Рейн Сара. Корни зла

   А потом, как раз после того как октябрь плавно перешел в ноябрь и ночью стало подмораживать, вслед за обычной продуманной фразой, которую Алиса сказала случайной знакомой в магазине, последовал заинтересованный взгляд и вопрос:
   — У вас есть друг, которого арестовали СС?
   — Друг друга, — ответила Алиса, которая к этому времени выработала достаточно безопасную систему вопросов и ответов.
   — Евреев из этого района забирают в Дахау, — сказала женщина. — Ваш друг, возможно, там.
   — Дахау? — Алиса никогда не слышала о таком месте.
   — Это деревня в Германии. Пятнадцать или двадцать километров от Мюнхена.
   — Это далеко отсюда, — задумчиво проговорила Алиса.
   — О да. Несколько часов пути. Не меньше четырехсот или пятисот километров. — Взгляд по сторонам. — Но вашего друга могут держать и не там. Мы слышали, что некоторых пленников перевозили.
   — Зачем перевозить пленников? И куда их могут перевезти?
   На этот раз пауза и взгляды по сторонам были длиннее. Потом женщина пожала плечами:
   — Кто знает, о чем думают нацисты? Кто знает, что случится с нами в следующее мгновение?
   Алиса, не осмеливаясь показаться слишком любопытной, заметила:
   — Действительно, кто? — И тут же ушла.
   И действительно, кто мог догадаться, что этот обрывочный разговор мог оказаться в замысловатой паутине интриг и шпионажа? Кто бы мог подумать, что разговор после тщательного расследования приведет к неприметно одетой и неприметно живущей даме, которая так недавно переехала в маленькую квартирку на окраине Вены? Могла ли эта случайная знакомая Алисы быть шпионкой? Или обрывочный разговор мог быть подслушан?
   Алиса никогда этого не узнала. Два дня спустя, когда она скромно и в одиночестве ужинала в одном из маленьких кафе рядом со своей квартирой, она услышала звуки какой-то суматохи, раздающиеся со стороны центра города. Люди оборачивались на шум и указывали туда, а Алиса заметила, что небо приобрело странный темно-красный оттенок.
   — Пожар, — говорили одни, — много пожаров.
   — И крики, — говорили другие, — как будто там бунт.
   — Слушайте! — сказал кто-то неожиданно.
   В этот момент Алиса услышала тяжелый угрожающий рев орудий СС и волчье рычание мотоциклов, с шумом приближавшихся по узкой улице прямо к ней.

Глава 23

   На этот раз не было удобного черного хода, ведущего в переулки, где беглянка могла бы исчезнуть и пропасть из виду.
   Вездеходы со скрежетом остановились у входа в кафе, солдаты высыпали из них и вбежали внутрь. Они, двигаясь быстро и четко, подошли к столику, за которым сидела Алиса, и схватили ее еще до того, как она успела что-то сделать. Она услышала жуткий шепот «Еврейка!» со стороны некоторых посетителей, но никто не пошевелился, чтобы помочь ей.
   Алиса постаралась вырваться. Она отбивалась от солдат и пыталась расцарапать им лица, но они крепко связали ее руки у нее за спиной, а один из них ударил ее по лицу. Алиса на миг задохнулась от боли. «Сука», — бесстрастно сказал один из солдат. Они вытащили ее на улицу, затолкали на заднее сиденье покрытого брезентом джипа и дали знак водителю. Машина сразу же поехала, и сопровождающие мотоциклы окружили ее, так что, даже если бы Алиса осмелилась выпрыгнуть из движущейся машины, она тут же была бы схвачена солдатами.
   — Баронесса! — Из затемненной глубины автомобиля раздался ненавистный голос. — Или мне следует наплевать на то, как ты дурила всех девять лет, и звать тебя просто Уилсон?
   Алиса сквозь щели в брезенте пыталась разглядеть, в каком направлении они двигались. Поначалу она не обратила внимания, был ли кто-то еще в джипе. Она резко обернулась, но даже до того, как она напряглась, чтобы дать отпор, сильные руки обвились вокруг ее запястий.
   — Какая же ты чертовка, — сказал Лео Драйер, крепко сжимая ее руки. — Не ожидала встретить меня?
   Алиса знала, что когда-нибудь это произойдет, но все же она чувствовала себя так, будто только что получила резкий удар по лицу. Она свирепо смотрела на него. Он был от нее очень близко и казался более стройным и суровым, чем тот молодой человек, которого она знала. У него был монокль с тонким черным шнурком. Монокль должен был делать его слегка нелепым — фатоватым и слабым, — но не делал.
   Однако Алиса ответила презрительным тоном Лукреции:
   — Все это кажется излишним. Ты действительно посылал своих солдат прочесывать улицы, пытаясь найти меня, только из-за того, что Конрад давным-давно предпочел меня твоей сестре?
   Взгляд Драйера был все еще направлен на нее, левый глаз под моноклем казался огромным и искривленным. Алиса пыталась отвести глаза, но не могла. Он мягко сказал:
   — Моя дорогая, я прочесал бы все места, расположенные гораздо дальше, чем Вена, чтобы найти тебя за то, что ты сделала в ту ночь.
   Машина набирала скорость, Драйер ослабил свою хватку и откинулся на сиденье. Однако Алиса чувствовала, как он внутренне напрягся, и она знала, что, если она предпримет малейшую попытку сбежать, он набросится на нее.
   — После того, как ты покинула дом моего отца той ночью...
   — После того, как ты вышвырнул меня из дома твоего отца той ночью, — тут же прервала его Алиса.
   — Нина заболела, — продолжал Драйер, как будто она не произнесла ни слова. — Она плакала всю ночь и весь следующий день. Она заболела от слез, потом у нее началась истерика. Мы стали беспокоиться за ее разум и вызвали врача. Врач прописал ей бромид, но она много дней была невероятно перевозбуждена. Конечно, она всегда была сильно взвинченной. Она жила на нервах.
   Алиса всегда считала Нину Драйер избалованной, самонадеянной лицемеркой и подумала, что это было больше похоже на вспышку гнева ребенка, требующего к себе внимания, но ничего не сказала.
   — Сначала казалось, что она поправляется, — говорил Драйер, — но потом мы узнали, что она пила успокоительное. А потом, через несколько месяцев, она начала принимать кокаин. Это считалось модным в тех кругах, где она вращалась, считалось современным и шикарным.
   Алиса знала все о моде на кокаин среди богатых молодых людей и о так называемом Кокаиновом обществе, но сама она никогда его не пробовала. Она по-прежнему молчала. Теперь они ехали очень быстро, но несколько раз она заметила, что на улицах вроде бы жгли костры, что люди плакали и кричали, и слышала топот бегущих ног. Она хотела выглянуть через отверстие в брезенте и посмотреть, что происходит, а еще узнать, куда они едут. Но она не доставит Драйеру даже это маленькое удовольствие.
   — Естественно, в конечном счете кокаин погубил ее, — продолжал Драйер, явно забывший о том, что происходит снаружи. — Она начала спать с теми, кто мог достать ей кокаин, позже она стала красть — для начала драгоценности своих друзей. Дважды она сталкивалась с полицией. Мы надеялись, это может заставить ее прекратить, но нет. После этого она стала подделывать имя моего отца на чеках. Постепенно она превратилась в отчаянную и изможденную гарпию. — Он взглянул на Алису. — И чем хуже ей становилось, тем больше я ненавидел тебя, — проговорил он.
   На какое-то ужасное мгновение Алиса вернулась в те времена, когда она была в услужении в богатом доме Вены, вспомнила, что это сын хозяина, что она должна знать свое место, уважать и слушаться этого человека. Но Лукреция властно и раздраженно сказала: «Вздор! Это задиристая скотина, я ничего ему не должна, и я отказываюсь быть запуганной им».
   Поэтому когда она наконец прервала молчание, заговорила именно баронесса.
   — Все это полная чушь, Лео. — «Да, зови его Лео, напомни ему, что вы теперь на равных». — Ты ведешь себя так, как будто мы — персонажи викторианской драмы, — говорила Лукреция. — Все эти нелепые разговоры о том, чтобы отомстить женщине, которая навредила твоей сестре... Все это похоже на «Ист Лини»^[9].
   Фраза звучала достаточно презрительно, но внутри Алису парализовала паника. Я заперта в машине с влиятельным мужчиной, который ненавидит меня и почти наверняка везет в какой-нибудь лагерь, а я говорю ему, что он ведет себя как негодяй из викторианской драмы! Интересно, я в своем уме?
   — Мне очень жаль, что все так случилось с Ниной, — сказала она, — но это не моя вина, что она стала наркоманкой. Я не крала у нее Конрада, на самом деле я понятия не имела, что твой отец намеревался выдать ее за него замуж. — Пауза. — Я признаю, что вела себя не слишком хорошо в ту ночь, но множество девушек теряют любимых и выживают. У Нины были красота, деньги и положение. И любящая ее семья. — Она отклонилась на спинку сиденья и внимательно посмотрела на Драйера. — Девять лет назад я заявила при свидетелях, что ты пытался соблазнить меня и что я отказалась. Конечно, ты уже не злишься из-за этого, Лео? Такое незначительное событие, правда? Или, может быть, для тебя оно не было незначительным. Может быть, оно было для тебя важным.
   Его глаза сузились от злости, но он почти тут же овладел собой. Было довольно жутко видеть этого железного человека, который подавлял самого себя у нее на глазах. Стальным тоном Драйер проговорил сквозь зубы:
   — Я имею полное право отвезти тебя в трудовой лагерь. Гиммлер приказал, чтобы все евреи были изолированы.
   — Я не еврейка, — тут же отозвалась Алиса.
   — Среди столь многих никто этого не заметит. И у тебя как раз тот цвет волос.
   Невероятно, но его рука потянулась, чтобы коснуться ее волос. Когда она вздрогнула, он улыбнулся.
   — И, — сказал Лео Драйер, — если ты попытаешься протестовать и говорить, что тебя арестовали по ошибке, среди множества протестов твой никто не заметит. В любом случае ты жила с евреем все эти годы. Ты родила его ублюдка.
   — Однажды ты заплатишь за эти слова, — ответила Лукреция скучающим тоном.
   Она снова попыталась увидеть, что происходило на улице. Потом повернулась к Лео и резко спросила:
   — Что-то происходит там, да? Все эти люди кричат, везде солдаты. Что бы это ни было, ты использовал это в качестве прикрытия, чтобы добраться до меня...
   — Да, кое-что происходит, — сказал он. — Прошлой ночью правительство Германии устроило еврейский погром. — Он остановился, наблюдая за ее реакцией. — Я вижу, ты знаешь, что значат эти слова.
   — Массовые убийства, — ответила Лукреция, и совсем иной, новый ужас сковал ее. — Организация массовых убийств.
   — Да. Интересное заимствование — из России. Использовалось, конечно же, когда в России в начале века стали широко распространены еврейские погромы.
   Он отклонился назад и приподнял, чтобы посмотреть на улицы, брезентовую покрышку, прикрывающую бока машины.
   — Мы сжигаем синагоги, — говорил он. — Во всех городах Германии и Австрии мы уничтожаем все еврейское: магазины и фирмы, принадлежащие евреям, свитки Торы, которые находим, и все молитвенники. Ты видишь, как небо освещено пламенем? Вон там, на западе?
   Он смотрел на улицы, и его внимание отвлеклось от пленницы. Может быть, это был тот момент, когда надо резко выпрыгнуть из машины? Нет. Эти солдаты в шлемах и со щитами все еще ехали на одном уровне с ними. Она не пробежит и пяти ярдов.
   Когда Драйер опустил брезент, она спросила:
   — Куда ты меня везешь? — («Пожалуйста, скажи „Дахау“, злобная сволочь, потому что это по крайней мере будет значить, что мы с Конрадом будем вместе, и, возможно, у нас будет шанс выбраться из Германии вместе...»)
   — Тебя везут в небольшое место под Веймаром, — сказал Драйер. — Это очаровательная часть Восточной Германии, довольно близко от границы с Чехословакией. Миниатюрные замки на берегу реки, хвойные леса и тропы древнего королевства Тюрингия.
   — О да, — холодным вежливым тоном проговорила Лукреция, — Бавария и Богемия. Дом самых жестоких сказок. Дровосеки в полнолуние превращаются в крадущихся волков, а принцесс запирают в башнях без дверей. Сумасшедшие закалывают невинных людей всю ночь, а потом прячут это под приятным названием «хрустальная ночь».
   Драйер слегка улыбнулся:
   — Ты всегда была в чем-то романтична. Но при этом у тебя всегда наготове коготки.
   — Если бы у меня были коготки, я бы использовала их, чтобы выцарапать тебе глаза, уж поверь мне, Лео.
   — Правда, Альрауне? — очень мягко сказал он. — Не смотри на меня так. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Последняя сцена. Альрауне выслеживает человека, который создал ее. Она выкалывает ему глаза, а потом приносит его в жертву. Ты бы хотела сыграть Альрауне со мной в роли профессора, правда? Ты бы хотела погрузить свои коготки в мои глаза. Ты бы уж точно не упустила такой шанс.
   — Не рассчитывай на это, — холодно проговорила Лукреция. — Что это за место, в которое ты меня везешь? Где бы оно ни было, я не буду там вечно.
   — Нет. Но тебе понравится Веймар. И он имеет довольно много культурных ассоциаций. Гете жил там какое-то время, а еще Франц Лист и Бах. К сожалению, как бы то ни было, ты почти не увидишь города.
   — По-моему, ты забываешь, что меня хорошо знают в Вене? Люди будут искать меня...
   Но когда она говорила это, она знала, что уже сожгла свои корабли. Если бы люди собирались искать Лукрецию фон Вольф, они бы сделали это гораздо раньше. Но, даже несмотря на это, она продолжила:
   — Будут задавать вопросы. Ты же не думаешь, что сможешь уйти безнаказанным.
   — Я смогу, — ответил он. — Сегодня мы здесь хозяева. Сегодня, баронесса, я могу делать все что хочу.
   Они посмотрели друг на друга, и между ними повисла странная тишина. Алиса вдруг ощутила где-то внутри зарождение чего-то, что не имело ничего общего со страхом или ненавистью. Оно исчезло почти сразу же, как появилось, но оставило в ее мозгу неизгладимый позорный след, и она знала, что уже не сможет это забыть. Этот человек арестовал Конрада, угрожал Деборе, а она почувствовала к нему какое-то сексуальное влечение! Он заметил?
   Она сказала:
   — Ты везешь меня в лагерь?
   — Да. А чего ты ожидала? Ты едешь, — сказал Драйер, — в Буковый лес.
   И когда Алиса непонимающе посмотрела на него, он сказал:
   — Концентрационный лагерь Бухенвальд.
   Дорога в Бухенвальд была самым ужасным переживанием, которое когда-либо испытывала Алиса.
   Машина СС остановилась на маленькой станции. Алиса уже очень давно потеряла чувство ориентации в пространстве и понятия не имела, были ли они все еще в Вене и вообще были ли они все еще в Австрии. На станции Алису вместе с другими заключенными — казалось, что их всего двести или триста человек — погрузили в поезд.
   Долгая укачивающая поездка в трясущемся вагоне. Эти вагоны были неудобными, и их было очень мало. Некоторые были без крыши, немногим лучше, чем загоны для скота, и пленники были набиты в них как попало, по сорок или пятьдесят человек в вагон. На Алисе все еще была одежда, которую она носила в тот день, когда Лео Драйер нашел ее, — длинный темный плащ, простая темная юбка и джемпер, который, как она надеялась, сделает ее более незаметной. На многих пленницах были надеты широкие юбки, похожие на покрывала, с желтой звездой Давида, нашитой или напечатанной спереди. Алиса не знала, было ли это клеймом или просто каким-то видом идентификации, потому что пленницы, казалось, носили их с какой-то неживой покорностью. Некоторые женщины плакали от горя, словно побитые, но большинство, казалось, погрузились в состояние ужасного равнодушия ко всему, что с ними происходило. Большинство потеряли свои дома, которые забрали нацисты, во время уже известной Алисе «хрустальной ночи» — ночи разбитых витрин, названной так из-за сотен разбитых еврейских магазинов. Большинство пленников потеряли свои семьи. Несколько женщин с испуганным отчаянием держали на руках детей, но они не заботились о том, что будет потом, и, подобно рабам, просто делали то, что им приказывали вооруженные охранники СС, иногда угрожающе поднимающие дула автоматов.
   С Конрадом обращались так же? Его заставили носить желтую метку, избивали до этого неживого состояния, до состояния раболепного подобострастия? Сильнейшая боль пронзила сердце Алисы, когда она подумала об этом.
   Во время этой кошмарной поездки на поезде все цвета и весь свет, казалось, исчезли из мира. Я вернулась в один из своих фильмов, думала Алиса, то и дело погружаясь в полудрему или выныривая из нее, случайно получив возможность сделать несколько шагов и размять сведенные судорогой мышцы. Все постепенно становится черным, мрачным и наполненным тенями. И определенно романтического спасения в финале не предвидится. На самом деле я вообще не уверена, что финал состоится. Нет, я не буду думать об этом. У меня будет шанс сбежать. Может быть, когда мы приедем на станцию?.. Да, я подожду.
   Но, когда они приехали на маленькую станцию Бухенвальд, солдаты СС были везде, и почти все они были вооружены автоматами, так что только ненормальный мог попытаться сбежать.
   Истощенные пленников вытолкали из душных, дурно пахнущих вагонов и посадили в ожидающие их грузовики. Пока они ехали по городу, тяжелый диск луны начал затягиваться облаками, но было видно, что Бухенвальд и в самом деле был, как высокопарно сказал Лео Драйер, живописным городком с маленькими игрушечными домиками, церковью и гостиницей.
   Резьба по дереву и производство скрипок, подумала Алиса. Винные фестивали и изготовление игрушек, а еще крошечные замки. Да, там, на холме, был замок Эттерсбург, с башенками и подвесным мостом. Это было место, куда вы могли бы приехать отдохнуть, как раз как Гете, Лист или Шиллер. Вы бы наслаждались тишиной и сказочной атмосферой этого места, и, если бы вы были так же умны, вы бы могли писать музыку или сочинять свои блестящие очерки. Но у большинства сказок есть темная сторона, и теперь, когда они выехали из городка, дорога уже начинала казаться одинокой и зловещей. Словно вы попали в сон, где безопасные, знакомые вещи неожиданно стали полными угрозы, так что сон превратился в ночной кошмар.
   В грузовике было темно, но Алиса могла видеть, что они выехали из города и что по бокам дороги росли буковые деревья. Было ли сейчас достаточно темно, чтобы выпрыгнуть и положиться на удачу, и смогла бы Алиса добежать к спасительному прикрытию леса до того, как солдаты стали бы стрелять в нее? Она как раз пыталась решить это, когда грузовик с громыханием повернул и перед ними появились громадные металлические ворота — массивное, тяжелое сооружение, подобное воротам в огромный замок.
   Концентрационный лагерь Бухенвальд. Средоточие мрака в ночном кошмаре.
   Мужчины и женщины в кузове инстинктивно прижались друг к другу в поисках утешения. Даже из грузовика Алиса могла видеть высокий забор, окружающий все сооружение, а за забором располагались бесконечные ряды бараков. Охранные вышки стояли по периметру забора, с большими черными дулами орудий, вмонтированных в них. Ужасное холодное одиночество плотным кольцом сомкнулось вокруг Алисы. Никто не знает, где я. Конрад не знает, и Дебора не знает. Нет никакой надежды, что кто-то найдет меня здесь.
   Ворота медленно сдвинулись с места и бесшумно открылись, как будто сработала какая-то невидимая машина, и грузовики въехали внутрь. Алиса бросила взгляд назад и увидела, как ворота закрылись. Ее заперли в ночном кошмаре.

Глава 24

   Люси почти закончила презентацию фильма ужаса для спутниковых телекомпаний и была вполне довольна проделанной работой. Ее идея обставить все это как ироничный ужастик вроде бы очень хорошо сработала. Технический отдел записал для нее кусочек «Трели дьявола» Тартини, чтобы использовать его в качестве вступления к «Сонате дьявола», и, хотя там были какие-то проблемы и спор об авторских правах со звукозаписывающей компанией, включившей эту музыку в свой последний сборник полу— и квазирелигиозной струнной музыки, Люси думала, что эта борьба того стоила, потому что музыка помогла создать ужасающую атмосферу при просмотре фильма.
   Люси монтировала последний вариант видео— и аудиоэффектов — она нашла кое-какие красивые куски страшных кадров из старой версии «Дракулы» Тома Слотера, и их можно было бы взорвать на экране с помощью спецэффектов или, может быть, окрасить их в подходящий кроваво-красный цвет. Люси провела два веселых дня в звуковом отделе, помогая им создать для нее звук крадущихся шагов и скрипящих дверей.
   Но с тех пор, как она нашла старую кинохронику с Лукрецией на борту стратолайнера Говарда Хьюза, лицо черноглазого ребенка рядом с ней все время вставало между Люси и нечеткими черно-белыми лицами из фильмов, с которыми она работала. Вернулось и знакомое неотвязное любопытство из детства: узнать правду об Альрауне. «Кто ты? — говорила Люси призрачному ребенку на экране. — Кем ты была? Если ты действительно существовала, что с тобой стало? А вдруг, даже если я найду тебя, выяснится, что ты была в этой хронике только потому, что ты — сын или дочь кого-то члена экипажа или ребенок друзей Лукреции, которого она сопровождала на какой-то швейцарский курорт или обратно».
   Если бы тетя Дебора была жива, Люси показала бы ей запись. Тете Деб это бы понравилось, и она, возможно, знала реальные обстоятельства поездки Лукреции в Швейцарию или ее возвращения оттуда. Она могла бы вспомнить какой-нибудь неприятный эпизод скандала вокруг Лукреции и Говарда Хьюза, и Люси даже, может быть, смогла бы заставить ее сказать, мог ли ребенок на пленке действительно быть Альрауне. Люси снова почувствовала боль от утраты тети Деб, которая рассказывала все эти истории, и она вспомнила, как всегда верила, что тетя Деб знала об Альрауне гораздо больше, чем когда-либо говорила.
   Был ли кто-то еще, с кем она могла бы поговорить об этой хронике? Эдмунд? Эдмунд, слегка медлительный и педантичный, не любил Лукрецию и всегда больше интересовался семьей Деборы Фэйн. Ему не нужно было рассказывать об Альрауне, потому что он точно так же, как Люси, был знаком со всеми этими рассказами, слухами и размышлениями с детства. Он был однозначно самой правильной кандидатурой, но Люси сомневалась. «О, Люси, под этим строгим внешним видом ты в душе так романтична», — сказал Эдмунд в тот вечер, а потом был так неожиданно настойчив, когда они варили кофе. «Или моя память делает все несколько более сексуально заряженным, чем оно было на самом деле?» — думала Люси. Даже если так, ей было неловко звонить Эдмунду, хотя он бы, конечно, захотел узнать об этом кусочке прошлого, который она нашла. Она как раз решала, звонить ему или нет, когда раздался звонок инспектора Дженни Флетчер.
   — Мы не встречались, — сказала детектив довольно резко, но вежливо, — однако я, разумеется, знаю, кто вы, и думаю, вы знаете, что я руковожу расследованием убийства Трикси Смит.
   — Да, конечно, — ответила Люси, ожидая, что инспектор захочет узнать о той первой встрече с Трикси.
   — Я хотела попросить вас об одолжении.
   — Об одолжении? — Это застало Люси врасплох. — О каком одолжении?
   — Я хочу узнать об Альрауне.
   — А, — сказала Люси слегка безучастно, — о фильме или о ребенке?
   — О фильме. Какой он? Я имею в виду — о чем он?
   Люси казалось, что инспектор Флетчер знала об Альрауне уже довольно много — и о вымышленной, и о настоящей, — но необходимость сосредоточиться и пересказать сюжет фильма неожиданно успокоила Люси. Она сказала:
   — Ну, я никогда не читала первоисточник, но знаю, что книга довольно странная.
   — Я так и думала.
   — Это что-то типа «Франкенштейна», только героиня — женщина: девушка, которая была зачата в тени виселиц в результате эксперимента и названа Альрауне в честь корня мандрагоры, растущего под виселицами из-за... ну, возможно, вы знаете старое поверье о повешении, да?
   — Спонтанный выброс спермы в результате спазма? Да, я знаю.
   Люси подумала, что это была приятная, изящная и весьма подходящая медицинская формулировка.
   Она сказала:
   — Альрауне была зачата... э... силой мандрагоры, думаю, так. Она прекрасна, но она само зло, и в конце она уничтожает себя и измученного гения, который создал ее. Может быть, если бы «Франкенштейна» соединили со «Свенгали»...
   — Немые фильмы очень интересно смотреть. Создается такая удивительная атмосфера, верно? — сказала инспектор Флетчер. — Я всегда считала, что эффект достигается скорее всего из-за тишины.
   — Действительно. Киноверсии «Альрауне» все в большей или меньшей степени опираются на книгу, написанную в тысяча девятьсот десятом или тысяча девятьсот двенадцатом году немецким писателем Гансом Гейнцем Эверсом. Снято было по меньшей мере три или четыре фильма — одни немые, другие звуковые, все в двадцатые годы и в начале тридцатых, хотя Эрих фон Штрогейм создал весьма неудачный ремейк в пятьдесят первом или в пятьдесят втором году. — Люси решила необязательным упоминать, что фон Штрогейм считался одним из любовников Лукреции.
   Инспектор Флетчер, по всей видимости, кратко записывала все, что говорила Люси. Потом инспектор спросила:
   — Что еще?
   — Ранние версии считались довольно шокирующими для тех времен своей эротичностью, — ответила Люси, надеясь, что ее слова не слишком похожи на лекцию, — но фильм, в котором снималась моя бабушка, считается самой мрачной и самой драматичной версией. Вообще-то до убийств в Ашвуде он считался одним из величайших примеров раннего черного детектива.