Итак, в Киеве Святослав посадил князем Ярополка, своего старшего сына. Здесь он был во главе Киева и полянской земли — но и всех тех, обезглавленных хазарами земель — Северской, Радимичской, Вятической — на которых русы возлагали "легкую" дань, которые видели в киевских князьях не столько захватчиков, сколько освободителей. Кстати, Ярополку — мальчишке было лет тринадцать — Святослав привез из Балканского похода живой "подарок", юную монашку Юлию. Ее-то и нарекут Предславой. Летописи говорят, что она была царского рода. Вполне возможно, что в далеком монастыре, среди варваров-болгар оказалась жертва каких-то интриг, бурливших во дворцах Константинополя. В Деревской земле, кроваво "замиренной" Ольгой на памяти еще живущих, был посажен Олег. Он был князем над "примученными" данниками Киева, уличами (Баварский географ звал их "народом свирепейшим"), и бунтарями древлянами. Сторонники Киева в тех неспокойных краях тоже должны были иметь живое знамя, "голову". Это было необходимо и в случае мятежа — Боян должен был рассказать князю, как "вовремя" вспыхивали восстания за спиной его отца, Симеона Великого, во время его походов на Византию. Это было необходимо и в случае еще одного внешнего нападения — тех же печенегов. Константин Багрянородный говорит, что печенежское племя Явды Эрдим может ходить набегами в земли уличей и древлян.
   На этом летописный список старших Святослава исчерпывается. Иоанн Скилица упоминает, что флот империи подавил мятеж хазар в крымских владениях Византии в 1015 году под руководством крещеного хазарина Георгия Чулы. Сильно помог византийцам сын Святослава, имя которого Скилица передает как Сфенг (Свен? Звенко? Звяга?), напавший на мятежников и взявший в плен Чулу. Видимо, Святослав не оставил обезглавленными и земли, отвоеванные им самим у Хазарии. Вряд ли "Сфенг" помогал ромеям из любви к ним или хотя бы из христианских чувств — нигде не сказано, что он был христианином, имя он носил явно языческое. Да и многие православные соседи Второго Рима — Грузия, Болгария — не питали к нему никаких братских чувств, впрочем, и оснований к тому не имели. Скорее уж сыном победителя каганата двигала ненависть к хазарам — кровным врагам русов. Судя по быстроте действий "Сфенга", княжил он где-то неподалеку от мест мятежа, скорее всего — в Тмутаракани.
   Итак, Ярополк в Киеве, Олег во Вручьем — этот город, ныне Овруч, стал столицей Древлянской земли вместо сожженного Ольгой Искоростеня. "Сфенг", как бы его ни звали на самом деле, в Тмутаракани. Вроде бы все…
   Но оказалось, не все. Пришедшие в это время в Киев знатные люди из Новгорода возмутились таким распределением княжичей. Что ж они — хуже древлян и уличей? Им тоже нужен князь! Или государь позабыл, в каком городе он сам начинал княжить? Позабыл, откуда пошел здесь, по эту сторону холодного Варяжского моря его соколиный род?! Если так, новгородцы вновь, как во времена Рюрика, сами призовут себе князя!
   Святослав не воспринял всерьез эту угрозу. Усмехнулся: "Да кто к вам пойдет…". Не то чтобы земля Новгородская была таким уж незавидным владением. Она и за сто лет до того была, как известно, "велика и обильна", а уж теперь, когда новгородцы могли ходить в арабские и персидские земли, не опасаясь хищных мытарей каган-бека, когда проложен был путь из варяг в греки, торговля Новгородская и вовсе должна была процветать. Норманнские пираты еще не терзали ее берегов — они прорвутся к ним позднее, когда боевое братство Йомских витязей из славянского Волына, хранившее закон и порядок во всей восточной части Варяжского моря, поляжет почти поголовно в Норвегии. Другое дело, что самовольно садиться князем во владениях победителя Хазарского каганата, полководца, в одну осень захватившего Болгарию и взявшего восемьдесят городов, мог только князь или конунг, одержимый манией самоубийства. "Даже слепой до сожженья полезен — что пользы от трупа?", вопрошала Старшая Эдда. Старших сыновей князя тоже не привлекала мысль о княжении в далекой северной земле. Отказался, по-видимому, и "Сфенг", если только не сидел уже в далекой Тмутаракани.
   Есть основания полагать, что у Святослава был еще один сын… но ему князь прочил совсем другое будущее. Впрочем, об этом — позже.
   Новгородские послы приуныли. Но тут встретился им добрый молодец. Звали молодца по былинному — Добрыня, но на этом всякое сходство и связь его с былинным богатырем, победителем лютой Змеихи, заканчивается. Потому как был этот Добрыня братом Малке, рабыне-ключнице старой княгини Ольги, и, если не был ей братом нареченным, что вполне могло случиться — поручил великий князь отроку присматривать за глянувшейся рабыней, сказал: будь, мол, ей за брата. Ну и пришлось… так вот, если все-таки был он ей кровным, а не названым братом, значит, был он хазарином.
   Тут надо сказать несколько слов о давным-давно в прах раскритикованной, но все еще не из всех голов выветрившейся версии, будто и сам Добрыня, и его сестра были детьми древлянского князя Мала. Сразу скажу — серьезных оснований для нее никаких. Так, некоторое созвучие между именем древлянского мятежника и некоего "Малъка Любечанина", отца Добрыни и Малки. В других летописях ее называют ославяненным именем Малуша, но в Никоновской, сохранившей множество древних подробностей — например, что поход на болгар Святослав начал по наущению цесаря Никифора, что Оскольд воевал с черными болгарами, и многое иное, — в этой летописи сохранено и подлинное имя сестры Добрыни — Малка. Так и будем ее называть. Так вот, ни намека на древлянское происхождение Малки и ее брата в летописи нет. Если бы Малка была древлянской княжной, то ее сын и стал бы править в Древлянской земле. Нет и намека на то, что Мал или его сын — наследник! — мог остаться в живых после побоища 946 года. Ольга — точнее, стоявшие за нею люди — не могли оставить в живых родню человека, обвиненного ими в смерти государя Игоря. Если же Мал с семейством были посвящены в заговор, они тем более были обречены.
   Невзирая на очевидную слабость этой версии, она то и дело возникает в популярной литературе. В 1970-1980-е годы ее яростно отстаивал украинский краевед Анатолий Маркович Членов. Он не был профессиональным историком, но на основе этой хлипковатой версии и притянутых за уши "данных" русских былин выстроил целую "древлянскую теорию". Все его идеи пересказывать слишком долго, да и не нужно. Для характеристики автора и самой идеи хватит нескольких пунктов: Членов с какой-то биологической ненавистью относился к варягам, которых, "естественно", считал норманнами. В своих работах он с энергией фронтового политрука поносил Рюрика, Олега Вещего и Игоря, Святослава же изображал недалеким воякой, марионеткой в руках "варяжских интервентов", истратившим энергию на ненужные-де Руси походы. Хазар он, напротив, считал добрыми друзьями Руси, защищавшими ее от… арабов (!!!). Все гадости про хазарское иго — конечно же, выдумки злых варягов из ужасного "Варяжского дома". Непонятно только, как же они попали в летопись, если любимец Членова, Владимир, победил их и все последующие князья, при которых составлялись летописи, были его потомками, и представителями хорошего "Древлянского дома". Завершает фундаментальный труд Членова фраза, которую следует привести — она полностью характеризует и книгу, и автора: "За… образец государственного устройства Руси была, видимо, взята Добрыней и Владимиром… библейская федерация 12 свободолюбивых племен, вырвавшихся из-под ига фараона и ведомых могучей рукой Саваофа. Истинными преемниками их были объявлены 12 (??) федеральных земель (???) Руси". Более к этой книге добавить нечего.
   Гораздо состоятельнее версия, выдвинутая в 1970-е годы гебраистом В. Емельяновым и А. Добровольским. В 1997 году ее — увы, без ссылки на первооткрывателей — высказал Алексей Карпов в вышедшей в серии "ЖЗЛ" биографии "Владимир Святой". Основа имен Малки и ее отца — Малък -не славянская. Цитирую Карпова: "В семитских языках (арабском, древнееврейском) слово "Malik" означает "царь", "правитель". Вот с предположением, будто Малък был "хазарским беком, обосновавшимся в русском Любече", согласиться невозможно. Никаких "беков" в Любече не было и быть не могло уже во времена Олега Вещего. Скорее можно предположить, что летописец или его источник так ославянил какое-то хазарское прозвище или титул. А вот с дальнейшим: "Славянское же имя сына Малъка Добрыни в этом случае не должно смущать" — остается полностью согласиться. Да, не должно. Еще в "киевском письме", документе из деловой переписки иудейской общины Киева, которая та за век до Святослава вела с единоверцами Каира, среди прочих встречаются Йегуда Северята и Гостята Кабиарт бен Коген. Очевидно, Мстиславы Ростроповичи, Владимиры Гусинские и Борисы Березовские — совершенно не новое явление.
   Так вот, Добрыня подошел к новгородским послам и посоветовал просить у Святослава Владимира. Оказывается, ушлая рабыня успела соблазнить молодого князя и родила от него мальчика. Мальчика назвали Владимиром, и отправили вместе с матерью с глаз долой. Сердобольная Ольга выслала их в принадлежавшее ей сельцо Будутино, скорее всего, спасая от сына — легко догадаться, как отнесся бы Святослав к отродью хазарки. Следует напомнить, что у балтийских славян, от которых происходил его род, отец мог убить нежеланного младенца, и это было в порядке вещей. Впрочем, и у русских есть былина, как Илья Муромец убивает сына — правда, уже взрослого — от женщины из враждебного племени и остается при том любимейшим героем былин.
   Впрочем, казаки, через полтысячи лет развлекавшиеся с пленными азиатками, принимали еще более крутые меры по предотвращению нежелательных последствий. Эх, не был наш герой похож на Стеньку Разина…
   Новгородцы вновь пришли к Святославу снова и попросили в князья Владимира. "Вот он вам", был краткий ответ. Князю не хотелось говорить об отродье рабыни из ненавистного племени. Возможно, он предполагал, что именно в северном Новгороде, рюриковой твердыне, столь близкой к стальным волнам Варяжского моря и высящимся над ними скалам Арконы, "робичич" — сын рабыни — будет безопасен. Может, он даже надеялся на то, что воспитание "людей новгородских от рода варяжска" уравновесит хазарскую кровь его младшего сына. В таком случае, князь не учитывал или не знал, что вместе с Владимиром на север отправился и Добрыня, не собиравшийся пускать воспитание племянника на самотек или доверять его северным язычникам. Да и мысли Святослава были заняты уже совсем другими делами.
 
 
3. Славянской державе — быть!
   То не слово врывается в слово:
   От Урала и до Балкан
   Крепнет братство, грозное снова,
   Многославное братство славян.
   И сольется с новью преданье,
   Раз в единый и грозный ряд
   Встали Люблин рядом с Любанью,
   Рядом с Белгородом — Белград.
С. Наровчатов. "Польские стихи"
 
 
   Раздел престолов между сыновьями Святослава был завершен. Теперь Святослава ничего не держало в городе, ставшем ему почти чужим. Его столицей была его дружинная ставка. Город на Днепре после нескольких лет походов казался скучным и тихим, его терема и стены — обузой, тяжким бременем. Люди, жившие здесь, купцы и ремесленники да владетели ближних полянских земель, жили в каком-то другом мире. Не для их спокойствия он крушил каганат и приучал степных дикарей видеть в нем гром небесный. Поляне, когда-то звавшие с севера Соколиный род Рюрика на княженье, искренне считали, что потомки Рюрика сделали все, что нужно. Ведь хазары разгромлены, на горизонте славянских земель больше не маячат их разбойные гнезда из белого камня. Кованая конница каган-бека больше не будет топтать полянские нивы, не будут полыхать деревни… Чего ж еще надобно государю?
   Святослав смотрел на мир по-другому. Он видел долг князя и воина в защите Правды — Правды, а не набитых добром лабазов киевских бояр и купцов. Да, и в том, чтоб простые люди могли спокойно жить по заветам предков, собирать урожаи, возиться в мастерских, торговать с дальними землями, не боясь ни лихих людей, ни дикарей из лесных, степных или горных племен — тоже Правда. Но не вся, что бы ни думали об этом кияне. Рядом с ним был Након — а не сам Након, так его земляки. Рядом с ним был Боян. Рядом с ним был Калокир. Жив ли еще был Асмунд — трудно сказать. Но то, что Святослав слышал от новых друзей, складывалось в страшную картину, подтверждающую все, что юный князь слышал когда-то от сына Вещего Олега.
   Киевляне думали, что мир, если и изменяется, то к лучшему. Вот — платили дань хазарам, теперь не платим. Хазары могли напасть — теперь не могут. Была смута — теперь на престоле сильный и страшный врагам государь. Разве не лучше стало? А христиане… что они? Ну, страна — так за морем. Ну, в Киеве — так горстка.
   Святослав видел, как изменяется мир. Тот мир, что жил и дышал в избавившемся от осады Киеве, был вчерашним днем для земли Накона. Након мог сказать: "Вчера и мы думали так. Вчера и у нас христиане казались безобидными чужаками. Щетинские волхвы предлагали им поставить кумир их Распятому в главном городском капище, чтоб они могли молиться вместе со всеми. А в Волыне, когда монах из дальней земли, не умевший двух слов связать по-нашему, накинулся с топором на кумир Волоса, жрецы отняли его у разъяренной толпы, и со смехом проводили, полуживого от побоев и страха, на корабль.
   Теперь мы воюем с ними. Они приводят войска из разных земель, у них много сил. Но мы бьемся — и иногда побеждаем. Мы уже изгоняли проклятых немцев с нашей земли — изгоним еще раз".
   Боян мог сказать: 
    "Вчера мы воевали с христианами. Крум штурмовал их столицу. Маломир гнал их и казнил. А когда решили, что они не опасны — они открыли ворота наших городов врагу. Не ромеи. Мы тоже когда-то говорили "болгары или христиане", мы тоже когда-то звали христианство ромейской верой, как вы, варяги, зовете немецкой. Но наши, болгары, стали одними из них, а мы не умели воевать с братьями. Не все смогли встать вровень с Маломиром. И теперь христиане правят нами. Вы, наши единоверцы, терпите христиан. Они нас не терпят. Они лишь позволяют крестьянам в деревнях поклоняться старым богам, да городской черни — мешать старое с новым. Те же из знатных, кто хочет остаться верным — забиваются в горы, на планины, в глушь. Они ждут — вдруг все вернется…".
 
   Калокир мог сказать: "И мы уходили из столиц. И мы ждали. Это было вчера. И у нас позволяли поклоняться в глуши старым богам или прятать идолов за иконами. Это было вчера. Сейчас мы забились в самые глухие углы. Мы живем под занесенным топором палача, под вечным страхом доноса, конфискации, казни. Нас горстка, как у вас — христиан. Но нас не терпят, как вы терпите их.
    У нас долгая память. И мы помним — было время, когда Рим — тот, первый и единственный Рим, Вечный Город Катона и Сципиона, Цезаря и Траяна — был силен и могуч. Как сильна и могуча Русь."
   Он тоже терпел христиан.
   Након, Боян, Калокир. Варяги, Болгария, Византия. Поступь Рагнарека: Византия, Болгария, варяги…
   Русь?!
   И везде, везде — расплесканная бесполезно, обращенная друг на друга, брат на брата сила славянских народов. Древняя Правда — без силы. Юная Сила — без правды. Боян говорит — на Морее уже растут дети, не знающие славянскую речь. Након говорит — даже славяне уже величают Гам — Гамбургом.
 
4. Поступь Рагнарека.
 
   Что делать, если ничего сделать нельзя? Для воина ответ один — биться. Бьются не ради победы. Бьются потому, что таков долг воина. Но бился и Крум. Бился и Стойгнев. Нужно все-таки победить!
   Нужна держава. Новый Рим. Чтобы переломить хребет империям — источникам заразы. А переломить можно — разве не рухнул казавшийся вечным каганат? И почему не рухнуть так же державам кайзера и цесаря? Только делать это нужно скорее.
   Они говорят — скоро их бог придет на землю.
   Что ж — мы встретим его.
   Как? Ответ дал Олег Вещий, отец наставника Асмунда.
   Он перенес столицу почти на поле боя — в Киев. Не в этот, тихий и мирный — в то хазарское пограничье, что было здесь семьдесят лет назад. И уже отсюда, из нового военного стана — в походы, в свирепые непрерывные походы. С дружинами — за данью, а дань — на новые дружины. И собрать данников в единый кулак, народ к народцу, гнуть шеи упрямым Нискиням, а если не гнутся — ломать, как изменнику Оскольду!
   Занять приграничные с империями земли. Поставить там столицу. Собрать окрестные славянские народы, отбирая данников у империй. Болгары уже приняли его — как поляне приняли Олега. Хорват и прочих смутьянов — примучить, как Олег и отец — уличей с древлянами. Дикарей-язычников — в союзники. Но перед этим — показать силу. Чтоб мадьяры запомнили его имя, как помнят печенеги имя отца! Нечего и им тратить удаль в бессмысленных набегах на дальние Парижи. Пусть служат державе. На сворку степных волчар!
   Возможно ли это? Святослав не спрашивал себя о таких вещах. Олегу, отцу, самому ему удалось на Руси — ему и его потомкам удастся на Дунае. Под соколиный стяг встали поляне и северы, кривичи и словене, дреговичи и полочане, вятичи и древляне, уличи и радимичи, тиверцы. Что ж, теперь очередь сагудатов и велегестичей, струменцев и смолян, драговитов и северов, верзичей и баюничей, рунхинов, милингов и езеричей. Всех болгар, хорват, сербов.
   И тогда — на Царьград! Не в ладьях, как Олег и отец — по суше. Греки привыкли ждать врага с моря, как хазары — из степей и лесов. Не надо делать так, как привык враг. Пусть он делает, как привык. А мы сделаем — как надо!
   Не нужно щита на воротах. Пусть сбудется отроческая мечта. Пусть Царьград разделит место в Пекле с Итилем!
   И пусть потом приходит их Мертвец. Если будет — куда.
   Еще до раздела престолов между сыновьями Святослав сказал матери и боярам: "Не любо мне в Киеве. Хочу сидеть в Переяславце на Дунае. Там будет середина земли моей. Туда стекается все лучшее. Из Греции — золото, шелка, вина и плоды, из Чехии и из Венгрии — серебро и кони, из Руси — меха, мед, воск и люди".
   В переносе столицы для Руси не было ничего особенно нового. Лет семьдесят назад Олег перенес столицу из Новгорода в Киев. Сейчас, после победы над каганатом, Киев из воинского стана на глазах превращался в сытый и тихий глубокий тыл. Место же князю и дружине его, а значит — столице, в челе войска. Поближе к врагу. Это было естественно и более или менее понятно. Князь оставляет детям безопасные мирные земли и отправляется туда, где нужна его рука и железная воля.
   Но вот то, что сказал Святослав потом…
   Историки толкуют что-то о "торговых путях". Что общего между Святославом Храбрым и торговлей?! Вчитайтесь!
   Святослав перечисляет земли, с которых собирается брать дань! Он уже берет дань с русских земель — теперь она, естественно должна будет идти и в Переяславец. А теперь к списку данников присоединятся Балканы и Центральная Европа. Это для начала, чтоб свалить Византию, как свалили Хазарию. А там…
   Вряд ли Святослав оставил бы без внимания земли пращуров-варягов. "Середина земли моей"… Гляньте на карту. Граница Руси на Востоке проходит по Волге — новой "реке Рус" для арабов. Найдите Переяславец в Дунайском устье. И отсчитайте столько же на Запад. Как минимум — твердый предел по Лабе для тевтонского Drang nach Osten. И на юг, конечно — до Мореи. Еще не всех милингов и езеричей ромеи вывезли на каирские рынки!
   Это намерение Святослава ясно отражено в летописи. Как мы увидим далее, оно отразится и в "Истории" Льва Диакона. Могло ли это ему удаться? На мой взгляд, вполне могло. Может, я и делаю слишком сильный упор на приверженность Святослава старым Богам и неприятие им новой веры. Конечно, все было не так однозначно. Играло свою роль и естественное для воина и князя желание славы, и отроческая еще ненависть к Константинополю, и желание объединить славянские народы. Но желание создать такую державу вполне очевидно. Была, верю, и возможность. За двести лет до того Карл-Давид "Великий" создал-таки огромную империю. Когда-то создавали свои державы Александр, Цезарь, Аттила, Хлодвиг. Многие из них начинали с меньшего. Другой вопрос — как долго продержалась бы такая держава? Но в любом случае она изменила бы лицо Европы — если не мира. Впрочем, поговорим о вероятностях, или, как модно сейчас говорить, виртуальностях, когда дойдем до "ключевого", переломного момента в истории Святослава. Пока до него неблизко.
   Ольга ответила сыну: "Видишь — я больна. Куда хочешь уйти от меня? Похоронишь меня — и иди, куда хочешь".
   Неожиданной человечностью веет от этих жалобных слов. Это не бывшая правительница державы обращается к отнявшему власть сопернику. Это не глава и знамя киевских христиан говорит с врагом и гонителем веры христовой, заклятым язычником.
   Старуха-мать просит повзрослевшего сына.
   Ольга действительно была больна. Только три дня она прожила после этого разговора. Может, близость смерти и помогла ей освободиться от самого сильного чувства к сыну-язычнику, которое до тех пор испытывала будущая святая — от страха. Возможно, она поняла, что есть вещи и люди куда страшнее ее сына, когда вокруг Киева задымились костры степных полчищ. Перед смертью она просила Святослава о последней милости — позволить ей уйти к ее богу по христианскому обряду. Без буйной тризны с хмельными ковшами, со звоном мечей и обильными жертвами, без надменно вздымающегося к небесам кургана. Лечь в могилку вровень с землей. Ольга, сообщает летопись, исповедовала христианство в тайне, и очень боялась, что по смерти ее похоронят по языческому обряду.
   Сын пообещал. И исполнил. Хоронил Ольгу ее "презвутер" — священник. Плакали по ней привыкшие к бабке внуки. Плакали люди киевской христианской общины. Плакал и Святослав. Так говорит летопись, и возможно, это не просто литературный трафарет описания смерти праведного правителя. Люди той эпохи гораздо меньше стеснялись выражать свои чувства. Нелепое табу на мужские слезы — суеверие много более поздних времен. Не стеснялись проливать слезы суровые и беспощадно-жестокие люди. Плакали патриархи Ветхого Завета и герои Гомера. Не прятали слез герои былин, саг и рыцарских романов. Плакали русские князья и монгольские ханы. Им не приходило в голову, что "мужчины не плачут" — может, потому, что у них не было оснований сомневаться в собственном мужестве?
   Нарушили завещание Ольги много позднее. Уже после смерти Святослава. Не язычники — единоверцы Ольги. Молодой русской церкви требовались реликвии. Могилу разрыли, извлекли кости и поместили их в шиферный саркофаг в Десятинной церкви, украшенный розетками и пентаграммами. Даже после смерти не получила она покоя. Хотя, как знать, может, ее и утешило бы, что она и по смерти послужит делу христовой веры на Руси.
   Теперь больше ничто не мешало Святославу в осуществлении его помыслов. Ничто не держало князя в городе, который в его глазах уже перестал быть столицей. Земли Киева и Искоростеня, Новгорода и Тмуторокани обрели юных князей, наместников своего отца. Теперь у русов и местных сторонников Рюриковичей будет вокруг сплотиться в случае беды. А большего пока и не надо. Ни на одной из границ нет врага, способного напасть на державу Сынов Сокола. По Волге Русь вроде бы граничит с Хорезмом, но на деле там дикая, пустая степь, по которой кочуют орды торков-гузов и половцев-кипчаков. Предкавказье после хазарского похода — "выжженная земля". На Тьмуторокань долго еще не посягнет никакой враг. Что до запада, где княжат сын Олег и два данника-союзника под рукою Святослава, полочанин Рогволод и дрегович Турый — там попросту нет врагов. Тесть Волисуд, шурин Мешко-Мечислав. А между ними и Русью — полоса диковатых лесных и болотных народцев, от Карпат до Варяжского моря. Белые хорваты, дулебы, мазуры, ятвяги, литва, жмудь, летьгола с земьголой, пруссы. Не враги и не друзья, не нужные ни как данники, ни как союзники. Печенеги теперь мирные. На Руси все спокойно — кроме новых земель. Место его там, на переднем краю, в передовом полку. В его новой столице — Переяславце Дунайском.
   И князю напомнили об этом очень скоро. Ольга, согласно преданию церкви, преставилась 11 июля — за несколько дней до столь важного для Святослава праздника — Перунова дня. Князь, судя по всему, и в первый поход на болгар вышел после праздника своего небесного покровителя, Метателя Молний, Бога Побед. Неизвестно, успел ли он его отпраздновать на сей раз, или черные вести, идущие уже с Дуная, настигли его за распределением престолов между сыновьями.
   Вести эти гласили — в Болгарии мятеж против русов, воевода Волк собрал все войска в Переяславце и держит оборону. Святослав, не дожидаясь окончания сборов ополченцев, возложил это дело на воевод и поспешил с отдохнувшей в Киеве дружиной и новыми союзниками — легкими на подъем печенегами — в Болгарию.