Страница:
– Где лейтенант Мэллой?
– Когда мы дошли до оставшихся двух зарядов, она велела нам уйти. Оставила только двоих. Всего двоих. А нам велела уйти. Они взяли один заряд. Я слышал в наушниках, как Снайдер объявил об этом, а лейтенант приказывала и им уйти. И последний заряд накрыл их. Проклятый последний!
Он опустил голову и всхлипнул, как ребенок.
– Даллас! – подбежал запыхавшийся Фини. – Проклятье! Когда я сюда добрался, то уже не мог подойти ближе чем на полквартала. По коммуникатору ни черта не было слышно.
Но он хорошо слышал через маячок биение ее сердца, и это помогло ему не потерять голову. Разглядывая здание, Фини положил руку Еве на плечо.
– Матерь Божья!
– Энн. Там была Энн…
Фини обнял Еву, и она начала рассказывать каким-то странно ровным голосом:
– Я была одной из последних, кому удалось выбраться. Мы слышали друг друга уже почти совсем отчетливо. Я приказала ей уходить. Бросить все и уходить. Но она не послушалась…
– Она должна была выполнить свою работу.
– Нам нужно разыскать ее. Может быть, еще удастся… – Произнося это, Ева уже знала, что наверняка именно Энн была над устройством в тот момент, когда оно взорвалось. – Нам нужно посмотреть. Мы должны убедиться…
– Я позабочусь об этом. Тебе необходимо показаться медикам, Даллас.
– У меня нет ничего страшного. Ерунда, – почти машинально ответила Ева и, глубоко вздохнув, попросила: – Мне нужен ее адрес.
– Мы сделаем все необходимое, и я пойду с тобой.
Она отвернулась и рассеянно посмотрела вокруг. Толпы людей, искореженные автомобили… Ева представила себе, что внизу, на станции подземки, все может оказаться еще хуже. Невообразимо хуже…
Она чувствовала, как внутри у нее нарастает гнев, яростный гнев. Все это произошло из-за денег и из-за фанатика, для которого человеческие жизни – ничто. Но этот человек за все поплатится!
Только через час она вернулась к Рорку. Он помогал медикам заносить раненых в фургоны.
– С мальчиком все в порядке? – спросила его Ева.
– Теперь в порядке. Мы нашли его отца. Человек был в ужасе.
Рорк подошел ближе и вытер грязное пятно с ее щеки. Потом сообщил ей то, что узнал, находясь на площади:
– Говорят, что потери не слишком тяжелые. В основном это погибшие в давке. Большинство успели покинуть стадион. Если бы им удалось осуществить весь план взрывов, жертвы могли бы исчисляться тысячами. Сейчас же их меньше четырехсот.
– Я не могу так подсчитывать жизни, Рорк.
– Иногда это единственное, что можно сделать…
– Сегодня я потеряла подругу.
– Знаю. – Он взял в ладони ее лицо. – Мне очень жаль, Ева.
Она продолжала смотреть невидящим взором куда-то в ночь.
– У нее был муж и двое детей. И она была беременной.
– О боже!
Рорк привлек ее к себе, но Ева покачала головой и отступила.
– Не могу. Я так расклеюсь, а мне нельзя. Мне нужно поехать к ней домой и все рассказать семье.
– Я поеду с тобой.
– Нет, Рорк. Это дело копов. Поедем я и Фини. Не знаю, когда я сегодня вернусь.
– Я пока побуду здесь. Требуются дополнительные руки.
Она кивнула и собралась идти.
– Ева!
– Да?
– Приходи домой. Ты в этом нуждаешься.
– Да-да, приду.
Она пошла разыскивать Фини, понимая, что нельзя подготовиться к тому, чтобы сообщить весть, которая крушила людские судьбы.
Рорк поработал с ранеными еще два часа. Он беспрестанно посылал людей за кофе, горячим супом и другими необходимыми вещами, которые можно было приобрести за деньги. Но в эту ночь, как никогда ясно, он чувствовал, что деньги – пыль в сравнении с человеческой жизнью.
Когда тела увозили в уже переполненный морг, Рорк думал о Еве и о том, что ей приходилось сталкиваться с заботами о покойниках каждый день. Этот запах, казалось, навсегда въелся в кожу, но он знал, что к утру приедет домой, встанет под душ – и все пройдет.
Он посмотрел на здание, глядевшее теперь на город пустыми глазницами. Все эти раны были поправимы. Камень, металл, стекло – все это можно было восстановить со временем, были бы деньги.
А Еве предстояло позаботиться о мертвых…
Ева поехала домой, когда на улице стояла влажная и промозглая предрассветная стужа. Кругом сияли рекламные щиты: купи – и будешь счастлив, посмотри – и пощекочешь себе нервы, приходи – и будешь поражен… Нью-Йорк не собирался угомониться.
Пар валил от передвижных сосисочных грилей, из выходящих на улицу вентиляционных вытяжек, из автобуса, который скрипнул тормозами, чтобы забрать собравшуюся после работы в ночную смену кучку служащих ближайших заведений. По тротуару, пошатываясь, брел пьяненький, вертя бутылкой с пойлом, как дубинкой. Стайка подростков скидывалась на горячие сосиски: чем ниже температура воздуха, тем выше цена.
Свободное предпринимательство…
Ева заехала на кромку тротуара, выключила двигатель и положила голову на баранку. Она была страшно измотана, почти на пределе сил, но в голове ее продолжали прокручиваться события этой ужасной ночи.
Она приехала в маленький опрятный домик в Уэстчестере, и ей пришлось произнести роковые слова, которые не всякий в силах перенести. Она сказала мужчине, что его жена погибла. К счастью, она не услышала плач детей, которым уже было не суждено дождаться возвращения мамы домой, – дети уже спали.
Потом она приехала в Центральное, составила отчеты и, как было печально заведено, освободила от вещей шкафчик Энн.
И после всего этого она могла вот так запросто ехать по городу, видеть огни, людей, уличную суету и ощущать себя при этом… живой! Но здесь было ее место – с его грязью, драмами, броской внешней стороной и омерзительностью того, что за ней скрывалось. Место, нервные импульсы которого ей приходилось каждый день пропускать через себя…
– Леди! – донесся голос снаружи, и в стекло дверцы постучала костяшка грязного пальца. – Леди, не хотите ли купить цветочек?
Ева посмотрела на лицо, приблизившееся вплотную к стеклу. Это было нечто дряхлое и осоловелое, не знавшее мыла уже лет десять.
Ева опустила стекло.
– Я что, выгляжу так, будто хочу купить цветок?
– Леди, остался последний цветочек! – Старик улыбнулся беззубым ртом и протянул ей жалкое, потрепанное подобие цветка, который, судя по всему, должен был изображать розу. – Смотрите, какой красивый. Пять баксов всего.
– Пять?! Побойся бога!
Ева стала отмахиваться от него и уже хотела поднять стекло, но тут вдруг обнаружила, что ее рука уже залезла в карман в поисках денег.
– У меня нашлось четыре.
– Хорошо! Годится, леди.
Он схватил протянутую ему мелочь, сунул в окно цветок и заковылял прочь.
– До первой винной лавки, – пробормотала Ева и тронула машину с места, не закрывая окно – старик успел совершенно дурно надышать в машину.
Она подъехала к дому с цветком на коленях и, проезжая через ворота, увидела, что для нее был везде оставлен свет. После всего пережитого за день этот трогательный знак внимания, сознание того, что тебя ждали, оказались почти непереносимыми. Появилась новая проблема – не дать себе расплакаться.
Она вошла тихо. Как обычно, бросила куртку на стойку перил и стала подниматься по ступенькам. Как обычно, почувствовала привычные мягкие и тонкие запахи этого дома. Как обычно, ощутила под рукой до блеска отполированные деревянные перила. Все было как обычно.
И Ева вдруг подумала, что это тоже ее место. Потому что здесь ее ждал муж, Рорк.
Он был в халате и смотрел телевизор. Шел репортаж Надин Ферст о взрыве на Мэдисон-сквер. У Надин, находившейся на месте происшествия, было бледное лицо, и в голосе сквозили нотки ярости. Ева вдруг почувствовала себя неловко и спрятала за спину цветок.
– Ты поспал?
– Немножко.
Он не подошел к ней. Ему показалось, что она выглядит как чересчур сильно натянутая струна, которая может порваться при малейшем прикосновении. Ее глаза, оттененные синими кругами, были почти закрыты.
– Ева, тебе нужно отдохнуть.
Она попыталась улыбнуться:
– Не могу. Повязана. Скоро нужно ехать обратно.
Рорк подошел к ней, но не дотронулся.
– Ты доведешь себя.
– Рорк, я в порядке. Правда. Какое-то время я была не в себе, но сейчас все нормально. Когда все закончится, я, может быть, сломаюсь, но сейчас я в порядке. Мне нужно поговорить с тобой.
– Хорошо.
Она обошла его, пряча цветок, и встала у окна, за которым сквозь ночную мглу пробивались первые солнечные лучи.
– Не знаю, с чего начать. В эти последние два дня все было так паршиво…
– Нелегко было рассказать семье Мэллой?
– Нелегко было подойти к дому. Обычно семьи сразу все понимают, когда видят нас в дверях. Они ведь живут с этим изо дня в день. Они понимают, когда видят тебя, но отказываются воспринимать. Это видно по лицам – понимание и отвержение. Некоторые просто стоят молча. Другие пытаются тебя остановить – начинают что-то говорить, ходят по дому, трогая вещи. Словно если ты ничего не скажешь, значит, на самом деле ничего не произошло.
– Но потом ты все-таки говоришь, и человек вынужден сдаться перед страшной действительностью, – договорил за нее Рорк.
Ева обернулась к нему:
– Я знаю, что ты тоже всегда с этим живешь. Рорк, прости, я сожалею насчет утреннего. Я…
Он подошел к ней и прикоснулся к ее щеке:
– Ты уже сказала об этом. Ничего страшного. Это все пустяки.
– Это не пустяки. Я исправлюсь, хорошо?
– Хорошо. Почему ты не хочешь сесть?
– Не могу. У меня все это проворачивается в голове снова и снова…
Только тут он заметил у нее в руке цветок.
– О боже! Это что такое?
– Мне кажется, это очень больная, мутантная роза. Я купила ее для тебя.
Видеть Рорка удивленным было такой редкостью, что Ева чуть не рассмеялась. Он поднял глаза, и ей показалось, что в них мелькнуло какое-то совсем новое чувство, которое она не смогла бы определить.
– Ты принесла мне цветок…
– Я подумала, что так заведено – после ссоры цветы, примирение…
Он осторожно взял цветок за стебель. Лепестки от холода потемнели и свернулись, Еве показалось, что их цвет напоминает желтовато-синий оттенок заживающего синяка.
– Страшно убого, да?
Он запустил пальцы в ее волосы.
– Нет. Это… Просто не знаю, что сказать.
– Если она пахнет так же, как воняло от старика, который продал ее мне, можешь продезинфицировать ее.
– Ну вот, ты все испортила, – сказал он мягко и поцеловал ее.
Ева немного отступила назад, чтобы не броситься к нему в объятия.
– Я всегда все порчу. Вот и сегодня утром… Я знаю, ты сердишься, но ведь я делаю это не нарочно! Иногда мне кажется, что копы вообще должны жить одни. Не знаю, с кем их сравнить, разве что со священниками. Они не должны тащить за собой в дом грех и скорбь.
– У меня хватает своего греха и своей скорби. Пару раз это выплеснулось на тебя.
– А я все выплескиваю на тебя постоянно! И я ведь знала, что тебя это обидит…
– Действительно, обидело. Такие вещи меня ранят, Ева.
– Я не хотела этого!
Про себя она подумала, что даже не знала, что способна на такое. И это уже была проблема. Ее проблема.
– Рорк, я не умею подбирать слова, как ты. Скорее, у меня их просто нет. Нет таких слов, какие ты говоришь мне или – я вижу – хочешь сказать. И… у меня просто замирает сердце.
– Думаешь, тебя любить легко?
– Нет, не думаю. Я считаю, что это вообще невозможно. – Она увидела, что в его глазах промелькнул опасный блеск, и заторопилась: – Не сердись, дай мне договорить.
Рорк отложил в сторону цветок.
– Тогда говори толком. Мне все чертовски надоело, и я устал оправдываться в своих чувствах перед женщиной, которая ими владеет.
– Понимаешь, на работе я всегда собранная, всегда знаю, чего хочу и что нужно делать. А с тобой… Мне не удается быть спокойной, сохранять душевное равновесие, – сказала Ева и внутренне смешалась еще больше. Ей не хотелось признаваться вслух, говорить это человеку, который нарушал ее равновесие часто и без труда. – Только я его приобретаю, удерживаюсь в нем какое-то время и начинаю соображать, кто есть я, кто есть мы, как при взгляде на тебя снова начинаю спотыкаться. И я не могу вздохнуть, потому что чувства во мне начинают бурлить и схватывают за горло. Не знаю, что с этим поделать, как с этим бороться. В такие моменты я думаю: «Я замужем за ним. Замужем почти год. Но все равно, когда он входит в комнату, у меня замирает сердце».
Ева перевела дыхание.
– Рорк, ты – лучшее, что у меня когда-либо было. В моей жизни больше всего значишь ты. Я люблю тебя так, что это даже пугает меня. Мне кажется, что, будь у меня выбор, я ничего не изменила бы. Итак… можешь теперь дать волю обиде. Я договорила.
– Для разгула моей обиды ты оставила маловато пространства.
Ева вдруг почувствовала, что напряжение ее начинает спадать, и, когда Рорк шагнул к ней, она даже улыбнулась. Он скользнул руками по ее плечам, по спине.
– Ева, у меня тоже нет выбора. И он мне не нужен.
– Мы не поссоримся, Рорк?
– Думаю, нет, не поссоримся.
Не отрывая взгляда от его глаз, Ева потянула за пояс его халата.
– Ты знаешь, я ехала сейчас по городу и вдруг поняла, что я жива… – Она распахнула на нем халат и прикоснулась губами к его плечу. – И сейчас я тебе это покажу!
…Она откатилась от него и встала.
– Мне нужно шевелиться. Если до начала рабочего дня останется какое-то время, я вздремну у себя в кабинете в Центральном. – Свой халат она не нашла, взяла халат Рорка и улыбнулась ему. – Правда, мне нужно ехать. Не хочу, чтобы Зака заперли в участке так же, как поначалу. Но мне придется подержать его какое-то время под охраной.
– Так пришли его сюда, – пожал плечами Рорк.
– Точно! И как я сама не додумалась? Ведь если я возьму одну из твоих машин, то смогу оставить свою колымагу здесь. Пусть поработает над ней, будет чем заняться.
Рорк внезапно посмотрел ей в глаза пристальным взглядом.
– Как ты считаешь, насколько велик у тебя шанс сегодня опять влипнуть в какой-нибудь случай с развалинами или взрывами?
– Никто не может знать.
– Бери любую машину, кроме ЗХ-2000. Я ездил на ней всего один раз.
Она отпустила какой-то комментарий насчет мужчин и их игрушек, но Рорк чувствовал себя таким расслабившимся и помягчавшим, что пропустил колкость мимо ушей.
ГЛАВА 20
– Когда мы дошли до оставшихся двух зарядов, она велела нам уйти. Оставила только двоих. Всего двоих. А нам велела уйти. Они взяли один заряд. Я слышал в наушниках, как Снайдер объявил об этом, а лейтенант приказывала и им уйти. И последний заряд накрыл их. Проклятый последний!
Он опустил голову и всхлипнул, как ребенок.
– Даллас! – подбежал запыхавшийся Фини. – Проклятье! Когда я сюда добрался, то уже не мог подойти ближе чем на полквартала. По коммуникатору ни черта не было слышно.
Но он хорошо слышал через маячок биение ее сердца, и это помогло ему не потерять голову. Разглядывая здание, Фини положил руку Еве на плечо.
– Матерь Божья!
– Энн. Там была Энн…
Фини обнял Еву, и она начала рассказывать каким-то странно ровным голосом:
– Я была одной из последних, кому удалось выбраться. Мы слышали друг друга уже почти совсем отчетливо. Я приказала ей уходить. Бросить все и уходить. Но она не послушалась…
– Она должна была выполнить свою работу.
– Нам нужно разыскать ее. Может быть, еще удастся… – Произнося это, Ева уже знала, что наверняка именно Энн была над устройством в тот момент, когда оно взорвалось. – Нам нужно посмотреть. Мы должны убедиться…
– Я позабочусь об этом. Тебе необходимо показаться медикам, Даллас.
– У меня нет ничего страшного. Ерунда, – почти машинально ответила Ева и, глубоко вздохнув, попросила: – Мне нужен ее адрес.
– Мы сделаем все необходимое, и я пойду с тобой.
Она отвернулась и рассеянно посмотрела вокруг. Толпы людей, искореженные автомобили… Ева представила себе, что внизу, на станции подземки, все может оказаться еще хуже. Невообразимо хуже…
Она чувствовала, как внутри у нее нарастает гнев, яростный гнев. Все это произошло из-за денег и из-за фанатика, для которого человеческие жизни – ничто. Но этот человек за все поплатится!
Только через час она вернулась к Рорку. Он помогал медикам заносить раненых в фургоны.
– С мальчиком все в порядке? – спросила его Ева.
– Теперь в порядке. Мы нашли его отца. Человек был в ужасе.
Рорк подошел ближе и вытер грязное пятно с ее щеки. Потом сообщил ей то, что узнал, находясь на площади:
– Говорят, что потери не слишком тяжелые. В основном это погибшие в давке. Большинство успели покинуть стадион. Если бы им удалось осуществить весь план взрывов, жертвы могли бы исчисляться тысячами. Сейчас же их меньше четырехсот.
– Я не могу так подсчитывать жизни, Рорк.
– Иногда это единственное, что можно сделать…
– Сегодня я потеряла подругу.
– Знаю. – Он взял в ладони ее лицо. – Мне очень жаль, Ева.
Она продолжала смотреть невидящим взором куда-то в ночь.
– У нее был муж и двое детей. И она была беременной.
– О боже!
Рорк привлек ее к себе, но Ева покачала головой и отступила.
– Не могу. Я так расклеюсь, а мне нельзя. Мне нужно поехать к ней домой и все рассказать семье.
– Я поеду с тобой.
– Нет, Рорк. Это дело копов. Поедем я и Фини. Не знаю, когда я сегодня вернусь.
– Я пока побуду здесь. Требуются дополнительные руки.
Она кивнула и собралась идти.
– Ева!
– Да?
– Приходи домой. Ты в этом нуждаешься.
– Да-да, приду.
Она пошла разыскивать Фини, понимая, что нельзя подготовиться к тому, чтобы сообщить весть, которая крушила людские судьбы.
Рорк поработал с ранеными еще два часа. Он беспрестанно посылал людей за кофе, горячим супом и другими необходимыми вещами, которые можно было приобрести за деньги. Но в эту ночь, как никогда ясно, он чувствовал, что деньги – пыль в сравнении с человеческой жизнью.
Когда тела увозили в уже переполненный морг, Рорк думал о Еве и о том, что ей приходилось сталкиваться с заботами о покойниках каждый день. Этот запах, казалось, навсегда въелся в кожу, но он знал, что к утру приедет домой, встанет под душ – и все пройдет.
Он посмотрел на здание, глядевшее теперь на город пустыми глазницами. Все эти раны были поправимы. Камень, металл, стекло – все это можно было восстановить со временем, были бы деньги.
А Еве предстояло позаботиться о мертвых…
Ева поехала домой, когда на улице стояла влажная и промозглая предрассветная стужа. Кругом сияли рекламные щиты: купи – и будешь счастлив, посмотри – и пощекочешь себе нервы, приходи – и будешь поражен… Нью-Йорк не собирался угомониться.
Пар валил от передвижных сосисочных грилей, из выходящих на улицу вентиляционных вытяжек, из автобуса, который скрипнул тормозами, чтобы забрать собравшуюся после работы в ночную смену кучку служащих ближайших заведений. По тротуару, пошатываясь, брел пьяненький, вертя бутылкой с пойлом, как дубинкой. Стайка подростков скидывалась на горячие сосиски: чем ниже температура воздуха, тем выше цена.
Свободное предпринимательство…
Ева заехала на кромку тротуара, выключила двигатель и положила голову на баранку. Она была страшно измотана, почти на пределе сил, но в голове ее продолжали прокручиваться события этой ужасной ночи.
Она приехала в маленький опрятный домик в Уэстчестере, и ей пришлось произнести роковые слова, которые не всякий в силах перенести. Она сказала мужчине, что его жена погибла. К счастью, она не услышала плач детей, которым уже было не суждено дождаться возвращения мамы домой, – дети уже спали.
Потом она приехала в Центральное, составила отчеты и, как было печально заведено, освободила от вещей шкафчик Энн.
И после всего этого она могла вот так запросто ехать по городу, видеть огни, людей, уличную суету и ощущать себя при этом… живой! Но здесь было ее место – с его грязью, драмами, броской внешней стороной и омерзительностью того, что за ней скрывалось. Место, нервные импульсы которого ей приходилось каждый день пропускать через себя…
– Леди! – донесся голос снаружи, и в стекло дверцы постучала костяшка грязного пальца. – Леди, не хотите ли купить цветочек?
Ева посмотрела на лицо, приблизившееся вплотную к стеклу. Это было нечто дряхлое и осоловелое, не знавшее мыла уже лет десять.
Ева опустила стекло.
– Я что, выгляжу так, будто хочу купить цветок?
– Леди, остался последний цветочек! – Старик улыбнулся беззубым ртом и протянул ей жалкое, потрепанное подобие цветка, который, судя по всему, должен был изображать розу. – Смотрите, какой красивый. Пять баксов всего.
– Пять?! Побойся бога!
Ева стала отмахиваться от него и уже хотела поднять стекло, но тут вдруг обнаружила, что ее рука уже залезла в карман в поисках денег.
– У меня нашлось четыре.
– Хорошо! Годится, леди.
Он схватил протянутую ему мелочь, сунул в окно цветок и заковылял прочь.
– До первой винной лавки, – пробормотала Ева и тронула машину с места, не закрывая окно – старик успел совершенно дурно надышать в машину.
Она подъехала к дому с цветком на коленях и, проезжая через ворота, увидела, что для нее был везде оставлен свет. После всего пережитого за день этот трогательный знак внимания, сознание того, что тебя ждали, оказались почти непереносимыми. Появилась новая проблема – не дать себе расплакаться.
Она вошла тихо. Как обычно, бросила куртку на стойку перил и стала подниматься по ступенькам. Как обычно, почувствовала привычные мягкие и тонкие запахи этого дома. Как обычно, ощутила под рукой до блеска отполированные деревянные перила. Все было как обычно.
И Ева вдруг подумала, что это тоже ее место. Потому что здесь ее ждал муж, Рорк.
Он был в халате и смотрел телевизор. Шел репортаж Надин Ферст о взрыве на Мэдисон-сквер. У Надин, находившейся на месте происшествия, было бледное лицо, и в голосе сквозили нотки ярости. Ева вдруг почувствовала себя неловко и спрятала за спину цветок.
– Ты поспал?
– Немножко.
Он не подошел к ней. Ему показалось, что она выглядит как чересчур сильно натянутая струна, которая может порваться при малейшем прикосновении. Ее глаза, оттененные синими кругами, были почти закрыты.
– Ева, тебе нужно отдохнуть.
Она попыталась улыбнуться:
– Не могу. Повязана. Скоро нужно ехать обратно.
Рорк подошел к ней, но не дотронулся.
– Ты доведешь себя.
– Рорк, я в порядке. Правда. Какое-то время я была не в себе, но сейчас все нормально. Когда все закончится, я, может быть, сломаюсь, но сейчас я в порядке. Мне нужно поговорить с тобой.
– Хорошо.
Она обошла его, пряча цветок, и встала у окна, за которым сквозь ночную мглу пробивались первые солнечные лучи.
– Не знаю, с чего начать. В эти последние два дня все было так паршиво…
– Нелегко было рассказать семье Мэллой?
– Нелегко было подойти к дому. Обычно семьи сразу все понимают, когда видят нас в дверях. Они ведь живут с этим изо дня в день. Они понимают, когда видят тебя, но отказываются воспринимать. Это видно по лицам – понимание и отвержение. Некоторые просто стоят молча. Другие пытаются тебя остановить – начинают что-то говорить, ходят по дому, трогая вещи. Словно если ты ничего не скажешь, значит, на самом деле ничего не произошло.
– Но потом ты все-таки говоришь, и человек вынужден сдаться перед страшной действительностью, – договорил за нее Рорк.
Ева обернулась к нему:
– Я знаю, что ты тоже всегда с этим живешь. Рорк, прости, я сожалею насчет утреннего. Я…
Он подошел к ней и прикоснулся к ее щеке:
– Ты уже сказала об этом. Ничего страшного. Это все пустяки.
– Это не пустяки. Я исправлюсь, хорошо?
– Хорошо. Почему ты не хочешь сесть?
– Не могу. У меня все это проворачивается в голове снова и снова…
Только тут он заметил у нее в руке цветок.
– О боже! Это что такое?
– Мне кажется, это очень больная, мутантная роза. Я купила ее для тебя.
Видеть Рорка удивленным было такой редкостью, что Ева чуть не рассмеялась. Он поднял глаза, и ей показалось, что в них мелькнуло какое-то совсем новое чувство, которое она не смогла бы определить.
– Ты принесла мне цветок…
– Я подумала, что так заведено – после ссоры цветы, примирение…
Он осторожно взял цветок за стебель. Лепестки от холода потемнели и свернулись, Еве показалось, что их цвет напоминает желтовато-синий оттенок заживающего синяка.
– Страшно убого, да?
Он запустил пальцы в ее волосы.
– Нет. Это… Просто не знаю, что сказать.
– Если она пахнет так же, как воняло от старика, который продал ее мне, можешь продезинфицировать ее.
– Ну вот, ты все испортила, – сказал он мягко и поцеловал ее.
Ева немного отступила назад, чтобы не броситься к нему в объятия.
– Я всегда все порчу. Вот и сегодня утром… Я знаю, ты сердишься, но ведь я делаю это не нарочно! Иногда мне кажется, что копы вообще должны жить одни. Не знаю, с кем их сравнить, разве что со священниками. Они не должны тащить за собой в дом грех и скорбь.
– У меня хватает своего греха и своей скорби. Пару раз это выплеснулось на тебя.
– А я все выплескиваю на тебя постоянно! И я ведь знала, что тебя это обидит…
– Действительно, обидело. Такие вещи меня ранят, Ева.
– Я не хотела этого!
Про себя она подумала, что даже не знала, что способна на такое. И это уже была проблема. Ее проблема.
– Рорк, я не умею подбирать слова, как ты. Скорее, у меня их просто нет. Нет таких слов, какие ты говоришь мне или – я вижу – хочешь сказать. И… у меня просто замирает сердце.
– Думаешь, тебя любить легко?
– Нет, не думаю. Я считаю, что это вообще невозможно. – Она увидела, что в его глазах промелькнул опасный блеск, и заторопилась: – Не сердись, дай мне договорить.
Рорк отложил в сторону цветок.
– Тогда говори толком. Мне все чертовски надоело, и я устал оправдываться в своих чувствах перед женщиной, которая ими владеет.
– Понимаешь, на работе я всегда собранная, всегда знаю, чего хочу и что нужно делать. А с тобой… Мне не удается быть спокойной, сохранять душевное равновесие, – сказала Ева и внутренне смешалась еще больше. Ей не хотелось признаваться вслух, говорить это человеку, который нарушал ее равновесие часто и без труда. – Только я его приобретаю, удерживаюсь в нем какое-то время и начинаю соображать, кто есть я, кто есть мы, как при взгляде на тебя снова начинаю спотыкаться. И я не могу вздохнуть, потому что чувства во мне начинают бурлить и схватывают за горло. Не знаю, что с этим поделать, как с этим бороться. В такие моменты я думаю: «Я замужем за ним. Замужем почти год. Но все равно, когда он входит в комнату, у меня замирает сердце».
Ева перевела дыхание.
– Рорк, ты – лучшее, что у меня когда-либо было. В моей жизни больше всего значишь ты. Я люблю тебя так, что это даже пугает меня. Мне кажется, что, будь у меня выбор, я ничего не изменила бы. Итак… можешь теперь дать волю обиде. Я договорила.
– Для разгула моей обиды ты оставила маловато пространства.
Ева вдруг почувствовала, что напряжение ее начинает спадать, и, когда Рорк шагнул к ней, она даже улыбнулась. Он скользнул руками по ее плечам, по спине.
– Ева, у меня тоже нет выбора. И он мне не нужен.
– Мы не поссоримся, Рорк?
– Думаю, нет, не поссоримся.
Не отрывая взгляда от его глаз, Ева потянула за пояс его халата.
– Ты знаешь, я ехала сейчас по городу и вдруг поняла, что я жива… – Она распахнула на нем халат и прикоснулась губами к его плечу. – И сейчас я тебе это покажу!
…Она откатилась от него и встала.
– Мне нужно шевелиться. Если до начала рабочего дня останется какое-то время, я вздремну у себя в кабинете в Центральном. – Свой халат она не нашла, взяла халат Рорка и улыбнулась ему. – Правда, мне нужно ехать. Не хочу, чтобы Зака заперли в участке так же, как поначалу. Но мне придется подержать его какое-то время под охраной.
– Так пришли его сюда, – пожал плечами Рорк.
– Точно! И как я сама не додумалась? Ведь если я возьму одну из твоих машин, то смогу оставить свою колымагу здесь. Пусть поработает над ней, будет чем заняться.
Рорк внезапно посмотрел ей в глаза пристальным взглядом.
– Как ты считаешь, насколько велик у тебя шанс сегодня опять влипнуть в какой-нибудь случай с развалинами или взрывами?
– Никто не может знать.
– Бери любую машину, кроме ЗХ-2000. Я ездил на ней всего один раз.
Она отпустила какой-то комментарий насчет мужчин и их игрушек, но Рорк чувствовал себя таким расслабившимся и помягчавшим, что пропустил колкость мимо ушей.
ГЛАВА 20
Дорогой товарищ!
Мы – «Кассандра», хранители верности.
Уверены, что ты наблюдаешь, как марионетки из либеральных СМИ сообщают о происшествиях в Нью-Йорке. Нам противно слушать их всхлипывания и причитания. Остается только удивляться тому, что они осуждают разрушение сусальных символов оппортунистического правительства, которое держит всю страну под ногтем. Нас бесит односторонний и предвзятый взгляд этих СМИ на известные события.
Где же их убеждения? Где их объективность?
Они все еще не видят и не понимают, кто мы и что мы значим для них.
Сегодня вечером на этот прогнивший город обрушился гнев богов. Мы нанесли удар и видели расползавшихся крыс. Но это ничто по сравнению с тем, что мы еще сделаем!
Наш противник – та женщина, которую обстоятельства должны были бы утихомирить, чтобы она не мешала нам в выполнении нашей миссии, – оказалась сильнее, чем можно было ожидать. Она опытна и крепка. Но именно это нам и требовалось. Да, из-за нее мы упустили определенное денежное вознаграждение, которое наши соратники – и ты в том числе – хотели бы получить как можно скорее. Но пусть тебя не беспокоит этот вопрос. У нас достаточно финансовых возможностей.
Ты должен полагаться на то, что мы доведем начатое нами до конца. Ты не должен колебаться в своей уверенности – и в обязательствах относительно нашего дела. Скоро, очень скоро падет наиболее почитаемый символ этой насквозь коррумпированной и слабой нации.
Когда все будет окончено, виноватые заплатят за все!
Готовься: мы встретимся с тобой с глазу на глаз в течение двух суток. Необходимые бумаги в порядке. Следующую схватку, которая состоится здесь, мы завершим сами, лично. И тогда мы отпразднуем нашу победу, выпьем за того, кто направил нас на этот путь, и создадим платформу для нашей новой республики.
Мы – «Кассандра».
Пибоди шла в зал для совещаний. Она только что повидала Зака и все еще немного нервничала после их разговора с родителями по дальней связи. И ей, и Заку пришлось надавить на отца с матерью, чтобы те не приезжали в Нью-Йорк. Заку не хотелось, чтобы родители застали его в таком плачевном положении: хотя он пребывал не в камере, но все равно находился под замком. А Пибоди была полна решимости оградить брата от возможных обвинений и вернуть его к нормальной жизни.
Несмотря на все попытки успокоить их, родители, разумеется, ужасно расстроились. Мать с большим трудом сдерживала слезы, отец казался ошеломленным и беспомощным. Их голоса до сих пор звучали в ушах Пибоди. Она решила, что работа – лучшее лекарство. Откопать бы эту лживую сучку Клариссу, а потом хрустнуть ее изящной шеей, как веточкой!
С такой закипавшей в ней жаждой насилия она вошла в зал – и увидела Макнаба. «О, черт!» – подумала она и пошла прямо к кофеварке, на ходу бросив:
– Ты сегодня рано.
– Я подумал, что ты придешь раньше. – В качестве первого шага Макнаб решительно подошел к двери и закрыл ее. – Я считаю, что ты обязана меня выслушать и объяснить, что, черт побери, происходит!
– Я не должна тебе ничего объяснять. Нам хотелось заняться сексом – мы это сделали. И все. Я только что получила лабораторные заключения…
– А я тебе говорю: не сделали и не все!
Он понимал, что формально она была права. Но понимал и то, что не сможет теперь спокойно видеть перед собой целыми днями это серьезное лицо и это потрясающее, упоительное тело. Он скорее провалился бы сквозь землю, чем произнес, что они «это сделали – и все».
– Макнаб, у меня голова занята более важными вопросами, чем твое «эго». Например, меня вызывает дантист на полугодичный осмотр.
– Приберегла бы свои глупые колкости для кого-то более достойного их. Со мной они не срабатывают. Черт побери, мы с тобой были вместе, и нам было хорошо!
Пибоди пожала плечами:
– «Было» – это от спрягаемого глагола, прошедшее время.
Он шагнул к ней, выхватил из ее рук фуражку и швырнул на пол.
– Но почему?
У нее забилось сердце. Дьявол, ведь, по идее, она не должна была ничего чувствовать!
– Потому что мне так хочется.
– Пибоди, мы с тобой не в детском саду!
– Потому что, если бы я не валялась с тобой в постели, я была бы с Заком! – неожиданно закричала она. – А если бы я была с ним, мне не пришлось бы сейчас говорить своим родителям, что против него того и гляди выдвинут обвинение в убийстве!
– Это не твоя вина. И не моя. – Он услышал, что дыхание ее стало прерывистым, и это расстроило его. Он смертельно боялся, что Пибоди может расплакаться. – Во всем виноваты Брэнсоны. И Даллас не позволит, чтобы Зака в чем-нибудь обвинили. На том и остановись, Ди.
– Мне нужно было это предвидеть! Я должна была быть с ним, а не с тобой!
Он неожиданно взял ее за плечи и быстро встряхнул их.
– Ты была со мной, и этого не изменишь. И я хочу, чтобы ты опять была со мной. Черт побери, Ди, я не кончил!
Макнаб стал целовать ее с какой-то беспомощной яростью, вожделением и смущением. Пибоди издала короткий стон, означавший что-то среднее между отчаянием и облегчением. Она тоже целовала его и делала это пылко, неистово, тщетно борясь сама с собой.
В зал вошла Ева и остановилась как вкопанная:
– Вот это да!
Они были настолько поглощены своим порывом, что даже не услышали ее.
– О боже! – воскликнула Ева.
Она закрыла глаза ладонью, надеясь, что, когда уберет руку, парочка уже исчезнет. Не тут-то было.
– Разойтись!
Глас вопиющего в пустыне. Ева сунула руки в карманы и попыталась игнорировать тот бесспорный факт, что руки Макнаба в этот момент находились на заднице Пибоди.
– Я сказала, разойтись! – уже крикнула Ева.
Окрик дошел. Они отскочили друг от друга, словно между ними находилась сжатая пружина и кто-то ее освободил. Макнаб налетел на стул, опрокинул его и уставился на Еву, будто впервые видел.
– Ой! Сэр, я…
– Молчать! – скомандовала ему Ева. – Сядь – и ни слова. Черт-те что! Пибоди, почему у меня нет кофе?
– Кофе… – Пибоди, у которой сердце было готово выпрыгнуть из груди, заморгала вытаращенными в изумлении глазами: – Кофе?
– Сейчас же! – Ева показала на кофеварку, а затем картинно посмотрела на часы. – С этой минуты вы на службе. Что бы там ни происходило до сих пор, это было в ваше личное время. Ясно?
– Уф! Э-э… Послушайте, лейтенант…
– Закройся, Макнаб. Не хочу никаких дискуссий, объяснений или словесных описаний того, чем вы занимаетесь в свое свободное время.
– Ваш кофе, сэр, – не своим голосом сказала Пибоди, ставя чашку перед Евой и посылая Макнабу страшный предостерегающий взгляд.
– Заключения лаборатории?
– Они у меня с собой, – с облегчением ответила Пибоди и поспешила к своему стулу.
Вошел Фини. Мешки под его глазами грозили опуститься ниже носа. Увидев его, Пибоди опять вскочила, чтобы налить еще одну чашку кофе. Он сел, рассеянно кивнул в знак благодарности и сообщил:
– Спасательные бригады добрались до эпицентра последнего взрыва. До последнего известного местопребывания Мэллой. – Фини откашлялся и отпил кофе. – По всей видимости, в критический момент предохранительный щит был на месте, но взрывом его отнесло. Говорят, все произошло мгновенно.
Какое-то время все сидели молча. Затем Ева встала и заговорила:
– Лейтенант Мэллой была хорошим копом. Это лучшее, что я могу сказать о ком-либо. Она погибла, выполняя свою работу и стараясь дать своим людям возможность укрыться в безопасном месте. А наша работа заключается в том, чтобы найти и схватить тех, кто повинны в ее гибели.
Она открыла принесенную с собой папку, достала из нее две фотографии и прикрепила их к доске.
– Это Кларисса Брэнсон, она же Шарлотта Роуван. А это – Б. Дональд Брэнсон. Мы не остановимся до тех пор, пока эти двое не будут посажены за решетку. Пибоди, доложишь о лабораторных результатах. Макнаб, жду отчет о перехвате звонков по телефону Моники Роуван. Фини, нужно еще раз допросить Зака. Возможно, ты ухватишь то, что я пропустила. Он мог услышать или увидеть что-нибудь такое, что может подсказать, в каком направлении нам лучше вести поиск.
– Я позабочусь об этом.
– И еще, Фини. Попробуй снова прокрутить Лизбет Кук. Задача та же. Думаю, тебе удастся получить от нее больше, если ты приедешь к ней домой и прикинешься сочувствующим слушателем.
– Она плакса? – поинтересовался Фини.
– Скорее истеричка.
Он вздохнул:
– Придется прихватить с собой лишние носовые платки.
Ева оглядела лица своих товарищей по команде.
– Должен быть какой-то след! Они где-то скрываются, куда-то еще собираются перебраться, они должны выбрать следующую цель и время ее уничтожения. Они знают, что мы разрабатываем версию «Аполлон», и, вероятно, знают также, что мы установили или можем установить реальную личность Клариссы Брэнсон.
Ева снова подошла к доске и прикрепила еще одну фотографию.
– Это Моника Роуван, жена Джеймса Роувана, мать Шарлотты. Я уверена, что приказ ликвидировать ее отдала собственная дочь. Если это действительно так, то понятно, что мы имеем дело с человеком холодного и конкретного мышления, опытным лицедеем, не брезгующим к тому же запачкаться кровью. Они с мужем организовали убийство четырех человек. С одним из убитых она была связана кровными узами, другой был ближайшим родственником ее мужа. Кроме того, она несет ответственность за гибель сотен человек в результате террористических актов, которые являются не чем иным, как отвратительным шантажом в целях получения выгоды.
Сделав короткую паузу, Ева продолжала:
– Она без колебаний будет убивать снова и снова. Ей чужды такие понятия, как совесть, мораль, верность по отношению к кому-либо, кроме самой себя – и человека, которого уже более тридцати лет нет в живых. Эта женщина не следует душевным порывам, она исходит исключительно из расчета. У нее было тридцать лет, чтобы задумать то, что она сейчас старается воплотить в жизнь. И надо признать, ей это неплохо удается.
– Вы не упомянули о том, что вчера она не получила облигации, – заметил Макнаб.
– Вот поэтому она попытается снова нанести удар, и тяжелый. Деньги – один из ее главных мотивов, но это еще не все. Анализ ее личности, проведенный Мирой, показывает наличие непомерной гордыни и сознания собственной миссии. Из всего этого можно сделать вывод, что она-то и есть Кассандра – не только просто женщина в своей бренной физической оболочке, а более сложное целое. Как бы то ни было, она не остановится на достигнутом. Вчера вечером ее гордость была задета. К тому же она еще не завершила свою миссию. Думаю, что последуют новые взрывы. С ней невозможно вести какие-то переговоры или торговаться, поскольку она лжет и любить играть роль богини, считая себя выше других. Она верит в то, что говорит, даже если это ложь.
– В конце концов, у нас же есть сканеры, – опять вставил слово Макнаб.
Мы – «Кассандра», хранители верности.
Уверены, что ты наблюдаешь, как марионетки из либеральных СМИ сообщают о происшествиях в Нью-Йорке. Нам противно слушать их всхлипывания и причитания. Остается только удивляться тому, что они осуждают разрушение сусальных символов оппортунистического правительства, которое держит всю страну под ногтем. Нас бесит односторонний и предвзятый взгляд этих СМИ на известные события.
Где же их убеждения? Где их объективность?
Они все еще не видят и не понимают, кто мы и что мы значим для них.
Сегодня вечером на этот прогнивший город обрушился гнев богов. Мы нанесли удар и видели расползавшихся крыс. Но это ничто по сравнению с тем, что мы еще сделаем!
Наш противник – та женщина, которую обстоятельства должны были бы утихомирить, чтобы она не мешала нам в выполнении нашей миссии, – оказалась сильнее, чем можно было ожидать. Она опытна и крепка. Но именно это нам и требовалось. Да, из-за нее мы упустили определенное денежное вознаграждение, которое наши соратники – и ты в том числе – хотели бы получить как можно скорее. Но пусть тебя не беспокоит этот вопрос. У нас достаточно финансовых возможностей.
Ты должен полагаться на то, что мы доведем начатое нами до конца. Ты не должен колебаться в своей уверенности – и в обязательствах относительно нашего дела. Скоро, очень скоро падет наиболее почитаемый символ этой насквозь коррумпированной и слабой нации.
Когда все будет окончено, виноватые заплатят за все!
Готовься: мы встретимся с тобой с глазу на глаз в течение двух суток. Необходимые бумаги в порядке. Следующую схватку, которая состоится здесь, мы завершим сами, лично. И тогда мы отпразднуем нашу победу, выпьем за того, кто направил нас на этот путь, и создадим платформу для нашей новой республики.
Мы – «Кассандра».
Пибоди шла в зал для совещаний. Она только что повидала Зака и все еще немного нервничала после их разговора с родителями по дальней связи. И ей, и Заку пришлось надавить на отца с матерью, чтобы те не приезжали в Нью-Йорк. Заку не хотелось, чтобы родители застали его в таком плачевном положении: хотя он пребывал не в камере, но все равно находился под замком. А Пибоди была полна решимости оградить брата от возможных обвинений и вернуть его к нормальной жизни.
Несмотря на все попытки успокоить их, родители, разумеется, ужасно расстроились. Мать с большим трудом сдерживала слезы, отец казался ошеломленным и беспомощным. Их голоса до сих пор звучали в ушах Пибоди. Она решила, что работа – лучшее лекарство. Откопать бы эту лживую сучку Клариссу, а потом хрустнуть ее изящной шеей, как веточкой!
С такой закипавшей в ней жаждой насилия она вошла в зал – и увидела Макнаба. «О, черт!» – подумала она и пошла прямо к кофеварке, на ходу бросив:
– Ты сегодня рано.
– Я подумал, что ты придешь раньше. – В качестве первого шага Макнаб решительно подошел к двери и закрыл ее. – Я считаю, что ты обязана меня выслушать и объяснить, что, черт побери, происходит!
– Я не должна тебе ничего объяснять. Нам хотелось заняться сексом – мы это сделали. И все. Я только что получила лабораторные заключения…
– А я тебе говорю: не сделали и не все!
Он понимал, что формально она была права. Но понимал и то, что не сможет теперь спокойно видеть перед собой целыми днями это серьезное лицо и это потрясающее, упоительное тело. Он скорее провалился бы сквозь землю, чем произнес, что они «это сделали – и все».
– Макнаб, у меня голова занята более важными вопросами, чем твое «эго». Например, меня вызывает дантист на полугодичный осмотр.
– Приберегла бы свои глупые колкости для кого-то более достойного их. Со мной они не срабатывают. Черт побери, мы с тобой были вместе, и нам было хорошо!
Пибоди пожала плечами:
– «Было» – это от спрягаемого глагола, прошедшее время.
Он шагнул к ней, выхватил из ее рук фуражку и швырнул на пол.
– Но почему?
У нее забилось сердце. Дьявол, ведь, по идее, она не должна была ничего чувствовать!
– Потому что мне так хочется.
– Пибоди, мы с тобой не в детском саду!
– Потому что, если бы я не валялась с тобой в постели, я была бы с Заком! – неожиданно закричала она. – А если бы я была с ним, мне не пришлось бы сейчас говорить своим родителям, что против него того и гляди выдвинут обвинение в убийстве!
– Это не твоя вина. И не моя. – Он услышал, что дыхание ее стало прерывистым, и это расстроило его. Он смертельно боялся, что Пибоди может расплакаться. – Во всем виноваты Брэнсоны. И Даллас не позволит, чтобы Зака в чем-нибудь обвинили. На том и остановись, Ди.
– Мне нужно было это предвидеть! Я должна была быть с ним, а не с тобой!
Он неожиданно взял ее за плечи и быстро встряхнул их.
– Ты была со мной, и этого не изменишь. И я хочу, чтобы ты опять была со мной. Черт побери, Ди, я не кончил!
Макнаб стал целовать ее с какой-то беспомощной яростью, вожделением и смущением. Пибоди издала короткий стон, означавший что-то среднее между отчаянием и облегчением. Она тоже целовала его и делала это пылко, неистово, тщетно борясь сама с собой.
В зал вошла Ева и остановилась как вкопанная:
– Вот это да!
Они были настолько поглощены своим порывом, что даже не услышали ее.
– О боже! – воскликнула Ева.
Она закрыла глаза ладонью, надеясь, что, когда уберет руку, парочка уже исчезнет. Не тут-то было.
– Разойтись!
Глас вопиющего в пустыне. Ева сунула руки в карманы и попыталась игнорировать тот бесспорный факт, что руки Макнаба в этот момент находились на заднице Пибоди.
– Я сказала, разойтись! – уже крикнула Ева.
Окрик дошел. Они отскочили друг от друга, словно между ними находилась сжатая пружина и кто-то ее освободил. Макнаб налетел на стул, опрокинул его и уставился на Еву, будто впервые видел.
– Ой! Сэр, я…
– Молчать! – скомандовала ему Ева. – Сядь – и ни слова. Черт-те что! Пибоди, почему у меня нет кофе?
– Кофе… – Пибоди, у которой сердце было готово выпрыгнуть из груди, заморгала вытаращенными в изумлении глазами: – Кофе?
– Сейчас же! – Ева показала на кофеварку, а затем картинно посмотрела на часы. – С этой минуты вы на службе. Что бы там ни происходило до сих пор, это было в ваше личное время. Ясно?
– Уф! Э-э… Послушайте, лейтенант…
– Закройся, Макнаб. Не хочу никаких дискуссий, объяснений или словесных описаний того, чем вы занимаетесь в свое свободное время.
– Ваш кофе, сэр, – не своим голосом сказала Пибоди, ставя чашку перед Евой и посылая Макнабу страшный предостерегающий взгляд.
– Заключения лаборатории?
– Они у меня с собой, – с облегчением ответила Пибоди и поспешила к своему стулу.
Вошел Фини. Мешки под его глазами грозили опуститься ниже носа. Увидев его, Пибоди опять вскочила, чтобы налить еще одну чашку кофе. Он сел, рассеянно кивнул в знак благодарности и сообщил:
– Спасательные бригады добрались до эпицентра последнего взрыва. До последнего известного местопребывания Мэллой. – Фини откашлялся и отпил кофе. – По всей видимости, в критический момент предохранительный щит был на месте, но взрывом его отнесло. Говорят, все произошло мгновенно.
Какое-то время все сидели молча. Затем Ева встала и заговорила:
– Лейтенант Мэллой была хорошим копом. Это лучшее, что я могу сказать о ком-либо. Она погибла, выполняя свою работу и стараясь дать своим людям возможность укрыться в безопасном месте. А наша работа заключается в том, чтобы найти и схватить тех, кто повинны в ее гибели.
Она открыла принесенную с собой папку, достала из нее две фотографии и прикрепила их к доске.
– Это Кларисса Брэнсон, она же Шарлотта Роуван. А это – Б. Дональд Брэнсон. Мы не остановимся до тех пор, пока эти двое не будут посажены за решетку. Пибоди, доложишь о лабораторных результатах. Макнаб, жду отчет о перехвате звонков по телефону Моники Роуван. Фини, нужно еще раз допросить Зака. Возможно, ты ухватишь то, что я пропустила. Он мог услышать или увидеть что-нибудь такое, что может подсказать, в каком направлении нам лучше вести поиск.
– Я позабочусь об этом.
– И еще, Фини. Попробуй снова прокрутить Лизбет Кук. Задача та же. Думаю, тебе удастся получить от нее больше, если ты приедешь к ней домой и прикинешься сочувствующим слушателем.
– Она плакса? – поинтересовался Фини.
– Скорее истеричка.
Он вздохнул:
– Придется прихватить с собой лишние носовые платки.
Ева оглядела лица своих товарищей по команде.
– Должен быть какой-то след! Они где-то скрываются, куда-то еще собираются перебраться, они должны выбрать следующую цель и время ее уничтожения. Они знают, что мы разрабатываем версию «Аполлон», и, вероятно, знают также, что мы установили или можем установить реальную личность Клариссы Брэнсон.
Ева снова подошла к доске и прикрепила еще одну фотографию.
– Это Моника Роуван, жена Джеймса Роувана, мать Шарлотты. Я уверена, что приказ ликвидировать ее отдала собственная дочь. Если это действительно так, то понятно, что мы имеем дело с человеком холодного и конкретного мышления, опытным лицедеем, не брезгующим к тому же запачкаться кровью. Они с мужем организовали убийство четырех человек. С одним из убитых она была связана кровными узами, другой был ближайшим родственником ее мужа. Кроме того, она несет ответственность за гибель сотен человек в результате террористических актов, которые являются не чем иным, как отвратительным шантажом в целях получения выгоды.
Сделав короткую паузу, Ева продолжала:
– Она без колебаний будет убивать снова и снова. Ей чужды такие понятия, как совесть, мораль, верность по отношению к кому-либо, кроме самой себя – и человека, которого уже более тридцати лет нет в живых. Эта женщина не следует душевным порывам, она исходит исключительно из расчета. У нее было тридцать лет, чтобы задумать то, что она сейчас старается воплотить в жизнь. И надо признать, ей это неплохо удается.
– Вы не упомянули о том, что вчера она не получила облигации, – заметил Макнаб.
– Вот поэтому она попытается снова нанести удар, и тяжелый. Деньги – один из ее главных мотивов, но это еще не все. Анализ ее личности, проведенный Мирой, показывает наличие непомерной гордыни и сознания собственной миссии. Из всего этого можно сделать вывод, что она-то и есть Кассандра – не только просто женщина в своей бренной физической оболочке, а более сложное целое. Как бы то ни было, она не остановится на достигнутом. Вчера вечером ее гордость была задета. К тому же она еще не завершила свою миссию. Думаю, что последуют новые взрывы. С ней невозможно вести какие-то переговоры или торговаться, поскольку она лжет и любить играть роль богини, считая себя выше других. Она верит в то, что говорит, даже если это ложь.
– В конце концов, у нас же есть сканеры, – опять вставил слово Макнаб.