Страница:
— Оставь Аннетту Кэри в покое, — жестко продолжал Ноэль, — ты уже не в бессознательном состоянии, и я не могу дольше оставлять у тебя Малькома, не вызывая подозрений. Я должен быть уверен, что ты не сделаешь ничего, способного погубить нас обоих. Или эту семью.
Слова Ноэля не требовали ответа, и Джон Патрик заговорил о другом:
— Расскажи побольше об этой семье.
Ноэль как будто догадывался, что Джон Патрик намеренно заставляет его пускаться в подробности, но ответил:
— Ну, это Аннетта Кэри и ее горничная Бетси; Мод Кэри, тетя Аннетты, вдова. Дом принадлежит ей. Затем — Хью Кэри, отец Аннетты, и его слуга Франклин. Он почти все время проводит с Хью. Есть еще Силия, она кухарка и экономка. Шесть дней, кроме воскресенья, она приходит сюда. А Бетси помогает Аннетте ухаживать за ранеными.
— А много в доме англичан?
— На данный час — пятнадцать. Сегодня еще пятеро уехали.
— Боже милосердный, ты хочешь сказать, что две женщины обслуживают столько…
— Да. Немного им помогает Франклин. Иногда я отпускаю им на подмогу Малькома, по мере надобности. Но Аннетта и Бетси просто незаменимы.
— А почему мисс Кэри стала ангелом милосердия по отношению к Короне?
В вопросе прозвучала нескрываемая горечь. Он знал, как отчаянно генерал Вашингтон нуждается в достойном медицинском уходе за своими ранеными. Англичане, по-видимому, и здесь присвоили все самое лучшее, включая помощь его собственного брата.
— У Аннетты есть на то свои причины, — ответил Ноэль. — Помни, что у нее есть все основания очень не любить повстанцев, так что я тебе советую тщательно следить за тем, о чем и как ты с ней говоришь.
Джон Патрик помолчал, а потом спросил:
— Когда я смогу уехать отсюда?
Ноэль нахмурился.
— Как только я поставлю тебя на ноги. Еще не миновала опасность гнойного воспаления.
— А сколько я здесь нахожусь, уже три дня?
— Заражение обычно проявляет себя на третий-четвертый день, — пожал плечами Ноэль. — Не беспокойся, Джонни. Я сам хочу, чтобы ты покинул город как можно раньше.
— Мне не нравится быть здесь. Мне не нравится… — и Джон Патрик внезапно умолк.
— Тебе не нравится, что это я тебя лечу и забочусь о тебе, — закончил за него Ноэль. — Мне это также радости не доставляет. Не по нраву мне и то, что я изза твоей глупости и упрямства поставил Аннетту и ее семью в ложное и опасное положение.
Джон Патрик спустил ноги на пол, ухватился за столбик кровати и встал. Боль была ужасна, и, похоже, он чертовски ослабел.
Ноэль подхватил его. Джон Патрик позабыл, как силен всегда был брат.
— Ну, теперь тебе все ясно? — тихо спросил Ноэль. — Ты не сможешь опираться на раненую ногу, тем более ходить, еще неделю, а то и больше. Рука будет заживать недели две. И ты никуда не уедешь, пока я не удостоверюсь, что гангрена тебе не грозит. У тебя в ране были остатки ткани и щепки. Повязки снимать пока нельзя.
— Я не хочу.
— Меня, черт возьми, не касается, чего ты хочешь. У тебя нет выбора. И у меня тоже. Мать и Йэн никогда не простят мне, если с тобой что-нибудь случится.
Джон Патрик почувствовал угрызения совести. Ноэль очень рискует, помогая ему. И все же он не мог не видеть в брате предателя. Он не понимал, как Ноэль мог очутиться на стороне врага. И никогда не поймет.
— Ты ведь рискуешь потерять драгоценную службу у генерала Хоу? — язвительно накинулся на брата Джон Патрик. — Между прочим, что думает об этой удивительной дружбе Кэти?
Губы Ноэля вытянулись в тонкую линию.
— Я тебе уже сказал, чтобы ты не приплетал сюда Кэти.
Но Джон Патрик не мог удержаться от дальнейших упреков. Вернувшись с Карибского моря, он побывал на ферме в Мэриленде. Кэти носила траур, и не только по мужу, но из-за предательства Ноэля также. А Джон Патрик все еще помнил о тех почти мистических узах, которые связывали Ноэля и Кэти в молодости.
— Ты разбил ее сердце, — набросился он на брата.
Мускул дрогнул на щеке Ноэля.
— Через неделю, — повторил он отчужденно и резко, — самое большое через две ты сможешь отсюда уехать. Возможно, к тому времени англичане решат, что ты мертв, и перестанут тебя искать.
— Но я не могу оставаться здесь еще две недели. Мои люди…
— Я знаю о твоих людях.
— Ты можешь?..
— Оказывать им медицинскую помощь? Ты просишь об одолжении, Джон Патрик?
— Эй, — уже утихомирившись, ответил Джон Патрик.
— Их лечит другой врач. Я справлюсь, как у них дела.
— А ты, — опять с насмешкой спросил Джон Патрик, — ты, конечно, предпочитаешь лечить раненых англичан?
Ноэль, отвернувшись, поинтересовался:
— Что ты рассказал о себе Аннетте Кэри?
— Просто сказал ей, как меня зовут. Ничего больше.
Он заметил, как крепко сжал руки Ноэль. Наконец, словно в борьбе с самим собой, не зная, насколько далеко он может заходить в подробностях, он тихо заговорил:
— Повстанцы сожгли ее дом. Они вымазали дегтем и обваляли в перьях ее отца. С тех пор он утратил дар речи. Они лишились всего своего имущества. Не надо мне было привозить тебя сюда, но я не мог придумать ничего более безопасного. Никто не заподозрит Аннетту в том, что она предоставила убежище повстанцу.
Ноэль поколебался и добавил:
— Мне известно, как женщины ценят твое обаяние. Но возьми себя в руки. Она и так уже достаточно страдала. Не надо вдобавок разбивать ее сердце.
— С больной головы да на здоровую.
Джон Патрик был уязвлен. Вопреки мнению Ноэля, он никогда намеренно не заставлял женщину страдать. Он волочился только за теми, кто был вполне искушен в правилах флирта. А Ноэль, напротив, глубоко ранил сердце Кэти, и не один раз.
— За самим собой следи, Ноэль, — добавил он… — Ты ничего не знаешь обо мне. Да, некогда ты меня знал, но не сейчас, после того, как я провел столько лет на проклятом английском флоте.
И его словно прорвало. Долгие кошмарные годы он мечтал о возвращении домой, о том, чтобы снова увидеться с родными и отогреться в тепле их нежности, когда они наперебой будут выказывать ему свою любовь и внимание. И наконец он вернулся, но лишь для того, чтобы найти свою семью разделенной и узнать, что его почитаемый старший брат помогает врагам.
Взгляд Ноэля только что не пронзил Джона Патрика.
— Я достаточно хорошо тебя знаю, Джонни. Я знаю, что ты не любишь действовать по чужой указке. Однако сейчас ты будешь делать то, что я тебе скажу.
Голос Ноэля был ровен и тверд.
— Англичане прочесывают весь город в поисках тебя. Они обыскивают каждую гостиницу, дом каждого горожанина, симпатизирующего повстанцам, и даже тех, кто в таких симпатиях не замечен. Они обыскали приемные всех городских врачей, мою тоже, несмотря на мои связи с Хоу. И только то обстоятельство, что вот этот дом служит теперь госпиталем для английских солдат, избавляет его от досмотра. Все дороги из города перекрыты. Такого я еще не видел. Будь уверен, Джонни, они твердо намерены схватить Звездного Всадника. И я не желаю, чтобы ты погубил семейство Кэри или все то, чего я к этому времени достиг.
— Какие же это ценности заставили тебя повернуться спиной ко всему, во что ты прежде верил?
— Разве ты знаешь, во что я верю?
— Ах, значит, ты считаешь, что мы должны сохранять лояльность по отношению к Англии?
— Считаю. И ты тоже кое-чем им обязан, пока остаешься в этом доме.
— Тогда дай мне возможность отсюда выбраться.
— Обязательно, как только смогу. — Ноэль запер дверь. — Пока ты здесь, надо выдумать тебе правдоподобную легенду.
Джон Патрик хотел бы продолжить спор, но разговор совсем его обессилил. Каждое движение причиняло новую боль. Страдала и его совесть. Если выяснится, что Ноэль помогает ему, брата могут повесить как шпиона.
— Джонни?
Каждый раз, когда Ноэль называл его, как в детстве, Джон Патрик испытывал глубокую печаль. Они слишком отдалились друг от друга.
Да, но о чем это он? Ну конечно, нужно выдумать, кто он и откуда, он должен казаться англичанином.
— Я сказал мисс Кэри, что меня зовут Джон Ганн. Прекрасное старое имя, которое значится в истории семьи. Вполне подходящее. Тысячи шотландцев примкнули к английской армии в надежде выжить. Ирония судьбы, не правда ли, Ноэль? Англичане разорили кланы в горной Шотландии, отняли у них землю и средства к существованию, а затем наняли, чтобы уничтожать другие страны. Не думал я, что мой брат окажется с ними заодно.
— Ладно, — сказал Ноэль, оставив без внимания последнюю колкость Джона Патрика. — Ты числишься в четвертом пехотном полку. Англичане ждут подкрепления с юга. Если спросят, говори, что тебя послали вперед как квартирмейстера и ты попал в засаду. Я подготовлю документы.
— Документы?
— У меня есть друг, — ответил Ноэль. — Он мне кое-чем обязан.
Джон Патрик испытующе вгляделся в лицо брата.
— Ноэль, ты меня удивляешь. Какой ты непредсказуемый. Раньше в тебе я этого не замечал.
— У нас с тобой одна мать. Помни об этом. — И на мгновение его карий взгляд просветлел. Но только на мгновение, и Джон Патрик подумал, что ему показалось.
— Тогда сделай мне чин капитана, — сказал он, стараясь задавить в себе внезапное теплое чувство. — Лейтенантов я всегда презирал.
— Жаден, как всегда, — заметил Ноэль. — Не выйдет. Младшие чины никому не нужны. Лейтенанта никто не хватится. Никто о нем и не узнает. Но капитана должны разыскивать.
Джон Патрик задумался. Похоже, он неверно о нем судил? Все-таки они удивительно не схожи. Никто не подумает, что они братья. У Ноэля светло-каштановые волосы и карие глаза. А он, Джон Патрик, унаследовал отцовские темные волосы и зеленые глаза. Хотя Ноэль шести футов ростом, Джон Патрик выше его на два дюйма, и сложения Ноэль более плотного, возможно, из-за его главным образом сидячего образа жизни.
Нет, они совершенно разные люди. Ноэль всегда был спокойным, доброжелательным, миролюбивым. Джону Патрику были свойственны безрассудство и задиристость, которые часто ввергали его в неприятные ситуации. Капитан английского корабля, на котором он служил, поклялся сломить упрямца. Ему этого не удалось, но Джону Патрику пришлось научиться контролировать себя.
— А ты можешь полностью доверять этому человеку?
— Так же, как любому другому.
Загадочный ответ в устах человека очень осторожного. Может быть, он уже доставал прежде поддельные документы? Для кого? Для какой цели? И Джон Патрик снова испытующе вгляделся в лицо брата, только сейчас обратив внимание на глубокие складки, которые делали его старше его тридцати пяти лет. Он редко теперь улыбался, но взгляд оставался таким же прямым и честным, как раньше. Или это все напускное? На какое-то мгновение он вдруг усомнился, что вообще когда-либо знал Ноэля.
Джону Патрику хотелось бы задать ему еще не один вопрос, однако Ноэль был уже у двери.
— Я попрошу Аннетту приготовить целебную припарку для раны. И помни, что я тебе о ней рассказал. Умерь свое чертовское обаяние.
Голос Ноэля снова звучал твердо и жестко. Джон Патрик опять почувствовал раздражение. Горькая это приправа: благодарность, смешанная с неприязнью. Ему не хотелось зависеть от Ноэля, чей выбор так противоречил его, Джона Патрика, убеждениям.
— Идешь играть в карты со своими английскими дружками?
— А с ними веселее, чем с тобой, братец, — процедил Ноэль.
Он вышел и громче, нежели это требовалось, хлопнул дверью, оставив Джона Патрика недоумевать в одиночестве, почему он изводит насмешками Ноэля, который столь многим для него рискует. Должно быть, оттого, что он никак не мог примириться с мыслью о предательстве брата. А также с тем, что он, Джон Патрик, сам зависит теперь от попечительства врагов и ничем не может облегчить страдания своих людей.
Большинство раненых было на пути к выздоровлению, хотя двоим пришлось ампутировать ноги после того, как раны загноились. Часами она утешала их, уговаривала и убеждала, что жены и возлюбленные по-прежнему будут их любить, что им, инвалидам, есть еще для чего жить. Она переживала их боль и страхи как свои собственные, она все еще слышала их крики и рыдания, когда, очнувшись после ампутации, они поняли, что произошло.
И она молилась, чтобы такая же участь не постигла молодого офицера, лежавшего в комнате Бетси. Ей не хотелось, чтобы боль и безнадежность погасили в его глазах озорной огонек. Даже слабый и больной, он обладал завидной энергией. Она сверкала в улыбке, в огневом взгляде его необыкновенных зеленых глаз, в поддразнивающей интонации голоса.
Пожалуй, она чересчур беспокоится о его здоровье. А может быть, просто устала от слухов и россказней о неуловимом Звездном Всаднике и ей необходимо было отвлечься. Хотя, как почти все жители Филадельфии, она в известной мере восхищалась храбростью человека, взорвавшего английский корабль в непосредственной близости от города, все же она считала его обыкновенным пиратом, которому скоро придется держать ответ.
В газетах печатали свидетельства пленных матросов. И если им верить, то Звездный Всадник оставался на борту охваченной пламенем шхуны.
Тетушка Мод поравнялась с ними у двери.
— Есть ли новости об этом пирате? — спросила она у доктора.
Он покачал головой.
— Обыскали весь город, и неоднократно. Нигде и следа нет.
— Бандит этакий, — пробормотала тетушка Мод, — еще, чего доброго, убьет нас в наших собственных постелях.
— Ну, я не стал бы так беспокоиться, миссис Кэри. Думаю, он больше заинтересован в том, чтобы самому остаться в живых.
— Во всяком случае, я теперь держу рядом с кроватью мушкет, — с негодованием заявила тетушка.
Скорее всего, подумала Аннетта, ее тетя натянет одеяло на голову в случае опасности. Она любила свою тетушку, давшую им с отцом приют, но Мод Кэри, уже десять лет вдовевшая, была женщиной довольно капризной и отчаянной трусихой. Было просто невероятно, что она уступила мольбам Аннетты и согласилась пустить в свой дом раненых англичан, но только офицеров. По крайней мере, они были джентльменами.
— Но ведь английские власти сумеют поймать его? — спросила Аннетта в надежде услышать от Ноэля утвердительный ответ.
— Если он еще жив, — ответил доктор. — Не представляю, как он может выжить. Вода в реке ледяная, а на берегах нет ни единой хижины, где можно было бы укрыться.
— Ну, есть же люди, сочувствующие повстанцам.
Ноэль пожал плечами.
— Англичане проверили их всех. И если он жив, то его, наверное, скоро схватят.
— И, говорят, повесят.
— Это будет зависеть от того, есть ли у него какой-нибудь официальный статус, — Ноэль отвернулся. — Ну, мне пора уходить. Надо зайти в больницу квакеров, а потом еще и частные вызовы. — Поколебавшись, он добавил: — Лейтенант, который лежит в комнате Бетси, нуждается в максимальном покое после перевязки.
Аннетта кивнула. Она проводила доктора взглядом до выхода и пошла на кухню готовить припарки. Для шотландского лейтенанта они должны быть смочены в горячем масле. У других раненых более щадящие — из хлеба и молока. Силия уже готовила еду для пациентов: огромный горшок супа для тех, кто еще нуждался в жидкой пище, и аппетитный студень для выздоравливающих. Скоро Бетси собьется с ног, чтобы вовремя накормить и тех и других.
Значит, заботы о лейтенанте Джоне Ганне Аннетта могла взять только на себя.
Перспектива была чертовски соблазнительная. Ведь она только и думала, что об этом шотландце. Очень странно. Ее всегда влекло к положительным молчаливым людям, похожим на ее отца. А этот бесшабашный лейтенант был совсем другим. Но никто еще не заставлял ее сердце так волноваться и трепетать, как Джон Ганн.
«Волнения сердца», — подумала Аннетта презрительно. Нельзя вести себя, как школьница. Она рассудительная молодая женщина, которая управляет госпиталем, полным зависящих от нее людей.
Как раз в ту минуту, когда она постучала в дверь комнаты, наверху послышался грохот. Дверь отворилась, и на пороге возник Мальком, еще более хмурый, чем обычно.
— Что за шум?
Аннетта покачала головой.
— Не знаю. Наверху тоже лежат пациенты. Наверное, кто-то упал. Во всем доме ты единственный здоровый мужчина. Не посмотришь, в чем дело?..
С минуту он пребывал в нерешительности, затем кивнул и побежал к лестнице. Аннетта вошла в комнату. Лейтенант спал, но сон его был неспокоен. Она потрогала его лоб — горячий. Аннетта с трудом сглотнула: надо надеяться, это не гангрена. Но что же делать: оставить его одного, пусть спит, или, раз уж она пришла, разбудить? И она вспомнила о тех двух молодых солдатах, которым ампутировали ноги.
«Господи, помилуй», — взмолилась она.
Лейтенант открыл глаза. Медленно. Лениво. Слегка пошевелился и застонал от боли. «Наверное, его глаза так привлекают потому, — подумала она, — что они зеленые, как изумруд». Взгляд его был так выразителен и цепок, что ее пронзила какая-то сладкая истома.
— У меня счастливый день, — сказал лейтенант, — два посещения подряд.
— Мальком поднялся наверх узнать, что там за шум, — сообщила ему Аннетта и тут же упрекнула себя за то, что сказала это, будто извиняясь. Аннетта никак не могла понять, почему при нем ей изменяет самообладание. Под его взглядом она чувствовала себя, как ветка ивы на ветру.
— Я принесла припарки, — сердито произнесла она.
Лейтенант серьезно поглядел на нее и ответил с легким шотландским акцентом:
— Вы очень добры.
Она смутилась, почувствовав, что он подшучивает над ее неловкостью. Аннетта попыталась взять себя в руки, стать, как всегда, деловитой и практичной, и, отведя взгляд от его лица, откинула одеяло.
Вот этого не следовало делать. На нем оказалась полотняная ночная рубашка. Каким же образом он ее заполучил? Неужели опять позаботился доктор Марш? Аннетта задрала рубашку до ран на бедре, изо всех сил пытаясь не обнажить его тело больше, чем надо. Однако и теперь она видела достаточно, чтобы румянец залил ее щеки.
Он был замечательно сложен: ноги мускулистые, и, судя по контурам под простыней, тело было худощавым, но сильным. Аннетта постаралась отогнать подальше никчемные мысли. Она осторожно сняла старые бинты, потом наложила свежие горячие припарки, и лейтенант слегка вздрогнул от боли. Она забинтовала раны, быстро укрыла его простыней и поглядела на Джона Ганна. Их взгляды встретились. Она думала увидеть в его глазах боль, а вместо этого там мелькнул уже знакомый веселый огонек. Он опять потешался над ее явным смущением. Аннетта закусила губу. Еще нужно было обработать рану на плече. Что ж, это не такой интимный участок тела, как бедро.
Она осторожно сняла перевязь, которой рука была прибинтована к груди.
— Поддерживайте эту руку другой, — скомандовала она.
— Слушаюсь, мисс, — покорно отозвался Джон Ганн.
Она оттянула ворот ночной рубашки так, чтобы освободить плечо, и сняла старую повязку.
— Вы отлично с этим справляетесь, — сказал лейтенант, — но думаю, молодым леди вроде вас есть чем заняться, кроме как накладывать припарки.
— Что может быть лучше, чем оказывать помощь людям? — буркнула она, неуклюже стараясь прибинтовать припарку к плечу. — Вы можете немного повернуться?
Он поморщился, но подчинился, и Аннетта увидела шрамы, глубокие шрамы у него на боку. Он, наверное, заметил, как она широко раскрыла глаза, и поэтому поспешно повернулся на спину.
— Мальком закончит перевязку, — отрывисто сказал он, и выражение его лица сразу изменилось. Живой смеющийся взгляд исчез. — Благодарю вас.
Ее выпроваживали, и самым решительным образом.
— Я пришлю к вам Малькома, — изумленно пробормотала она.
Не зная, что еще сказать, как быть, она вышла с болью в сердце, сожалея, что, очевидно, заставила его снова пережить какую-то забытую душевную боль.
5.
Слова Ноэля не требовали ответа, и Джон Патрик заговорил о другом:
— Расскажи побольше об этой семье.
Ноэль как будто догадывался, что Джон Патрик намеренно заставляет его пускаться в подробности, но ответил:
— Ну, это Аннетта Кэри и ее горничная Бетси; Мод Кэри, тетя Аннетты, вдова. Дом принадлежит ей. Затем — Хью Кэри, отец Аннетты, и его слуга Франклин. Он почти все время проводит с Хью. Есть еще Силия, она кухарка и экономка. Шесть дней, кроме воскресенья, она приходит сюда. А Бетси помогает Аннетте ухаживать за ранеными.
— А много в доме англичан?
— На данный час — пятнадцать. Сегодня еще пятеро уехали.
— Боже милосердный, ты хочешь сказать, что две женщины обслуживают столько…
— Да. Немного им помогает Франклин. Иногда я отпускаю им на подмогу Малькома, по мере надобности. Но Аннетта и Бетси просто незаменимы.
— А почему мисс Кэри стала ангелом милосердия по отношению к Короне?
В вопросе прозвучала нескрываемая горечь. Он знал, как отчаянно генерал Вашингтон нуждается в достойном медицинском уходе за своими ранеными. Англичане, по-видимому, и здесь присвоили все самое лучшее, включая помощь его собственного брата.
— У Аннетты есть на то свои причины, — ответил Ноэль. — Помни, что у нее есть все основания очень не любить повстанцев, так что я тебе советую тщательно следить за тем, о чем и как ты с ней говоришь.
Джон Патрик помолчал, а потом спросил:
— Когда я смогу уехать отсюда?
Ноэль нахмурился.
— Как только я поставлю тебя на ноги. Еще не миновала опасность гнойного воспаления.
— А сколько я здесь нахожусь, уже три дня?
— Заражение обычно проявляет себя на третий-четвертый день, — пожал плечами Ноэль. — Не беспокойся, Джонни. Я сам хочу, чтобы ты покинул город как можно раньше.
— Мне не нравится быть здесь. Мне не нравится… — и Джон Патрик внезапно умолк.
— Тебе не нравится, что это я тебя лечу и забочусь о тебе, — закончил за него Ноэль. — Мне это также радости не доставляет. Не по нраву мне и то, что я изза твоей глупости и упрямства поставил Аннетту и ее семью в ложное и опасное положение.
Джон Патрик спустил ноги на пол, ухватился за столбик кровати и встал. Боль была ужасна, и, похоже, он чертовски ослабел.
Ноэль подхватил его. Джон Патрик позабыл, как силен всегда был брат.
— Ну, теперь тебе все ясно? — тихо спросил Ноэль. — Ты не сможешь опираться на раненую ногу, тем более ходить, еще неделю, а то и больше. Рука будет заживать недели две. И ты никуда не уедешь, пока я не удостоверюсь, что гангрена тебе не грозит. У тебя в ране были остатки ткани и щепки. Повязки снимать пока нельзя.
— Я не хочу.
— Меня, черт возьми, не касается, чего ты хочешь. У тебя нет выбора. И у меня тоже. Мать и Йэн никогда не простят мне, если с тобой что-нибудь случится.
Джон Патрик почувствовал угрызения совести. Ноэль очень рискует, помогая ему. И все же он не мог не видеть в брате предателя. Он не понимал, как Ноэль мог очутиться на стороне врага. И никогда не поймет.
— Ты ведь рискуешь потерять драгоценную службу у генерала Хоу? — язвительно накинулся на брата Джон Патрик. — Между прочим, что думает об этой удивительной дружбе Кэти?
Губы Ноэля вытянулись в тонкую линию.
— Я тебе уже сказал, чтобы ты не приплетал сюда Кэти.
Но Джон Патрик не мог удержаться от дальнейших упреков. Вернувшись с Карибского моря, он побывал на ферме в Мэриленде. Кэти носила траур, и не только по мужу, но из-за предательства Ноэля также. А Джон Патрик все еще помнил о тех почти мистических узах, которые связывали Ноэля и Кэти в молодости.
— Ты разбил ее сердце, — набросился он на брата.
Мускул дрогнул на щеке Ноэля.
— Через неделю, — повторил он отчужденно и резко, — самое большое через две ты сможешь отсюда уехать. Возможно, к тому времени англичане решат, что ты мертв, и перестанут тебя искать.
— Но я не могу оставаться здесь еще две недели. Мои люди…
— Я знаю о твоих людях.
— Ты можешь?..
— Оказывать им медицинскую помощь? Ты просишь об одолжении, Джон Патрик?
— Эй, — уже утихомирившись, ответил Джон Патрик.
— Их лечит другой врач. Я справлюсь, как у них дела.
— А ты, — опять с насмешкой спросил Джон Патрик, — ты, конечно, предпочитаешь лечить раненых англичан?
Ноэль, отвернувшись, поинтересовался:
— Что ты рассказал о себе Аннетте Кэри?
— Просто сказал ей, как меня зовут. Ничего больше.
Он заметил, как крепко сжал руки Ноэль. Наконец, словно в борьбе с самим собой, не зная, насколько далеко он может заходить в подробностях, он тихо заговорил:
— Повстанцы сожгли ее дом. Они вымазали дегтем и обваляли в перьях ее отца. С тех пор он утратил дар речи. Они лишились всего своего имущества. Не надо мне было привозить тебя сюда, но я не мог придумать ничего более безопасного. Никто не заподозрит Аннетту в том, что она предоставила убежище повстанцу.
Ноэль поколебался и добавил:
— Мне известно, как женщины ценят твое обаяние. Но возьми себя в руки. Она и так уже достаточно страдала. Не надо вдобавок разбивать ее сердце.
— С больной головы да на здоровую.
Джон Патрик был уязвлен. Вопреки мнению Ноэля, он никогда намеренно не заставлял женщину страдать. Он волочился только за теми, кто был вполне искушен в правилах флирта. А Ноэль, напротив, глубоко ранил сердце Кэти, и не один раз.
— За самим собой следи, Ноэль, — добавил он… — Ты ничего не знаешь обо мне. Да, некогда ты меня знал, но не сейчас, после того, как я провел столько лет на проклятом английском флоте.
И его словно прорвало. Долгие кошмарные годы он мечтал о возвращении домой, о том, чтобы снова увидеться с родными и отогреться в тепле их нежности, когда они наперебой будут выказывать ему свою любовь и внимание. И наконец он вернулся, но лишь для того, чтобы найти свою семью разделенной и узнать, что его почитаемый старший брат помогает врагам.
Взгляд Ноэля только что не пронзил Джона Патрика.
— Я достаточно хорошо тебя знаю, Джонни. Я знаю, что ты не любишь действовать по чужой указке. Однако сейчас ты будешь делать то, что я тебе скажу.
Голос Ноэля был ровен и тверд.
— Англичане прочесывают весь город в поисках тебя. Они обыскивают каждую гостиницу, дом каждого горожанина, симпатизирующего повстанцам, и даже тех, кто в таких симпатиях не замечен. Они обыскали приемные всех городских врачей, мою тоже, несмотря на мои связи с Хоу. И только то обстоятельство, что вот этот дом служит теперь госпиталем для английских солдат, избавляет его от досмотра. Все дороги из города перекрыты. Такого я еще не видел. Будь уверен, Джонни, они твердо намерены схватить Звездного Всадника. И я не желаю, чтобы ты погубил семейство Кэри или все то, чего я к этому времени достиг.
— Какие же это ценности заставили тебя повернуться спиной ко всему, во что ты прежде верил?
— Разве ты знаешь, во что я верю?
— Ах, значит, ты считаешь, что мы должны сохранять лояльность по отношению к Англии?
— Считаю. И ты тоже кое-чем им обязан, пока остаешься в этом доме.
— Тогда дай мне возможность отсюда выбраться.
— Обязательно, как только смогу. — Ноэль запер дверь. — Пока ты здесь, надо выдумать тебе правдоподобную легенду.
Джон Патрик хотел бы продолжить спор, но разговор совсем его обессилил. Каждое движение причиняло новую боль. Страдала и его совесть. Если выяснится, что Ноэль помогает ему, брата могут повесить как шпиона.
— Джонни?
Каждый раз, когда Ноэль называл его, как в детстве, Джон Патрик испытывал глубокую печаль. Они слишком отдалились друг от друга.
Да, но о чем это он? Ну конечно, нужно выдумать, кто он и откуда, он должен казаться англичанином.
— Я сказал мисс Кэри, что меня зовут Джон Ганн. Прекрасное старое имя, которое значится в истории семьи. Вполне подходящее. Тысячи шотландцев примкнули к английской армии в надежде выжить. Ирония судьбы, не правда ли, Ноэль? Англичане разорили кланы в горной Шотландии, отняли у них землю и средства к существованию, а затем наняли, чтобы уничтожать другие страны. Не думал я, что мой брат окажется с ними заодно.
— Ладно, — сказал Ноэль, оставив без внимания последнюю колкость Джона Патрика. — Ты числишься в четвертом пехотном полку. Англичане ждут подкрепления с юга. Если спросят, говори, что тебя послали вперед как квартирмейстера и ты попал в засаду. Я подготовлю документы.
— Документы?
— У меня есть друг, — ответил Ноэль. — Он мне кое-чем обязан.
Джон Патрик испытующе вгляделся в лицо брата.
— Ноэль, ты меня удивляешь. Какой ты непредсказуемый. Раньше в тебе я этого не замечал.
— У нас с тобой одна мать. Помни об этом. — И на мгновение его карий взгляд просветлел. Но только на мгновение, и Джон Патрик подумал, что ему показалось.
— Тогда сделай мне чин капитана, — сказал он, стараясь задавить в себе внезапное теплое чувство. — Лейтенантов я всегда презирал.
— Жаден, как всегда, — заметил Ноэль. — Не выйдет. Младшие чины никому не нужны. Лейтенанта никто не хватится. Никто о нем и не узнает. Но капитана должны разыскивать.
Джон Патрик задумался. Похоже, он неверно о нем судил? Все-таки они удивительно не схожи. Никто не подумает, что они братья. У Ноэля светло-каштановые волосы и карие глаза. А он, Джон Патрик, унаследовал отцовские темные волосы и зеленые глаза. Хотя Ноэль шести футов ростом, Джон Патрик выше его на два дюйма, и сложения Ноэль более плотного, возможно, из-за его главным образом сидячего образа жизни.
Нет, они совершенно разные люди. Ноэль всегда был спокойным, доброжелательным, миролюбивым. Джону Патрику были свойственны безрассудство и задиристость, которые часто ввергали его в неприятные ситуации. Капитан английского корабля, на котором он служил, поклялся сломить упрямца. Ему этого не удалось, но Джону Патрику пришлось научиться контролировать себя.
— А ты можешь полностью доверять этому человеку?
— Так же, как любому другому.
Загадочный ответ в устах человека очень осторожного. Может быть, он уже доставал прежде поддельные документы? Для кого? Для какой цели? И Джон Патрик снова испытующе вгляделся в лицо брата, только сейчас обратив внимание на глубокие складки, которые делали его старше его тридцати пяти лет. Он редко теперь улыбался, но взгляд оставался таким же прямым и честным, как раньше. Или это все напускное? На какое-то мгновение он вдруг усомнился, что вообще когда-либо знал Ноэля.
Джону Патрику хотелось бы задать ему еще не один вопрос, однако Ноэль был уже у двери.
— Я попрошу Аннетту приготовить целебную припарку для раны. И помни, что я тебе о ней рассказал. Умерь свое чертовское обаяние.
Голос Ноэля снова звучал твердо и жестко. Джон Патрик опять почувствовал раздражение. Горькая это приправа: благодарность, смешанная с неприязнью. Ему не хотелось зависеть от Ноэля, чей выбор так противоречил его, Джона Патрика, убеждениям.
— Идешь играть в карты со своими английскими дружками?
— А с ними веселее, чем с тобой, братец, — процедил Ноэль.
Он вышел и громче, нежели это требовалось, хлопнул дверью, оставив Джона Патрика недоумевать в одиночестве, почему он изводит насмешками Ноэля, который столь многим для него рискует. Должно быть, оттого, что он никак не мог примириться с мыслью о предательстве брата. А также с тем, что он, Джон Патрик, сам зависит теперь от попечительства врагов и ничем не может облегчить страдания своих людей.
* * *
Аннетта сопровождала доктора Марша, пока он обходил больных. Она аккуратно записывала все рекомендации: кому и как часто перевязывать раны, чем кормить, когда, в каких дозах давать лекарство.Большинство раненых было на пути к выздоровлению, хотя двоим пришлось ампутировать ноги после того, как раны загноились. Часами она утешала их, уговаривала и убеждала, что жены и возлюбленные по-прежнему будут их любить, что им, инвалидам, есть еще для чего жить. Она переживала их боль и страхи как свои собственные, она все еще слышала их крики и рыдания, когда, очнувшись после ампутации, они поняли, что произошло.
И она молилась, чтобы такая же участь не постигла молодого офицера, лежавшего в комнате Бетси. Ей не хотелось, чтобы боль и безнадежность погасили в его глазах озорной огонек. Даже слабый и больной, он обладал завидной энергией. Она сверкала в улыбке, в огневом взгляде его необыкновенных зеленых глаз, в поддразнивающей интонации голоса.
Пожалуй, она чересчур беспокоится о его здоровье. А может быть, просто устала от слухов и россказней о неуловимом Звездном Всаднике и ей необходимо было отвлечься. Хотя, как почти все жители Филадельфии, она в известной мере восхищалась храбростью человека, взорвавшего английский корабль в непосредственной близости от города, все же она считала его обыкновенным пиратом, которому скоро придется держать ответ.
В газетах печатали свидетельства пленных матросов. И если им верить, то Звездный Всадник оставался на борту охваченной пламенем шхуны.
Тетушка Мод поравнялась с ними у двери.
— Есть ли новости об этом пирате? — спросила она у доктора.
Он покачал головой.
— Обыскали весь город, и неоднократно. Нигде и следа нет.
— Бандит этакий, — пробормотала тетушка Мод, — еще, чего доброго, убьет нас в наших собственных постелях.
— Ну, я не стал бы так беспокоиться, миссис Кэри. Думаю, он больше заинтересован в том, чтобы самому остаться в живых.
— Во всяком случае, я теперь держу рядом с кроватью мушкет, — с негодованием заявила тетушка.
Скорее всего, подумала Аннетта, ее тетя натянет одеяло на голову в случае опасности. Она любила свою тетушку, давшую им с отцом приют, но Мод Кэри, уже десять лет вдовевшая, была женщиной довольно капризной и отчаянной трусихой. Было просто невероятно, что она уступила мольбам Аннетты и согласилась пустить в свой дом раненых англичан, но только офицеров. По крайней мере, они были джентльменами.
— Но ведь английские власти сумеют поймать его? — спросила Аннетта в надежде услышать от Ноэля утвердительный ответ.
— Если он еще жив, — ответил доктор. — Не представляю, как он может выжить. Вода в реке ледяная, а на берегах нет ни единой хижины, где можно было бы укрыться.
— Ну, есть же люди, сочувствующие повстанцам.
Ноэль пожал плечами.
— Англичане проверили их всех. И если он жив, то его, наверное, скоро схватят.
— И, говорят, повесят.
— Это будет зависеть от того, есть ли у него какой-нибудь официальный статус, — Ноэль отвернулся. — Ну, мне пора уходить. Надо зайти в больницу квакеров, а потом еще и частные вызовы. — Поколебавшись, он добавил: — Лейтенант, который лежит в комнате Бетси, нуждается в максимальном покое после перевязки.
Аннетта кивнула. Она проводила доктора взглядом до выхода и пошла на кухню готовить припарки. Для шотландского лейтенанта они должны быть смочены в горячем масле. У других раненых более щадящие — из хлеба и молока. Силия уже готовила еду для пациентов: огромный горшок супа для тех, кто еще нуждался в жидкой пище, и аппетитный студень для выздоравливающих. Скоро Бетси собьется с ног, чтобы вовремя накормить и тех и других.
Значит, заботы о лейтенанте Джоне Ганне Аннетта могла взять только на себя.
Перспектива была чертовски соблазнительная. Ведь она только и думала, что об этом шотландце. Очень странно. Ее всегда влекло к положительным молчаливым людям, похожим на ее отца. А этот бесшабашный лейтенант был совсем другим. Но никто еще не заставлял ее сердце так волноваться и трепетать, как Джон Ганн.
«Волнения сердца», — подумала Аннетта презрительно. Нельзя вести себя, как школьница. Она рассудительная молодая женщина, которая управляет госпиталем, полным зависящих от нее людей.
Как раз в ту минуту, когда она постучала в дверь комнаты, наверху послышался грохот. Дверь отворилась, и на пороге возник Мальком, еще более хмурый, чем обычно.
— Что за шум?
Аннетта покачала головой.
— Не знаю. Наверху тоже лежат пациенты. Наверное, кто-то упал. Во всем доме ты единственный здоровый мужчина. Не посмотришь, в чем дело?..
С минуту он пребывал в нерешительности, затем кивнул и побежал к лестнице. Аннетта вошла в комнату. Лейтенант спал, но сон его был неспокоен. Она потрогала его лоб — горячий. Аннетта с трудом сглотнула: надо надеяться, это не гангрена. Но что же делать: оставить его одного, пусть спит, или, раз уж она пришла, разбудить? И она вспомнила о тех двух молодых солдатах, которым ампутировали ноги.
«Господи, помилуй», — взмолилась она.
Лейтенант открыл глаза. Медленно. Лениво. Слегка пошевелился и застонал от боли. «Наверное, его глаза так привлекают потому, — подумала она, — что они зеленые, как изумруд». Взгляд его был так выразителен и цепок, что ее пронзила какая-то сладкая истома.
— У меня счастливый день, — сказал лейтенант, — два посещения подряд.
— Мальком поднялся наверх узнать, что там за шум, — сообщила ему Аннетта и тут же упрекнула себя за то, что сказала это, будто извиняясь. Аннетта никак не могла понять, почему при нем ей изменяет самообладание. Под его взглядом она чувствовала себя, как ветка ивы на ветру.
— Я принесла припарки, — сердито произнесла она.
Лейтенант серьезно поглядел на нее и ответил с легким шотландским акцентом:
— Вы очень добры.
Она смутилась, почувствовав, что он подшучивает над ее неловкостью. Аннетта попыталась взять себя в руки, стать, как всегда, деловитой и практичной, и, отведя взгляд от его лица, откинула одеяло.
Вот этого не следовало делать. На нем оказалась полотняная ночная рубашка. Каким же образом он ее заполучил? Неужели опять позаботился доктор Марш? Аннетта задрала рубашку до ран на бедре, изо всех сил пытаясь не обнажить его тело больше, чем надо. Однако и теперь она видела достаточно, чтобы румянец залил ее щеки.
Он был замечательно сложен: ноги мускулистые, и, судя по контурам под простыней, тело было худощавым, но сильным. Аннетта постаралась отогнать подальше никчемные мысли. Она осторожно сняла старые бинты, потом наложила свежие горячие припарки, и лейтенант слегка вздрогнул от боли. Она забинтовала раны, быстро укрыла его простыней и поглядела на Джона Ганна. Их взгляды встретились. Она думала увидеть в его глазах боль, а вместо этого там мелькнул уже знакомый веселый огонек. Он опять потешался над ее явным смущением. Аннетта закусила губу. Еще нужно было обработать рану на плече. Что ж, это не такой интимный участок тела, как бедро.
Она осторожно сняла перевязь, которой рука была прибинтована к груди.
— Поддерживайте эту руку другой, — скомандовала она.
— Слушаюсь, мисс, — покорно отозвался Джон Ганн.
Она оттянула ворот ночной рубашки так, чтобы освободить плечо, и сняла старую повязку.
— Вы отлично с этим справляетесь, — сказал лейтенант, — но думаю, молодым леди вроде вас есть чем заняться, кроме как накладывать припарки.
— Что может быть лучше, чем оказывать помощь людям? — буркнула она, неуклюже стараясь прибинтовать припарку к плечу. — Вы можете немного повернуться?
Он поморщился, но подчинился, и Аннетта увидела шрамы, глубокие шрамы у него на боку. Он, наверное, заметил, как она широко раскрыла глаза, и поэтому поспешно повернулся на спину.
— Мальком закончит перевязку, — отрывисто сказал он, и выражение его лица сразу изменилось. Живой смеющийся взгляд исчез. — Благодарю вас.
Ее выпроваживали, и самым решительным образом.
— Я пришлю к вам Малькома, — изумленно пробормотала она.
Не зная, что еще сказать, как быть, она вышла с болью в сердце, сожалея, что, очевидно, заставила его снова пережить какую-то забытую душевную боль.
5.
Джон Патрик не видел Аннетту до второй половины следующего дня. Каждый час и каждую секунду мучился от беспокойства. Она видела рубцы у него на теле, рубцы, которые свидетельствовали о том, что он лжец и, может быть, преступник, которого разыскивают дорогие ее сердцу английские солдаты.
Какая глупость с его стороны — подпустить ее так близко к себе, твердил себе Джон Патрик, но сам уже изнывал по ее мягкому, нежному прикосновению. Да, на Карибских островах он, после вынужденного воздержания на английском флоте, не раз укладывался в постель с женщиной в силу обоюдной нужды и похоти. Он знал, что большинство женщин лягут с ним и задаром. Но все это было не то.
Он повернулся на бок и стал вспоминать, как однажды вернулся на ферму в Мэриленде. Именно там он понял, что человек не может снова стать прежним. Он больше не соответствовал былому представлению о себе. Он уже не был тем беззаботным молодым человеком, который несколько лет назад простился с родней. Он убивал, воровал, грабил и понимал, что эту страницу его жизни они читают по его глазам. Хотя отец и мать не помнили себя от радости, снова увидев сына, он заметил, с какой горестью они смотрели на него, и почти такой же взгляд был у них, когда речь заходила о Ноэле.
Да, Ноэль разбил им сердце, но он знал, что их младший сын, он, Джон Патрик, доставил им такое же страдание.
Мысль о Ноэле снова заставила его сожалеть о своей самонадеянности и неосторожности. Он подверг Ноэля — и самого себя также — большой опасности. У английского офицера не может быть шрамов на спине. Поймет ли она, что означают эти шрамы?
Черт его подери за то, что он позволил себе рассиропиться при виде хорошенького личика.
Еще злясь на себя, он сел на кровати и спустил ноги вниз. Он взялся здоровой рукой за спинку кровати и попытался встать. На это ушли все его силы. Голова закружилась, и он пошатнулся. Схватив палку, что Ноэль принес накануне, Джон Патрик попытался сделать шаг. Потом другой. Проклятие, он слаб, как котенок, да еще и жар не проходит. Он сделал еще шаг и, доковыляв обратно до постели, упал на нее без сил. Рана в бедре жгла так, словно в нее сунули факел.
Несколько секунд он просидел на кровати, стараясь дышать ровнее и надеясь, что боль пройдет. Каждая минута, проведенная в этой комнате, в этом доме, причиняла ему почти физическое страдание. Это все равно, что жить, все время ожидая удара топора.
Ноэль бросил на него пронзительный взгляд, когда Джон Патрик рассказал, что случилось.
— Ты ведь хотел, чтобы именно она перевязала твои раны? Не мог подождать, пока этим займется Мальком.
— Да у нее руки мягче, — огрызнулся Джон Патрик, но чувство вины не оставляло его.
Да, он хотел, чтобы Аннетта коснулась его. И, черт побери, кто бы предпочел уход и помощь Малькома ее заботам. Ну как объяснить, что он чувствовал себя таким несчастным и одиноким?
Джон Патрик нахмурился. Ноэль говорил, что у Аннетты живой, любознательный ум, и еще он сказал, что не в ее натуре молчать и не задавать вопросов, если она чего-нибудь не понимает.
Однако она видела его спину вчера. С тех пор она не показывалась. Айви однажды ему сказал, что матросы при виде ледяного выражения на его лице предпочли бы броситься за борт, только не подвергаться его гневу. С годами он сумел отчасти укротить свой характер, но и его матросы, и его враги не очень-то доверяли его выдержке. Именно с таким выражением лица он и проводил вчера Аннетту.
Нет, на нее он не сердился. Он злился на себя, и тем более что в ее глазах тогда мелькнул ужас. Он почувствовал себя униженным от того, что она узнала, как с ним обращались. Он бы ни за что не признался себе в этом, но шрамы на спине были еще одной причиной избегать женского общества.
Однако что сделано, то сделано, ничего не изменишь.
Он тяжело задышал. Черт побери эту боль. Черт побери этот жар, сжигающий тело. Он сжал челюсти и снова попытался встать, чертыхаясь. Если он будет так долго выздоравливать, то никогда ему отсюда не вырваться. Его людей засадят в тюремные норы, где две трети умрут от оспы, лихорадки или голода. Или их всех повесят.
Джон Патрик ненавидел себя за беспомощность. В последние годы он ощущал ее слишком часто.
Он сделал еще шаг, и в эту минуту раздался стук в дверь. Думая, что это брат или Мальком, он крикнул:
— Войдите.
Но на пороге стояла Аннетта Кэри, и Джон Патрик сразу почувствовал, что он в одной ночной рубашке.
— Вам еще нельзя вставать, — упрекнула она его.
Джон Патрик посмотрел на поднос у нее в руках. На нем стояли графин, несколько стаканов и блюдо с печеньем.
— Это лимонад, — сказала Аннетта.
Он шагнул к кровати, сел и тяжело вздохнул.
— Спасибо, — выдавил он из себя, все еще остро ощущая полнейшую свою беззащитность в проклятой ночной рубашке. Он посмотрел Аннетте прямо в глаза. Она не отвела взгляд, и Джону Патрику это понравилось.
— Боюсь, что мои шрамы оскорбили ваше зрение, — решил он взять быка за рога.
Она поместила поднос на столик и налила ему стакан лимонада.
— Нет, — тихо ответила Аннетта, — просто так тяжело было думать, как это больно.
Какая глупость с его стороны — подпустить ее так близко к себе, твердил себе Джон Патрик, но сам уже изнывал по ее мягкому, нежному прикосновению. Да, на Карибских островах он, после вынужденного воздержания на английском флоте, не раз укладывался в постель с женщиной в силу обоюдной нужды и похоти. Он знал, что большинство женщин лягут с ним и задаром. Но все это было не то.
Он повернулся на бок и стал вспоминать, как однажды вернулся на ферму в Мэриленде. Именно там он понял, что человек не может снова стать прежним. Он больше не соответствовал былому представлению о себе. Он уже не был тем беззаботным молодым человеком, который несколько лет назад простился с родней. Он убивал, воровал, грабил и понимал, что эту страницу его жизни они читают по его глазам. Хотя отец и мать не помнили себя от радости, снова увидев сына, он заметил, с какой горестью они смотрели на него, и почти такой же взгляд был у них, когда речь заходила о Ноэле.
Да, Ноэль разбил им сердце, но он знал, что их младший сын, он, Джон Патрик, доставил им такое же страдание.
Мысль о Ноэле снова заставила его сожалеть о своей самонадеянности и неосторожности. Он подверг Ноэля — и самого себя также — большой опасности. У английского офицера не может быть шрамов на спине. Поймет ли она, что означают эти шрамы?
Черт его подери за то, что он позволил себе рассиропиться при виде хорошенького личика.
Еще злясь на себя, он сел на кровати и спустил ноги вниз. Он взялся здоровой рукой за спинку кровати и попытался встать. На это ушли все его силы. Голова закружилась, и он пошатнулся. Схватив палку, что Ноэль принес накануне, Джон Патрик попытался сделать шаг. Потом другой. Проклятие, он слаб, как котенок, да еще и жар не проходит. Он сделал еще шаг и, доковыляв обратно до постели, упал на нее без сил. Рана в бедре жгла так, словно в нее сунули факел.
Несколько секунд он просидел на кровати, стараясь дышать ровнее и надеясь, что боль пройдет. Каждая минута, проведенная в этой комнате, в этом доме, причиняла ему почти физическое страдание. Это все равно, что жить, все время ожидая удара топора.
Ноэль бросил на него пронзительный взгляд, когда Джон Патрик рассказал, что случилось.
— Ты ведь хотел, чтобы именно она перевязала твои раны? Не мог подождать, пока этим займется Мальком.
— Да у нее руки мягче, — огрызнулся Джон Патрик, но чувство вины не оставляло его.
Да, он хотел, чтобы Аннетта коснулась его. И, черт побери, кто бы предпочел уход и помощь Малькома ее заботам. Ну как объяснить, что он чувствовал себя таким несчастным и одиноким?
Джон Патрик нахмурился. Ноэль говорил, что у Аннетты живой, любознательный ум, и еще он сказал, что не в ее натуре молчать и не задавать вопросов, если она чего-нибудь не понимает.
Однако она видела его спину вчера. С тех пор она не показывалась. Айви однажды ему сказал, что матросы при виде ледяного выражения на его лице предпочли бы броситься за борт, только не подвергаться его гневу. С годами он сумел отчасти укротить свой характер, но и его матросы, и его враги не очень-то доверяли его выдержке. Именно с таким выражением лица он и проводил вчера Аннетту.
Нет, на нее он не сердился. Он злился на себя, и тем более что в ее глазах тогда мелькнул ужас. Он почувствовал себя униженным от того, что она узнала, как с ним обращались. Он бы ни за что не признался себе в этом, но шрамы на спине были еще одной причиной избегать женского общества.
Однако что сделано, то сделано, ничего не изменишь.
Он тяжело задышал. Черт побери эту боль. Черт побери этот жар, сжигающий тело. Он сжал челюсти и снова попытался встать, чертыхаясь. Если он будет так долго выздоравливать, то никогда ему отсюда не вырваться. Его людей засадят в тюремные норы, где две трети умрут от оспы, лихорадки или голода. Или их всех повесят.
Джон Патрик ненавидел себя за беспомощность. В последние годы он ощущал ее слишком часто.
Он сделал еще шаг, и в эту минуту раздался стук в дверь. Думая, что это брат или Мальком, он крикнул:
— Войдите.
Но на пороге стояла Аннетта Кэри, и Джон Патрик сразу почувствовал, что он в одной ночной рубашке.
— Вам еще нельзя вставать, — упрекнула она его.
Джон Патрик посмотрел на поднос у нее в руках. На нем стояли графин, несколько стаканов и блюдо с печеньем.
— Это лимонад, — сказала Аннетта.
Он шагнул к кровати, сел и тяжело вздохнул.
— Спасибо, — выдавил он из себя, все еще остро ощущая полнейшую свою беззащитность в проклятой ночной рубашке. Он посмотрел Аннетте прямо в глаза. Она не отвела взгляд, и Джону Патрику это понравилось.
— Боюсь, что мои шрамы оскорбили ваше зрение, — решил он взять быка за рога.
Она поместила поднос на столик и налила ему стакан лимонада.
— Нет, — тихо ответила Аннетта, — просто так тяжело было думать, как это больно.