Страница:
– С чего бы это? – удивился Куделькин.
– Я же показывал тебе ребят на скамеечке перед гостиницей? – напомнил Валентин.
– Показывали, – насторожился Куделькин. – Нормальные ребята. Знают дело. Знают, на ком висеть.
Он подумал о Чирике.
Он был уверен, что те ребята следят за Чириком.
Валентин усмехнулся:
– Они висят на тебе.
– На мне? – Куделькин раздраженно рассмеялся. – Это почему на мне?.. А может, их интересуете вы, дядя Валя?.. А?.. Все-таки, это самое… – неопределенно покрутил он пальцами в воздухе. – Иностранец…
– Ты не ошибся… У меня грехов много… – согласился Валентин. – Только ребята, про которых я говорю, интересуются не мной… Плевали они на какого-то иностранца… Они водят тебя… Я немного разбираюсь в таких вещах…
Валентин посмотрел на Куделькина и Куделькин отвел глаза.
Не тебе вгонять меня в растерянность, парень, хмуро подумал Валентин. Можешь посмеиваться надо мной, но мне это все равно. Мне на все это плевать. Я завтра улечу. А ты останешься. В своем болоте. В таком крошечном, что никогда в нем ни от кого не скроешься. И напрасно ты смеешься, парень, над большим мутным болотом легиона, подумал Валентин. Атмосфера там не такая, какой кажется тебе отсюда. И не такая, как в книжках. Даже в хороших. В легионе много дерьма, но там не врут друг другу и не пытаются втереть очки напарнику. Там мир принимают как данность. Небо это небо. Враг это враг. Оружие это оружие. И ничего другого. Там ничего не придумывают. В легионе на солдатской кухне готовят свинину может пожестче этой, зато в легионе ты сам определяешь размер своей порции. Там ты просто обязан съедать столько, сколько требуется, потому что иначе не потянешь службу. Когда в Париже, хмуро вспомнил Валентин, меня отобрали и привезли на сборный пункт, я считал, что нам выдадут только по чашке отвратного кофе и какую-нибудь перловку. Но нам подали простую, но отменную еду. И отменный кофе. И в кубрике казармы на тридцать пять человек в первую ночь никто не пытался устроить мне просто так «велосипед» или заставить поплясать на глазах у всех… И проблем с языком я не испытывал… «Же сюи рюс…». Этого достаточно… Русский в легионе всегда идет к русским или к полякам. Старая традиция… Раньше, говорят, к ним присоединяли еще югославов, но в тот год у югославов были свои проблемы. Югославы в тот год сами нуждались в наемниках… А что касается американцев… Это точно… В такое большое мутное болото, как легион, чаще всего ныряют именно те, у кого за спиной тянется впечатляющий след… Иногда даже слишком впечатляющий… Как, например, у Джека Кроуфта…
Валентин вспомнил Джека Кроуфта.
Длинный американец Джек Кроуфт прошел «Бурю в пустыне».
Говоря о генерале Шварцкопфе, главном герое «Бури в пустыне», бывший американский пилот Джек Кроуфт всегда выражался однозначно – мордастая скотина. Впрочем, даже поминая Бога, Джек Кроуфт произносил God как Coat, то есть козел. У Джека Кроуфта вообще было много странностей. Наверное, у большинства, прошедших «Бурю в пустыне», было много странностей. Сам мордастый генерал Шварцкопф не избежал этого. По словам бывшего пилота Джека Кроуфта, а он о «Буре в пустыне» знал не понаслышке, перед началом операции мордастая скотина генерал Норман Шварцкопф собирался взорвать в воздухе над Ираком настоящее ядерное боевое устройство. Для устрашения. И для того, чтобы вывести из строя электронное оборудование противника. Говорят, что взрывать боевое ядерное устройство мордастому герою «Бури в пустыне» запретил лично президент Буш.
Но Джек Кроуфт невзлюбил мордастую скотину Шварцкопфа не за это.
Сбитый в первый день операции, попав в плен к иракцам, американский пилот Джек Кроуфт увидел такое, чего генералу Норману Шварцкопфу видеть, конечно, не приходилось. Например, дохлых крыс посреди Багдада. В бомбовых воронках. Наполненных вонючей мутной водой. И надувные декоративные резиновые танки. Которые выглядят с воздуха совсем как настоящие. И отель «Рашид», набитый насмерть перепуганными иностранцами. Ведь это его, Джека Кроуфта, а не мордастого генерала Шварцкопфа, иракцы выгнали из отеля «Рашид» прямо во время бомбардировки. Иракцы знали, что пленный американский пилот будет разорван на улице толпой. А сам Джек Кроуфт в свою очередь знал, что перед смертью ему даже выкурить сигарету не позволят. И если все-таки американский пилот Джек Кроуфт все-таки выбрался из Багдада, то вовсе не благодаря мордастому генералу Норману Шварцкопфу и его мордастым коммандос. Бывший американский пилот Джек Кроуфт выбрался из Багдада сам и никому никогда не рассказывал, как именно это у него получилось. Но, наверное, средства, выбранные для спасения бывшим пилотом Джеком Кроуфтом, были не совсем хороши, они, наверное, были откровенно не хороши, потому что бывший американский пилот не нашел ничего лучшего, как нырнуть в большое мутное болото легиона.
Правила легиона просты. Делай дело. Работай на полную катушку. Отслужи честно свои пять лет и ты получишь свои семьдесят тысяч долларов наличными. И получишь свободу. Разумеется, на все время службы тебе придется забыть про баб и про все такое прочее, а голубых в легионе принципиально не держат. Разумеется, все эти пять лет ты будешь работать, как сумасшедший, еще и еще раз, как сумасшедший, и не раз будешь подставлять лоб под пули. Но работа это само собой. Работа подразумевается. Да, в конце концов, чем искать бабу, лучше заслужить лишнюю лычку. Подставляй лоб и зарабатывай лычки. Лишняя лычка это лишние деньги. А лишних денег не бывает. В легионе это знают лучше, чем где-либо.
А еще, ныряя в болото легиона, бывший американский пилот Джек Кроуфт отлично знал, что, в отличие от всех других больших мутных болот, в болоте легиона нет никаких клятв. Легионеры не клянутся ни на Библии, ни на Коране. У них есть Контракт. И неписаный Кодекс чести.
Терпи напарника и делай дело.
Вот главная заповедь.
Потому ты тут и крутишься, как на сковороде, хмуро подумал Валентин, еще раз взглянув на Куделькина. Ты-то, наверное, давал присягу. И мечтаешь о заслуженной пенсии. Твоя компьютерная контора блеф. Чистый блеф. Ты отлично знаешь, где будешь получать пенсию. И зарабатываешь ее, не оглядываясь на сделанное. А вот у легионеров не бывает мечты о пенсии. Дерьма у них много, и все у них пахнет потом и дерьмом, но вот о пенсии они не мечтают. Это не их мечта. Они просто знают, что, отслужив свои пять лет, они получат чистый паспорт, который будет выписан на любое устраивающее их имя.
И свободу.
Вот твой паспорт. Отваливай!..
Валентин поднял голову:
– На хвост сели все-таки тебе. Подумай. Я бы на твоем месте насторожился. Эти ребята весь день ходили за нами.
Куделькин неохотно кивнул.
Он опьянел. Его опять переполняли неясные ощущения.
Слежка? Может быть… Но, скорее всего, это слежка за Чириком. Бывший чемпион ошибся. Люди полковника Лыгина, если, конечно, это его люди, не пойдут за ним, за капитаном Куделькиным. Пусть он считается человеком в отставке, но это ложная отставка. Она, как многое другое, входит в условия игры. Сегодня полковник Лыгин посчитал, что я должен уехать на дачу. И это тоже входит в условия игры. Полковник Лыгин знает мою исполнительность… Я действительно уеду на дачу… Сейчас напьюсь и уеду…
Куделькин вдруг всей шкурой почувствовал, что правильнее было бы уехать на дачу прямо сейчас.
– Ладно… Закури… – негромко произнес Валентин. – Сейчас я вправлю тебе мозги… Закури… Вот так… Не торопись… Выпусти дым и поверни голову… Так, будто ты отмахиваешься от дыма…
– В какую сторону?
– В сторону окна.
– Что я там увижу?
– Ты увидишь там тех же самых ребят, которые сидели на скамеечке перед гостиницей.
– А если все-таки этих ребят интересуете вы?
Валентин усмехнулся:
– Невелика честь.
– А лучше всего… – негромко сказал он. – Сделаем так… Я сейчас встану и пройду в туалет… А ты проследи за их реакцией…
Валентин встал и неторопливо проследовал мимо веселящихся кавказцев, одобрительно оценивших его крепкую фигуру.
Он знал, что именно увидит Куделькин.
Сейчас эти двое под фонарем насторожатся. Вполне возможно, что на какое-то время они даже разделятся. Один пройдет к выходу из кафе, второй, контролируя ситуацию, останется на стреме. Но стоит Валентину вернуться к столику, они снова будут вместе.
Когда Валентин вернулся, двое за окном были вместе.
– Теперь прогуляйся ты… – хмуро предложил он Куделькину. – Я хочу сам на них посмотреть… Иди, иди… – сказал он. – Отлей… Пусть думают, что у нас мочевые пузыри слабые…
Куделькин кивнул и засмеялся.
Его смех прозвучал резко и неожиданно зло.
Кавказцы из-за соседнего столика настороженно обернулись на Куделькина настороженно. Впрочем, на него это никак не подействовало.
– Ну как? – спросил он, вернувшись.
– Как я и ожидал… Они интересуются тобой… По крайней мере, когда ты ушел, к выходу подтянулись оба…
– Но какого черта?..
– Не знаю… Ты должен знать, какого черта. А меня это не интересует… Джон должен был меня предупредить…
Не ответив, Куделькин-младший с ненавистью уставился на кавказцев и те перехватили его взгляд.
– Вы давно не были дома, дядя Валя… Вы тут многого не понимаете… Когда вы улетали из России, еще не все шлюхи были шлюхами, и не все кавказцы чувствовали себя героями.
Куделькин нагло ухмыльнулся прямо в лицо обернувшегося к нему и онемевшего от его ухмылки кавказец.
– Зачем ты их провоцируешь?
– А зачем они меня провоцируют?
– Ты о чем?
– Ладно, дядя Валя… Я вижу, вы действительно многого не понимаете… Не ваша вина… Но если честно, дядя Валя, мы сейчас отдуваемся за ваше поколение… Вы, черт возьми, мотались по аренам разных городов и красиво клали друг друга на красивый ковер… А страна загнивала… Вам на все наплевать, а страна загнивала… В итоге, тот, кто мог что-то продать – продал, а тот, кто мог что-то украсть – украл… Нам приходится все переделывать…
– Поэтому за вами и ходят топтуны?
– Почему нет?
– У тебя, кажется, погиб друг? По крайней мере, ты говорил об этом… Это тоже потому, что вы что-то переделываете?..
– Да, – зло и коротко ответил Куделькин. – Бутырский замок пустует. Лагеря пустуют. А в нормальной стране они не должны пустовать.
– Ты это о чем?
– О деле.
Ну да, о Деле…
Я уже слышал о Деле, хмуро вспомнил Валентин.
О Деле мне говорил Николай Петрович. Пять лет назад. В питерском крематории. Привязав к железному столбу. Кажется, Дело, о котором говорил Николай Петрович Шадрин, бывший полковник КГБ, оказалось гораздо живучее, чем я предполагал. Даже в Сибири уже говорят о Деле.
Интересно, подумал Валентин, на что они купили парня?
На самом деле Валентин смотрел на Куделькина-младшего без особого интереса.
Что тут интересного?
Ему, Валентину Кудимову, бывшему знаменитому чемпиону СССР, бывшему знаменитому чемпиону мира, тоже в свое время предлагали простые, но существенные вещи. Брось бабу, например, предлагали ему. Тебе, бык упрямый, пруха светит, перед тобой пруха стоит. Чего упрямиться? Не упрямься. Нет никаких проблем. Надо спортивную базу? Будет тебе база. Хочешь учеников? У нас пруд пруди мускулистых тупых пэтэушников. Квартиру? Дачу? Автомашину? Да нет проблем, Кудима. Бери!
Мне многое предлагали, вспомнил он. Даже печь питерского крематория.
Впрочем, Валентин все это вспомнил без злости. Повыветрилась злость. К тому же, мне повезло, хмуро подумал он. Я хоть жив. А брат Серега убит. И Тоня убита. И друг Куделькина-младшего убит. Да и сам Куделькин, кажется, далеко не в форме.
Он фыркнул про себя – Дело! Разумеется, с большой буквы. Неужели и теперь еще покупают на это?
– Посмотри… – сказал он, пожалев совсем помрачневшего Куделькина. – Вон там, за столиком у окна… Там сидит человек с благородной сединой… Кто это?.. Сюда, кажется, не одни гомики ходят?..
– Не надо, дядя Валя, – равнодушно ответил Куделькин. – Я тут знаю многих. И этого типа знаю. Это Фельтон.
– Странная фамилия.
– Это не фамилия. Это кликуха. Грязная кликуха.
– И чем занимается Фельтон?
– Нарушает законы во всех доступных для него формах.
– Даже сейчас?
– Даже сейчас. Видите, как он колышется? Это потому, что он уже, наверное, немного нюхнул. Если Фельтона тряхнуть, дядя Валя, из него много чего высыплется. Но у меня сегодня другое настроение. Хрен с ним, с благородным Фельтоном. Пусть нарушает. А мы выпьем.
– Давай выпьем, – согласился Валентин. – Только не гляди на кавказцев. У тебя взгляд как кипяток. У них волосы вылезут от твоего взгляда.
Куделькин напряженно засмеялся:
– Хорошо бы их погасить…
– Ну да, погасить… – в тон ему поддержал Валентин. – А потом еще перебить посуду в баре.
– Может быть… – вдруг очень трезво и нехорошо произнес Куделькин. – Только не в моем городе… В моем городе мы перебьем посуду сами…
– Не заводись.
– Ладно… – совсем трезво сказал Куделькин. – Я все… Я пас, дядя Валя… Сегодня мне пить больше нельзя…
– Я сам вижу.
– Может, подымемся?
– А эти? – кивнул Валентин в сторону окна.
– Если они, правда, ходят за нами, нам от них сегодня не оторваться. Пусть ходят. Считайте, это наша охрана.
– Охрану можно бы и снять…
– Их нельзя бить, дядя Валя.
– Почему?
– Нельзя, – хмуро повторил Куделькин.
Они что, тоже из компьютерной фирмы? – хотел спросить Валентин, но пожалел Куделькина.
– Ладно, – сказал он. – Я удовлетворен ужином. Зови официантку. Только не предлагай ей руку и не оглядывайся на кавказцев. Если ты их не задерешь, мы выйдем спокойно.
Глава X
Пахло кошками. Мочой. Лифт не работал. В мрачном таинственном свете единственной стоваттной лампочки, почему-то темно-красной, как в фотолаборатории, прямо над головами смутно выделялась на сумрачной, тоже темно-красной и местами ободранной известке черная паукастая свастика.
Куделькин ухмыльнулся.
– Война…
Он все-таки здорово надрался. И настроение его гуляло вниз-вверх. Он то принимался рассказывать анекдоты, то замолкал, сопя и шумно отдуваясь.
– Лестничная война… Были войны Пунические, Столетние, а у нас лестничная… Но тоже столетняя… Не без этого… Свастику смывают, а она возникает снова… Как прорастает…
– Хулиганье?
– Да ну, дядя Валя… Я же вам говорю, война…
– Какая к черту война?
– С дедом Рогожиным.
– Что еще за дед?
– Ну-у-у, крутой дед… – протянул Куделькин, хватаясь руками за подрагивающие перила лестницы. – Считайте, почти ровесник Октября, а бегает будь здоров, хоть выпускай его на беговую сторожку… Член всех местных комитетов – от ветеранов войны до садового… Очень крутой дед… Его не дрожь, он сам кого хочешь достанет… До сих пор летом сам ездит на электричке на дачу… Правда, дачу свою по старинке называет мичуринским участком, так это не все ли равно?.. Копается в грядках, что-то такое выращивает, прививает… И все, представьте, растет у деда… Вот он и варит, и солит, и сушит… Очень крутой дед… Живет, кстати, прямо надо мной… Этажом выше…
Хватаясь руками за перила, произнося слова негромко, с паузами, с короткими придыханиями, иногда оборачиваясь на Валентина, Куделькин-младший добрался, наконец, до неосвещенной площадки четвертого этажа.
Здесь он остановился у окна и осторожно глянул вниз во двор.
Куделькин был пьян, но, кажется, он все помнил.
Это Валентину понравилось.
Глубоко внизу в сумрачном дворе, как в тусклом аквариуме, в свете единственного тусклого фонаря расплывчато шевелились неспокойные тени все тех же неутомимых ребят, что весь день шлялись за Куделькиным и Валентином. Бывший чемпион оказался прав – неутомимых ребят интересовал Куделькин. Именно Куделькина они водили по городу. Только теперь, доведя фигуранта до его собственного подъезда, неутомимые ребята впервые по-настоящему расслабились, закурили.
Куделькин ухмыльнулся.
– Так вот… Я опять о Рогожине… – Он и виду не подал, что неутомимые ребята внизу его сильно тревожили. – Это крутой дед… Он даже круче, чем кажется на первый взгляд… Гораздо круче… В прошлом году, например, дед Рогожин привлекался к уголовной ответственности…
– За что? – удивился Валентин.
– За хулиганство.
– В его-то возрасте?
– Так я ж говорю… Крутой дед…
Куделькин хохотнул и обернулся на Валентина, как бы проверяя какие-то свои внутренние сомнения.
– А знаете, дядя Валя, как были описаны обстоятельства преступления в обвинительном заключении на суде?
– Не знаю.
– Цитирую… – поглядывая то в окно, то на Валентина, негромко хохотнул Куделькин. – Я с приятелями это заключение выучил наизусть. Это заключение очень нравилось… – Куделькин споткнулся. Почему-то он не смог произнести вслух имя Зимина. – Для нас с приятелями это заключение стало как бы… – Куделькин, морща лоб, поискал нужное слово. – Ну, как бы опознавательным знаком… Как бы знаком отличия от других… Ну, понимаете, что я хочу сказать…
Валентин кивнул.
Еще раз хохотнув, негромко, почти без расстановки, как бы не зная о существовании знаков препинания, почти без пауз, как стихотворение, как некий один цельный текст, Куделькин процитировал:
«Гражданин Рогожин Егорий Тимофеевич одна тысяча девятьсот двадцатого первого года рождения двадцать третьего апреля одна тысяча девятьсот такого-то года примерно в четырнадцать часов тридцать минут местного времени прибыл в подъезд дома номер такой-то на улице Орджоникидзе где постоянно проживает… На лестничной площадке первого этажа указанный гражданин Рогожин встретил гражданина Губанова Олега Ивановича одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года рождения проживающего в том же доме… Гражданин Рогожин беспричинно из хулиганских побуждений ухватил гражданина Губанова за воротник верхней одежды и в таком положении потащил вверх по ступеням где на площадке третьего этажа где постоянно проживает гражданин Губанов вырвал из рук означенного гражданина металлический баллончик с черной краской и брызнул черной краской в лицо означенному гражданину… После этого гражданин Рогожин всячески сквернословил и беспричинно из хулиганских побуждений оскорбил нецензурной бранью выскочившую на шум гражданку Губанову Ирину Алексеевну потерпевшую и мать потерпевшего постоянно проживающую в том же доме… Продолжая буянить и сквернословить, гражданин Рогожин нанес гражданке Губановой удар кулаком в левую височную область причинив при этом ссадины левой щеки кровоподтек левой скуловой области и легкое сотрясение мозга… При попытке гражданина Губанова оттащить гражданина Рогожина от матери, гражданин Рогожин беспричинно из хулиганских побуждений нанес удар кулаком гражданину Губанову в височную область, причинив ему легкий ущерб здоровья…».
– Ну как? – ухмыльнулся Куделькин. – Впечатляет?
– Не очень, – хмуро ответил Валентин, открывая дверь и входя в темную квартиру.
И сам спросил:
– А чего это так разошелся крутой дед гражданин Рогожин, почти ровесник Октября? Откуда у него хулиганские побуждения?
– А оттуда! – внезапно веселея, ответил Куделькин, кажется, удачное возвращение домой его вдохновило. Он даже ткнул рукой в потолок. – Наслушался пропаганды. Не без этого. А гражданин Губанов, который восемьдесят третьего года рождения, любит рисовать в подъезде свастику. Хороший деловой парень, но с идеями. Он не просто так тревожит известку гвоздем. Он не дилетант. Он человек современный. Он краску на известку наносит из специального металлического распылителя. Ну вот… Крутой дед и застукал его за этим занятием…
– Разве за такое наказывают?
– Ну, так и не наказали… – хмыкнул Куделькин. Ему явно хотелось выговориться. – Не смотрите, что Губанов восемьдесят третьего года рождения. Он знает свои права. Он в тот же день получил справку медэкспертизы и подал в суд на крутого деда. Не стал просить своих приятелей поучить крутого деда, как сделал бы любой придурок, а попросту подал в суд на деда…
– Да нет, погоди, – удивился Валентин. – Я говорю не о гражданине Губанове. Я говорю о Рогожине. Разве за такое наказывают?
– А как же? – безапелляционно отрезал Куделькин, падая в кресло. – Как пишут в протоколах, крутой дед Рогожин нанес матери и сыну Губановым множественные легкие телесные повреждения. Из хулиганских побуждений. Честно говоря, деду еще повезло, что ему не припаяли штраф.
– Ты действительно так думаешь?
– О чем это вы, дядя Валя?.. – Куделькин, ухмыляясь, вынул из холодильника бутылку коньяка, бутылку минеральной воды, достал с полки чистые стаканы, все это принес и поставил на стол, и обернулся на Валентина. – О чем это вы? Чего-то я не пойму…
– Я о крутом деде. Не могу понять, за что его пытались оштрафовать?
– Как за что? Он семью Губановых побил. Беспричинно, – ухмыльнулся Куделькин. – Из хулиганских побуждений.
– Он хулигана поставил на место. Наказывать следовало вовсе не деда. Это разве не так?
Куделькин засмеялся:
– Не так…
– Твой отец…
– Да ну, мой отец!.. – грубо отмахнулся Куделькин, откупоривая бутылку. – Мой отец, дядя Валя, меньше всего думает о таком… Плевал он на такое… Ему это неинтересно. Сам он, конечно, свастик на стенах никогда не рисовал и рисовать не будет, зато просрал великую страну… Извините за грубость, дядя Валя, но и вы к этому причастны…
Куделькин разлил коньяк по стаканам.
И жадно выпил.
И снова заговорил.
– Вот сами смотрите… Присел вчера перекурить на скамью возле оперного. Гляжу, в мусорной урне роется пацан. Невелик… Ну, так лет десять… Но одет, обут. Не шикарно, конечно, но одет, обут… Грязен, конечно, тут спору нет, но это дело второе. Пацану бы этому сидеть в школе, а он роется в мусорной урне… Спрашиваю: «Отец есть?» – «Нет отца». – «А мать?» – «Пьет мать». – «А ты что делаешь?» – «Я милостыньку собираю». И губки делает так жалостливо, заучено, без всякого излишнего чувства, точно в меру. Помоги, мол, дяденька! Спрашиваю: «Есть-пить хочешь?». Отвечает: «Хочу». – «А работать хочешь?» – «Я не умею». – «Я тебя не спрашиваю, умеешь ты или нет. Я спрашиваю, ты работать хочешь?» – «Нет, дяденька. Не хочу». И продолжает рыться в мусоре, привычно копается в грязной урне… Вот и весь с ним разговор… Кого тут наказывать, дядя Валя?.. Пацана или пьющую мать?..
– Ну, смотря за что.
– Как это за что? За пьянство. За попрошайничество. За деградацию. За уклонение от общественно-полезного труда.
– Не неси чепуху. Пацан же, наверное, ничего не знает о законе. А если и знает, то верхушки, так, всякий вздор. Этот пацан, наверное, и не догадывается, что есть закон, который может ему помочь.
Куделькин усмехнулся:
– А гражданин Губанов восемьдесят третьего года рождения знает законы! Он в суд на деда подал. Он в школе в компьютерном классе занимается, значит, думает о будущем. Он к мусорным бакам не пойдет, он предпочитает шахматный кружок и в спортзал ходит.
Валентин удивился:
– Ты погоди… Что ты несешь?.. Чтобы знать закон, надо учиться этому…
И засмеялся:
– Однажды в Марселе, вот как ты возле оперного, я присел на скамью в сквере перекурить. Не заметил, что в траве за скамьей спал клошар. Наверное, из алжирцев. Такой здоровенный, грязный французский бомж. Почему-то он был в джинсах, вывернутых на левую сторону. Для красоты, наверное. Так вот… Дымом потянуло на бомжа, он и проснулся… И знаешь, что дальше произошло?..
Куделькин взглянул на Валентина и пожал плечами.
– А дальше вот что произошло… Бомж проснулся и возмутился… Не знаю, что он подумал, но он сильно возмутился… Может, решил, что я курю как бы в укор за его ничегонеделанье, за его бессмысленную жизнь… Не знаю… К тому же, каким-то образом клошар сразу почувствовал во мне не француза… И он знал законы… «Я гражданин свободной Франции!.. – орал он, потрясая грязным кулаком. – Валяюсь, где хочу, и ношу, что хочу!.. И никогда не позволю всяким сраным иностранцам!.». Ну и так далее… Все понятно?
– Чухня! – нахмурившись, отмахнулся Куделькин. – Не убеждает. Я вам более сильный пример приведу. Тут у нас как-то зимой, считай, опять же прямо у оперного, один местный бомж встретил утром интеллигентную даму с кавказским овчаром на поводке. Ну, холодно. Ну, с похмелья. Бомж, понятно, закоченел. Потянулся к интеллигентной даме. Подайте, дескать, бабуля, на водочку. Интеллигентная дама, естественно, обиделась. «Бабуля? Я бабуля? Да? Хочешь, значит, согреться?» – «Ага, хочу». – «Сейчас согреешься». И спустила на бомжа своего кавказца…
– Не сходится, – сказал Валентин.
– Что не сходится?
– Все у тебя кругом не сходится. Гражданин Губанов не сходится. Крутой дед не сходится. Пацан, не умеющий и не хотящий работать, не сходится. Интеллигентная дама, спускающая кавказца на бомжа, не сходится. Ни пацан, ни бомж, ни дед Рогожин ничего не украли и никого не зарезали, их судить, в общем, не за что. А вот крутому деду Рогожину я бы даже грамоту выдал за идейную бдительность. Этот дед, небось, всю войну прошел, на него свастика действует, как красная тряпка на быка, а юный придурок с третьего этажа, как его там, гражданин Губанов, играется этой свастикой.
– Я же показывал тебе ребят на скамеечке перед гостиницей? – напомнил Валентин.
– Показывали, – насторожился Куделькин. – Нормальные ребята. Знают дело. Знают, на ком висеть.
Он подумал о Чирике.
Он был уверен, что те ребята следят за Чириком.
Валентин усмехнулся:
– Они висят на тебе.
– На мне? – Куделькин раздраженно рассмеялся. – Это почему на мне?.. А может, их интересуете вы, дядя Валя?.. А?.. Все-таки, это самое… – неопределенно покрутил он пальцами в воздухе. – Иностранец…
– Ты не ошибся… У меня грехов много… – согласился Валентин. – Только ребята, про которых я говорю, интересуются не мной… Плевали они на какого-то иностранца… Они водят тебя… Я немного разбираюсь в таких вещах…
Валентин посмотрел на Куделькина и Куделькин отвел глаза.
Не тебе вгонять меня в растерянность, парень, хмуро подумал Валентин. Можешь посмеиваться надо мной, но мне это все равно. Мне на все это плевать. Я завтра улечу. А ты останешься. В своем болоте. В таком крошечном, что никогда в нем ни от кого не скроешься. И напрасно ты смеешься, парень, над большим мутным болотом легиона, подумал Валентин. Атмосфера там не такая, какой кажется тебе отсюда. И не такая, как в книжках. Даже в хороших. В легионе много дерьма, но там не врут друг другу и не пытаются втереть очки напарнику. Там мир принимают как данность. Небо это небо. Враг это враг. Оружие это оружие. И ничего другого. Там ничего не придумывают. В легионе на солдатской кухне готовят свинину может пожестче этой, зато в легионе ты сам определяешь размер своей порции. Там ты просто обязан съедать столько, сколько требуется, потому что иначе не потянешь службу. Когда в Париже, хмуро вспомнил Валентин, меня отобрали и привезли на сборный пункт, я считал, что нам выдадут только по чашке отвратного кофе и какую-нибудь перловку. Но нам подали простую, но отменную еду. И отменный кофе. И в кубрике казармы на тридцать пять человек в первую ночь никто не пытался устроить мне просто так «велосипед» или заставить поплясать на глазах у всех… И проблем с языком я не испытывал… «Же сюи рюс…». Этого достаточно… Русский в легионе всегда идет к русским или к полякам. Старая традиция… Раньше, говорят, к ним присоединяли еще югославов, но в тот год у югославов были свои проблемы. Югославы в тот год сами нуждались в наемниках… А что касается американцев… Это точно… В такое большое мутное болото, как легион, чаще всего ныряют именно те, у кого за спиной тянется впечатляющий след… Иногда даже слишком впечатляющий… Как, например, у Джека Кроуфта…
Валентин вспомнил Джека Кроуфта.
Длинный американец Джек Кроуфт прошел «Бурю в пустыне».
Говоря о генерале Шварцкопфе, главном герое «Бури в пустыне», бывший американский пилот Джек Кроуфт всегда выражался однозначно – мордастая скотина. Впрочем, даже поминая Бога, Джек Кроуфт произносил God как Coat, то есть козел. У Джека Кроуфта вообще было много странностей. Наверное, у большинства, прошедших «Бурю в пустыне», было много странностей. Сам мордастый генерал Шварцкопф не избежал этого. По словам бывшего пилота Джека Кроуфта, а он о «Буре в пустыне» знал не понаслышке, перед началом операции мордастая скотина генерал Норман Шварцкопф собирался взорвать в воздухе над Ираком настоящее ядерное боевое устройство. Для устрашения. И для того, чтобы вывести из строя электронное оборудование противника. Говорят, что взрывать боевое ядерное устройство мордастому герою «Бури в пустыне» запретил лично президент Буш.
Но Джек Кроуфт невзлюбил мордастую скотину Шварцкопфа не за это.
Сбитый в первый день операции, попав в плен к иракцам, американский пилот Джек Кроуфт увидел такое, чего генералу Норману Шварцкопфу видеть, конечно, не приходилось. Например, дохлых крыс посреди Багдада. В бомбовых воронках. Наполненных вонючей мутной водой. И надувные декоративные резиновые танки. Которые выглядят с воздуха совсем как настоящие. И отель «Рашид», набитый насмерть перепуганными иностранцами. Ведь это его, Джека Кроуфта, а не мордастого генерала Шварцкопфа, иракцы выгнали из отеля «Рашид» прямо во время бомбардировки. Иракцы знали, что пленный американский пилот будет разорван на улице толпой. А сам Джек Кроуфт в свою очередь знал, что перед смертью ему даже выкурить сигарету не позволят. И если все-таки американский пилот Джек Кроуфт все-таки выбрался из Багдада, то вовсе не благодаря мордастому генералу Норману Шварцкопфу и его мордастым коммандос. Бывший американский пилот Джек Кроуфт выбрался из Багдада сам и никому никогда не рассказывал, как именно это у него получилось. Но, наверное, средства, выбранные для спасения бывшим пилотом Джеком Кроуфтом, были не совсем хороши, они, наверное, были откровенно не хороши, потому что бывший американский пилот не нашел ничего лучшего, как нырнуть в большое мутное болото легиона.
Правила легиона просты. Делай дело. Работай на полную катушку. Отслужи честно свои пять лет и ты получишь свои семьдесят тысяч долларов наличными. И получишь свободу. Разумеется, на все время службы тебе придется забыть про баб и про все такое прочее, а голубых в легионе принципиально не держат. Разумеется, все эти пять лет ты будешь работать, как сумасшедший, еще и еще раз, как сумасшедший, и не раз будешь подставлять лоб под пули. Но работа это само собой. Работа подразумевается. Да, в конце концов, чем искать бабу, лучше заслужить лишнюю лычку. Подставляй лоб и зарабатывай лычки. Лишняя лычка это лишние деньги. А лишних денег не бывает. В легионе это знают лучше, чем где-либо.
А еще, ныряя в болото легиона, бывший американский пилот Джек Кроуфт отлично знал, что, в отличие от всех других больших мутных болот, в болоте легиона нет никаких клятв. Легионеры не клянутся ни на Библии, ни на Коране. У них есть Контракт. И неписаный Кодекс чести.
Терпи напарника и делай дело.
Вот главная заповедь.
Потому ты тут и крутишься, как на сковороде, хмуро подумал Валентин, еще раз взглянув на Куделькина. Ты-то, наверное, давал присягу. И мечтаешь о заслуженной пенсии. Твоя компьютерная контора блеф. Чистый блеф. Ты отлично знаешь, где будешь получать пенсию. И зарабатываешь ее, не оглядываясь на сделанное. А вот у легионеров не бывает мечты о пенсии. Дерьма у них много, и все у них пахнет потом и дерьмом, но вот о пенсии они не мечтают. Это не их мечта. Они просто знают, что, отслужив свои пять лет, они получат чистый паспорт, который будет выписан на любое устраивающее их имя.
И свободу.
Вот твой паспорт. Отваливай!..
Валентин поднял голову:
– На хвост сели все-таки тебе. Подумай. Я бы на твоем месте насторожился. Эти ребята весь день ходили за нами.
Куделькин неохотно кивнул.
Он опьянел. Его опять переполняли неясные ощущения.
Слежка? Может быть… Но, скорее всего, это слежка за Чириком. Бывший чемпион ошибся. Люди полковника Лыгина, если, конечно, это его люди, не пойдут за ним, за капитаном Куделькиным. Пусть он считается человеком в отставке, но это ложная отставка. Она, как многое другое, входит в условия игры. Сегодня полковник Лыгин посчитал, что я должен уехать на дачу. И это тоже входит в условия игры. Полковник Лыгин знает мою исполнительность… Я действительно уеду на дачу… Сейчас напьюсь и уеду…
Куделькин вдруг всей шкурой почувствовал, что правильнее было бы уехать на дачу прямо сейчас.
– Ладно… Закури… – негромко произнес Валентин. – Сейчас я вправлю тебе мозги… Закури… Вот так… Не торопись… Выпусти дым и поверни голову… Так, будто ты отмахиваешься от дыма…
– В какую сторону?
– В сторону окна.
– Что я там увижу?
– Ты увидишь там тех же самых ребят, которые сидели на скамеечке перед гостиницей.
– А если все-таки этих ребят интересуете вы?
Валентин усмехнулся:
– Невелика честь.
– А лучше всего… – негромко сказал он. – Сделаем так… Я сейчас встану и пройду в туалет… А ты проследи за их реакцией…
Валентин встал и неторопливо проследовал мимо веселящихся кавказцев, одобрительно оценивших его крепкую фигуру.
Он знал, что именно увидит Куделькин.
Сейчас эти двое под фонарем насторожатся. Вполне возможно, что на какое-то время они даже разделятся. Один пройдет к выходу из кафе, второй, контролируя ситуацию, останется на стреме. Но стоит Валентину вернуться к столику, они снова будут вместе.
Когда Валентин вернулся, двое за окном были вместе.
– Теперь прогуляйся ты… – хмуро предложил он Куделькину. – Я хочу сам на них посмотреть… Иди, иди… – сказал он. – Отлей… Пусть думают, что у нас мочевые пузыри слабые…
Куделькин кивнул и засмеялся.
Его смех прозвучал резко и неожиданно зло.
Кавказцы из-за соседнего столика настороженно обернулись на Куделькина настороженно. Впрочем, на него это никак не подействовало.
– Ну как? – спросил он, вернувшись.
– Как я и ожидал… Они интересуются тобой… По крайней мере, когда ты ушел, к выходу подтянулись оба…
– Но какого черта?..
– Не знаю… Ты должен знать, какого черта. А меня это не интересует… Джон должен был меня предупредить…
Не ответив, Куделькин-младший с ненавистью уставился на кавказцев и те перехватили его взгляд.
– Вы давно не были дома, дядя Валя… Вы тут многого не понимаете… Когда вы улетали из России, еще не все шлюхи были шлюхами, и не все кавказцы чувствовали себя героями.
Куделькин нагло ухмыльнулся прямо в лицо обернувшегося к нему и онемевшего от его ухмылки кавказец.
– Зачем ты их провоцируешь?
– А зачем они меня провоцируют?
– Ты о чем?
– Ладно, дядя Валя… Я вижу, вы действительно многого не понимаете… Не ваша вина… Но если честно, дядя Валя, мы сейчас отдуваемся за ваше поколение… Вы, черт возьми, мотались по аренам разных городов и красиво клали друг друга на красивый ковер… А страна загнивала… Вам на все наплевать, а страна загнивала… В итоге, тот, кто мог что-то продать – продал, а тот, кто мог что-то украсть – украл… Нам приходится все переделывать…
– Поэтому за вами и ходят топтуны?
– Почему нет?
– У тебя, кажется, погиб друг? По крайней мере, ты говорил об этом… Это тоже потому, что вы что-то переделываете?..
– Да, – зло и коротко ответил Куделькин. – Бутырский замок пустует. Лагеря пустуют. А в нормальной стране они не должны пустовать.
– Ты это о чем?
– О деле.
Ну да, о Деле…
Я уже слышал о Деле, хмуро вспомнил Валентин.
О Деле мне говорил Николай Петрович. Пять лет назад. В питерском крематории. Привязав к железному столбу. Кажется, Дело, о котором говорил Николай Петрович Шадрин, бывший полковник КГБ, оказалось гораздо живучее, чем я предполагал. Даже в Сибири уже говорят о Деле.
Интересно, подумал Валентин, на что они купили парня?
На самом деле Валентин смотрел на Куделькина-младшего без особого интереса.
Что тут интересного?
Ему, Валентину Кудимову, бывшему знаменитому чемпиону СССР, бывшему знаменитому чемпиону мира, тоже в свое время предлагали простые, но существенные вещи. Брось бабу, например, предлагали ему. Тебе, бык упрямый, пруха светит, перед тобой пруха стоит. Чего упрямиться? Не упрямься. Нет никаких проблем. Надо спортивную базу? Будет тебе база. Хочешь учеников? У нас пруд пруди мускулистых тупых пэтэушников. Квартиру? Дачу? Автомашину? Да нет проблем, Кудима. Бери!
Мне многое предлагали, вспомнил он. Даже печь питерского крематория.
Впрочем, Валентин все это вспомнил без злости. Повыветрилась злость. К тому же, мне повезло, хмуро подумал он. Я хоть жив. А брат Серега убит. И Тоня убита. И друг Куделькина-младшего убит. Да и сам Куделькин, кажется, далеко не в форме.
Он фыркнул про себя – Дело! Разумеется, с большой буквы. Неужели и теперь еще покупают на это?
– Посмотри… – сказал он, пожалев совсем помрачневшего Куделькина. – Вон там, за столиком у окна… Там сидит человек с благородной сединой… Кто это?.. Сюда, кажется, не одни гомики ходят?..
– Не надо, дядя Валя, – равнодушно ответил Куделькин. – Я тут знаю многих. И этого типа знаю. Это Фельтон.
– Странная фамилия.
– Это не фамилия. Это кликуха. Грязная кликуха.
– И чем занимается Фельтон?
– Нарушает законы во всех доступных для него формах.
– Даже сейчас?
– Даже сейчас. Видите, как он колышется? Это потому, что он уже, наверное, немного нюхнул. Если Фельтона тряхнуть, дядя Валя, из него много чего высыплется. Но у меня сегодня другое настроение. Хрен с ним, с благородным Фельтоном. Пусть нарушает. А мы выпьем.
– Давай выпьем, – согласился Валентин. – Только не гляди на кавказцев. У тебя взгляд как кипяток. У них волосы вылезут от твоего взгляда.
Куделькин напряженно засмеялся:
– Хорошо бы их погасить…
– Ну да, погасить… – в тон ему поддержал Валентин. – А потом еще перебить посуду в баре.
– Может быть… – вдруг очень трезво и нехорошо произнес Куделькин. – Только не в моем городе… В моем городе мы перебьем посуду сами…
– Не заводись.
– Ладно… – совсем трезво сказал Куделькин. – Я все… Я пас, дядя Валя… Сегодня мне пить больше нельзя…
– Я сам вижу.
– Может, подымемся?
– А эти? – кивнул Валентин в сторону окна.
– Если они, правда, ходят за нами, нам от них сегодня не оторваться. Пусть ходят. Считайте, это наша охрана.
– Охрану можно бы и снять…
– Их нельзя бить, дядя Валя.
– Почему?
– Нельзя, – хмуро повторил Куделькин.
Они что, тоже из компьютерной фирмы? – хотел спросить Валентин, но пожалел Куделькина.
– Ладно, – сказал он. – Я удовлетворен ужином. Зови официантку. Только не предлагай ей руку и не оглядывайся на кавказцев. Если ты их не задерешь, мы выйдем спокойно.
Глава X
Тактический гуманизм
4 июля, Новосибирск
Ночной подъезд был мрачен, как заброшенная шахта.Пахло кошками. Мочой. Лифт не работал. В мрачном таинственном свете единственной стоваттной лампочки, почему-то темно-красной, как в фотолаборатории, прямо над головами смутно выделялась на сумрачной, тоже темно-красной и местами ободранной известке черная паукастая свастика.
Куделькин ухмыльнулся.
– Война…
Он все-таки здорово надрался. И настроение его гуляло вниз-вверх. Он то принимался рассказывать анекдоты, то замолкал, сопя и шумно отдуваясь.
– Лестничная война… Были войны Пунические, Столетние, а у нас лестничная… Но тоже столетняя… Не без этого… Свастику смывают, а она возникает снова… Как прорастает…
– Хулиганье?
– Да ну, дядя Валя… Я же вам говорю, война…
– Какая к черту война?
– С дедом Рогожиным.
– Что еще за дед?
– Ну-у-у, крутой дед… – протянул Куделькин, хватаясь руками за подрагивающие перила лестницы. – Считайте, почти ровесник Октября, а бегает будь здоров, хоть выпускай его на беговую сторожку… Член всех местных комитетов – от ветеранов войны до садового… Очень крутой дед… Его не дрожь, он сам кого хочешь достанет… До сих пор летом сам ездит на электричке на дачу… Правда, дачу свою по старинке называет мичуринским участком, так это не все ли равно?.. Копается в грядках, что-то такое выращивает, прививает… И все, представьте, растет у деда… Вот он и варит, и солит, и сушит… Очень крутой дед… Живет, кстати, прямо надо мной… Этажом выше…
Хватаясь руками за перила, произнося слова негромко, с паузами, с короткими придыханиями, иногда оборачиваясь на Валентина, Куделькин-младший добрался, наконец, до неосвещенной площадки четвертого этажа.
Здесь он остановился у окна и осторожно глянул вниз во двор.
Куделькин был пьян, но, кажется, он все помнил.
Это Валентину понравилось.
Глубоко внизу в сумрачном дворе, как в тусклом аквариуме, в свете единственного тусклого фонаря расплывчато шевелились неспокойные тени все тех же неутомимых ребят, что весь день шлялись за Куделькиным и Валентином. Бывший чемпион оказался прав – неутомимых ребят интересовал Куделькин. Именно Куделькина они водили по городу. Только теперь, доведя фигуранта до его собственного подъезда, неутомимые ребята впервые по-настоящему расслабились, закурили.
Куделькин ухмыльнулся.
– Так вот… Я опять о Рогожине… – Он и виду не подал, что неутомимые ребята внизу его сильно тревожили. – Это крутой дед… Он даже круче, чем кажется на первый взгляд… Гораздо круче… В прошлом году, например, дед Рогожин привлекался к уголовной ответственности…
– За что? – удивился Валентин.
– За хулиганство.
– В его-то возрасте?
– Так я ж говорю… Крутой дед…
Куделькин хохотнул и обернулся на Валентина, как бы проверяя какие-то свои внутренние сомнения.
– А знаете, дядя Валя, как были описаны обстоятельства преступления в обвинительном заключении на суде?
– Не знаю.
– Цитирую… – поглядывая то в окно, то на Валентина, негромко хохотнул Куделькин. – Я с приятелями это заключение выучил наизусть. Это заключение очень нравилось… – Куделькин споткнулся. Почему-то он не смог произнести вслух имя Зимина. – Для нас с приятелями это заключение стало как бы… – Куделькин, морща лоб, поискал нужное слово. – Ну, как бы опознавательным знаком… Как бы знаком отличия от других… Ну, понимаете, что я хочу сказать…
Валентин кивнул.
Еще раз хохотнув, негромко, почти без расстановки, как бы не зная о существовании знаков препинания, почти без пауз, как стихотворение, как некий один цельный текст, Куделькин процитировал:
«Гражданин Рогожин Егорий Тимофеевич одна тысяча девятьсот двадцатого первого года рождения двадцать третьего апреля одна тысяча девятьсот такого-то года примерно в четырнадцать часов тридцать минут местного времени прибыл в подъезд дома номер такой-то на улице Орджоникидзе где постоянно проживает… На лестничной площадке первого этажа указанный гражданин Рогожин встретил гражданина Губанова Олега Ивановича одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года рождения проживающего в том же доме… Гражданин Рогожин беспричинно из хулиганских побуждений ухватил гражданина Губанова за воротник верхней одежды и в таком положении потащил вверх по ступеням где на площадке третьего этажа где постоянно проживает гражданин Губанов вырвал из рук означенного гражданина металлический баллончик с черной краской и брызнул черной краской в лицо означенному гражданину… После этого гражданин Рогожин всячески сквернословил и беспричинно из хулиганских побуждений оскорбил нецензурной бранью выскочившую на шум гражданку Губанову Ирину Алексеевну потерпевшую и мать потерпевшего постоянно проживающую в том же доме… Продолжая буянить и сквернословить, гражданин Рогожин нанес гражданке Губановой удар кулаком в левую височную область причинив при этом ссадины левой щеки кровоподтек левой скуловой области и легкое сотрясение мозга… При попытке гражданина Губанова оттащить гражданина Рогожина от матери, гражданин Рогожин беспричинно из хулиганских побуждений нанес удар кулаком гражданину Губанову в височную область, причинив ему легкий ущерб здоровья…».
– Ну как? – ухмыльнулся Куделькин. – Впечатляет?
– Не очень, – хмуро ответил Валентин, открывая дверь и входя в темную квартиру.
И сам спросил:
– А чего это так разошелся крутой дед гражданин Рогожин, почти ровесник Октября? Откуда у него хулиганские побуждения?
– А оттуда! – внезапно веселея, ответил Куделькин, кажется, удачное возвращение домой его вдохновило. Он даже ткнул рукой в потолок. – Наслушался пропаганды. Не без этого. А гражданин Губанов, который восемьдесят третьего года рождения, любит рисовать в подъезде свастику. Хороший деловой парень, но с идеями. Он не просто так тревожит известку гвоздем. Он не дилетант. Он человек современный. Он краску на известку наносит из специального металлического распылителя. Ну вот… Крутой дед и застукал его за этим занятием…
– Разве за такое наказывают?
– Ну, так и не наказали… – хмыкнул Куделькин. Ему явно хотелось выговориться. – Не смотрите, что Губанов восемьдесят третьего года рождения. Он знает свои права. Он в тот же день получил справку медэкспертизы и подал в суд на крутого деда. Не стал просить своих приятелей поучить крутого деда, как сделал бы любой придурок, а попросту подал в суд на деда…
– Да нет, погоди, – удивился Валентин. – Я говорю не о гражданине Губанове. Я говорю о Рогожине. Разве за такое наказывают?
– А как же? – безапелляционно отрезал Куделькин, падая в кресло. – Как пишут в протоколах, крутой дед Рогожин нанес матери и сыну Губановым множественные легкие телесные повреждения. Из хулиганских побуждений. Честно говоря, деду еще повезло, что ему не припаяли штраф.
– Ты действительно так думаешь?
– О чем это вы, дядя Валя?.. – Куделькин, ухмыляясь, вынул из холодильника бутылку коньяка, бутылку минеральной воды, достал с полки чистые стаканы, все это принес и поставил на стол, и обернулся на Валентина. – О чем это вы? Чего-то я не пойму…
– Я о крутом деде. Не могу понять, за что его пытались оштрафовать?
– Как за что? Он семью Губановых побил. Беспричинно, – ухмыльнулся Куделькин. – Из хулиганских побуждений.
– Он хулигана поставил на место. Наказывать следовало вовсе не деда. Это разве не так?
Куделькин засмеялся:
– Не так…
– Твой отец…
– Да ну, мой отец!.. – грубо отмахнулся Куделькин, откупоривая бутылку. – Мой отец, дядя Валя, меньше всего думает о таком… Плевал он на такое… Ему это неинтересно. Сам он, конечно, свастик на стенах никогда не рисовал и рисовать не будет, зато просрал великую страну… Извините за грубость, дядя Валя, но и вы к этому причастны…
Куделькин разлил коньяк по стаканам.
И жадно выпил.
И снова заговорил.
– Вот сами смотрите… Присел вчера перекурить на скамью возле оперного. Гляжу, в мусорной урне роется пацан. Невелик… Ну, так лет десять… Но одет, обут. Не шикарно, конечно, но одет, обут… Грязен, конечно, тут спору нет, но это дело второе. Пацану бы этому сидеть в школе, а он роется в мусорной урне… Спрашиваю: «Отец есть?» – «Нет отца». – «А мать?» – «Пьет мать». – «А ты что делаешь?» – «Я милостыньку собираю». И губки делает так жалостливо, заучено, без всякого излишнего чувства, точно в меру. Помоги, мол, дяденька! Спрашиваю: «Есть-пить хочешь?». Отвечает: «Хочу». – «А работать хочешь?» – «Я не умею». – «Я тебя не спрашиваю, умеешь ты или нет. Я спрашиваю, ты работать хочешь?» – «Нет, дяденька. Не хочу». И продолжает рыться в мусоре, привычно копается в грязной урне… Вот и весь с ним разговор… Кого тут наказывать, дядя Валя?.. Пацана или пьющую мать?..
– Ну, смотря за что.
– Как это за что? За пьянство. За попрошайничество. За деградацию. За уклонение от общественно-полезного труда.
– Не неси чепуху. Пацан же, наверное, ничего не знает о законе. А если и знает, то верхушки, так, всякий вздор. Этот пацан, наверное, и не догадывается, что есть закон, который может ему помочь.
Куделькин усмехнулся:
– А гражданин Губанов восемьдесят третьего года рождения знает законы! Он в суд на деда подал. Он в школе в компьютерном классе занимается, значит, думает о будущем. Он к мусорным бакам не пойдет, он предпочитает шахматный кружок и в спортзал ходит.
Валентин удивился:
– Ты погоди… Что ты несешь?.. Чтобы знать закон, надо учиться этому…
И засмеялся:
– Однажды в Марселе, вот как ты возле оперного, я присел на скамью в сквере перекурить. Не заметил, что в траве за скамьей спал клошар. Наверное, из алжирцев. Такой здоровенный, грязный французский бомж. Почему-то он был в джинсах, вывернутых на левую сторону. Для красоты, наверное. Так вот… Дымом потянуло на бомжа, он и проснулся… И знаешь, что дальше произошло?..
Куделькин взглянул на Валентина и пожал плечами.
– А дальше вот что произошло… Бомж проснулся и возмутился… Не знаю, что он подумал, но он сильно возмутился… Может, решил, что я курю как бы в укор за его ничегонеделанье, за его бессмысленную жизнь… Не знаю… К тому же, каким-то образом клошар сразу почувствовал во мне не француза… И он знал законы… «Я гражданин свободной Франции!.. – орал он, потрясая грязным кулаком. – Валяюсь, где хочу, и ношу, что хочу!.. И никогда не позволю всяким сраным иностранцам!.». Ну и так далее… Все понятно?
– Чухня! – нахмурившись, отмахнулся Куделькин. – Не убеждает. Я вам более сильный пример приведу. Тут у нас как-то зимой, считай, опять же прямо у оперного, один местный бомж встретил утром интеллигентную даму с кавказским овчаром на поводке. Ну, холодно. Ну, с похмелья. Бомж, понятно, закоченел. Потянулся к интеллигентной даме. Подайте, дескать, бабуля, на водочку. Интеллигентная дама, естественно, обиделась. «Бабуля? Я бабуля? Да? Хочешь, значит, согреться?» – «Ага, хочу». – «Сейчас согреешься». И спустила на бомжа своего кавказца…
– Не сходится, – сказал Валентин.
– Что не сходится?
– Все у тебя кругом не сходится. Гражданин Губанов не сходится. Крутой дед не сходится. Пацан, не умеющий и не хотящий работать, не сходится. Интеллигентная дама, спускающая кавказца на бомжа, не сходится. Ни пацан, ни бомж, ни дед Рогожин ничего не украли и никого не зарезали, их судить, в общем, не за что. А вот крутому деду Рогожину я бы даже грамоту выдал за идейную бдительность. Этот дед, небось, всю войну прошел, на него свастика действует, как красная тряпка на быка, а юный придурок с третьего этажа, как его там, гражданин Губанов, играется этой свастикой.