от выпитого коньяка...
   Романек пришел слишком поздно.
   Предательство мое мы обсудили с ним на другой день.