Она снова покачала головой и ничего не ответила.
   – Мне кажется, – осторожно заключил я, – что у нас разные понятия о свободе. С точки зрения алсианина именно сенарцы являются рабской нацией. Последовала незамедлительная реакция:
   – Да нет же, это Алс порабощен… дикостью. Своими собственными примитивными желаниями и потребностями. Эгоизм – это монстр, который сидит внутри каждого человека.
   Рода говорила с непонятной горячностью: похоже было на то что тема на самом деле задела ее за живое.
   – Ни один из вас не понимает истинной красоты, свободы служения: ощущения чего-то несравненно более могущественного, чем маленький человек, – а именно добровольного поклонения Господу. Для вас свобода – это только «свобода для», но существует гораздо больше видов, из которых наивысшая – свобода от самого себя.
   Такой замечательной страстно выраженной глупости я еще не слышал, а потому запрокинул голову и засмеялся от радости:
   – Рода Титус, в конечном счете в вас все-таки присутствует страсть, несмотря на все усилия воспитателей загнать ее как можно глубже! В первый раз я увидел в вас прекрасную женщину!…
   Я тотчас вскочил на ноги и бросился к ней, чувствуя тепло от водки во всем теле.
   Глаза сенарки чуть не вывалились из орбит от неожиданности – в них плескалось что-то похоже на страх, – когда я схватил ее и начал целовать в губы.
   Когда я наконец оторвался от сенарки, лицо женщины оказалось каменным, белым от страсти, недвижимым из-за внутренней борьбы желания с социальными установками. Глаза были широко распахнуты…
   На протяжении всего путешествия у меня не возникало никакой потребности заниматься сексом с Родой Титус, но теперь что-то произошло, поднялось возбуждение, заклинатель потерял контроль над коброй.
   Заметив, что все еще держу стакан с водкой в ладони, я осушил его и бросил на пол. Освободившейся рукой я взял Роду Титус за волосы и прижался к ней всем телом так, что она прогнулась и упала на кровать.
   У сенарки вырывались странные звуки: страстное мычание почти походило на всхлипывание. Может, она пыталась что-то сказать, протолкнуть слова сквозь внутренние сенсоры. Но тогда я чувствовал только тепло ее тела, соприкасающегося с моим сквозь тонкую ткань одежды. Я снова поцеловал ее, потом слегка приподнялся, чтобы ощутить дюны ее грудей. Теперь она бессвязно лепетала слова тонким, едва слышным голосом, но смысл фраз был не важен. Шепот возбуждал сам по себе.
   Я начал стягивать с себя одежду, но, как только отвлекся, тело подо мной стало извиваться и брыкаться, поэтому пришлось остановиться и попридержать его рукой.
   Вначале я положил ладонь на лицо сенарки, но, так как она продолжала бороться, передвинул руку на шею. Обе руки Роды Титус сразу же рванулись к моему запястью; царапаясь и колотя, женщина безрезультатно старалась сорвать массивный корень моей руки с плодородной почвы своего горла.
   Я снял одежду, оставив только майку, и принялся бороться с ее крючками и пуговицами левой рукой. Сенарское платье приведет в тупик сколь угодно опытного любовника количеством ненужных деталей, и мне пришлось просто разорвать его, чтобы снять.
   Ее тело оказалось очень бледным, цвета соли, серебро и веснушчатые серебряные дуги бедер, голеней, рыхлого животика. Лицо к тому времени уже приобрело пурпурный оттенок, но я так часто видел ее покрасневшей, что цвет не резал глаза. Белая – как свеча с огненным лицом. Она дрожала, ноги дергались в неясных спазмах. Язык желания ее тела показался мне любопытным, но труднораспознаваемым. Я убрал руку с ее горла, и женщина конвульсивно дернулась, набирая полные легкие воздуха. Правая моя рука таким образом освободилась и смогла легко добраться до ног, я раздвинул их и вошел в ее лоно. Она вначале успокоилась и лежала очень тихо, потом с новой силой начала извиваться и выгибаться подо мной, как только я стал двигаться.
   И тут это случилось: пик, высшая точка, момент вне времени, когда на мгновение зависаешь на вершине дюны, а затем стремительно съезжаешь вниз, в канаву, в которой и проходит вся наша жизнь. Оргазм пришел слишком быстро, но учтите, что я многие недели не занимался сексом вообще.
   Говорят, семя мужчины соленое на вкус.
   Весь процесс занял несколько минут, но я, против ожидания, никак не мог отдышаться и лежал на ней, как на матрасе, ожидая, пока успокоится бешеное биение сердца. Потом вскочил и натянул штаны.
   – Разрядка, – проговорил я, усмехаясь, – разрядка. Вот еще одно определение свободы, это чувство.
   Сенарка смотрела на меня ничего не выражающими глазами, грудь вздымалась вверх и опадала в соответствии с ритмом ее глубоких вздохов. Я заново наполнил стакан водкой и выпил.
   – Наверное, в этот раз тебе было не так хорошо, как мне, – предположил я. – Но если мы снова займемся любовью, я постараюсь не слишком торопиться.
   Не обращая ни малейшего внимания на мои слова, женщина села и начала оправлять одежду, скреплять края порванной рубашки, открывающей тело. Потом встала с кровати и исчезла в кабине водителя.
   Я допил водку и натянул рубашку. Дьявольский Шепот утих, поэтому можно было двигаться дальше.
   Я пошел в переднюю часть автомобиля. Рода Титус издала стон. Она стояла в одной рубашке, нагая ниже пояса, у правого окна. Я ей улыбнулся, потому что мне доставляло удовольствие смотреть на то место, где ее бедра переходили в колени, и залез в водительское кресло.
   Без единого звука женщина рванулась прочь из кабины. Полагая, что она передумала и решила пойти полежать, я завел двигатель, но легкий стук двери возвестил, что случилось что-то не то. Я вскочил на ноги и босиком нырнул в фургон, но Роды Титус там уже не увидел.
   Нелепо. На много километров вокруг простиралась пустыня без единого домика, она просто умрет. Я повернул ручку, открыл дверь и выпрыгнул наружу. Маска мягко заняла свое место.
   Солнце уже зашло, только небольшая пурпурная полоска ближе к горизонту напоминала о его недавнем свете, но уже появились звезды. В абсолютной темноте безлунной ночи они сверкали миллионами огней. Некоторые двигались – это были корабли на орбите, – но большинство тихо покоилось на черном небесном покрове. Белоснежность соли на земле казалась призрачной в их неверном свете, затуманенное восприятие отказывалось понимать что-либо в пушистой тьме. Вокруг стояла совершенная тишина, которую прерывал только мерный звук мотора машины у меня за спиной. Соль холодила босые ноги, ветер освежал лицо. Я позвал:
   – Рода Титус!…
   Кричать через маску очень сложно. Глаза начали потихоньку привыкать к темноте и различать расплывчатые очертания окружающего мира. Женщины нигде не было видно.
   Я остановил машину, снова вылез наружу. Потом заметил ее: темные волосы и рубашка, прикрывающая две белые полоски ног, которые разрезали воздух подобно ножницам, когда Рода пыталась взобраться на следующую дюну. В пустыне крайне нелегко бегать по рассыпчатым холмам: ступни женщины вязли в соли.
   Я снова позвал ее. Сенарка остановилась, повернулась, посмотрела на меня, ладонью прикрывая лобок. Картинка из старинной книги – Ева в райском саду.
   – Куда вы собрались? – крикнул я. – В пустыне никто не выживает!
   Она ничего не сказала, повалилась на спину и свернулась калачиком, как ребенок, на голой соляной земле.
   Ее поведение внесло нотку раздражения в мое умиротворенное настроение. Я забрался обратно в машину, прошел в кабину и выключил двигатель. Несколько минут сидел и ждал, пока Рода Титус вернется, но вскоре понял, что сенарка собирается остаться снаружи и замерзнуть или умереть от жажды. Во всяком случае, найти какой-нибудь достойный способ покончить с собой.
   Я снова прошел через фургон и вылез наружу. Женщина оставалась все там же, скорчившаяся на соли у ближней дюны. Я заорал во всю глотку:
   – Я уезжаю отсюда, но задняя дверь все еще открыта!
   Потом вернулся в автомобиль, завел его и поехал.
   Первые десять минут скорость движения не превышала спокойный шаг. Ничего. Я прибавил газа и вместо того, чтобы ползти вдоль холма, немного свернул с дороги, пытаясь исчезнуть из поля зрения Роды Титус. Это возымело должный эффект. Через пару минут позади хлопнула дверь, послышался надсадный кашель. Скорее всего, пытаясь нагнать удаляющуюся машину, сенарка нечаянно заглотнула воздух ртом, предположил я. Минут двадцать она отчаянно плевалась и хрипела, стараясь избавиться от хлора в легких.
   Я, по-видимому, сконцентрировался на ведении машины. Чуть прибавить скорость, подняться вверх по дюне и спуститься вниз, пытаясь определить больший угол наклона при выборе траектории… Километры вверх и километры вниз. Через какое-то время в фургоне позади меня восстановилась тишина, изредка прерываемая приступами кашля.
   Я ехал, пока окончательно не устал, потом выбрался из кабины. В неярком свете было видно, что Рода Титус снова оделась, потом натянула сверху пальто и в таком виде улеглась в постель. Подол пальто торчал из-под одеяла. Но теперь она спала, и я решил не мешать: вышел из машины, закрепил ее на земле, установил защиту против утреннего Дьявольского Шепота, потом забрался в кровать и забылся счастливым сном.
   На следующий день Рода Титус не стала вставать, не поддерживала разговора, чем ничуть меня не обидела.
   Я отправлялся в путешествие, ища одиночества, и, честно говоря, уже начал уставать от ее компании. Теперь же можно есть в тишине и вести машину тоже в тишине. В сумерках я попросил Роду установить крепления против Шепота – она уже достаточно насмотрелась, как это делается, и вполне могла помочь мне, – но женщина не ответила. Соответственно, я вышел и сделал все сам. Она сидела все еще в пальто – но хоть расстегнутом на этот раз – и ела руками макароны. Шея покрылась сетью синяков, похожих на замысловатую татуировку. Подбородок слегка оцарапан после соприкосновения с моей новоприобретенной бородой. Отметины, оставшиеся от нашего недавнего общения, показались мне странно привлекательными.
   Я выудил из автомата кое-какую еду и уселся напротив Роды. Она избегала встречаться со мной взглядом.
   – Я думаю, осталось еще дня два.
   Тишина.
   – Я говорю – через два дня мы приедем в Йаред и вы сможете добраться домой.
   Ее глаза заметались, встретились с моими, видно было, как они заблестели от тщательно подавляемого чувства. Но потом она снова опустила голову.
   Разговор утомил меня.
   После Шепота я снова поехал вперед. Вел машину, пока не замучился вконец, потом вернулся в фургон. Свет по-прежнему горел, Рода Титус стояла на кровати на коленях и молилась. Звук моих шагов напугал ее до полусмерти, женщина вскочила как ошпаренная.
   Я около часа читал отрывки записей из блокнота, но теперь сенарка, казалось, наблюдала за мной.
   – Прекрати смотреть на меня, – приказал я, уловив ее пристальный взгляд.
   Она тут же опустила глаза.
   Я быстро поел. Макароны жутко надоели. Когда вся пища соленая, перестаешь ощущать даже вкус соли.
   Потом поехал дальше.
   На следующий день показались первые признаки обитаемой территории. На пути нам встретился мусоровоз, который вез на захоронение в глубокую пустыню токсичные отходы. Рода Титус ворвалась в кабину, заслышав отдаленный гул двигателей, и начала махать руками, как обрадованный ребенок. В первый раз за много дней она появилась в водительской кабине.
   Поздно вечером нам попались первые постройки, дома и какие-то склады. Я спросил Роду Титус, хочет ли она сойти здесь, или мне везти ее в сам Йаред. Ответа так и не дождался и продолжил путь.
   Всего за час до Шепота мы прибыли на центральную площадь города. Несколько припаркованных машин стояли в ряд у новенького здания, на котором крепились огромные светящиеся буквы, выраставшие из покатой крыши – «Главная автострада».
   Я подъехал ближе и встал в ряд так, чтобы дверь машины оказалась как можно ближе к полуарке здания – мы все привыкли так поступать, автоматически защищаясь от радиации, минимизируя время нахождения в патологической зоне солнечного света. Мотор заглох.
   Некоторое время я просто сидел, уставившись на город, в который прибыл. После стольких дней блуждания по белоснежной пустыне, с солью вместо песка, простирающейся на многие километры вокруг, с ослепляющим солнцем и глухой черной ночью, в глаза бросилось неприличное месиво домов поселения. Так много разбросанных повсюду домов, так много однообразных форм… и так мало представителей людского рода окружающем пространстве. Время от времени возникает человек: быстро, как клоп, перебегает освещенную солнцем улицу и исчезает в темноте другого здания.
   Караван из машин протарахтел через площадь и исчез вдалеке. Все выдавало банальность каждодневной жизни, все казалось болезненно мелким. Я с дрожью в сердце, осознал, что не в состоянии дольше выносить такой пейзаж. Все это после величавости пустыни… даже мысль о Роде Титус в задней части автомобиля показалась мне недостойной и грязной.
   Итак, я рванулся вперед, прижался к толстому пластику лобового стекла, защищавшего от ветра, пытаясь разглядеть воскресающую чистоту открытого неба, едва различимого сквозь беспорядочные крыши йаредских домов.
   Глоток свежего воздуха для меня.
   Теперь вы, должно быть, понимаете, почему мне хотелось как можно быстрее уехать оттуда. Я прошел в фургон: Рода Титус сидела на кровати. Синяки на шее побледнели и теперь приобрели цвет черной смородины, как будто увяли и всосались внутрь тела.
   Я сел напротив нее:
   – Вы хотели в Йаред, теперь мы здесь. Рядом находится вокзал Главной автострады, по ней вы можете добраться до Сенара.
   Она зашевелила губами, пытаясь что-то сказать, потом остановилась. Затем, как будто с силой вырывая из себя слова, прошептала:
   – Спасибо.
   Я усмехнулся:
   – Мне не нужны благодарности от иерарха.
   Женщина вздрогнула, но ничего не ответила. Последовала пауза, медленно наполнившая комнату тишиной. Потом Рода Титус встала, надежнее подвязала пальто – наверное, чтобы никто не заметил рваную рубашку. Прошла к двери и открыла замок.
   Послышался вой вихря хлорных паров. Она прижала правую руку к груди, левую – ко рту и спрыгнула наружу. Я последовал за ней и вышел из машины. Маска заняла привычное место.
   Рода некоторое время стояла передо мной: было видно, как сенарка старается не дышать ртом. Крылья носа расширялись при вдохах и слипались при выдохах. Потом Рода отвела левую руку ото рта.
   – Я положила соль туда после… – быстро проговорила недавняя попутчица, – после того, как вы сделали это со мной. Когда сидела около дюны, я насыпала туда целую горсть соли. Я это сделала.
   Потом ее рука вернулась на свое место, подрагивание носа выдало усилия, с которыми она пыталась набрать полные легкие воздуха.
   Я отвернулся и залез обратно в машину. Дверь закрылась, клубы хлора продолжали завывать снаружи, предвещая приход Шепота. Я залез в кабину, завелся, разогрел двигатель и поехал.
   Воду достать оказалось довольно сложно, поэтому мне пришлось несколько дольше бродить по Йареду, чем хотелось. Я останавливался, заходил в дома, разговаривал с людьми, но им нужны были только деньги, а когда выяснялось мое алсианское происхождение, большинство йаредцев просто отворачивались и уходили.
   Я приготовился приобретать все необходимые в путешествии вещи с помощью бартерного обмена, но со мной никто не желал иметь дело. Как оказалось позже, такое поведение объяснялось нарастанием напряженности в мире, появлением первых предпосылок войны между Севером и Югом.
   В то время подобное отчужденное отношение вызывало только злобу. Я провел ночь, припарковавшись на окраине Йареда, и на рассвете – за полчаса до начала Шепота, когда все люди наверняка попрятались в укрытия, – подъехал к бочке с водой и наполнил свои бутыли.
   На самом деле Йареде утренний Шепот не так уж свиреп, отчасти из-за земляных валов (может, все же соляных валов?), построенных Сенаром на востоке, отчасти из-за моря, окружавшего страну с других сторон. Никто не заметил, как я забрал воду, хотя у искусственного родника и остались следы моего пребывания.
   К полудню мой автомобиль уже направлялся в пустынные северные местности.

5. ВОЙНА

БАРЛЕЙ
   Итак, мое маленькое повествование приближается к тому моменту, когда началась война.
   Историки, изучающие конфликт, часто затрудняются найти в отношениях между нашими народами первопричину столкновения, так называемый казус белли. Но все мы, человечество, доподлинно знаем, что внимание нужно заострить на одном единственном факте. Война – страшная штука: хотя она и приносит славу воинам, но становится причиной многих смертей. И, как в любом случае, когда дело касается смерти, общество прежде всего должно справедливо определить виновника разжигания вражды. Именно для этого у разных народов существуют суды, и я говорю это, как высший судья Сенара.
   Не может быть и тени сомнения в том, что исторические факты, как их ни интерпретируй, со всей уверенностью указывают на алсиан как на преступников. Именно они силой удерживали невинных детей, сопротивлялись законной акции по их возвращению (подтвержденной судами) с убийственной силой, а потом осуществляли террористические действия против мирных жителей нашего государства.
   На каждое их злостное преступление мы, нация Сенара – за которую вы можете испытывать настоящую гордость, – отвечали со всей выдержкой и спокойствием, на которое способны. После спасения детей из лап коварных врагов мы устроили национальный праздник. И до сих пор эта дата торжественно отмечается народом, хотя я и отказался сделать ее выходным днем, потому что посчитал невосполнимым пробел в работе.
   Но теперь меня немного коробят воспоминания об этом Дне; представляю себе паукообразных алсиан, сидящих на корточках в своем лагере, наблюдающих за нашим весельем с мстительной злостью. Буквально через неделю в Сенаре сработало первое взрывное устройство.
   Точное развитие событий, конечно же, остается неизвестным, но, насколько мы предполагаем, два или более алсианских корабля вылетели со своей базы под покровом ночи, приземлились в пустыне и зарылись в соляной песок. Потом враги выпустили несколько хорошо экипированных одиночек на наши улицы. Оппоненты критиковали меня за то, что я не смог очистить государство от разных бродяг и тем самым не предотвратил теракты, но как же можно проверить каждого гражданина в таком огромном городе, как Сенар? Излечить глаза означает одновременно излечить и уши, и другие органы, а такое интенсивное лечение дает лишь один результат – смерть. В конце концов, мы – торгующая нация, коммерция – кровь в наших жилах. Люди приходят и уходят, добираются с разных концов побережья Галилеи, иногда даже с севера, хотя отношения с противоположным полушарием и до войны оставались напряженными.
   В любом случае, когда враги впервые ступили на наши соляные дороги, никто не обратил на них внимания. Они выглядели как любой из пяти сотен одиноких торговцев, которые приезжают к нам на машинах или лодках или приходят по Главной автостраде с товарами за плечами и пытаются торговать на оживленном рынке Сенара. Оплатив лицензию на полдня, устраиваются на второй Рыночной площади, продают товары по возможно более выгодной цене и, как только затихает Дьявольский Шепот, покидают город. По закону пришлые торговцы должны оставаться за официальной границей Сенара, хотя правила изменились с ростом поселения. К раннему вечеру набиралось до сотни людей, укладывавшихся под пластиковые одеяла повсюду, где можно разбросать соль, сровнять поверхность земли и устроиться поудобнее.
   Именно в эту безобидную толпу и затесались алсиане. Для правдоподобности созданного образа они даже покупали лицензии, все утро продавали товары, а вечером осматривали достопримечательности – как самые настоящие однодневные торговцы. Мне трудно понять, как может нормальный, интеллигентный, умный, наконец, человек спокойно ходить рядом с невинными людьми, которые вскоре после его ухода будут лежать на земле, истекая кровью, умирая ни за что.
   Они установили несколько дюжин бомб в публичных местах: в суде, в парламенте, в основных концертных залах. Первый взрыв прозвучал поздним вечером, когда трусы алсиане уже покинули город под покровительством наших собственных законов и улетели на своих кораблях на восток. Они, без сомнения были уже в воздухе, когда в Сенаре началась паника из-за новых взрывов, и наше внимание сконцентрировалось на пострадавших людях.
   Я так хорошо помню жуткий хаос и панику той ночи… К счастью по воле Божьей в концертном зале не проходило никого представления, хотя большинство вечеров нас баловали концертами. Поэтому единственным убитым оказался сторож, левполиец, если не ошибаюсь, который поддерживал в зале чистоту и в трагический момент спокойно спал под сценой. Его убило, насколько я помню, ударом кирпича, который вылетел из стены и упал прямо бедняге на голову.
   Но силу грохота трудно передать словами. Он разбудил меня, а мой дом находился в полукилометре от пострадавшего здания. Я вылетел из кровати, как горох из стручка, и через несколько минут уже стоял возле терминала полностью одетый и разговаривал с заместителями по видеофону, пока дворецкий заводил автомобиль, собираясь доставить меня на место происшествия.
   Начнем с того, что никто точно не знал, что произошло на самом деле. Из крыши концертного зала вырывались языки пламени, пожиравшего драгоценные запасы кислорода, они окрашивались в экзотические цвета в парах хлора и кислорода. Люди повыскакивали из постелей, побросали рабочие места – половина населения трудилась в ночные часы, чтобы избежать радиоактивного излучения солнца, особенно если специфика профессии требовала долгого пребывания на улице. Президентский – мой – лимузин с сопутствующими машинами проехал сквозь толпу к обезображенному входу в здание. Кошмарные змеиные языки огня, черные клубы дыма, закрывающие свет солнца… дом, освещенный только костром изнутри: дьявольская картина.
   Естественно, не возникало сомнений в том, кто виновен в столь варварском преступлении против мирного населения – однако хочу заметить, алсиане так и не взяли на себя ответственности за взрыв. На самом деле, хоть все историки вместе взятые твердят о виновности анархистов, последние никогда не признавали себя таковыми. Не в их привычках осознавать последствия своих действий, они не воспринимают ответственность как таковую. Возможно, их взгляды не поменялись до сих пор. И естественно, чудовище, злодей, который подложил и активизировал бомбу, никогда не был пойман, мы даже не знаем в точности, кто этот человек.
   Хотя сенарцы могут утешиться тем фактом, что на первых этапах войны очень много алсиан, в том числе, очевидно, и террористов, распрощались с жизнью. Однажды я тоже предстану перед ликом Создателя и попрошу его показать в подробностях, как свершилась воля Его.
   Скорая помощь в довоенные дни оставалась все в том же зачаточном состоянии, как и в день прибытия на планету. А чего еще можно ожидать? Мы не нуждались в ней до наступления черного времени. Поэтому именно солдаты первыми зашли внутрь, чтобы погасить огонь и расчистить проход от булыжников. Но и я немедленно вышел из машины и обратился с импровизированной речью к толпе и быстро собравшейся кучке телерепортеров. Потом прогрохотал еще один взрыв: жуткий по силе звук разрыва, за которым последовал низкий глубокий гул, долго висевший в воздухе. Это сработал второй заряд, спрятанный около складов, он разрушил одну из внешних стен барака, а та, в свою очередь, придавила насмерть несколько десятков людей.
   Следом за вторым взрывом с пугающей быстротой последовали и остальные. Бомба в здании суда всего лишь разбила три окна и оставила после себя кипу перемешанных бумаг на полу. В одном из залов рассматривалось мелкое преступление, там погиб какой-то адвокат, но, к счастью, больших разрушений Господь не допустил.
   Бомба в парламенте причинила немалый ущерб зданию. Большинство стекол разбилось или расплавилось, а на одной из башен обнаружилась такая длинная трещина, что ее пришлось демонтировать. Еще одна бомба проделала дыру в главном водозаборнике, разрушив плоды наших недельных трудов по опреснению.
   Следующее взрывное устройство разнесло стены одного из домов, в котором только половина жильцов носила носовые фильтры. Многие задохнулись в хлорных парах, а некоторым не помогли даже фильтры – люди в панике дышали ртом и тут же набирали полные легкие ядовитого газа.
   Теперь уже никто в Сенаре не спал, улицы запрудили напуганные граждане. Я вернулся в свои частные апартаменты, рассудив что ни одно из официальных зданий не могло служить защитой от взрыва. Мои заместители настояли на тщательной проверке миноискателями даже этой квартиры и выпустили меня из автомобиля только после того, как саперы дали добро. Оттуда я произнес пару речей для телевидения, стремясь успокоить население.