Но я только теряю время. Возможно, вас больше заинтересуют мои ранения. Я приобрел царапину на колене в результате неудачного приземления после прыжка. Шепот изранил мне кожу, когда я пробивался к подножию дюны и пытался закопаться в соль одними руками. Убежище получилось ненадежное, потому что все мои мысли занимала боль в ноге. Позже я едва мог пошевелиться в своей яме, и уж совсем не удавалось выкопаться, так что пришлось позвать на помощь первого же человека, который оказался рядом.
   Отряд собрался вокруг меня. Горный попытался вытащить иглу, но, потерпев неудачу, начал проталкивать ее внутрь, но металл застрял в кости. При попадании в цель игла иногда деформируется и врастает в плоть. Я знаю об этом, хорошо помню.
   Но не могу передать ощущение боли в моем рассказе. А чувство красоты могу вызвать, просто закрыв глаза.
   Вот что мне вспоминается сейчас, когда глаза закрываются. Помню череду лиц, проплывавших передо мной, мужчин, которых я инструктировал. Еще помню цвет неба, менявшегося от бледного, почти белого, до темно-синего в сумерках. Эти люди, эти солдаты – это мои люди.
   Тот момент перед боем, когда я стоял вместе с моими людьми в дикой соляной пустыне под алмазным небом, стал самым счастливым в моей жизни. Я вспоминаю его сейчас, и соль вперемешку с водой течет по щекам из-под закрытых век.
   Да, а я становлюсь сентименталистом.
   Мои войска, мои воины. Они бегут теперь в темноту, исчезают среди куполов дюн. Темнота поглощает их.
   Ночь ли сейчас? Я умираю от усталости, от тяжести невыполнимой задачи. Почти все мои друзья умерли, но мы убили множество сенарцев за последние месяцы и продолжаем уничтожать их. Эти слова говорят сами за себя. Они говорят, словно появляясь на экране, я чувствую – они говорят. «О» и «а» открываются как человеческий рот, полный воздуха или крови, которая поражает вас своим ярко-алым цветом. «Э» двигает нижней губой вверх и вниз, когда мы смотрим на нее в профиль. Мне неприятно, но я скажу вам: меня не волнуют смерти людей, потому что все мы рано или поздно умираем. Я оплакиваю только красоту, которая ускользает от меня. Она неощутима, как сама душа, ее охраняет Бог в вечной мерзлоте рая.
   Ну-ну. Что еще могу я вам рассказать о войне? Мы провели в южном полушарии около четырех месяцев. Убили множество сенарцев и нескольких представителей других наций. Уничтожили массу оборудования. Мы питались пищей, которую сенарцы переправляли как «товары на продажу», пили их воду. Мы разрушили главную железную дорогу в четырех местах минами замедленного действия и вынудили противника осуществлять большинство перевозок по обычным дорогам. Мы знали – потому что перехватывали телепередачи, – что сенарцы собирались уже перейти на транспортировку по воде, но создание достаточно вместительного и вместе с тем достаточно прочного судна, которое не повредит первый же Шепот, было не по зубам фабрикам военного периода. Тогда они бросили все силы на восстановление своего воздушного флота.
   Мы атаковали сенарских солдат такое количество раз, что я уже не помню многих боев. Позже противник стал использовать ружья крупного калибра, и много алсиан погибло. Но новое сенарское оружие было слишком громоздким, и это предопределило невозможность его использования при стандартном патрулировании территории, если только сенарцы не передвигались на тяжелых грузовиках.
   Однажды мы захватили военный трейлер из Вавилона. Экипаж машины дрался отчаянно, но мои солдаты убили всех; потом мы проехали на трейлере на центральную площадь Сенара оставили машину там. Бомба, которую мы туда заложили, была не слишком эффективной, но она помогла распространить радиацию от взрыва на достаточное расстояние. Команда, ведшая трейлер на место, просто вылезла из машины и покойно вышла из города пешком.
   Из шестидесяти человек только семнадцать осталось в живых, когда я решил, что пора отступать. Почему мне это пришло в голову? Скажу вам по правде: мои глаза уже мало что различали. Я мог видеть, но только через жемчужный туман. Все бои при солнечном свете, все передвижения в дневное время отравляли мой организм. Но не у одного меня обнаружилась катаракта.
   Из наших солдат двое умерли от пагубного воздействия окружающей среды. У Мехты пошли язвы по лицу и по всему телу, они быстро вызвали заражение крови. Он пустил иглу себе в голову, когда боль стала нестерпимой. И еще один замечательный солдат, прекрасный убийца сенарцев, по имени Призрак, внезапно занемог. Его кожа стала грубой, красной, пораженной экземой, волосы сами собой вылезли, обнажив голый череп. Радиационные ожоги, казалось, приходили из ниоткуда, но они заставляли его кричать, потому что любое давление на кожу стало непереносимым. Через несколько дней – это произошло, конечно, снаружи, не в машинах, когда мы сражались с врагами на поле, – его кожа начала слезать, огромные клочья мяса просто сползали с костей и падали на землю. Он умер до того, как мы успели перенести беднягу в машину.
   Мы похоронили тело в пустыне, где оно будет храниться еще не одно тысячелетие.
   Думали ли мы, как усложним раскопки будущим археологам? На нашей планете соль не даст разлагаться ничему, если только труп не положить на плодородную почву, как это делается в городах. Но даже если и так, что с того? Мы съедаем своих друзей, любовников – в качестве компоста, присутствующего во всех продуктах. Так что они все равно сохраняются. Но ареной войны стала соляная пустыня, и воины, захороненные там, останутся нетронутыми вечно. Есть какое-то особое значение в этом; примитивное племенное чувство заставляет людей нашего общества сохранять тела своих солдат, воздвигать им памятники. Но опять же я думаю о тех тысячах, которые не удостоились даже погребения после смерти, а тело оставленное на поверхности соли через несколько месяцев, полностью уничтожается ветром.
   Двое умерли внезапно, от радиации. Многие из нас обгорели на солнце, приобрели новые пятна и мушки, которые чесались и истекали кровью, но такие вещи мало кого волновали во время битвы. Моей проблемой стала катаракта, но не только мне она досаждала. Треть моих людей страдала от помутнения в глазах, они тоже переставали что-либо различать в серых сумерках. У одних болезнь проявлялась только в качестве слабого тумана перед глазами, для других мир превратился в призрачное нагромождение темных фигур. Мы ничего не могли поделать с этим – в нашем распоряжении имелись только маленькие автомобильные аптечки.
   Поэтому мы выкопали машины из соли и поехали на север. Каждую минуту готовились к нападению, каждую секунду ожидали, что нас заметят со спутника и пошлют самолеты. Однако в отдалении появились только две темные точки, и больше ничего.
   Конечно, мы старались соблюдать осторожность. Зарываться при каждой остановке было непрактично, но мы все же накрывали автомобили камуфляжной материей и не зажигали костров, чтобы излучать как можно меньше в инфракрасном диапазоне. Все знали, что мы так же хорошо выделялись на белом соляном покрове, как москиты на скатерти. А видеодатчики спутника следили за планетой так же внимательно и неутомимо, как глаза Бога.
   Однако мы нашли способ преодолеть путь без особых потерь. Бывало, воздух в самом зените затемнялся – это в верхних слоях атмосферы кружили соляные ветры. Я решил, что именно тогда у нас есть шанс спрятаться от всевидящего ока спутника, и мы передвигались с неимоверной скоростью. Возможно, я ошибался в расчетах, потому что теперь мое зрение не помогало различать мелкие детали, и какая-то часть души не могла поверить в постоянную готовность машины. И все же Бог и случай помогли нам.
   А потом как-то ночью впереди нас приземлился самолет. Конечно, мы все высыпали из машин и заняли оборону – все наддать, как один боец, вытянувшийся вдоль хребта дюны. Я почти ничего не видел.
   Из самолета вышел только один человек и пошел нам навстречу – об этом рассказала мне Салья, которая стояла рядом мной. Мы взяли его на прицел. И только когда он подошел остаточно близко, чтобы я услышал его голос и потрогал его лицо своими ищущими пальцами, я узнал Эредикса. Моего друга.
 
БАРЛЕЙ
   Надежды на быстрое пресечение террористических актов рухнули из-за неуловимости южных алсианских отрядов. Я посылал войска против них снова и снова, но бандиты разработали индивидуальное устройство, которое позволяло им подниматься в воздух и помогало их группам разбегаться в разные стороны: они всякий раз уходили от преследования. Каждое сражение стоило нам потерянных бойцов, но и террористы не выходили сухими из воды, а мы все же можем себе позволить больший расход живой силы.
   Возможно, вам покажутся бессердечными такие слова, когда речь идет о человеческих жизнях, как будто люди – это деньги, которые можно тратить. Но все в этой вселенной имеет свою цену. Так устроен мир. В нашем случае цена была высока, но и объект покупки того стоил – свобода.
   Наши солдаты умирали со славой, каждый брал с собой жизнь неприятеля. Альтернативное решение – дозволение противнику творить их мерзости безнаказанно – принесло бы гораздо больше смертей. Разрушения зданий, частных домов Сенара, сопровождающиеся реками невинной крови, убийство военных и гражданских рабочих и тому подобные преступления.
   Меня соблазняла возможность вернуть Жан-Пьера с его важного задания на севере. Ему приходилось довольно тяжело, но нужная нам база на Алсе оставалась под защитой. Я вам не солгу – мне не позволит чувство долга, – если скажу, что мы потратили больше общественных денег на Алс, чем даже на Сенар, несмотря на то (мои враги достаточно часто указывают на это), что некоторые люди голодали на улицах нашего великого города. Но мои намерения чисты! Закончить войну как можно быстрее, чтобы мы могли сфокусировать свою энергию на возобновлении производства пищи, после чего цены упадут сами собой.
   Съедобные растения и в мирное-то время тяжело получить на нашей планете, а с постоянным разрушением тщательно созданных плодородных полей и специально сконструированных сельскохозяйственных машин выращивание овощей и фруктов становится вовсе невозможным. Производство пищи все же продолжалось на западе, конечно, но там не владели должными технологиями, зато цены взвинчивали до небес. Более того, мы потеряли огромную часть наших законных запасов из-за бандитских набегов алсиан. Некоторые иски по этому вопросу, наверное, до сих пор рассматриваются в суде. Иностранные торговцы пытаются получить деньги с сенарцев за ущерб, нанесенный пиратами, и прикрываются при этом легальными контрактами.
   И все-таки Жан-Пьер внес несколько предложений, и я принял их.
   Он взял под стражу значительное число павших духом алсиан и посадил их в тюрьму, но чтобы содержать бандитов, требовалось много охранников и, что не менее важно, много пищи.
   Итак, мы отстроили заново их город и обнесли его стеной для предотвращения просачивания террористов. Мы позволили людям продолжать вести обычный для них образ жизни. Объявили, что война закончена, и они должны выращивать съедобные растения, потому что Сенар не может вечно содержать нахлебников. В каком-то смысле такое действие можно назвать самым благородным актом одной нации по отношению к другой: где вы видели, чтобы победившее государство восстанавливало разбомбленные здания побежденных, снабжало их народ сводом законов, которого они до этого не знали, да к тому же обещало не вмешиваться в их дальнейшую жизнь? Многие называли меня слишком щедрым, но я хорошо знаю людей.
   Как только охраняемые кварталы Алса были достроены, Пьер смог пройтись по северным холмам, встретиться с непримиримыми бунтовщиками и – естественно! – предложить всем согласившимся с тем, что война закончилась, переселяться в новый город.
 
ПЕТЯ
   Враги построили несколько больших лагерей и обнесли их бетонными стенами. Зловещая колючая проволока обвивала плиты высотой в двадцать метров, все сооружение находилось под током, который не вызывал легкий шок, заставляя держаться подальше от лагеря, но запросто поджаривал человека живьем. Над заборами также висел потолок из проволоки.
   Я предполагаю, что, познакомившись с нашими прыжковыми рюкзаками на юге, сенарцы начали считать алсиан этакими кузнечиками в человеческом обличье, которые запрыгнут куда угодно, если их не удержать, – на самом деле только в моем отряде пользовались рюкзаками. Внутри лагерей они понастроили некие пародийные города: дома, сильно смахивающие на бараки, заводские здания, где работа продолжалась по восемь часов в сутки. Теперь там жили сотни алсиан. Получились просто-напросто тюрьмы, охраняемые большим количеством солдат, каждая – когда я вернулся в Алс, их насчитывалось пять штук – поражала своей величиной: они покрывали сотни гектаров.
   Усилия и труд, которые враги положили на такое дело, изумляли. Чтобы Сенар сделал так много, стремясь достичь столь малого, – они, конечно, увезли всех наших соляных угрей, чтобы кормить голодных людей на улицах юга, это правда, но рыба обошлась им во столько, что наверняка стала самой дорогой в истории? Естественно, здесь замышлялось что-то большее: сенарцы хотели разъединить и приручить народ Алса и таким образом превратить город в часть сенарского государства у северного моря. Возможно, они мечтают в один прекрасный день превратить весь мир, все страны в свои вотчины.
   Эредикс отвез самых тяжелобольных из нашей группы прямо в горы, на северо-запад Алса. Там вырезали мои пораженные катарактой хрусталики и вставили новые – из пластика. Кожу тоже срезали и заменили, но с раком, вызванным радиацией, уже ничего не поделаешь. Медицинский наряд достался Зорис, и именно она врачевала мои раны. Женщина рассказала, что теперь из-за военного положения задания распределяются совсем не так, как раньше.
   – Да, мир катится к чертям, – ответил я. – Назначения должны быть добровольными. Принуждение следовало бы оставить для иерархов.
   Мы находились в пещере, устроенной в глубокой расщелине горы, потолком служил щебень, который сваливался сверху на закрепленные балки. Свет давали электрические лампы, пол загромождали толстые кабели, но место для хирургических операций очистили и стерилизовали. Дальше у голой скалы устроили небольшие комнаты.
   Зорис суетилась над моим лицом, заканчивая протирать кожу тампонами после операции. Она так близко наклонялась ко мне, что я мог обследовать ее раны детально. Лицо уже излечилось от ожогов, были видны следы пересадки искусственной кожи, хотя ничего нового здесь она не прибавила к своей внешности. В местах, которые меньше находились на виду, на коже остались отметины от старых ожогов; вся шея до ушей, часть щек и виски до начала искусственных волос, казалось, сделали не из лицевого покрова, а из кожи у ануса. И все же она так долго смотрела на меня, да и воспоминания о старой связи сказывались… я вдруг понял, что хочу ее.
   На поле боя я в основном занимался сексом с Сальей, но в последние дни стало не до этого: началась катаракта, навалилась общая усталость от бесконечных сражений.
   – Много ты теперь получаешь любовных предложений? – спросил я.
   Она фыркнула:
   – Не так чтобы очень.
   – Я бы хотел заняться с тобой сексом, как только выздоровею.
   Она мыла руки специальным медицинским раствором с содой в углу нашей маленькой кабинки.
   – Некоторые твои раны никогда не заживут, – проговорила она – Рак не только на поверхности кожи, он пошел глубже во внутренние органы.
   Я некоторое время молчал, переваривая информацию.
   – По крайней мере я успел пожить.
   Она вернулась обратно и опять наклонилась над койкой, пропустив мои слова мимо ушей.
   – Твой случай не единственный, почти все мы умираем от одной и той же болезни. Может быть, это тебя хоть немного утешит.
   – Большинство сенарцев тоже окажется в могилах, – заметил я.
   Она кивнула:
   – Да, таков наш мир. И все же мы живем, хоть и недолго. Рожаем детей. Может, в этом и состоит цель существования человечества.
   Я моргнул глазами – медленно: швы уже практически зажили. Я мог чувствовать только небольшие выпуклости на роговице.
   – По крайней мере некоторые последствия радиации можно компенсировать, – добавил я, снова моргая. – Однако очень неприятно осознавать, что мои противохлорные линзы не защитили глаза от катаракты.
   – А они и не предназначены для этого, – возразила Зорис. – Я думаю, против радиации никакие линзы не действуют. Они только предохраняют от попадания в глаза хлора.
   – Мне опять придется носить линзы снаружи? – поинтересовался я.
   – Ну конечно. Твои глаза остались прежними, их все так же раздражает хлор.
   Я снова улегся, собираясь вздремнуть, но она легонько шлепнула меня по груди.
   – Ты не можешь спать здесь, Петя, – объявила женщина. – Если ты устал, можешь найти себе местечко на полу в соседней пещере. А здесь я сейчас буду оперировать другого пациента.
   Ухмыльнувшись, я встал и попробовал ее поцеловать, но она оказалась сильнее только что прооперированного больного мужчины.
   – И все же, – заметил я, натягивая одежду, – приятно увидеть тебя снова.
   – Я рада, что тебя не убили, – отозвалась Зорис. Но на ее лице не появилось и тени улыбки.
   – Помнишь, что говорил твой Лукреций? – спросил я. – Постоянно летящая пыль. Я думаю об этом время от времени. Хорошее объяснение устройства вселенной. Может, он что-нибудь и про войну писал, твой Лукреций?
   Но Зорис не так-то легко заговорить зубы.
   – У меня не так много времени остается на чтение в последние дни, – ответила она отрывисто.
   Потом, когда я уже собирался уходить, она добавила низким голосом:
   – О тебе ходили разные слухи.
   И дальше продолжила после короткой паузы:
   – Ты называешь людей, рядом с которыми сражаешься, своими.
   Я не нашелся, что ответить на это.
   – Многие утверждают, что ты и раньше был ригидистом и поклонником иерархической системы. Что вел себя подобным образом даже во время путешествия. Что ты спишь и видишь, как взбираешься на самую верхушку иерархической лестницы и забираешь власть в свои руки. Что ты приказываешь людям во время боевых действий, как будто они – рабы, как будто они принадлежат тебе.
   Я медленно вдохнул.
   – Война, – наконец смог выговорить я, – это странная призма, которая все искажает, как я думаю. Я говорю на войне такие вещи, от которых меня тошнит в мирное время. Я ведь никогда не был ригидистом.
   – О да, конечно, – поспешно сказала Зорис, – никто и не сомневается в этом. Естественно, пока идет война, тебя будут превозносить до небес. Никто не знает более эффективного способа вести войну.
   – Но, – поднажал я, – ты никогда не займешься со мной сексом?
   – Нет, – просто ответила она, а потом занялась какими-то своими делами и скрылась из моего поля зрения.
   Я ушел и проспал несколько часов. Но позднее в тот же день осознал, что Зорис говорила правду.
   Многие люди презирали меня, некоторые даже плевали в лицо или кидались с кулаками. Однако примерно столько же народу собиралось вокруг меня, они отдавали мне свою еду. Порции служили деньгами, потому что пищи было очень немного; они «покупали» право говорить со мной, но я настолько оголодал, что даже не замечал это извращенное отношение ко мне. И все эти люди почитали меня чем-то вроде талисмана, который гарантировал им победу над Сенаром.
   Я как бы превратился в бога. Военного идола.
   Эти размышления вызывали отвращение, нагоняли депрессию. Или может быть, я просто так своеобразно реагировал на операцию или на прогрессирующую внутри меня болезнь.
   Мне внезапно пришло в голову, что я настолько всесторонне приготовился умереть, что даже испытывал наслаждение во время битвы, в моем разуме царила чистота. И в то же время с болью, сравнимой с переломом кости, я понял, что теперь существование в обществе людей осквернило эту чистоту.
   Я провел вечер в разговорах с группой примерно из тридцати человек, большая часть которых приходилась мне близкими друзьями, а с остальными я хотел бы завести хотя бы приятельские отношения в будущем. И так мое желание умирать уменьшилось, а чистота разума приобрела серый цвет. Той ночью я спал на кровати, вырубленной в скале, наподобие матраса, наполненного мягким пластиком. Любовным утехам со мной предавалась какая-то женщина – немного постарше ребенка. Но на этот раз половой акт не предвещал освобождения духа от тела, не освещал прелюдию к битве: как раз наоборот, он привязал меня к этому миру, к дальнейшей жизни.
   Тремя днями позже я повел мою (итак, притяжательное местоимение) группу партизан убивать сенарцев на территории бывшего Алса, но сделал это с нараставшим чувством раздражения от необходимости идти в атаку.
   И все же пришлось снова убивать.

6. ДАР

БАРЛЕЙ
   Это продолжалось двадцать шесть месяцев. Неужели так долго? Да нет же, наверняка меньше. Я все эти годы жил в командном бункере, провел там гораздо больше времени, чем в любом другом месте. Но наша война принесла Сенару славу, Бог и свобода победили. Сомневавшиеся были, как всегда, но такие люди никогда не остаются долго при своем мнении.
   Наша нация – самая сильная и гордая из всех. Нас выбрал Господь, чтобы через наши руки придать форму новому миру. Но война ужасна, мы все пострадали от нее.
   Да, пострадали все – от самых бедных до самых богатых и знаменитых. Все мы молились, чтобы хватило силы выстоять, у всех возникал страшный вопрос: а стоила ли овчинка выделки? Не много ли жизней отважных мужчин положили мы на этой пусть славной, но все же кровавой войне?
   Однако война была неизбежна и необходима. Никто не сомневался. Я смотрю сейчас на соль – соль, которая нас окружает, и молю Бога дать мне ответ, что означает сей ландшафт. Я всегда думал, что Соль – это место для слез, но теперь изменил свое мнение. Что, если бы соль потеряла свой вкус?…
   Война стала приправой к пище. Без нее наша жизнь напоминала бы утомительное бесконечное брожение по кругу: посадка растений и сбор плодов, брак и рождение детей, взросление, старение и смерть. Но война дала нам цель, интерес, возбуждение. Пища приобрела специфический вкус. Как соль необходима в организме, так и война – в теле и политики, и жизни вообще. И теперь я могу вознести хвалу Богу за то, что Он выбрал такой подходящий символ нашего существования. Планета – это ребус в божественном замысле.
   Вот уже полтора года прошло, как моего Жан-Пьера нет со мной. Его сразила игла снайпера: неведомый стрелок, словно трус, из-за угла выполнил свою задачу, которую нашептал ему на ухо Змий! Спрятался в темноте на безопасном расстоянии и отравил счастье Эдема…
   После этого я пребывал в ярости несколько недель. Крушил мебель в своем бункере в приступе гнева и бесконечного горя. Выл как животное. Мои генералы вылетели из кабинета в ужасе, когда я голыми руками отбил край деревянного стола. Позже – воспоминания все еще причиняют боль, которая мешает мне вести повествование, – сидел в ванной комнате при кабинете. Сидел на полу, в неясном свете ламп, и рассматривал себя в зеркалах на потолке и дальней стене.
   Какое жалкое зрелище: старый, бледный мужчина с гротескными чертами. И все же во мне обитала жизнь. А в молодом прекрасном Жан-Пьере уже поселилась смерть…
   Думаю, я ненадолго потерял рассудок от горя, по крайней мере не вполне осознавал свои действия. Враги заявляют, будто я приказал немедленно отравить все Персидское море и взорвать пару атомных бомб в основных точках Северных гор. Смешно. Даже если мне и пришла в голову такая разрушительная акция, которая наверняка повлекла бы за собой незамедлительный ответ со стороны двух оставшихся персидских наций, мои генералы разумно проигнорировали бы подобный приказ. Только вот я не могу поверить, что говорил такое. Не могу поверить, что мог использовать свою власть для принятия столь пагубных решений.
   С другой стороны, мне кажется, что мои враги были не прочь испортить отношение народа к своему вождю. Естественно, я бы никогда не пошел в своем гневе дальше разгрома собственного кабинета.
   Но горе действительно поглотило меня.
   Я санкционировал постройку (стоившую немало денег, потому что новые программы для фабрик нуждались в тщательной проработке, в прежнем обеспечении обнаружились грубые ошибки) нескольких технических средств для боевых действий в горных условиях.
   На северных территориях у нас возникали неразрешимые проблемы: спутники мало чем помогали в получении информации, автомобили и грузовики не могли проехать в горах, на самолетах же не было ни необходимого разведывательного оборудования, ни надежных платформ для установки достаточно мощного оружия. Это означало, что мы вынужденно обходились некоторым количеством пеших патрулей в районе, который противник знал куда лучше, чем мы. Неудивительно, что наши солдаты погибали во множестве несчастных случаев.
   Итак, я приказал создать техническое средство, достаточно маневренное, чтобы прокладывать себе путь среди горных пиков, и в то же время достаточно надежное, чтобы выстоять и послужить защитой людям в бою. Затратив огромные средства мы спроектировали и построили низколетящий аппарат с тяжелым бронированием, который стал известен под названием «Сенарский боевой самолет 7», или СБС-7. Он поможет нам наконец завершить войну – войну, которую мы уже выигрывали, снова и снова, но которая не желает прекращаться.