Рэнни Карен. Обещание любви

   Алисдер обнял ее за плечи, крепко прижал к себе и держал так, пока она не успокоилась. Потом он отвел ее к огромным валунам, которые громоздились в стороне, а Мегги накрыли и медленно понесли в Тайнан. Только когда Джудит перестала дрожать, он взял ее на руки и понес к дому. Гневное бормотание сопровождало их до самого замка, но Алисдер крепко держал жену на руках, стараясь оградить ее от любопытных глаз и злобных слов.
   При чем тут национальность? Будь женщина англичанкой или шотландкой, она все равно остается женщиной, а жестокость содеянного не меняется: ведь сильный сделал своей жертвой слабого. Случившееся не имеет отношения к политике или национальной вражде. Это извечное столкновение мужчины и женщины.
   С того дня Джудит почти не разговаривала, в ее синих глазах застыло отчаяние, она похудела. Один раз Алисдер уже сумел победить ее страх, поэтому очень чутко чувствовал ее состояние. Джудит, правда, не вздрагивала, как прежде, от его прикосновений, но снова погрузилась в кошмары воспоминаний.
   За это Маклеод проклинал англичан.
   – Она сегодня ела?
   – Немного бульона и хлеба. Больше ничего. – Алисдер поправил одеяло и отошел от кровати.
   Джудит стояла так неподвижно и напряженно, что со стороны казалась хрупкой стеклянной статуэткой. Возможно ли пробиться через ее броню? Примет ли она когда-нибудь его как мужчину? Он чувствовал себя ненужным и лишним, и как врач и как муж. Даже как глава клана он сейчас бессилен. Алисдер прекрасно осознавал это и еще больше мучился.
   Он обнял жену, утешая без слов и предлагая защиту, а она молча стояла в его объятиях, застывшая и неподвижная. Алисдер по-отечески поцеловал Джудит в лоб и направился к двери.
   – Ей нужно только время, – проронил он, хотя хотел сказать много больше, чтобы рассеять ужас в глазах Джудит.
   Джудит восприняла его слова так, как она приняла бы букет ядовитых цветов из рук ребенка, с лаской и нежностью, ценя, если не сам подарок, то внимание. Алисдер не понимает, не может понять, но говорит от всего сердца и очень тревожится…
   Время. Можно подумать, оно в состоянии залечить раны. Время. Какое значение оно имеет? Бег стрелок на циферблате ничего не меняет. Да, конечно, внешние раны со временем затягиваются, ссадины исчезают, кости срастаются. А как насчет душевных ран, которые не видно глазом, но которые не менее глубоки и болезненны? Они пожирают душу.
   Джудит устремила взор на море.
   Время. Панацея, которую предлагают отчаявшимся. Проживи сегодня, и завтра наступит облегчение. Но завтра не становится лучше, надежда снова ускользает. Ладно, потерпи до послезавтра, тогда уж точно полегчает. И так без конца, пока время не превращается в способ измерения глубины страданий. Боже, прошу тебя, облегчи мои страдания.
   Время не залечивает раны.
   Джудит знала это лучше других.
   Время не изменяет ничего, разве что притупляет боль насилия, но оно не в силах стереть ее из памяти. Время не избавляет от сознания, что плоть предала уже тем, что приняла насильника. Будто в силах Джудит было помешать этому вторжению. Время не уменьшает ужаса насилия над духом. Оно в силах успокоить и помочь с этим ужасом жить.
   Джудит сидела на краю кровати и смотрела в бледное лицо Мегги.
   – Ты когда-нибудь видела зло, Мегги? – спросила она спокойным бесстрастным голосом, словно подруга не спала, а слушала ее. Впрочем, Джудит понимала, что Мегги слышит ее, знала, потому что когда-то испытала то же самое. Девушка спала, но ей был нужен не столько сам сон, сколько возможность забыться. Через какое-то время плоть отдохнет, но дух останется в белом облачке сознания, которому израненная душа не дает проснуться.
   Такой сон никогда не бывает достаточно глубоким.
   Поэтому Джудит поделилась с подругой единственным, что могло помочь той. Она рассказала ей всю правду.
   – Я хорошо знаю это, – тихо начала Джудит, уставившись в свои ладони, чуть огрубевшие и покрасневшие от работы. В большом пальце у нее была заноза. Алисдер вытащил ее и промыл ранку чем-то щиплющим, при этом прочитал ей целую лекцию об опасности открытых ран…
   Джудит говорила запинаясь, слова слетали с губ медленно, но не потому, что она не хотела говорить, а потому, что вытаскивала их со дна пропасти. Однажды ей приснилось, что она падает в черноту, в бездонную пустоту, не за что ухватиться, чтобы остановить падение. Отравляющий душу стыд, который она испытывала к себе, жил в этой бездне, словно создание ночи, боящееся света дня. Было очень трудно выговаривать слова, рассказывать, как все происходило. Она говорила о себе в третьем лице, как о женщине, которую хорошо знала, как о близком друге. Словно это случилось не с ней, а с кем-то другим, с какой-то несчастной, которую теперь можно только пожалеть.
   Однако через некоторое время голос Джудит зазвучал уже не так обреченно. Она часто забывалась и говорила «я» вместо «она». В интонации стала прорываться печаль. Она судорожно сглатывала стоящий в горле комок, по щекам текли слезы, которых она не замечала. От слез лицо стало мокрым, как от дождя, который омывал и очищал ее душу изнутри. Джудит впервые рассказывала постороннему обо всем, что с ней произошло. О жизни с Энтони, об ужасе, который охватил ее, когда она поняла, что представляет собой ее новое замужество, о Беннете и страхе, который сковывал ее при наступлении вечера.
   Когда Мегги открыла глаза и посмотрела на подругу, Джудит не заметила этого. Она была слишком поглощена своим рассказом, заново переживая прошлое.
   – Впервые Энтони познакомил меня с братом в ту ночь, когда мы приехали в Лондон. Энтони и Беннет были очень близки и делились абсолютно всем. Сначала это были мелочи, такие как рубашки, воротнички, башмаки. Потом покрупнее: лошади, должности, шлюхи. И наконец, жена.
   Энтони особенно нравилось смотреть, как Беннет бьет ее хлыстом, пока кровь не начинала течь потоком. Крики и стоны Джудит доставляли Беннету гораздо большее наслаждение, чем молчаливое принятие происходящего. Джудит стала игрушкой для его беспокойных ночей, когда шлюхи и официантки из бара были разобраны, заламывали слишком высокую цену или просто наводили на него скуку своим тупым молчанием. Она стала жертвой его садистских экспериментов.
   – В первый раз им пришлось связать меня. Во второй – они насильно влили мне изрядную дозу бренди. А где-то в пятый раз, точно не помню, им уже было достаточно слегка связать мне руки! Я и сама бы уже никуда не убежала. Я была переполнена отвращением к тому, что они сделали с моим телом, с моей душой, боялась выйти на улицу, столкнуться с соседями. Когда я случайно встречалась с кем-нибудь взглядом, то всегда первой отводила глаза. Я была слишком грязная.
   Сначала Джудит думала, что умрет. Она призывала в молитвах смерть, когда муж с готовностью помогал привязывать ее к кровати, а потом с возбуждением наблюдал, как Беннет насилует ее. Ночи Джудит были наполнены ужасом, днем она впадала в оцепенение, сгорала от стыда. Но она не умерла. Тело не сдавалось, душа разлагалась много быстрее.
   Джудит разъединила крепко сомкнутые пальцы, подняла глаза к открытому окну.
   – Какая-то часть меня словно закрылась в раковине. Я перестала быть личностью, стала не более важна, чем стул, свеча, любая вещь. Когда они издевались надо мной, я не позволяла себе ничего чувствовать.
   В одно ужасное утро Джудит едва не лишилась рассудка, уподобившись потерявшим разум бедняжкам из больницы Святой Марии. Она была одна дома, тишина окутала ее облаком. Вместо того чтобы подняться с рассветом, она осталась у себя в спальне. Сидела посередине постели, нечесаная, со спутанными волосами, скрестив руки над головой, и медленно раскачивалась взад-вперед, а с губ ее срывались звуки, подобные стонам попавшего в западню животного. Душа словно отделилась от тела и повисла рядом, не в силах заставить Джудит замолчать, не в силах исцелить ее. В таком состоянии она провела все утро, пока постепенно, капля за каплей, не вернулась ясность разума.
   Тогда она была очень похожа на Мегги, загнанная в мир без мыслей, без воспоминаний, закутанная в белый туман, который поглощал боль и отчаяние. Но потом она поняла, что этот мир требует взамен слишком много, если хочешь стать его постоянным обитателем. В этой молочной пустоте сверкнула искра, надежда на спасение, шанс выжить.
   С того дня Джудит стала воплощать свой план в жизнь.
   – Прости меня, Мегги. Прости, что причинила тебе боль, что притащила его сюда.
   Мегги изнасиловали из-за нее. Из-за нее Алисдер теперь в опасности. В опасности весь клан. Невольно, сама того не желая, она принесла опасность, причем в самой одиозной форме – в виде настоящего зла, которое не изменилось, не зависело от места и времени. Оно оставалось прежним, как оса в корзине, готовая ужалить, стоит лишь открыть крышку.
   – И как же ты спаслась? – раздался издалека голос Малкольма.
   Джудит повернула голову и увидела, что старик стоит в дверном проеме, а лицо его ничего не выражает. В любое другое время, при иных обстоятельствах она бы испытала страшный стыд, оттого что он услышал ее рассказ. Но сейчас ею правили только два чувства – вина и горе.
   Джудит улыбнулась грустной улыбкой и посмотрела прямо ему в глаза. Что бы сказал Малкольм, если бы она сказала правду, если бы он узнал, что последнее слово, последняя жестокость остались за ней, а не за Энтони или Беннетом?
   Она терпела их жестокость до тех пор, пока не перестала сопротивляться, и именно эта покорность судьбе однажды дошла до ее сознания и побудила к действию. Ушел целый год, чтобы вырастить маленькое растение с серебристыми листьями, год, за который она накопила достаточное количество бутонов, высушила их, растерла в порошок. А потом приготовила жареного цыпленка и посыпала его смертельной отравой.
   Убийца. Она убийца.
   Она никогда не забудет, как Беннет шептал ей в тюрьме это слово.
   Но Малкольм этого не поймет. Да и кто поймет?
   – Он умер, – коротко ответила она.
   Когда она отошла от застывшего и окоченевшего тела мужа и смотрела, как заколачивают крышку гроба, ее радость объяснялась не только смертью Энтони, но и подарком, который сделал ей король Георг II, отправив полк, в котором служил Беннет, куда-то очень далеко. В Шотландию. Но Джудит об этом не знала.

Глава 27

   Софи просыпалась медленно. В ее снах было больше вещественного, чем в реальности. Она поморгала. Ее окружали воспоминания, наполненные лицами и голосами тех, кого уже нет в живых. Она горько вздохнула, опять почувствовав боль потери.
   Софи отказалась от тарелки, которую ей предложила Джудит.
   – Спасибо, дитя, я не голодна.
   Софи выглядела очень бледной, с красными пятнами на морщинистом лице. Джудит наклонилась и поцеловала ее в лоб, почувствовав губами сухую, напоминающую пергамент кожу.
   Джудит отнесла тарелку назад на кухню. Потом она предложила еду Мегги, но та только отвернулась, когда Джудит поставила поднос рядом с кроватью.
   Мегги спала уже меньше, а когда бодрствовала, лежала с открытыми глазами и смотрела в окно. Но по-прежнему хранила молчание. Джудит знала, что молчание одновременно и лечит, и держит в плену. Самой Мегги решать, чем оно станет для нее. Они ни разу не говорили о признании Джудит неделю назад. Иногда их взгляды встречались, и тогда в глазах Мегги Джудит читала невысказанные вопросы.
   Джудит вернулась в комнату к Софи с тазиком теплой воды и хотела помочь ей снять ночную рубашку, черную, французскую, отделанную старинными кружевами, но Софи отмахнулась.
   – Я могу позволить себе поспать сколько хочется, дитя, – улыбнулась она. – А вот на тебя времени не хватает. Надо бы больше оставаться с теми, кого любишь, а не дремать, как кошка на солнышке.
   Джудит не знала что ответить. В новой жизни многое не устраивало Джудит, но без доброты и ласки Софи она бы уже не смогла обойтись.
   – В кухне еще остался кто-нибудь? – спросила Софи, распрямляя ноги.
   – Алисдер помогает овце разродиться, трудный случай, – отозвалась Джудит.
   Малкольм перестал есть с остальными в замке с того дня, как узнал о прошлом Джудит. Как ни странно, он никому не рассказал о том, что услышал тогда. Джудит ожидала, что он со злорадством разнесет по всей деревне степень ее падения, но, похоже, он держал язык за зубами, что немало удивило Джудит.
   Сама она не стала дожидаться, пока в клане сменят гнев на милость. Каждый день всю прошедшую неделю она приходила в прядильню под охраной одного из близнецов – так распорядился Алисдер. И каждый день ее встречало враждебное молчание женщин. Она садилась за старенькое клацающее веретено, еле слышно напевая себе под нос и делая вид, будто этот скромный вклад в общественный труд что-нибудь изменит. Ничего она этим не изменит, и все это прекрасно понимали, однако продолжали свою нехитрую игру.
   Джудит хотелось бы думать, что одинокие часы в прядильне дают ей пищу для размышлений, отвлекают от мыслей о Мегги. Но это было неправдой. Полное уединение, размеренный шум веретена стали привычно необходимы, и только собственная вина занимала все мысли. Остальные немногие чувства были связаны с Маклеодом.
   – Помоги-ка мне, дитя. Старые кости говорят, что мне недолго осталось.
   Джудит взяла Софи под локоть и помогла подняться. В ответ старушка благодарно улыбнулась, вынула свечу из подсвечника и протянула Джудит.
   – Должна тебе кое-что показать, дитя. Ты – единственный человек, который может выполнить мою последнюю просьбу. Я доверяю тебе, как никому другому, знаю – ты защитишь Алисдера, когда меня не будет.
   – Ну что вы, – отозвалась Джудит, стараясь придать голосу неподдельную искренность. – Вы еще всех нас переживете, бабушка.
   – Сейчас не время притворяться, детка, будем говорить начистоту, – твердо отрезала Софи, опираясь на Джудит. – Каждую ночь смерть стоит на пороге моей комнаты. Я вижу ее, но прошу подождать до следующего дня, прежде чем эта карга успевает призвать меня к себе. Она садится у меня в ногах и считает каждый мой вдох. Я не в состоянии увидеть будущее, но я предвижу его. Чувствую, у меня осталось совсем немного времени.
   Джудит опять не нашлась что ответить. Она молча помогала Софи идти туда, куда та указывала своей клюкой. Силы старой Софи убывали, поэтому лучшей помощью со стороны Джудит было не спорить со старухой, а просто вести через еще темный двор в покинутую башню замка.
   Две лошади умиротворенно жевали сено в помещении, напоминающем церковный придел. Когда-то здесь была семейная часовня. Сквозь разрушенный верх башни проглядывало серое небо, стены покрылись толстым слоем копоти и плесени. Запах стоял ужасный. Сохранился только большой каменный алтарь: видимо, не хватило сил разрушить. Все металлические части либо оплавились в огне пожара, либо были безнадежно покорежены. Сейчас алтарь использовался как огромная полка для хранения различной мелочи. Воздух пропитался запахом животных и сырости, но все эти запахи забивал запах гари. Не сохранился и пол, выстланный разноцветными керамическими плитками. Во многих местах плитки были разбиты, а кое-где вообще отсутствовали. Короче говоря, в бывшей часовне царили те же разруха и запустение, что и в замке.
   Они прошли дальше и вскоре остановились перед сохранившейся массивной дубовой дверью, ведущей в другую башню. Софи знаком попросила Джудит открыть ее. Джудит отодвинула засов. Они оказались в круглом заброшенном помещении в основании сохранившейся башни замка. Здесь не было ничего, кроме остатков сена, раскиданного по каменному полу, пауков и вездесущих мышей, с писком разбежавшихся по норам. Джудит очень надеялась, что свечи хватит надолго и ее не задует сквозняком.
   – Закрой дверь, дитя, – сказала Софи, отпустив Джудит и прислонившись к стене. Она тяжело дышала и рассеянно оглядывалась по сторонам. У Джудит промелькнула мысль, что Софи забыла, зачем они пришли сюда. – Мне уже тяжело хранить тайну одной, – прошептала Софи. Она хорошо знала, что в этой комнате сильное эхо, которое отражается от стен и возвращается к говорящему. – Я посвящу тебя в нее сегодня, прежде чем смерть лишит меня голоса. – Она медленно повернулась к Джудит, но разглядела только контур ее бледного лица. Одной свечи явно не хватало, чтобы осветить помещение. – Поклянись, что никогда никому постороннему, не из клана Маклеодов, не расскажешь о том, что сейчас увидишь и узнаешь. – Голос ее походил на голос привидения из могилы.
   Джудит молча кивнула, немало озадаченная торжественным тоном Софи.
   – Тогда пойдем, дитя.
   Старушка с трудом прошаркала к стене с высоким окном, затем медленно подошла к двери. Джудит показалось, что Софи считает шаги. Наконец она остановилась и подозвала Джудит. Та опустилась на колени там, куда указывала клюка Софи, и начала разгребать сено. Под ним Джудит обнаружила едва заметное в тусклом свете горящей свечи, скрытое в полу железное кольцо. Довольная результатом, Софи отошла в сторону. Память не подвела ее.
   – Здесь вход, Джудит. Потяни за кольцо, увидим, что ждет нас впереди.
   Джудит сделала, как просили, однако это оказалось не так-то просто. Крышка была из того же камня, что пол и стены замка. С большим трудом Джудит удалось приподнять и чуть-чуть сдвинуть крышку с места. Она просунула в образовавшуюся щель руки и, поднатужившись, откинула ее. Раздался тяжелый удар, слегка приглушенный сеном. Они с Софи посмотрели друг на друга, замерев в ожидании, но снаружи по-прежнему не доносилось ни звука, никто не примчался посмотреть, что происходит в башне.
   Софи передала свечу Джудит и указала на ведущие вниз ступени. В неярком мерцающем свете Джудит видела, как тревога исказила лицо Софи. Эта тревога да еще быстро убывающие силы старушки заставили ее подавить страх и спуститься по лестнице. Ступени были вырезаны прямо в земле, мокрые и скользкие.
   Поначалу в открывшемся проеме ничего не было видно. И, только спустившись до конца лестницы и подняв свечу высоко над головой, Джудит поняла, где находится. Старинные мечи, кинжалы и шпаги висели ровными рядами на стенах. На грубо сколоченных полках громоздились ржавые от времени щиты многих поколений Маклеодов. На полу рядами стояли серебряные кувшины, миски и другая посуда, почти почерневшая и лишенная привычного блеска, отдельно лежало столовое серебро, отражая пламя свечи. Справа у стены стояли резные стекла и витражи из окон в комнатах замка, а почти под самыми ногами Джудит разглядела длинные камышовые трубочки с небольшими дырочками по всей длине, прикрепленные к кожаному мешку.
   Джудит мгновенно поняла, что предстало перед ней.
   Сокровища Маклеодов. Но не серебро, не резные стекла и даже не спрятанная волынка несли смертельную опасность клану. Оружие. Целый арсенал. Его берегли как зеницу ока. Увиденное долго стояло у Джудит перед глазами после того, как она покинула тайное хранилище, передала свечу Софи и как можно тише вернула каменную крышку на место.
   – Зачем? – Это был единственный, пришедший ей в голову вопрос. Она вспомнила английских солдат во дворе замка, всего в нескольких шагах от этого места.
   – В клане есть люди, дитя мое, которые мечтают о возврате к прежним временам. Дням славы, – грустно отозвалась Софи. – Наверное, горе позволило мне думать, что их мечты имеют под собой какую-то почву. А может быть, я просто глупая старуха. Когда они пришли ко мне, я показала им это место, а теперь не могу успокоиться. Я хочу попросить тебя кое о чем, дитя, – торжественно произнесла Софи. В темноте, с прыгающими по стенам причудливыми тенями, отбрасываемыми одинокой свечой, Софи подробно объяснила притихшей молодой женщине, которую хорошо узнала и успела полюбить, чего от нее хочет. Джудит внимательно слушала, время от времени кивая головой. Хотя сердце у нее в груди билось быстро-быстро, а дыхание участилось, она наконец согласилась.
   Софи погладила Джудит по щеке высохшей ладонью, потом поцеловала ее в щеку сухими губами.
   – Сделать то, о чем я прошу, очень нелегко, я знаю, – добавила она.
   – Я попробую, но меня могут не послушать, – засомневалась Джудит.
   – Послушают, Джудит. Они отлично знают, что я никогда не доверила бы тебе этой тайны без особой причины.
   – А почему вы пошли на это?
   – Ты еще спрашиваешь, Джудит? Из-за выражения твоих глаз, когда ты смотришь на моего внука. Из-за улыбки на твоем лице, когда ты думаешь, что никто не видит тебя. Из-за румянца на твоих щеках, когда он объявляет, что уже поздно и пора ложиться, а твои глаза загораются радостным предвкушением. Вот почему, дитя мое. Из-за твоего бесконечно доброго сердца и способности любить.
   – Но как узнать, что я способна любить, бабушка? Как это узнают?
   В голосе Джудит прозвучала боль и разочарование. Софи ласково потрепала молодую женщину по щеке, загадочно улыбнулась и тихо произнесла:
   – Когда ты просыпаешься утром и с нетерпением ждешь наступающего дня, Джудит, или когда тебе до боли хочется поговорить с одним человеком, особенным для тебя, или когда обстоятельства вдруг перестают быть безнадежными и ты видишь, что чудеса возможны… Это любовь все переменила. В любви есть обещание, Джудит, оно-то и озаряет ярким светом все вокруг. Ищи это обещание, дитя мое, и ты узнаешь любовь. Я благословляю тот день, когда ты появилась во дворе замка, – тихо произнесла Софи. – А ты счастлива, что приехала сюда?
   – У меня не было выбора, – с горечью ответила Джудит.
   – А что бы ты сделала, если бы выбор появился сейчас?
   Повисло неловкое молчание. Джудит задумалась об опасности, которую она представляла для Алисдера и всего клана. Она не смеет думать о любви. Разве она достойна этого чувства?
   – Не борись с любовью, когда она настигает тебя, дитя, – ласково проговорила Софи. – Алисдеру нужна твоя любовь. И особенно понадобится, когда меня не будет.
   Джудит ласково обняла Софи, крошечную и хрупкую, но источающую жизненную силу.
   – Не спешите покинуть меня, бабушка, – тихо пробормотала Джудит, чувствуя, что слезы наполняют ее глаза. – Мне так нужны ваши советы.
   – Это уж как Богу будет угодно, дитя, – ласково улыбнулась Софи. – Всегда помни, что я люблю тебя, как свою дочь. Моя любовь останется с вами, с тобой и с Алисдером, после того как земля Тайнана примет мои кости.
   Но как можно любить ее, зная правду?

Глава 28

   В темноте мерцали свечи, отбрасывая длинные тени на стены.
   Джудит зябко повела плечами и посмотрела в черный проем массивного камина в комнате хозяина замка. В его глубине легко поместилось бы шестифутовое полено, но сейчас там было голо и пусто. Последний раз огонь в камине разжигали солдаты графа Камберлендского.
   Впрочем, сейчас Джудит было не до ее отношений с армией графа, не до Беннета или Энтони. Она думала о поручении Софи, о том, что она говорила о любви.
   Улыбка Джудит показалась Алисдеру печальной и странной. Англичанка околдовала его! Приворожила своей загадочностью, намеком на не находящую выхода страсть. Он подозревал, что Джудит – натура глубокая, неординарная, но не представлял, что однажды будет охвачен желанием защитить, уберечь ее, что от полуулыбки жены у него радостно забьется сердце.
   С тех пор как английские солдаты изнасиловали Мегги, он был очень заботлив и внимателен к жене, чувствуя в ней безмерную и глубокую скорбь, которую она не собиралась делить с ним. Или она думает, что он бессердечный чурбан и ничего не понимает? Достаточно было взглянуть в глаза Джудит, чтобы увидеть застарелую боль, понять, что случившееся с Мегги когда-то произошло и с ней самой. Теперь все стало на свои места: ночные кошмары, приглушенные крики, ужас. Джудит боялась не брака, она боялась власти мужчины над собой.
   – Вот уж не думал, что ты из тех, кто наказывает сам себя, – начал Алисдер, сразу отбрасывая желание шутить. – Здесь же очень холодно. – Джудит робко посмотрела на него через плечо. – Или уже готовишься к зиме? – спросил Алисдер, заметив, что Джудит покрылась мурашками и пытается обхватить себя руками, чтобы согреться. Для шотландца ветер, дувший в окна, не был холодным, но для человека непривычного к нему, вполне мог показаться таковым.
   – Не уверена, что выдержу зиму, Маклеод, – откровенно призналась Джудит. – Я и сейчас уже замерзаю.
   – Тогда позволь согреть тебя, – произнес Алисдер, подойдя сзади и крепко прижав Джудит к себе. В первый раз после очень длительного перерыва она позволила дотронуться до себя, и он не собирался ее отпускать.
   – Ягненок родился?
   – Да, дорогая, у нас теперь на одного производителя шерсти больше. Весь мокрый, беззащитный и не закрывая рта зовет мать.
   От Джудит веяло свежестью и редкими английскими розами, волосы ее были мягки, как пушок на голове Дугласа, а кожа нежна как шелк под огрубевшими от работы ладонями Алисдера.
   Джудит будто растворилась в его нежности, что немало удивило ее. Маклеод человек необычный… Он без видимого усилия помогает Геддесу подняться по крутой лестнице и подбрасывает в воздух Дугласа до тех пор, пока тот не начинает визжать от восторга.
   Он стал ей небезразличен, такого с ней в жизни еще не случалось. Стоило ему закашлять во сне, как она тотчас просыпалась и долго лежала без сна, прислушиваясь к его дыханию и волнуясь, не лихорадка ли у него или какая-либо другая скоротечная болезнь. Когда он во сне потел, она щупала его лоб, чтобы убедиться, что у него нет жара, будто он – маленький ребенок. Она баловала, нянчила, холила его, полагая, что этого никто не замечает.