Из лесов и из лугов Поспеши к судьбе, И бессмертье и любовь, Что растопит горы льдов, Мы дадим тебе…»
Синий Фарг умиленно глядел на русалок, делая вид, что растроган, бормотал:
— Ну красавицы, ну прелесть, голоса у вас — словно сама вода, само озеро поет…
Ему действительно нравилось их пение, но хвалил он их не поэтому. Он знал, что на дне этого озера, которое так и называлось Лунным, хранится волшебная раковина, в когорой покоится Лунная жемчужина. Он давно проведал про это, но раковина лежала на самом дне глубокого озера. И вот уже двести лет синий Фарг летними ночами сидел на берегу, слушая русалочье пение, и все никак не решался «говорить с ними о жемчужине. Он боялся получить отказ и потерять жемчужину навсегда.
Он знал, что Лунная жемчужина выполнит любое желание. Хотя только одно. А ему ничего и не нужно было, кроме одного. Он не хотел оставаться синим. Это была заветная мечта — стать обыкновенным — желтым, серым, коричневым, — любым! Как все нормальные звери или даже люди… но только не синим.
Он уже думал над тем, чтобы достать раковину днем, когда русалки спят. Сам он нырнуть на такую глубину не мог. Единственная, кто могла бы это сделать — выдра Бара. Но она ненавидела синего Фарга. Когда-то, несколько лет назад, однажды ночью желтоглазая Неясыть принесла к нему в Канаву выдренка. Из почтения к Лешему. И чтобы потом рассчитывать на его покровительство.
Гладкая мокрая Бара прибежала тогда к Канаве, волоча твой массивный хвост. Она умоляла синего Фарга. Она предлагала ему рыбу, обещала любых мелких зверей…
О раковине она просто не вспомнила. Не вспомнил и он. Он всегда думал о раковине в связи с русалками. И только потом, когда он отдал выдренка подлешику Фиру, когда гот расправился с малышом, только тогда вдруг Фарга осенило. Он понял, что буквально выпустил жемчужину из рук. Он тогда плакал настоящими искренними слезами.
Сидя на берегу и слушая русалочье пение, он представлял себе в воображении Лунную жемчужину. Она виделась ему в приоткрытой раковине и сияла перед его мысленным взором, словно сделанная из кусочка луны — яркая, слепящая, желанная… От этого песни русалок казались ему еще более приятными.
— Что задумался, родственник? — крикнула Галла, — мы уж давно не поем, а у тебя такое мечтательное выражение на лице. Как будто ты помолодел лет на триста…
Обе русалки громко и весело засмеялись. Их смех зазвенел, отражаясь от лунной глади озера, взметнулся ввысь, и листья прибрежных осин и берез затрепетали. Серебряные отзвуки русалочьего смеха повторялись и множились, усиленные полуночным эхом, и казалось, что этот манящий, Загадочный и мелодичный звон исходит теперь от деревьев, от кустов можжевельника, от скал и камней, от лунного Света.
— Эх, красавицы, — вздохнул Фарг, — пришли бы хоть в гости ко мне. Я бы тоже развлек вас, показал кое-что…
— Это в Канаву, что ль? — поинтересовалась Лумма, — так у нас вода почище.
— Ну зачем же… в Канаву… вовсе и не в Канаву… Ну в Лес, что ли…
Русалки снова заливисто засмеялись и заскользили по лунной воде озера.
И вдруг Фарг осознал, понял до горечи обидное: у него, у Лешего, кому весь Лес должен принадлежать, кроме Канавы, ничего и нет. Даже гостей пригласить некуда. В Канаву, понятно, никто и не пойдет добровольно… Вот оно как.
Он некоторое время сидел в задумчивости, наблюдая за быстрой игрой подружек. Привыкший к влаге, к воде, он хорошо видел сквозь толщу Лунного озера скольжение русалок, их изящный подводный полет, и ему казалось, что если бы он смог достать Лунную жемчужину, то жизнь его стала бы так же легка и прекрасна, как движения этих подводных девушек. Он бы перестал быть синим…
8. КАМЕНЬ БЕДЫ
9. ПОДЛЕШИК
10. ПРЕДАТЕЛЬСТВО СОВЫ НЕЯСЫТИ
11. ОЛЕНИЙ ВОЖДЬ
Синий Фарг умиленно глядел на русалок, делая вид, что растроган, бормотал:
— Ну красавицы, ну прелесть, голоса у вас — словно сама вода, само озеро поет…
Ему действительно нравилось их пение, но хвалил он их не поэтому. Он знал, что на дне этого озера, которое так и называлось Лунным, хранится волшебная раковина, в когорой покоится Лунная жемчужина. Он давно проведал про это, но раковина лежала на самом дне глубокого озера. И вот уже двести лет синий Фарг летними ночами сидел на берегу, слушая русалочье пение, и все никак не решался «говорить с ними о жемчужине. Он боялся получить отказ и потерять жемчужину навсегда.
Он знал, что Лунная жемчужина выполнит любое желание. Хотя только одно. А ему ничего и не нужно было, кроме одного. Он не хотел оставаться синим. Это была заветная мечта — стать обыкновенным — желтым, серым, коричневым, — любым! Как все нормальные звери или даже люди… но только не синим.
Он уже думал над тем, чтобы достать раковину днем, когда русалки спят. Сам он нырнуть на такую глубину не мог. Единственная, кто могла бы это сделать — выдра Бара. Но она ненавидела синего Фарга. Когда-то, несколько лет назад, однажды ночью желтоглазая Неясыть принесла к нему в Канаву выдренка. Из почтения к Лешему. И чтобы потом рассчитывать на его покровительство.
Гладкая мокрая Бара прибежала тогда к Канаве, волоча твой массивный хвост. Она умоляла синего Фарга. Она предлагала ему рыбу, обещала любых мелких зверей…
О раковине она просто не вспомнила. Не вспомнил и он. Он всегда думал о раковине в связи с русалками. И только потом, когда он отдал выдренка подлешику Фиру, когда гот расправился с малышом, только тогда вдруг Фарга осенило. Он понял, что буквально выпустил жемчужину из рук. Он тогда плакал настоящими искренними слезами.
Сидя на берегу и слушая русалочье пение, он представлял себе в воображении Лунную жемчужину. Она виделась ему в приоткрытой раковине и сияла перед его мысленным взором, словно сделанная из кусочка луны — яркая, слепящая, желанная… От этого песни русалок казались ему еще более приятными.
— Что задумался, родственник? — крикнула Галла, — мы уж давно не поем, а у тебя такое мечтательное выражение на лице. Как будто ты помолодел лет на триста…
Обе русалки громко и весело засмеялись. Их смех зазвенел, отражаясь от лунной глади озера, взметнулся ввысь, и листья прибрежных осин и берез затрепетали. Серебряные отзвуки русалочьего смеха повторялись и множились, усиленные полуночным эхом, и казалось, что этот манящий, Загадочный и мелодичный звон исходит теперь от деревьев, от кустов можжевельника, от скал и камней, от лунного Света.
— Эх, красавицы, — вздохнул Фарг, — пришли бы хоть в гости ко мне. Я бы тоже развлек вас, показал кое-что…
— Это в Канаву, что ль? — поинтересовалась Лумма, — так у нас вода почище.
— Ну зачем же… в Канаву… вовсе и не в Канаву… Ну в Лес, что ли…
Русалки снова заливисто засмеялись и заскользили по лунной воде озера.
И вдруг Фарг осознал, понял до горечи обидное: у него, у Лешего, кому весь Лес должен принадлежать, кроме Канавы, ничего и нет. Даже гостей пригласить некуда. В Канаву, понятно, никто и не пойдет добровольно… Вот оно как.
Он некоторое время сидел в задумчивости, наблюдая за быстрой игрой подружек. Привыкший к влаге, к воде, он хорошо видел сквозь толщу Лунного озера скольжение русалок, их изящный подводный полет, и ему казалось, что если бы он смог достать Лунную жемчужину, то жизнь его стала бы так же легка и прекрасна, как движения этих подводных девушек. Он бы перестал быть синим…
8. КАМЕНЬ БЕДЫ
Юркий и ловкий Хурт спешил к барсукам, к семье Тина. Он испытывал неловкость перед старым приятелем, что не смог тогда, три ночи назад на Празднике, поговорить толком, что струсил, и понимал, что Тин и Тина видели это. Он и сейчас трусил, но не признавался в этом даже самому себе.
Неподалеку от жилища Тина он замер, принюхиваясь и прислушиваясь. Шерсть Хурта поднялась дыбом, надо было немедленно бежать: в ноздри наплывал густой волной грозный запах волка.
Хурт бесшумно попятился, но не успел он сделать и трех шагов, как его окликнули.
— Стой! — спокойно и жестко прозвучал окрик.
Хорек обернулся, глаза его наполнились ужасом. Сзади него, в двух шагах стоял крупный взрослый волк.
Хурту хотелось вжаться в землю, слиться с этой землей, исчезнуть… Но этого было нельзя, и он растерянно и обреченно замер.
— Не бойся, мы не на охоте, — успокоил его Зер, видя испуг зверька, — а ты что здесь делаешь, юркий Хурт?
— Да я, да… вот… к Тину пришел. Навестить старого приятеля. Первый испуг прошел, и Хурт начал соображать. Он уже заметил лежащую поодаль в кустах, у самого входа в нору Гина крупную серую волчицу.
— А вы, простите, барсуков пришли ловить? — спросил он, набравшись храбрости, срывающимся робким голосим.
— Да не ловить! Мы их охраняем. Таков приказ отца Вергила, — пояснил Зер.
Услышав это, Хурт окончательно успокоился. Он понял теперь, что волки ни его, ни барсуков не тронут.
— А… от кого охраняете-то? — хорек, конечно, понял от кого. Но на всякий случай спросил.
— А ты сам куда идешь-то?
— Да я же сказал, к Тину.
— Ну вот и иди. Да побыстрей! — добавил Зер. Этот хорек Хурт своей болтливостью уже начал его раздражать.
Не дожидаясь повторного приказа, Хурт юркнул в нору.
Жилище барсуков было просторным, глубоким, имело много выходов на поверхность. Все туннели сходились в главную пещеру, высокий потолок которой был аккуратно внахлест выстелен берестой, скрепленной ивовыми прутьями.
По всему полу подземной пещеры было настелено много сена, пахучего и мягкого, которое дважды в год меняли — в начале и в конце лета.
В самой середине пещеры лежал небольшой, величиной с три барсучьих головы, треугольный камень. Он был воткнут в пол острием и одной широкой плоскостью обращен вверх, чтобы можно было что-то положить. Отец-барсук Гин всегда на нем обедал. Так уж повелось в этом подземном степенном семействе: сначала обедал Тин, потом все остальные. Завтракали и ужинали барсуки снаружи, в Лесу, мм, где находили корм, а на обед приносили пищу в дом.
Камень посреди пещеры нужен был Тину только раз в сутки — во время обеда, а торчал из пола всегда. Тина, барсучата, да и сам отец сколько уж раз ушибались, натыкаясь на него. И каждый раз, когда барсучонок плакал, набив себе шишку на ножке, или сам Тин ворчал, потирая о стенку ушибленный бок, мать-барсучиха говорила:
— Да убери ты этот камень! Беда с ним одна. Убери!
— Эх, Тина, Тина… — вздыхал отец-барсук, — если б ты ›нала, как ты права, — мой отец, когда был уже стар и чувствовал, что скоро уйдет из мира живых, рассказал мне, что это и есть Камень Беды. И вовсе не потому, что мы об него стукаемся по забывчивости. А потому, что он беду должен принести. Я не верил в это, а теперь вот, пожалуй, и правда. Вот она беда. Может, жить осталось всего поллуны, не больше…
— Тише ты, старый, детей-то не пугай, может, и обойдется еще.
— Хоть я и барсук, а не волк, но так легко я им не дамся, этим лешим.
Снаружи зашуршал осыпающийся под чужими ногами песок. Тин и Тина насторожились. Кто бы это? Давно уж к ним никто не ходит. Для беды, для самого страшного еще срок не подошел, — рано, но они все равно тревожно вздрогнули.
Мгновенно перед ними нос к носу вырос юркий Хурт.
— Ух ты! Привет, Тин! Привет, Тина! — он пожал им лапы — поздоровался.
— Ух, ты! — снова никак не мог отдышаться хорек.
— Да ты чего? Устал, что ли? Раньше за тобой не замечали. Может, стареешь? — улыбнулась Тина.
— Да нет, друзья, просто испугался.
— Кого? — в один голос спросили барсуки.
— Как кого? Поставили себе тут охрану, какой сама Царица Ночи позавидует!
— Какую еще охрану? — ворчливо спросил Тин, уверенный, что Хурт его разыгрывает.
— Ты что, и вправду не знаешь?
— Да нет… — Тин и Тина удивленно уставились на гостя.
— Да… Вот оно, племя старого Вергила — бесшумно, незаметно… Вашу нору наверху охраняют два здоровенных волка. Так и сказали мне — приказ старого Вергила — охранять! Теперь, я думаю, лешие вас не посмеют тронуть. Ведь волки сразу своих позовут. Как завоют!… Да и эти двое — будь здоров! Подлешик и не сунется! А сам Леший понимает, что это только дежурные волки. Ну… Бреха, конечно, и десяток побьет, пожалуй… Ничего тут не поделаешь. Но я думаю, что теперь твое семейство в обиду не дадут. Раз уж сам старый Вергил велел…
— Дай-то бог! — вздохнула Тина.
Юркий Хурт очень любил порассуждать о всяких там битвах и делах, хотя сам мог воевать только с тетеревами да рябчиками. Даже с Неясытью ссориться не решался.
Все трое посидели, помолчали. Четверо барсучат сладко и беззаботно спали в другом углу пещеры, свернувшись на сене.
Но долго сидеть в покое Хурт не мог, недаром все в Лесу звали его юрким. Он встал и снова стал рассказывать, как пробирался сюда, — слишком сильным было впечатление от встречи с волками.
— Выглянул я из-за куста, — начал он, — как учуял их дух. И так страшно вдруг стало, что хоть беги! И я тогда…
Хурт прыгнул в сторону, чтобы показать, что он тогда делал…
— Ой! — вскрикнул он, — что это тут у тебя, все ноги Переломать можно… А, вот оно что! Да я об этот камень уже не раз бока обивал! И когда ты его выбросишь, Тин?
— Ты знаешь, Хурт, он мне вообще нравится, привык Я к нему. Но вот недавно, вспомнив, что этот камень может беду принести, решил я его все-таки вынести. Думаю, ладно, подожду до вечера, отдохну, потом после сна и вынесу. Лег спать на дневку. И приснился мне очень странный сон. Будто схватили меня уже Леший и подлешик, да и ведьма тут, и Неясыть кричит, в общем, уже и барсучат защитить некому. Тащат они нас по ночному Лесу в свою Канаву. Чувствую — конец! И вдруг среди черной ночи Ясное Солнишко появилось. Ведьма и лешие как шарахнулись под елки, да за валуны, прижались к земле, будто их и не было вовсе. А Ясное Солнышко улыбается мне и говорит: «Не бойся беды, добрый Тин! Но Камень Беды не выбрасывай. Когда этот Камень будет найден его хозяином, он принесет тебе спасение! Возвращайся в нору со своей семьей. Доброго пути тебе, добрый Тин!» А я настолько растерялся и, что даже спасибо не сказал, так и стоял, разинув рот…
— Вот это да… — выдохнул юркий Хурт, — береги, братец, этот Камень. Может, и правда спасение в нем. Я сам в сны очень верю, но вот уж давно не вижу снов, может, устаю слишком на охоте?
— Да, Тин… А мне ты уж и не сказал ничего, — посетовала Тина.
— Да что говорить-то?
— Про сон…
— Так сон ведь только! Правда это? Неправда? Кто знает! Но Камень Беды я уж теперь не трону. Пусть себе стоит. Да он и пещеру украшает.
Неподалеку от жилища Тина он замер, принюхиваясь и прислушиваясь. Шерсть Хурта поднялась дыбом, надо было немедленно бежать: в ноздри наплывал густой волной грозный запах волка.
Хурт бесшумно попятился, но не успел он сделать и трех шагов, как его окликнули.
— Стой! — спокойно и жестко прозвучал окрик.
Хорек обернулся, глаза его наполнились ужасом. Сзади него, в двух шагах стоял крупный взрослый волк.
Хурту хотелось вжаться в землю, слиться с этой землей, исчезнуть… Но этого было нельзя, и он растерянно и обреченно замер.
— Не бойся, мы не на охоте, — успокоил его Зер, видя испуг зверька, — а ты что здесь делаешь, юркий Хурт?
— Да я, да… вот… к Тину пришел. Навестить старого приятеля. Первый испуг прошел, и Хурт начал соображать. Он уже заметил лежащую поодаль в кустах, у самого входа в нору Гина крупную серую волчицу.
— А вы, простите, барсуков пришли ловить? — спросил он, набравшись храбрости, срывающимся робким голосим.
— Да не ловить! Мы их охраняем. Таков приказ отца Вергила, — пояснил Зер.
Услышав это, Хурт окончательно успокоился. Он понял теперь, что волки ни его, ни барсуков не тронут.
— А… от кого охраняете-то? — хорек, конечно, понял от кого. Но на всякий случай спросил.
— А ты сам куда идешь-то?
— Да я же сказал, к Тину.
— Ну вот и иди. Да побыстрей! — добавил Зер. Этот хорек Хурт своей болтливостью уже начал его раздражать.
Не дожидаясь повторного приказа, Хурт юркнул в нору.
Жилище барсуков было просторным, глубоким, имело много выходов на поверхность. Все туннели сходились в главную пещеру, высокий потолок которой был аккуратно внахлест выстелен берестой, скрепленной ивовыми прутьями.
По всему полу подземной пещеры было настелено много сена, пахучего и мягкого, которое дважды в год меняли — в начале и в конце лета.
В самой середине пещеры лежал небольшой, величиной с три барсучьих головы, треугольный камень. Он был воткнут в пол острием и одной широкой плоскостью обращен вверх, чтобы можно было что-то положить. Отец-барсук Гин всегда на нем обедал. Так уж повелось в этом подземном степенном семействе: сначала обедал Тин, потом все остальные. Завтракали и ужинали барсуки снаружи, в Лесу, мм, где находили корм, а на обед приносили пищу в дом.
Камень посреди пещеры нужен был Тину только раз в сутки — во время обеда, а торчал из пола всегда. Тина, барсучата, да и сам отец сколько уж раз ушибались, натыкаясь на него. И каждый раз, когда барсучонок плакал, набив себе шишку на ножке, или сам Тин ворчал, потирая о стенку ушибленный бок, мать-барсучиха говорила:
— Да убери ты этот камень! Беда с ним одна. Убери!
— Эх, Тина, Тина… — вздыхал отец-барсук, — если б ты ›нала, как ты права, — мой отец, когда был уже стар и чувствовал, что скоро уйдет из мира живых, рассказал мне, что это и есть Камень Беды. И вовсе не потому, что мы об него стукаемся по забывчивости. А потому, что он беду должен принести. Я не верил в это, а теперь вот, пожалуй, и правда. Вот она беда. Может, жить осталось всего поллуны, не больше…
— Тише ты, старый, детей-то не пугай, может, и обойдется еще.
— Хоть я и барсук, а не волк, но так легко я им не дамся, этим лешим.
Снаружи зашуршал осыпающийся под чужими ногами песок. Тин и Тина насторожились. Кто бы это? Давно уж к ним никто не ходит. Для беды, для самого страшного еще срок не подошел, — рано, но они все равно тревожно вздрогнули.
Мгновенно перед ними нос к носу вырос юркий Хурт.
— Ух ты! Привет, Тин! Привет, Тина! — он пожал им лапы — поздоровался.
— Ух, ты! — снова никак не мог отдышаться хорек.
— Да ты чего? Устал, что ли? Раньше за тобой не замечали. Может, стареешь? — улыбнулась Тина.
— Да нет, друзья, просто испугался.
— Кого? — в один голос спросили барсуки.
— Как кого? Поставили себе тут охрану, какой сама Царица Ночи позавидует!
— Какую еще охрану? — ворчливо спросил Тин, уверенный, что Хурт его разыгрывает.
— Ты что, и вправду не знаешь?
— Да нет… — Тин и Тина удивленно уставились на гостя.
— Да… Вот оно, племя старого Вергила — бесшумно, незаметно… Вашу нору наверху охраняют два здоровенных волка. Так и сказали мне — приказ старого Вергила — охранять! Теперь, я думаю, лешие вас не посмеют тронуть. Ведь волки сразу своих позовут. Как завоют!… Да и эти двое — будь здоров! Подлешик и не сунется! А сам Леший понимает, что это только дежурные волки. Ну… Бреха, конечно, и десяток побьет, пожалуй… Ничего тут не поделаешь. Но я думаю, что теперь твое семейство в обиду не дадут. Раз уж сам старый Вергил велел…
— Дай-то бог! — вздохнула Тина.
Юркий Хурт очень любил порассуждать о всяких там битвах и делах, хотя сам мог воевать только с тетеревами да рябчиками. Даже с Неясытью ссориться не решался.
Все трое посидели, помолчали. Четверо барсучат сладко и беззаботно спали в другом углу пещеры, свернувшись на сене.
Но долго сидеть в покое Хурт не мог, недаром все в Лесу звали его юрким. Он встал и снова стал рассказывать, как пробирался сюда, — слишком сильным было впечатление от встречи с волками.
— Выглянул я из-за куста, — начал он, — как учуял их дух. И так страшно вдруг стало, что хоть беги! И я тогда…
Хурт прыгнул в сторону, чтобы показать, что он тогда делал…
— Ой! — вскрикнул он, — что это тут у тебя, все ноги Переломать можно… А, вот оно что! Да я об этот камень уже не раз бока обивал! И когда ты его выбросишь, Тин?
— Ты знаешь, Хурт, он мне вообще нравится, привык Я к нему. Но вот недавно, вспомнив, что этот камень может беду принести, решил я его все-таки вынести. Думаю, ладно, подожду до вечера, отдохну, потом после сна и вынесу. Лег спать на дневку. И приснился мне очень странный сон. Будто схватили меня уже Леший и подлешик, да и ведьма тут, и Неясыть кричит, в общем, уже и барсучат защитить некому. Тащат они нас по ночному Лесу в свою Канаву. Чувствую — конец! И вдруг среди черной ночи Ясное Солнишко появилось. Ведьма и лешие как шарахнулись под елки, да за валуны, прижались к земле, будто их и не было вовсе. А Ясное Солнышко улыбается мне и говорит: «Не бойся беды, добрый Тин! Но Камень Беды не выбрасывай. Когда этот Камень будет найден его хозяином, он принесет тебе спасение! Возвращайся в нору со своей семьей. Доброго пути тебе, добрый Тин!» А я настолько растерялся и, что даже спасибо не сказал, так и стоял, разинув рот…
— Вот это да… — выдохнул юркий Хурт, — береги, братец, этот Камень. Может, и правда спасение в нем. Я сам в сны очень верю, но вот уж давно не вижу снов, может, устаю слишком на охоте?
— Да, Тин… А мне ты уж и не сказал ничего, — посетовала Тина.
— Да что говорить-то?
— Про сон…
— Так сон ведь только! Правда это? Неправда? Кто знает! Но Камень Беды я уж теперь не трону. Пусть себе стоит. Да он и пещеру украшает.
9. ПОДЛЕШИК
Морщинистый и седой подлешик был родом из дальних Краев. Здесь, в Лесу, он жил не более ста лет. Звери, птицы, конечно, не знали этого, потому что их век намного короче, но кое-кто знал. И подлешик понимал это и тревожился.
Все дело было в том, что у него судьба сложилась нелегко, и он повидал многое на своем пути. Еще когда он был доверчивым и юным лешененком, в Край Синих Дубрав, где он тогда жил, прилетел заморский Змей Огнедув, который сжигал деревья, а зверей, людей и даже леших просто поедал.
Все живое попряталось от свирепого и прожорливого Огнедува, и тогда ему очень понадобились подручные из местных жителей, чтобы указать, где прячутся звери, птицы, лешие, чтобы выдать беглецов ему на съедение.
Вот тогда и подвернулся Змею лешененок Фир. Маленький лешененок еще не был подлым и кровожадным, но уже от рождения трусливым был. Это и решило его судьбу.
Сначала Змей, схватив его, хотел отправить в пасть. Но, увидев, как он трясется от страха и угодливо смотрит в змеевы выпученные глаза, сообразил, что от этого лешененка может быть большая польза. Тем более, что еды-то в этом дохляке — на один зуб. Фир и теперь — будучи в подлешиках — мелок, а тогда и вообще действительно был — на один глоток Змею.
— А ну, лешененок, — прохрипел Огнедув, — а ну, как я тебя отпущу?
Фир от страха только лязгал зубами. Змей встряхнул его:
— Ну, что трясешься? Отвечай, будешь мне служить верно?
И Фир вдруг торопливо, захлебываясь, сгибаясь в три погибели, забормотал:
— Конечно, конечно, конечно, конечно! О великий покоритель земли! О всесильный, всемогущий Огнедув! Я буду служить вам так, как не служил вам никто! — и откуда только слова-то он такие отыскал, ведь и не учился нигде.
Змей довольно ухмыльнулся, приоткрыв широкую плоскую пасть, сплюнул черную слюну, и трава тотчас задымилась.
— Ладно. Иди и ищи, где они прячутся. И первыми давай мне своих леших и лешенят. Ты лучше всех знаешь, где они затаились!
— Бегу, о великий!
Так Фир стал предателем своего Края Синих Дубрав, своего лешачьего народа.
Много ночей он подглядывал и вынюхивал, выискивая жертвы для Огнедува. Указывал Змею, где они прячутся, сам волок тех, кто был послабей, с кем мог справиться самостоятельно.
А однажды, когда Фир выдал Змею взрослого молодого пешего, Огнедув неожиданно сказал:
— Ну-ка, иди сюда, помощник, попей-ка лешачьей кровушки!
— Да я не могу, о великий, пощади!
Змей засмеялся своим скрипучим смехом, вытянув черный узкий язык до самой земли, и от этого смеха потрескались три ближайших столетних дуба.
— Сможешь! — Змей снова засмеялся.
У него была широкая плоская светло-серая голова С большими выпученными красными глазами. Длинный хвост С зубчатым гребнем постоянно находился в движении, метался из стороны в сторону. Из пасти Змея всегда шел легкий дымок, а когда Огнедув свирепел, он изрыгал длинные Снопы пламени.
— Сможешь, сможешь! А то я тебя разжую первого, а потом уж его. Пей! Мы с тобой должны быть связаны Кровью. А то и меня предашь! — Огнедув опять хрипло лосмеялся.
С тех самых пор Фир стал кровопийцей.
Змей Огнедув властвовал в Синих Дубравах несколько Пет. Потом нашлись смелые и сильные звери, прогнали его и где-то в дальних краях добили. Так уж устроена жизнь, что рано или поздно, а Змея-завоевателя прогоняют. Одновременно со Змеем исчез из Синих Дубрав и подлешик. Ему там просто нельзя было оставаться. В Лесу, куда подлешик явился, о предательстве его не знал никто. Тем бопее синий Фарг. По Великим Болотным Правилам лешие не могли враждовать, воевать друг с другом или с кем-то из своего племени. А предательство считалось самым тяжким преступлением. За это полагалась смерть. И поэтому подлешик хранил в строжайшей тайне все, связанное с его прежней жизнью. Он скрывал название мест, откуда прибыл, надеялся, что в Лесу забыли, что он не всегда жил здссь. Но особенно ему тревожиться было нечего. Он знал, что никто из тех, кого он выдал Змею, не остался в живых. Даже деревья, которые видели его предательство, были сожжены. Огнедув не любил оставлять свидетелей. И подлешик верно служил могущественному Фаргу.
Жил Фир неподалеку от Канавы своего покровителя, где на небольшом возвышении стояла старая сосна. Под корнями этой сосны он когда-то вырыл себе яму, выстелил ее мхами, пересадив их осторожно вместе с корнями и почвой, чтобы мхи прижились. Живые мхи и делали яму влажной. И в этой яме, устланной мягким и влажным ковром зеленых сфагновых мхов, подлешик жил, спал, считая ее своим домом.
Еще у него было маленькое увлечение. Он собирал жуков. Не ел, а именно собирал. На корнях сосны, вверху его просторной ямы, Фир держал развешенными высушенных жуков. Они были нанизаны на жилы, вытянутые в свое время подлешиком из жертв, казненных в Канаве.
Жуки-олени, носороги, бронзовики, навозники, дровосеки, майские — каких только здесь не было! Они красовались на тонких жилах, прикрытые сверху от ветра и посторонних глаз берестой. Когда спустя десятилетия от воздействия влаги и воздуха жуки ветшали, подлешик менял их на свежих.
Может быть, отчасти из-за страсти к жукам подлешик Фир питал устойчивую неприязнь к барсучьему семейству, для которого жуки были любимым кушаньем. Фиру казалось, что эти паршивые барсуки съедают самых лучших, редких и самых красивых жуков, которые по справедливости должны были красоваться у него в коллекции.
Поскольку жилище подлешика располагалось чуть выше Канавы, он, будучи дома, как бы оберегал покой синего Фарга и спокойную болотно-застойную тишину Канавы.
Находясь в своем доме, в своей яме под сосной, подлешик всегда спал, выставив свое огромное правое ухо наружу, и чутко, даже во сне улавливал все звуки и шорохи Леса…
Все дело было в том, что у него судьба сложилась нелегко, и он повидал многое на своем пути. Еще когда он был доверчивым и юным лешененком, в Край Синих Дубрав, где он тогда жил, прилетел заморский Змей Огнедув, который сжигал деревья, а зверей, людей и даже леших просто поедал.
Все живое попряталось от свирепого и прожорливого Огнедува, и тогда ему очень понадобились подручные из местных жителей, чтобы указать, где прячутся звери, птицы, лешие, чтобы выдать беглецов ему на съедение.
Вот тогда и подвернулся Змею лешененок Фир. Маленький лешененок еще не был подлым и кровожадным, но уже от рождения трусливым был. Это и решило его судьбу.
Сначала Змей, схватив его, хотел отправить в пасть. Но, увидев, как он трясется от страха и угодливо смотрит в змеевы выпученные глаза, сообразил, что от этого лешененка может быть большая польза. Тем более, что еды-то в этом дохляке — на один зуб. Фир и теперь — будучи в подлешиках — мелок, а тогда и вообще действительно был — на один глоток Змею.
— А ну, лешененок, — прохрипел Огнедув, — а ну, как я тебя отпущу?
Фир от страха только лязгал зубами. Змей встряхнул его:
— Ну, что трясешься? Отвечай, будешь мне служить верно?
И Фир вдруг торопливо, захлебываясь, сгибаясь в три погибели, забормотал:
— Конечно, конечно, конечно, конечно! О великий покоритель земли! О всесильный, всемогущий Огнедув! Я буду служить вам так, как не служил вам никто! — и откуда только слова-то он такие отыскал, ведь и не учился нигде.
Змей довольно ухмыльнулся, приоткрыв широкую плоскую пасть, сплюнул черную слюну, и трава тотчас задымилась.
— Ладно. Иди и ищи, где они прячутся. И первыми давай мне своих леших и лешенят. Ты лучше всех знаешь, где они затаились!
— Бегу, о великий!
Так Фир стал предателем своего Края Синих Дубрав, своего лешачьего народа.
Много ночей он подглядывал и вынюхивал, выискивая жертвы для Огнедува. Указывал Змею, где они прячутся, сам волок тех, кто был послабей, с кем мог справиться самостоятельно.
А однажды, когда Фир выдал Змею взрослого молодого пешего, Огнедув неожиданно сказал:
— Ну-ка, иди сюда, помощник, попей-ка лешачьей кровушки!
— Да я не могу, о великий, пощади!
Змей засмеялся своим скрипучим смехом, вытянув черный узкий язык до самой земли, и от этого смеха потрескались три ближайших столетних дуба.
— Сможешь! — Змей снова засмеялся.
У него была широкая плоская светло-серая голова С большими выпученными красными глазами. Длинный хвост С зубчатым гребнем постоянно находился в движении, метался из стороны в сторону. Из пасти Змея всегда шел легкий дымок, а когда Огнедув свирепел, он изрыгал длинные Снопы пламени.
— Сможешь, сможешь! А то я тебя разжую первого, а потом уж его. Пей! Мы с тобой должны быть связаны Кровью. А то и меня предашь! — Огнедув опять хрипло лосмеялся.
С тех самых пор Фир стал кровопийцей.
Змей Огнедув властвовал в Синих Дубравах несколько Пет. Потом нашлись смелые и сильные звери, прогнали его и где-то в дальних краях добили. Так уж устроена жизнь, что рано или поздно, а Змея-завоевателя прогоняют. Одновременно со Змеем исчез из Синих Дубрав и подлешик. Ему там просто нельзя было оставаться. В Лесу, куда подлешик явился, о предательстве его не знал никто. Тем бопее синий Фарг. По Великим Болотным Правилам лешие не могли враждовать, воевать друг с другом или с кем-то из своего племени. А предательство считалось самым тяжким преступлением. За это полагалась смерть. И поэтому подлешик хранил в строжайшей тайне все, связанное с его прежней жизнью. Он скрывал название мест, откуда прибыл, надеялся, что в Лесу забыли, что он не всегда жил здссь. Но особенно ему тревожиться было нечего. Он знал, что никто из тех, кого он выдал Змею, не остался в живых. Даже деревья, которые видели его предательство, были сожжены. Огнедув не любил оставлять свидетелей. И подлешик верно служил могущественному Фаргу.
Жил Фир неподалеку от Канавы своего покровителя, где на небольшом возвышении стояла старая сосна. Под корнями этой сосны он когда-то вырыл себе яму, выстелил ее мхами, пересадив их осторожно вместе с корнями и почвой, чтобы мхи прижились. Живые мхи и делали яму влажной. И в этой яме, устланной мягким и влажным ковром зеленых сфагновых мхов, подлешик жил, спал, считая ее своим домом.
Еще у него было маленькое увлечение. Он собирал жуков. Не ел, а именно собирал. На корнях сосны, вверху его просторной ямы, Фир держал развешенными высушенных жуков. Они были нанизаны на жилы, вытянутые в свое время подлешиком из жертв, казненных в Канаве.
Жуки-олени, носороги, бронзовики, навозники, дровосеки, майские — каких только здесь не было! Они красовались на тонких жилах, прикрытые сверху от ветра и посторонних глаз берестой. Когда спустя десятилетия от воздействия влаги и воздуха жуки ветшали, подлешик менял их на свежих.
Может быть, отчасти из-за страсти к жукам подлешик Фир питал устойчивую неприязнь к барсучьему семейству, для которого жуки были любимым кушаньем. Фиру казалось, что эти паршивые барсуки съедают самых лучших, редких и самых красивых жуков, которые по справедливости должны были красоваться у него в коллекции.
Поскольку жилище подлешика располагалось чуть выше Канавы, он, будучи дома, как бы оберегал покой синего Фарга и спокойную болотно-застойную тишину Канавы.
Находясь в своем доме, в своей яме под сосной, подлешик всегда спал, выставив свое огромное правое ухо наружу, и чутко, даже во сне улавливал все звуки и шорохи Леса…
10. ПРЕДАТЕЛЬСТВО СОВЫ НЕЯСЫТИ
Желтоглазая сова Неясыть кружила над Холмом Тревог. Ей хотелось поговорить с Брехой, но она никак не решалась приблизиться к Черному Шалашу.
Наконец, ведьма, обладающая обостренными чувствами и даже предчувствием, выскочила из Шалаша:
— Что тебе надо здесь, Неясыть? — прошипела она раздраженно. Она очень не любила отвлекаться от своих опытов.
— Прости меня, о великая Царица Ночи! Я хочу что-то сообщить тебе! Очень важное. Но если я помешала, я улечу.
— Нет, нет, нет! — забеспокоилась Бреха, боясь упустить нужную новость, — говори!
Сова села на камень рядом с ведьмой, сложила крылья.
— О почтенная, великая Царица Ночи! Я хочу сообщить тебе полезную новость. Я очень долго думала и сомневалась. Но решила служить только тебе. Потому что никто иной, как моя великая прародительница желтоглазая Урга провозгласила тебя Царицей Ночи!
— Мне приятно слышать твои умные речи, сова Неясыть! Говори!
— Но прежде я хочу знать, не принесу ли я беды барсукам? Я не хочу, чтобы их утащили в Канаву к синему Фаргу.
— Ну что ты, что ты! Не беспокойся! — соврала Бреха, — я уже давно не дружу с этим синим Лешим. У него очень сыро в Канаве, и я там не бываю, почти не бываю. Мне вредна сырость. Стара я… А эта затея с барсуками — дело леших. Я даже не одобряю этого. Вот. Ну, говори же! — ведьма нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, гак хотелось ей скорее узнать, что же принесла Неясыть в своем кривом клюве. Ведь Неясыть не слыла болтуньей. И слово ее в Лесу ценилось.
— О великая Бреха! Я уже сообщала тебе, что старый Варгил решил взять под защиту барсуков. Я это одобряю. Но дело не в барсуках. Все они задумали бороться с тобой: Нергил, волки, росомаха Куга.
— О паршивая, глупая, мелкая, кривоногая! Я укокошила ее проклятую прародительницу. Доберусь я и до нее! Ну и что они там придумали? Видела я, как они сговаривались! Ну, что же придумали-то?
— Теперь волки охраняют барсучью нору!
— Ух ты, какие прыткие!
— А росомаха Куга ходила к людям в деревню и была на могиле Великого Брата.
— Кого, кого? — ведьма насторожилась, замерла, — ты… Э-э… Ничего не перепутала?
— Нет. Именно-Великого Брата.
Ведьма стала нервно ходить взад-вперед. Глаза ее, большие и зеленые, сверкали.
— Что ты знаешь еще? — ведьма замерла, напряженно глядя на сову.
— Она слышала голос Великого Брата.
— Ты уверена в этом?
— Да.
— И что же сказал ей этот голос?
— Я слышала не все. Я не могла подлететь близко. Мне трудно было наблюдать за ней днем. Ты же знаешь, почтенная Царица Ночи, что днем я плохо вижу и днем мне трудно летать. Я поняла только, что волк Вергил, только он один может что-то сделать и чем-то завладеть.
— То, что волк Вергил один из всех что-то может и даже многое, я знаю и без тебя! И без твоего Великого Брата! Что он сказал ей еще? Вспомни! Это очень важно!
— Я все помню, о великая Бреха. Я просто не слышала больше ничего.
— С кем еще виделась эта глупая росомаха?
— Она беседовала с собакой по имени Барс.
— Ну что ж, спасибо и на том, — сказала ведьма и, задумчиво глядя перед собой, даже не попрощавшись, как будто совы и не было рядом, юркнула в Шалаш.
Не успела Неясыть улететь, только поднялась над Холмом Тревог, как увидела ведьму. Бреха выскочила из Шалаша и длинными своими прыжками понеслась.
Сове очень хотелось знать — куда же собралась почтенная Царица Ночи? Наблюдать за ней Неясыть не решилась, она только взлетела повыше и поняла, что ведьма направилась к деревне людей.
Бреха торопилась. То расстояние, которое Куга преодолевала два дня и две ночи, ведьма решила покрыть дс утра, хотя половина ночи уже оставалась позади. Стремительными прыжками она проносилась через болота, овраги, озера, холмы, кустарники. Она очень торопилась.
И не успела бледная луна спрятаться за дальними елка ми и звезды — померкнуть, как ведьма уже была у цели Она взлетела на сарай, а следующим прыжком — на крышу дома, откуда бесшумно скользнула на чердак и затаилась в темноте.
Целый день она слушала, о чем говорили люди в доме, в деревне, на дворе. У нее был очень острый слух. И она внимательно наблюдала за всем происходящим.
С наступлением темноты выбралась на крышу и всю ночь рыскала по деревне. Чувствуя ведьму, лаяли собаки И крупные звезды ярко мигали на небе. Бреха издали медленно и бесшумно подошла к могиле Великого Брата. Оглянулась. Вокруг не было ни души. Тогда она быстро наклонилась и стала срывать и выдирать с корнями цветы. Она успела вырвать, уничтожить четыре или пять цветков, как вдруг что-то сильное отбросило ее от клумбы с цветами, обожгло ведьму. Она попятилась, со страхом глядя на могилу, на белый камень, лежащий на могиле в память о Великом Брате. И вдруг увидела сияние, светящийся яркий солнечный ореол вокруг каждого цветка.
— Уходи отсюда, ведьма! Здесь тебе нечего делать! — громко прозвучал родившийся в сиянии цветов голос Великого Брата.
— Тоже напугал! — прошептала Бреха, — сама знаю, что и где мне делать!
— Уходи!… — зазвенел голос, оглушая ведьму, пронзая своим звуком ее уши, голову, мозг.
И она в страхе бросилась прочь.
До рассвета металась по окрестному Лесу, с рассветом уже сидела на своем чердаке.
Барса она укараулила около полудня и прыгнула к нему С проворством рыси.
Пес оторопел и оскалил клыки.
— Сейчас не время охоты! — прошипела ведьма известное ей мирное приветствие зверей.
Барс рычать перестал, но оставался настороже. Ведь это была ведьма, а не лесной зверь.
— Чего тебе надо здесь?
— Ты почему не почтителен со мной, с Царицей Ночи?
— Я служу не тебе, а людям.
— Помнишь ли ты росомаху Кугу, которая была здесь недавно?
— Помню.
— О чем говорила она с тобой и с Великим Братом? Барс насторожился еще больше. Помолчал, потом твердо произнес:
— Это не для твоих ушей, Царица Ночи!
— Как ты отвечаешь мне, паршивый пес?! — глаза ведьмы сверкали зеленым слепящим огнем. Она уже извлекла из-за пазухи ядовитую иглу, чтобы убить собаку. Барс увидел и понял это.
— Я принадлежу людям, Царица Ночи! Тебе нет смысла ссориться с людьми. Люди не прощают обид никому, даже Царице Ночи.
— Ты слишком много болтаешь, глупый пес! Что говорил Великий Брат росомахе Куге? Отвечай!
— Я не могу тебе сказать этого, Царица Ночи!
Бреха постояла немного. Глаза ее излучали зеленые молнии. Она плюнула на траву, повернулась спиной к Барсу у, длинным прыжком взлетела и исчезла за ближней елью в Лесу.
Барс остался на месте, как вкопанный, только там, где упала слюна ведьмы, едко дымилась трава, да сам Барс был взмокшим от пота, хотя погода на дворе стояла прохладная.
Наконец, ведьма, обладающая обостренными чувствами и даже предчувствием, выскочила из Шалаша:
— Что тебе надо здесь, Неясыть? — прошипела она раздраженно. Она очень не любила отвлекаться от своих опытов.
— Прости меня, о великая Царица Ночи! Я хочу что-то сообщить тебе! Очень важное. Но если я помешала, я улечу.
— Нет, нет, нет! — забеспокоилась Бреха, боясь упустить нужную новость, — говори!
Сова села на камень рядом с ведьмой, сложила крылья.
— О почтенная, великая Царица Ночи! Я хочу сообщить тебе полезную новость. Я очень долго думала и сомневалась. Но решила служить только тебе. Потому что никто иной, как моя великая прародительница желтоглазая Урга провозгласила тебя Царицей Ночи!
— Мне приятно слышать твои умные речи, сова Неясыть! Говори!
— Но прежде я хочу знать, не принесу ли я беды барсукам? Я не хочу, чтобы их утащили в Канаву к синему Фаргу.
— Ну что ты, что ты! Не беспокойся! — соврала Бреха, — я уже давно не дружу с этим синим Лешим. У него очень сыро в Канаве, и я там не бываю, почти не бываю. Мне вредна сырость. Стара я… А эта затея с барсуками — дело леших. Я даже не одобряю этого. Вот. Ну, говори же! — ведьма нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, гак хотелось ей скорее узнать, что же принесла Неясыть в своем кривом клюве. Ведь Неясыть не слыла болтуньей. И слово ее в Лесу ценилось.
— О великая Бреха! Я уже сообщала тебе, что старый Варгил решил взять под защиту барсуков. Я это одобряю. Но дело не в барсуках. Все они задумали бороться с тобой: Нергил, волки, росомаха Куга.
— О паршивая, глупая, мелкая, кривоногая! Я укокошила ее проклятую прародительницу. Доберусь я и до нее! Ну и что они там придумали? Видела я, как они сговаривались! Ну, что же придумали-то?
— Теперь волки охраняют барсучью нору!
— Ух ты, какие прыткие!
— А росомаха Куга ходила к людям в деревню и была на могиле Великого Брата.
— Кого, кого? — ведьма насторожилась, замерла, — ты… Э-э… Ничего не перепутала?
— Нет. Именно-Великого Брата.
Ведьма стала нервно ходить взад-вперед. Глаза ее, большие и зеленые, сверкали.
— Что ты знаешь еще? — ведьма замерла, напряженно глядя на сову.
— Она слышала голос Великого Брата.
— Ты уверена в этом?
— Да.
— И что же сказал ей этот голос?
— Я слышала не все. Я не могла подлететь близко. Мне трудно было наблюдать за ней днем. Ты же знаешь, почтенная Царица Ночи, что днем я плохо вижу и днем мне трудно летать. Я поняла только, что волк Вергил, только он один может что-то сделать и чем-то завладеть.
— То, что волк Вергил один из всех что-то может и даже многое, я знаю и без тебя! И без твоего Великого Брата! Что он сказал ей еще? Вспомни! Это очень важно!
— Я все помню, о великая Бреха. Я просто не слышала больше ничего.
— С кем еще виделась эта глупая росомаха?
— Она беседовала с собакой по имени Барс.
— Ну что ж, спасибо и на том, — сказала ведьма и, задумчиво глядя перед собой, даже не попрощавшись, как будто совы и не было рядом, юркнула в Шалаш.
Не успела Неясыть улететь, только поднялась над Холмом Тревог, как увидела ведьму. Бреха выскочила из Шалаша и длинными своими прыжками понеслась.
Сове очень хотелось знать — куда же собралась почтенная Царица Ночи? Наблюдать за ней Неясыть не решилась, она только взлетела повыше и поняла, что ведьма направилась к деревне людей.
Бреха торопилась. То расстояние, которое Куга преодолевала два дня и две ночи, ведьма решила покрыть дс утра, хотя половина ночи уже оставалась позади. Стремительными прыжками она проносилась через болота, овраги, озера, холмы, кустарники. Она очень торопилась.
И не успела бледная луна спрятаться за дальними елка ми и звезды — померкнуть, как ведьма уже была у цели Она взлетела на сарай, а следующим прыжком — на крышу дома, откуда бесшумно скользнула на чердак и затаилась в темноте.
Целый день она слушала, о чем говорили люди в доме, в деревне, на дворе. У нее был очень острый слух. И она внимательно наблюдала за всем происходящим.
С наступлением темноты выбралась на крышу и всю ночь рыскала по деревне. Чувствуя ведьму, лаяли собаки И крупные звезды ярко мигали на небе. Бреха издали медленно и бесшумно подошла к могиле Великого Брата. Оглянулась. Вокруг не было ни души. Тогда она быстро наклонилась и стала срывать и выдирать с корнями цветы. Она успела вырвать, уничтожить четыре или пять цветков, как вдруг что-то сильное отбросило ее от клумбы с цветами, обожгло ведьму. Она попятилась, со страхом глядя на могилу, на белый камень, лежащий на могиле в память о Великом Брате. И вдруг увидела сияние, светящийся яркий солнечный ореол вокруг каждого цветка.
— Уходи отсюда, ведьма! Здесь тебе нечего делать! — громко прозвучал родившийся в сиянии цветов голос Великого Брата.
— Тоже напугал! — прошептала Бреха, — сама знаю, что и где мне делать!
— Уходи!… — зазвенел голос, оглушая ведьму, пронзая своим звуком ее уши, голову, мозг.
И она в страхе бросилась прочь.
До рассвета металась по окрестному Лесу, с рассветом уже сидела на своем чердаке.
Барса она укараулила около полудня и прыгнула к нему С проворством рыси.
Пес оторопел и оскалил клыки.
— Сейчас не время охоты! — прошипела ведьма известное ей мирное приветствие зверей.
Барс рычать перестал, но оставался настороже. Ведь это была ведьма, а не лесной зверь.
— Чего тебе надо здесь?
— Ты почему не почтителен со мной, с Царицей Ночи?
— Я служу не тебе, а людям.
— Помнишь ли ты росомаху Кугу, которая была здесь недавно?
— Помню.
— О чем говорила она с тобой и с Великим Братом? Барс насторожился еще больше. Помолчал, потом твердо произнес:
— Это не для твоих ушей, Царица Ночи!
— Как ты отвечаешь мне, паршивый пес?! — глаза ведьмы сверкали зеленым слепящим огнем. Она уже извлекла из-за пазухи ядовитую иглу, чтобы убить собаку. Барс увидел и понял это.
— Я принадлежу людям, Царица Ночи! Тебе нет смысла ссориться с людьми. Люди не прощают обид никому, даже Царице Ночи.
— Ты слишком много болтаешь, глупый пес! Что говорил Великий Брат росомахе Куге? Отвечай!
— Я не могу тебе сказать этого, Царица Ночи!
Бреха постояла немного. Глаза ее излучали зеленые молнии. Она плюнула на траву, повернулась спиной к Барсу у, длинным прыжком взлетела и исчезла за ближней елью в Лесу.
Барс остался на месте, как вкопанный, только там, где упала слюна ведьмы, едко дымилась трава, да сам Барс был взмокшим от пота, хотя погода на дворе стояла прохладная.
11. ОЛЕНИЙ ВОЖДЬ
Во главе оленьих племен стоял крупный олень с ярко-желтыми рогами. Желторогие рождались очень редко. Один раз в пятьдесят или сто лет. Такого оленя, как только он подрастал, сразу избирали вожаком всех оленьих племен.
Все считали, что у Желторогого — золоченые рога. Они так сияли в лучах солнца, что было больно глазам. Из поколения в поколение передавалась весть, что пока среди оленей живет Желторогий, то Ясное Солнышко покровительствует оленьим племенам. И действительно: вот уже десять лет Желторогий был вождем, и за это время оленьи стада увеличились, окрепли, намного меньше стали гибнуть от хищников, совсем не страдали от бескормицы.
У Желторогого была седая борода еще смолоду. В оленьем народе говорили, что так у желторогих всегда — седая борода с малых лет — от мудрости, подаренной им природой.
На рассвете солнечного дня большое стадо оленей, состоящее из нескольких племен, паслось на широкой отлогой возвышенности — поляне, одной стороной примыкающей к реке, к крутому обрыву.
Вся поляна была покрыта вкусным лишайником-ягелем который люди называют оленьим мхом. Здесь было ветрено, и оленям не мешали кормиться комары, оводы, мошкара. Ветер сдувал назойливых насекомых.
С трех сторон от стада настороженно стояли дежурные олени, охраняя собратьев. В эти дни олени были особенно осторожны. Желторогий вожак по три раза в день и четыре в ночь приказал менять охрану стада, чтобы дежурные олени не уставали и надежно берегли покой племен.
Вождь оленьего народа действительно имел мудрую голову. Он знал многое, что помогало ему сберегать свои племена. В конце августа он ожидал большой волчьей охоты, все время был в тревоге и заботах. Он знал, что если встретить эту охоту в удобном для защиты месте, заранее обнаружить нападение и подготовить оборону, то потери будут незначительными.
Он приказал племенам не перемешиваться, держаться отдельно, и стадо становилось, как бы разделенное на отряды. У каждого племени тоже была своя охрана — два-три дежурных оленя.
Все считали, что у Желторогого — золоченые рога. Они так сияли в лучах солнца, что было больно глазам. Из поколения в поколение передавалась весть, что пока среди оленей живет Желторогий, то Ясное Солнышко покровительствует оленьим племенам. И действительно: вот уже десять лет Желторогий был вождем, и за это время оленьи стада увеличились, окрепли, намного меньше стали гибнуть от хищников, совсем не страдали от бескормицы.
У Желторогого была седая борода еще смолоду. В оленьем народе говорили, что так у желторогих всегда — седая борода с малых лет — от мудрости, подаренной им природой.
На рассвете солнечного дня большое стадо оленей, состоящее из нескольких племен, паслось на широкой отлогой возвышенности — поляне, одной стороной примыкающей к реке, к крутому обрыву.
Вся поляна была покрыта вкусным лишайником-ягелем который люди называют оленьим мхом. Здесь было ветрено, и оленям не мешали кормиться комары, оводы, мошкара. Ветер сдувал назойливых насекомых.
С трех сторон от стада настороженно стояли дежурные олени, охраняя собратьев. В эти дни олени были особенно осторожны. Желторогий вожак по три раза в день и четыре в ночь приказал менять охрану стада, чтобы дежурные олени не уставали и надежно берегли покой племен.
Вождь оленьего народа действительно имел мудрую голову. Он знал многое, что помогало ему сберегать свои племена. В конце августа он ожидал большой волчьей охоты, все время был в тревоге и заботах. Он знал, что если встретить эту охоту в удобном для защиты месте, заранее обнаружить нападение и подготовить оборону, то потери будут незначительными.
Он приказал племенам не перемешиваться, держаться отдельно, и стадо становилось, как бы разделенное на отряды. У каждого племени тоже была своя охрана — два-три дежурных оленя.