Разумихин Ал. Короткая жизнь

   - Предлагал вступить в какую-то "Народную расправу".
   - Он что, в Россию вас собирается посылать?
   Ботев, видимо, знал, о чем вел речь мой вчерашний посетитель.
   Я, впрочем, ничего не понимал и откровенно признался Ботеву:
   - Не знаю, кто такой этот Флореску, но мне он не нравится, и мне непонятно, что может вас связывать с ним.
   Ботев снисходительно поглядел на меня.
   - Он может вам нравиться, может не нравиться, но это настоящий революционер. Известный не только в Бухаресте. В России, кстати, многие его знают. Я познакомился с ним два года назад. Его настоящее имя - Сергей Нечаев.
   Мне, однако, это имя ничего не сказало.
   - Неужели не слышали? - удивился Ботев. - О нем писали все русские газеты.
   Тут я вспомнил. Года полтора назад газеты действительно писали и о Нечаеве, и о нечаевцах. Он будто создал в Москве какую-то тайную организацию и, опасаясь разоблачения, вместе со своими сообщниками убил студента Иванова. Сообщников судили, а зачинщик бежал за границу.
   - Это который убил студента Иванова?
   - Да, он утверждает, что Иванов оказался предателем. - Ботев чуточку помолчал. - Он действует чересчур конспиративно, но это истинный революционер. Агенты царского правительства охотятся за ним по всей Европе. У него железная воля и неукротимая энергия. Он друг Бакунина и Огарева, и у него есть чему поучиться.
   Ко времени нашего разговора Бакунин и Огарев порвали отношения с Нечаевым. Но Ботев об этом не знал, как не ведал о том и я. Нечаев же, само собой, ничуть не стремился распространяться на сей счет. Что-что, а подавать себя в выгодном свете он умел.
   - А как он очутился в Бухаресте? - полюбопытствовал я.
   - Ему грозила смертная казнь, - объяснил Ботев. - Он бежал в Германию, оттуда в Париж. Но его и там выследили агенты царской охранки. И вот теперь он скрывается в Румынии. Да и Россия отсюда ближе. К сожалению, у него нет необходимых средств - обычная беда всех революционеров. Думаю, что здесь он долго не задержится. У него есть возможность достать деньги...
   Люди - не боги, пророчествовать им не дано. Все произошло иначе, чем предполагал Ботев, веривший, что Нечаев вернется в Россию делать революцию.
   - Надежда найти средства для борьбы никогда не должна покидать революционера, - продолжал Ботев. - Любен задыхается от отсутствия денег, но не прекращает издавать "Свободу". Не хватает денег и на подготовку восстания в Болгарии, но мы их найдем...
   - Не зайдете ко мне? - обратился я к нему. - Я хочу вам кое-что показать.
   Ботев согласился.
   - Вы квартируете у Добревых?
   Он у меня еще не бывал, я не говорил ему, где квартирую, однако, оказалось, он знал, где и у кого я живу.
   В тот день стояла переменчивая погода, небо хмурилось с самого утра. Но стоило нам выйти на улицу, как ветер разогнал осенние облака и засияло солнце. Оно, похоже, хотело сопутствовать Ботеву.
   Придя ко мне, Ботев пошел поздороваться с Йорданкой. Выходило, он ее знал. И по нескольким словам, брошенным им вскользь о самом Дамяне, я утвердился в предположении, что тот в своих разъездах по Болгарии занимается не одной лишь коммерцией, но и выполняет поручения комитета, председателем которого был Любен Каравелов.
   За стенкой раздался смех Ботева и - о чудо! - смех молчаливой Велички. Девушка смеялась так легко и охотно, что я не без зависти подумал о том, что никакой женщине не устоять перед Ботевым. Правда, я не замечал, чтобы сам Ботев отдавал предпочтение какой-то женщине.
   Вскоре Ботев вернулся. Тем временем я успел достать из баула свой секретный пояс с кредитными билетами, который давно уже не носил на себе.
   - Здесь около двух тысяч рублей, - сказал я, протягивая пояс своему гостю. - Хочу помочь вашему делу.
   - Они понадобятся вам самому.
   - Я недавно получил перевод из дома.
   - Спасибо, но я не возьму, - возразил Ботев. - Вы еще в стороне от нашей борьбы. Поберегите их. Я собираюсь просить вас помочь в одном деле, и тогда они вам самому еще пригодятся.
   Я больше не настаивал. Ботев лучше знал, что стоит делать и чего делать не надо. Обращаться же к нему с преждевременными расспросами не следовало, всему свой час.
   Тут мне вспомнилась просьба, с какой обратилась ко мне в Балашовке Анна Васильевна Стахова.
   - Вы знаете, у меня ведь есть еще и бриллианты, - внезапно сказал я, движимый каким-то еще не очень ясным мне самому побуждением.
   Ботев удивленно глянул на меня:
   - Какие бриллианты?
   Я рассказал ему о серьгах и как они у меня очутились.
   - Я хотел бы найти Елену. Спрашивал Каравелова, он заявил, что это невозможно. Но, может быть...
   - Любен прав, - подтвердил Ботев. - Сколько прошло с той поры лет? Даже если она в Болгарии, то давно уже затерялась.
   Вот когда в нем сказался поэт! Он мечтательно смотрел куда-то сквозь стены комнаты. Глаза его затуманились. Полагаю, его тронул мой рассказ. Он думал о любви. О настоящей большой любви. О чужой, о своей - кто знает!
   Прошла минута. Минута раздумья. Внезапно Ботев оживился.
   - А ведь, быть может, я вам и помогу, - сказал он. - Есть человек, который знает в Болгарии все и всех. Он способен найти иголку в стоге сена, но раньше найдет нужный стог среди тысячи других. Я познакомлю вас с ним при случае.
   - А будет этот случай? - спросил я.
   - Не могу точно сказать, - Ботев улыбнулся, - но человек этот должен появиться в Бухаресте. Это замечательный человек, - добавил он чуть погодя. - Если он вам не поможет, то, думаю, не поможет уже никто.
   Он так и не назвал мне ни имени, ни времени, когда я смогу увидеть этого человека. Впрочем, я уже начал понимать, что одна из главных черт революционера - умение ждать.
   Зато мне не пришлось ждать другой встречи.
   Дня через три после этого разговора я возвращался вечером домой. Было начало одиннадцатого часа. Я торопился, не хотелось беспокоить своих хозяек. Хотя за все время, что я у них жил, меня ни разу не упрекнули за позднее возвращение. Я дернул ручку звонка, никто не вышел. Позвонил снова, опять никого. С досады я толкнул дверь. Она поддалась. Неужели, подумал я, они не заперлись, рассчитывая, что я догадаюсь об этом, войду и запру за собой дверь? Я так и сделал.
   Лампу в прихожей мои хозяйки не погасили. Совсем странно, еще подумал я. Повесил на вешалку пальто, открыл к себе в комнату дверь и не успел переступить порог, как на мою голову накинули, судя по всему, мешок.
   - Молчать! - приказал мне чей-то голос, и я услышал, как чиркают по коробку спичкой.
   Мне заломили за спину руки, обмотали веревкой и притянули их к телу.
   - Что за глупые шутки? - воскликнул я, понимая, что это вовсе не шутки.
   - Молчать! - повторил тот же голос. - Где деньги?
   На этот раз голос показался мне знакомым.
   Я изумился:
   - Какие деньги?
   - Не валяй дурака!
   - В бумажнике.
   Бумажник был тотчас извлечен из моего кармана.
   - Тебе говорят, не валяй дурака! - повторил раздраженный голос. - Где деньги?
   Меня бесцеремонно обшарили.
   - Снимите с него мешок! - прозвучал приказ.
   На столе горела лампа. Грабителей было трое. Все в темных куртках, в сапогах, головы их были обмотаны платками так, что оставались лишь щели для глаз. Одного из них я узнал без труда. Не так давно он предлагал мне вступить в "Народную расправу".
   - Господин Флореску, что все это значит? - возмутился я.
   - Молчать! Где деньги?
   - Больше у меня нет, - отвечал я, имея в виду деньги, которые находились в бумажнике.
   Если даже они будут перебирать мои вещи, подумал я, на пояс они вряд ли обратят внимание.
   Удивляла меня тишина за дверью, Добревы не могли не заметить, что в моей комнате происходит нечто необычное. Да и вообще, недоумевал я, как они пустили в дом незнакомых людей?
   Еще большее удивление вызывал у меня Флореску, или, правильнее, Нечаев. Он точно преобразился. Какая-то нечеловеческая жестокость проступила в чертах его лица. А в действиях, решительных, властных, неумолимых, проявилось, я бы сказал, нечто мефистофельское.
   Двух его спутников я не знал, они явно занимали по отношению к Флореску подчиненное положение.
   - Господин Флореску...
   - Молчать!
   Можно подумать, что, кроме этого, других слов он не знает.
   - Что вы делаете? - спросил я.
   Зачем? Я и так знал, что они делают - экспроприацию.
   Различные заговорщицкие организации не так уж редко прибегали к экспроприации для пополнения средств своих организаций. Но почему они выбрали меня? Как-никак в Бухаресте я вращался среди революционеров. По-видимому, Нечаев посчитал меня случайным человеком в этой среде. И после неудачной попытки завербовать меня в "Народную расправу" решил сорвать с паршивой овцы хоть клок шерсти. Но откуда он узнал, что у меня есть деньги?
   Тем временем спутники Нечаева перетряхнули все мои вещи, осмотрели обувь, извлекли из-под кровати даже мои старые, стоптанные ботинки, но, подержав их в руках, отбросили в сторону. Однако мысль, что в сером холщовом поясе, валяющемся на дне баула, спрятаны кредитные билеты, им в голову не пришла.
   Нечаев ухватил меня за ворот и затряс.
   - Знаешь, где твои хозяйки?! В чулане! Если ты не отдашь деньги, мы зарежем их, как овец!
   - Турки вы, что ли?
   - Дело революции важнее этих баб! - заорал Нечаев.
   - Но вас завтра же заберет полиция.
   - И не подумает, - дерзко бросил Нечаев. - Если бы мы тронули румын, тогда другое дело, а на эмигрантов они и не обратят внимания.
   В руках одного из спутников Нечаева появился нож, и он завертел им перед моими глазами.
   - Ну что ж, смерть женщин будет из-за твоего упрямства.
   - Черт с вами!
   Я указал глазами на пояс.
   Спутник Нечаева подпорол холст и передал сторублевки руководителю, тот небрежно запихнул их в карман.
   - Так-то лучше.
   Нечаев что-то сказал своим подручным, один из них задул лампу, и незваные гости бесшумно исчезли.
   Я ослабил веревки, освободил руки и кинулся на половину Добревых. Женщин я нашел запертыми в чулан при кухне.
   Чуть свет я побежал к Ботеву. Будить его мне не пришлось, он уже сидел за столом и работал.
   Ботев нахмурился и, похоже, рассердился.
   - Это я виноват перед вами, - сказал он со свойственной ему прямотой. Вчера мы разговаривали с Нечаевым, и я обронил, что вы предлагали мне деньги. Не волнуйтесь, я все улажу.
   Вечером в доме Добревых затренькал звонок. Я пошел открыть дверь, женщины идти побоялись.
   Похоже, передо мной стоял один из вчерашних визитеров.
   - Заберите, - пробормотал он, сунув мне в руку небольшой сверток, и поспешно удалился.
   Я вернулся в дом. мои хозяйки встревоженно смотрели на меня. успокоил их и развернул сверток, в нем оказались экспроприированные у меня кредитки.
   При первой же встрече я поблагодарил Ботева за благополучную развязку злосчастной экспроприации. В ответ он засмеялся.
   - Недоразумение, - сказал он, не то утешая меня, не то оправдывая Нечаева. - Сергей Геннадьевич не разобрался и причислил вас к сонму богатых обывателей.
   - А вы не находите, что такая экспроприация сродни воровству?
   Ботев отрицательно покачал головой.
   В то лето я часто встречал Ботева вместе с Нечаевым. Память ненадежный инструмент. Встречи с Нечаевым, несомненно, выветрились бы из моей памяти, не будь они связаны с Ботевым. Их близость продолжала удивлять меня до крайности.
   Ботев был бескорыстен. Он ни в чем не преследовал личных целей. Нечаев был его полной противоположностью. Из него всегда выпирало желание занять первое место.
   Как-то я не удержался и вновь спросил Ботева:
   - Убей меня Бог, мне непонятно, что связывает вас с Нечаевым.
   - Я не возьмусь осуждать революционера, - горячо возразил Ботев, - если он ради достижения великой цели не брезгует недозволенными средствами.
   Я не стал спорить, хотя и сейчас мне кажется, что Нечаев хотел забрать мои деньги вовсе не ради великой цели, а для собственных надобностей.
   Через несколько дней я столкнулся с Нечаевым у Каравеловых. Он не часто бывал в этом доме, стараясь меж болгарских эмигрантов держаться в тени.
   Это было обычное сборище - по сути, споры за чашкой кофе, а иногда и ссоры, которые умело гасились приветливой и умной хозяйкой. Нечаев сидел в углу и, точно сыч, настороженно посматривал на спорщиков. Мне было любопытно, как он поведет себя после своего ночного визита.
   - Добрый вечер, Сергей Геннадьевич, - поздоровался я с ним.
   Нечаев холодно посмотрел на меня и не ответил.
   - Вы, кажется, изволите сердиться на меня, господин Нечаев?
   - Меня зовут Флореску, - недовольно пробурчал он в ответ. - Бонифаций Флореску.
   Отвернулся и как ни в чем не бывало потянулся за чашкой кофе.
   Да, в самообладании ему нельзя отказать. Впрочем, чего больше в этом самообладании - высокомерия или презрения, еще вопрос. Он хотел меня ограбить, и он же меня презирал!
   А вот к Ботеву людей притягивало. Я встречал его у Каравеловых, в "Трансильвании", у него дома и всегда чувствовал его расположение. Никогда он не давал мне понять, что я пришел не вовремя, что отрываю его от дела, что он не склонен к разговору.
   Русских эмигрантов я сторонился. Сторонники чистоты политических воззрений, они только и делали, что враждовали между собой. Народники побаивались социалистов. Социалисты презирали народников. Я предпочитал держаться болгар.
   В Бухаресте я вел жизнь рантье: бродил по кофейням, почитывал газеты, попивал винцо, прислушивался к спорам... Ко всему еще я был сравнительно богат. Николай Матвеевич слал мне установленный оброк, и я всегда имел возможность накормить своих знакомых обедом и ссудить небольшими деньгами.
   ...Фланируя осенним днем по Бухаресту, я вознамерился зайти к Ботеву, хотя и не очень надеялся его застать: у него всегда были дела, в которые я не был посвящен.
   Мы встретились у калитки, Ботев опять куда-то спешил.
   - Я не могу уделить вам много времени, - извинился он. - Уговорился встретиться с Нечаевым.
   - С Флореску, - улыбнулся я.
   - С Флореску, - согласился Ботев. - Но вы-то знаете его настоящее имя.
   - Он сам поправил меня, когда я назвал его Нечаевым.
   - Сергей Геннадьевич убежденный конспиратор, - подчеркнул Ботев.- Он даже заподозрил вас в сотрудничестве с русской охранкой.
   Губы мои задрожали от оскорбления.
   - Это естественно, - успокоил меня Ботев. - Полиция следует за ним по пятам, ему всюду мерещатся сыщики.
   - Поэтому он и прячется за вашу спину?
   - А за чью же спину ему еще прятаться?
   - По-моему, он не способен на дружбу.
   - Вполне возможно, - согласился Ботев. - Дружба для политика - опасное чувство.
   - Что же вас связывает?
   - Нечаев - революционер, - повторил Ботев определение, которому он, как я понял, придавал исключительное значение. - Его энергия не может не восхищать...
   Так, за разговором о Нечаеве, мы дошли до Лейпцигской улицы.
   - Я в "Трансильванию", а вы? - спросил Ботев, заранее, по-моему, уверенный, что я откажусь ему сопутствовать.
   Мне действительно не хотелось встречаться с Нечаевым.
   - А я к Фраскатти, - поспешил я подтвердить догадку Ботева, назвав дорогое и скучное кафе.
   ...В другой раз Ботев зазвал меня к себе: тут уж ему самому почему-то захотелось поговорить о Нечаеве.
   Они познакомились два года назад в Измаиле. Ботев учительствовал в болгарской школе. Их свел случай, знакомство длилось недели две. Друг Бакунина и Огарева, с полученной от них субсидией Нечаев возвращался в Россию на революционную работу.
   Год спустя до Бухареста дошли слухи, что Нечаев находится в Швейцарии. Ботеву удалось прочесть два номера "Колокола", изданного в Женеве Огаревым вместе с Нечаевым. Говорили еще о каких-то прокламациях, распространяемых Нечаевым, но прокламации эти до Ботева не дошли.
   Тем временем агенты царского правительства в поисках Нечаева рыскали по всей Европе. Нечаев скрывался в Лондоне, в Брюсселе, в Париже. Ускользать от полиции становилось все труднее. Весна 1871 года была на исходе. И тут Нечаев вспомнил своих болгарских друзей. Он вновь приехал в Измаил, уверенный, что Ботев поможет ему укрыться в толпе болгарских беженцев.
   Июньским утром Ботева окликнул на улице какой-то монах. Ботев не сразу узнал старого знакомого. В рясе, в скуфейке, с отросшими волосами, Нечаев был неузнаваем. Они пошли на квартиру к Ботеву. Нечаев сказал, что его преследуют агенты Третьего отделения. Это была правда. После убийства Иванова царская полиция искала Нечаева во всех местах скопления русских эмигрантов.
   - Похоже, меня выследили, - сказал Нечаев. - Сыщики следуют за мной по пятам.
   Нечаев преувеличивал, но подчеркивание постоянно грозящей ему опасности возвышало его в собственных глазах. Ботев собирался в Бухарест и мог себе позволить несколько дней передышки. Он предложил Нечаеву уединиться на маленьком рыбацком островке посреди Дуная.
   На лодке переправились на остров, привезли с собой хлеба, сыра, сала, крупы, расположились в шалаше. Сами себе готовили. Рыбной ловлей не занимались, ни тот, ни другой рыбу ловить не умели. Отсыпались. Нечаеву надо было прийти в себя после скитаний, Ботеву - отдохнуть после занятий в школе. Купались, загорали и без конца говорили. Нечаев нашел благодарного слушателя. Ореол революции окружал русского изгнанника!
   О многом рассказал Нечаев Ботеву под плеск дунайских волн. О своем бегстве из Петропавловской крепости, откуда до него не бежал еще ни один человек. О русских разбойниках - оплоте народной революции. О "Революционном катехизисе" - наставлении Нечаева для русских революционеров. О знакомстве с Герценом и Огаревым. О деньгах, завещанных одним русским помещиком на революционную пропаганду и переданных Герценом Нечаеву. О Парижской коммуне и своем участии в боях коммунаров под командованием Домбровского. О необходимости все разрушить, не оставляя камня на камне... Скорее всего, он сказал Ботеву и об убийстве Иванова, но можно не сомневаться, что нечаевская интерпретация событий сильно отличалась от того, что произошло в Петровском парке на самом деле.
   Представляю, с каким подъемом повествовал о себе Нечаев: актерство было его второй натурой. И художественная природа Ботева не могла остаться равнодушной к таким рассказам.
   - Удивительный человек, - отозвался о Нечаеве Ботев. - Мне не забыть дней, проведенных с Сергеем Геннадьевичем на острове.
   Повторю, нельзя было найти большего антипода Ботеву, чем Нечаев. Однако знакомство с Нечаевым принесло Ботеву пользу. Они сошлись в тот период жизни Ботева, когда происходило решительное и окончательное его самоопределение. Нечаев подоспел к случаю. В разговорах с ним выкристаллизовались воззрения Ботева на жизнь, на общество, на борьбу. Он закалился в общении с Нечаевым, как клинок закаляется в горне.
   Ботев верил в людей, верил он и в Нечаева, а всей правды о нем так никогда и не узнал.
   Христо Ботев.
   Заметки историка Олега Балашова,
   позволяющие полнее воссоздать события и лица,
   представленные в записках Павла Петровича Балашова
   Старая Планина - главный Балканский горный хребет. На юге этой горной цепи и расположен Калофер. Здесь 6 января 1848 года в семье учителя Ботьо Петкова родился Христо Ботев.
   Калофер - город не город, но уже и не село. Его население земледельцы, пастухи, кустари, мелкие торговцы, ремесленники. Занятия производство розового масла, вина, металлических котлов, изделий из козьей шерсти и кожи.
   Ботьо Петков - не просто учитель, а видный деятель болгарского просвещения. В 1840-1842 годах он учился в Одесской учительской семинарии. По возвращении на родину обосновался в Калофере. Он переводит русские учебники на болгарский язык. Сам пишет книги "Кое-что для неграмотных", "Психология, или Душесловие при обучении детей", составляет грамматику болгарского языка.
   Многие местные жители - его ученики. Среди учеников Петкова и его сын Христо. Кем он станет? Что из него получится? Ботьо ищет ответ на эти вопросы. Мучительные поиски сближают его с подрастающим сыном - чем старше Христо, тем пытливее.
   ...Как историк, я должен придерживаться и буду следовать точности излагаемых фактов. Но мои "Заметки" - не академическое исследование. Не выходя за рамки реального, я намерен воспользоваться методом исторической реконструкции. Невозможно точно знать, а значит, и утверждать, что именно, допустим, говорил отец Христо дома и на уроках, но, следуя исторической логике, позволю себе заявить, что буквально вижу и слышу, как Петков знакомит сына с историей своего народа.
   - Нам есть что вспомнить, - говорит он сыну и его сверстникам на уроках истории. - Болгары - великий народ, - продолжает он. - В седьмом веке, тысячу двести лет назад, объединились славянские племена и образовали свое государство. Болгарское царство процветало. Развивалось земледелие, возникали ремесла. Плиска славилась гончарами и кузнецами, да и в других городах было немало искусных ремесленников. В девятом веке болгары приняли христианство... Наша история идет из глубины веков!
   Учитель Петков вглядывается в учеников, ловит взгляд сына.
   - Только благоденствие длилось недолго. В начале одиннадцатого века на нашу страну обрушился византийский император Василий, одно его прозвище "болгаробоец" - говорит само за себя. Болгария подпала под власть Византии. Болгары не смирились, восстание следовало за восстанием, и в конце двенадцатого века удалось свергнуть власть Византии. Между Дунаем и Черным морем образовалось Второе Болгарское царство. Феодальные смуты, частые смены царей, обнищание крестьянства привели к тому, что страна была поделена на два царства - Тырновское и Видинское. Именно тогда под напором турецких завоевателей оба эти царства прекратили свое существование. Сначала, в 1393 году, пало Тырновское царство, а чуть позже, в 1396 году, - и Видинское. Болгария - уже не Болгария, а Румелийская провинция Османской империи. Пять веков мы живем под властью турок. Наша земля объявлена собственностью султана...
   Ботью слушают с интересом, но лишь один из учеников, его собственный сын, пытается спорить с отцом. А весь класс заинтересованно прислушивается.
   - Говоришь, болгары - великий народ, а почему же мы пять веков терпим турецкое иго?
   - Великий потому, - отвечает Ботьо сыну, - что на протяжении этих веков сохранил свою самобытность, свою веру, свои обычаи, свою душу.
   - Чего же нам не прогнать турок? - допытывается мальчик. - Чем турки лучше болгар? Почему судья - турок, стражник - турок, все начальники турки, а болгарам разве что позволяют копаться на огородах да еще торговать? - не унимается Христо.
   - Они не лучше нас, а сильнее.
   - А почему мы слабее?
   - Потому что разобщены.
   - А кто в этом виноват?
   - Наше смирение, - отвечает Ботьо.
   - А я не хочу смиряться! - задиристо восклицает Христо.
   Отец грустно смотрит на сына.
   - Знаешь, сколько людей погибло из-за того, что не хотели смиряться?
   Тревожат эти мысли учителя Петкова. Ботьо мечтает послать сына учиться в Россию.
   "Получив образование в России, я пламенно желаю, чтобы мой сын тоже воспитывался в России, единоверной и единокровной. Если это мое желание осуществится, я буду считать себя самым счастливым человеком на свете". Давно уже отправлено это письмо в Пловдив русскому консулу Найдену Герову, а отклика все нет и нет...
   И вот - долгожданный желанный ответ! Христо принят стипендиатом во Вторую Одесскую гимназию. Отец провожает сына до Пловдива. Пятнадцать лет Христо, а выглядит на все восемнадцать.
   Одесса ошеломила Ботева. Представляю, как это могло быть. На пристани тьма народа. Все суетятся, спешат. Такая же суета на улицах. Множество прохожих - картузы, шляпы, фуражки и среди них пестрые дамские шляпки. Как цветы...
   Он находит дом Тошкова, где расположено Болгарское настоятельство. Нарядный подъезд, роскошная застекленная дверь, позолоченные буквы вывески "В.Тошков и сыновья". Вон как, оказывается, живут болгары в Одессе!
   В отдельном кабинете за большим столом солидный господин. Не слишком приветливое лицо, украшенное аккуратной бородкой. Это и есть господин Тошков, крупнейший экспортер русской пшеницы. Он сообщает Ботеву, что болгарское попечительство назначило ему стипендию - двадцать рублей в месяц. На все: квартиру, питание, свечи.
   В гимназии не слишком-то обрадованы новому воспитаннику. Не сразу, но вспоминают: да, было письмо господина попечителя учебного округа. Определяют юношу в третий класс.
   - До первых экзаменов. А там посмотрим. И на что только вам, болгарам, образование!
   Нет нужды рассказывать о двух годах, проведенных Ботевым в этом учебном заведении. Рутина, муштра, нужда - эти слова исчерпывают содержание жизни, на которую были обречены воспитанники гимназии.
   Вот как характеризовал свою жизнь той поры сам Христо в письме отцу:
   "Это невозможно спокойно терпеть. Здешние учителя и порядки - не человеческие, а звериные. Надо быть каменным, чтобы все это вынести".
   Ботева дополняет его соотечественник Г.Смилов, учившийся в той же гимназии:
   "Христо очень жаловался на жизнь в пансионе и ужасный режим, который царил тогда в гимназии. Дисциплина и педантизм душили его, школьную форму, словно нарочно, ради экономии шили слишком тесной.
   Гимназия была для него каторгой. Он очертя голову набросился на книги современных поэтов и публицистов. Чтение захватило его целиком".
   Он много читает, читает запоем, - это признают все биографы Ботева. Его любимые писатели - Тургенев, Гоголь, Некрасов, Добролюбов, Писарев... Но одна книга для него дороже всех - "Что делать?" Чернышевского. Кто из юношей шестидесятых годов не задумывался - что делать?