Страница:
Неуважение к старшему восстановило многих против князя Бориса. Возмутителен был и беззаконный захват власти, наглая, прилюдная узурпация её.
Чтобы усовестить, призвать к порядку зарвавшегося Бориса, святитель Алексий послал в Нижний игумена Троицкой обители Сергия.
Будущий молитвенник и заступник за землю русскую родился в 1324 году в семье ростовских бояр Кирилла и Марии. Родиной его было село Варницы поблизости от Ростова Великого.
С детских лет мечтал он удалиться в пустынь, чтобы отдаться постническим подвигам и молитве.
По кончине отца с матерью он постригся в монахи, ушёл в глухой лес на гору Маковец, где в 1337 году основал Троицкую обитель.
«Не может град укрытися верху горы стоя». (Мф. 5: 14.) Мала была обитель Сергия и невелика церковь Троицы, но слух о высоте молитвенного подвига пустынника пошёл по Руси.
Преподобный Сергий, верный монашеским обетам, жил очень скромно и бедно. Ризу он носил до тех пор, пока уже не было никакой возможности её чинить и штопать. Справедливо полагая, что нет дороже сокровищ, чем чистое сердце, он не собирал богатств земных.
Издалека прибыл в обитель один поселянин, который слышал о преподобном Сергии как о великом пророке и очень хотел его видеть. Миновав святые врата, он спросил, где сейчас игумен.
– Копает землю на огороде, – сказал ему молодой инок.
Поселянин отправился, куда ему показали, и в самом деле на огороде какой-то старик в ветхой, со множеством заплат ризе прилежно работал лопатой.
Поселянин подумал, что над ним подшутили: не может настоятель известного на всю Русь монастыря одеваться в такие обноски.
На колокольне неожиданно ударили в большой колокол, хотя до вечерни ещё далеко. К святым вратам побежали люди, засуетились, громко заговорили. От врат в алой бархатной шапке, в развевающемся, из тонкого зелёного сукна плаще, опоясанный саблей размашисто шагал высокий мужчина с русой курчавой бородкой.
– Кланяйся, невежа, – прошептали на ухо поселянину. – Не видишь, ротозей, сам князь в обитель пожаловал.
А князь, не глядя на сбежавшихся его приветствовать людей, придя на огород, склонил голову под благословение отставившего лопату в сторону старца.
В недоумении смотрел поселянин на эту картину и дивился смирению игумена Сергия.
За высокую духовную жизнь он был удостоен посещения Пречистой Богородицы, за литургией ему прислуживал ангел.
Сергий не искал мирской славы, но имя его было известно всей православной Руси.
Преподобный никогда не садился ни на лошадь, ни на телегу, самые большие расстояния он преодолевал пешком.
Такой человек был послан к буйному Борису суздальскому, чтобы позвать его в Москву для переговоров.
Борис Константинович принадлежал к тому сорту людей, которые приходящих к ним встречают по одёжке. Увидев преподобного в латаном-перелатаном подряснике, в заношенном до крайности шлыке и к тому же с кривой палкой-посохом, он оскорбился и не пустил святого угодника к себе, не то чтобы с ним разговаривать. «Кого они посылают ко мне, какого-то бродягу монаха, да таких в Нижнем пруд пруди, если с каждым разговаривать, некогда княжеством будет управлять», – мог подумать Борис.
Смиренный игумен подождал день, два. Гордыня сжигала князя, лишив его способности трезво мыслить.
Тогда Сергий прибегнул к крайней мере, на которую ещё в Москве его благословил прозорливый святитель Алексий, провидевший, как поведёт себя князь Борис. Преподобный Сергий повелел закрыть все храмы в городе. Церковная жизнь в городе замерла: ни отпеть усопшего, ни окрестить младенца, ни свадьбу сыграть. Князь Борис ярился, понимая, что Сергий оказался сильнее его, но уступать всё равно не хотел. Народ нижегородский роптал, назревал бунт.
Необузданных зверей смиряют силой. Настало время заговорить оружию. Дмитрий Иванович дал Дмитрию Нижегородскому своё войско. Князь Борис в бой вступить не отважился, вышел из городских ворот навстречу подступившему войску с покаянно склонённой головой.
Великий князь Дмитрий мог отправить смутьяна в ссылку на Север, но наказание оказалось мягким, князю Борису позволили удалиться в Городец, где он коротал свои дни.
Так закончился 1364 год, первый натиск на великокняжеский ярлык был отбит. До 1382 года князь Суздальский и нижегородский Дмитрий Константинович останется надёжным союзником Москвы.
Но борьба за ярлык продолжится и будет то полыхать ярким пламенем, то тихо тлеть почти до конца жизни благоверного князя. Будут походы, будут гореть города и литься кровь. Зломудро учинили азиатские пришельцы свой порядок на русской земле.
После 1364 года наступил 1365-й – огнепальный.
Немало было врагов у русских людей в те времена. Но два были самыми страшными и неотвратимыми: монголы и пожары. По многолетней привычке ордынцам, казалось, что и они – порождение природы. Однако если с татарами можно было бороться, как-то договориться, откупиться, то пожар не внимал ни уговорам, ни мольбам. Вспыхивал и брал свою дань без остатка.
Пожары разделялись на рядовые, недостойные упоминания, и великие. О них остались следы в летописях. Таким был и великий московский пожар 1365 года.
Лето стояло жаркое, знойное.
Слово летописцу: «Того же лета бысть сухмень велиа по всей земле и воздух куряшеся и земля горяше».
А вот запись о лете 1371 года: «Того же лета бысть знамение в солнце, места чърны по солнцу аки гвозди, и мгла велика была, яко за едину сажень пред собой не видети; и мнози человеци лицем ударяхуся, разшедшеся, в лице друг друга, а птицы по воздуху не видяху летати, но падаху с воздуха на землю, овии о главы человеком ударяхуся; такоже и звери, не видящее, по селом ходяху и по градом, смешающеся с человеки, медведи, волци, лисици и прочяа звери…бысть же тогда и зной и жар мног, яко устрашитися и въстрепетати людем; реки многи пресохша, и езера, и болота; а лесы и боры горяху, и болота, высохши, горяху, и земля горяше, и бысть страх и трепет на всех человецех. И бысть тогда дороговь хлебная велика и глад велий по всей земле».
Перевод: «В тот год были знаки на солнце: пятна чёрные на нём, как гвозди. И была на земле такая мгла, что за сажень ничего было не видно и люди шли и ударялись лицом друг о друга. Птицам не хватало воздуха, чтобы летать, и они падали замертво на землю, даже ударяясь о головы людей. От такой жары по городам и сёлам ходили звери: медведи, волки, лисицы и прочие. Так был силён жар и зной, что всех людей охватил страх и трепет. Пересохли многие реки, и озёра, и болота, горели леса и боры. И была великая дороговизна хлеба и голод великий по всей земле».
Так, летом 1365-го где-то полыхнуло, поднялся ветер и погнал огненный вал по городу, пожирая жилища бедняков и бояр, не щадя ни Божии храмы, ни княжеские хоромы.
Люди искали спасения в реке. Вихри раскалённого воздуха переносили дымящиеся головни через реку, и полыхать начинало там. Летописец писал, что головни летали по небу, как галки. Кто жил на окраинах, убегали в близлежащие леса, успев прихватить с собой кое-что из пожитков.
Возможно, такие опустошительные пожары послужили выработке такой важной черты нашего характера, как способности не унывать, а сразу после беды (а то и во время её) браться за дело восстановления. Надо продолжать жить, строиться, особенно если пожар случился зимой. В том же пожарном году Москва начала отстраиваться заново.
На Руси долгое время бытовало ремесло рубки домов впрок. Иностранцы, приезжавшие в Московию, пишут, что в Москве была такая площадь – Скородом. На ней специально для погорельцев продавались готовые избы различных размеров. Выбирай на вкус, покупай и ставь себе новый дом.
Нет худа без добра. Применительно к бедствию, постигшему стольный град и жителей, поговорка эта могла бы показаться кощунственной плоской насмешкой, но государственный человек и в бедствии умеет изыскать нечто полезное. Старый дубовый Кремль, построенный ещё Иваном Калитой (1339), обветшал, противопожарная глиняная обмазка местами давно осыпалась, а местами из-за невыносимого жара обваливалась прямо на глазах.
Дмитрий Иванович решил построить новый Кремль, но не деревянный, а каменный.
Слово летописцу: «Тое же зимы князь велики Дмитрей Иванович посоветова со князем Володимером Андреевичем и со своими старейшими бояры ставити град Москву камен, да еже умыслиша, то и сотвориш: тое же убо зимы повезоша камень ко граду».
Размеры работ были огромны. Предстояло разобрать дубовые стены и воздвигнуть каменную стену длиной почти полторы версты. А для этого нужно заготовить блоки из белого камня в каменоломнях села Мячкова, что в двадцати верстах от Москвы, доставить блоки в Москву, а также пережечь громадное количество непригодного для строительства камня на известь. Камень и известь заготавливали летом, в Москву доставляли зимой. Современные исследователи установили, что на доставке блоков и извести одновременно работали четыре с половиной тысячи возчиков, нескончаемая вереница саней тянулась от Мячкова в Москву и обратно. Всего было заготовлено 50 тысяч кубометров белого камня.
Работы начались весной 1367 года. Работали быстро, но качественно. «Кремль был построен так основательно, что местами современные стены и теперь опираются на древний белокаменный фундамент». (Викторов, 33.)
Возведение Кремля в столь короткие сроки тем более поразительно, что «в XII–XIV вв. на Руси не было таких специалистов, которых мы называем архитекторами, геологами, горняками, транспортниками, экономистами. Древний строитель был один во всех лицах… Сейчас нам только остаётся восхищаться технической интуицией древнерусских зодчих, которые из множества слоёв известняков выбрали лишь те… которые обладали достаточной прочностью и морозостойкостью». (Викторов, 17.)
На строительство нужны были немалые деньги. И деньги были. Ханский выход исправно собирался каждый год, но не увозился. В Орде замятня. Куда везти: в Сарай или к Мамаю?
В связи с постройкой московской твердыни вспоминаются нынешние пустопорожние дискуссии о наступательном и оборонительном оружии. Когда войско наступает, тогда оружие (меч, винтовка, танк, самолёт) являются наступательным оружием; когда отступают, тогда наоборот. Даже противопехотные и противотанковые мины в зависимости от обстановки могут способствовать наступлению, а могут крепить оборону. Сугубо оборонительным оружием без всяких оговорок можно считать только крепостные стены. Войско может выйти из крепости в наступление, но сами стены в наступление пойти не могут.
Таким оборонительным оружием и вооружилась Московская Русь. Многие наступательные войны разбились о него. С позором уходил от Кремля спесивый князь Литовский Ольгерд, убрался несолоно хлебавши хан Едигей, когда создатель крепости неодолимой уже давно покоился в сырой земле. Да, Дмитрий Иванович умер в своё время, а оружие его продолжало воевать.
Постройка Кремля была не простой заменой дубовой крепости на каменную, она имела большое политическое значение. Она показывала не только возросшую военную, но и экономическую силу Московского княжества. Кремль показывал зрелость государственного мышления великого князя, его дар предвидения. Забегая вперёд, скажем, что если бы Ольгерд в свой первый поход взял Москву (а без каменного Кремля ему ничто не воспрепятствовало бы в этом), то история нашего государства могла изменить свой ход.
Весть о строительстве Кремля, единственного на северо-востоке Руси, разошлась по всем русским землям, и это поднимало значимость Москвы в глазах многих и многих людей.
Это политическое значение возведения Кремля чутко уловил летописец из враждебного Москве тверского стана.
Слово летописцу: «Того же лета на Москве почали ставит город камен, надеяся на свою великую силу, князи руссьскыи начаша приводити в свою волю, а который почал не повиноваться их воле, на тых почали посягать злобою».
Летописцу ясно, что Кремль возведён не только для защиты Москвы, а именно как оплот московской воинской силы, государственной воли, чтобы привести в свою волю иных князей.
Площадь каменного Кремля 1367 года почти равняется современной, в него не входила лишь северо-восточная оконечность нынешнего кремлёвского треугольника.
Кремль – это символ единения. Как Кремль охватывает своими каменными руками холм, замкнув в себе сокровища и святыни московские, так и великокняжеская власть должна замкнуть, объединить в себе всю Русь, чтобы была она ещё крепче, ещё могучей.
Должно быть, мечталось князю, с новым Кремлём строится и новая Русь.
Строился Кремль, и вместе с ним созидалась новая, семейная жизнь князя. Удивительной видится одновременность этих событий.
Великий князь достиг того возраста, когда юноши в Древней Руси женились. Выбрать невесту для великого князя было вопросом серьёзным, без преувеличения делом государственной важности.
Невесту подыскивали тщательно, взвешивали все «за» и «против». И нашли. Ею оказалась дочь нижегородского князя Дмитрия Константиновича Евдокия.
Как удивительна история! Мог ли двенадцатилетний мальчик, отправляясь в свой первый военный поход на Нижегородское княжество, подумать, что выступает в поход против своего будущего тестя?
Видимо, в этих походах, в приездах Дмитрия в Нижний Новгород мальчик и девочка увидели друг друга. Впрочем, не будем ничего додумывать, досочинять за них, поле для фантазий тут безграничное.
Конечно, Дмитрия женили не только из политических соображений, скорее всего, молодые люди подружились и полюбили друг друга.
Несомненно, династические соображения играли немаловажную роль при заключении этого брака, но всё-таки главным было чувство. Чувство настоящей, прочной любви, которая не кончается со смертью одного из супругов.
Династические браки замышляются с далекоидущими целями, но достигают, как правило, целей самых близких. Примеров в мировой истории тому не счесть. Приведём наиболее близкий нам и по времени, и по последствиям. Брак царя Николая II на принцессе из дармштадтского дома Алисе (в крещении: Александре) не помешал нашим странам сразиться в мировой войне, результатом чего была гибель обеих империй.
Так получилось и с браком Дмитрия Ивановича и Евдокии Дмитриевны. Он послужил установлению добрососедских, родственных отношений между Московским и Нижегородским княжествами. Но в 1382 году он никак не помешал совершиться самому низкому предательству, оплаченному десятками тысяч жизней мирных москвичей.
Слово летописцу: «Тое же зимы (1366 года), месяца генваря в 18 день, женился князь великий Дмитрей Иванович у великаго князя у Дмитреа Констянтиновича у Суздальского и у Новагорода Нижнего, поя дщерь его Евдокею, а свадьба бысть на Коломне».
А в следующем году было завершено строительство нового Кремля. Вокруг него состоялся грандиозный крестный ход, который возглавил митрополит Алексий, кропивший белоснежные стены святой водой. Радостный московский люд во все глаза глядел на своего князя и его молодую княгиню.
Глава пятая
Митрополит Московский Алексий – великий человек как в истории православной Церкви, так и в истории нашего государства. В диптихе русской православной Церкви он почитается наряду с другими московскими святителями так же, как в диптихе Вселенского православия почитаются отцы Церкви: Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст.
Родился он в семье черниговского боярина Фёдора Бяконта, приехавшего на службу к великому князю Московскому Даниилу Александровичу.
Крестным отцом будущего святителя был Иван Калита, а нарекли младенца Елевферием. Раннее детство святителя прошло при дворе великого князя. С младых лет был он погружен в быстротекущий поток дней, где политика властно вмешивалась в повседневную жизнь людей. С детства заботы и тревоги московского княжества и Церкви были близки ему.
Елевферий тянулся к книгам, много читал. «Еще детищем буде, – читаем в его житии, – изучися всей грамоте и в уности сый всем книгам извыче». (Карташов, 307.)
Юношей он постригся в монахи с именем Алексий. Начитанный, смышленый, искусно владевший устным и письменным словом, он был замечен и приближен митрополитом Феогностом, греком по происхождению.
Когда Феогност преставился в селения Небесные, Алексий, уже в сане епископа, отправился в Константинополь для посвящения в митрополиты.
В Царьграде он прожил год. Константинопольский патриарх должен был убедиться, достоин ли кандидат быть митрополитом. Для этого святителю пришлось пройти ряд испытаний, нечто вроде нынешних экзаменов; кроме того, за ним наблюдали, как он ходит, как разговаривает, опытен ли в богословской дискуссии, не теряет ли выдержку, не горячится ли по пустякам, как выстраивает доказательства, как правит службу, произносит проповеди. Не обинуясь, ему дали понять, что патриарх и вся константинопольская церковь отрицательно относятся к тому, чтобы митрополитом в Москве был русский, и поставление Алексия – это случай исключительный.
Такое отношение к русским объяснялось вообще весьма высокомерным обращением византийцев к иноземцам. Как древние римляне, к потомкам которых они себя причисляли, всех невизантийцев они называли варварами. Также в Константинополе с тревогой замечали, что Русь постепенно оправляется после монгольского погрома и московские князья всё чаще задумываются и говорят о национальной русской Церкви, самостоятельной, не зависящей от церкви византийской. Такой ход событий не мог вызвать сочувствие в Константинополе. Империя переживала трудные времена, и перспектива лишиться материальной поддержки Руси её страшила.
Но вот все испытания позади, и 30 июня 1354 года Алексий был возведён в митрополиты.
Ещё при жизни святитель был прославлен как молитвенник и чудотворец.
Возвращаясь из второго путешествия в Константинополь, митрополит со спутниками едва не погиб. Корабль с путешественниками уже почти пересёк Чёрное море, скоро должен был показаться берег, как вдруг налетела страшная буря. Громадные волны швыряли корабль, как ореховую скорлупу, открылась течь, все готовились к смерти. Святитель Алексий в своей каюте-келье молился Господу и дал обет в случае спасения основать монастырь. Господь услышал молитвы святителя, ветер утих, волны улеглись. Все на корабле были ошеломлены свершившимся на их глазах чудом. Должно быть, точно так же были поражены апостолы, когда Господь укротил бурю на Тивериадском море. (Мк. 4:39.)
В ознаменование чудесного спасения святитель Алексий основал вблизи Москвы Спасо-Андроников монастырь.
В те годы Ордой правил хан Джанибек. У него занемогла жена, ханша Тайдула. Она почти совсем перестала видеть. Совсем недавно здоровая женщина уподобилась беспомощному малому ребёнку: куда бы ни захотела она пойти, всюду ей требовался провожатый. Джанибек выписал лучших врачей из далёкого Китая, по его приказу из далёкой страны Саха доставили шамана, славившегося необычайной чудодейственной силой. Шаман прыгал вокруг ханши, бил в бубен, кричал, окуривал больную дымом, но только рассмешил её. Сквозь мутную пелену, застилавшую её глаза, ханше было уморительно смешно видеть его прыжки и ужимки.
Горевавшей Тайдуле однажды приснился сон. К ней подошёл старец с длинной седой бородой, положил ей на голову руку, и она прозрела. Во сне она вспомнила, что старец – это московский владыка Алексий, посетивший хана и ханшу в своём первом путешествии в Византию.
Наутро из орды в Москву помчался гонец.
Не хотелось ехать святителю в Орду, но пришлось. Не тягот пути опасался он, вместе с гонцом прибыл отборный отряд ханских конников сопровождать его. Святителя смущала сама просьба, почти приказ. «Кто я такой, – смиренно размышлял святитель, – чтобы повторить чудо, явленное Самим Господом, исцелившим слепого Вартимея?»
В Орде по молитвам святого угодника Тайдула прозрела. Радости её не было границ. Джанибек с богатыми дарами отпустил святителя в Москву, и, как заметил летописец, «он был очень добр к христианству и при нём была большая льгота земле русской». (Соловьёв, 254.) Исцеление Тайдулы произошло в день чуда архистратига Михаила в Хонех. В память об этом событии святитель Алексий основал в Московском Кремле Чудов монастырь.
Внутренняя и внешняя политическая обстановка сложилась таким образом, что владыка Алексий был вынужден взять на себя помимо креста церковного ещё и крест государственного управления, стать не только церковным, но и государственным деятелем, заботясь о благе не одной Церкви, но всего государства.
Великий князь Симеон, умирая, завещал брату своему Ивану быть в послушании митрополиту Алексию: «слушали бы есте отца нашего владыки Алексия, тако же старых бояр, кто хотел отцю нашему добра и нам».
Через пять лет, прощаясь с жизнью, уже сам Иван Иванович оставлял на попечение владыки всё княжество Московское. Взрослых князей в роду живых не осталось никого, а государство не оставишь без управления. Бояре под княжеской волей честно несут свою службу, но убери держащую их в повиновении волю, то даже у самых благонамеренных и верных зашевелятся мысли о власти.
Святитель Алексий известен как выдающийся иерарх, много сделавший для укрепления и развития Церкви, основатель и возобновитель монастырей (Спасо-Андроникова, Чудова, Симонова и др.), автор духовных сочинений.
Для нас наибольший интерес представляет деятельность святителя как воспитателя будущего национального героя нашего народа Дмитрия Ивановича. Отсвет славы воспитанника падает и на его воспитателя. Не умаляя заслуг святителя Алексия перед церковью и государством, мы всё же вспоминаем о нём в связи с Дмитрием Донским. Так устроилась наша жизнь в ХХ веке, что в современной России святителя Алексия помнит тонкий слой историков церкви и немногочисленный церковный народ, а Дмитрия Донского без преувеличения помнят все.
Непростая задача стояла перед святителем, когда он стал негласным опекуном, а по сути дела, вторым отцом мальчика. Он должен был подготовить его к будущей деятельности правителя, великого князя. Управленческой науки тогда не существовало, учились на опыте предков, и крайне важно, кто стоял рядом с молодым князем, добродетельный наставник или себялюбец. Что будет внушать он несмышлёному княжичу? Будет ли говорить ему о долге перед Богом, княжеством и народом, о первенстве государственных обязанностей перед личной жизнью, о том, что нужно быть милосердным, но немягкотелым, карать врагов государства беспощадной железной рукой, но не казнить человека проштрафившегося, оступившегося, не поддаваться капризу и настроению, в разговоре быть одинаково ровным со всеми: с ближним боярином и рядовым воином.
Мы знаем о плодах деятельности святителя. Он воспитал того, кого и должен был воспитать.
Здесь самое место вернуться к проблеме грамотности великого князя. Так был ли он грамотным или нет? Святитель Алексий, как принято сейчас говорить, был одним из образованнейших людей своего времени. Помимо русского языка, он прекрасно знал греческий язык (его перевод на русский язык Евангелия говорит сам за себя). И вот этот человек, светило учёности, воспитывает молодого великого князя. Он прекрасно знает о его будущности, будущности человека, не только заседающего в боярской думе, не только восседающего на коне, но и обязанного читать множество документов, самому составлять грамоты или читать написанные писцами. Кажется, абсолютно невероятным, что митрополит не приложил даже малейших усилий, чтобы научить мальчика читать и писать. В ту пору в Москве при церквах овладевали грамотой сыновья бояр, а сам великий князь, получается, бил баклуши, гонял голубей на заднем дворе или тешился игрой в свайку? Если самому святителю было недосуг заниматься с князем, он мог обязать заняться этим какого-либо монаха или попа, обладавшего учительным даром. Нет, не мог великий князь при таком наставнике остаться неграмотным.
Несколько лет, пока княжич не подрос, не вошёл в силу, святитель Алексий практически управлял Московским княжеством. «Митрополит прилагал все старания, чтобы сохранить дитя и удержать за ним страну и власть, причём весь предался этому делу». (Карташов, 310.)
Но и потом, будучи самовластным правителем, великий князь не предпринимал важных решений, не посоветовавшись со святителем и с опытными, завоевавшими его доверие боярами.
Чтобы усовестить, призвать к порядку зарвавшегося Бориса, святитель Алексий послал в Нижний игумена Троицкой обители Сергия.
Будущий молитвенник и заступник за землю русскую родился в 1324 году в семье ростовских бояр Кирилла и Марии. Родиной его было село Варницы поблизости от Ростова Великого.
С детских лет мечтал он удалиться в пустынь, чтобы отдаться постническим подвигам и молитве.
По кончине отца с матерью он постригся в монахи, ушёл в глухой лес на гору Маковец, где в 1337 году основал Троицкую обитель.
«Не может град укрытися верху горы стоя». (Мф. 5: 14.) Мала была обитель Сергия и невелика церковь Троицы, но слух о высоте молитвенного подвига пустынника пошёл по Руси.
Преподобный Сергий, верный монашеским обетам, жил очень скромно и бедно. Ризу он носил до тех пор, пока уже не было никакой возможности её чинить и штопать. Справедливо полагая, что нет дороже сокровищ, чем чистое сердце, он не собирал богатств земных.
Издалека прибыл в обитель один поселянин, который слышал о преподобном Сергии как о великом пророке и очень хотел его видеть. Миновав святые врата, он спросил, где сейчас игумен.
– Копает землю на огороде, – сказал ему молодой инок.
Поселянин отправился, куда ему показали, и в самом деле на огороде какой-то старик в ветхой, со множеством заплат ризе прилежно работал лопатой.
Поселянин подумал, что над ним подшутили: не может настоятель известного на всю Русь монастыря одеваться в такие обноски.
На колокольне неожиданно ударили в большой колокол, хотя до вечерни ещё далеко. К святым вратам побежали люди, засуетились, громко заговорили. От врат в алой бархатной шапке, в развевающемся, из тонкого зелёного сукна плаще, опоясанный саблей размашисто шагал высокий мужчина с русой курчавой бородкой.
– Кланяйся, невежа, – прошептали на ухо поселянину. – Не видишь, ротозей, сам князь в обитель пожаловал.
А князь, не глядя на сбежавшихся его приветствовать людей, придя на огород, склонил голову под благословение отставившего лопату в сторону старца.
В недоумении смотрел поселянин на эту картину и дивился смирению игумена Сергия.
За высокую духовную жизнь он был удостоен посещения Пречистой Богородицы, за литургией ему прислуживал ангел.
Сергий не искал мирской славы, но имя его было известно всей православной Руси.
Преподобный никогда не садился ни на лошадь, ни на телегу, самые большие расстояния он преодолевал пешком.
Такой человек был послан к буйному Борису суздальскому, чтобы позвать его в Москву для переговоров.
Борис Константинович принадлежал к тому сорту людей, которые приходящих к ним встречают по одёжке. Увидев преподобного в латаном-перелатаном подряснике, в заношенном до крайности шлыке и к тому же с кривой палкой-посохом, он оскорбился и не пустил святого угодника к себе, не то чтобы с ним разговаривать. «Кого они посылают ко мне, какого-то бродягу монаха, да таких в Нижнем пруд пруди, если с каждым разговаривать, некогда княжеством будет управлять», – мог подумать Борис.
Смиренный игумен подождал день, два. Гордыня сжигала князя, лишив его способности трезво мыслить.
Тогда Сергий прибегнул к крайней мере, на которую ещё в Москве его благословил прозорливый святитель Алексий, провидевший, как поведёт себя князь Борис. Преподобный Сергий повелел закрыть все храмы в городе. Церковная жизнь в городе замерла: ни отпеть усопшего, ни окрестить младенца, ни свадьбу сыграть. Князь Борис ярился, понимая, что Сергий оказался сильнее его, но уступать всё равно не хотел. Народ нижегородский роптал, назревал бунт.
Необузданных зверей смиряют силой. Настало время заговорить оружию. Дмитрий Иванович дал Дмитрию Нижегородскому своё войско. Князь Борис в бой вступить не отважился, вышел из городских ворот навстречу подступившему войску с покаянно склонённой головой.
Великий князь Дмитрий мог отправить смутьяна в ссылку на Север, но наказание оказалось мягким, князю Борису позволили удалиться в Городец, где он коротал свои дни.
Так закончился 1364 год, первый натиск на великокняжеский ярлык был отбит. До 1382 года князь Суздальский и нижегородский Дмитрий Константинович останется надёжным союзником Москвы.
Но борьба за ярлык продолжится и будет то полыхать ярким пламенем, то тихо тлеть почти до конца жизни благоверного князя. Будут походы, будут гореть города и литься кровь. Зломудро учинили азиатские пришельцы свой порядок на русской земле.
После 1364 года наступил 1365-й – огнепальный.
Немало было врагов у русских людей в те времена. Но два были самыми страшными и неотвратимыми: монголы и пожары. По многолетней привычке ордынцам, казалось, что и они – порождение природы. Однако если с татарами можно было бороться, как-то договориться, откупиться, то пожар не внимал ни уговорам, ни мольбам. Вспыхивал и брал свою дань без остатка.
Пожары разделялись на рядовые, недостойные упоминания, и великие. О них остались следы в летописях. Таким был и великий московский пожар 1365 года.
Лето стояло жаркое, знойное.
Слово летописцу: «Того же лета бысть сухмень велиа по всей земле и воздух куряшеся и земля горяше».
А вот запись о лете 1371 года: «Того же лета бысть знамение в солнце, места чърны по солнцу аки гвозди, и мгла велика была, яко за едину сажень пред собой не видети; и мнози человеци лицем ударяхуся, разшедшеся, в лице друг друга, а птицы по воздуху не видяху летати, но падаху с воздуха на землю, овии о главы человеком ударяхуся; такоже и звери, не видящее, по селом ходяху и по градом, смешающеся с человеки, медведи, волци, лисици и прочяа звери…бысть же тогда и зной и жар мног, яко устрашитися и въстрепетати людем; реки многи пресохша, и езера, и болота; а лесы и боры горяху, и болота, высохши, горяху, и земля горяше, и бысть страх и трепет на всех человецех. И бысть тогда дороговь хлебная велика и глад велий по всей земле».
Перевод: «В тот год были знаки на солнце: пятна чёрные на нём, как гвозди. И была на земле такая мгла, что за сажень ничего было не видно и люди шли и ударялись лицом друг о друга. Птицам не хватало воздуха, чтобы летать, и они падали замертво на землю, даже ударяясь о головы людей. От такой жары по городам и сёлам ходили звери: медведи, волки, лисицы и прочие. Так был силён жар и зной, что всех людей охватил страх и трепет. Пересохли многие реки, и озёра, и болота, горели леса и боры. И была великая дороговизна хлеба и голод великий по всей земле».
Так, летом 1365-го где-то полыхнуло, поднялся ветер и погнал огненный вал по городу, пожирая жилища бедняков и бояр, не щадя ни Божии храмы, ни княжеские хоромы.
Люди искали спасения в реке. Вихри раскалённого воздуха переносили дымящиеся головни через реку, и полыхать начинало там. Летописец писал, что головни летали по небу, как галки. Кто жил на окраинах, убегали в близлежащие леса, успев прихватить с собой кое-что из пожитков.
Возможно, такие опустошительные пожары послужили выработке такой важной черты нашего характера, как способности не унывать, а сразу после беды (а то и во время её) браться за дело восстановления. Надо продолжать жить, строиться, особенно если пожар случился зимой. В том же пожарном году Москва начала отстраиваться заново.
На Руси долгое время бытовало ремесло рубки домов впрок. Иностранцы, приезжавшие в Московию, пишут, что в Москве была такая площадь – Скородом. На ней специально для погорельцев продавались готовые избы различных размеров. Выбирай на вкус, покупай и ставь себе новый дом.
Нет худа без добра. Применительно к бедствию, постигшему стольный град и жителей, поговорка эта могла бы показаться кощунственной плоской насмешкой, но государственный человек и в бедствии умеет изыскать нечто полезное. Старый дубовый Кремль, построенный ещё Иваном Калитой (1339), обветшал, противопожарная глиняная обмазка местами давно осыпалась, а местами из-за невыносимого жара обваливалась прямо на глазах.
Дмитрий Иванович решил построить новый Кремль, но не деревянный, а каменный.
Слово летописцу: «Тое же зимы князь велики Дмитрей Иванович посоветова со князем Володимером Андреевичем и со своими старейшими бояры ставити град Москву камен, да еже умыслиша, то и сотвориш: тое же убо зимы повезоша камень ко граду».
Размеры работ были огромны. Предстояло разобрать дубовые стены и воздвигнуть каменную стену длиной почти полторы версты. А для этого нужно заготовить блоки из белого камня в каменоломнях села Мячкова, что в двадцати верстах от Москвы, доставить блоки в Москву, а также пережечь громадное количество непригодного для строительства камня на известь. Камень и известь заготавливали летом, в Москву доставляли зимой. Современные исследователи установили, что на доставке блоков и извести одновременно работали четыре с половиной тысячи возчиков, нескончаемая вереница саней тянулась от Мячкова в Москву и обратно. Всего было заготовлено 50 тысяч кубометров белого камня.
Работы начались весной 1367 года. Работали быстро, но качественно. «Кремль был построен так основательно, что местами современные стены и теперь опираются на древний белокаменный фундамент». (Викторов, 33.)
Возведение Кремля в столь короткие сроки тем более поразительно, что «в XII–XIV вв. на Руси не было таких специалистов, которых мы называем архитекторами, геологами, горняками, транспортниками, экономистами. Древний строитель был один во всех лицах… Сейчас нам только остаётся восхищаться технической интуицией древнерусских зодчих, которые из множества слоёв известняков выбрали лишь те… которые обладали достаточной прочностью и морозостойкостью». (Викторов, 17.)
На строительство нужны были немалые деньги. И деньги были. Ханский выход исправно собирался каждый год, но не увозился. В Орде замятня. Куда везти: в Сарай или к Мамаю?
В связи с постройкой московской твердыни вспоминаются нынешние пустопорожние дискуссии о наступательном и оборонительном оружии. Когда войско наступает, тогда оружие (меч, винтовка, танк, самолёт) являются наступательным оружием; когда отступают, тогда наоборот. Даже противопехотные и противотанковые мины в зависимости от обстановки могут способствовать наступлению, а могут крепить оборону. Сугубо оборонительным оружием без всяких оговорок можно считать только крепостные стены. Войско может выйти из крепости в наступление, но сами стены в наступление пойти не могут.
Таким оборонительным оружием и вооружилась Московская Русь. Многие наступательные войны разбились о него. С позором уходил от Кремля спесивый князь Литовский Ольгерд, убрался несолоно хлебавши хан Едигей, когда создатель крепости неодолимой уже давно покоился в сырой земле. Да, Дмитрий Иванович умер в своё время, а оружие его продолжало воевать.
Постройка Кремля была не простой заменой дубовой крепости на каменную, она имела большое политическое значение. Она показывала не только возросшую военную, но и экономическую силу Московского княжества. Кремль показывал зрелость государственного мышления великого князя, его дар предвидения. Забегая вперёд, скажем, что если бы Ольгерд в свой первый поход взял Москву (а без каменного Кремля ему ничто не воспрепятствовало бы в этом), то история нашего государства могла изменить свой ход.
Весть о строительстве Кремля, единственного на северо-востоке Руси, разошлась по всем русским землям, и это поднимало значимость Москвы в глазах многих и многих людей.
Это политическое значение возведения Кремля чутко уловил летописец из враждебного Москве тверского стана.
Слово летописцу: «Того же лета на Москве почали ставит город камен, надеяся на свою великую силу, князи руссьскыи начаша приводити в свою волю, а который почал не повиноваться их воле, на тых почали посягать злобою».
Летописцу ясно, что Кремль возведён не только для защиты Москвы, а именно как оплот московской воинской силы, государственной воли, чтобы привести в свою волю иных князей.
Площадь каменного Кремля 1367 года почти равняется современной, в него не входила лишь северо-восточная оконечность нынешнего кремлёвского треугольника.
Кремль – это символ единения. Как Кремль охватывает своими каменными руками холм, замкнув в себе сокровища и святыни московские, так и великокняжеская власть должна замкнуть, объединить в себе всю Русь, чтобы была она ещё крепче, ещё могучей.
Должно быть, мечталось князю, с новым Кремлём строится и новая Русь.
Строился Кремль, и вместе с ним созидалась новая, семейная жизнь князя. Удивительной видится одновременность этих событий.
Великий князь достиг того возраста, когда юноши в Древней Руси женились. Выбрать невесту для великого князя было вопросом серьёзным, без преувеличения делом государственной важности.
Невесту подыскивали тщательно, взвешивали все «за» и «против». И нашли. Ею оказалась дочь нижегородского князя Дмитрия Константиновича Евдокия.
Как удивительна история! Мог ли двенадцатилетний мальчик, отправляясь в свой первый военный поход на Нижегородское княжество, подумать, что выступает в поход против своего будущего тестя?
Видимо, в этих походах, в приездах Дмитрия в Нижний Новгород мальчик и девочка увидели друг друга. Впрочем, не будем ничего додумывать, досочинять за них, поле для фантазий тут безграничное.
Конечно, Дмитрия женили не только из политических соображений, скорее всего, молодые люди подружились и полюбили друг друга.
Несомненно, династические соображения играли немаловажную роль при заключении этого брака, но всё-таки главным было чувство. Чувство настоящей, прочной любви, которая не кончается со смертью одного из супругов.
Династические браки замышляются с далекоидущими целями, но достигают, как правило, целей самых близких. Примеров в мировой истории тому не счесть. Приведём наиболее близкий нам и по времени, и по последствиям. Брак царя Николая II на принцессе из дармштадтского дома Алисе (в крещении: Александре) не помешал нашим странам сразиться в мировой войне, результатом чего была гибель обеих империй.
Так получилось и с браком Дмитрия Ивановича и Евдокии Дмитриевны. Он послужил установлению добрососедских, родственных отношений между Московским и Нижегородским княжествами. Но в 1382 году он никак не помешал совершиться самому низкому предательству, оплаченному десятками тысяч жизней мирных москвичей.
Слово летописцу: «Тое же зимы (1366 года), месяца генваря в 18 день, женился князь великий Дмитрей Иванович у великаго князя у Дмитреа Констянтиновича у Суздальского и у Новагорода Нижнего, поя дщерь его Евдокею, а свадьба бысть на Коломне».
А в следующем году было завершено строительство нового Кремля. Вокруг него состоялся грандиозный крестный ход, который возглавил митрополит Алексий, кропивший белоснежные стены святой водой. Радостный московский люд во все глаза глядел на своего князя и его молодую княгиню.
Глава пятая
Святитель
Таков бо нам подобаше архиерей:
преподобен, незлобив, безсквернен,
отлучен от грешник и вышше небес бывый.
Евр. 7:26
Митрополит Московский Алексий – великий человек как в истории православной Церкви, так и в истории нашего государства. В диптихе русской православной Церкви он почитается наряду с другими московскими святителями так же, как в диптихе Вселенского православия почитаются отцы Церкви: Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст.
Родился он в семье черниговского боярина Фёдора Бяконта, приехавшего на службу к великому князю Московскому Даниилу Александровичу.
Крестным отцом будущего святителя был Иван Калита, а нарекли младенца Елевферием. Раннее детство святителя прошло при дворе великого князя. С младых лет был он погружен в быстротекущий поток дней, где политика властно вмешивалась в повседневную жизнь людей. С детства заботы и тревоги московского княжества и Церкви были близки ему.
Елевферий тянулся к книгам, много читал. «Еще детищем буде, – читаем в его житии, – изучися всей грамоте и в уности сый всем книгам извыче». (Карташов, 307.)
Юношей он постригся в монахи с именем Алексий. Начитанный, смышленый, искусно владевший устным и письменным словом, он был замечен и приближен митрополитом Феогностом, греком по происхождению.
Когда Феогност преставился в селения Небесные, Алексий, уже в сане епископа, отправился в Константинополь для посвящения в митрополиты.
В Царьграде он прожил год. Константинопольский патриарх должен был убедиться, достоин ли кандидат быть митрополитом. Для этого святителю пришлось пройти ряд испытаний, нечто вроде нынешних экзаменов; кроме того, за ним наблюдали, как он ходит, как разговаривает, опытен ли в богословской дискуссии, не теряет ли выдержку, не горячится ли по пустякам, как выстраивает доказательства, как правит службу, произносит проповеди. Не обинуясь, ему дали понять, что патриарх и вся константинопольская церковь отрицательно относятся к тому, чтобы митрополитом в Москве был русский, и поставление Алексия – это случай исключительный.
Такое отношение к русским объяснялось вообще весьма высокомерным обращением византийцев к иноземцам. Как древние римляне, к потомкам которых они себя причисляли, всех невизантийцев они называли варварами. Также в Константинополе с тревогой замечали, что Русь постепенно оправляется после монгольского погрома и московские князья всё чаще задумываются и говорят о национальной русской Церкви, самостоятельной, не зависящей от церкви византийской. Такой ход событий не мог вызвать сочувствие в Константинополе. Империя переживала трудные времена, и перспектива лишиться материальной поддержки Руси её страшила.
Но вот все испытания позади, и 30 июня 1354 года Алексий был возведён в митрополиты.
Ещё при жизни святитель был прославлен как молитвенник и чудотворец.
Возвращаясь из второго путешествия в Константинополь, митрополит со спутниками едва не погиб. Корабль с путешественниками уже почти пересёк Чёрное море, скоро должен был показаться берег, как вдруг налетела страшная буря. Громадные волны швыряли корабль, как ореховую скорлупу, открылась течь, все готовились к смерти. Святитель Алексий в своей каюте-келье молился Господу и дал обет в случае спасения основать монастырь. Господь услышал молитвы святителя, ветер утих, волны улеглись. Все на корабле были ошеломлены свершившимся на их глазах чудом. Должно быть, точно так же были поражены апостолы, когда Господь укротил бурю на Тивериадском море. (Мк. 4:39.)
В ознаменование чудесного спасения святитель Алексий основал вблизи Москвы Спасо-Андроников монастырь.
В те годы Ордой правил хан Джанибек. У него занемогла жена, ханша Тайдула. Она почти совсем перестала видеть. Совсем недавно здоровая женщина уподобилась беспомощному малому ребёнку: куда бы ни захотела она пойти, всюду ей требовался провожатый. Джанибек выписал лучших врачей из далёкого Китая, по его приказу из далёкой страны Саха доставили шамана, славившегося необычайной чудодейственной силой. Шаман прыгал вокруг ханши, бил в бубен, кричал, окуривал больную дымом, но только рассмешил её. Сквозь мутную пелену, застилавшую её глаза, ханше было уморительно смешно видеть его прыжки и ужимки.
Горевавшей Тайдуле однажды приснился сон. К ней подошёл старец с длинной седой бородой, положил ей на голову руку, и она прозрела. Во сне она вспомнила, что старец – это московский владыка Алексий, посетивший хана и ханшу в своём первом путешествии в Византию.
Наутро из орды в Москву помчался гонец.
Не хотелось ехать святителю в Орду, но пришлось. Не тягот пути опасался он, вместе с гонцом прибыл отборный отряд ханских конников сопровождать его. Святителя смущала сама просьба, почти приказ. «Кто я такой, – смиренно размышлял святитель, – чтобы повторить чудо, явленное Самим Господом, исцелившим слепого Вартимея?»
В Орде по молитвам святого угодника Тайдула прозрела. Радости её не было границ. Джанибек с богатыми дарами отпустил святителя в Москву, и, как заметил летописец, «он был очень добр к христианству и при нём была большая льгота земле русской». (Соловьёв, 254.) Исцеление Тайдулы произошло в день чуда архистратига Михаила в Хонех. В память об этом событии святитель Алексий основал в Московском Кремле Чудов монастырь.
Внутренняя и внешняя политическая обстановка сложилась таким образом, что владыка Алексий был вынужден взять на себя помимо креста церковного ещё и крест государственного управления, стать не только церковным, но и государственным деятелем, заботясь о благе не одной Церкви, но всего государства.
Великий князь Симеон, умирая, завещал брату своему Ивану быть в послушании митрополиту Алексию: «слушали бы есте отца нашего владыки Алексия, тако же старых бояр, кто хотел отцю нашему добра и нам».
Через пять лет, прощаясь с жизнью, уже сам Иван Иванович оставлял на попечение владыки всё княжество Московское. Взрослых князей в роду живых не осталось никого, а государство не оставишь без управления. Бояре под княжеской волей честно несут свою службу, но убери держащую их в повиновении волю, то даже у самых благонамеренных и верных зашевелятся мысли о власти.
Святитель Алексий известен как выдающийся иерарх, много сделавший для укрепления и развития Церкви, основатель и возобновитель монастырей (Спасо-Андроникова, Чудова, Симонова и др.), автор духовных сочинений.
Для нас наибольший интерес представляет деятельность святителя как воспитателя будущего национального героя нашего народа Дмитрия Ивановича. Отсвет славы воспитанника падает и на его воспитателя. Не умаляя заслуг святителя Алексия перед церковью и государством, мы всё же вспоминаем о нём в связи с Дмитрием Донским. Так устроилась наша жизнь в ХХ веке, что в современной России святителя Алексия помнит тонкий слой историков церкви и немногочисленный церковный народ, а Дмитрия Донского без преувеличения помнят все.
Непростая задача стояла перед святителем, когда он стал негласным опекуном, а по сути дела, вторым отцом мальчика. Он должен был подготовить его к будущей деятельности правителя, великого князя. Управленческой науки тогда не существовало, учились на опыте предков, и крайне важно, кто стоял рядом с молодым князем, добродетельный наставник или себялюбец. Что будет внушать он несмышлёному княжичу? Будет ли говорить ему о долге перед Богом, княжеством и народом, о первенстве государственных обязанностей перед личной жизнью, о том, что нужно быть милосердным, но немягкотелым, карать врагов государства беспощадной железной рукой, но не казнить человека проштрафившегося, оступившегося, не поддаваться капризу и настроению, в разговоре быть одинаково ровным со всеми: с ближним боярином и рядовым воином.
Мы знаем о плодах деятельности святителя. Он воспитал того, кого и должен был воспитать.
Здесь самое место вернуться к проблеме грамотности великого князя. Так был ли он грамотным или нет? Святитель Алексий, как принято сейчас говорить, был одним из образованнейших людей своего времени. Помимо русского языка, он прекрасно знал греческий язык (его перевод на русский язык Евангелия говорит сам за себя). И вот этот человек, светило учёности, воспитывает молодого великого князя. Он прекрасно знает о его будущности, будущности человека, не только заседающего в боярской думе, не только восседающего на коне, но и обязанного читать множество документов, самому составлять грамоты или читать написанные писцами. Кажется, абсолютно невероятным, что митрополит не приложил даже малейших усилий, чтобы научить мальчика читать и писать. В ту пору в Москве при церквах овладевали грамотой сыновья бояр, а сам великий князь, получается, бил баклуши, гонял голубей на заднем дворе или тешился игрой в свайку? Если самому святителю было недосуг заниматься с князем, он мог обязать заняться этим какого-либо монаха или попа, обладавшего учительным даром. Нет, не мог великий князь при таком наставнике остаться неграмотным.
Несколько лет, пока княжич не подрос, не вошёл в силу, святитель Алексий практически управлял Московским княжеством. «Митрополит прилагал все старания, чтобы сохранить дитя и удержать за ним страну и власть, причём весь предался этому делу». (Карташов, 310.)
Но и потом, будучи самовластным правителем, великий князь не предпринимал важных решений, не посоветовавшись со святителем и с опытными, завоевавшими его доверие боярами.