Роббинс Гарольд. Куда уходит любовь

   – Я подам в суд на эту проклятую газетенку!
   – На каком основании? – насмешливо спросил Джордж Хайден. – Они всего лишь процитировали твою жену.
   Он был прав. Я опустился на стул и взял сигарету.
   – Может быть, если мы изменим название проекта, убрав оттуда мое имя, это поможет.
   – Сомневаюсь, Люк. На всей этой истории в целом уже стоит печать смерти.
   Не отвечая, я закурил. Все мои мечты развеивались в воздухе, как дымок сигареты.
   – Вы должны понять наше положение, Люк, – сказал президент банка. – Мы вложили в ваш проект почти миллион долларов, и должны защищать их. Мы должны потребовать обратно заем.
   – Вы дадите мне возможность обратиться куда-нибудь еще?
   – Конечно, но я сомневаюсь, что вам удастся найти других вкладчиков. Мы обращались примерно в дюжину других банков в надежде, что они возьмут на себя часть займа, но все они ответили отказом. Мы были единственными, готовыми вложить, скажем, сто тысяч долларов.
   Я повернулся к моей теще, которая все время хранила молчание.
   – А вы что думаете? Вы же знаете, что за этим кроется. Мы обанкротились, и ваши триста тысяч долларов превратились в прах.
   Она спокойно посмотрела на меня.
   – Порой очень полезно что-то терять и с самого утра приниматься за дело. Мы могли бы потерять в десять раз больше, пытаясь спастись в безнадежной ситуации.
   Я оглядел всех присутствующих.
   – Не могу поверить, что все может пойти прахом из-за нескольких случайных замечаний.
   Моя теща снова подала голос.
   – Возможно, они прошли бы мимо ушей, если их не высказала твоя жена.
   Ее точка зрения не подлежала сомнению.
   – Не могу не сказать, что вы должны были бы удержать ее от такого поступка, – сказал я.
   – Теперь она выступает как твоя жена, а не как моя дочь. Ты отвечаешь за нее.
   – Она не ребенок! – рассердился я. – Она знает, что говорит!
   – Тем не менее, ты несешь за нее ответственность, – упрямо продолжала настаивать старая леди.
   – Но как я мог остановить ее? Запереть ее в комнате и морить голодом?
   – Слишком поздно говорить о том, что уже свершилось, – кузен Джордж повернулся ко мне. – Я боялся, что будет нечто подобное. Поэтому-то я и хотел, чтобы ты лучше подготовился.
   – Почему надо было ждать? – спросил я. – Сама идея была отличной. И продолжает оставаться такой. Но теперь это совершенно не важно. Все вы изменили свое мнение.
   Встав, я направился к дверям.
   – Люк! – голос тещи остановил меня.
   – Да?
   – Не приходи из-за этого в отчаяние. Я позабочусь, чтобы ты получил обратно свои деньги.
   Я посмотрел на нее.
   – Я отказался взять хоть пенс за дом, который вы нам дали. Я отказался от акций, которые мне предлагали «Хайден и Каррузерс». Почему вы считаете, что сейчас я возьму эту подачку?
   Глаза ее обрели ледяную твердость, но это было все, что она себе позволила – голос у нее не изменился ни на йоту.
   – Не будь идиотом. Рано или поздно все меняется. Я горько усмехнулся.
   – Ваши слова надо понимать, что я всегда могу вернуться к «Хайдену и Каррузерсу», если буду пай-мальчиком и делать то, что мне прикажут?
   Она ничего не ответила, но губы ее стянулись в узкую жесткую линию.
   – Спасибо, но не надо, – с той же горечью продолжал я. – Это не в первый раз, когда я горю в полете, но в первый раз меня подстрелили свои же.
   Я обвел глазами комнату. Все молчали, глядя на меня.
   – Я выживу. Я перенес все, что мне досталось. Переживу и это.
   – Люк! – Голос моей тещи на этот раз был хриплым и гневным. – Если ты сейчас выйдешь через эту дверь, другого шанса у тебя не будет! Могу тебе это обещать!
   Внезапно я почувствовал страшную усталость.
   – Пора нам прекратить морочить голову друг другу, миссис Хайден, – борясь с утомлением, сказал я. – Оба мы знаем, что единственная возможность, которая до сих пор мне предоставлялась, заключалась в том, что я должен был делать лишь то, чего хотите вы с Норой. И должен признать, был идиотом, когда мне показалось, что смогу жить подобным образом!
   Аккуратно закрыв за собой дверь, я направился в бар, где взял выпить. Затем отправился домой сказать Норе, что я думаю обо всем этом. Но к тому времени, когда я явился, она уже улетела в Нью-Йорк.
   Я поднялся в комнату Дани. Она сидела в кроватке, глядя на меня. Подойдя, я поднял ее и крепко прижал к себе. Внезапно я почувствовал, что по щекам у меня бегут слезы. Я прижался губами к ее нежной шейке.
   – Ну вот, моя девочка, – шепнул я, – похоже, что твой старик в самом деле подорвался!
   В тот день, когда ей исполнился годик, я был объявлен банкротом.

15

   Время со скрипом остановилось. Для тебя дни могут идти за днями, но ты все равно будешь чувствовать себя чем-то вроде бестелесного привидения. Люди смотрят сквозь тебя, они тебя не видят. Ты не можешь прикоснуться к ним, так же, как и они к тебе. Словно тебя не существовало и, возможно, так оно и должно было быть, если не одна вещь. Ты слишком много понимаешь.
   Когда сталкиваешься с вероломством, которое стремительно как змея, жалит тебя, то теряешь представление о реальности. Страх – это не просто эмоция, которая поражает тело. Он многолик. Один из его обликов предстает перед тобой, когда ты попадаешься на чью-то ложь. И это ощущение предательства уже не покидает тебя.
   Мать Норы сдержала свое обещание как нельзя лучше. Мое имя было вываляно в грязи, все двери передо мной захлопнулись, и через какое-то время я прекратил всякие попытки. Весь день я проводил с Дани.
   Я смотрел, как она учится ходить по дорожкам парка. Я слышал, как она хохочет в зоопарке и смеется в Клифф-хаусе, когда выбегает на берег в поисках морских львов, которых здесь никогда не бывало. Но больше всего ей нравилось бросать монетки в автомат для ситро в старом Хрустальном Дворце.
   Особенно она любила одну игру. В ней участвовала ферма с животными и фермер, который доит корову, пока его жена кормит цыплят, и мельница крутится себе. Когда ей исполнилось два года, мы играли с ней шесть раз без перерыва.
   Вечерами был неизменный бурбон, с которым уходило горькое ощущение разочарования и потери. По уик-эндам, когда Нора в основном бывала дома, я уезжал в Ла Джоллу и болтался на катере. Это единственное имущество, которое осталось у меня после банкротства, и лишь на его палубе по уик-эндам я чувствовал, что хоть на что-то гожусь. На борту всегда было что делать – красить, драить, крепить. Порой в таких делах пролетали все два дня, и я не вспоминал о выпивке. Но в понедельник вечером, оказавшись дома, я снова прибегал к бутылке.
 
   Человеку, который придумал виски бурбон, необходимо было дать медаль. Шотландское отдает лекарствами, джин – парфюмерией, от ржаной мутит. А у бурбона нежнейший вкус из всех. Он мягок, нежен и прекрасно ложится на душу. Ты никогда не напьешься, если будешь пользоваться бурбоном. Он заливает раны души, и ты снова чувствуешь себя большим и сильным. И легче засыпаешь.
   Но даже бурбон не мог смежить мне глаза. Я по-прежнему слишком много видел и понимал. Как в ту ночь, когда не мог уснуть и в три утра спустился вниз за еще одной бутылкой.
   Нора вошла, когда я был на нижних ступеньках лестницы. Она закрыла за собой двери, и так мы стояли, меряя друг друга глазами, почти как два незнакомца, которые пытаются вызвать в памяти смутные воспоминания.
   Я знал, как выгляжу с взлохмаченными волосами, в мятой пижаме и в небрежно накинутом халате. Далеко не лучшим образом. Особенно с голыми ногами.
   Что же до Норы, то я смотрел на нее, будто увидел ее в первый раз. От нее шел мускусный запах секса. Лицо ее было бледно, а под фиолетовыми глазами лежали нежные голубоватые тени, которые всегда возникали у нее после таких ночей, пока ей не удавалось выспаться. Ей не нужно было говорить о том, что я и так понимал.
   Я не мог выносить всепонимающего выражения ее глаз и повернул обратно. Я не проронил не слова.
   В голосе ее появилась легкая усмешка.
   – Если ты ищешь виски, я сказала Чарльзу отнести ящик с бутылками бурбона в кабинет.
   Я не ответил.
   – Ведь ты же пьешь бурбон, не так ли? Я посмотрел на нее.
   – Да.
   – Так я и думала. – Мимо меня она прошествовала к лестнице. Поднявшись до середины, она повернулась и взглянула на меня. – Не забудь потушить свет, когда пойдешь наверх.
   Войдя в кабинет, я взял бутылку бурбона, и в голове у меня крутились тысячи слов, которые я должен был сказать ей, но промолчал. Злоба и предательство окружали меня, наполняли желудок, и я залил их бурбоном. Я нужен дочери, сказал я себе. Ей нужен кто-то, кого она может любить и кто будет ходить с ней к игровым автоматам, загорать и купаться и делать с ней все, о чем ее мать и не задумывается. Взяв с собой бутылку, я улегся на кровать.
   Я как раз в третий раз приложился к ней, когда услышал, что щелкнул замок в дверях. Я повернулся в сторону ванной. Дверь в нее была открыта. Я решил было встать, но помедлил. Вместо этого я снова потянулся за виски.
   Быстро отпив глоток, я притушил свет. Вытянувшись на постели, я не спал. Я поймал себя на том, что прислушиваюсь к звукам из ее комнаты. Долго ждать мне не пришлось.
   В ванной зажегся свет, упав в мою комнату, когда она вошла в нее. Она стояла в дверях, зная, что я вижу ее нагое тело под ночной рубашкой. Голос у нее был мягок и спокоен:
   – Ты спишь, Люк?
   Не отвечая, я сел на постели.
   – Я открыла двери, – сказала она.
   Я по-прежнему молчал.
   Она подошла к кровати и остановилась, глядя на меня. Затем она резко повела плечами, и ночная рубашка сползла на пол.
   – Когда-то я помню, ты не любил ждать ни секунды. – В голосе ее была легкая тень печали. – Ты все такой же?
   Я взял сигарету и закурил. Руки мои подрагивали. Теперь она не скрывала своего презрения.
   – В свое время ты мне показался настоящим мужчиной. Но теперь я вижу, что ошибалась. Я мужчина куда в большей степени, чем ты. Как только ты снял мундир, ты потерял все, что делало тебя мужчиной.
   Я глубоко затянулся, позволив дыму обжечь мне легкие. Руки мои невольно сжались в кулаки и по ним потек пот.
   – Тебе бы лучше вернуться к себе, Нора, – прохрипел я.
   Она села рядом на постель и взяла мою сигарету. Поднеся ее к губам, она несколько раз торопливо затянулась и вернула ее мне. Я почувствовал слабый вкус губной помады.
   – Может, тебе пойдет на пользу, если я расскажу, чем занималась сегодня вечером.
   – Не лезь ко мне, Нора! – выдавил я.
   Она не обратила внимания на мои слова. Вместо этого она наклонилась ко мне так, что ее лицо почти коснулось моего. Сквозь пижаму я чувствовал ее теплые маленькие груди.
   – Это было только один раз, – поддразнивая меня, шепнула она. – И это было потрясающе. Но ты же меня знаешь. Только один раз – это как китайская кухня. Через час я снова проголодалась!
   Больше я не мог этого вынести. Я схватил ее за плечи и яростно встряхнул. Странное выражение восторга вспыхнуло в ее глазах, и я ощутил теплоту и жадность ее рук, обхвативших меня.
   – Возьми меня!
   – Нора! – вырвалось у меня, когда я почувствовал ее под собой. Все кончилось, не успев начаться. Я лежал слабым; беспомощным и растерянным, глядя, как она поднимает с пола ночную рубашку. Выпрямившись, она с выражением холодного триумфа взглянула на меня.
   – Порой я удивляюсь, чего ради я решила, что ты меня устраиваешь как мужчина, – презрительно сказала она. – Даже мальчишка лучше справляется с этой работой.
   Дверь захлопнулась за ней, и я снова потянулся за бутылкой. Но в этот раз даже бурбон не помог избавиться от тошнотного ощущения в желудке.
 
   Я был в Ла Джолле, когда услышал по радио, что красные пересекли линию границы в Корее. Добравшись до пристани, я накидал мелочи в телефон и дозвонился до Джимми Петерсена в Вашингтоне. Мы вместе летали над Тихим океаном. Он после войны остался в армии и сейчас дослужился до бригадира военно-воздушных сил.
   – Я только что слышал радио, – сказал я, когда он снял трубку. – Нужен ли вам толковый специалист?
   – Конечно, но только теперь у нас реактивные самолеты. Тебе придется пройти переподготовку, и я не уверен, что смогу дать тебе прежнее звание.
   – Черт с ним, со званием. Когда мне прибыть? Он засмеялся.
   – Завтра утром свяжись в Пресидио с Биллом Килианом. К тому времени я уже кое-что для тебя сделаю.
   – Я буду у него с первыми же петухами, Пит. Спасибо.
   – Возможно, ты и не поблагодаришь меня, когда выяснишь, что снова стал капитаном.
   – Генерал, я буду благодарить тебя, если ты меня возьмешь и рядовым!
   Я вернулся на катер, где в своей походной кроватке спала Дани. Ей было уже почти три года. Она открыла глаза, когда я поднял ее вместе с кроваткой.
   – Куда мы поедем, папа? – сонно спросила она.
   – Мы должны добраться до дома, радость моя. У папы есть кое-какие дела.
   Она что-то пробормотала и снова заснула.
   Я поставил ее кроватку на заднее сиденье машины и кинул наши вещи в багажник. На моих часах было почти восемь. Если движение на дорогах будет не очень большое, к четырем утра я могу быть в Сан-Франциско.
   Всю дорогу Дани спала, даже не открывая глаз. Дорога была практически пуста. Когда я в половине четвертого отнес Дани в детскую и положил ее в кроватку, в мастерской Норы еще горел свет.
   Я пошел было в свою комнату и тут вспомнил о ней. Я могу все сказать ей и утром, подумал я. Впрочем, поговорить с ней можно и сейчас, поскольку она все равно не спит. Спустившись, я вошел в мастерскую.
   Свет в ней горел, но помещение мастерской было пусто.
   – Нора, – позвал я.
   Из маленькой комнатки рядом с мастерской, я услышал голоса и распахнул дверь в нее. Я хотел было еще раз позвать ее, но у меня перехватило горло.
   Привстав на постели, они в причудливых позах застыли друг у друга в объятиях. Первой опомнилась Нора.
   – Убирайся! – завопила она.
   У меня было ощущение, что голова моя прорезает облака и я смотрю на них с высоты в девять миль. Передо мной предстала классическая развязка драмы, и я разрывался между гневом, который вспыхнул во мне, когда я столь неожиданно столкнулся с истиной, и диким желанием расхохотаться от нелепости всей ситуации. Гнев одержал верх.
   Подойдя к кровати, я схватил мужчину за шиворот и швырнул его на пол. Развернув его, я врезал ему по челюсти. Он вылетел в двери и рухнул на пол, опрокинув какую-то статую. Оба они свалились на пол с грохотом, который мог разбудить и мертвого.
   Я двинулся к нему, но что-то удержало мою руку. Я посмотрел на него. Чувство страха и вины лишило его сил. Он был всего лишь мальчишкой. Рука моя опустилась.
   Придерживая халат, в мастерскую вбежал Чарльз. За его спиной я увидел повара и горничную, заглядывавших в мастерскую.
   Вернувшись в комнатку, я собрал вещи этого мальчишки и швырнул их в мастерскую.
   – Чарльз, – сказал я, – выкини этого маленького подонка отсюда! Закрыв за собой двери, я повернулся к Норе. Лицо ее было бледно от гнева и ненависти.
   – Тебе бы лучше что-нибудь накинуть на себя. А то в таком виде ты выглядишь как двухдолларовая шлюха.
   – Зачем тебе надо было будить слуг? Как теперь я посмотрю им в глаза?
   Я посмотрел на нее. Тот факт, что я поймал ее в постели с другим, ее не волновал. Ее беспокоила лишь реакция прислуги. Я понял, что мне еще учиться и учиться жизни. И внезапно я нашел ответы на все вопросы.
   – Не думаю, что тебе надо из-за этого волноваться, Нора, – с подчеркнутой вежливостью сказал я. – Никто и никогда не заблуждался на твой счет. Кроме меня.
   – Ты никогда мне не верил! Ты слышал сплетни обо мне, и я знала, что ты им верил!
   – Вот тут ты и ошибаешься, Нора. Я никогда не слышал никаких сплетен, да и сейчас их не знаю. Разве тебе не известно, что, как правило, обо всем последним узнает муж?
   – Чего ты от меня ждал? После того, как родилась Дани, ты ко мне даже не подходил!
   Я покачал головой.
   – Не пройдет, Нора. Теперь уже это не годится. Она начала плакать.
   – Я ушел от всего этого. Слезы на меня больше не действуют. Они прекратились так же внезапно, как и начались.
   – Прошу тебя, Люк, – сказала она, поднимаясь с кровати и подходя ко мне. – Ничего подобного больше не будет.
   Я засмеялся.
   – Вот тут ты права. Со мной этого не произойдет. Я уезжаю.
   – Нет, Люк, нет! – Она обхватила меня руками и прижалась ко мне. – Ради тебя я все брошу. Я обещаю!
   – Долго ты этого не вынесешь!
   Я оторвал ее от себя. Глаза ее расширились, и в них стоял испуг.
   – Что ты собираешься делать? Внезапно боль и горечь преисполнили меня.
   – То, что я должен был сделать давным-давно.
   Тыльной стороной ладони я наотмашь ударил ее по лицу и, пролетев через комнату, она свалилась на пол рядом с кроватью. И прежде, чем она поднялась, меня в комнате уже не было.
   Миновав мастерскую, я пошел по коридору. Я видел лица слуг, глядевших на меня. Когда я подошел к лестнице, Чарльз, закрыв входные двери, оказался рядом со мной. Бедный старик не мог поднять на меня глаз.
   Дверь мастерской распахнулась, и Нора голой вылетела в холл.
   – Ты сукин сын! – заорала она. – Я всему миру расскажу, кто ты такой. Ты даже не мужчина. Ты гомосексуалист, извращенец, педрила!
   Я посмотрел на Чарльза.
   – Позаботьтесь о ней, Чарльз. Вызовите врача в случае необходимости.
   Он молча кивнул. Когда я поднимался наверх, она продолжала орать. Миссис Холман встретила меня у дверей встревоженным взглядом.
   – С Дани все в порядке? – спросил я.
   Она кивнула, и лицо ее покрывала бледность.
   Я вошел в детскую. Малышка безмятежно спала, как и полагается детям в ее возрасте. Наклонившись, я поцеловал ее в щечку. Слава Богу, что он дарует сон невинным детям.
 
   В Корее мне сопутствовала та же удача, что и во время войны. Я отлично себя чувствовал на реактивных машинах и успел сделать девять вылетов, сбив два МИГа, прежде чем они достали меня. Когда я вышел из госпиталя, война уже шла к концу, так что я не успел дослужиться до генеральского чина; меня списали по медицинским показаниям и отправили на судне домой.
   В Сан-Франциско меня ждал несколько странный прием. Единственный, кто встретил меня в аэропорту, был судебный исполнитель.
   – Полковник Кэри?
   – Да.
   – Прошу прощения, – сказал он, сунув мне в руки какую-то бумажку и нырнул в толпу, как крыса, за которой гонится терьер.
   Развернув бумагу, я прочел текст. Он был датирован 21 июля 1951 года. Нора Хайден Кэри версус ^[2]Люк Кэри. Заявление о разводе, поданное истицей, миссис Кэри. На основании жестокого обращения, ухода из семьи и оставления без помощи.
   – Добро пожаловать домой, – сказал я себе, засовывая бумагу в карман. Ничего нет лучше, чем возвращение в милый старый дом.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ИСТОРИЯ ЛЮКА
Уик-энд

1

   Поднявшись на лифте из гаража, я посмотрел на часы. К тому времени, когда я вернулся в мотель из суда для несовершеннолетних, было уже полдень. Значит, в Чикаго уже два часа. Элизабет ждет моего звонка.
   Внезапно у меня стали дрожать руки. Мне нужно было выпить. Я вышел из лифта в главном холле и подошел к бару, где заказал порцию «Джека Даниэлса». Всего одну. Наскоро проглотив ее, я поднялся к себе в номер.
   Бросив куртку на стул, я присел на постели и набрал номер. Ожидая связи, я распустил галстук, и ничком растянулся на постели.
   Тепло ее голоса донеслось до меня и через расстояние.
   – Привет.
   – Элизабет, – сказал я.
   – Люк? – В голосе ее было нескрываемое облегчение. – С тобой все в порядке?
   Я с трудом мог говорить.
   – Я в полном порядке.
   – Так плохо? – тихо спросила она.
   – Достаточно. Ничего не изменилось. – Я достал пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки. – Нора по-прежнему ненавидит меня.
   – Но ты же ведь и не предполагал, что она может измениться, не так ли?
   Я закурил.
   – В общем-то нет. Только…
   – Только что?
   – Я бы хотел, чтобы в моей власти было что-то сделать. Дать Дани знать, как я хочу помочь ей.
   – Но ведь ты же с ней, верно?
   – Да, но…
   – И пусть тебя это не беспокоит, – тихо сказала она. – Дани все понимает. Самое главное, что она не чувствует себя одинокой.
   Эти ее слова помогли мне немного прийти в себя.
   – А как ты? Ты не чувствуешь себя одинокой?
   Она засмеялась.
   – Я не одна. Наш маленький приятель составляет мне компанию.
   – Как бы я хотел, чтобы ты была здесь.
   – Возможно, еще будет время. Ты отлично справишься и без меня.
   – Я люблю тебя, – сказал я.
   – И я люблю тебя, Люк. В следующий раз закажи разговор за мой счет. До первого числа мы не получим никаких счетов.
   – Хорошо, дорогая.
   – Будь здоров, Люк.
   Я положил трубку. Мне стало как-то легче. Отпустило напряжение. Элизабет всегда оказывала на меня такое воздействие. Рядом с ней все шло куда лучше. Закрыв глаза, я припомнил, как она появилась на судне. В первый раз. Когда я по договору обслуживал ее с боссом.
   Мы пришвартовались в Санта Монике, и старик взял машину до Лос-Анжелеса. Элизабет осталась на судне. Старик сказал ей, что на уик-энд она свободна.
   В то время мы обращались друг к другу уже по имени, и после того, как старик сел в такси, я повернулся к Элизабет.
   – У меня тут есть приятель, который может приютить меня на ночь, если вы этого желаете.
   – Вам так будет удобно, Люк? – В голосе ее совершенно не было наигранного кокетства.
   – Я просто выполняю обязанности джентльмена.
   – Не сомневаюсь. – Она внимательно посмотрела на меня своими ясными голубыми глазами. – Если бы я хоть немного сомневалась в вас, я бы не согласилась остаться на судне.
   – Столь любезные слова заставляют меня пригласить вас на обед, – сказал я.
   – Только в том случае, если вы позволите мне заплатить за себя. – Ну-ну. На этот уик-энд вы моя гостья.
   – Но это нечестно. Ваш гонорар заметно уменьшится.
   – Это уже моя головная боль, – настаивал я.
   Она увидела выражение моего лица и взяла меня за руку.
   – Если это так важно для вас… Но почему?
   – В свое время у меня была жена, которая подчеркивала, что она оплачивает все счета. И больше я не хочу.
   Она быстро убрала руку.
   – Понимаю, – сказала она. – Ну, надеюсь, вы выдержите. У нас, у шведов, отличный аппетит.
   Мы пошли в рыбный ресторанчик на Кост-Хайуэй между Малибу и Санта Моникой, и она подтвердила, что не бросает слов на ветер. Даже я оказался не в состоянии справиться со своей порцией, а она вычистила всю тарелку. Затем мы сидели за кофе, глядя сквозь широкие окна на волны прибоя, набегавшие на берег, и болтали. С ней было по-настоящему легко, и вечер прошел незаметно, когда к одиннадцати часам мы добрались до судна.
   – Я еле держусь на ногах, – вздохнула она, когда мы вышли на пирс. – Наверно, я просто не привыкла к морскому воздуху.
   – Да, он может сшибить с ног. – Я посмотрел на нее в желтоватом свете единственного фонаря на краю пирса. – Но привыкнете. Если вы не против, я хотел бы спуститься на пляж. Я должен встретить там приятеля.
   Она как-то странно посмотрела на меня и кивнула.
   – Валяйте. И спасибо за обед. Я усмехнулся ей.
   – Я старался показать себя с лучшей стороны. Завтра вечером мы все сделаем, как полагается. Мягкий свет, белые скатерти, музыка.
   – Спасибо за предупреждение. Я буду поститься весь день. – Она спрыгнула на палубу катера и исчезла в кубрике.
   Подождав несколько секунд, я повернулся и спустился с пристани. Зайдя в первый же бар, который мы миновали по дороге сюда, я назвал по имени своего приятеля – «Джека Даниэлса».
   Набрался я основательно, и, должно быть, было уже после трех, когда я доковылял до судна. Я так старался не производить шума, что споткнулся о канат, свернутый на палубе, и с грохотом свалился. Поскольку я был слишком усталым, чтобы добираться до кубрика, то решил прикорнуть тут же, где приземлился.
   Утром я проснулся от аромата кофе и запаха жарящегося бекона. И лишь приподнявшись, я увидел, что лежу на своей койке и на мне нет ничего, кроме трусиков. Я крепко растер руками лицо. Каким образом я тут очутился?
   Элизабет, должно быть, услышала, что я проснулся, потому что, оставив камбуз, она принесла мне стакан томатного сока.
   – Вот, выпейте это.
   Я с сомнением посмотрел на нее.
   – Выпейте. И голова сразу же прояснится.
   Невольно я сделал глоток. Она была права. Прояснилась не только голова, но и зубы, глотка, пищевод – словом, все.
   – Ух! – выдохнул я. – Что это такое? Динамит? Она расхохоталась.
   – Старое шведское средство от похмелья. Томатный сок, перец, уорчестерский соус, острое мексиканское снадобье табаско и немного водки. Как говаривал мой отец, эта штука или пришибает вас на месте или вылечит.
   – Ваш отец был прав. Бьет насмерть. Где вы раздобыли водку?
   – Там же, где вы вечером встречались со своим приятелем. Я предположила, что это где-то неподалеку, верно?
   Я кивнул.
   – У вашего дружка довольно тяжелая рука.
   – Я несколько не в форме, – защищаясь, сказал я. – Я уже четыре дня практически капли в рот не брал. Как вы дотащили меня до койни?
   – С вами-то сложностей не было. Мой отец был ростом в шесть футов четыре дюйма и весил двести тридцать фунтов – и то я его дотаскивала. Вчера я чувствовала себя как в добрые старые времена. – Она взяла у меня пустой стакан. – Проголодались?