Родионов Станислав. Долгое дело

   - Тени, тени, тени!
   Вера Михайловна отпрянула от небольшой женщины, которая вроде бы появилась ниоткуда, из кустов жасмина. Черные, с сиреневым отливом волосы; смуглое высушенное лицо; темная шаль с глуховато-красными разводами. Цыганка.
   - Купи тени для очей, блондиночка! - сказала она в лицо Вере Михайловне, блестя своим черным цветом, как ворона на солнце...
   - Какая же блондиночка? - благодушно отозвалась Вера Михайловна, не убавляя спокойного шага. - Жизнь сединой выбелила.
   Цыганка поняла, что эта женщина теней не купит. Она спрятала куда-то под шаль цветные коробочки и засеменила рядом, пританцовывая:
   - Давай погадаю, а? Всю правду скажу, как на ладонь выложу.
   - Всю правду? - улыбнулась Вера Михайловна.
   Цыганка воспрянула, забежав вперед:
   - Ай, красавица, зачем не веришь? Все скажу, ничего себе не оставлю. А если правду не скажу, копейки мне не давай.
   Время еще было. Солнце грело радостно и ярко. Березовый воздух пился со вкусом. И не болела грудь. Почему же не погадать?
   - А сколько возьмешь?
   - Зачем обижаешь, красавица? Ничего не возьму, сама дашь, если не пожалеешь...
   Вера Михайловна отошла на край аллеи и протянула цыганке левую руку. Гадалка схватила кисть, завертев ладонь так и этак, высматривая ей одной ведомые линии.
   - Вот тебе и космос с кибернетикой, - усмехнулся проходивший парень.
   Вера Михайловна слушала цыганку с безразличным лицом, показывая, что все это лишь развлечение, позволительное в нерабочее время. Казенный дом, бубновый король, недальняя дорога... Да у кого в жизни нет казенного дома и недальней дороги? Она гадалке не верила, ни одному слову не верила, и лишь на всякий случай, почти неосознанно, допускала в ее предсказании крупицы правды. Вот так и с богом - не верила, но благоговейно посматривала на иконы и купола: мало ли что?
   Цыганка понизила голос и заговорила значительно, с каким-то таинственным намеком:
   - Стоишь ты, красавица, у дорогого блеска и сама блестишь от него. А блеск тот каменный жарче золота. Цари от него слепли, начальники от него глохли, простые люди от него помирали. Красавица ты моя, хочешь - плати мне монету звонкую, а хочешь - уходи, но и тебе плохо будет от того блеска каменного. Так плохо, красавица, что кончаю я гадать, нельзя дальше...
   Вера Михайловна испугалась; испугалась посреди парка, меж людей и при ясном дне. Она торопливо вытащила рубль.
   - Красавица моя, неужели правда теперь рубель стоит, а?
   Вера Михайловна сунула ей трешку и пошла, не ответив, не сказав спасибо и не оглядываясь.
   "Стоишь у дорогого блеска..." Это и ошарашило, испугав до внезапной сухости во рту и до мурашек на спине. Она и в самом деле стояла посреди дорогого каменного блеска. Как же узнала цыганка? Если тут узнала правду, то правдой будет и второе, страшное, которое гадалка даже не решилась сказать.
   Вера Михайловна пошла медленнее. Какая-то сила, могучая и внезапная, притушила день, как придушила: потускнели солнечные лучи, поблекла зелень, улетучился в космос березовый запах... Но так было несколько секунд, пока она не тряхнула головой и не сказала себе громко, на всю аллею:
   - Дура старая!
   На левой ладони пишется судьба, как там пишется и чем - знают одни гадалки. Но неужели там написано, что она посреди каменного блеска стоит? А Вера Михайловна стояла, потому что за прилавком не посидишь. Да видела ее цыганка в магазине - вот откуда и предсказание. Ну а про страшное придумала для веры: скажи про счастье с королем из казенного дома - клиентка посмеялась бы и дала рубль. А за правду - трешку.
   И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Разговор с непорядочным человеком вызывает у меня затруднения. Показать, кто он есть, - нельзя, потеряешь контакт. Вообще не разговаривать - тоже нельзя. И тогда остается только одно: делать вид, что перед тобой порядочный человек.
   Телефонный звонок отрешил его сразу и от всего. Он схватил вечно готовый портфель, содрогнул дверцей сейфа оконные стекла и ринулся к Беспалову.
   Юрий Артемьевич положил трубку и недоуменно поморщился:
   - Дежурный рекомендует с выездом обождать. Еще позвонит.
   О работе Беспалов мог говорить и без курева. Но любая посторонняя тема, казалось, магнитной силой извлекала пачку из его кармана.
   Он закурил каким-то легким движением руки, похожим на росчерк пера, и поскорее выдохнул первый дым, словно он ему был и не нужен.
   - Работы навалом. Жена ворчит...
   Его тоже ворчит? Или все жены ворчат, не чувствуя рядом мужей? А разве Лидины тревожные вопросы можно назвать ворчаньем?
   - Впрочем, для чего и живем, как не для работы, - вздохнул прокурор фальшивым вздохом и отвел взгляд, чтобы не выдать своей хитрости.
   Рябинин все понял. Фальшивый вздох относился не к сути поведанной мысли - живем для работы, - а к тому, зачем она сейчас была сказана: продолжить их вечный разговор, который возникал и обрывался внезапно, словно изредка включали магнитофонный диалог. На этот раз кнопку нажал прокурор, что, впрочем, он делал чаще своего собеседника. Но перед выездом на место происшествия Рябинин говорить не мог - сидел как на углях.
   - Наоборот, - вяло ответил он.
   - Что наоборот?
   - Мы работаем, чтобы жить.
   - По-моему, это одно и то же. Работать - это жить, а жить - это работать.
   - А по-моему, нет, - не согласился Рябинин таким пресным голосом, что на этом разговор должен бы и кончиться.
   - Вы, Сергей Георгиевич, никогда не отыщете никакого смысла, потому что отвергаете труд как главное дело жизни, - сказал прокурор, внимательно посмотрел на следователя и добавил: - По-моему.
   Рябинин не стал бы и отвечать, если бы не это "по-моему", сказанное уже дважды и снявшее категоричность его слов.
   - Я не отвергаю труд как главное дело жизни. Я отвергаю труд как смысл жизни.
   - А разве это не одно и то же - дело жизни и смысл жизни?
   - Смысл жизни шире дела жизни.
   - Человек ведь существо трудящееся, - автоматически возразил прокурор, не успев осознать рябининских соотношений.
   - Лошадь тоже существо трудящееся.
   Беспалов рассмеялся:
   - Лошадь, наверное, и не понимает, что трудится.
   - Мы понимаем. Только этим и отличаемся?
   - Сергей Георгиевич, да человека растить начинают с труда...
   - А вы заметили, что молодежь не всегда с охотой слушает про труд?
   - Не сразу осознает.
   - Нет. Она сердцем чувствует, что дело не только в одном труде, заговорил Рябинин уже окрепнувшим голосом, ибо спор вырисовывался непустячный и с непустячным человеком.
   - А в чем же?
   Простого ответа Рябинин не знал, как его не знаешь, когда мысль находится в рабочем состоянии и еще не додумана для самого себя.
   - Юрий Артемьевич, зональный прокурор Васин прекрасный работник, дисциплинирован, грамотен... Он вам нравится?
   Вопрос был хитрым, поскольку Рябинин как бы проверял искренность прокурора в этих спорах: Васин надзирал за их прокуратурой, и от Беспалова требовалась оценка вышестоящего должностного лица.
   - Нет, - признался прокурор, чуть повременив.
   - А почему?
   - Суховат. И еще кое-что...
   - Выходит, вы оцениваете человека не по труду?
   Юрий Артемьевич потянулся к носу - пошатать.
   - Душа важна человеческая, - решил помочь Рябинин.
   - Но и нетрудовая душа нам тоже ни к чему, - сразу отпарировал прокурор.
   - Правильно. Без труда нет человека. Но и в одном труде нет человека.
   - Нет, в труде уже есть человек! - загорелся прокурор, впервые загорелся на глазах следователя.
   Рябинин даже умолк. Беспалов смотрел на него сердито, широко, всклокоченно. Его пыл лег на Рябинина, как огонь на солому. Ответит, он ему ответит.
   И промелькнуло, исчезая...
   ...Работа может все закрыть. Увлеченность работой может означать безразличие к многообразию жизни. Любовь к делу - обратная сторона равнодушия к жизни?..
   - Юрий Артемьевич, только подумайте, какая надежная защита - труд. По вечерам пьянствую, но я же работаю. Хулиганю, безобразничаю, - но работаю. Над женой издеваюсь - однако работаю. Детей воспитал никчемностями и лоботрясами - позвольте, я же работал. В домино стучу, в карты режусь, слоняюсь, книг не читаю, в театре век не бывал, в мелочах погряз и глупостях - не приставайте, я же работаю...
   Рябинин замолк. Говорить длинно он не любил и не умел. Если только в споре. Да и не то он сказал, что промелькнуло, - там было тоньше, острее, сомнительнее.
   Юрий Артемьевич положил окурок в пепельницу и плотно накрыл его ладонью, чтобы тот задохнулся без воздуха.
   - И все-таки о человеке судят по тому, каков он в работе.
   - Не только, - обрадовался Рябинин тому возражению, которое он мог оспорить. - Труд частенько стереотипен. Много тут узнаешь о человеке? А вы посмотрите на него после работы, в выходные дни, в отпуске... Сколько неплохих работников мается, не зная, чем себя занять! Или заняты пустяками. Тут вся личность.
   Опять длинно говорил. Окурок в пепельнице уже задохнулся. Юрий Артемьевич снял ладонь и на всякий случай тронул крупный нос. Он мог бы и не трогать, мог бы выйти победителем в споре, обратившись к своей прокурорской роли, и авторитетно разъяснить ошибку следователя. Мог бы победить и не обращаясь к должности: кому не известно, что труд есть мера всего?
   - Ну и что же все-таки определяет человека? - спросил он.
   - Думаю, что образ жизни.
   Беспалов чуть посомневался и добавил:
   - В который обязательно входит труд.
   - Согласен, - улыбнулся Рябинин.
   - Так вы смыслом нашего существования полагаете образ жизни?
   - Нет.
   - А что?
   - Пока не знаю, - ответил Рябинин, как отвечал ему не раз.
   - Пока, - усмехнулся Беспалов. - Многие проживают жизнь, да так и не знают, для чего.
   - Я надеюсь узнать.
   Юрий Артемьевич пригладил стружку висков, которую простоватая секретарша как-то посоветовала ему распрямить в парикмахерской, и неожиданно спросил:
   - Допустим, человек меряется не только трудом... Почему же вы сами работаете, как лошадь?
   Рябинин хотел переспросить - как кто? Ну да, лошадь, та самая, которую он привел в пример, как тоже работающую. Нужно ответить что-нибудь остроумное, легкое, не вдаваясь. Например: "Разве бывают лошади в очках?" Или: "А что, из моего кабинета слышно ржание?"
   - Почему не звонят с места происшествия? - спросил Рябинин.
   И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Я и сам иногда задумываюсь, почему все дни занят только работой. Трудолюбивый очень? Да вроде бы как все. Деньги люблю? Зарплата у меня средняя. Выслуживаюсь? С моим-то характером... Горжусь броским званием? Есть звания погромче. Возможно, мне нечего делать? Да не работай, я был бы загружен еще больше столько есть занятий по душе. Может быть, желание трудиться вытекает из сущности человека и прав Юрий Артемьевич - рождаемся мы для работы?
   Но тогда я не понимаю, почему существо, которое трудится, ест, пьет, спит и смотрит телевизор, называется человеком? Ведь лошадь тоже трудится, ест, пьет и спит. Ах да, она не смотрит телевизор. Но только потому, что его не ставят в конюшню. Кстати, я тоже его не смотрю...
   Прав Юрий Артемьевич: лошадь я.
   Толпа - первый признак чрезвычайного события. У подъезда скопилось человек десять. Телефонограмма не соврала.
   Петельников и Леденцов еще на ходу, еще на тормозном пути распахнули дверцы, выпрыгнули на асфальт и оказались в этой жиденькой толкучке. Одни старухи...
   - Это у нас, - сказала одна, настолько маленькая, что инспектора придержали шаг, опасаясь ее задавить.
   - Бандитизм в нашей квартире, - подтвердила вторая, чуть повыше, но такая полная, что уж теперь они пропустили ее вперед, чтобы не быть задавленными...
   Большая передняя, в меру заставленная отжившей мебелью. Длинный коридор, ведущий в кухню. Запах старых коммунальных квартир - дерева, лежалой ткани, забытых духов и валерьянки.
   - Чайку попьете? - спросила маленькая, энергичная.
   - Чего попьем? - опешил Петельников.
   - Мария, дак они, может, как теперешние мужики, чай не принимают, заметила тучная.
   - Нальем чего и погорше, - согласилась первая старушка и показала на дверь, где, видимо, им и могли налить чего погорше.
   - Гражданки! - сказал Петельников тем голосом, от которого трезвели пьяницы. - Мы хоть чай и принимаем, но сюда приехали по сообщению об убийстве!
   - Пожалуйста, будьте как дома, - любезно согласилась крохотная старушка.
   - Логово убийцы, - вторая показала на дверь.
   Леденцов мгновенно и сильно ткнулся туда плечом, но дверь не подалась.
   - И не ночевал, - объяснила маленькая.
   - Где труп? - прямо спросил Петельников.
   - А никто не знает, кроме убивца, - опять пояснила низенькая старушка, которая сумела оттеснить вторую, массивную.
   - Как звать погибшего?
   У Леденцова в руках появился блокнот.
   - Василий Васильевич.
   - Фамилия?
   - Нету у него фамилии.
   - Василий Васильевич да Василий Васильевич, - встряла-таки вторая.
   - Где его комната?
   - А он жил на кухне.
   - Почему на кухне?
   - Спит себе на подстилке...
   Леденцов опустил блокнот и ухмыльнулся. И хотя бледное лицо Петельникова никогда не краснело, он почувствовал на нем злобный жар, который стянул щеки старшего инспектора какой-то сухостью.
   - Товарищ Леденцов! Составьте протокол о ложном вызове и привлеките гражданок к административной ответственности. Кстати, где участковый инспектор?
   - Как так привлечь? - удивилась маленькая, главная тут.
   - Так! - отчеканил Петельников. - За собачий вызов.
   - Василий Васильевич не собака, а котик.
   - Тем более!
   Вторая старушка подкатилась к Петельникову, как громадный шар, обдав его запахом лука и вроде бы гречневой каши:
   - Да этот нехристь не убил Васю, а продал. Воров-то вы ловите?
   - Ловим, когда украдена материальная ценность. А ваш кот ничего не стоит.
   - Как не стоит? - обомлела она.
   - Бабушка, - набрался терпения Петельников, - похищенная вещь должна быть оценена в рублях, а ваш кот...
   - Пятьдесят рублев, - гордо произнесла старуха.
   Леденцов хихикнул. Петельников слегка подвинулся к выходу: черт с ними, с этими бабками и с их котом. Но маленькая старушка оказалась сзади и дернула Петельникова за пиджак:
   - Ему ничего и не будет?
   - Кому?
   Она кивнула на закрытую дверь.
   - Как его фамилия?
   - Литровник, Гришка Литровник.
   Леденцов опять засмеялся.
   - Вот он смеется, рыжий молодой человек, а нам от Гришки житья нет. На днях сожрал весь студень. Ночами пугает нас зубовным скрежетом. Водку льет в себя, как в решето. У него и счас стоит на тумбе охолодевшая яичница да пустая бутылка от четвертинки водки.
   - Откуда знаете? - заинтересовался Леденцов.
   - А через скрытую камеру. - Она поджала губы и мельком глянула на замочную скважину.
   Теперь пиджак дернули спереди. Петельников повернулся к солидной.
   - Товарищ сотрудник, может, Вася и не стоит пятидесяти целковых, да кот-то очень душевный. В туалет человеческий ходит. Картофельное пюре уважает. Гришку-то Литровника терпеть не мог. Фырчит, как от собачьего образа. Мягонький, бочком трется... Мы и живем-то одной семьей: я, Мария да Василий. Без него-то зачахнем. Найди котика, соколик, а?
   Одна маленькая, вторая толстенькая... Теперь Петельников глянул в их лица.
   У маленькой среди мелких, как песчаная зыбь, морщин смотрелись черные провалившиеся глаза, тонкий нос и тонкие подвижные губы. Она как бы двигалась на месте, переступая ногами, шмыгая носом и шевеля губами.
   У полной старушки все было полным: наикруглейшее лицо, круглые глаза, округлый нос... Седые волосы, остатки седых волос, тонко застилали шар головы. Ей бы старинный чепчик. Тогда бы она походила на ту бабушку, у которой была внучка Красная Шапочка. А если не внучка, а внук? Не Красная Шапочка, а, скажем, инспектор уголовного розыска? Приходил бы он домой поздно, усталый, грязный, а она бы сидела на тахте в чепчике, подавала бы ему чистую рубашку, и свежую газету, и гречневую кашу с луком. Ну, и кот Василий...
   - Леденцов, отыщешь кота? - спросил, а не приказал Петельников.
   - Не могу, товарищ капитан.
   - Почему?
   - В отделе засмеют.
   Старушки молчали, понимая, что работники милиции принимают решение. Полная скрестила руки на объемном животе. Вторая, юркая Мария, стояла тихо, сдерживалась, шевеля губами.
   - В Нью-Йорке двести тысяч бездомных кошек, - на всякий случай уведомил Леденцов.
   - Гады, - отозвался его начальник.
   - Кто? - не понял Леденцов.
   - Монополисты, - буркнул Петельников и спросил у старух: - Приметы у кота есть?