Страница:
Через два дня я услышал стук в двери каюты. Вывалившись из койки, я побрел открывать двери. Рывком распахнув их, я на мгновение почувствовал боль в глазах от открывшегося передо мной вида: режущая синева неба, солнце, белое платье и золотистые волосы стоящей в дверях девушки. Несколько секунд я моргал ресницами, пока не привыкнул к свету.
Девушка заговорила, и голос у нее был низким и теплым.
– В лавочке, где продают наживку, мне сказали, что ваше судно можно нанять.
Я продолжал моргать. К тому количеству виски, что я влил в себя, не хватало только этого слепящего света.
– Вы капитан? – спросила она.
Жжение в глазах, наконец, прекратилось, и, прищурившись, я посмотрел на нее. Ее вид вполне соответствовал голосу. Синие глаза, загорелая кожа, большой веселый рот и высокие скулы.
– И плюс к тому вся команда. Заходите и выпьем.
Рука, которая опиралась на мою, когда мы спускались по узкому трапу, была сильной и твердой. В каюте она с любопытством огляделась. Хотя тут нечем было любоваться. Разворошенная койка и пустые бутылки из-под виски. Но она ни слова не сказала.
– Простите мне этот беспорядок, – пробормотал я. – Но в перерывах, когда меня не нанимают, я пью.
У глаз ее появились морщинки-смешинки.
– Точно как мой отец. Я взглянул на нее.
– Его тоже нанимали? Она покачала головой.
– Он был капитаном буксира на Ист-ривер в Нью-Йорке. И в перерывах любил основательно приложиться к бутылочке.
– Во время работы не пью, – уточнил я.
– Он тоже. Он был лучшим капитаном буксира в Нью-Йорке.
Я смахнул со стола и поставил пару чистых стаканов. Затем вытащил бутылку бурбона.
– Могу предложить только воды. Льда нет.
– Прекрасное виски, – кивнула она. – Разбавлять его не стоит.
Я налил стакан до половинной отметки. Она выпила виски одним махом, словно воду. Эта девушка явно моей группы крови.
– А теперь к делу, – сказала она, ставя стакан.
– Пятьдесят долларов в день. Отход в пять утра, возвращение в четыре пополудни. Не больше четырех пассажиров.
– Сколько за неделю? Мы хотели бы пойти в Лос-Анджелес, провести там уик-энд и вернуться.
– Мы? – переспросил я. – Сколько вас?
– Только двое. Мой босс и я. Я посмотрел на нее.
– На судне только одна каюта. Конечно, если придется, я могу расположиться и на палубе.
– Вам не придется, – рассмеялась она.
– Трудно поверить, – буркнул я. – Что, у вашего парня что-то не в порядке?
Она снова рассмеялась.
– С ним все в порядке. Ему семьдесят один год, и он относится ко мне, как к дочери.
– Тогда чего ради вам нанимать судно?
– Он строитель из Феникса. У него кое-какие дела здесь и неподалеку от Лос-Анджелеса. Так как он давно уже не видел ничего кроме песка и щебня, то подумал, что неплохо было бы подышать соленым морским воздухом и даже, может быть, немного порыбачить.
– Здесь ему ничего не выловить. Не то время года. Вся рыба ушла к Мексике.
– Его это не волнует.
– С кормежкой? – уточнил я.
– Кроме уик-энда.
– Пять сотен не покажется вам слишком много?
– Четыре звучит несколько лучше.
– Ваша взяла, – сказал я, поднимаясь. – Когда вы хотите отчалить?
– Завтра утром. В восемь. Идет? Аванс вам нужен? Я ухмыльнулся.
– У вас такое честное лицо, мисс…
– Андерсен. Элизабет Андерсен.
Она тоже встала. Набежавшая волна от прошедшего судна качнула яхту, и девушка ухватилась за меня рукой, чтобы удержаться на ногах, затем кивнула и стала подниматься по трапу.
– Кстати, мисс Андерсен, – крикнул я ей вслед, – какой сегодня день?
Она засмеялась. Смех у нее был тоже мягкий и теплый.
– Точно как мой отец. Он всегда первым делом задавал тот же вопрос, когда приходил в себя. Среда.
– О, конечно.
Я смотрел, как она шла по пирсу к своей машине. Повернувшись, она помахала мне, а затем, сев в кабину, двинула с места. Я вернулся в каюту и начал прибираться.
Вот так я ее и встретил. И прошло не меньше года, прежде чем мы поженились.
– Чему ты улыбаешься? – спросила Элизабет.
Я сразу же вернулся в сегодняшний день и, потянувшись через стол, взял ее за руку.
– Я вспоминал, как ты выглядела, когда мы встретились, – сказал я. – Белокурая богиня из золота и слоновой кости.
Засмеявшись, она снова отпила «Манхеттен».
– Теперь-то я не похожа на белокурую богиню.
Я махнул официанту, чтобы он принес еще две порции.
– Ты для меня все такая же. Лицо ее внезапно посерьезнело.
– Не жалеешь, что женился на мне?
– Не говори глупостей. С чего бы мне жалеть? – покачал я головой.
– Не ругаешь меня за то, что произошло? За Дани, я имею в виду?
– Нет, я не ругаю тебя. Я сам ничего не мог сделать, чтобы предотвратить ход событий. Теперь я это понимаю.
– В свое время ты так не думал.
– Я был дураком, – признался я. – Я использовал Дани как костыль.
Официант принес заказ. Когда ждешь самолет, время тянется нестерпимо медленно. Может, тобой уже владеет чувство, что все должно лететь, как на крыльях самолета, покрывающего шестьсот миль в час. Но пока ноги твои на земле, ничего не меняется, не считая наслаждения внутри тебя, которое медленно утекает куда-то.
Этим утром – или, точнее, вчера утром – я ничего такого не чувствовал. Когда я вылез из машины рядом с каркасом дома, с озера дул теплый ветер. Сегодня закончится монтаж конструкции последнего дома в этом квартале, и я был уверен, что мы, не снижая темпов, начнем очередную группу домов. Стояла такая погода, что я не сомневался – до начала пасмурных дней мы успеем закончить все, что намечали. И тогда зимой успеем завершить все отделочные работы.
Я зашел в трейлер, который служил нам прорабской и просмотрел бумаги. Все шло точно по расписанию. Этой работой я буду занят до декабря. К тому времени ребенок уже подрастет и мы сможем двинуться на юг. Дэвис как раз начинает новый проект на окраине Дайтоны, и есть все шансы, что я буду вести эти работы как старший прораб.
Нора всегда считала, что я должен стать архитектором, но я так и не стал им. Чтобы у меня был офис и секретарша, и клиенты не давали бы мне покоя, клиенты, которые хотели, чтобы у них в кухне стояли золотые краны и телефоны в туалете, – нет уж, увольте.
Вместо этого я в рабочей рубашке и джинсах весь день мотался по грязи, возводя дома, которые шли по десять, двенадцать, пятнадцать кусков. Дома были без особых изысков, но за такие деньги вполне приличными. Дома, в которых могут жить люди. Люди, которые в них нуждались. Нормальные люди, а не психопаты, которые хотели иметь дом, чтобы пускать пыль друзьям в глаза.
Чувствовал я себя отлично. К тому же я приносил пользу. Я что-то делал. То, что мне хотелось делать. То, ради чего стоило кончать колледж и готовиться к карьере архитектора, прежде чем пришлось идти на войну.
Я уже собирался на свой первый утренний обход, когда в трейлер зашел Сэм Брейди. Сэм был боссом, который строил все эти дома. Я улыбнулся ему.
– Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мы кончаем монтаж последнего каркаса.
Он не улыбнулся мне в ответ. У меня появилось чувство, что грядет какая-то неприятность.
– Эй, что случилось? Ты что, не получил денег на следующий квартал?
– Деньги я получил.
– Тогда выше нос. Мы пустим их в дело до первого снегопада. И следующей весной ты будешь прогуливаться с карманами, набитыми тысячедолларовыми банкнотами.
– Не в этом дело, Люк. Мне очень жаль, но придется расстаться.
– Ты с ума сошел, – сказал я, не веря своим ушам. – Кто же будет заканчивать этот дом для тебя?
– У ипотечной компании уже есть человек. – Он посмотрел на меня. – Они оставят только часть из того, что мы делаем, Люк. И людей, и денег. – Он выудил из кармана сигарету и неловко прикурил ее. – Мне очень жаль, Люк.
– Жаль? – переспросил я, тоже закуривая. – Ты несешь сущую чушь. И как, по-твоему, я должен себя чувствовать?
– Ты что-нибудь слышал раньше об этих планах Дэвиса?
Я покачал головой.
– Ни слова.
– Он их уже разворачивает.
Я молча затянулся.
– Слушай, если это только вопрос времени, я мог бы сунуть тебя в одну из компаний.
– Нет, спасибо, – сказал я. – Меня это не устраивает, что ты отлично знаешь, Сэм.
Он кивнул. Он все понимал. Если я свяжусь с той компанией, в стране не будет подрядчика, который не повернулся бы ко мне спиной. Вести разносятся быстро.
Выпустив клуб дыма, я раздавил окурок о поднос.
– Закончу дела и займусь своими проблемами.
– Новый человек появится днем.
Я понял намек.
– Тогда я пойду на ленч.
Кивнув, он вручил мне конверт с деньгами и вышел. Проводив его взглядом, я стал выгребать свои пожитки из ящиков старого обшарпанного стола.
Домой я идти не мог. Вместо этого направился в бар и посмотрел как «Красные» завершили Серию. Я воздерживался от виски, ограничившись пятнадцатицентовым пивом. Как раз, когда я в пятый раз вернулся из туалета, Марис взял длинный мяч.
Буфетчик вытер стойку передо мной.
– Неудачники, – сказал он, глядя из-за плеча на экран. – Вот кто они такие. И родились неудачниками. Смело могут выходить в отставку.
Я бросил мелочь на стойку и вышел. Не имеет смысла дальше тянуть. Рано или поздно придется сказать Элизабет.
На самом деле все оказалось легче, чем я предполагал. Я думаю, что она обо всем догадалась в ту же минуту, когда я непривычно рано вернулся с работы. Пока я ей рассказывал, она не проговорила ни слова, а копошилась с духовкой, закладывая в нее кусок мяса.
Я стоял, ожидая какой-то реакции с ее стороны. Я не знал, что она скажет. Пусть говорит хоть что-нибудь. Она может разозлиться. Вместо этого она поступила как настоящая женщина.
– Тебе бы лучше пойти к себе и залезть под душ, – спокойно повернулась она ко мне.
4
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Девушка заговорила, и голос у нее был низким и теплым.
– В лавочке, где продают наживку, мне сказали, что ваше судно можно нанять.
Я продолжал моргать. К тому количеству виски, что я влил в себя, не хватало только этого слепящего света.
– Вы капитан? – спросила она.
Жжение в глазах, наконец, прекратилось, и, прищурившись, я посмотрел на нее. Ее вид вполне соответствовал голосу. Синие глаза, загорелая кожа, большой веселый рот и высокие скулы.
– И плюс к тому вся команда. Заходите и выпьем.
Рука, которая опиралась на мою, когда мы спускались по узкому трапу, была сильной и твердой. В каюте она с любопытством огляделась. Хотя тут нечем было любоваться. Разворошенная койка и пустые бутылки из-под виски. Но она ни слова не сказала.
– Простите мне этот беспорядок, – пробормотал я. – Но в перерывах, когда меня не нанимают, я пью.
У глаз ее появились морщинки-смешинки.
– Точно как мой отец. Я взглянул на нее.
– Его тоже нанимали? Она покачала головой.
– Он был капитаном буксира на Ист-ривер в Нью-Йорке. И в перерывах любил основательно приложиться к бутылочке.
– Во время работы не пью, – уточнил я.
– Он тоже. Он был лучшим капитаном буксира в Нью-Йорке.
Я смахнул со стола и поставил пару чистых стаканов. Затем вытащил бутылку бурбона.
– Могу предложить только воды. Льда нет.
– Прекрасное виски, – кивнула она. – Разбавлять его не стоит.
Я налил стакан до половинной отметки. Она выпила виски одним махом, словно воду. Эта девушка явно моей группы крови.
– А теперь к делу, – сказала она, ставя стакан.
– Пятьдесят долларов в день. Отход в пять утра, возвращение в четыре пополудни. Не больше четырех пассажиров.
– Сколько за неделю? Мы хотели бы пойти в Лос-Анджелес, провести там уик-энд и вернуться.
– Мы? – переспросил я. – Сколько вас?
– Только двое. Мой босс и я. Я посмотрел на нее.
– На судне только одна каюта. Конечно, если придется, я могу расположиться и на палубе.
– Вам не придется, – рассмеялась она.
– Трудно поверить, – буркнул я. – Что, у вашего парня что-то не в порядке?
Она снова рассмеялась.
– С ним все в порядке. Ему семьдесят один год, и он относится ко мне, как к дочери.
– Тогда чего ради вам нанимать судно?
– Он строитель из Феникса. У него кое-какие дела здесь и неподалеку от Лос-Анджелеса. Так как он давно уже не видел ничего кроме песка и щебня, то подумал, что неплохо было бы подышать соленым морским воздухом и даже, может быть, немного порыбачить.
– Здесь ему ничего не выловить. Не то время года. Вся рыба ушла к Мексике.
– Его это не волнует.
– С кормежкой? – уточнил я.
– Кроме уик-энда.
– Пять сотен не покажется вам слишком много?
– Четыре звучит несколько лучше.
– Ваша взяла, – сказал я, поднимаясь. – Когда вы хотите отчалить?
– Завтра утром. В восемь. Идет? Аванс вам нужен? Я ухмыльнулся.
– У вас такое честное лицо, мисс…
– Андерсен. Элизабет Андерсен.
Она тоже встала. Набежавшая волна от прошедшего судна качнула яхту, и девушка ухватилась за меня рукой, чтобы удержаться на ногах, затем кивнула и стала подниматься по трапу.
– Кстати, мисс Андерсен, – крикнул я ей вслед, – какой сегодня день?
Она засмеялась. Смех у нее был тоже мягкий и теплый.
– Точно как мой отец. Он всегда первым делом задавал тот же вопрос, когда приходил в себя. Среда.
– О, конечно.
Я смотрел, как она шла по пирсу к своей машине. Повернувшись, она помахала мне, а затем, сев в кабину, двинула с места. Я вернулся в каюту и начал прибираться.
Вот так я ее и встретил. И прошло не меньше года, прежде чем мы поженились.
– Чему ты улыбаешься? – спросила Элизабет.
Я сразу же вернулся в сегодняшний день и, потянувшись через стол, взял ее за руку.
– Я вспоминал, как ты выглядела, когда мы встретились, – сказал я. – Белокурая богиня из золота и слоновой кости.
Засмеявшись, она снова отпила «Манхеттен».
– Теперь-то я не похожа на белокурую богиню.
Я махнул официанту, чтобы он принес еще две порции.
– Ты для меня все такая же. Лицо ее внезапно посерьезнело.
– Не жалеешь, что женился на мне?
– Не говори глупостей. С чего бы мне жалеть? – покачал я головой.
– Не ругаешь меня за то, что произошло? За Дани, я имею в виду?
– Нет, я не ругаю тебя. Я сам ничего не мог сделать, чтобы предотвратить ход событий. Теперь я это понимаю.
– В свое время ты так не думал.
– Я был дураком, – признался я. – Я использовал Дани как костыль.
Официант принес заказ. Когда ждешь самолет, время тянется нестерпимо медленно. Может, тобой уже владеет чувство, что все должно лететь, как на крыльях самолета, покрывающего шестьсот миль в час. Но пока ноги твои на земле, ничего не меняется, не считая наслаждения внутри тебя, которое медленно утекает куда-то.
Этим утром – или, точнее, вчера утром – я ничего такого не чувствовал. Когда я вылез из машины рядом с каркасом дома, с озера дул теплый ветер. Сегодня закончится монтаж конструкции последнего дома в этом квартале, и я был уверен, что мы, не снижая темпов, начнем очередную группу домов. Стояла такая погода, что я не сомневался – до начала пасмурных дней мы успеем закончить все, что намечали. И тогда зимой успеем завершить все отделочные работы.
Я зашел в трейлер, который служил нам прорабской и просмотрел бумаги. Все шло точно по расписанию. Этой работой я буду занят до декабря. К тому времени ребенок уже подрастет и мы сможем двинуться на юг. Дэвис как раз начинает новый проект на окраине Дайтоны, и есть все шансы, что я буду вести эти работы как старший прораб.
Нора всегда считала, что я должен стать архитектором, но я так и не стал им. Чтобы у меня был офис и секретарша, и клиенты не давали бы мне покоя, клиенты, которые хотели, чтобы у них в кухне стояли золотые краны и телефоны в туалете, – нет уж, увольте.
Вместо этого я в рабочей рубашке и джинсах весь день мотался по грязи, возводя дома, которые шли по десять, двенадцать, пятнадцать кусков. Дома были без особых изысков, но за такие деньги вполне приличными. Дома, в которых могут жить люди. Люди, которые в них нуждались. Нормальные люди, а не психопаты, которые хотели иметь дом, чтобы пускать пыль друзьям в глаза.
Чувствовал я себя отлично. К тому же я приносил пользу. Я что-то делал. То, что мне хотелось делать. То, ради чего стоило кончать колледж и готовиться к карьере архитектора, прежде чем пришлось идти на войну.
Я уже собирался на свой первый утренний обход, когда в трейлер зашел Сэм Брейди. Сэм был боссом, который строил все эти дома. Я улыбнулся ему.
– Как раз вовремя, чтобы увидеть, как мы кончаем монтаж последнего каркаса.
Он не улыбнулся мне в ответ. У меня появилось чувство, что грядет какая-то неприятность.
– Эй, что случилось? Ты что, не получил денег на следующий квартал?
– Деньги я получил.
– Тогда выше нос. Мы пустим их в дело до первого снегопада. И следующей весной ты будешь прогуливаться с карманами, набитыми тысячедолларовыми банкнотами.
– Не в этом дело, Люк. Мне очень жаль, но придется расстаться.
– Ты с ума сошел, – сказал я, не веря своим ушам. – Кто же будет заканчивать этот дом для тебя?
– У ипотечной компании уже есть человек. – Он посмотрел на меня. – Они оставят только часть из того, что мы делаем, Люк. И людей, и денег. – Он выудил из кармана сигарету и неловко прикурил ее. – Мне очень жаль, Люк.
– Жаль? – переспросил я, тоже закуривая. – Ты несешь сущую чушь. И как, по-твоему, я должен себя чувствовать?
– Ты что-нибудь слышал раньше об этих планах Дэвиса?
Я покачал головой.
– Ни слова.
– Он их уже разворачивает.
Я молча затянулся.
– Слушай, если это только вопрос времени, я мог бы сунуть тебя в одну из компаний.
– Нет, спасибо, – сказал я. – Меня это не устраивает, что ты отлично знаешь, Сэм.
Он кивнул. Он все понимал. Если я свяжусь с той компанией, в стране не будет подрядчика, который не повернулся бы ко мне спиной. Вести разносятся быстро.
Выпустив клуб дыма, я раздавил окурок о поднос.
– Закончу дела и займусь своими проблемами.
– Новый человек появится днем.
Я понял намек.
– Тогда я пойду на ленч.
Кивнув, он вручил мне конверт с деньгами и вышел. Проводив его взглядом, я стал выгребать свои пожитки из ящиков старого обшарпанного стола.
Домой я идти не мог. Вместо этого направился в бар и посмотрел как «Красные» завершили Серию. Я воздерживался от виски, ограничившись пятнадцатицентовым пивом. Как раз, когда я в пятый раз вернулся из туалета, Марис взял длинный мяч.
Буфетчик вытер стойку передо мной.
– Неудачники, – сказал он, глядя из-за плеча на экран. – Вот кто они такие. И родились неудачниками. Смело могут выходить в отставку.
Я бросил мелочь на стойку и вышел. Не имеет смысла дальше тянуть. Рано или поздно придется сказать Элизабет.
На самом деле все оказалось легче, чем я предполагал. Я думаю, что она обо всем догадалась в ту же минуту, когда я непривычно рано вернулся с работы. Пока я ей рассказывал, она не проговорила ни слова, а копошилась с духовкой, закладывая в нее кусок мяса.
Я стоял, ожидая какой-то реакции с ее стороны. Я не знал, что она скажет. Пусть говорит хоть что-нибудь. Она может разозлиться. Вместо этого она поступила как настоящая женщина.
– Тебе бы лучше пойти к себе и залезть под душ, – спокойно повернулась она ко мне.
4
Я уже готов был заказать еще порцию выпивки, как перехватил устремленный на меня взгляд Элизабет. Пришлось переключиться на кофе. Она улыбнулась.
– Вот уж из-за этого переживать тебе больше не придется, – пробурчал я.
– У тебя нет времени возвращаться к выпивке. Тебе понадобится вся сообразительность, если ты собираешься помочь Дани.
– Не представляю, что смогу сделать.
– Должно быть, что-то можешь, – успокоила она меня, – иначе Гордон не просил бы тебя приехать.
– Будем надеяться.
Место отцов в нашем обществе. Даже когда он в годах, и то может пригодиться. Хотя бы сыграть сильного и надежного на телевидении.
Меня снедало беспокойство. Стрелки на больших настенных часах показывали четверть второго. Я уже хотел быть в дороге.
– Не выйти ли нам на свежий воздух?
Элизабет кивнула, я заплатил по счету, и мы вышли. Мы показались на площадке для встречающих, как раз, когда с ревом садился большой реактивный лайнер. Я увидел большое двойное «А» на его борту.
Динамик над нашей головой взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42, из Нью-Йорка, пассажиры выходят через 4-й проход».
– Должно быть, мой самолет, – предположил я.
Его огромное тело лоснилось и блестело. На изящно отогнутых крыльях размещались три огромные турбины. Пока мы смотрели, по трапу стали сходить пассажиры.
– В первый раз я начинаю чувствовать одиночество, – неожиданно сказала Элизабет.
Я посмотрел на нее. В голубоватом флюоресцентном свете, идущем от аэродромных огней, лицо ее казалось бледным. Я взял ее за руку. Она была холодной и неподвижной.
– Я не должен лететь.
– Ты должен, и ты это знаешь. – Глаза у нее были грустными.
– Нора так не считала, – криво усмехнулся я. – Одиннадцать лет назад она сказала, что у меня нет никаких прав.
– И ты в это поверил?
Я не ответил. Вместо этого я вытащил сигарету и закурил. Но Элизабет не собиралась так легко спускать меня с крючка.
– Поверил? – настаивала она, и в голосе ее появилась странная хрипотца.
– Нет, – сказал я, не отрывая глаз от летного поля. С самолета сгружали багаж. – Я не знаю, во что верить. Про себя я был уверен, что с моей дочерью все в порядке. Но порой мне хотелось, чтобы все было так, как сказала Нора. Тогда все было бы куда проще.
– В самом ли деле, Люк? – мягко спросила она. – Неужели это заставило бы тебя забыть годы, которые ты провел с Дани, когда она принадлежала тебе больше, чем кому бы то ни было – даже ее матери?
Снова я почувствовал жжение внутри.
– Оставь это! – хрипло сказал я. – Если даже я ее отец, что хорошего я дал ей? Я не мог заботиться о ней. Я не мог поддержать ее. Я даже не мог защитить девочку от ее же матери!
– Ты можешь любить ее. И ты любил ее в самом деле.
– Да, любил, – горько признал я. – Это очень помогало. Вот и сейчас я могу оказать ей прямо-таки колоссальную помощь… – Я почувствовал, как к горлу у меня поднимается тошнотная спазма. – Я не должен был оставлять ее с Норой!
– Но что ты мог сделать?
– Взять ее и бежать, – сказал я. – Не знаю. Что-нибудь.
– Ты уже пытался.
– Знаю, – пробормотал я. – Я был сломан, и я оказался трусом. Я подумал, что это потребует много денег, тогда как все, в чем Дани нуждалась, была только любовь.
Я повернулся к Элизабет.
– Нора никогда не любила ее. По-настоящему, я имею в виду. Нора была занята своей работой, а Дани была приложением к ней, когда она не была занята своими делами. И если она ей начинала мешать, Нора подкидывала ее бабушке, или же я забирал ее на катер. И ты знаешь кульминацию этой истории? Она покачала головой.
– Дани всегда была очень рада видеть свою мать. Она вечно старалась подражать ей. Нора же с рассеянным видом лишь трепала ее по головке и уходила заниматься своими проблемами. Я не раз видел, как она прибегала ко мне, скрывая огорчение под детским смехом, и мне оставалось лишь утешать ее.
По лицу Элизабет потекли слезы. Она придвинулась ко мне.
– Ты был ее отцом, – тихо шепнула она. – Ты не мог быть ей и матерью. Как бы ты ни пытался.
Динамик над нами снова взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42 на Денвер и Сан-Франциско, посадка через проход номер 4!» Я крепко растер лицо, внезапно почувствовав усталость.
– Это нам.
– Я тоже так думаю, папочка.
Я с удивлением посмотрел на нее. Она в первый раз назвала меня так. Она улыбнулась.
– Тебе придется снова привыкать к этому слову.
– Это будет нетрудно.
Мы двинулись внутрь здания аэропорта.
– Ты дашь мне знать, когда приедешь?
– Я сразу же позвоню тебе из Сан-Франциско. Если тебе нечего будет мне сообщить, сразу же скажи мне об этом. Так мы сэкономим кучу денег.
– О чем я должна тебе сообщать?
Я положил руку ей на живот. Она рассмеялась.
– Не беспокойся. Я не позволю ребенку появиться на свет, пока ты не вернешься.
– Обещаешь?
– Обещаю.
К тому времени, когда мы подошли на посадку, у прохода почти никого не было. Большинство пассажиров уже было на борту. Я поцеловал Элизабет на прощание и вручил контролеру билет.
Взглянув на него, он проштемпелевал его, оторвал верхнюю часть и вернул обратно.
– Прямо и направо, мистер Кэри.
Когда самолет сделал посадку в Денвере, я не вышел размять ноги, как предлагала стюардесса. Я предпочел, оставшись на борту, выпить чашку кофе. Он был крепким, горячим, и я чувствовал, как его тепло наполняет меня, и постепенно отпускает судорога, сжимавшая мышцы желудка.
Шесть лет. Как много прошло времени. И многое могло случиться за эти шесть лет. Ребенок вырос. Теперь она, должно быть, уже молодая леди. Ходит на высоких каблуках и носит короткие юбки. Мажется бледной, почти бесцветной помадой, кладет на глаза синие или зеленоватые тени и закручивает волосы в смешной хвостик на макушке, как артишок, от чего она кажется выше ростом. Она может производить впечатление почти взрослого человека, пока не посмотреть ей в лицо, и тогда становится ясно, как на самом деле она молода.
Как долго тянутся шесть лет в разлуке с домом. Ребенок, которого тебе пришлось оставить, вырос, и на его долю досталось много такого, чего ты ей никогда бы не пожелал. Как и ее матери. Шесть лет, и твой ребенок успел вырасти – чтобы совершить убийство?
Я услышал, как задраивали двери. Зажглись предупредительные надписи на табло. Я затушил в пепельнице сигарету и затянул ремни. Проходившая мимо стюардесса одобрительно кивнула, и занялась остальными пассажирами.
Посмотрел на часы. Половина пятого по чикагскому времени. Я перевел их на два часа назад. Теперь было половина третьего по тихоокеанскому.
Улыбнулся про себя. Как просто! Всего лишь перевести стрелки часов и вот уже у тебя два лишних часа жизни. Подумал, почему, если это так просто, никто не догадался изобрести машину, которая могла бы переводить назад годы.
Тогда я мог бы перевести часы на шесть лет назад, и Даниэль не была бы там, где она сейчас находится. Нет, я перевел бы их на пятнадцать лет назад, в ту ночь, когда она появилась на свет. Я помнил все часы, что провел в больнице. Было как раз то же самое время, и Нору только что подняли из операционной.
– Не оставайтесь слишком долго, – предупредил врач, когда я направился в ее палату. – Она очень утомлена.
– Когда я смогу увидеть ребенка?
– Через десять минут. Постучите в окошко сестричке. Она покажет вам вашего ребенка.
Я вернулся в коридор и закрыл за собой двери.
– Первым делом я хочу видеть ребенка. Нора захочет узнать, как она выглядит. Она рассердится, если я не смогу ей рассказать.
Врач насмешливо посмотрел на меня и пожал плечами. И лишь много времени спустя я узнал, что Нора после родов даже не взглянула на свою дочку.
Когда сестричка, завернув ребенка в простынку, подняла мою малышку, меня качнуло. Я видел ее крохотное красное сморщенное личико, блестящие черные волосики, крохотные пальчики, гневно сжимающиеся в кулачки, и у меня закружилась голова.
Я почувствовал какую-то странную боль внутри и ощутил все страдания, которые испытывает ребенок, являясь на свет, все потрясения, которые за последние несколько часов испытало это крохотное тельце. Я смотрел на нее, и еще до того, как она открыла глазенки и округлила ротик, я уже знал, что она собирается делать. Мы были единым целым, мы существовали на одной и той же волне, мы принадлежали друг другу – она была моя, а я – ее. Мы уже не могли существовать друг без друга. И те слезы, которые она еще не могла пролить, выступили на моих глазах.
Сестра закрыла ее простынкой, и я остался один. В полном одиночестве, словно на пустынном берегу моря в непроглядной ночи. И мне пришлось проморгаться, прежде чем я снова увидел больничный коридор.
Я осторожно постучал в дверь палаты Норы. Нянечка открыла их.
– Теперь я могу увидеть ее? – шепнул я. – Я ее муж.
С той терпимостью во взгляде, с которым тут встречают отцов, она кивнула и отступила в сторону.
– Только недолго.
Я подошел к кровати. Нора казалась спящей, и ее блестящие черные волосы разметались по подушке. Она была бледна, на лице ее читалось утомление, и сейчас она была куда более хрупкой и беспомощной, чем я ее себе представлял. Склонившись к ней, я нежно поцеловал Нору в лоб.
Она не открыла глаз, но губы ее шевельнулись.
– Поднять стяги! Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Я посмотрел на нянечку, стоящую по другую сторону кровати, и улыбнулся. Взяв Нору за руку, лежащую на простыне, я легонько пожал ее.
– Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Теперь уже и нянечка улыбалась.
– Это все пентотал, мистер Кэри, – успокоила она. – И порой больные под его воздействием говорят довольно забавные вещи.
Кивнув, я снова пожал Норе руку.
Странное выражение ужаса исказило ее лицо.
– Не обижай меня, Джон! – хрипло прошептала она. – Я сделаю все, что ты хочешь. Я обещаю. Только не бей меня!
– Нора! – быстро сказал я. – Нора! Это я. Люк.
Внезапно глаза ее открылись.
– Люк! – С лица ее сползла легкая тень страха. – Мне приснился ужасный сон.
Я обнял ее и прижал к себе. Норе вечно снились ужасные сны.
– Все в порядке, Нора, – шепнул я. – Теперь все в порядке.
– Мне снилось, что кто-то ломает мне руку! И я не могла этого вынести. Ты же понимаешь! Только не руки. Без них я ничто!
– Это был только сон, – сказал я. – Всего лишь сон.
Она подняла руки и уставилась на них. Они были длинными, тонкими и изящными. Взглянув на меня, она улыбнулась.
– Ну, не дурочка ли я? Конечно, с ними все в порядке. – Закрыв глаза, она снова погрузилась в дремоту.
– Нора, – шепнул я. – Не хочешь ли ты послушать о ребенке? Это маленькая девочка, чудесная маленькая девочка. Она так похожа на тебя.
Но Нора не пошевелилась. Она уже спала.
Я посмотрел на сестру. Тут было что-то не так. Во всяком случае в книгах все описывалось по-другому.
Наверно, сестра заметила удивленное выражение моего лица, потому что дружелюбно улыбнулась мне.
– Это действие лекарства.
– Да, конечно, – кивнул я и вышел в коридор.
Я смотрел в иллюминатор. Мне показалось, что далеко впереди по курсу было видно сияние, поднимающееся от города. Сан-Франциско.
Нет, перевести часы на пятнадцать лет назад было бы недостаточно. Все равно ничего не удалось бы остановить. Двадцать лет назад все было бы точно так же.
1942-й год. Лето. И потрепанный Р-38, который я пилотировал, летел, подхваченный ветром, пока я не бросил его в огненную воронку, целясь на серо-черный японский линкор. Меня внезапно охватило странное желание. Мне оставалось лишь сбросить бомбы, но мне захотелось не ложиться на обратный курс, а пикировать вслед за ними на палубу линкора и погибнуть в холодном море.
Тогда не было бы ни Воздушной медали, ни Серебряной Звезды, ни Пурпурного Сердца. Тогда, может быть, была бы Почетная Медаль Конгресса, которой был награжден Коллин Келли, который несколько недель спустя так и сделал. И не было бы ни больниц потом, ни поездок в роли героя, ни известности.
Потому что тогда бы меня уже не было, и я не должен был бы лететь в Сан-Франциско, как лечу сейчас. Потому что я был бы мертв, и никогда бы не встретился с Норой и никогда бы Даниэль не появилась на свет.
Почти двадцать лет. А может, и их было бы недостаточно. Я был тогда так молод. И предельно вымотан. На мгновение я закрыл глаза.
Молю тебя, Господи, верни мне время.
– Вот уж из-за этого переживать тебе больше не придется, – пробурчал я.
– У тебя нет времени возвращаться к выпивке. Тебе понадобится вся сообразительность, если ты собираешься помочь Дани.
– Не представляю, что смогу сделать.
– Должно быть, что-то можешь, – успокоила она меня, – иначе Гордон не просил бы тебя приехать.
– Будем надеяться.
Место отцов в нашем обществе. Даже когда он в годах, и то может пригодиться. Хотя бы сыграть сильного и надежного на телевидении.
Меня снедало беспокойство. Стрелки на больших настенных часах показывали четверть второго. Я уже хотел быть в дороге.
– Не выйти ли нам на свежий воздух?
Элизабет кивнула, я заплатил по счету, и мы вышли. Мы показались на площадке для встречающих, как раз, когда с ревом садился большой реактивный лайнер. Я увидел большое двойное «А» на его борту.
Динамик над нашей головой взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42, из Нью-Йорка, пассажиры выходят через 4-й проход».
– Должно быть, мой самолет, – предположил я.
Его огромное тело лоснилось и блестело. На изящно отогнутых крыльях размещались три огромные турбины. Пока мы смотрели, по трапу стали сходить пассажиры.
– В первый раз я начинаю чувствовать одиночество, – неожиданно сказала Элизабет.
Я посмотрел на нее. В голубоватом флюоресцентном свете, идущем от аэродромных огней, лицо ее казалось бледным. Я взял ее за руку. Она была холодной и неподвижной.
– Я не должен лететь.
– Ты должен, и ты это знаешь. – Глаза у нее были грустными.
– Нора так не считала, – криво усмехнулся я. – Одиннадцать лет назад она сказала, что у меня нет никаких прав.
– И ты в это поверил?
Я не ответил. Вместо этого я вытащил сигарету и закурил. Но Элизабет не собиралась так легко спускать меня с крючка.
– Поверил? – настаивала она, и в голосе ее появилась странная хрипотца.
– Нет, – сказал я, не отрывая глаз от летного поля. С самолета сгружали багаж. – Я не знаю, во что верить. Про себя я был уверен, что с моей дочерью все в порядке. Но порой мне хотелось, чтобы все было так, как сказала Нора. Тогда все было бы куда проще.
– В самом ли деле, Люк? – мягко спросила она. – Неужели это заставило бы тебя забыть годы, которые ты провел с Дани, когда она принадлежала тебе больше, чем кому бы то ни было – даже ее матери?
Снова я почувствовал жжение внутри.
– Оставь это! – хрипло сказал я. – Если даже я ее отец, что хорошего я дал ей? Я не мог заботиться о ней. Я не мог поддержать ее. Я даже не мог защитить девочку от ее же матери!
– Ты можешь любить ее. И ты любил ее в самом деле.
– Да, любил, – горько признал я. – Это очень помогало. Вот и сейчас я могу оказать ей прямо-таки колоссальную помощь… – Я почувствовал, как к горлу у меня поднимается тошнотная спазма. – Я не должен был оставлять ее с Норой!
– Но что ты мог сделать?
– Взять ее и бежать, – сказал я. – Не знаю. Что-нибудь.
– Ты уже пытался.
– Знаю, – пробормотал я. – Я был сломан, и я оказался трусом. Я подумал, что это потребует много денег, тогда как все, в чем Дани нуждалась, была только любовь.
Я повернулся к Элизабет.
– Нора никогда не любила ее. По-настоящему, я имею в виду. Нора была занята своей работой, а Дани была приложением к ней, когда она не была занята своими делами. И если она ей начинала мешать, Нора подкидывала ее бабушке, или же я забирал ее на катер. И ты знаешь кульминацию этой истории? Она покачала головой.
– Дани всегда была очень рада видеть свою мать. Она вечно старалась подражать ей. Нора же с рассеянным видом лишь трепала ее по головке и уходила заниматься своими проблемами. Я не раз видел, как она прибегала ко мне, скрывая огорчение под детским смехом, и мне оставалось лишь утешать ее.
По лицу Элизабет потекли слезы. Она придвинулась ко мне.
– Ты был ее отцом, – тихо шепнула она. – Ты не мог быть ей и матерью. Как бы ты ни пытался.
Динамик над нами снова взревел: «Американские Авиалинии, рейс 42 на Денвер и Сан-Франциско, посадка через проход номер 4!» Я крепко растер лицо, внезапно почувствовав усталость.
– Это нам.
– Я тоже так думаю, папочка.
Я с удивлением посмотрел на нее. Она в первый раз назвала меня так. Она улыбнулась.
– Тебе придется снова привыкать к этому слову.
– Это будет нетрудно.
Мы двинулись внутрь здания аэропорта.
– Ты дашь мне знать, когда приедешь?
– Я сразу же позвоню тебе из Сан-Франциско. Если тебе нечего будет мне сообщить, сразу же скажи мне об этом. Так мы сэкономим кучу денег.
– О чем я должна тебе сообщать?
Я положил руку ей на живот. Она рассмеялась.
– Не беспокойся. Я не позволю ребенку появиться на свет, пока ты не вернешься.
– Обещаешь?
– Обещаю.
К тому времени, когда мы подошли на посадку, у прохода почти никого не было. Большинство пассажиров уже было на борту. Я поцеловал Элизабет на прощание и вручил контролеру билет.
Взглянув на него, он проштемпелевал его, оторвал верхнюю часть и вернул обратно.
– Прямо и направо, мистер Кэри.
Когда самолет сделал посадку в Денвере, я не вышел размять ноги, как предлагала стюардесса. Я предпочел, оставшись на борту, выпить чашку кофе. Он был крепким, горячим, и я чувствовал, как его тепло наполняет меня, и постепенно отпускает судорога, сжимавшая мышцы желудка.
Шесть лет. Как много прошло времени. И многое могло случиться за эти шесть лет. Ребенок вырос. Теперь она, должно быть, уже молодая леди. Ходит на высоких каблуках и носит короткие юбки. Мажется бледной, почти бесцветной помадой, кладет на глаза синие или зеленоватые тени и закручивает волосы в смешной хвостик на макушке, как артишок, от чего она кажется выше ростом. Она может производить впечатление почти взрослого человека, пока не посмотреть ей в лицо, и тогда становится ясно, как на самом деле она молода.
Как долго тянутся шесть лет в разлуке с домом. Ребенок, которого тебе пришлось оставить, вырос, и на его долю досталось много такого, чего ты ей никогда бы не пожелал. Как и ее матери. Шесть лет, и твой ребенок успел вырасти – чтобы совершить убийство?
Я услышал, как задраивали двери. Зажглись предупредительные надписи на табло. Я затушил в пепельнице сигарету и затянул ремни. Проходившая мимо стюардесса одобрительно кивнула, и занялась остальными пассажирами.
Посмотрел на часы. Половина пятого по чикагскому времени. Я перевел их на два часа назад. Теперь было половина третьего по тихоокеанскому.
Улыбнулся про себя. Как просто! Всего лишь перевести стрелки часов и вот уже у тебя два лишних часа жизни. Подумал, почему, если это так просто, никто не догадался изобрести машину, которая могла бы переводить назад годы.
Тогда я мог бы перевести часы на шесть лет назад, и Даниэль не была бы там, где она сейчас находится. Нет, я перевел бы их на пятнадцать лет назад, в ту ночь, когда она появилась на свет. Я помнил все часы, что провел в больнице. Было как раз то же самое время, и Нору только что подняли из операционной.
– Не оставайтесь слишком долго, – предупредил врач, когда я направился в ее палату. – Она очень утомлена.
– Когда я смогу увидеть ребенка?
– Через десять минут. Постучите в окошко сестричке. Она покажет вам вашего ребенка.
Я вернулся в коридор и закрыл за собой двери.
– Первым делом я хочу видеть ребенка. Нора захочет узнать, как она выглядит. Она рассердится, если я не смогу ей рассказать.
Врач насмешливо посмотрел на меня и пожал плечами. И лишь много времени спустя я узнал, что Нора после родов даже не взглянула на свою дочку.
Когда сестричка, завернув ребенка в простынку, подняла мою малышку, меня качнуло. Я видел ее крохотное красное сморщенное личико, блестящие черные волосики, крохотные пальчики, гневно сжимающиеся в кулачки, и у меня закружилась голова.
Я почувствовал какую-то странную боль внутри и ощутил все страдания, которые испытывает ребенок, являясь на свет, все потрясения, которые за последние несколько часов испытало это крохотное тельце. Я смотрел на нее, и еще до того, как она открыла глазенки и округлила ротик, я уже знал, что она собирается делать. Мы были единым целым, мы существовали на одной и той же волне, мы принадлежали друг другу – она была моя, а я – ее. Мы уже не могли существовать друг без друга. И те слезы, которые она еще не могла пролить, выступили на моих глазах.
Сестра закрыла ее простынкой, и я остался один. В полном одиночестве, словно на пустынном берегу моря в непроглядной ночи. И мне пришлось проморгаться, прежде чем я снова увидел больничный коридор.
Я осторожно постучал в дверь палаты Норы. Нянечка открыла их.
– Теперь я могу увидеть ее? – шепнул я. – Я ее муж.
С той терпимостью во взгляде, с которым тут встречают отцов, она кивнула и отступила в сторону.
– Только недолго.
Я подошел к кровати. Нора казалась спящей, и ее блестящие черные волосы разметались по подушке. Она была бледна, на лице ее читалось утомление, и сейчас она была куда более хрупкой и беспомощной, чем я ее себе представлял. Склонившись к ней, я нежно поцеловал Нору в лоб.
Она не открыла глаз, но губы ее шевельнулись.
– Поднять стяги! Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Я посмотрел на нянечку, стоящую по другую сторону кровати, и улыбнулся. Взяв Нору за руку, лежащую на простыне, я легонько пожал ее.
– Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Теперь уже и нянечка улыбалась.
– Это все пентотал, мистер Кэри, – успокоила она. – И порой больные под его воздействием говорят довольно забавные вещи.
Кивнув, я снова пожал Норе руку.
Странное выражение ужаса исказило ее лицо.
– Не обижай меня, Джон! – хрипло прошептала она. – Я сделаю все, что ты хочешь. Я обещаю. Только не бей меня!
– Нора! – быстро сказал я. – Нора! Это я. Люк.
Внезапно глаза ее открылись.
– Люк! – С лица ее сползла легкая тень страха. – Мне приснился ужасный сон.
Я обнял ее и прижал к себе. Норе вечно снились ужасные сны.
– Все в порядке, Нора, – шепнул я. – Теперь все в порядке.
– Мне снилось, что кто-то ломает мне руку! И я не могла этого вынести. Ты же понимаешь! Только не руки. Без них я ничто!
– Это был только сон, – сказал я. – Всего лишь сон.
Она подняла руки и уставилась на них. Они были длинными, тонкими и изящными. Взглянув на меня, она улыбнулась.
– Ну, не дурочка ли я? Конечно, с ними все в порядке. – Закрыв глаза, она снова погрузилась в дремоту.
– Нора, – шепнул я. – Не хочешь ли ты послушать о ребенке? Это маленькая девочка, чудесная маленькая девочка. Она так похожа на тебя.
Но Нора не пошевелилась. Она уже спала.
Я посмотрел на сестру. Тут было что-то не так. Во всяком случае в книгах все описывалось по-другому.
Наверно, сестра заметила удивленное выражение моего лица, потому что дружелюбно улыбнулась мне.
– Это действие лекарства.
– Да, конечно, – кивнул я и вышел в коридор.
Я смотрел в иллюминатор. Мне показалось, что далеко впереди по курсу было видно сияние, поднимающееся от города. Сан-Франциско.
Нет, перевести часы на пятнадцать лет назад было бы недостаточно. Все равно ничего не удалось бы остановить. Двадцать лет назад все было бы точно так же.
1942-й год. Лето. И потрепанный Р-38, который я пилотировал, летел, подхваченный ветром, пока я не бросил его в огненную воронку, целясь на серо-черный японский линкор. Меня внезапно охватило странное желание. Мне оставалось лишь сбросить бомбы, но мне захотелось не ложиться на обратный курс, а пикировать вслед за ними на палубу линкора и погибнуть в холодном море.
Тогда не было бы ни Воздушной медали, ни Серебряной Звезды, ни Пурпурного Сердца. Тогда, может быть, была бы Почетная Медаль Конгресса, которой был награжден Коллин Келли, который несколько недель спустя так и сделал. И не было бы ни больниц потом, ни поездок в роли героя, ни известности.
Потому что тогда бы меня уже не было, и я не должен был бы лететь в Сан-Франциско, как лечу сейчас. Потому что я был бы мертв, и никогда бы не встретился с Норой и никогда бы Даниэль не появилась на свет.
Почти двадцать лет. А может, и их было бы недостаточно. Я был тогда так молод. И предельно вымотан. На мгновение я закрыл глаза.
Молю тебя, Господи, верни мне время.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
О НОРЕ
1
Это банальность, но правда. Время сообщает перспективу вещам и явлениям. Когда вы захвачены страстями и эмоциями, то не можете ясно отдавать себе отчет в них, потому что вы, как сорвавшийся лист, которого отчаянно треплют осенние ветра. Но время ползет себе, и случается, что демоны любви и ненависти умирают, оставляя по себе только слабую память, так что можно сквозь замочную скважину взглянуть на свое прошлое и увидеть много того, что тогда было скрыто. Самолет уже описывал широкую дугу над городом, чтобы выйти на глиссаду посадки, и я посмотрел в иллюминатор. Подо мной блистали огни города и жемчужные нити, на которых висели его мосты, и внезапно я почувствовал, как боль и страх, которые возникали во мне, когда я думал о возвращении, исчезли. Трупы их остались в прошлом вместе с остальными демонами, которые когда-то владели мною.
В этот момент я понял, почему Элизабет настаивала, чтобы я поехал, и испытал к ней чувство благодарности. Она нашла способ изгнать мучивших меня демонов, чтобы я, наконец, стал нормальным человеком, свободным от терзаний и чувства вины.
Репортеры были уже наготове со своими камерами, но в этот ранний утренний час они были так же утомлены, как и я. Через несколько минут они меня отпустили. Я обещал, что позже сделаю для них исчерпывающее заявление.
Зайдя в контору «Херца» я взял напрокат самую дешевую машину, которая у них имелась, и, въехав в город, остановился в новом мотеле на Ван-Несс. Комната была маленькая, но удобная, в том стерильном стиле, в котором теперь строят все мотели.
Я снял трубку и позвонил Элизабет. Услышав ее голос, теплый со сна, когда она говорила оператору, что меня нет дома, я захотел поблагодарить ее. Но связь прервалась, прежде, чем я успел вымолвить хоть слово. За окнами занималось утро, я вышел на балкон. К северу, за холмами, в сером тумане я видел вздымающуюся к небу башню Марка Хопкинса. Я попытался всмотреться в то, что было пониже и в нескольких кварталах к западу, надеясь увидеть знакомый белый фасад и крышу из итальянского синего камня. Дом, в котором мне довелось жить. Дом, в котором, скорее всего, и сейчас спит Нора. Спит тем странным сном, полным фантазий, которые она сама и создает.
Откуда-то издалека, прорываясь сквозь туман отупляющего сонного забытья, зазвонил телефон. Нора и слышала его и не слышала. Ей ничего не хотелось. Она еще глубже зарылась лицом в подушки и прижала их к ушам. Но телефон продолжал звонить.
– Рик! Ответь же! – От этой мысли она проснулась. Потому что Рик был мертв.
Перекатившись набок, она тупо посмотрела на аппарат. Теперь его звонки доносились словно бы издалека, и она слышала лишь мягкое жужжание микрофона, который был вделан в изголовье ее кровати. Но она по-прежнему не пошевелилась, чтобы ответить.
Через несколько секунд жужжание смолкло, и дом снова погрузился в тишину. Привстав, она потянулась за сигаретой. Успокоительное, которое врач дал ей предыдущей ночью, продолжало оказывать свое действие, и голова раскалывалась. Закурив, она глубоко затянулась.
В этот момент я понял, почему Элизабет настаивала, чтобы я поехал, и испытал к ней чувство благодарности. Она нашла способ изгнать мучивших меня демонов, чтобы я, наконец, стал нормальным человеком, свободным от терзаний и чувства вины.
Репортеры были уже наготове со своими камерами, но в этот ранний утренний час они были так же утомлены, как и я. Через несколько минут они меня отпустили. Я обещал, что позже сделаю для них исчерпывающее заявление.
Зайдя в контору «Херца» я взял напрокат самую дешевую машину, которая у них имелась, и, въехав в город, остановился в новом мотеле на Ван-Несс. Комната была маленькая, но удобная, в том стерильном стиле, в котором теперь строят все мотели.
Я снял трубку и позвонил Элизабет. Услышав ее голос, теплый со сна, когда она говорила оператору, что меня нет дома, я захотел поблагодарить ее. Но связь прервалась, прежде, чем я успел вымолвить хоть слово. За окнами занималось утро, я вышел на балкон. К северу, за холмами, в сером тумане я видел вздымающуюся к небу башню Марка Хопкинса. Я попытался всмотреться в то, что было пониже и в нескольких кварталах к западу, надеясь увидеть знакомый белый фасад и крышу из итальянского синего камня. Дом, в котором мне довелось жить. Дом, в котором, скорее всего, и сейчас спит Нора. Спит тем странным сном, полным фантазий, которые она сама и создает.
Откуда-то издалека, прорываясь сквозь туман отупляющего сонного забытья, зазвонил телефон. Нора и слышала его и не слышала. Ей ничего не хотелось. Она еще глубже зарылась лицом в подушки и прижала их к ушам. Но телефон продолжал звонить.
– Рик! Ответь же! – От этой мысли она проснулась. Потому что Рик был мертв.
Перекатившись набок, она тупо посмотрела на аппарат. Теперь его звонки доносились словно бы издалека, и она слышала лишь мягкое жужжание микрофона, который был вделан в изголовье ее кровати. Но она по-прежнему не пошевелилась, чтобы ответить.
Через несколько секунд жужжание смолкло, и дом снова погрузился в тишину. Привстав, она потянулась за сигаретой. Успокоительное, которое врач дал ей предыдущей ночью, продолжало оказывать свое действие, и голова раскалывалась. Закурив, она глубоко затянулась.