Страница:
Ему недавно исполнилось двенадцать. Он пел чистейшим дискантом и еще ни разу не брился. Вьющиеся черные волосы до плеч и большие темные глаза в обрамлении длинных ресниц служили предметом зависти многих девиц легкого поведения, околачивавшихся в трактире. Они подтрунивали над Уильямом, сравнивая с молоком белизну его кожи, а румяные щеки с розами, точь-в-точь, как это делают сочинители баллад. Им просто нравилось, что он так легко смущается и краснеет, прямо как девушка.
Он и сейчас слегка раскраснелся, но то был отнюдь не девичий румянец. Я отчетливо видела, что Уильям в одночасье повзрослел и превратился в мужчину. Это ощущалось во всем: в его осанке, выражении лица, горделивом развороте плеч, скрещенных на груди руках, упрямо вздернутом подбородке. Он смотрел на меня почти так же, как и мои братья — чуть свысока, как будто от меня как-то не так пахнет. Что ж, может, и не так, я ведь девочка.
— Отец подыскал мне судно, — сказал Уильям. — «Амелия» капитана Томаса. Меня зачислили юнгой. Через полчаса я должен быть на борту. Мы отплываем после обеда, на ночь бросим якорь в устье у Висельника, а с утренним приливом выйдем в море.
«Амелия»… Я встречала это название в отцовских регистрах, но запамятовала, какого рода грузы она перевозила.
— Куда направляетесь? — спросила я.
— На Ямайку.
— Прямиком?
Он кивнул. Я не случайно задала этот вопрос. Мы оба знали, что любое судно, отправлявшееся в Новый Свет через Африку, может быть только невольничьим…
Наверное, мне следовало пожелать ему удачи. Попутного ветра. Легкого плавания. Что-нибудь подарить на память. Но я не сделала этого. Я повернулась и, выскочив из комнаты, сбежала вниз по лестнице. Мысль о разлуке с ним причинила мне такую боль, что на глаза внезапно навернулись слезы. Я не хотела, чтобы Уильям видел, что я плачу, и мечтала только об одном: поскорее увидеть отца. Я нашла его в конторе, на верхнем этаже здания сахарного завода.
— Возраст у парня подходящий, — сказал он, пожав плечами. — Остальное не мое дело.
— Но судно принадлежит тебе!
— Такова воля его отца, и я не вправе вмешиваться в отношения отца и сына. Как называется корабль, моя дорогая?
— «Амелия».
Мой ответ его удивил. Оттопырив нижнюю губу и зажав ее по привычке между большим и указательным пальцами, отец погрузился в раздумья.
— Что случилось? С ней что-то не так?
— С «Амелией»? Нет-нет, с ней все в порядке. Все мои суда надежны. Экономить на безопасности себе в убыток.
— А капитан Томас? Он не злой человек?
— Человек как человек, — снова пожал плечами отец. — Раньше он служил в Королевском флоте, так что дисциплина у него в команде хоть куда. Не учитель танцев, конечно, но и тираном его никак не назовешь.
— Тогда в чем же дело?
— Просто я немного озадачен выбором мистера Дэвиса. Для его сына это первое плавание все-таки. Но, полагаю, выживет твой Уильям. — Он рассмеялся. — Море — суровая школа, пусть привыкает смолоду, раз уж решил посвятить этому жизнь.
Что-то фальшивое почудилось мне в его смехе. И хотя он улыбался мне, ласково прикоснувшись к щеке, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, я знала, что отец лжет. Не сказав больше ни слова, я выбежала из конторы и бросилась к причалу, чтобы предупредить Уильяма. «Амелия» перевозила чернокожих невольников. Я была уверена в этом.
Но я опоздала. В том месте у пирса, где она стояла, плескались холодные волны. «Амелия» уже вышла в море, воспользовавшись полуденным приливом.
Я бродила по причалу и горевала, не обращая внимания на оклики друзей и приветствия знакомых моряков. Я не могла представить себе свою жизнь без Уильяма. Опустела не только его комната в «Семи звездах»; казалось, без него опустел весь город. Его отправили в море на невольничьем корабле. Я чувствовала себя виноватой. Я должна была спасти его.
Роберт нашел меня на причале. Был полный прилив, я сидела на деревянном помосте, уставившись на мутную воду гавани.
— Идемте, мисс Нэнси. Я совсем с ног сбился, пока разыскивал вас. — Он окинул участливым взглядом мое грязное, заплаканное лицо. — Пойдемте домой, мисс Нэнси, вам надо привести себя в порядок. Ваш отец ожидает важных гостей и желает, чтобы вы предстали перед ними в лучшем виде.
4
5
Он и сейчас слегка раскраснелся, но то был отнюдь не девичий румянец. Я отчетливо видела, что Уильям в одночасье повзрослел и превратился в мужчину. Это ощущалось во всем: в его осанке, выражении лица, горделивом развороте плеч, скрещенных на груди руках, упрямо вздернутом подбородке. Он смотрел на меня почти так же, как и мои братья — чуть свысока, как будто от меня как-то не так пахнет. Что ж, может, и не так, я ведь девочка.
— Отец подыскал мне судно, — сказал Уильям. — «Амелия» капитана Томаса. Меня зачислили юнгой. Через полчаса я должен быть на борту. Мы отплываем после обеда, на ночь бросим якорь в устье у Висельника, а с утренним приливом выйдем в море.
«Амелия»… Я встречала это название в отцовских регистрах, но запамятовала, какого рода грузы она перевозила.
— Куда направляетесь? — спросила я.
— На Ямайку.
— Прямиком?
Он кивнул. Я не случайно задала этот вопрос. Мы оба знали, что любое судно, отправлявшееся в Новый Свет через Африку, может быть только невольничьим…
Наверное, мне следовало пожелать ему удачи. Попутного ветра. Легкого плавания. Что-нибудь подарить на память. Но я не сделала этого. Я повернулась и, выскочив из комнаты, сбежала вниз по лестнице. Мысль о разлуке с ним причинила мне такую боль, что на глаза внезапно навернулись слезы. Я не хотела, чтобы Уильям видел, что я плачу, и мечтала только об одном: поскорее увидеть отца. Я нашла его в конторе, на верхнем этаже здания сахарного завода.
— Возраст у парня подходящий, — сказал он, пожав плечами. — Остальное не мое дело.
— Но судно принадлежит тебе!
— Такова воля его отца, и я не вправе вмешиваться в отношения отца и сына. Как называется корабль, моя дорогая?
— «Амелия».
Мой ответ его удивил. Оттопырив нижнюю губу и зажав ее по привычке между большим и указательным пальцами, отец погрузился в раздумья.
— Что случилось? С ней что-то не так?
— С «Амелией»? Нет-нет, с ней все в порядке. Все мои суда надежны. Экономить на безопасности себе в убыток.
— А капитан Томас? Он не злой человек?
— Человек как человек, — снова пожал плечами отец. — Раньше он служил в Королевском флоте, так что дисциплина у него в команде хоть куда. Не учитель танцев, конечно, но и тираном его никак не назовешь.
— Тогда в чем же дело?
— Просто я немного озадачен выбором мистера Дэвиса. Для его сына это первое плавание все-таки. Но, полагаю, выживет твой Уильям. — Он рассмеялся. — Море — суровая школа, пусть привыкает смолоду, раз уж решил посвятить этому жизнь.
Что-то фальшивое почудилось мне в его смехе. И хотя он улыбался мне, ласково прикоснувшись к щеке, чтобы поправить выбившуюся прядь волос, я знала, что отец лжет. Не сказав больше ни слова, я выбежала из конторы и бросилась к причалу, чтобы предупредить Уильяма. «Амелия» перевозила чернокожих невольников. Я была уверена в этом.
Но я опоздала. В том месте у пирса, где она стояла, плескались холодные волны. «Амелия» уже вышла в море, воспользовавшись полуденным приливом.
Я бродила по причалу и горевала, не обращая внимания на оклики друзей и приветствия знакомых моряков. Я не могла представить себе свою жизнь без Уильяма. Опустела не только его комната в «Семи звездах»; казалось, без него опустел весь город. Его отправили в море на невольничьем корабле. Я чувствовала себя виноватой. Я должна была спасти его.
Роберт нашел меня на причале. Был полный прилив, я сидела на деревянном помосте, уставившись на мутную воду гавани.
— Идемте, мисс Нэнси. Я совсем с ног сбился, пока разыскивал вас. — Он окинул участливым взглядом мое грязное, заплаканное лицо. — Пойдемте домой, мисс Нэнси, вам надо привести себя в порядок. Ваш отец ожидает важных гостей и желает, чтобы вы предстали перед ними в лучшем виде.
4
«Важными гостями» оказалась миссис Уилкс. Для меня она навсегда останется просто миссис Уилкс. Я ни разу не назвала ее мамой или хотя бы миссис Кингтон. Я никогда не любила ее. У нее было лицо, похожее на прокисшее тесто, сморщенный ротик и глазки, как две потускневшие от времени трехпенсовые монеты. В тот вечер она сидела за столом напротив отца, и ни у кого из присутствующих не возникло ни тени сомнения в том, что очень скоро эта самоуверенная особа станет новой хозяйкой нашего дома.
После смерти моей матери отец более десяти лет не решался вновь связать себя брачными узами, а тут вдруг надумал жениться. Признаться, меня удивил его выбор, хотя уже тогда я понимала, что это брак по расчету и ни о каких нежных чувствах нет и речи. Миссис Уилкс была состоятельной женщиной, вдовой Бенджамина Уилкса, бывшего партнера моего отца. Когда тот скоропостижно скончался от апоплексического удара прямо посреди Корн-стрит, многие судачили, что это она свела его в могилу бесконечными придирками. Уж не знаю, доходили ли до отца подобные слухи, но в любом случае он был не из тех, кто учитывает досужие домыслы при заключении сделки. Объединение капиталов было исключительно выгодным делом и позволяло сосредоточить в одних руках полный контроль над компанией. Любовь, как я уже говорила, в расчет не принималась.
Перемены в доме начались еще до свадьбы. Мне повезло немного больше, чем собакам, сразу же выкинутым из комнат на конюшню, и чем Роберту, которого в конечном счете выдворили туда же. Будь он помоложе и посимпатичней, мог бы сопровождать миссис Уилкс в ее походах по магазинам, шествуя следом за ней с покупками в пышном парике и ливрее. Но от этой затеи ей пришлось отказаться. Высокий, могучего телосложения, со шрамами на лице и большими, цвета темного янтаря, глазами, Роберт плохо подходил на роль пажа-негритенка. К тому же он был мулатом, а не чистокровным негром, и кожа его показалась хозяйке недостаточно черной. (Дамы предпочитали, чтобы у их африканских слуг кожа была черной как смоль. ) Она обозвала его неуклюжим переростком с собачьими зенками и потребовала, чтобы отец кому-нибудь продал Роберта или отправил обратно на плантацию. Но тот отказался исполнить ее каприз — ведь Роберт был не рабом, а свободным человеком. Отсылать его на Ямайку отец тоже не захотел, но согласился скрепя сердце перевести в конюхи. Впрочем, решение хозяина Роберта ничуть не огорчило. Среди лошадей и собак он чувствовал себя куда лучше и уверенней, чем в человеческом обществе. А его прежние обязанности повара, дворецкого, двух горничных и лакея стали выполнять слуги миссис Уилкс, которых она привела с собой.
Наведя таким образом надлежащий, по ее мнению, порядок в доме, она соизволила наконец обратить внимание и на меня.
— Походка у нее, как у мальчишки, а речь и манеры вгонят в краску ломового извозчика, — заявила миссис Уилкс, обойдя меня со всех сторон и подвергнув детальному осмотру, как кобылу на ярмарке. — Я этого больше не потерплю, Нед, так и знай! — добавила она, покачав головой и бросив на отца укоризненный взгляд. — Она не умеет ни шить, ни петь, ни играть на музыкальных инструментах. Да и вообще ничего не умеет, кроме как день-деньской слоняться по улицам в компании каких-то подозрительных оборванцев. Не представляю, о чем ты думал, дорогой, предоставив ей полную свободу?! Для детей в ее возрасте, особенно девочек, подобный метод воспитания не только вреден, но и очень опасен. Якшаясь с уличным сбродом, она такого может нахвататься, что впоследствии тебе придется приложить немало усилий, чтобы выдать ее замуж.
Последняя фраза мачехи расстроила отца. В его понимании отсутствие претендентов на мою руку стояло в одном ряду с такими коммерческими проблемами, как искусственно вздутые цены, испортившийся груз или затоваривание рынка.
— Думаю, ей уже ничем не поможешь, — заметил он, с сомнением покосившись на меня и ухватившись, по обыкновению, двумя пальцами за выпяченную нижнюю губу. — Боюсь, дело зашло слишком далеко…
— Нет, нет и еще раз нет! — с энтузиазмом вскричала миссис Уилкс, и ее тусклые глазки заблестели. — Ничего подобного, дорогой, все еще можно исправить. Само собой, многое будет зависеть от размеров приданого, но и нам следует приложить к ее воспитанию руку. Взгляни на нее внимательно. Она все-таки не какая-нибудь косоглазая дурнушка или хромоножка. Рот, правда, широковат… — Она бесцеремонно вцепилась мне в щеки, заставив раздвинуть челюсти. — Зубы ровные, все на месте, — продолжала перечисление моих достоинств мачеха, — и глаза неплохие. Вот только смотрит чересчур вызывающе. Так не годится, милочка, поскромнее надо быть, поскромнее! Вот что я тебе скажу, дорогой Нед, — подвела она наконец итог этой унизительной процедуре. — Знавала я многих девиц на выданье, у которых было куда как меньше шансов составить удачную партию. И что же? Все давно замужем! Красавицей Нэнси, конечно, не стать, однако, если проявить должное усердие, можно кое-чего добиться. — Она больно стиснула мой подбородок своими влажными, холодными пальцами и принялась вертеть его из стороны в сторону, пристально вглядываясь мне в лицо. — Господи, что за грива?! — с отвращением фыркнула миссис Уилкс, дернув меня за волосы. — Солома, ну как есть солома! А этот загар?! Прямо цыганка, ей-богу! А руки?! Нет, ты только посмотри на ее руки! — воскликнула она, театрально закатив глаза. — Решено, я лично займусь ее воспитанием. Вот увидишь, дорогой, я сделаю из этой дикарки настоящую леди!
Миссис Уилкс позвала свою горничную. Спустя несколько секунд в комнату вошла остролицая черноволосая молодая женщина:
— Что прикажете, мэм?
— Постарайся привести это в порядок, — велела миссис Уилкс, вытолкнув меня вперед.
— Слушаюсь, мэм, — присела в реверансе горничная, взяла меня за руку и увела с собой.
Я не была особенно тщеславной, но столь уничижительная оценка моей внешности уязвила меня до глубины души. Закрывшись в спальне, я долго изучала в зеркале свое отражение и пришла к неутешительному выводу, что мачеха не так уж далека от истины. Какая уж там красавица?! Губы слишком полные, рот слишком широкий, нос слишком прямой, скулы слишком высокие… Что там еще? Грива? А что, если перевязать волосы ленточкой? Я попробовала, но все равно осталась больше похожей на мальчишку-сорванца, чем на девочку из хорошей семьи.
— Кому это вы там рожи корчите? — горничная вошла в комнату в сопровождении слуг, тащивших большую деревянную лохань и ведра с горячей водой. — Ветер переменился, пора привыкать. — Она склонила голову на плечо, окинув меня с ног до головы цепким, оценивающим взглядом — так птичка смотрит на червяка, прикидывая, стоит его склевать или нет. — Меня зовут Сьюзен. Сьюзен Смит. Я ваша горничная.
— Мне не нужна горничная!
— А хозяйка считает иначе. — Сьюзен оглядела мою комнату. — Она сказала, что вами необходимо заняться всерьез. Мы не всегда сходимся во мнениях, но на этот раз я с нею полностью согласна.
— А если у меня другое мнение?
— Ваше мнение здесь больше никого не интересует. Не так ли?
Я отвернулась от нее, видя в зеркале, как она методично опустошает платяной шкаф и ящики комода. Собрав всю мою одежду в охапку, она сказала:
— Эти лохмотья годятся только на тряпки. А вот вы… — Она снова оглядела меня с ног до головы, но ее птичий взгляд смягчился. — А вы, пожалуй, не так уж безнадежны. Я скажу хозяйке, что начинать придется, конечно, с нуля, но, полагаю, ваш папенька вполне сможет оплачивать все расходы.
После смерти моей матери отец более десяти лет не решался вновь связать себя брачными узами, а тут вдруг надумал жениться. Признаться, меня удивил его выбор, хотя уже тогда я понимала, что это брак по расчету и ни о каких нежных чувствах нет и речи. Миссис Уилкс была состоятельной женщиной, вдовой Бенджамина Уилкса, бывшего партнера моего отца. Когда тот скоропостижно скончался от апоплексического удара прямо посреди Корн-стрит, многие судачили, что это она свела его в могилу бесконечными придирками. Уж не знаю, доходили ли до отца подобные слухи, но в любом случае он был не из тех, кто учитывает досужие домыслы при заключении сделки. Объединение капиталов было исключительно выгодным делом и позволяло сосредоточить в одних руках полный контроль над компанией. Любовь, как я уже говорила, в расчет не принималась.
Перемены в доме начались еще до свадьбы. Мне повезло немного больше, чем собакам, сразу же выкинутым из комнат на конюшню, и чем Роберту, которого в конечном счете выдворили туда же. Будь он помоложе и посимпатичней, мог бы сопровождать миссис Уилкс в ее походах по магазинам, шествуя следом за ней с покупками в пышном парике и ливрее. Но от этой затеи ей пришлось отказаться. Высокий, могучего телосложения, со шрамами на лице и большими, цвета темного янтаря, глазами, Роберт плохо подходил на роль пажа-негритенка. К тому же он был мулатом, а не чистокровным негром, и кожа его показалась хозяйке недостаточно черной. (Дамы предпочитали, чтобы у их африканских слуг кожа была черной как смоль. ) Она обозвала его неуклюжим переростком с собачьими зенками и потребовала, чтобы отец кому-нибудь продал Роберта или отправил обратно на плантацию. Но тот отказался исполнить ее каприз — ведь Роберт был не рабом, а свободным человеком. Отсылать его на Ямайку отец тоже не захотел, но согласился скрепя сердце перевести в конюхи. Впрочем, решение хозяина Роберта ничуть не огорчило. Среди лошадей и собак он чувствовал себя куда лучше и уверенней, чем в человеческом обществе. А его прежние обязанности повара, дворецкого, двух горничных и лакея стали выполнять слуги миссис Уилкс, которых она привела с собой.
Наведя таким образом надлежащий, по ее мнению, порядок в доме, она соизволила наконец обратить внимание и на меня.
— Походка у нее, как у мальчишки, а речь и манеры вгонят в краску ломового извозчика, — заявила миссис Уилкс, обойдя меня со всех сторон и подвергнув детальному осмотру, как кобылу на ярмарке. — Я этого больше не потерплю, Нед, так и знай! — добавила она, покачав головой и бросив на отца укоризненный взгляд. — Она не умеет ни шить, ни петь, ни играть на музыкальных инструментах. Да и вообще ничего не умеет, кроме как день-деньской слоняться по улицам в компании каких-то подозрительных оборванцев. Не представляю, о чем ты думал, дорогой, предоставив ей полную свободу?! Для детей в ее возрасте, особенно девочек, подобный метод воспитания не только вреден, но и очень опасен. Якшаясь с уличным сбродом, она такого может нахвататься, что впоследствии тебе придется приложить немало усилий, чтобы выдать ее замуж.
Последняя фраза мачехи расстроила отца. В его понимании отсутствие претендентов на мою руку стояло в одном ряду с такими коммерческими проблемами, как искусственно вздутые цены, испортившийся груз или затоваривание рынка.
— Думаю, ей уже ничем не поможешь, — заметил он, с сомнением покосившись на меня и ухватившись, по обыкновению, двумя пальцами за выпяченную нижнюю губу. — Боюсь, дело зашло слишком далеко…
— Нет, нет и еще раз нет! — с энтузиазмом вскричала миссис Уилкс, и ее тусклые глазки заблестели. — Ничего подобного, дорогой, все еще можно исправить. Само собой, многое будет зависеть от размеров приданого, но и нам следует приложить к ее воспитанию руку. Взгляни на нее внимательно. Она все-таки не какая-нибудь косоглазая дурнушка или хромоножка. Рот, правда, широковат… — Она бесцеремонно вцепилась мне в щеки, заставив раздвинуть челюсти. — Зубы ровные, все на месте, — продолжала перечисление моих достоинств мачеха, — и глаза неплохие. Вот только смотрит чересчур вызывающе. Так не годится, милочка, поскромнее надо быть, поскромнее! Вот что я тебе скажу, дорогой Нед, — подвела она наконец итог этой унизительной процедуре. — Знавала я многих девиц на выданье, у которых было куда как меньше шансов составить удачную партию. И что же? Все давно замужем! Красавицей Нэнси, конечно, не стать, однако, если проявить должное усердие, можно кое-чего добиться. — Она больно стиснула мой подбородок своими влажными, холодными пальцами и принялась вертеть его из стороны в сторону, пристально вглядываясь мне в лицо. — Господи, что за грива?! — с отвращением фыркнула миссис Уилкс, дернув меня за волосы. — Солома, ну как есть солома! А этот загар?! Прямо цыганка, ей-богу! А руки?! Нет, ты только посмотри на ее руки! — воскликнула она, театрально закатив глаза. — Решено, я лично займусь ее воспитанием. Вот увидишь, дорогой, я сделаю из этой дикарки настоящую леди!
Миссис Уилкс позвала свою горничную. Спустя несколько секунд в комнату вошла остролицая черноволосая молодая женщина:
— Что прикажете, мэм?
— Постарайся привести это в порядок, — велела миссис Уилкс, вытолкнув меня вперед.
— Слушаюсь, мэм, — присела в реверансе горничная, взяла меня за руку и увела с собой.
Я не была особенно тщеславной, но столь уничижительная оценка моей внешности уязвила меня до глубины души. Закрывшись в спальне, я долго изучала в зеркале свое отражение и пришла к неутешительному выводу, что мачеха не так уж далека от истины. Какая уж там красавица?! Губы слишком полные, рот слишком широкий, нос слишком прямой, скулы слишком высокие… Что там еще? Грива? А что, если перевязать волосы ленточкой? Я попробовала, но все равно осталась больше похожей на мальчишку-сорванца, чем на девочку из хорошей семьи.
— Кому это вы там рожи корчите? — горничная вошла в комнату в сопровождении слуг, тащивших большую деревянную лохань и ведра с горячей водой. — Ветер переменился, пора привыкать. — Она склонила голову на плечо, окинув меня с ног до головы цепким, оценивающим взглядом — так птичка смотрит на червяка, прикидывая, стоит его склевать или нет. — Меня зовут Сьюзен. Сьюзен Смит. Я ваша горничная.
— Мне не нужна горничная!
— А хозяйка считает иначе. — Сьюзен оглядела мою комнату. — Она сказала, что вами необходимо заняться всерьез. Мы не всегда сходимся во мнениях, но на этот раз я с нею полностью согласна.
— А если у меня другое мнение?
— Ваше мнение здесь больше никого не интересует. Не так ли?
Я отвернулась от нее, видя в зеркале, как она методично опустошает платяной шкаф и ящики комода. Собрав всю мою одежду в охапку, она сказала:
— Эти лохмотья годятся только на тряпки. А вот вы… — Она снова оглядела меня с ног до головы, но ее птичий взгляд смягчился. — А вы, пожалуй, не так уж безнадежны. Я скажу хозяйке, что начинать придется, конечно, с нуля, но, полагаю, ваш папенька вполне сможет оплачивать все расходы.
5
Сьюзен отмывала, расчесывала и переодевала меня до тех пор, пока не сочла возможным представить на строгий мачехин суд. Миссис Уилкс опять обошла меня со всех сторон, заставила несколько раз пройтись вперед-назад, долго молчала, а затем объявила:
— На первый раз сойдет.
Сьюзен вскинула брови, а ее глаза заискрились так, что я, глядя на нее, едва удержалась, чтобы не расхохотаться во весь голос.
Я по-прежнему считалась неотесанной грубиянкой и не могла претендовать на место в ближайшем окружении миссис Уилкс, но она, по крайней мере, перестала вздрагивать в моем присутствии. Дабы ускорить процесс моего приобщения к «искусству быть женственной», как высокопарно выражалась мачеха, она наняла мне учителей: танцев, рисования, пения и музыки. Последний обучал меня еще игре на флейте и арфе. Я сразу их всех невзлюбила. Всех, кроме танцмейстера, который оказался также учителем фехтования и когда-то давал уроки моему брату Неду. Я упросила его оказать мне ту же услугу. Не хочу хвастаться, но в фехтовании я преуспела куда больше, чем в хореографии, не говоря уже о том, что приобретенные навыки впоследствии не однажды спасли мне жизнь в буквальном смысле этого слова. Когда Нед приезжал домой на каникулы, мы каждый день сражались с ним до полного изнеможения в саду, на лестнице, на заднем дворе, и далеко не всегда ему удавалось одержать победу в поединке, хотя он был старше, крупнее и вдвое сильнее меня.
К другим занятиям я относилась с прохладцей, что не ускользнуло от бдительного ока миссис Уилкс, задавшейся целью укротить мой нрав и приучить к порядку, как укрощают и приучают к седлу и уздечке необъезженную лошадь. Проведя со мною несколько душеспасительных бесед в своей излюбленной манере, она заставила-таки меня смириться, по крайней мере внешне. В результате к четырнадцати годам я научилась довольно сносно рисовать, вышивать гладью, правильно брать и держать ноту, играть на флейте и танцевать менуэт. Теперь мне дозволялось выходить к гостям, большую часть которых составляли знакомые дамы миссис Уилкс, подавать им шерри, пирожные и сласти на десерт и даже присоединяться время от времени к общей беседе, сводившейся, за редким исключением, к обсуждению погоды, моды и цвета лент для украшения корсажа.
К тому времени мы переехали в новый дом. Мачеха все же уговорила отца перебраться из центра города в предместье. Он предлагал ей купить прекрасный дом на площади Королевы Анны, но миссис Уилкс с возмущением отказалась, высокомерно объявив, что не желает жить так близко к докам, где дурно пахнет и полно всяческой заразы. Стены нового дома в Клифтоне были сложены из желтого камня, привезенного из каменоломен в Бате. Он выглядел очень мило. Хотя отец частенько ворчал, что эта стройка его разорила, но на самом деле остался чрезвычайно доволен. Случалось, он подолгу бродил по комнатам, разглядывая новую мебель, прикасаясь к гобеленам, занавескам, статуэткам, и заканчивал обычно тем, что выражал восхищение отменным вкусом своей второй супруги.
— Вот что значит женская рука! — провозглашал он во всеуслышание. — Теперь я вижу, чего мне не хватало все эти годы.
Не отрываясь от рукоделия, я искоса поглядывала на него, догадываясь о том, что он имеет в виду не только обстановку, но и меня тоже.
У меня не было почти никаких сведений об Уильяме, хотя он по-прежнему не выходил у меня из головы. Находясь под бдительным надзором, я не могла беспрепятственно выходить в город. Всего несколько раз за три с лишним года мне удалось вырваться из дому и навестить кормилицу в «Семи звездах». Последнее, что я узнала о нем, — это то, что он благополучно вернулся из первого плавания и вскоре опять ушел в море, так и не сумев — или не захотев? — повидаться со мной. Признаюсь, я была очень разочарована и в высшей степени удивлена. Ведь я так ждала его возвращения! Мне было легче переносить бесконечные нравоучения миссис Уилкс, предвкушая нашу встречу и придумывая убийственные характеристики на мачеху и ее знакомых дам. Я откладывала в памяти каждый эпизод, Демонстрирующий их тщеславие, снобизм и глупость. У меня был острый язычок, так что я не сомневалась — Уильяму будет над чем посмеяться. Боже, какой же я была дурочкой, по привычке считая нас обоих детьми и не подозревая о том, как быстро меняют людей время и обстоятельства!
Когда мы, наконец, увиделись, то едва узнали друг друга.
Уильям сидел на скамейке в конюшне, о чем-то беседуя с Робертом. Он заметно вытянулся и загорел до черноты, а его когда-то новенькая матросская роба полиняла от солнца и насквозь пропиталась дегтем и морской солью. Роберт подвинулся, и я опустилась на скамью рядом с Уильямом.
— У жены моего отца, миссис Уилкс, свои взгляды на этикет, — сказала я, как бы извиняясь за то, что его заставили дожидаться здесь.
— И на тебя тоже, как я погляжу, — рассмеялся он, покосившись на мое платье из дорогой парчи и шелка. — Ты похожа на настоящую леди.
— Только снаружи! — улыбнулась я.
В глазах его заплясали веселые чертики, и я узнала в нем прежнего Уильяма и с облегчением поняла, что, несмотря на внешние перемены, ничто между нами не изменилось.
— А теперь отвечай как на духу, — потребовала я. — Где тебя носило столько лет и почему я об этом ничего не знаю?
Уильям с грустью покачал головой, и смех исчез из его глаз. Внезапно он показался мне намного старше своих лет.
— Это все отец, — вздохнул он. — Папаша у меня, конечно, не подарок, но такой подлянки я даже от него не ожидал. Наплел мне, что «Амелия» — обычное торговое судно, а она оказалась невольничьим. Представляешь, они начали сколачивать настилы и устанавливать их в трюме еще до того, как мы вышли в Бристольский залив. Сначала я даже не понял, что происходит: всю ночь пилят да молотками стучат… — Уильям снова рассмеялся, но смех его отдавал горечью. — Я же был тогда совсем зеленым, зеленее, чем вода в трюме. Одного спросил, другого, никто не отвечает, все молчат и рожи воротят. Сунулся к капитану — получил по зубам без лишних разговоров. А когда, наконец, догадался, куда попал, почувствовал себя полным идиотом. Теперь-то я знаю, что у других парней просто выбора не было — либо на «Амелию», либо прямиком в лапы вербовочной команды [7], ну а я, как распоследний дурак, добровольно на эту гнусь подписался! Хотя и не без отцовского содействия.
— Я тоже догадалась, — сказала я, — да только слишком поздно. Когда мы расстались, я пошла к отцу в контору, а когда вернулась в порт, чтобы предупредить тебя, «Амелия» уже ушла.
— Не переживай, Нэнси. Мы были детьми и все равно не смогли бы ничего сделать. Тем более, я уже подписал договор и не имел права отказаться. — Уильям умолк, в задумчивости уставившись на свои руки, узкие и гибкие, с длинными, тонкими пальцами, совсем еще мальчишеские руки, если не обращать внимания на мелкие шрамы и мозоли на ладонях, отчего они стали такими же шершавыми и грубыми, как извозчичьи рукавицы. — Работорговля — поганое занятие, поверь мне, Нэнси, — продолжил он тихим голосом. — Я своими глазами видел, как с людьми обращаются стократ хуже, чем с животными. А ведь они не животные, а такие же люди, как мы, что бы там ни говорили попы, называя их язычниками и каннибалами! И страдают не только чернокожие африканцы, хотя им, конечно, приходится тяжелее всего. Их безжалостно разлучают с близкими, сковывают по рукам и ногам, гонят порой сотни миль пешком под палящим солнцем, а потом набивают в трюмы, как сельдей в бочки… — Уильям бросил виноватый взгляд на Роберта, усердно чистившего скребницей бок гнедого жеребца моего брата. — Я понимаю, что тут невозможно сравнивать, но и наш путь отнюдь не усыпан розами. Нас прилично кормили, на борту был хороший хирург [8], и все равно мы потеряли от дизентерии и тропической лихорадки треть команды в первом рейсе и почти половину в следующем.
— Если все было так паршиво, зачем же ты пoдписался на второй рейс?
— Не подпиши я договор, меня просто высадили бы на берег, и пришлось бы мне тогда добираться домой из Африки своим ходом, — вздохнул Уильям, словно воспоминания причиняли ему боль. — Я иногда подумывал переметнуться к пиратам, если те вдруг возьмут «Амелию» на абордаж, но даже пираты брезгуют захватывать невольничьи суда. От них так разит, что вонь на мили вокруг разносится. Некоторые дезертировали, но я решил остаться и вытерпеть до конца. Зато теперь мне причитается жалованье сразу за два рейса.
— Тебе еще не заплатили?
Он покачал головой:
— Нет. А деньги мне сейчас очень нужны. Я собираюсь поступить на военную службу.
— На военную службу? — Я не верила собственным ушам. — В Королевский флот?!
Роберт окинул Уильяма удивленным взглядом. Никто не поступал на флот по своей воле, туда попадали только те, кому не удавалось ускользнуть от вербовочных команд. В Бристоле об этом знали все.
— Я отлично представляю, что обо мне скажут, но после того, через что мне пришлось пройти под началом капитана Томаса, меня не пугают никакие трудности. Пускай там опасно, пускай мало платят, но это достойное мужчины занятие. А торговать людьми — подло и омерзительно!
Отвернувшись от меня, он скользнул взглядом по сытым коням в стойлах, лакированному экипажу в каретном сарае, янтарной кладке стен, нарядному газону перед парадным подъездом, и мне не составило труда прочесть его мысли. Мои шелка и ленты, арабские скакуны братьев, мебель, картины, ковры и даже камни для постройки нашего нового дома — одним словом, все, что составляло богатство семейства Кингтонов, покупалось на доходы от того самого подлого и омерзительного занятия, о котором он только что говорил.
Я знала, о чем думал Уильям, но понятия не имела, что ему ответить. Мне вдруг сделалось ужасно неловко. Я тоже отвела глаза, а в памяти внезапно всплыли бесчисленные страницы счетов, фактур, накладных и бухгалтерских отчетов, переписанных мною за столом в отцовской конторе. Тогда я очень старалась сажать поменьше клякс и держать строчку как можно ровнее. Я не вдумывалась в смысл написанного, аккуратно выводя круглым детским почерком наименования изделий: табак, железные слитки, мотки медной проволоки, раковины каури, нитки бус, бочонки с порохом, ткани. Это в левом столбце баланса. А в правом я столь же бездумно выписывала количество мужчин, женщин и детей, на приобретение которых пошли все эти товары. Я словно прозрела, наконец-то полностью осознав, чем в действительности занимался мой отец.
Слово «работорговец» произносилось бристольцами с оттенком презрения и брезгливости. Ни один из знакомых мне матросов не стал бы по собственной воле наниматься на службу к человеку, торгующему живым товаром. Раньше я об этом не задумывалась и не спрашивала о причинах, ну а сегодня, видимо, настал и для меня момент истины. Я не могла заставить себя поднять глаза и посмотреть на Уильяма. Так и сидела, потупившись и ощущая в отчаянии, как мое лицо заливает жгучая краска стыда.
— Ты меня не совсем правильно поняла, Нэнси, — снова заговорил он. — Я действительно собираюсь поступить на службу, но не простым матросом, а мичманом. И деньги мне нужны, чтобы приобрести гардероб, достойный молодого джентльмена, и заплатить за место в мичманском кубрике. Мне удалось кое-что скопить за эти годы, так что вместе с жалованьем должно хватить. — Он поднялся. — За ним-то я и пришел.
— Но разве капитан еще не рассчитался с тобой?
— Наш капитан — негодяй и мошенник! Я ему ни на грош не верю. Обещал расплатиться на следующий день после прибытия в Бристоль, а когда я явился за расчетом, его и след простыл. Это было два дня назад. На борту его нет, дома тоже. Должно быть, пьянствует где-то или отсыпается после попойки. Все портовые кабаки и бордели я уже обошел, а где еще его искать, ума не приложу!
— Мой отец сейчас Лондоне, вместе с Генри, а всеми делами в их отсутствие заправляет Джозеф.
Стук лошадиных копыт прервал наш разговор. Спрыгнув с коня, Джозеф, не глядя, бросил уздечку Роберту и повернулся ко мне.
— А ты как здесь оказалась? И почему без рукоделия? — Он пьяно расхохотался собственной шутке, а я невольно поморщилась: от него разило, как от винной бочки. — Папаша выложил кучу денег, чтобы сделать из тебя леди, а ты до сих пор предпочитаешь торчать на конюшне в обществе лошадей и черномазых. — Взгляд его упал на Уильяма. Джозеф нахмурился, пальцы его сжались на узорчатой рукояти плетки. — А это еще кто такой?
Уильям шагнул вперед:
— Уильям Дэвис с «Амелии». К вашим услугам, мистер Кингтон.
Проигнорировав Уильяма, Джозеф хмыкнул:
— Что, на морячков потянуло, сестренка? Подходящая компания. — Он повернулся к Уильяму: — А ну, проваливай отсюда, бездельник, пока я на тебя собак не спустил! — Но тот не сдвинулся с места. — Ты что, оглох? — Джозеф свирепо глянул на Уильяма, сжав губы так, что они превратились в одну сплошную тонкую линию.
Он с детства отличался вспыльчивостью, и вывести его из себя ничего не стоило — особенно после нескольких стаканчиков бренди. У Джозефа были волосы цвета меди и белая кожа, как и у меня, а вот глаза светлее моих, скорее голубые, чем зеленые. Но сейчас белки его налились кровью от неумеренной дозы выпитого, вены на лбу вздулись, а лицо побагровело: в неуступчивости Уильяма он чувствовал вызов.
— На первый раз сойдет.
Сьюзен вскинула брови, а ее глаза заискрились так, что я, глядя на нее, едва удержалась, чтобы не расхохотаться во весь голос.
Я по-прежнему считалась неотесанной грубиянкой и не могла претендовать на место в ближайшем окружении миссис Уилкс, но она, по крайней мере, перестала вздрагивать в моем присутствии. Дабы ускорить процесс моего приобщения к «искусству быть женственной», как высокопарно выражалась мачеха, она наняла мне учителей: танцев, рисования, пения и музыки. Последний обучал меня еще игре на флейте и арфе. Я сразу их всех невзлюбила. Всех, кроме танцмейстера, который оказался также учителем фехтования и когда-то давал уроки моему брату Неду. Я упросила его оказать мне ту же услугу. Не хочу хвастаться, но в фехтовании я преуспела куда больше, чем в хореографии, не говоря уже о том, что приобретенные навыки впоследствии не однажды спасли мне жизнь в буквальном смысле этого слова. Когда Нед приезжал домой на каникулы, мы каждый день сражались с ним до полного изнеможения в саду, на лестнице, на заднем дворе, и далеко не всегда ему удавалось одержать победу в поединке, хотя он был старше, крупнее и вдвое сильнее меня.
К другим занятиям я относилась с прохладцей, что не ускользнуло от бдительного ока миссис Уилкс, задавшейся целью укротить мой нрав и приучить к порядку, как укрощают и приучают к седлу и уздечке необъезженную лошадь. Проведя со мною несколько душеспасительных бесед в своей излюбленной манере, она заставила-таки меня смириться, по крайней мере внешне. В результате к четырнадцати годам я научилась довольно сносно рисовать, вышивать гладью, правильно брать и держать ноту, играть на флейте и танцевать менуэт. Теперь мне дозволялось выходить к гостям, большую часть которых составляли знакомые дамы миссис Уилкс, подавать им шерри, пирожные и сласти на десерт и даже присоединяться время от времени к общей беседе, сводившейся, за редким исключением, к обсуждению погоды, моды и цвета лент для украшения корсажа.
К тому времени мы переехали в новый дом. Мачеха все же уговорила отца перебраться из центра города в предместье. Он предлагал ей купить прекрасный дом на площади Королевы Анны, но миссис Уилкс с возмущением отказалась, высокомерно объявив, что не желает жить так близко к докам, где дурно пахнет и полно всяческой заразы. Стены нового дома в Клифтоне были сложены из желтого камня, привезенного из каменоломен в Бате. Он выглядел очень мило. Хотя отец частенько ворчал, что эта стройка его разорила, но на самом деле остался чрезвычайно доволен. Случалось, он подолгу бродил по комнатам, разглядывая новую мебель, прикасаясь к гобеленам, занавескам, статуэткам, и заканчивал обычно тем, что выражал восхищение отменным вкусом своей второй супруги.
— Вот что значит женская рука! — провозглашал он во всеуслышание. — Теперь я вижу, чего мне не хватало все эти годы.
Не отрываясь от рукоделия, я искоса поглядывала на него, догадываясь о том, что он имеет в виду не только обстановку, но и меня тоже.
У меня не было почти никаких сведений об Уильяме, хотя он по-прежнему не выходил у меня из головы. Находясь под бдительным надзором, я не могла беспрепятственно выходить в город. Всего несколько раз за три с лишним года мне удалось вырваться из дому и навестить кормилицу в «Семи звездах». Последнее, что я узнала о нем, — это то, что он благополучно вернулся из первого плавания и вскоре опять ушел в море, так и не сумев — или не захотев? — повидаться со мной. Признаюсь, я была очень разочарована и в высшей степени удивлена. Ведь я так ждала его возвращения! Мне было легче переносить бесконечные нравоучения миссис Уилкс, предвкушая нашу встречу и придумывая убийственные характеристики на мачеху и ее знакомых дам. Я откладывала в памяти каждый эпизод, Демонстрирующий их тщеславие, снобизм и глупость. У меня был острый язычок, так что я не сомневалась — Уильяму будет над чем посмеяться. Боже, какой же я была дурочкой, по привычке считая нас обоих детьми и не подозревая о том, как быстро меняют людей время и обстоятельства!
Когда мы, наконец, увиделись, то едва узнали друг друга.
Уильям сидел на скамейке в конюшне, о чем-то беседуя с Робертом. Он заметно вытянулся и загорел до черноты, а его когда-то новенькая матросская роба полиняла от солнца и насквозь пропиталась дегтем и морской солью. Роберт подвинулся, и я опустилась на скамью рядом с Уильямом.
— У жены моего отца, миссис Уилкс, свои взгляды на этикет, — сказала я, как бы извиняясь за то, что его заставили дожидаться здесь.
— И на тебя тоже, как я погляжу, — рассмеялся он, покосившись на мое платье из дорогой парчи и шелка. — Ты похожа на настоящую леди.
— Только снаружи! — улыбнулась я.
В глазах его заплясали веселые чертики, и я узнала в нем прежнего Уильяма и с облегчением поняла, что, несмотря на внешние перемены, ничто между нами не изменилось.
— А теперь отвечай как на духу, — потребовала я. — Где тебя носило столько лет и почему я об этом ничего не знаю?
Уильям с грустью покачал головой, и смех исчез из его глаз. Внезапно он показался мне намного старше своих лет.
— Это все отец, — вздохнул он. — Папаша у меня, конечно, не подарок, но такой подлянки я даже от него не ожидал. Наплел мне, что «Амелия» — обычное торговое судно, а она оказалась невольничьим. Представляешь, они начали сколачивать настилы и устанавливать их в трюме еще до того, как мы вышли в Бристольский залив. Сначала я даже не понял, что происходит: всю ночь пилят да молотками стучат… — Уильям снова рассмеялся, но смех его отдавал горечью. — Я же был тогда совсем зеленым, зеленее, чем вода в трюме. Одного спросил, другого, никто не отвечает, все молчат и рожи воротят. Сунулся к капитану — получил по зубам без лишних разговоров. А когда, наконец, догадался, куда попал, почувствовал себя полным идиотом. Теперь-то я знаю, что у других парней просто выбора не было — либо на «Амелию», либо прямиком в лапы вербовочной команды [7], ну а я, как распоследний дурак, добровольно на эту гнусь подписался! Хотя и не без отцовского содействия.
— Я тоже догадалась, — сказала я, — да только слишком поздно. Когда мы расстались, я пошла к отцу в контору, а когда вернулась в порт, чтобы предупредить тебя, «Амелия» уже ушла.
— Не переживай, Нэнси. Мы были детьми и все равно не смогли бы ничего сделать. Тем более, я уже подписал договор и не имел права отказаться. — Уильям умолк, в задумчивости уставившись на свои руки, узкие и гибкие, с длинными, тонкими пальцами, совсем еще мальчишеские руки, если не обращать внимания на мелкие шрамы и мозоли на ладонях, отчего они стали такими же шершавыми и грубыми, как извозчичьи рукавицы. — Работорговля — поганое занятие, поверь мне, Нэнси, — продолжил он тихим голосом. — Я своими глазами видел, как с людьми обращаются стократ хуже, чем с животными. А ведь они не животные, а такие же люди, как мы, что бы там ни говорили попы, называя их язычниками и каннибалами! И страдают не только чернокожие африканцы, хотя им, конечно, приходится тяжелее всего. Их безжалостно разлучают с близкими, сковывают по рукам и ногам, гонят порой сотни миль пешком под палящим солнцем, а потом набивают в трюмы, как сельдей в бочки… — Уильям бросил виноватый взгляд на Роберта, усердно чистившего скребницей бок гнедого жеребца моего брата. — Я понимаю, что тут невозможно сравнивать, но и наш путь отнюдь не усыпан розами. Нас прилично кормили, на борту был хороший хирург [8], и все равно мы потеряли от дизентерии и тропической лихорадки треть команды в первом рейсе и почти половину в следующем.
— Если все было так паршиво, зачем же ты пoдписался на второй рейс?
— Не подпиши я договор, меня просто высадили бы на берег, и пришлось бы мне тогда добираться домой из Африки своим ходом, — вздохнул Уильям, словно воспоминания причиняли ему боль. — Я иногда подумывал переметнуться к пиратам, если те вдруг возьмут «Амелию» на абордаж, но даже пираты брезгуют захватывать невольничьи суда. От них так разит, что вонь на мили вокруг разносится. Некоторые дезертировали, но я решил остаться и вытерпеть до конца. Зато теперь мне причитается жалованье сразу за два рейса.
— Тебе еще не заплатили?
Он покачал головой:
— Нет. А деньги мне сейчас очень нужны. Я собираюсь поступить на военную службу.
— На военную службу? — Я не верила собственным ушам. — В Королевский флот?!
Роберт окинул Уильяма удивленным взглядом. Никто не поступал на флот по своей воле, туда попадали только те, кому не удавалось ускользнуть от вербовочных команд. В Бристоле об этом знали все.
— Я отлично представляю, что обо мне скажут, но после того, через что мне пришлось пройти под началом капитана Томаса, меня не пугают никакие трудности. Пускай там опасно, пускай мало платят, но это достойное мужчины занятие. А торговать людьми — подло и омерзительно!
Отвернувшись от меня, он скользнул взглядом по сытым коням в стойлах, лакированному экипажу в каретном сарае, янтарной кладке стен, нарядному газону перед парадным подъездом, и мне не составило труда прочесть его мысли. Мои шелка и ленты, арабские скакуны братьев, мебель, картины, ковры и даже камни для постройки нашего нового дома — одним словом, все, что составляло богатство семейства Кингтонов, покупалось на доходы от того самого подлого и омерзительного занятия, о котором он только что говорил.
Я знала, о чем думал Уильям, но понятия не имела, что ему ответить. Мне вдруг сделалось ужасно неловко. Я тоже отвела глаза, а в памяти внезапно всплыли бесчисленные страницы счетов, фактур, накладных и бухгалтерских отчетов, переписанных мною за столом в отцовской конторе. Тогда я очень старалась сажать поменьше клякс и держать строчку как можно ровнее. Я не вдумывалась в смысл написанного, аккуратно выводя круглым детским почерком наименования изделий: табак, железные слитки, мотки медной проволоки, раковины каури, нитки бус, бочонки с порохом, ткани. Это в левом столбце баланса. А в правом я столь же бездумно выписывала количество мужчин, женщин и детей, на приобретение которых пошли все эти товары. Я словно прозрела, наконец-то полностью осознав, чем в действительности занимался мой отец.
Слово «работорговец» произносилось бристольцами с оттенком презрения и брезгливости. Ни один из знакомых мне матросов не стал бы по собственной воле наниматься на службу к человеку, торгующему живым товаром. Раньше я об этом не задумывалась и не спрашивала о причинах, ну а сегодня, видимо, настал и для меня момент истины. Я не могла заставить себя поднять глаза и посмотреть на Уильяма. Так и сидела, потупившись и ощущая в отчаянии, как мое лицо заливает жгучая краска стыда.
— Ты меня не совсем правильно поняла, Нэнси, — снова заговорил он. — Я действительно собираюсь поступить на службу, но не простым матросом, а мичманом. И деньги мне нужны, чтобы приобрести гардероб, достойный молодого джентльмена, и заплатить за место в мичманском кубрике. Мне удалось кое-что скопить за эти годы, так что вместе с жалованьем должно хватить. — Он поднялся. — За ним-то я и пришел.
— Но разве капитан еще не рассчитался с тобой?
— Наш капитан — негодяй и мошенник! Я ему ни на грош не верю. Обещал расплатиться на следующий день после прибытия в Бристоль, а когда я явился за расчетом, его и след простыл. Это было два дня назад. На борту его нет, дома тоже. Должно быть, пьянствует где-то или отсыпается после попойки. Все портовые кабаки и бордели я уже обошел, а где еще его искать, ума не приложу!
— Мой отец сейчас Лондоне, вместе с Генри, а всеми делами в их отсутствие заправляет Джозеф.
Стук лошадиных копыт прервал наш разговор. Спрыгнув с коня, Джозеф, не глядя, бросил уздечку Роберту и повернулся ко мне.
— А ты как здесь оказалась? И почему без рукоделия? — Он пьяно расхохотался собственной шутке, а я невольно поморщилась: от него разило, как от винной бочки. — Папаша выложил кучу денег, чтобы сделать из тебя леди, а ты до сих пор предпочитаешь торчать на конюшне в обществе лошадей и черномазых. — Взгляд его упал на Уильяма. Джозеф нахмурился, пальцы его сжались на узорчатой рукояти плетки. — А это еще кто такой?
Уильям шагнул вперед:
— Уильям Дэвис с «Амелии». К вашим услугам, мистер Кингтон.
Проигнорировав Уильяма, Джозеф хмыкнул:
— Что, на морячков потянуло, сестренка? Подходящая компания. — Он повернулся к Уильяму: — А ну, проваливай отсюда, бездельник, пока я на тебя собак не спустил! — Но тот не сдвинулся с места. — Ты что, оглох? — Джозеф свирепо глянул на Уильяма, сжав губы так, что они превратились в одну сплошную тонкую линию.
Он с детства отличался вспыльчивостью, и вывести его из себя ничего не стоило — особенно после нескольких стаканчиков бренди. У Джозефа были волосы цвета меди и белая кожа, как и у меня, а вот глаза светлее моих, скорее голубые, чем зеленые. Но сейчас белки его налились кровью от неумеренной дозы выпитого, вены на лбу вздулись, а лицо побагровело: в неуступчивости Уильяма он чувствовал вызов.