Страница:
... — Зарядка окончена. Приступайте к водным процедурам! — бодро проговорил диктор.
— Есть! Сейчас приступим к этим самым... процедурам! — весело ответил Леня.
Скатал ковровую дорожку, спрятал ее под кровать и в одних трусиках выскочил на кухню. Тетя Клава уже кончала жарить блинчики.
— Зарядился? — улыбаясь, спросила она.
— Как аккумулятор! — ответил Леня. — Начинаем процедуры!
Водные процедуры были самым веселым занятием за все утро. Леня, смеясь, наклонялся над цинковым корытом, а тетя Клава, нарочно громко вздыхая и закрывая глаза, выливала ему на спину и плечи ведро холодной воды. После такого «душа» тетя ежилась и куталась в теплую шаль, будто холодной водой окатили ее, а не племянника. А Леня весело прыгал по кухне, докрасна растирая тело махровым полотенцем, и громко распевал:
Ты не бойся ни жары и ни холода!
Закаляйся, как сталь!
Тетя считала себя передовой женщиной и стыдилась возражать против этих обливаний, которые начались с того дня, как Леня стал заниматься в школе плавания. Но в глубине души она все-таки боялась, что племянник когда-нибудь после такой «процедуры» получит воспаление легких, бронхит, грипп или по меньшей мере насморк. Однако, к ее удивлению, ни бронхитом, ни даже насморком Леня не заболевал. Наоборот, с каждым днем он становился все здоровее и крепче.
К Лениному увлечению плаванием тетя Клава относилась не очень одобрительно.
— Если уж тебя тянет к воде, — не раз внушала она племяннику, — строил бы корабли. Или стал бы судовым механиком! А уж коль заниматься водным спортом, — подумай насчет глиссера. Вот лодочка: мчится, как самолет!
Но Леня лишь посмеивался.
— Ничего! Я и без мотора скоро обгоню любой глиссер!
После завтрака тетя Клава ушла на завод. Леня быстро убрал со стола и, взглянув на часы — без десяти минут восемь, — открыл учебник по тригонометрии. Учитель предупредил, — сегодня будет контрольная.
Настроение у Лени было отличное, чувствовал он себя необычайно бодрым. Тангенсы и котангенсы, секансы и косекансы легко и прочно укладывались в памяти.
Он вспомнил, как трудно было ему заниматься три года назад, и улыбнулся.
Да, тяжелое было время!
Леня приехал к тете из далекой деревни. Ленина мать с болью в сердце рассталась с единственным сыном. Всю жизнь она прожила в деревне. У нее было четыре сына, но троих еще в раннем детстве скосил тиф. Только Леня — самый младший — уцелел.
Отец Лени, деревенский кузнец-силач, умер, когда мальчику было семь лет.
Всю жизнь трудилась мать, недоедала, недосыпала, но подняла сына. Когда Леня, погостив у тети Клавы, написал, что хочет остаться в Ленинграде, мать долго колебалась, даже плакала украдкой, но в конце концов согласилась.
«Что ж, — грустно думала она. — Все одно через два — три года придется разлучиться. В деревне-то институтов нет, а Лене страсть как охота учиться».
Она часто писала сыну письма, где строго-настрого наказывала во всем слушаться тетю и главное — держаться подальше от трамваев. Так прошло два года. Внезапно прибыла короткая, страшная телеграмма: мать при смерти.
Леня ехал двое суток: сперва — поездом, потом — пароходом. И все время не смыкал глаз. Как же так? Ведь он оставил мать хоть и старенькой, но бодрой, хлопотливой. И она никогда не хворала...
С пристани до своей деревни — все семь верст — он бежал, а когда становилось совсем невмоготу и из груди уже вырывался хрип и свист — переходил на торопливый, спотыкающийся шаг.
Мать в живых он не застал. Соседи рассказали: ее поднял на рога взбесившийся бык «Валет». На следующий день, не приходя в сознание, она умерла. Последние ее слова были: «А у Лени сапоги-то совсем прохудились. И пальто...»
Тупо, без слез, слушал Леня причитания баб.
И только оставшись один, совсем один, на опустевшем кладбище, он упал на мерзлую землю и заплакал, беззвучно, давясь слезами...
А потом молча заколотил досками окна и двери в избе и уехал в Ленинград, к тетке. Теперь уж навсегда...
...В новой школе, куда Леня поступил еще при жизни матери, он в первые же два дня успел познакомиться с ленинградскими ребятами и даже подружился с соседкой по парте, Аней Ласточкиной. И сама школа, и ребята, и учителя — все очень нравилось Лене.
Но на третий день его радужное настроение омрачилось. После большой перемены в класс вошла высокая полная учительница.
— А у нас новичок! — дружно закричали ребята.
— Silence, silence,
[1]— сказала учительница. — Где новичок?
Леня встал.
— Do you understand English?
[2]— спросила учительница.
В сельской школе Кочетов изучал немецкий язык.
Англичанка, глядя на упорно молчавшего новичка, соболезнующе покачала головой.
— Твои новые товарищи уже и читают, и пишут, и немного говорят по-английски, — мягко сказала она. — Тебе, мальчик, будет очень тяжело.
На следующий день Леню вызвал к себе заведующий учебной частью:
— Мы переведем тебя в сто семнадцатую школу. Там изучают немецкий язык.
Но Лене не хотелось переходить в другую школу. Он уже привык к ребятам, и школа эта была близко от его дома. К тому же Леня никогда не пылал особой любовью к немецкому языку.
— Я догоню ребят! — глядя в пол, хмуро сказал он завучу.
— Это очень трудно. Твои одноклассники уже далеко ушли вперед, — доказывал тот новичку.
— Догоню! — упрямо твердил Кочетов.
Наконец завуч сдался и согласился оставить Леню в школе с условием, что при первой жалобе учительницы английского языка он будет переведен.
Ох, и здорово пришлось тогда Кочетову поработать, чтобы догнать своих сверстников! Долгие часы он просиживал над английской грамматикой и каждый вечер выучивал десять новых слов. Перед сном Леня прикалывал к стенке над кроватью бумажку с только что выученными словами. Засыпая, он шепотом повторял их, а утром снова проверял, твердо ли запомнил. Если слова были усвоены хорошо, Леня снимал бумажку; если же они путались, — бумажка оставалась висеть, а вечером рядом с ней на стенке появлялась другая с десятком новых слов. Он не ложился спать, пока не выучивал и старого долга, и новой порции.
А произношение?! Лене иногда казалось, что у него вспухает язык от бесконечного повторения всех этих шипящих, свистящих звуков чужого языка.
Да, тяжелым был тот год!
Но все-таки он выдержал, не отступил. А теперь заниматься уже куда легче!
За этот год крепко подружился Леня с Аней Ласточкиной. Леня и Аня жили в одном доме и учились в одной школе. Больше того: сидели за одной партой. Леня частенько бывал в маленькой комнате на пятом этаже, где Аня жила с матерью-машинисткой. Денег в семье постоянно не хватало. Мать была безалаберной и, кроме того, старалась ни в чем не отказывать дочке. Часто, чтобы заработать Ане на новое платье, она приносила домой пухлые рукописи и по вечерам перепечатывала их.
Аниной маме Леня не нравился.
— Деревенщина, — как-то сказала она дочери, закрыв двери за ним. — «Нонича», «кажись»... И одет-то как: только лаптей не хватает...
Аня покраснела. Действительно, у Лени иногда проскальзывали деревенские слова. В школе мальчишки даже прозвали его: «Ужо-кажись». Но вообще он был хороший, и Аня горячо заступилась за друга.
— Он с каждым месяцем все чище говорит, — сердито возразила она. — Наша Сугробиха ему вчера даже «пять» по устному поставила. А у Сугробихи получи-ка «пятерку»!..
— Что ты раскипятилась? — поджала губы мать. — Я же ничего...
С тех пор Аня нарочно еще чаще приглашала Леню к себе домой.
Они любили наблюдать, как Анина мама печатала, не глядя на машинку. Все десять пальцев ее «вслепую» легко и быстро танцевали по клавиатуре, безошибочно ударяя по нужным буквам. Это походило на фокус.
В половине девятого, сложив тетрадки в сумку, Леня вышел из дому: без пальто, без шапки, хотя еще стояли морозы, был конец февраля. На улице он сошел с панели и побежал.
Прохожие с удивлением поглядывали на него. Странно! Раздетый паренек с портфелем несется по заснеженной мостовой...
А Леня невозмутимо продолжал бежать: он уже привык к удивленным взглядам.
Вот и сад. Тихо стоят деревья с пухлыми снеговыми подушками на ветвях. Дорожки белые-белые, на них ни следа: ночью была пороша.
Леня снял цепь — огромный замок на ней не закрывался, а висел только так, «для страху», как говорила сторожиха, — отворил металлическую, на роликах, визжавшую калитку, бросил портфель на заснеженную скамью. Вот теперь можно побегать по-настоящему!
Круг за кругом, круг за кругом по тихим садовым Дорожкам. Вдох — раз — два — три!.. Выдох! Вдох — раз — два — три! Выдох! Глубже, глубже, как учил Иван Сергеевич.
Вокруг пусто и тихо. Так пусто и тихо, словно ты и не в Ленинграде.
Еще круг! Еще!.. Лене уже жарко.
Сквозь узорную садовую решетку он видит, как панели все гуще и гуще заполняются школьниками. Значит, время близится к девяти.
«Ничего. Не опоздаю...»
Он продолжает бег круг за кругом. Школа рядом. Когда-то он, как и все соседские ребята, выходил из дома за десять минут до звонка. Но в последние месяцы, с тех пор как Леня стал заниматься в бассейне, он всегда выходит за полчаса до занятий. Перед уроками надо успеть сделать «разминку».
Он взял со скамейки портфель, вышел из сада, плотно закрыл калитку. Накинул цепь с тяжелым замком, а то сторожиха заругает; у нее с Леней строгий уговор: не закроешь — завтра не пустит. С портфелем побежал в школу. Даже очень строгий учитель физики, которого он обогнал, не удивился, видя его раздетого, и не сделал ему замечания.
— Закаляемся?! — кричали мальчишки.
— Привет от братьев Знаменских!
[3]
— Газуй, Леня!
— Мимо школы не проскочи!.. — засмеялась Аня Ласточкина. — Первый урок — контрольная!..
Милиционер, стоящий на перекрестке у школы, тоже не удивился, видя паренька, бегущего зимой без пальто и шапки. Даже улыбнулся. Милиционер тоже знал: тренировка.
Кочетова зачислили во вторую группу. «Для ровного счета», — как острили ребята. В группе было тридцать девять человек. Леня стал сороковым.
Тренер оказался человеком умным и знающим, но очень суровым.
— Итак, займемся плаваньем по-настоящему! Главное — не ленись! — заявил Галузин Лене, когда тот впервые пришел в школу плавания.
Леня быстро разделся, торопливо сполоснул тело под душем. Подбежав к бортику бассейна, хотел прыгнуть вниз, но тренер резко засвистел.
— Ты зачем сюда пришел? — сердито спросил он.
— Плавать...
— Не плавать, а учиться плавать, — нажимая на слово «учиться», поправил Иван Сергеевич. — Без команды в воду не лезь! Пошли...
Он повернулся спиной к Лене и зашагал в соседнюю комнату, похожую на гимнастический зал.
«Интересно! — нахмурился Леня. — Значит, без воды будем плавать?» Но промолчал и покорно поплелся за тренером.
Иван Сергеевич велел ему лечь на одну из скамеек, стоящих в зале, и так, лежа, разучивать движения стиля брасс.
— Надо из тебя сначала «саженочный» дух выбить! — сказал тренер. — Хуже нет — переучивать! Лучше бы уж совсем не умел плавать.
И в самом деле, переучиваться было нелегко. Руки и ноги вдруг сами начинали двигаться не по-лягушечьи, как полагается в брассе, а привычно сбивались на саженки. Тогда Галузин сердился, пики его усов топорщились.
«Плавать» на скамейке было жестко и надоедливо. Руки и ноги быстро уставали. Но Леня не жаловался.
В конце концов саженки исчезли, будто их и не бывало.
Убедившись, что Леня освоил движения брасса, тренер довольно покрутил усы и сказал:
— Вот теперь займемся плаваньем по-настоящему! Главное, не ленись!
Но и тогда Галузин не разрешил ученику плавать быстро, в полную силу.
Однажды он долго наблюдал за Леней и еще несколькими ребятами, потом спросил:
— Дышать умеете?
«Шутит! — улыбнулся Леня. — Кто ж этого не умеет?!»
— Младенцы — и то дышат, — ответил он. — А мне как-никак семнадцать стукнуло...
— А ну, дышите, — сказал Иван Сергеевич.
Леня и трое его товарищей, стоя в ряд, с шумом и присвистом, выпячивая животы, втягивали воздух в себя и так же шумно выталкивали его из легких.
— До семнадцати лет дожили, а дышать не научились, — насмешливо произнес Иван Сергеевич.
«Шутит!» — опять подумал Леня.
Удивленно-растерянное выражение было и на лицах трех его друзей.
А Иван Сергеевич подозвал проходившего мимо мастера спорта и попросил его «подышать» вместе с ребятами. И тут ученики убедились: дышать они действительно не умеют. Мастер вдохнет — так вдохнет: будто огромная пустая бочка скрыта у него в груди; а выдохнет, так сразу столько воздуха, что, наверно, наполнил бы парус небольшой лодчонки. Рядом с ним Леня дышал, как воробей, — маленькими, короткими глотками.
— Не научишься дышать — не научишься плавать, — отрезал Иван Сергеевич и заставил учеников, стоя в воде, делать сильный вдох, потом погружаться и выдыхать воздух.
Это надоедливое упражнение Леня повторял каждый день много раз. Плавая, он тоже должен был глубоко вдыхать воздух, погружать лицо в воду и под водой делать выдох — такой сильный, что пузырьки воздуха вырывались на поверхность, как у водолаза, когда он нажимает головой на золотник.
Дыхание, наконец, наладилось.
Но тренер не успокоился. Он все время открывал в Лене новые и новые недостатки и заставлял избавляться от них.
Однажды Иван Сергеевич, выстроив ребят, внимательно ощупал взглядом Ленины плечи, грудь, руки...
«Смотри, смотри, — подумал тот. — Хоть и дотошный, а не придерешься. Мускулатурка приличная!»
Но Иван Сергеевич все же нашел, к чему «прицепиться».
— Ноги жирноваты, — он покачал головой.
Леня посмотрел — ноги как ноги. Вовсе не такие уж толстые. Не худенькие, конечно. Но ведь он и весь не тощий, «упитанный», как говорит тетя Клава.
— Что ж поделать, Иван Сергеевич? — вздохнул Леня. — Новые ноги наука, к сожалению, еще не научилась...
— Научилась, — перебил тренер. — И притом, давно...
— Новые ноги?!
— Ну, не совсем новые. Твои переделаем...
Тренер стал с группой ребят часто выезжать за город, в лес. Катались на лыжах, прыгали, бегали...
Через несколько месяцев Иван Сергеевич подвел Леню к зеркалу, с удовольствием похлопал его по длинным, мускулистым ногам:
— Ну, гляди...
Но зеркала уже не требовалось: Леня и сам чувствовал — ноги стали легче, суше.
— Вот теперь займемся плаваньем по-настоящему. Главное, не ленись! — сказал Иван Сергеевич.
Но и тут вместо бассейна Галузин повел ребят в лес, и они полдня бегали на лыжах. Тренер выбирал горы повыше и покруче.
— Вот, — говорил Галузин, когда Леня, сильно и энергично работая палками, вслед за ним взбирался на вершину какой-нибудь особенно крутой горы. — Считай, что твой плечевой пояс стал на одну сотую процента сильнее, чем прежде. Десять тысяч раз взбежишь на такую горушку — вдвое сильнее станешь!
И трудно было понять, шутит он или говорит всерьез. Грузный Иван Сергеевич бегал на лыжах легко и красиво и требовал, чтобы ученики тоже овладели этим искусством. Тренер втыкал в снег по склону горы флажки» и веточки елок. Он обучал ребят, стремительно спускаясь с крутой горы, на всем ходу проскакивать между двух флажков, стоящих почти рядом, проноситься мимо огромных сосен, чуть не вплотную к ним. У Лени дух захватывало от быстроты и страха.
— Ничего! — смеялся Иван Сергеевич. — Спортсмен должен быть смелым!
— Да я же хочу быть пловцом, а не лыжником! — робко возразил Леня, когда от него уже пар шел от усталости.
— Флюс! — сердито ответил тренер. — Флюсом ты хочешь быть, а не пловцом!
Кочетов сперва не понял грозного тренера. Потом от других ребят он узнал, что «флюс» — любимое словечко Галузина. Так тренер называл всех «однобоких» спортсменов.
Если он встречал на катке известного футболиста и замечал, что тот плохо бегает на коньках, Иван Сергеевич коротко говорил — «флюс»! И этот футболист навеки терял уважение старого тренера.
Однажды Галузин увидел боксера-чемпиона, сбившего во время прыжка планку, установленную на высоте метр десять сантиметров. Иван Сергеевич подозвал к себе провинившегося боксера и тут же при всех строго отчитал его.
— Гармония — основа музыки и спорта! — любил повторять Иван Сергеевич. — Спортсмен должен быть гармонично развит!
Иван Сергеевич потребовал, чтобы Леня освоил не только лыжи. Он приучил его бегать по пересеченной местности, прыгать, играть в волейбол.
— Легкая атлетика! — тяжело вздыхал Кочетов, пробегая круг за кругом бесконечную тысячеметровку. Капельки пота стекали у него со лба, а ноги налились свинцом. — Какой чудак назвал ее легкой?
Плавали они по-прежнему мало: полчаса в день.
— Когда же мы будем учиться по-настоящему? — недовольно спрашивал Леня.
— А мы что делаем? — удивлялся Галузин и снова невозмутимо посылал Кочетова на лыжную прогулку или на каток.
Казалось, они занимаются всем, чем угодно, только не плаванием.
«На катке проводишь целый вечер, а в бассейне — полчаса. Так никогда не будет толку!» — думал Леня.
Но он ошибался. Однажды Иван Сергеевич разрешил ему проплыть двухсотметровку в полную силу. Леня был поражен, когда стрелки секундомера показали 3 минуты 37 секунд — результат второразрядника.
— Когда я научился так быстро плавать? — недоумевал он. А Иван Сергеевич нисколько не удивился результату.
— Когда научился? — спокойно переспросил он. — На лыжне учился, на катке учился и в бассейне тоже зря времени не терял!
Галузин перевел Леню в третью группу. Ивану Сергеевичу нравилось упорство ученика. Он видел его способности и понимал, что из Кочетова может выйти незаурядный пловец. Поэтому он держал ученика в «ежовых рукавицах». На одном из занятий, например, .тренер вдруг объявил, что у Кочетова замедленная реакция.
— Спортсмен должен думать! — с жаром говорил Галузин. — Плох тот футболист, который полагает, что головой надо лишь отбивать мячи!
Спортсмен, как солдат, должен не просто думать, — он обязан соображать быстро, в сотые доли секунды. Боксер на ринге вынужден моментально принимать решение. Умный боксер не просто «уходит», «ныряет», уклоняется от удара противника, а делает это так, чтобы очутиться в удобной позиции и в следующее мгновение самому нанести удар. Хороший вратарь должен по положению ног нападающего мгновенно сообразить, куда полетит мяч, и броситься в опасный угол ворот, когда противник еще лишь нацелился туда. Иначе будет поздно!
Леня по складу характера был рассудительным и спокойным. Тете Клаве, например, очень нравился его характер. Она даже всем соседкам хвасталась, что племянник никогда не вспылит, выдержанный, тихий. Но Иван Сергеевич придерживался на этот счет другого мнения. Рассудительность Лени ему нравилась, но он не мог примириться с некоторой вялостью своего ученика.
— Увалень! — сердито говорил он. — Медлителен, как индийский отшельник!
— Ты не в кровати! — грозно обрушивался он на Кочетова. — Не спи! Реагируй!
И Лене приходилось «реагировать».
Иван Сергеевич командовал: «На старт!» — И Леня вставал на стартовую тумбочку. После команды «Марш!», он бросался в воду.
— На две десятых секунды запоздал! — спокойно говорил Иван Сергеевич и невозмутимо возвращал ученика на стартовую тумбочку. Иван Сергеевич снова командовал, и Кочетов снова прыгал. И опять запаздывал. Снова тренер возвращал его на тумбочку. Это повторялось не раз.
И все-таки Галузин добился своего — Леня научился «реагировать».
Тренер хорошо помнил первое появление Кочетова в бассейне. На школьных соревнованиях Леня сошел с дистанции. Значит, у него не хватает выдержки, упорства, стремления к победе. Галузин умышленно ставил теперь на старт рядом с Кочетовым более сильных пловцов. Они обгоняли Леню, но он должен был не сдаваться, упорно бороться до самого финиша.
И Галузин достиг результата — он воспитал в ученике «спортивную злость». Кочетов не только не сходил с дистанции, но чем сильнее был противник, тем ожесточеннее боролся Леня, не уступая без боя даже десятой доли секунды.
Когда Галузин убедился, что у Кочетова появилось нужное упорство, тренер резко изменил тактику. Теперь он ставил на старт рядом с ним более слабых ребят. Леня побеждал их, и у него постепенно вырабатывалась твердая уверенность в своих силах, без которой, как и без спортивной злости, не может быть хорошего спортсмена.
— Есть! Сейчас приступим к этим самым... процедурам! — весело ответил Леня.
Скатал ковровую дорожку, спрятал ее под кровать и в одних трусиках выскочил на кухню. Тетя Клава уже кончала жарить блинчики.
— Зарядился? — улыбаясь, спросила она.
— Как аккумулятор! — ответил Леня. — Начинаем процедуры!
Водные процедуры были самым веселым занятием за все утро. Леня, смеясь, наклонялся над цинковым корытом, а тетя Клава, нарочно громко вздыхая и закрывая глаза, выливала ему на спину и плечи ведро холодной воды. После такого «душа» тетя ежилась и куталась в теплую шаль, будто холодной водой окатили ее, а не племянника. А Леня весело прыгал по кухне, докрасна растирая тело махровым полотенцем, и громко распевал:
Ты не бойся ни жары и ни холода!
Закаляйся, как сталь!
Тетя считала себя передовой женщиной и стыдилась возражать против этих обливаний, которые начались с того дня, как Леня стал заниматься в школе плавания. Но в глубине души она все-таки боялась, что племянник когда-нибудь после такой «процедуры» получит воспаление легких, бронхит, грипп или по меньшей мере насморк. Однако, к ее удивлению, ни бронхитом, ни даже насморком Леня не заболевал. Наоборот, с каждым днем он становился все здоровее и крепче.
К Лениному увлечению плаванием тетя Клава относилась не очень одобрительно.
— Если уж тебя тянет к воде, — не раз внушала она племяннику, — строил бы корабли. Или стал бы судовым механиком! А уж коль заниматься водным спортом, — подумай насчет глиссера. Вот лодочка: мчится, как самолет!
Но Леня лишь посмеивался.
— Ничего! Я и без мотора скоро обгоню любой глиссер!
После завтрака тетя Клава ушла на завод. Леня быстро убрал со стола и, взглянув на часы — без десяти минут восемь, — открыл учебник по тригонометрии. Учитель предупредил, — сегодня будет контрольная.
Настроение у Лени было отличное, чувствовал он себя необычайно бодрым. Тангенсы и котангенсы, секансы и косекансы легко и прочно укладывались в памяти.
Он вспомнил, как трудно было ему заниматься три года назад, и улыбнулся.
Да, тяжелое было время!
Леня приехал к тете из далекой деревни. Ленина мать с болью в сердце рассталась с единственным сыном. Всю жизнь она прожила в деревне. У нее было четыре сына, но троих еще в раннем детстве скосил тиф. Только Леня — самый младший — уцелел.
Отец Лени, деревенский кузнец-силач, умер, когда мальчику было семь лет.
Всю жизнь трудилась мать, недоедала, недосыпала, но подняла сына. Когда Леня, погостив у тети Клавы, написал, что хочет остаться в Ленинграде, мать долго колебалась, даже плакала украдкой, но в конце концов согласилась.
«Что ж, — грустно думала она. — Все одно через два — три года придется разлучиться. В деревне-то институтов нет, а Лене страсть как охота учиться».
Она часто писала сыну письма, где строго-настрого наказывала во всем слушаться тетю и главное — держаться подальше от трамваев. Так прошло два года. Внезапно прибыла короткая, страшная телеграмма: мать при смерти.
Леня ехал двое суток: сперва — поездом, потом — пароходом. И все время не смыкал глаз. Как же так? Ведь он оставил мать хоть и старенькой, но бодрой, хлопотливой. И она никогда не хворала...
С пристани до своей деревни — все семь верст — он бежал, а когда становилось совсем невмоготу и из груди уже вырывался хрип и свист — переходил на торопливый, спотыкающийся шаг.
Мать в живых он не застал. Соседи рассказали: ее поднял на рога взбесившийся бык «Валет». На следующий день, не приходя в сознание, она умерла. Последние ее слова были: «А у Лени сапоги-то совсем прохудились. И пальто...»
Тупо, без слез, слушал Леня причитания баб.
И только оставшись один, совсем один, на опустевшем кладбище, он упал на мерзлую землю и заплакал, беззвучно, давясь слезами...
А потом молча заколотил досками окна и двери в избе и уехал в Ленинград, к тетке. Теперь уж навсегда...
...В новой школе, куда Леня поступил еще при жизни матери, он в первые же два дня успел познакомиться с ленинградскими ребятами и даже подружился с соседкой по парте, Аней Ласточкиной. И сама школа, и ребята, и учителя — все очень нравилось Лене.
Но на третий день его радужное настроение омрачилось. После большой перемены в класс вошла высокая полная учительница.
— А у нас новичок! — дружно закричали ребята.
— Silence, silence,
[1]— сказала учительница. — Где новичок?
Леня встал.
— Do you understand English?
[2]— спросила учительница.
В сельской школе Кочетов изучал немецкий язык.
Англичанка, глядя на упорно молчавшего новичка, соболезнующе покачала головой.
— Твои новые товарищи уже и читают, и пишут, и немного говорят по-английски, — мягко сказала она. — Тебе, мальчик, будет очень тяжело.
На следующий день Леню вызвал к себе заведующий учебной частью:
— Мы переведем тебя в сто семнадцатую школу. Там изучают немецкий язык.
Но Лене не хотелось переходить в другую школу. Он уже привык к ребятам, и школа эта была близко от его дома. К тому же Леня никогда не пылал особой любовью к немецкому языку.
— Я догоню ребят! — глядя в пол, хмуро сказал он завучу.
— Это очень трудно. Твои одноклассники уже далеко ушли вперед, — доказывал тот новичку.
— Догоню! — упрямо твердил Кочетов.
Наконец завуч сдался и согласился оставить Леню в школе с условием, что при первой жалобе учительницы английского языка он будет переведен.
Ох, и здорово пришлось тогда Кочетову поработать, чтобы догнать своих сверстников! Долгие часы он просиживал над английской грамматикой и каждый вечер выучивал десять новых слов. Перед сном Леня прикалывал к стенке над кроватью бумажку с только что выученными словами. Засыпая, он шепотом повторял их, а утром снова проверял, твердо ли запомнил. Если слова были усвоены хорошо, Леня снимал бумажку; если же они путались, — бумажка оставалась висеть, а вечером рядом с ней на стенке появлялась другая с десятком новых слов. Он не ложился спать, пока не выучивал и старого долга, и новой порции.
А произношение?! Лене иногда казалось, что у него вспухает язык от бесконечного повторения всех этих шипящих, свистящих звуков чужого языка.
Да, тяжелым был тот год!
Но все-таки он выдержал, не отступил. А теперь заниматься уже куда легче!
За этот год крепко подружился Леня с Аней Ласточкиной. Леня и Аня жили в одном доме и учились в одной школе. Больше того: сидели за одной партой. Леня частенько бывал в маленькой комнате на пятом этаже, где Аня жила с матерью-машинисткой. Денег в семье постоянно не хватало. Мать была безалаберной и, кроме того, старалась ни в чем не отказывать дочке. Часто, чтобы заработать Ане на новое платье, она приносила домой пухлые рукописи и по вечерам перепечатывала их.
Аниной маме Леня не нравился.
— Деревенщина, — как-то сказала она дочери, закрыв двери за ним. — «Нонича», «кажись»... И одет-то как: только лаптей не хватает...
Аня покраснела. Действительно, у Лени иногда проскальзывали деревенские слова. В школе мальчишки даже прозвали его: «Ужо-кажись». Но вообще он был хороший, и Аня горячо заступилась за друга.
— Он с каждым месяцем все чище говорит, — сердито возразила она. — Наша Сугробиха ему вчера даже «пять» по устному поставила. А у Сугробихи получи-ка «пятерку»!..
— Что ты раскипятилась? — поджала губы мать. — Я же ничего...
С тех пор Аня нарочно еще чаще приглашала Леню к себе домой.
Они любили наблюдать, как Анина мама печатала, не глядя на машинку. Все десять пальцев ее «вслепую» легко и быстро танцевали по клавиатуре, безошибочно ударяя по нужным буквам. Это походило на фокус.
В половине девятого, сложив тетрадки в сумку, Леня вышел из дому: без пальто, без шапки, хотя еще стояли морозы, был конец февраля. На улице он сошел с панели и побежал.
Прохожие с удивлением поглядывали на него. Странно! Раздетый паренек с портфелем несется по заснеженной мостовой...
А Леня невозмутимо продолжал бежать: он уже привык к удивленным взглядам.
Вот и сад. Тихо стоят деревья с пухлыми снеговыми подушками на ветвях. Дорожки белые-белые, на них ни следа: ночью была пороша.
Леня снял цепь — огромный замок на ней не закрывался, а висел только так, «для страху», как говорила сторожиха, — отворил металлическую, на роликах, визжавшую калитку, бросил портфель на заснеженную скамью. Вот теперь можно побегать по-настоящему!
Круг за кругом, круг за кругом по тихим садовым Дорожкам. Вдох — раз — два — три!.. Выдох! Вдох — раз — два — три! Выдох! Глубже, глубже, как учил Иван Сергеевич.
Вокруг пусто и тихо. Так пусто и тихо, словно ты и не в Ленинграде.
Еще круг! Еще!.. Лене уже жарко.
Сквозь узорную садовую решетку он видит, как панели все гуще и гуще заполняются школьниками. Значит, время близится к девяти.
«Ничего. Не опоздаю...»
Он продолжает бег круг за кругом. Школа рядом. Когда-то он, как и все соседские ребята, выходил из дома за десять минут до звонка. Но в последние месяцы, с тех пор как Леня стал заниматься в бассейне, он всегда выходит за полчаса до занятий. Перед уроками надо успеть сделать «разминку».
Он взял со скамейки портфель, вышел из сада, плотно закрыл калитку. Накинул цепь с тяжелым замком, а то сторожиха заругает; у нее с Леней строгий уговор: не закроешь — завтра не пустит. С портфелем побежал в школу. Даже очень строгий учитель физики, которого он обогнал, не удивился, видя его раздетого, и не сделал ему замечания.
— Закаляемся?! — кричали мальчишки.
— Привет от братьев Знаменских!
[3]
— Газуй, Леня!
— Мимо школы не проскочи!.. — засмеялась Аня Ласточкина. — Первый урок — контрольная!..
Милиционер, стоящий на перекрестке у школы, тоже не удивился, видя паренька, бегущего зимой без пальто и шапки. Даже улыбнулся. Милиционер тоже знал: тренировка.
* * *
В школе плавания было три группы: первая — для неумеющих плавать, вторая — для плавающих, но слабо, и третья — для пловцов-разрядников.Кочетова зачислили во вторую группу. «Для ровного счета», — как острили ребята. В группе было тридцать девять человек. Леня стал сороковым.
Тренер оказался человеком умным и знающим, но очень суровым.
— Итак, займемся плаваньем по-настоящему! Главное — не ленись! — заявил Галузин Лене, когда тот впервые пришел в школу плавания.
Леня быстро разделся, торопливо сполоснул тело под душем. Подбежав к бортику бассейна, хотел прыгнуть вниз, но тренер резко засвистел.
— Ты зачем сюда пришел? — сердито спросил он.
— Плавать...
— Не плавать, а учиться плавать, — нажимая на слово «учиться», поправил Иван Сергеевич. — Без команды в воду не лезь! Пошли...
Он повернулся спиной к Лене и зашагал в соседнюю комнату, похожую на гимнастический зал.
«Интересно! — нахмурился Леня. — Значит, без воды будем плавать?» Но промолчал и покорно поплелся за тренером.
Иван Сергеевич велел ему лечь на одну из скамеек, стоящих в зале, и так, лежа, разучивать движения стиля брасс.
— Надо из тебя сначала «саженочный» дух выбить! — сказал тренер. — Хуже нет — переучивать! Лучше бы уж совсем не умел плавать.
И в самом деле, переучиваться было нелегко. Руки и ноги вдруг сами начинали двигаться не по-лягушечьи, как полагается в брассе, а привычно сбивались на саженки. Тогда Галузин сердился, пики его усов топорщились.
«Плавать» на скамейке было жестко и надоедливо. Руки и ноги быстро уставали. Но Леня не жаловался.
В конце концов саженки исчезли, будто их и не бывало.
Убедившись, что Леня освоил движения брасса, тренер довольно покрутил усы и сказал:
— Вот теперь займемся плаваньем по-настоящему! Главное, не ленись!
Но и тогда Галузин не разрешил ученику плавать быстро, в полную силу.
Однажды он долго наблюдал за Леней и еще несколькими ребятами, потом спросил:
— Дышать умеете?
«Шутит! — улыбнулся Леня. — Кто ж этого не умеет?!»
— Младенцы — и то дышат, — ответил он. — А мне как-никак семнадцать стукнуло...
— А ну, дышите, — сказал Иван Сергеевич.
Леня и трое его товарищей, стоя в ряд, с шумом и присвистом, выпячивая животы, втягивали воздух в себя и так же шумно выталкивали его из легких.
— До семнадцати лет дожили, а дышать не научились, — насмешливо произнес Иван Сергеевич.
«Шутит!» — опять подумал Леня.
Удивленно-растерянное выражение было и на лицах трех его друзей.
А Иван Сергеевич подозвал проходившего мимо мастера спорта и попросил его «подышать» вместе с ребятами. И тут ученики убедились: дышать они действительно не умеют. Мастер вдохнет — так вдохнет: будто огромная пустая бочка скрыта у него в груди; а выдохнет, так сразу столько воздуха, что, наверно, наполнил бы парус небольшой лодчонки. Рядом с ним Леня дышал, как воробей, — маленькими, короткими глотками.
— Не научишься дышать — не научишься плавать, — отрезал Иван Сергеевич и заставил учеников, стоя в воде, делать сильный вдох, потом погружаться и выдыхать воздух.
Это надоедливое упражнение Леня повторял каждый день много раз. Плавая, он тоже должен был глубоко вдыхать воздух, погружать лицо в воду и под водой делать выдох — такой сильный, что пузырьки воздуха вырывались на поверхность, как у водолаза, когда он нажимает головой на золотник.
Дыхание, наконец, наладилось.
Но тренер не успокоился. Он все время открывал в Лене новые и новые недостатки и заставлял избавляться от них.
Однажды Иван Сергеевич, выстроив ребят, внимательно ощупал взглядом Ленины плечи, грудь, руки...
«Смотри, смотри, — подумал тот. — Хоть и дотошный, а не придерешься. Мускулатурка приличная!»
Но Иван Сергеевич все же нашел, к чему «прицепиться».
— Ноги жирноваты, — он покачал головой.
Леня посмотрел — ноги как ноги. Вовсе не такие уж толстые. Не худенькие, конечно. Но ведь он и весь не тощий, «упитанный», как говорит тетя Клава.
— Что ж поделать, Иван Сергеевич? — вздохнул Леня. — Новые ноги наука, к сожалению, еще не научилась...
— Научилась, — перебил тренер. — И притом, давно...
— Новые ноги?!
— Ну, не совсем новые. Твои переделаем...
Тренер стал с группой ребят часто выезжать за город, в лес. Катались на лыжах, прыгали, бегали...
Через несколько месяцев Иван Сергеевич подвел Леню к зеркалу, с удовольствием похлопал его по длинным, мускулистым ногам:
— Ну, гляди...
Но зеркала уже не требовалось: Леня и сам чувствовал — ноги стали легче, суше.
— Вот теперь займемся плаваньем по-настоящему. Главное, не ленись! — сказал Иван Сергеевич.
Но и тут вместо бассейна Галузин повел ребят в лес, и они полдня бегали на лыжах. Тренер выбирал горы повыше и покруче.
— Вот, — говорил Галузин, когда Леня, сильно и энергично работая палками, вслед за ним взбирался на вершину какой-нибудь особенно крутой горы. — Считай, что твой плечевой пояс стал на одну сотую процента сильнее, чем прежде. Десять тысяч раз взбежишь на такую горушку — вдвое сильнее станешь!
И трудно было понять, шутит он или говорит всерьез. Грузный Иван Сергеевич бегал на лыжах легко и красиво и требовал, чтобы ученики тоже овладели этим искусством. Тренер втыкал в снег по склону горы флажки» и веточки елок. Он обучал ребят, стремительно спускаясь с крутой горы, на всем ходу проскакивать между двух флажков, стоящих почти рядом, проноситься мимо огромных сосен, чуть не вплотную к ним. У Лени дух захватывало от быстроты и страха.
— Ничего! — смеялся Иван Сергеевич. — Спортсмен должен быть смелым!
— Да я же хочу быть пловцом, а не лыжником! — робко возразил Леня, когда от него уже пар шел от усталости.
— Флюс! — сердито ответил тренер. — Флюсом ты хочешь быть, а не пловцом!
Кочетов сперва не понял грозного тренера. Потом от других ребят он узнал, что «флюс» — любимое словечко Галузина. Так тренер называл всех «однобоких» спортсменов.
Если он встречал на катке известного футболиста и замечал, что тот плохо бегает на коньках, Иван Сергеевич коротко говорил — «флюс»! И этот футболист навеки терял уважение старого тренера.
Однажды Галузин увидел боксера-чемпиона, сбившего во время прыжка планку, установленную на высоте метр десять сантиметров. Иван Сергеевич подозвал к себе провинившегося боксера и тут же при всех строго отчитал его.
— Гармония — основа музыки и спорта! — любил повторять Иван Сергеевич. — Спортсмен должен быть гармонично развит!
Иван Сергеевич потребовал, чтобы Леня освоил не только лыжи. Он приучил его бегать по пересеченной местности, прыгать, играть в волейбол.
— Легкая атлетика! — тяжело вздыхал Кочетов, пробегая круг за кругом бесконечную тысячеметровку. Капельки пота стекали у него со лба, а ноги налились свинцом. — Какой чудак назвал ее легкой?
Плавали они по-прежнему мало: полчаса в день.
— Когда же мы будем учиться по-настоящему? — недовольно спрашивал Леня.
— А мы что делаем? — удивлялся Галузин и снова невозмутимо посылал Кочетова на лыжную прогулку или на каток.
Казалось, они занимаются всем, чем угодно, только не плаванием.
«На катке проводишь целый вечер, а в бассейне — полчаса. Так никогда не будет толку!» — думал Леня.
Но он ошибался. Однажды Иван Сергеевич разрешил ему проплыть двухсотметровку в полную силу. Леня был поражен, когда стрелки секундомера показали 3 минуты 37 секунд — результат второразрядника.
— Когда я научился так быстро плавать? — недоумевал он. А Иван Сергеевич нисколько не удивился результату.
— Когда научился? — спокойно переспросил он. — На лыжне учился, на катке учился и в бассейне тоже зря времени не терял!
Галузин перевел Леню в третью группу. Ивану Сергеевичу нравилось упорство ученика. Он видел его способности и понимал, что из Кочетова может выйти незаурядный пловец. Поэтому он держал ученика в «ежовых рукавицах». На одном из занятий, например, .тренер вдруг объявил, что у Кочетова замедленная реакция.
— Спортсмен должен думать! — с жаром говорил Галузин. — Плох тот футболист, который полагает, что головой надо лишь отбивать мячи!
Спортсмен, как солдат, должен не просто думать, — он обязан соображать быстро, в сотые доли секунды. Боксер на ринге вынужден моментально принимать решение. Умный боксер не просто «уходит», «ныряет», уклоняется от удара противника, а делает это так, чтобы очутиться в удобной позиции и в следующее мгновение самому нанести удар. Хороший вратарь должен по положению ног нападающего мгновенно сообразить, куда полетит мяч, и броситься в опасный угол ворот, когда противник еще лишь нацелился туда. Иначе будет поздно!
Леня по складу характера был рассудительным и спокойным. Тете Клаве, например, очень нравился его характер. Она даже всем соседкам хвасталась, что племянник никогда не вспылит, выдержанный, тихий. Но Иван Сергеевич придерживался на этот счет другого мнения. Рассудительность Лени ему нравилась, но он не мог примириться с некоторой вялостью своего ученика.
— Увалень! — сердито говорил он. — Медлителен, как индийский отшельник!
— Ты не в кровати! — грозно обрушивался он на Кочетова. — Не спи! Реагируй!
И Лене приходилось «реагировать».
Иван Сергеевич командовал: «На старт!» — И Леня вставал на стартовую тумбочку. После команды «Марш!», он бросался в воду.
— На две десятых секунды запоздал! — спокойно говорил Иван Сергеевич и невозмутимо возвращал ученика на стартовую тумбочку. Иван Сергеевич снова командовал, и Кочетов снова прыгал. И опять запаздывал. Снова тренер возвращал его на тумбочку. Это повторялось не раз.
И все-таки Галузин добился своего — Леня научился «реагировать».
Тренер хорошо помнил первое появление Кочетова в бассейне. На школьных соревнованиях Леня сошел с дистанции. Значит, у него не хватает выдержки, упорства, стремления к победе. Галузин умышленно ставил теперь на старт рядом с Кочетовым более сильных пловцов. Они обгоняли Леню, но он должен был не сдаваться, упорно бороться до самого финиша.
И Галузин достиг результата — он воспитал в ученике «спортивную злость». Кочетов не только не сходил с дистанции, но чем сильнее был противник, тем ожесточеннее боролся Леня, не уступая без боя даже десятой доли секунды.
Когда Галузин убедился, что у Кочетова появилось нужное упорство, тренер резко изменил тактику. Теперь он ставил на старт рядом с ним более слабых ребят. Леня побеждал их, и у него постепенно вырабатывалась твердая уверенность в своих силах, без которой, как и без спортивной злости, не может быть хорошего спортсмена.
Глава третъя.
Куда пойти?
Тахта была старая, с выпирающими пружинами. Ее покрывал ковер с многочисленными проплешинами. Когда-то на этом ковре красовались два рыцаря. Но уже много лет — сколько помнил Леня — оба рыцаря были без лиц. Уцелели лишь их туфли на высоких, почти женских, каблуках и перья на шляпах: туфли находились внизу тахты, где люди не сидят, а перья — наверху, на той части ковра, которая прикрывала стену над тахтой.
Аня Ласточкина и Леня, сидя на тахте, занимались. Мать Ани печатала в углу, на низком столике, возле стоящей на полу высокой бронзовой лампы-торшера с зеленым абажуром, по которому змеилась трещина. Леня так привык к этому мерному стрекоту машинки, что уже и не замечал его.
Сперва повторяли пройденное по литературе. Потом взялись за английский. Этот предмет давался Лене труднее других. И хотя Кочетов уже давно догнал своих одноклассников, — с произношением у него не ладилось до сих пор. Леня не раз в шутку жаловался на свой «тугой» язык, неповоротливый, не успевающий прижиматься то к зубам, то к небу. Английские слова по-прежнему звучали у него слишком по-русски.
Вдруг Аня захлопнула книгу.
— Миша Наливкин собирается в электротехнический, Костя — на завод «Шарикоподшипник», Натка — в медицинский, — возбужденно перечисляла она. — И только мы с тобой какие-то неприкаянные. Тычемся, как слепые котята...
Леня кивнул. Он вообще не отличался речистостью к, когда можно, предпочитал ограничиться кивком или жестом.
Они замолчали. Слышался только стук машинки, да издалека доносились звуки рояля: оба они любили музыку и сразу узнали — полонез Огинского.
— Прямо хоть реви, — опять заговорила Аня. — Куда податься? Я вчера — стыдно сказать — с горя подумала: а не пойти ли в автодорожный?
— В автодорожный? — удивился Леня. — А разве ты интересуешься?..
— Нет! Ни машинами, ни дорогами, — перебила Аня. — Но что делать? Я и медициной, и педагогикой, и инженерным делом тоже не интересуюсь. А куда-то надо... У автодорожного хоть тот плюс, что он рядом. Перебежал через мостовую — и в институте...
— Да, веский довод, — усмехнулся Леня.
— Смейся, — обиделась Аня. — Мне и самой очень весело... Ну, а ты? Решил?
Леня пожал плечами. Нет, он не метался, как Аня. Но окончательного выбора и он еще не сделал. Говорить об этом с Аней не хотелось. Пожалуй, скажет — несерьезный институт. Засмеет...
— А я знаю! — воскликнула Аня. — Знаю, куда ты собрался!
— Ну, куда?
— Знаю!
— Ничего не знаешь!
— Догадываюсь! И учти — я тоже об этом институте подумываю...
— Тренируешься? — спросил его Виктор Корякин, член комитета.
— Тренируюсь, — ответил Леня, не понимая, зачем его позвали.
— Так, — сказал Корякин. — Ну, расскажи...
Леня, все так же не понимая, куда он клонит, кратко рассказал о своих тренировках.
— А ты поподробнее, — попросил Корякин.
— Ну что ж, можно и поподробнее.
И Леня, усевшись рядом с Виктором, стал рассказывать.
В комитет комсомола то и дело входили школьники. У всех у них были какие-то дела к Корякину. Но, как только вошедший начинал говорить, Виктор предостерегающе поднимал руку и указывал на скамью: посиди, мол, подожди.
Вскоре в комитете собралось уже много ребят. Все они волей-неволей слушали рассказ Лени о школе плавания.
— Вчера я впервые участвовал в городских соревнованиях, — закончил Леня. — Проплыл двести метров брассом за три минуты девять секунд и получил звание перворазрядника. Честно говоря, я здорово обрадовался. Вышел из воды, — все меня поздравляют с победой, а тренер мой — Иван Сергеевич — подкручивает рукой усы и, как ни в чем не бывало, говорит: «Вот теперь начнем заниматься по-настоящему! Главное, не ленись!»
Ребята засмеялись. Улыбнулся и Виктор Корякин, Но, вспомнив, что вызвал Леню и для серьезного разговора, он одернул лыжную куртку и строго оглядел ребят.
— Вот что... — сказал Виктор. — Комитет комсомола поручил мне потолковать с тобой. Тренировки твои — дело, конечно, хорошее, но... — тут Виктор остановился, не зная, как выйти из затруднительного положения. — Видишь ли, мы беспокоимся, — не помешают ли эти тренировки твоим занятиям в школе?
— Да я... — начал Леня.
— Знаю, знаю! — перебил его Виктор. — Знаю — ты отличник. Но учти, мы — десятиклассники, на носу выпускные экзамены. Тут каждый час дорог. Может, отложишь на время спортивные занятия? Бассейн-то не уплывет!
Нет, прерывать тренировки Леня не хотел.
Аня Ласточкина и Леня, сидя на тахте, занимались. Мать Ани печатала в углу, на низком столике, возле стоящей на полу высокой бронзовой лампы-торшера с зеленым абажуром, по которому змеилась трещина. Леня так привык к этому мерному стрекоту машинки, что уже и не замечал его.
Сперва повторяли пройденное по литературе. Потом взялись за английский. Этот предмет давался Лене труднее других. И хотя Кочетов уже давно догнал своих одноклассников, — с произношением у него не ладилось до сих пор. Леня не раз в шутку жаловался на свой «тугой» язык, неповоротливый, не успевающий прижиматься то к зубам, то к небу. Английские слова по-прежнему звучали у него слишком по-русски.
Вдруг Аня захлопнула книгу.
— Миша Наливкин собирается в электротехнический, Костя — на завод «Шарикоподшипник», Натка — в медицинский, — возбужденно перечисляла она. — И только мы с тобой какие-то неприкаянные. Тычемся, как слепые котята...
Леня кивнул. Он вообще не отличался речистостью к, когда можно, предпочитал ограничиться кивком или жестом.
Они замолчали. Слышался только стук машинки, да издалека доносились звуки рояля: оба они любили музыку и сразу узнали — полонез Огинского.
— Прямо хоть реви, — опять заговорила Аня. — Куда податься? Я вчера — стыдно сказать — с горя подумала: а не пойти ли в автодорожный?
— В автодорожный? — удивился Леня. — А разве ты интересуешься?..
— Нет! Ни машинами, ни дорогами, — перебила Аня. — Но что делать? Я и медициной, и педагогикой, и инженерным делом тоже не интересуюсь. А куда-то надо... У автодорожного хоть тот плюс, что он рядом. Перебежал через мостовую — и в институте...
— Да, веский довод, — усмехнулся Леня.
— Смейся, — обиделась Аня. — Мне и самой очень весело... Ну, а ты? Решил?
Леня пожал плечами. Нет, он не метался, как Аня. Но окончательного выбора и он еще не сделал. Говорить об этом с Аней не хотелось. Пожалуй, скажет — несерьезный институт. Засмеет...
— А я знаю! — воскликнула Аня. — Знаю, куда ты собрался!
— Ну, куда?
— Знаю!
— Ничего не знаешь!
— Догадываюсь! И учти — я тоже об этом институте подумываю...
* * *
Однажды, после уроков, Кочетова неожиданно вызвали в школьный комитет комсомола.— Тренируешься? — спросил его Виктор Корякин, член комитета.
— Тренируюсь, — ответил Леня, не понимая, зачем его позвали.
— Так, — сказал Корякин. — Ну, расскажи...
Леня, все так же не понимая, куда он клонит, кратко рассказал о своих тренировках.
— А ты поподробнее, — попросил Корякин.
— Ну что ж, можно и поподробнее.
И Леня, усевшись рядом с Виктором, стал рассказывать.
В комитет комсомола то и дело входили школьники. У всех у них были какие-то дела к Корякину. Но, как только вошедший начинал говорить, Виктор предостерегающе поднимал руку и указывал на скамью: посиди, мол, подожди.
Вскоре в комитете собралось уже много ребят. Все они волей-неволей слушали рассказ Лени о школе плавания.
— Вчера я впервые участвовал в городских соревнованиях, — закончил Леня. — Проплыл двести метров брассом за три минуты девять секунд и получил звание перворазрядника. Честно говоря, я здорово обрадовался. Вышел из воды, — все меня поздравляют с победой, а тренер мой — Иван Сергеевич — подкручивает рукой усы и, как ни в чем не бывало, говорит: «Вот теперь начнем заниматься по-настоящему! Главное, не ленись!»
Ребята засмеялись. Улыбнулся и Виктор Корякин, Но, вспомнив, что вызвал Леню и для серьезного разговора, он одернул лыжную куртку и строго оглядел ребят.
— Вот что... — сказал Виктор. — Комитет комсомола поручил мне потолковать с тобой. Тренировки твои — дело, конечно, хорошее, но... — тут Виктор остановился, не зная, как выйти из затруднительного положения. — Видишь ли, мы беспокоимся, — не помешают ли эти тренировки твоим занятиям в школе?
— Да я... — начал Леня.
— Знаю, знаю! — перебил его Виктор. — Знаю — ты отличник. Но учти, мы — десятиклассники, на носу выпускные экзамены. Тут каждый час дорог. Может, отложишь на время спортивные занятия? Бассейн-то не уплывет!
Нет, прерывать тренировки Леня не хотел.