Страница:
Мы задержались там всего на несколько секунд, прежде чем тронуться дальше, но мне показалось, что прошли часы. Это ужасающее зрелище неизгладимо врезалось в мою память в мельчайших подробностях. Стоит мне закрыть глаза, как оно снова и снова встает перед мысленным взором. Мы все были в шоке, завороженно вглядываясь в искаженное смертными муками обезображенное лицо, в котором уже не угадывалось ничего человеческого. Брат опомнился первым и заорал Томасу:
— Гони!
— Что за чудовище могло сотворить такое? — прошептала я дрожащим голосом. Я видела, что Джозеф тоже потрясен, хотя он изо всех сил старался этого не показывать. — И что за преступление нужно совершить, чтобы быть обреченным на столь страшную казнь?
— Что-нибудь очень плохое, — нехотя откликнулся брат. — Напасть на надсмотрщика, например. В любом случае я уверен, что ему досталось по заслугам, — добавил Джозеф самоуверенным тоном, плохо вязавшимся с побелевшими губами и трясущимися пальцами, которыми он откручивал колпачок серебряной фляжки. Отхлебнув солидный глоток, он предложил и мне, но я отказалась. Наклонившись и обдавая щеку горячим дыханием, Джозеф зашептал мне на ухо, не желая, очевидно, чтобы его слова услышал Томас: — Умоляю тебя, молчи! И ни слова об этом за столом! Здесь свои законы, изменить которые мы не можем. Пора тебе наконец позабыть о своей дурацкой сентиментальности и повзрослеть.
Я промолчала. У меня не было слов. На свете вообще нет таких слов, чтобы описать мои чувства в тот момент. Я не сводила глаз с железной клетки, пока та не скрылась из виду за поворотом аллеи.
Бартоломе встретил нас на веранде. Как и во время нашей предыдущей встречи, на нем был костюм из черного бархата — тот же самый или точно такой же, — а вот драгоценностей заметно прибавилось. Крупные камни в перстнях на длинных пальцах, сжимавших перила балюстрады, сияли всеми цветами радуги. Заколкой шелкового шейного платка служил огромный сапфир. Под расстегнутым жилетом белела рубашка с пуговицами из безупречных жемчужин размером с фасолину каждая. Алмазный крест на груди по-прежнему соперничал блеском с ярчайшими звездами небосвода. Блеснув белозубой улыбкой, он устремил на меня взгляд своих угольно-черных глаз.
— Мисс Нэнси, — галантно поклонился Бартоломе, коснувшись губами кончиков моих пальцев, -для меня большая честь приветствовать вас в моем скромном жилище.
Он взял меня за руку и повел в дом — настоящий дворец со стенами из тесаного камня и мраморными полами, рядом с которым наш двухэтажный деревянный дом казался убогой лачугой. Чтобы обставить и украсить его, хозяин ограбил, должно быть, половину Европы, свезя сюда бесценные сокровища со всех концов света. Со стен на нас смотрели лики икон в золотых и серебряных окладах, изукрашенных драгоценными каменьями, и африканские маски из чистого золота. С мозаичного панно, выложенного бирюзовыми пластинами, ухмылялась чья-то жутковатая физиономия, скаля настоящие человеческие зубы и сверкая глазами из блестящего черного камня. Античные мраморные статуи на пьедесталах соседствовали с золотыми языческими идолами и скульптурными изображениями животных, в чьих глазницах переливались редкостной красоты изумруды, алмазы и сапфиры. Усыпанный изумрудами старинной огранки золотой католический крест на целый метр возвышался, как над алтарем, над столиком красного дерева, уставленным золотыми дискосами [26], окаймленными рубиновой вязью потирами [27] и шкатулками с иглами для татуирования из нефрита и слоновой кости. Китайские шелка и индийские ковры висели бок о бок с полотнами старых итальянских мастеров. Глаза разбегались, и голова шла кругом в этом сорочьем гнезде, битком набитом золотом, драгоценностями и произведениями искусства со всех концов света. Нечто подобное, наверное, испытывал Али-Баба, впервые попав в пещеру разбойников.
— Меня неудержимо влечет все прекрасное, — объяснил бразилец, обводя широким жестом пышное убранство холла. — Я страстный коллекционер, как вы, вероятно, уже догадались, и страсть моя не ведает преград. Если что-то мне приглянулось, я плачу, не торгуясь, и готов отправиться на край света, лишь бы заполучить желаемое. В моем собрании вы найдете уникальные предметы искусства из Индии, Китая и даже Японии. И все они хранятся здесь, в моей цитадели, где я могу каждодневно видеть их и наслаждаться ими. Пойдемте дальше.
Мы прошли в столовую — просторное помещение с обшитыми мореным дубом стенами и высоким резным потолком, залитое ровным ярким светом великолепных хрустальных люстр с сотнями зажженных в них восковых свечей. Длинный обеденный стол поражал изысканностью сервировки и обилием серебра, хрусталя и молочно-голубого фарфора. По обе стороны стола застыли, как изваяния, выстроенные в две шеренги лакеи.
Бартоломе усадил меня в кресло по правую руку от себя, предварительно познакомив с сидящей в противоположном конце стола дамой в черной мантилье с поднятой вуалью, которую представил как свою сестру Изабеллу. Я поначалу сочла ее вдовой, до сих пор носящей траур по покойному супругу, но несколько позже выяснилось, что она вообще никогда не была замужем, а мантилья столь же распространенный женский головной убор в Испании и Португалии, как капор или чепец в Англии и Голландии. Никакого внешнего сходства между братом и сестрой я не усмотрела, за одним-единственным исключением: как и в случае с Бартоломе, возраст Изабеллы определению не поддавался. Во всем остальном она выглядела полной противоположностью своему ближайшему родственнику. Бледная и худая, как скелет, с приподнятым один выше другого уголком рта и туго зачесанными назад темными волосами, стягивавшими кожу на лбу, что придавало ее лицу выражение ухмыляющегося черепа, она показалась мне настоящим страшилищем. Ее черное платье из тяжелой парчи с высоким лифом и длинными, до локтей, рукавами прекрасно смотрелось бы при любом из европейских дворов, но едва ли годилось для тропического климата. Впрочем, сама она, кажется, не испытывала в нем каких-либо неудобств. Сложив на коленях длинные тонкие руки, она наблюдала за мной немигающим взором паука, подстерегающего добычу.
По-английски Изабелла не говорила — брат служил ей переводчиком, — но во время застолья она с таким напряженным вниманием вслушивалась в каждое слово, переводя взгляд своих черных глаз с одного участника беседы на другого, что я невольно усомнилась в отсутствии у нее лингвистических способностей.
Меню ужина было продумано до мелочей и достойно королевского стола. Перемена следовала за переменой. Нам подавали самое лучшее из того, что может предложить этот изобильный край, все блюда замечательно приготовленные и искусно украшенные. Джозеф, против обыкновения, ел с аппетитом, не забывая, впрочем, отдавать должное выпивке, и не переставал нахваливать хозяйскую кухню и отменное качество вин в его погребах. Бразилец выслушивал комплименты с довольной усмешкой, поскольку все эти вина производились в принадлежащих ему в Португалии поместьях. Называя брата знатоком и ценителем, он настойчиво поощрял его дегустировать сорт за сортом, так что к концу вечера тот изрядно напился.
В отличие от него, я почти не ела и пила только воду. Изабелла тоже являла собой образец воздержания. Вероятно, в их кругу такое поведение дамы за столом считалось вполне уместным — во всяком случае, я была рада тому, что никто не спрашивал, почему я так мало ем. У меня с утра крошки во рту не было, и дома я сейчас наелась бы, как голодный волчонок, но здесь… От вида и запаха самых изысканных яств к горлу подкатывал комок, а желудок сводило в судорожные спазмы. Как могли сидящие за столом спокойно есть, пить, шутить и наслаждаться жизнью, зная о том, что в нескольких сотнях метров отсюда умирает человек, приговоренный к самой мучительной казни, какую только можно вообразить? Бедняга не выходил у меня из головы. Я обводила взглядом улыбающихся, смеющихся, пьющих и жующих гостей, и в каждом мне мерещился заживо расклеванный до костей полутруп в железной клетке.
Перед десертом стол накрыли заново. Снова потянулись вереницы лакеев, водружая на белоснежную скатерть большие блюда и вазы с разнообразными сластями: засахаренными орехами и фруктами, печеньем, пирожными, марципанами и многим другим, перемежая их хрустальными графинами с мадерой и портвейном и бутылками французского бренди.
Бартоломе настоял, чтобы я позволила наполнить свою рюмку рубиново-красным портвейном, встал и произнес тост:
— Сегодня ваш день рождения, мисс Нэнси. Предлагаю всем поднять бокалы в честь этой знаменательной даты.
Понятия не имею, откуда он об этом узнал? Наверное, от Джозефа. Знать бы еще, зачем ему это понадобилось? Все дружно зааплодировали и стали чокаться.
— За дружбу между нашими семьями, — продолжал бразилец, — и за те узы, которые вскоре свяжут нас еще ближе и теснее, чем прежде.
Я решила, что это все, и поднесла рюмку к губам, но тут Бартоломе поднял свой бокал высоко над головой и торжественно провозгласил:
— За здоровье мисс Нэнси Кингтон!
Признаться, меня порядком смутило столь пристальное внимание, уделяемое моей скромной персоне. Бразилец между тем, осушив свой бокал, устремил на меня взор своих сверкающих черных глаз, напомнивших мне мозаичное панно в холле, и снова заговорил звучным, проникновенным голосом:
— Я уже имел честь говорить с вашими братьями на предмет, затрагивающий самые чувствительные струны моего сердца, а также обсуждал ту же тему с вашим батюшкой незадолго до его печальной и безвременной кончины. Он заверил меня, что наши мысли и пожелания на сей счет полностью совпадают, и с радостью дал мне свое благословение. — Внушительно откашлявшись, Бартоломе закончил почти официальным тоном: — Мисс Нэнси, я искренне надеюсь, что вы не откажетесь сделать меня счастливейшим из смертных.
Нет, я не ослышалась, он действительно делал мне предложение! На несколько мгновений я потеряла дар речи, уставившись на него круглыми от изумления глазами, затем посмотрела на брата, но тот не заметил — или сделал вид, что не замечает! — моего вопросительного взгляда. Бразильца удивила и озадачила такая реакция с моей стороны.
— Разве вы ничего не знали? — спросил он, понизив голос.
Я открыла рот, но не смогла выговорить ни слова. Неожиданно в памяти всплыли слова отца, сказанные им в день нашего приезда из Бата. Мы тогда остались вдвоем в его кабинете. Я вновь услышала их так же явственно, как если бы он сейчас находился рядом со мной:
— Если я попрошу, ты ведь выручишь нас, правда, Нэнси? Ты сделаешь это? Ради меня? Ради нашей семьи?
Бартоломе повернулся к Джозефу. Под его тяжелым взглядом, холодным и непроницаемым, как вода в бездонном колодце, тот виновато заерзал в кресле и даже, кажется, слегка протрезвел.
— Ну, не то чтобы совсем ничего… Мы давали понять… — пустился он в сбивчивые оправдания, нервно крутя ножку коньячной рюмки. — Но я уверяю вас, что Нэнси прекрасно понимает, сколь важен этот союз для нашей семьи и всех тех, кто от нас зависит и опирается на нашу поддержку. — Он буравил меня своими бледно-голубыми глазами, в которых я прочла предостережение и угрозу. — Это капитаны и матросы наших судов, служащие наших предприятий и их семьи, наши слуги Сьюзен и Роберт, Филлис и Минерва… — Каждое имя, перечисленное Джозефом, отзывалось болезненным уколом прямо в сердце. — Кроме того, у Генри в Адмиралтействе полно высокопоставленных друзей. Всем известно, как вовремя замолвленное словечко может способствовать успешной карьере… Или наоборот. Да что говорить, когда вы сами прекрасно знаете, участь скольких людей напрямую связана с нашим благосостоянием.
Брат обращался к Бартоломе, но слова его предназначались мне. И Адмиралтейство он упомянул умышленно, давая понять, что ему все известно об Уильяме. Таким образом, я попала в безвыходное положение. Судьба всех, кто был мне близок и дорог, целиком и полностью зависела от моего решения.
Нет, ну какие же все-таки подонки эти мужчины! Что отец, что братья, что Дьюк и Бартоломе с их кровожадными наклонностями. Подлые, коварные беспринципные и абсолютно безжалостные! Загнали меня в тупик и приперли к стенке. Что же делать? Пока Джозеф распинался, я усиленно соображала, как же мне все-таки перехитрить их всех и не позволить осуществить свои эгоистичные и корыстные замыслы? И как при этом самой уберечься от опасности и не угодить ни в одну из расставленных мне ловушек?
— Я безусловно польщена и тронута вашим предложением, сэр, — ответила я наконец, скромно потупив взор. — Но я даже не знаю, что сказать. Все это так неожиданно…
Последнее утверждение ни на йоту не отступало от истины. Пока я приходила в себя и пыталась свыкнуться с мыслью о скором замужестве, с противоположного конца стола послышался голос Изабеллы — грубый и низкий, почти мужской. Она говорила на незнакомом мне иностранном языке, но мне почудилось, что в интонациях произнесенной ею фразы кроется какое-то предупреждение.
— Сестра говорит, что вы еще очень молоды, — перевел бразилец.
Он уже успокоился, сочтя, должно быть, мое смятение естественным проявлением девичьей неопытности и стыдливости.
— Вы оказываете мне огромную честь, сэр, — продолжала я, приободренная неожиданной поддержкой, — но вы застали меня врасплох. К сожалению, никто не соизволил заранее поставить меня в известность о ваших намерениях, а посему я прощу вас не торопить с ответом и дать мне время собраться с мыслями и немного подумать. Надеюсь, вы меня понимаете?
— Да, конечно… — пробормотал Бартоломе, хотя всем было ясно, что подобного развития событий он никак не ожидал.
Его свирепый, испепеляющий взгляд, направленный на Джозефа, пропал втуне. Тот трусливо уклонился, низко опустив голову и уставившись в донышко своего бокала.
Изабелла неожиданно рассмеялась и снова каркнула что-то невразумительное. При этом ее маленькие глазки зловеще блеснули.
— Что говорит ваша сестра? — насторожилась я.
— Она говорит, что раздумывать не о чем. Мужчины решают, женщины повинуются. Но у меня широкие взгляды, и я готов принять во внимание тот факт, что у каждой нации свои обычаи. Обещаю, что у вас будет достаточно времени, чтобы хорошенько обо всем поразмыслить и принять правильное решение. А пока разрешите вручить вам мой скромный подарок.
С этими словами он извлек из внутреннего кармана продолговатый плоский футляр из зеленовато-серой телячьей колеи и бережно выложил его на белое полотно скатерти. Затем расстегнул золотую застежку и раскрыл футляр. Мы с братом инстинктивно придвинулись ближе, а Бартоломе со скучающим видом откинулся на спинку кресла, исподтишка наблюдая за нашей реакцией и явно наслаждаясь произведенным эффектом. Джозеф сдавленно ахнул. Глаза его затуманились алчностью пополам с восторгом. В то время я еще плохо разбиралась в драгоценностях, но подаренный мне гарнитур был великолепен даже на мой неискушенный вкус. Ожерелье из идеально подобранных рубинов — каждый величиной с ноготь моего мизинца и в оригинальной золотой оправе, — и пара сережек с еще более крупными камнями грушевидной формы. Переливаясь на свету тысячью граней, они походили на застывшие кровавые слезы.
— Я питаю особое пристрастие к драгоценным камням, — с улыбкой заметил бразилец. — Они не ветшают, не тускнеют и не теряют в цене. Их легко унести, спрятать и держать при себе, — самодовольно похлопал он по карману, — и они никогда тебя не подведут. Помните об этом.
Я запомнила слова Бартоломе и до сих пор благодарна ему за ценный совет, хотя, давая его, бразилец вряд ли подозревал в тот момент, как здорово он мне пригодится уже в самом ближайшем будущем.
— Это очень редкие камни. — Вынув из футляра одну из сережек, он поднес ее к глазам, разглядывая на свет. — Особенные.
— Они безупречны! — восторженно выдохнул Джозеф. — Дайте взглянуть.
Но Бартоломе проигнорировал его просьбу и повернулся ко мне, заметив вскользь:
— Не совсем так. Каждый из них, хотя и чистой воды, имеет небольшой изъян, за что и ценится гораздо выше, чем точно такой же, но без изюминки. Вот, взгляните. Будто какой-то иной мир заключен у него внутри…
Он поднес рубин ближе к пламени свечи, плавно покачивая зажатую между большим и указательным пальцами серьгу. Присмотревшись, я разглядела в самом центре крошечное пятнышко более густого и темного окраса, подобно сердцу, наполняющему тело камня жизнью и заставляющее его пылать своеобразным внутренним огнем.
Дав мне вволю налюбоваться, Бартоломе очень осторожно и аккуратно, почти благоговейно, уложил серьгу обратно в футляр. Да, это было настоящее сокровище, достойное особ королевской крови. Возможно, гарнитур изготовили для одной из испанских инфант, возможно, его заказали в качестве подарка любимой наложнице Великого Могола [28], но как бы то ни было, до места назначения он не дошел, доставшись в числе прочих трофеев этому морскому разбойнику. Во всяком случае, я подобных камней еще не видела. На них можно было приобрести целую флотилию, и я ничуть не удивилась жадности и вожделению, написанным на лице брата.
— Щедрый подарок. Исключительно щедрый! -пробормотал он, потянувшись за футляром, однако бразилец вежливо, но решительно отвел его руку.
— Подарок вашей сестре, а не вам, мой друг, -с едва уловимым сарказмом в голосе напомнил Бартоломе и вопросительно посмотрел на меня. — Вы позволите, мисс Нэнси? — Он вышел из-за стола, обогнул мое кресло, ловко накинул на меня вынутое из футляра ожерелье и привычным движением защелкнул замочек. Касающиеся моей кожи гибкие пальцы были мягкими и теплыми, тогда как золото и каменья облегали горло холодным, жестким ошейником. — Готово! А теперь давайте посмотрим, как оно вам идет.
Бразилец помог мне подняться, велел прихватить сережки и подвел к большому каминному зеркалу, сам же остался стоять у меня за спиной, положив мне на плечи свои изящные смуглые руки. Я бросила опасливый взгляд на наше двойное отражение. Так и есть! Ожерелье опоясывало мою шею уродливым, кровоточащим шрамом. Бартоломе нахмурился.
— Рубины лучше всего смотрятся на фоне молочно-белой кожи, — словно оправдываясь, пустился он в объяснения после затянувшейся паузы. — С вами же, моя дорогая леди, здешнее солнце сыграло злую шутку. — Бразилец с неодобрением покосился на мои плечи, лицо и шею, сплошь покрытые золотистым загаром. — Но вы не волнуйтесь, все еще поправимо. Рубины чувствительнее других камней и быстрее реагируют на теплоту человеческого тела. Взгляните сами. Видите, как на глазах меняется и густеет их цвет? — Он чуть присел, и глаза наши оказались на одном уровне. — А теперь вообразите, насколько эффектнее они будут выглядеть, когда к вашей коже вернется ее алебастровая белизна. — Почти невесомые, как перышко, пальцы Бартоломе ласкающе прошлись по моим обнаженным плечам. Глаза его подернулись поволокой ностальгической грусти, и я интуитивно почувствовала, что он видит в зеркале не меня, Нэнси Кингтон, а странным образом воплотившийся во мне чей-то образ из отдаленного прошлого. Бразилец тряхнул головой, отгоняя наваждение, и закончил своим обычным тоном: — Моя сестра никогда не выходит из дому в дневное время иначе как под вуалью. Если хотите, чтобы ваша кожа приобрела прежний вид, рекомендую последовать ее примеру.
Изабелла наблюдала за нами с улыбкой, больше похожей на злобную гримасу, я же окончательно упала духом. Если меня все-таки заставят выйти замуж за Бартоломе, я неизбежно стану пленницей в его доме. Прощайте, леса и озера, прощайте, верховые прогулки, прощай, свобода! Мне придется сидеть взаперти, довольствуясь обществом этой противной грымзы. Представив себе подобную перспективу, я непроизвольно вздрогнула.
— Вы дрожите? — удивился бразилец. — Неужели вам холодно?
— Нет, сэр, скорее, наоборот. По-моему, у меня начинается жар. Я отвратительно себя чувствую.
14
— Гони!
— Что за чудовище могло сотворить такое? — прошептала я дрожащим голосом. Я видела, что Джозеф тоже потрясен, хотя он изо всех сил старался этого не показывать. — И что за преступление нужно совершить, чтобы быть обреченным на столь страшную казнь?
— Что-нибудь очень плохое, — нехотя откликнулся брат. — Напасть на надсмотрщика, например. В любом случае я уверен, что ему досталось по заслугам, — добавил Джозеф самоуверенным тоном, плохо вязавшимся с побелевшими губами и трясущимися пальцами, которыми он откручивал колпачок серебряной фляжки. Отхлебнув солидный глоток, он предложил и мне, но я отказалась. Наклонившись и обдавая щеку горячим дыханием, Джозеф зашептал мне на ухо, не желая, очевидно, чтобы его слова услышал Томас: — Умоляю тебя, молчи! И ни слова об этом за столом! Здесь свои законы, изменить которые мы не можем. Пора тебе наконец позабыть о своей дурацкой сентиментальности и повзрослеть.
Я промолчала. У меня не было слов. На свете вообще нет таких слов, чтобы описать мои чувства в тот момент. Я не сводила глаз с железной клетки, пока та не скрылась из виду за поворотом аллеи.
Бартоломе встретил нас на веранде. Как и во время нашей предыдущей встречи, на нем был костюм из черного бархата — тот же самый или точно такой же, — а вот драгоценностей заметно прибавилось. Крупные камни в перстнях на длинных пальцах, сжимавших перила балюстрады, сияли всеми цветами радуги. Заколкой шелкового шейного платка служил огромный сапфир. Под расстегнутым жилетом белела рубашка с пуговицами из безупречных жемчужин размером с фасолину каждая. Алмазный крест на груди по-прежнему соперничал блеском с ярчайшими звездами небосвода. Блеснув белозубой улыбкой, он устремил на меня взгляд своих угольно-черных глаз.
— Мисс Нэнси, — галантно поклонился Бартоломе, коснувшись губами кончиков моих пальцев, -для меня большая честь приветствовать вас в моем скромном жилище.
Он взял меня за руку и повел в дом — настоящий дворец со стенами из тесаного камня и мраморными полами, рядом с которым наш двухэтажный деревянный дом казался убогой лачугой. Чтобы обставить и украсить его, хозяин ограбил, должно быть, половину Европы, свезя сюда бесценные сокровища со всех концов света. Со стен на нас смотрели лики икон в золотых и серебряных окладах, изукрашенных драгоценными каменьями, и африканские маски из чистого золота. С мозаичного панно, выложенного бирюзовыми пластинами, ухмылялась чья-то жутковатая физиономия, скаля настоящие человеческие зубы и сверкая глазами из блестящего черного камня. Античные мраморные статуи на пьедесталах соседствовали с золотыми языческими идолами и скульптурными изображениями животных, в чьих глазницах переливались редкостной красоты изумруды, алмазы и сапфиры. Усыпанный изумрудами старинной огранки золотой католический крест на целый метр возвышался, как над алтарем, над столиком красного дерева, уставленным золотыми дискосами [26], окаймленными рубиновой вязью потирами [27] и шкатулками с иглами для татуирования из нефрита и слоновой кости. Китайские шелка и индийские ковры висели бок о бок с полотнами старых итальянских мастеров. Глаза разбегались, и голова шла кругом в этом сорочьем гнезде, битком набитом золотом, драгоценностями и произведениями искусства со всех концов света. Нечто подобное, наверное, испытывал Али-Баба, впервые попав в пещеру разбойников.
— Меня неудержимо влечет все прекрасное, — объяснил бразилец, обводя широким жестом пышное убранство холла. — Я страстный коллекционер, как вы, вероятно, уже догадались, и страсть моя не ведает преград. Если что-то мне приглянулось, я плачу, не торгуясь, и готов отправиться на край света, лишь бы заполучить желаемое. В моем собрании вы найдете уникальные предметы искусства из Индии, Китая и даже Японии. И все они хранятся здесь, в моей цитадели, где я могу каждодневно видеть их и наслаждаться ими. Пойдемте дальше.
Мы прошли в столовую — просторное помещение с обшитыми мореным дубом стенами и высоким резным потолком, залитое ровным ярким светом великолепных хрустальных люстр с сотнями зажженных в них восковых свечей. Длинный обеденный стол поражал изысканностью сервировки и обилием серебра, хрусталя и молочно-голубого фарфора. По обе стороны стола застыли, как изваяния, выстроенные в две шеренги лакеи.
Бартоломе усадил меня в кресло по правую руку от себя, предварительно познакомив с сидящей в противоположном конце стола дамой в черной мантилье с поднятой вуалью, которую представил как свою сестру Изабеллу. Я поначалу сочла ее вдовой, до сих пор носящей траур по покойному супругу, но несколько позже выяснилось, что она вообще никогда не была замужем, а мантилья столь же распространенный женский головной убор в Испании и Португалии, как капор или чепец в Англии и Голландии. Никакого внешнего сходства между братом и сестрой я не усмотрела, за одним-единственным исключением: как и в случае с Бартоломе, возраст Изабеллы определению не поддавался. Во всем остальном она выглядела полной противоположностью своему ближайшему родственнику. Бледная и худая, как скелет, с приподнятым один выше другого уголком рта и туго зачесанными назад темными волосами, стягивавшими кожу на лбу, что придавало ее лицу выражение ухмыляющегося черепа, она показалась мне настоящим страшилищем. Ее черное платье из тяжелой парчи с высоким лифом и длинными, до локтей, рукавами прекрасно смотрелось бы при любом из европейских дворов, но едва ли годилось для тропического климата. Впрочем, сама она, кажется, не испытывала в нем каких-либо неудобств. Сложив на коленях длинные тонкие руки, она наблюдала за мной немигающим взором паука, подстерегающего добычу.
По-английски Изабелла не говорила — брат служил ей переводчиком, — но во время застолья она с таким напряженным вниманием вслушивалась в каждое слово, переводя взгляд своих черных глаз с одного участника беседы на другого, что я невольно усомнилась в отсутствии у нее лингвистических способностей.
Меню ужина было продумано до мелочей и достойно королевского стола. Перемена следовала за переменой. Нам подавали самое лучшее из того, что может предложить этот изобильный край, все блюда замечательно приготовленные и искусно украшенные. Джозеф, против обыкновения, ел с аппетитом, не забывая, впрочем, отдавать должное выпивке, и не переставал нахваливать хозяйскую кухню и отменное качество вин в его погребах. Бразилец выслушивал комплименты с довольной усмешкой, поскольку все эти вина производились в принадлежащих ему в Португалии поместьях. Называя брата знатоком и ценителем, он настойчиво поощрял его дегустировать сорт за сортом, так что к концу вечера тот изрядно напился.
В отличие от него, я почти не ела и пила только воду. Изабелла тоже являла собой образец воздержания. Вероятно, в их кругу такое поведение дамы за столом считалось вполне уместным — во всяком случае, я была рада тому, что никто не спрашивал, почему я так мало ем. У меня с утра крошки во рту не было, и дома я сейчас наелась бы, как голодный волчонок, но здесь… От вида и запаха самых изысканных яств к горлу подкатывал комок, а желудок сводило в судорожные спазмы. Как могли сидящие за столом спокойно есть, пить, шутить и наслаждаться жизнью, зная о том, что в нескольких сотнях метров отсюда умирает человек, приговоренный к самой мучительной казни, какую только можно вообразить? Бедняга не выходил у меня из головы. Я обводила взглядом улыбающихся, смеющихся, пьющих и жующих гостей, и в каждом мне мерещился заживо расклеванный до костей полутруп в железной клетке.
Перед десертом стол накрыли заново. Снова потянулись вереницы лакеев, водружая на белоснежную скатерть большие блюда и вазы с разнообразными сластями: засахаренными орехами и фруктами, печеньем, пирожными, марципанами и многим другим, перемежая их хрустальными графинами с мадерой и портвейном и бутылками французского бренди.
Бартоломе настоял, чтобы я позволила наполнить свою рюмку рубиново-красным портвейном, встал и произнес тост:
— Сегодня ваш день рождения, мисс Нэнси. Предлагаю всем поднять бокалы в честь этой знаменательной даты.
Понятия не имею, откуда он об этом узнал? Наверное, от Джозефа. Знать бы еще, зачем ему это понадобилось? Все дружно зааплодировали и стали чокаться.
— За дружбу между нашими семьями, — продолжал бразилец, — и за те узы, которые вскоре свяжут нас еще ближе и теснее, чем прежде.
Я решила, что это все, и поднесла рюмку к губам, но тут Бартоломе поднял свой бокал высоко над головой и торжественно провозгласил:
— За здоровье мисс Нэнси Кингтон!
Признаться, меня порядком смутило столь пристальное внимание, уделяемое моей скромной персоне. Бразилец между тем, осушив свой бокал, устремил на меня взор своих сверкающих черных глаз, напомнивших мне мозаичное панно в холле, и снова заговорил звучным, проникновенным голосом:
— Я уже имел честь говорить с вашими братьями на предмет, затрагивающий самые чувствительные струны моего сердца, а также обсуждал ту же тему с вашим батюшкой незадолго до его печальной и безвременной кончины. Он заверил меня, что наши мысли и пожелания на сей счет полностью совпадают, и с радостью дал мне свое благословение. — Внушительно откашлявшись, Бартоломе закончил почти официальным тоном: — Мисс Нэнси, я искренне надеюсь, что вы не откажетесь сделать меня счастливейшим из смертных.
Нет, я не ослышалась, он действительно делал мне предложение! На несколько мгновений я потеряла дар речи, уставившись на него круглыми от изумления глазами, затем посмотрела на брата, но тот не заметил — или сделал вид, что не замечает! — моего вопросительного взгляда. Бразильца удивила и озадачила такая реакция с моей стороны.
— Разве вы ничего не знали? — спросил он, понизив голос.
Я открыла рот, но не смогла выговорить ни слова. Неожиданно в памяти всплыли слова отца, сказанные им в день нашего приезда из Бата. Мы тогда остались вдвоем в его кабинете. Я вновь услышала их так же явственно, как если бы он сейчас находился рядом со мной:
— Если я попрошу, ты ведь выручишь нас, правда, Нэнси? Ты сделаешь это? Ради меня? Ради нашей семьи?
Бартоломе повернулся к Джозефу. Под его тяжелым взглядом, холодным и непроницаемым, как вода в бездонном колодце, тот виновато заерзал в кресле и даже, кажется, слегка протрезвел.
— Ну, не то чтобы совсем ничего… Мы давали понять… — пустился он в сбивчивые оправдания, нервно крутя ножку коньячной рюмки. — Но я уверяю вас, что Нэнси прекрасно понимает, сколь важен этот союз для нашей семьи и всех тех, кто от нас зависит и опирается на нашу поддержку. — Он буравил меня своими бледно-голубыми глазами, в которых я прочла предостережение и угрозу. — Это капитаны и матросы наших судов, служащие наших предприятий и их семьи, наши слуги Сьюзен и Роберт, Филлис и Минерва… — Каждое имя, перечисленное Джозефом, отзывалось болезненным уколом прямо в сердце. — Кроме того, у Генри в Адмиралтействе полно высокопоставленных друзей. Всем известно, как вовремя замолвленное словечко может способствовать успешной карьере… Или наоборот. Да что говорить, когда вы сами прекрасно знаете, участь скольких людей напрямую связана с нашим благосостоянием.
Брат обращался к Бартоломе, но слова его предназначались мне. И Адмиралтейство он упомянул умышленно, давая понять, что ему все известно об Уильяме. Таким образом, я попала в безвыходное положение. Судьба всех, кто был мне близок и дорог, целиком и полностью зависела от моего решения.
Нет, ну какие же все-таки подонки эти мужчины! Что отец, что братья, что Дьюк и Бартоломе с их кровожадными наклонностями. Подлые, коварные беспринципные и абсолютно безжалостные! Загнали меня в тупик и приперли к стенке. Что же делать? Пока Джозеф распинался, я усиленно соображала, как же мне все-таки перехитрить их всех и не позволить осуществить свои эгоистичные и корыстные замыслы? И как при этом самой уберечься от опасности и не угодить ни в одну из расставленных мне ловушек?
— Я безусловно польщена и тронута вашим предложением, сэр, — ответила я наконец, скромно потупив взор. — Но я даже не знаю, что сказать. Все это так неожиданно…
Последнее утверждение ни на йоту не отступало от истины. Пока я приходила в себя и пыталась свыкнуться с мыслью о скором замужестве, с противоположного конца стола послышался голос Изабеллы — грубый и низкий, почти мужской. Она говорила на незнакомом мне иностранном языке, но мне почудилось, что в интонациях произнесенной ею фразы кроется какое-то предупреждение.
— Сестра говорит, что вы еще очень молоды, — перевел бразилец.
Он уже успокоился, сочтя, должно быть, мое смятение естественным проявлением девичьей неопытности и стыдливости.
— Вы оказываете мне огромную честь, сэр, — продолжала я, приободренная неожиданной поддержкой, — но вы застали меня врасплох. К сожалению, никто не соизволил заранее поставить меня в известность о ваших намерениях, а посему я прощу вас не торопить с ответом и дать мне время собраться с мыслями и немного подумать. Надеюсь, вы меня понимаете?
— Да, конечно… — пробормотал Бартоломе, хотя всем было ясно, что подобного развития событий он никак не ожидал.
Его свирепый, испепеляющий взгляд, направленный на Джозефа, пропал втуне. Тот трусливо уклонился, низко опустив голову и уставившись в донышко своего бокала.
Изабелла неожиданно рассмеялась и снова каркнула что-то невразумительное. При этом ее маленькие глазки зловеще блеснули.
— Что говорит ваша сестра? — насторожилась я.
— Она говорит, что раздумывать не о чем. Мужчины решают, женщины повинуются. Но у меня широкие взгляды, и я готов принять во внимание тот факт, что у каждой нации свои обычаи. Обещаю, что у вас будет достаточно времени, чтобы хорошенько обо всем поразмыслить и принять правильное решение. А пока разрешите вручить вам мой скромный подарок.
С этими словами он извлек из внутреннего кармана продолговатый плоский футляр из зеленовато-серой телячьей колеи и бережно выложил его на белое полотно скатерти. Затем расстегнул золотую застежку и раскрыл футляр. Мы с братом инстинктивно придвинулись ближе, а Бартоломе со скучающим видом откинулся на спинку кресла, исподтишка наблюдая за нашей реакцией и явно наслаждаясь произведенным эффектом. Джозеф сдавленно ахнул. Глаза его затуманились алчностью пополам с восторгом. В то время я еще плохо разбиралась в драгоценностях, но подаренный мне гарнитур был великолепен даже на мой неискушенный вкус. Ожерелье из идеально подобранных рубинов — каждый величиной с ноготь моего мизинца и в оригинальной золотой оправе, — и пара сережек с еще более крупными камнями грушевидной формы. Переливаясь на свету тысячью граней, они походили на застывшие кровавые слезы.
— Я питаю особое пристрастие к драгоценным камням, — с улыбкой заметил бразилец. — Они не ветшают, не тускнеют и не теряют в цене. Их легко унести, спрятать и держать при себе, — самодовольно похлопал он по карману, — и они никогда тебя не подведут. Помните об этом.
Я запомнила слова Бартоломе и до сих пор благодарна ему за ценный совет, хотя, давая его, бразилец вряд ли подозревал в тот момент, как здорово он мне пригодится уже в самом ближайшем будущем.
— Это очень редкие камни. — Вынув из футляра одну из сережек, он поднес ее к глазам, разглядывая на свет. — Особенные.
— Они безупречны! — восторженно выдохнул Джозеф. — Дайте взглянуть.
Но Бартоломе проигнорировал его просьбу и повернулся ко мне, заметив вскользь:
— Не совсем так. Каждый из них, хотя и чистой воды, имеет небольшой изъян, за что и ценится гораздо выше, чем точно такой же, но без изюминки. Вот, взгляните. Будто какой-то иной мир заключен у него внутри…
Он поднес рубин ближе к пламени свечи, плавно покачивая зажатую между большим и указательным пальцами серьгу. Присмотревшись, я разглядела в самом центре крошечное пятнышко более густого и темного окраса, подобно сердцу, наполняющему тело камня жизнью и заставляющее его пылать своеобразным внутренним огнем.
Дав мне вволю налюбоваться, Бартоломе очень осторожно и аккуратно, почти благоговейно, уложил серьгу обратно в футляр. Да, это было настоящее сокровище, достойное особ королевской крови. Возможно, гарнитур изготовили для одной из испанских инфант, возможно, его заказали в качестве подарка любимой наложнице Великого Могола [28], но как бы то ни было, до места назначения он не дошел, доставшись в числе прочих трофеев этому морскому разбойнику. Во всяком случае, я подобных камней еще не видела. На них можно было приобрести целую флотилию, и я ничуть не удивилась жадности и вожделению, написанным на лице брата.
— Щедрый подарок. Исключительно щедрый! -пробормотал он, потянувшись за футляром, однако бразилец вежливо, но решительно отвел его руку.
— Подарок вашей сестре, а не вам, мой друг, -с едва уловимым сарказмом в голосе напомнил Бартоломе и вопросительно посмотрел на меня. — Вы позволите, мисс Нэнси? — Он вышел из-за стола, обогнул мое кресло, ловко накинул на меня вынутое из футляра ожерелье и привычным движением защелкнул замочек. Касающиеся моей кожи гибкие пальцы были мягкими и теплыми, тогда как золото и каменья облегали горло холодным, жестким ошейником. — Готово! А теперь давайте посмотрим, как оно вам идет.
Бразилец помог мне подняться, велел прихватить сережки и подвел к большому каминному зеркалу, сам же остался стоять у меня за спиной, положив мне на плечи свои изящные смуглые руки. Я бросила опасливый взгляд на наше двойное отражение. Так и есть! Ожерелье опоясывало мою шею уродливым, кровоточащим шрамом. Бартоломе нахмурился.
— Рубины лучше всего смотрятся на фоне молочно-белой кожи, — словно оправдываясь, пустился он в объяснения после затянувшейся паузы. — С вами же, моя дорогая леди, здешнее солнце сыграло злую шутку. — Бразилец с неодобрением покосился на мои плечи, лицо и шею, сплошь покрытые золотистым загаром. — Но вы не волнуйтесь, все еще поправимо. Рубины чувствительнее других камней и быстрее реагируют на теплоту человеческого тела. Взгляните сами. Видите, как на глазах меняется и густеет их цвет? — Он чуть присел, и глаза наши оказались на одном уровне. — А теперь вообразите, насколько эффектнее они будут выглядеть, когда к вашей коже вернется ее алебастровая белизна. — Почти невесомые, как перышко, пальцы Бартоломе ласкающе прошлись по моим обнаженным плечам. Глаза его подернулись поволокой ностальгической грусти, и я интуитивно почувствовала, что он видит в зеркале не меня, Нэнси Кингтон, а странным образом воплотившийся во мне чей-то образ из отдаленного прошлого. Бразилец тряхнул головой, отгоняя наваждение, и закончил своим обычным тоном: — Моя сестра никогда не выходит из дому в дневное время иначе как под вуалью. Если хотите, чтобы ваша кожа приобрела прежний вид, рекомендую последовать ее примеру.
Изабелла наблюдала за нами с улыбкой, больше похожей на злобную гримасу, я же окончательно упала духом. Если меня все-таки заставят выйти замуж за Бартоломе, я неизбежно стану пленницей в его доме. Прощайте, леса и озера, прощайте, верховые прогулки, прощай, свобода! Мне придется сидеть взаперти, довольствуясь обществом этой противной грымзы. Представив себе подобную перспективу, я непроизвольно вздрогнула.
— Вы дрожите? — удивился бразилец. — Неужели вам холодно?
— Нет, сэр, скорее, наоборот. По-моему, у меня начинается жар. Я отвратительно себя чувствую.
14
Мое притворное недомогание послужило толчком к досрочному завершению ужина. Гости начали разъезжаться, но братец мой так напился, что не смог встать из-за стола. Бартоломе и мне предлагал остаться на ночь, но я настояла, чтобы Томас отвез меня домой. Стоя на крыльце в ожидании, пока он подаст экипаж, я раз за разом мысленно переживала все события недавнего застолья. Голова у меня шла кругом, а преследовавшая весь вечер тошнота обострилась до такой степени, что я начала подумывать, уж не захворала ли я всерьез. Возможно, мне не следовало уезжать на ночь глядя, но я не могла заставить себя провести еще несколько часов под крышей этого дома. Бразилец долго меня отговаривал, не хотел отпускать, навязывал услуги своего лекаря, но я наотрез отказалась, заявив, что дома найдется, кому меня подлечить, и что там я поправлюсь намного быстрее. Отвергла я и его предположение послать со мной вооруженную охрану. Сказала, что с Томасом мне ничего не страшно, что мы оба вооружены (я забрала у Джозефа пистолет) и отлично управимся сами.
Я без лишних церемоний попрощалась с хозяевами, ежеминутно сдерживая рвотные позывы, но когда коляска покатила по аллее, мне как-то сразу полегчало. Спазмы прекратились, дрожь прошла, и я немного расслабилась. Огромная луна повисла над горизонтом, озаряя окрестности мертвенно-бледным сиянием. Разжав стиснутые в кулаки пальцы, я с огорчением заметила на правой ладони два больших кровавых пятна. Сначала я подумала, что они от ногтей, но тут же поняла, что вижу рубиновые серьги, которые так и не успела примерить и о которых совершенно забыла.
Я поспешно убрала их в свой поясной кошелек и наклонилась вперед, напряженно вглядываясь в темноту между деревьями по левую сторону аллеи. Мерзкие твари по-прежнему осаждали клетку и с хриплым клекотом дрались между собой за право вонзить клюв в кровоточащую плоть ее узника. Их зловещие черные силуэты на фоне тропической ночи казались порождением мрака из бездонных глубин преисподней. Я приказала Томасу остановить лошадей и взвела курок пистолета. Мой первоначальный замысел заключался в том, чтобы выстрелом в воздух разогнать стервятников, однако, поразмыслив, я поняла, что ничего этим не добьюсь. Не пройдет и нескольких минут, как они снова вернутся к своему кровавому пиршеству. И я изменила решение. Тщательно прицелившись и молясь о том, чтобы пуля не угодила в железные прутья, я нажала на спуск. Вспугнутые громом и вспышкой гарпии [29] в панике заметались над раскачивающейся клеткой, беспорядочно хлопая своими мощными крыльями. Лошади заржали и понесли, а Томас, смертельно напуганный моим безрассудным поступком, еще и добавил им кнута, так что я до сих пор остаюсь в неведении, попала я в цель или промахнулась. Хочется надеяться, что все же попала и тем избавила страдальца от дальнейших мук.
Я не боялась темноты, но пистолет на всякий случай перезарядила. На Ямайке опасно путешествовать по ночам, хотя то же самое можно сказать и об Англии, где даже в наш просвещенный век существует немалый риск повстречать на своем пути шайку разбойников. Но предосторожности оказались излишними, и мы благополучно добрались до плантации. Я попросила Томаса высадить меня у конюшни и дальше пошла пешком. К моему удивлению, в доме не светилось ни одно окно, и на крыльце тоже никого не было. Поскольку мы с братом не собирались оставаться на ночь у соседей, что было обговорено заранее, я рассчитывала увидеть на крыльце Филлис и Минерву, ожидающих нашего приезда. Отсутствие обеих служанок показалось мне в тот момент довольно странным, но почему-то не насторожило, хотя ни та, ни другая прежде ни разу не допускали столь вопиющего пренебрежения своими обязанностями. Я зажгла свечу и отправилась на поиски.
Филлис я обнаружила на кухне. Она сидела за столом, прямая и неподвижная, как статуя скорбящей богородицы. Заметив меня со свечой в руке, Филлис торопливо вскочила и бросилась ко мне, но тут же в ужасе отшатнулась, закатив глаза, как будто увидела привидение. Я машинально ощупала лоб, щеки, подбородок… Господи, ожерелье Бартоломе! Совсем забыла, что оно все еще на мне.
— Что… что такое у вас на шее, мисс? — пролепетала служанка, запинаясь и дрожа от страха.
— Подарок бразильца, — пожала я плечами. — А ты что подумала?
— Что у вас перерезано горло. — Филлис понизила голос до шепота. — Мне на миг показалось, что я вижу смерть у вас за плечами, а вы — это не вы, а ваш призрак.
Все еще вздрагивая, она снова подалась мне навстречу, но не смогла сделать ни шагу и тяжело опустилась обратно на стул. Я привыкла считать Филлис сильной, уверенной в себе женщиной, неутомимой и неукротимой, и подобное проявление слабости с ее стороны не могло меня не встревожить. Поставив подсвечник на стол, я подошла к ней вплотную. Левой рукой она крепко прижимала к груди ворот своего балахона, разорванного и свисающего клочьями на спине и в нескольких местах запятнанного кровью. Филлис попыталась уклониться, стыдясь, вероятно, предстать передо мной в столь неприглядном виде, но я твердо настояла на своем и осмотрела ее с ног до головы.
Я без лишних церемоний попрощалась с хозяевами, ежеминутно сдерживая рвотные позывы, но когда коляска покатила по аллее, мне как-то сразу полегчало. Спазмы прекратились, дрожь прошла, и я немного расслабилась. Огромная луна повисла над горизонтом, озаряя окрестности мертвенно-бледным сиянием. Разжав стиснутые в кулаки пальцы, я с огорчением заметила на правой ладони два больших кровавых пятна. Сначала я подумала, что они от ногтей, но тут же поняла, что вижу рубиновые серьги, которые так и не успела примерить и о которых совершенно забыла.
Я поспешно убрала их в свой поясной кошелек и наклонилась вперед, напряженно вглядываясь в темноту между деревьями по левую сторону аллеи. Мерзкие твари по-прежнему осаждали клетку и с хриплым клекотом дрались между собой за право вонзить клюв в кровоточащую плоть ее узника. Их зловещие черные силуэты на фоне тропической ночи казались порождением мрака из бездонных глубин преисподней. Я приказала Томасу остановить лошадей и взвела курок пистолета. Мой первоначальный замысел заключался в том, чтобы выстрелом в воздух разогнать стервятников, однако, поразмыслив, я поняла, что ничего этим не добьюсь. Не пройдет и нескольких минут, как они снова вернутся к своему кровавому пиршеству. И я изменила решение. Тщательно прицелившись и молясь о том, чтобы пуля не угодила в железные прутья, я нажала на спуск. Вспугнутые громом и вспышкой гарпии [29] в панике заметались над раскачивающейся клеткой, беспорядочно хлопая своими мощными крыльями. Лошади заржали и понесли, а Томас, смертельно напуганный моим безрассудным поступком, еще и добавил им кнута, так что я до сих пор остаюсь в неведении, попала я в цель или промахнулась. Хочется надеяться, что все же попала и тем избавила страдальца от дальнейших мук.
Я не боялась темноты, но пистолет на всякий случай перезарядила. На Ямайке опасно путешествовать по ночам, хотя то же самое можно сказать и об Англии, где даже в наш просвещенный век существует немалый риск повстречать на своем пути шайку разбойников. Но предосторожности оказались излишними, и мы благополучно добрались до плантации. Я попросила Томаса высадить меня у конюшни и дальше пошла пешком. К моему удивлению, в доме не светилось ни одно окно, и на крыльце тоже никого не было. Поскольку мы с братом не собирались оставаться на ночь у соседей, что было обговорено заранее, я рассчитывала увидеть на крыльце Филлис и Минерву, ожидающих нашего приезда. Отсутствие обеих служанок показалось мне в тот момент довольно странным, но почему-то не насторожило, хотя ни та, ни другая прежде ни разу не допускали столь вопиющего пренебрежения своими обязанностями. Я зажгла свечу и отправилась на поиски.
Филлис я обнаружила на кухне. Она сидела за столом, прямая и неподвижная, как статуя скорбящей богородицы. Заметив меня со свечой в руке, Филлис торопливо вскочила и бросилась ко мне, но тут же в ужасе отшатнулась, закатив глаза, как будто увидела привидение. Я машинально ощупала лоб, щеки, подбородок… Господи, ожерелье Бартоломе! Совсем забыла, что оно все еще на мне.
— Что… что такое у вас на шее, мисс? — пролепетала служанка, запинаясь и дрожа от страха.
— Подарок бразильца, — пожала я плечами. — А ты что подумала?
— Что у вас перерезано горло. — Филлис понизила голос до шепота. — Мне на миг показалось, что я вижу смерть у вас за плечами, а вы — это не вы, а ваш призрак.
Все еще вздрагивая, она снова подалась мне навстречу, но не смогла сделать ни шагу и тяжело опустилась обратно на стул. Я привыкла считать Филлис сильной, уверенной в себе женщиной, неутомимой и неукротимой, и подобное проявление слабости с ее стороны не могло меня не встревожить. Поставив подсвечник на стол, я подошла к ней вплотную. Левой рукой она крепко прижимала к груди ворот своего балахона, разорванного и свисающего клочьями на спине и в нескольких местах запятнанного кровью. Филлис попыталась уклониться, стыдясь, вероятно, предстать передо мной в столь неприглядном виде, но я твердо настояла на своем и осмотрела ее с ног до головы.