Страница:
своей жены, мучившейся от зубной боли, но приглашенный хирург не сумел
удалить больной зуб.
Проторчав на месте еще один день, корабль вышел в море вечером 1 июля.
Ветер не благоприятствовал, и опять на несколько дней бросили якорь
неподалеку от Дила, родного города пламенной почитательницы Филдинга
Элизабет Картер. К 12 июля кое-как добрались до острова Уайт, и в Райде
Филдинг послушался жены и сошел на берег. Он отправил на Боу-стрит письмо
Джону, отчитываясь о проделанном пути: "Наше путешествие оказалось богатым
на разнообразные приключения, однако тебе придется отложить свое любопытство
до той поры, когда они попадут в книгу". Их капитан, сообщал он, обладает
репутацией "самого умелого и опытного моряка, которого все прочие капитаны
почитают настолько, что внимательно присматриваются к каждому его маневру и
лишь тогда полагают себя в безопасности, когда действуют по его указке и
примеру". Учитывая отношение, сложившееся на корабле к нему и его спутникам,
это была весьма великодушная оценка. Семидесятилетний капитан "Королевы
Португалии", бывший пират Ричард Вил, откладывал отплытие, рассчитывая
заполучить еще пару платных пассажиров; да и в пути он не скрывал, что его
собственные интересы для него гораздо важнее, чем страдания человека,
умирающего у него на борту. Чего только не было в его полной приключений
жизни: два года он пробыл в рабстве у мавров, потом был похищен корсарами,
от чего не был застрахован ни один зазевавшийся моряк. Потом доставил из
Лиссабона в Лондон ценности на сумму триста тысяч испанских долларов. Без
сомнения, он полагал нынешнюю миссию весьма малозначащей.
Только в полдень 18 июля, в пятницу, ветер изменился и капитан Вил счел
возможным отдать приказ об отплытии из Райда. За это время Филдинг свел
знакомство с алчной домовладелицей по имени миссис Френсис, одарив нас
восхитительными очерками из жизни в пансионе. Наконец "Королева Португалии"
вышла в море. В Спитхеде снова остановка: капитану нанес визит племянник,
армейский лейтенант, только что прибывший из Гибралтара. Буквально
одним-двумя штрихами передает Филдинг контраст между лукавым, самодовольным
и неприступным дядей - и легковесным фатом-племянником. Читая "Путешествие",
порой забываешь, что у книги трагическая развязка: перо Филдинга брызжет
прежней живостью и смехом. Тот же капитан Вил показан как натура богатая,
сложная: то он нагоняет страху на пассажиров, то с глубокомысленным видом
предсказывает погоду, то выряжается в красный камзол и отправляется к
местному сквайру. Почти неделю продолжалась стоянка в Бриксгэме. Филдинг
написал еще одно письмо к брату Джону и отослал в Лондон два бочонка
местного сидра в подарок Джону, Эндрю Миллару, Сондерсу Уэлшу и Уильяму
Хантеру. Еще одна остановка в Дортмуте - и перед Филдингом в последний раз
мелькнула английская земля. Корабль вышел в открытое море и через пару дней
был в Бискайском заливе.
Путешественники почти достигли мыса Финистерре, когда дальнейшему их
продвижению воспрепятствовал штиль, немедленно сменившийся штормовым ветром
с юго-запада, грозившим угнать их до самого Ньюфаундленда. К счастью, так же
неожиданно ветер стих, и 6 августа "Королева Португалии" вошла в устье реки
Тахо. Поздней ночью корабль бросил якорь в порту Лиссабона и на следующий
день Филдинг и его спутники сошли на берег*. "Около семи часов вечера, -
читаем в "Путешествии", - я сел в экипаж, и меня повезли по самому грязному
городу на свете". Вчерашние мореплаватели расположились в кофейне с
прекрасным видом на реку и на море и заказали добрый ужин, "за который нам
принесли такой счет, словно над ним мудрили на Бат-Роуд, между Ньюбери и
Лондоном". Выдержанно и не скупясь на шутку подошел Филдинг к краткому
эпилогу своей жизни.
Он привез с собой недавно опубликованные эссе философа-вольнодумца
Генри Сент-Джона, виконта Болинброка. Издал размышления скептика
малоизвестный писатель Дэвид Мэллит, некогда бывший в оппозиции Уолполу
заодно с драматургом-сатириком Генри Филдингом. Реакция людей благочестивых
на эти опыты выражена в восхитительной филиппике доктора Джонсона,
приведенной Босуэллом в записи от 6 марта 1754 года:
"Сэр, он (то есть Болинброк) был негодяем и трусом; негодяем - потому
что зарядил мушкет, направленный против религии и морали; трусом - потому
что не имел духа выстрелить сам, а оставил полкроны нищему шотландцу, чтобы
тот спустил курок после его смерти!"
Разрозненные записи самого Филдинга о Болинброке были опубликованы
вместе с "Путешествием" в следующем году. В Лиссабоне он подготовил лишь
вводную часть к своему дневнику, который, судя по всему, писался поэпизодно
во время путешествия. Если Филдинг рассчитывал совершить большое
литературное предприятие, "лечась" в Португалии, то его ожидало большое
разочарование.
Мы располагаем скудными сведениями об этих последних неделях. Письмо к
Джону, написанное в весьма подавленном состоянии духа, очерчивает события до
начала сентября. К сожалению, часть письма утрачена, а оставшаяся так
попорчена, что прочесть ее не представляется возможным. Из письма можно
понять, что Мэри болела со времени их прибытия, что ее тянуло обратно в
Англию, несмотря на некоторые признаки улучшения в здоровье Генри, что
Маргарет Колльер присмотрела себе мужа, английского священника по имени Джон
Уильямсон. Добавили забот и слуги: лакей Уильям отправился в Лондон на той
же "Королеве Португалии", прихватив с собой часть хозяйских денег. Ситуацию
комической оперы дополнила горничная Бэлл Эш, последовавшая за капитаном
Вилом в полном убеждении, что в Англии он на ней женится. Филдинг,
разумеется, скептически относился к этим надеждам и просил брата подыскать
Бэлл новое место через "Всеобщую контору услуг". У семейства оставался
теперь один черный слуга, вероятно, из Восточной Африки, и его жена. Жили
Филдинги на вилле в пригороде Жункейра; здесь было и не очень дорого, и не
так шумно, как в центре Лиссабона. Если поначалу ежедневные расходы доходили
до 3 фунтов в день, то теперь обходились фунтом в неделю. Плата за виллу
была определена чуть больше 12 фунтов за год, а дальше этого срока он даже
не смел загадывать.
Примечательно, что в письме содержатся теплые слова о новых друзьях,
приобретенных в Лиссабоне, равно как и распоряжения о подарках друзьям в
Англии. Даже Артуру Колльеру, взвалившему на Филдинга свой долг в 400
фунтов, предназначался подарок. Для себя Филдинг просил заказать у его
лондонских поставщиков новую шляпу и парик. Судя по всему, здоровье
налаживалось; мерка, присланная портному для нового кафтана, была слегка
шире в плечах, что воспринималось как добрый знак - стало быть, болезнь
отступила, он начал набирать вес. Вот последние слова его письма: "Господь
да благословит всех вас и вашего Г. Филдинга".
Не исключено, что Филдинг, не сознавая этого, преувеличивал поворот к
лучшему в своих делах. А может, он просто пытался скрыть правду от своих
друзей на родине. В его последнем письме чувствуется несвязность мысли -
возможно, он сам не понимал, насколько близок его конец. Прошло немногим
больше месяца, прежде чем его мужественный дух покорился. Он умер 8 октября,
сорока семи лет от роду.
Его погребли на английском кладбище, заложенном купцами в кипарисовой
роще в самом начале столетия. Довольно долго могила находилась в забвении, и
лишь в 1830 году на ней установили замысловатое мраморное надгробие с
латинскими надписями. В одной из них Британия скорбит, что ее сын не
покоится на материнской груди; вторая надпись прославляет уроженца земли
сомерсетской, послужившего человечеству пером и добрыми делами. Немного
странно видеть могилу этого, может быть, самого английского из английских
писателей среди роскошной южной растительности, в окружении памятников
никому не ведомым купцам-виноторговцам. Сюда почти через столетие после
смерти Филдинга приходил Джордж Борроу, лобызал холодный камень,,
оплакивавший "гения, равного которому не рождала Британия"*.
Останься Филдинг жив, он, конечно, перезимовал бы в Лиссабоне и
наверняка остался бы там на следующее лето, как впоследствии поступили Стерн
и Смоллетт. В таком случае к сентябрю 1755 года он прожил бы весь срок, на
который арендовал виллу в Жункейре. А там уже оставалось несколько недель до
катастрофических ноябрьских событий, когда землетрясение за восемь минут
почти целиком разрушило Лиссабон. Из населения в 300 000 человек погибло 30
000. Панглосс представил Кандиду вполне основательные причины этого
несчастья*. Генри Филдинг мудрее и добрее Панглосса, и, надо думать, мы
услышали бы впечатляющий рассказ об этом дне, что выбил из колеи всю Европу.
Но Филдинг к этому времени уже покоился в могиле на склоне горы среди
кипарисов и кустов герани.
Нам осталось рассказать о немногом. Мэри Филдинг, дочь писателя и
компаньонка Маргарет Колльер вскоре вернулись в Англию. Подпись Маргарет как
свидетельницы стоит на завещании покойного, составленном в спешке
предотъездных сборов. Вдова и четверо детей естественно назначались главными
наследниками. Точные размеры состояния неизвестны; оно позволило
расплатиться с долгами, но сколько-нибудь приличной ренты с остатка ожидать
не приходилось. Душеприказчиком назначался Ральф Аллен, но он отказался от
своих прав в пользу Джона Филдинга, а сам выплачивал ежегодную сумму на
воспитание детей. После его смерти в 1764 году Мэри Филдинг, Харриет, Уильям
и Аллен, а также сестра Филдинга Сара получили по завещанию около 60 000
фунтов. Долю в конторе поделили между Мэри и ее дочерьми, но доход с этих
денег был невелик. Внушительная библиотека Филдинга в феврале 1755 года была
продана с аукциона за довольно значительную сумму - 650 фунтов (в среднем -
10 шиллингов за том)*.
Несколько слов о последующей судьбе родных и близких Филдинга. Мэри
прожила до 1802 года и 80-летней старухой умерла в доме своего сына в
Кентербери. Харриет стала компаньонкой одиозной Элизабет Чадди,
прославившейся великосветскими скандалами и двоебрачием: при живом супруге
вышла замуж за герцога Кингстона*. Харриет же в 1766 году стала женой
военного инженера Джеймса Габриэля Монтрезора. Он был вдовей, ему было 64
года, но получилось так, что через несколько месяцев Харриет унесла смерть,
а он вступил в третий брак. Что касается сыновей Филдинга, то старший,
Уильям, избрал юридическое поприще и по стопам отца стал мировым судьей в
Вестминстере. Он умер в 1820 году {В 1757 году Мэри просила герцога
Бедфордского посодействовать, чтобы Уильяма взяли в Картезианскую школу*. Но
отправили Уильяма в Итон, как в свое время его отца. Из письма следует, что
миссис Филдинг обосновалась на Теобальд-Роу. В письме упомянут Сондерс Уэлш
как человек, готовый быть посредником между герцогом и школой. В 1770 году
Уильям Филдинг сам обратился к герцогу с той же просьбой, что и его отец 22
года тому назад: помочь ему обеспечить имущественный ценз, необходимый для
должности судьи в графстве Мидлсекс. Насколько можно судить, результат на
этот раз был отрицательный; во всяком случае, год спустя герцог умер. В
бумагах герцога сохранилось письмо сэра Джона Филдинга, в котором довольно
глухо упоминаются "разногласия" между ним и Мэри по поводу имущественного
положения Филдинга. Удивляться тут нечему: по словам самого Джона, Филдинг
оставил свои дела "в очень плохом для наследников состоянии - и едва ли
лучшем для кредиторов". - Прим. авт.}. Младший брат, Аллен, пошел по
церковной стезе и стал каноником собора святого Стефана в Кентербери. Он
скончался в 1823 году, снискав любовь и уважение паствы за кроткий и
снисходительный нрав.
В 1783 году Аллен Филдинг сочетался браком с приемной дочерью Джона
Филдинга. Брат писателя прославился на судебном поприще. Он превосходно
наладил предложенную Филдингом систему сыскной службы и еще четверть века
играл немаловажную роль в общественной жизни столицы. Его заслуги были
отмечены: в 1761 году он был пожалован в рыцарское достоинство. Дважды ему
пришлось на себе испытать, каково было его брату в "деле Пенлеза": в 1768
году, когда взбунтовались сторонники Уилкса, и в 1780-м, когда гордонские
мятежники разгромили судебное помещение на Боу-стрит. Несколько недель
спустя он умер. Отечески опекаемая Ральфом Алленом, Сара жила и работала в
Бате, изредка выезжая в Лондон. Она пережила брата на 14 лет; в апреле 1768
года ее похоронили в Чалкумской церкви, где много лет назад назвались мужем
и женой счастливые беглецы Генри Филдинг и Шарлотта Крэдок.
Теперь о друзьях Филдинга. Как мы уже упоминали, Ральф Аллен прожил в
благоденствии до 1764 года. Джордж Литлтон стал пэром; он умер в 1773 году,
успев последним попасть в "Жизнеописания поэтов" Джонсона, куда допускались
только умершие авторы. Эндрю Миллар упрочил свое положение, печатая
исторические труды, пользовавшиеся огромным спросом (за историю императора
Карла V ныне совершенно забытый литератор Уильям Робертсон получил от него
3400 фунтов*). Правильно сказал о нем доктор Джонсон: "Миллара, сэр, я
уважаю; благодаря ему литература поднялась в цене". Дэвид Гаррик не сходил с
театрального Олимпа до самой своей смерти в 1779 году. Годом раньше он много
сделал для того, чтобы поставить давно затерянную пьесу Филдинга. Сам он уже
не играл, но его слово было решающим в театре "Друри-Лейн", где директором
теперь был Шеридан*. "Добродушный человек", значительно переработанный
Гарриком, пошел на сцене в конце 1778 года. Только-только отшумела премьера
"Школы злословия", и пьеса Филдинга стяжала умеренный успех, чего, по всей
вероятности, и желал ей Шеридан.
Уильям Хогарт, близко знавший Филдинга на протяжении двадцати лет, был,
вероятно, одним из тех, кто тяжело перенес его утрату. Когда Артур Мерфи
подготавливал в 1762 году первое собрание "Сочинений" Филдинга, Эндрю Миллар
решил, что первый том надо открыть портретом писателя. Тогда-то Хогарт и
выполнил свой рисунок. Создавался портрет, разумеется, по памяти, но
существуют всякого рода легенды о его происхождении. Мэрфи упоминает, как
некая дама (есть основания предполагать, что это Маргарет Колльер) снабдила
Хогарта вырезанным из бумаги профилем Филдинга, который-де и послужил
основой для рисунка пером. Так ли это было - судить трудно. Главное другое:
портрет Хогарта остается единственным дошедшим до нас аутентичным
изображением писателя, и это никак не увязывается ни с прижизненной славой
Филдинга, ни с увлечением портретами в Англии эпохи Георгов. Филдинг
изображен здесь в поздние годы жизни: темные глаза смотрят остро, но из-за
потерянных зубов тяжелая челюсть еще сильнее выдалась вперед, припухла
переносица, ноздри вывернуты.
Безвременная смерть Филдинга вызвала много откликов. Наиболее
примечательно высказывание леди Мэри Уортли Монтегю, знавшей его еще
цветущим юношей и оставшейся горячей его почитательницей, невзирая на
"постоянное неблагоразумие" кузена. Известие о его кончине дошло до нее лишь
спустя год, и она тогда же написала дочери: "Я скорблю о смерти Г. Филдинга
не потому только, что уже не прочту его новых сочинений, но потому еще, что
сам он понес большую, нежели другие, утрату, ибо никто не умел так
наслаждаться жизнью, как он, хотя и мало кто имел на это менее оснований,
поскольку охотнее всего он вращался в вертепах порока и нищеты... Благодаря
здоровым склонностям своего организма (даже после того, как он положил
немало трудов на его разрушение), Филдинг мог забыть все на свете,
оказавшись перед пирогом с олениной или бутылкой шампанского, и я уверена,
что ни один из земных принцев не испытывал стольких блаженных минут.
Природная легкость духа позволяла ему узнавать высшие восторги с кухонной
девкой и не терять веселости, изнемогая на чердаке. По складу своему он
очень напоминал сэра Ричарда Стила, превосходя последнего и ученостью, и,
как мне кажется, талантом. Оба они вечно нуждались в деньгах, несмотря на
великое множество друзей, и, будь их наследственные земли столь же обширны,
как их воображение, - они и тогда бы в них нуждались. Но оба они были
созданы для счастья, и остается пожалеть, что они не были бессмертны".
Филдингу посвящены и более совершенные элегии, но приведенные строки,
пожалуй, наиболее убедительны по-человечески. На принадлежащем леди Мэри
экземпляре "Тома Джонса" ее рукою написано "nec plus ultra" {"и не далее",
"дальше нельзя" (лат.), т.е. (крайний) предел, высшая степень.}, и в ее
письменном отклике чувство симпатии и восхищения перевешивает все остальное.
Сегодня нам известно о Филдинге очень многое из того, что леди Мэри
совсем не знала - например, как он "вращался в вертепах порока и нищеты",
работая лондонским судьей. Но все новые материалы лишь добавляют штрихи к
уже сложившемуся портрету преданного своему делу, отзывчивого и чрезвычайно
доброго человека. Слабости его бросались в глаза даже самому невнимательному
наблюдателю, но если именно невоздержанность разрушила его здоровье (на что,
впрочем, нет никаких верных медицинских указаний), то за нее он заплатил
достаточно дорого. Его постоянства столь же очевидны для всякого, кто ценит
теплое, открытое и непосредственное чувство. Больше того, сама его жизнь так
же пронизана юмором, как его книги. В те времена писатель часто воздвигался
неумолимым обвинителем - вспомним грозного Свифта или всесокрушающего
Джонсона. В наши дни великие литературные мэтры держатся в недосягаемом
удалении, исторгая свое искусство из глубин невроза и отчаянья. А Филдинг
еще раз напоминает нам, что здоровый и человечный взгляд на мир взыскует
истины.
Эпилог
ВОЗВРАЩЕННОЕ НАСЛЕДСТВО
В соответствующем настроении жизнь Филдинга может представиться
неудачей и просчетом. Потомок Габсбургов (он свято верил в это), он сохранил
все замашки аристократа, не располагая средствами для поддержания этого
стиля Этому кажется, что он мог быть счастлив, живя безмятежной жизнью
сельского джентльмена в каком-нибудь захолустном уголке георгианской Англии.
Тот воображает его в Солсбери, об руку с Джеймсом Харрисом кружащим по
соборной площади: приятели веду! изысканный философский диспут. Третий видит
его в Дорсетшире, в окружении книг и с бутылкой вина, с ребятней, галдящей
на речке и в лугах.
Все это, конечно, чепуха. Да, он был и философ-созерцатель, и книголюб,
но это далеко не весь Филдинг. В нем с равной силой выражалось стремление к
активным действиям. Из одних и тех же побуждений он стал профессиональным
драматургом, а затем адвокатом, вблизи разглядывавшим неприглядную изнанку
жизни. Оба эти занятия позволяли ему быть филантропом не на словах, а на
деле, как драматург он организовывал благотворительные спектакли, как судья
- реорганизовал службу правопорядка. Он был ученый педант в кругу наемной
пишущей братии - и артист среди коллег в мантиях.
Бесконечно жаль, что на исполнение задуманного ему было отпущено так
мало времени. Небольшой сопоставительный ряд даст почувствовать драматизм
его краткого срока на земле. Его пережили даже те, кто были много старше.
Колли Сиббер, Гендель, Ричардсон, щеголь Нэш, леди Мэри Уортли Монтегю, Джон
Рич, Ральф Аллен, Бабб Додингтон - все они были старше Филдинга на 15, 20,
25, 30 и даже 35 лет, и они все пережили его. Когда он молодым человеком
вступал на писательское поприще, воцарившийся Георг II был уже человеком в
годах, и он просидит на троне еще несколько лет после того, как Филдинг
сойдет в могилу*. Хогарт был старше Филдинга на десять лет, и почти на
десять его переживет. Актер Чарлз Маклин (он был почти на семь лет старше
Филдинга) не дотянет трех лет до XIX столетия. Посмотрим, как обстояли дела
за рубежом. Величайший в ту пору итальянский драматург Карло Гольдони,
явившийся на свет за два месяца до Филдинга, был очевидцем Французской
революции и даже получил пенсию от Национального Конвента. Величайший
комический писатель Франции, Вольтер, был подростком, когда родился Филдинг;
после октября 1754 года ему была отмерена еще четверть века, наполненная
славными делами*. Посмотрим, наконец, на ровесников Генри Филдинга. Его
кузен Генри Гулд дожил до 84 лет; Китти Клайв прожила 74 года; до 70 дотянул
Уильям Питт; Томас Арн умер в 68; Джордж Литлтон - в 64; Эндрю Миллар успел
отпраздновать свой 61-й день рождения. Даже хворый Джеймс Ральф разменял
шестой десяток, а Теофил Сиббер (жалкий и нелепый до конца своих дней)
утонул в Ирландском море 55 лет от роду. Доктор Джон Рэнби поселился в
Фордхуке и прекрасно жил там до своих положенных 70-и лет. Вот что еще
интересно: в свои 47 лет ни Дефо, ни Ричардсон еще даже не садились за
романы. Насквозь больные Стерн и Смоллетт - и те проскрипели дольше
Филдинга.
Я понимаю: стенать по этому поводу напрасно. Я и пустился-то в эти
подсчеты только для того, чтобы стало ясно, как много сделал Филдинг в скупо
отмеренный ему срок. И жизни, и творчества он отведал сполна. Его книги дают
беспрецедентную по насыщенности картину общественной жизни. "Подобно
джойсовскому Дублину, - отмечает Мартин Баттестин, - его художественный мир
населяют и детища его фантазии, и реальные знакомцы - содержатели постоялых
дворов и учителя танцев, актеры и стряпчие, врачи и священнослужители,
кучера и портнихи"*. Знакомство с людьми самого разного пошиба и глубокое
знание человеческой души не могли не повлиять и на решения, которые выносил
Филдинг-судья. Замечательно сказал о нем Джеймс Харрис, его ближайший друг:
"Будь его жизнь менее беспорядочной (а он провел беспорядочную жизнь,
вращаясь среди людей всякого разбора), дела человеческие не вышли бы из-под
его пера столь разными и столь натуральными.
Будь он менее искушен в литературе, он не сообщил бы своим писаниям
классического изящества.
Будь его гений не столь богат остроумием и юмором, он не смог бы без
счету рассыпать шутки, к вящей радости своих читателей"*.
И что же, может статься, Генри Филдинг получил принадлежавшее ему по
праву. Он любил тихие места, но в полной мере был самим собой на людных
дорогах и в домах, кишащих мужчинами и женщинами. Он предлагает нам зрелище
перепутанной и хриплоголосой жизни, какой ее видит из чердачного окна, из
харчевни, из-за судейского стола на Боу-стрит ее сострадательный свидетель.
О книге Пэта Роджерса,
или "Какого рода эта история, на что она похожа и на что не похожа"
"В числе других небылиц, которых ты обо мне
наслышан, тебе, наверно, говорили, что я - грубый
насмешник; но кто бы это ни сказал - это клевета.
Никто не презирает и не ненавидит насмешек больше,
чем я, и никто не имеет на то больше причин, потому
что никто от них не терпел столько, сколько я: по
злой иронии судьбы мне часто приписывались
ругательные сочинения тех самых людей, которые в
других своих статьях сами ругали меня на чем свет
стоит.
Впрочем, все такие произведения, я уверен, будут
давно забыты, когда эта страница еще будет
привлекать к себе внимание читателей: как ни
недолговечны мои книги, а все-таки они, вероятно,
переживут и немощного своего автора, и хилые
порождения его бранчливых современников".
Г. Филдинг
Книга П. Роджерса - первая на русском языке научно-популярная биография
Г. Филдинга. Так получилось, что этот почитаемый у нас классик английской
литературы в основном исследовался "академически": ему посвящались главы в
серьезных научных трудах, очерки творчества (с краткой биографией)
предваряли издания его романов и пьес. Наше представление о
Филдинге-человеке неполно и приблизительно. Если врасплох сказать: "Судья
Филдинг" - вряд ли это вызовет на лице собеседника столь же радостную улыбку
узнавания, как слова: "Том Джонс". Мы знаем о Генри Филдинге неизмеримо
меньше, чем о Дж, Свифте, Д. Дефо или Ч. Диккенсе. Интересно, что буквально
это же говорят о себе англичане, хотя за прошедшие два с половиной века
скопилась изрядная литература о писателе. Одно из замыкающих звеньев
длиннейшей цепочки - книга профессора английской литературы П. Роджерса.
Литература XVIII века - его заповедная область, ему принадлежат книги
"Граб-стрит" (1972) , "Августинский кругозор" (1974), под его редакцией
вышел сборник статей "Восемнадцатый век" (1978). Литература видится ему в
единстве с общественно-политическими идеями века, в тесной связи с его
"практикой", которую в исторических трудах называют "промышленным
переворотом". Роджерс не разделяет благостных представлений о "веке Разума",
он доверяет скорее Свифту, нежели позднейшим апологетам "Славной революции".
В работе над биографией Филдинга Роджерсу пришлось преодолевать
серьезное сопротивление жанра и избранного героя. В свое время X. Пирсон,
признанный едва ли не "современным Босуэллом", приступая к жизнеописанию Б.
Шоу, решил воспользоваться редким преимуществом: его герой жил и
здравствовал, они были в приятельских отношениях - и Пирсон потребовал от
удалить больной зуб.
Проторчав на месте еще один день, корабль вышел в море вечером 1 июля.
Ветер не благоприятствовал, и опять на несколько дней бросили якорь
неподалеку от Дила, родного города пламенной почитательницы Филдинга
Элизабет Картер. К 12 июля кое-как добрались до острова Уайт, и в Райде
Филдинг послушался жены и сошел на берег. Он отправил на Боу-стрит письмо
Джону, отчитываясь о проделанном пути: "Наше путешествие оказалось богатым
на разнообразные приключения, однако тебе придется отложить свое любопытство
до той поры, когда они попадут в книгу". Их капитан, сообщал он, обладает
репутацией "самого умелого и опытного моряка, которого все прочие капитаны
почитают настолько, что внимательно присматриваются к каждому его маневру и
лишь тогда полагают себя в безопасности, когда действуют по его указке и
примеру". Учитывая отношение, сложившееся на корабле к нему и его спутникам,
это была весьма великодушная оценка. Семидесятилетний капитан "Королевы
Португалии", бывший пират Ричард Вил, откладывал отплытие, рассчитывая
заполучить еще пару платных пассажиров; да и в пути он не скрывал, что его
собственные интересы для него гораздо важнее, чем страдания человека,
умирающего у него на борту. Чего только не было в его полной приключений
жизни: два года он пробыл в рабстве у мавров, потом был похищен корсарами,
от чего не был застрахован ни один зазевавшийся моряк. Потом доставил из
Лиссабона в Лондон ценности на сумму триста тысяч испанских долларов. Без
сомнения, он полагал нынешнюю миссию весьма малозначащей.
Только в полдень 18 июля, в пятницу, ветер изменился и капитан Вил счел
возможным отдать приказ об отплытии из Райда. За это время Филдинг свел
знакомство с алчной домовладелицей по имени миссис Френсис, одарив нас
восхитительными очерками из жизни в пансионе. Наконец "Королева Португалии"
вышла в море. В Спитхеде снова остановка: капитану нанес визит племянник,
армейский лейтенант, только что прибывший из Гибралтара. Буквально
одним-двумя штрихами передает Филдинг контраст между лукавым, самодовольным
и неприступным дядей - и легковесным фатом-племянником. Читая "Путешествие",
порой забываешь, что у книги трагическая развязка: перо Филдинга брызжет
прежней живостью и смехом. Тот же капитан Вил показан как натура богатая,
сложная: то он нагоняет страху на пассажиров, то с глубокомысленным видом
предсказывает погоду, то выряжается в красный камзол и отправляется к
местному сквайру. Почти неделю продолжалась стоянка в Бриксгэме. Филдинг
написал еще одно письмо к брату Джону и отослал в Лондон два бочонка
местного сидра в подарок Джону, Эндрю Миллару, Сондерсу Уэлшу и Уильяму
Хантеру. Еще одна остановка в Дортмуте - и перед Филдингом в последний раз
мелькнула английская земля. Корабль вышел в открытое море и через пару дней
был в Бискайском заливе.
Путешественники почти достигли мыса Финистерре, когда дальнейшему их
продвижению воспрепятствовал штиль, немедленно сменившийся штормовым ветром
с юго-запада, грозившим угнать их до самого Ньюфаундленда. К счастью, так же
неожиданно ветер стих, и 6 августа "Королева Португалии" вошла в устье реки
Тахо. Поздней ночью корабль бросил якорь в порту Лиссабона и на следующий
день Филдинг и его спутники сошли на берег*. "Около семи часов вечера, -
читаем в "Путешествии", - я сел в экипаж, и меня повезли по самому грязному
городу на свете". Вчерашние мореплаватели расположились в кофейне с
прекрасным видом на реку и на море и заказали добрый ужин, "за который нам
принесли такой счет, словно над ним мудрили на Бат-Роуд, между Ньюбери и
Лондоном". Выдержанно и не скупясь на шутку подошел Филдинг к краткому
эпилогу своей жизни.
Он привез с собой недавно опубликованные эссе философа-вольнодумца
Генри Сент-Джона, виконта Болинброка. Издал размышления скептика
малоизвестный писатель Дэвид Мэллит, некогда бывший в оппозиции Уолполу
заодно с драматургом-сатириком Генри Филдингом. Реакция людей благочестивых
на эти опыты выражена в восхитительной филиппике доктора Джонсона,
приведенной Босуэллом в записи от 6 марта 1754 года:
"Сэр, он (то есть Болинброк) был негодяем и трусом; негодяем - потому
что зарядил мушкет, направленный против религии и морали; трусом - потому
что не имел духа выстрелить сам, а оставил полкроны нищему шотландцу, чтобы
тот спустил курок после его смерти!"
Разрозненные записи самого Филдинга о Болинброке были опубликованы
вместе с "Путешествием" в следующем году. В Лиссабоне он подготовил лишь
вводную часть к своему дневнику, который, судя по всему, писался поэпизодно
во время путешествия. Если Филдинг рассчитывал совершить большое
литературное предприятие, "лечась" в Португалии, то его ожидало большое
разочарование.
Мы располагаем скудными сведениями об этих последних неделях. Письмо к
Джону, написанное в весьма подавленном состоянии духа, очерчивает события до
начала сентября. К сожалению, часть письма утрачена, а оставшаяся так
попорчена, что прочесть ее не представляется возможным. Из письма можно
понять, что Мэри болела со времени их прибытия, что ее тянуло обратно в
Англию, несмотря на некоторые признаки улучшения в здоровье Генри, что
Маргарет Колльер присмотрела себе мужа, английского священника по имени Джон
Уильямсон. Добавили забот и слуги: лакей Уильям отправился в Лондон на той
же "Королеве Португалии", прихватив с собой часть хозяйских денег. Ситуацию
комической оперы дополнила горничная Бэлл Эш, последовавшая за капитаном
Вилом в полном убеждении, что в Англии он на ней женится. Филдинг,
разумеется, скептически относился к этим надеждам и просил брата подыскать
Бэлл новое место через "Всеобщую контору услуг". У семейства оставался
теперь один черный слуга, вероятно, из Восточной Африки, и его жена. Жили
Филдинги на вилле в пригороде Жункейра; здесь было и не очень дорого, и не
так шумно, как в центре Лиссабона. Если поначалу ежедневные расходы доходили
до 3 фунтов в день, то теперь обходились фунтом в неделю. Плата за виллу
была определена чуть больше 12 фунтов за год, а дальше этого срока он даже
не смел загадывать.
Примечательно, что в письме содержатся теплые слова о новых друзьях,
приобретенных в Лиссабоне, равно как и распоряжения о подарках друзьям в
Англии. Даже Артуру Колльеру, взвалившему на Филдинга свой долг в 400
фунтов, предназначался подарок. Для себя Филдинг просил заказать у его
лондонских поставщиков новую шляпу и парик. Судя по всему, здоровье
налаживалось; мерка, присланная портному для нового кафтана, была слегка
шире в плечах, что воспринималось как добрый знак - стало быть, болезнь
отступила, он начал набирать вес. Вот последние слова его письма: "Господь
да благословит всех вас и вашего Г. Филдинга".
Не исключено, что Филдинг, не сознавая этого, преувеличивал поворот к
лучшему в своих делах. А может, он просто пытался скрыть правду от своих
друзей на родине. В его последнем письме чувствуется несвязность мысли -
возможно, он сам не понимал, насколько близок его конец. Прошло немногим
больше месяца, прежде чем его мужественный дух покорился. Он умер 8 октября,
сорока семи лет от роду.
Его погребли на английском кладбище, заложенном купцами в кипарисовой
роще в самом начале столетия. Довольно долго могила находилась в забвении, и
лишь в 1830 году на ней установили замысловатое мраморное надгробие с
латинскими надписями. В одной из них Британия скорбит, что ее сын не
покоится на материнской груди; вторая надпись прославляет уроженца земли
сомерсетской, послужившего человечеству пером и добрыми делами. Немного
странно видеть могилу этого, может быть, самого английского из английских
писателей среди роскошной южной растительности, в окружении памятников
никому не ведомым купцам-виноторговцам. Сюда почти через столетие после
смерти Филдинга приходил Джордж Борроу, лобызал холодный камень,,
оплакивавший "гения, равного которому не рождала Британия"*.
Останься Филдинг жив, он, конечно, перезимовал бы в Лиссабоне и
наверняка остался бы там на следующее лето, как впоследствии поступили Стерн
и Смоллетт. В таком случае к сентябрю 1755 года он прожил бы весь срок, на
который арендовал виллу в Жункейре. А там уже оставалось несколько недель до
катастрофических ноябрьских событий, когда землетрясение за восемь минут
почти целиком разрушило Лиссабон. Из населения в 300 000 человек погибло 30
000. Панглосс представил Кандиду вполне основательные причины этого
несчастья*. Генри Филдинг мудрее и добрее Панглосса, и, надо думать, мы
услышали бы впечатляющий рассказ об этом дне, что выбил из колеи всю Европу.
Но Филдинг к этому времени уже покоился в могиле на склоне горы среди
кипарисов и кустов герани.
Нам осталось рассказать о немногом. Мэри Филдинг, дочь писателя и
компаньонка Маргарет Колльер вскоре вернулись в Англию. Подпись Маргарет как
свидетельницы стоит на завещании покойного, составленном в спешке
предотъездных сборов. Вдова и четверо детей естественно назначались главными
наследниками. Точные размеры состояния неизвестны; оно позволило
расплатиться с долгами, но сколько-нибудь приличной ренты с остатка ожидать
не приходилось. Душеприказчиком назначался Ральф Аллен, но он отказался от
своих прав в пользу Джона Филдинга, а сам выплачивал ежегодную сумму на
воспитание детей. После его смерти в 1764 году Мэри Филдинг, Харриет, Уильям
и Аллен, а также сестра Филдинга Сара получили по завещанию около 60 000
фунтов. Долю в конторе поделили между Мэри и ее дочерьми, но доход с этих
денег был невелик. Внушительная библиотека Филдинга в феврале 1755 года была
продана с аукциона за довольно значительную сумму - 650 фунтов (в среднем -
10 шиллингов за том)*.
Несколько слов о последующей судьбе родных и близких Филдинга. Мэри
прожила до 1802 года и 80-летней старухой умерла в доме своего сына в
Кентербери. Харриет стала компаньонкой одиозной Элизабет Чадди,
прославившейся великосветскими скандалами и двоебрачием: при живом супруге
вышла замуж за герцога Кингстона*. Харриет же в 1766 году стала женой
военного инженера Джеймса Габриэля Монтрезора. Он был вдовей, ему было 64
года, но получилось так, что через несколько месяцев Харриет унесла смерть,
а он вступил в третий брак. Что касается сыновей Филдинга, то старший,
Уильям, избрал юридическое поприще и по стопам отца стал мировым судьей в
Вестминстере. Он умер в 1820 году {В 1757 году Мэри просила герцога
Бедфордского посодействовать, чтобы Уильяма взяли в Картезианскую школу*. Но
отправили Уильяма в Итон, как в свое время его отца. Из письма следует, что
миссис Филдинг обосновалась на Теобальд-Роу. В письме упомянут Сондерс Уэлш
как человек, готовый быть посредником между герцогом и школой. В 1770 году
Уильям Филдинг сам обратился к герцогу с той же просьбой, что и его отец 22
года тому назад: помочь ему обеспечить имущественный ценз, необходимый для
должности судьи в графстве Мидлсекс. Насколько можно судить, результат на
этот раз был отрицательный; во всяком случае, год спустя герцог умер. В
бумагах герцога сохранилось письмо сэра Джона Филдинга, в котором довольно
глухо упоминаются "разногласия" между ним и Мэри по поводу имущественного
положения Филдинга. Удивляться тут нечему: по словам самого Джона, Филдинг
оставил свои дела "в очень плохом для наследников состоянии - и едва ли
лучшем для кредиторов". - Прим. авт.}. Младший брат, Аллен, пошел по
церковной стезе и стал каноником собора святого Стефана в Кентербери. Он
скончался в 1823 году, снискав любовь и уважение паствы за кроткий и
снисходительный нрав.
В 1783 году Аллен Филдинг сочетался браком с приемной дочерью Джона
Филдинга. Брат писателя прославился на судебном поприще. Он превосходно
наладил предложенную Филдингом систему сыскной службы и еще четверть века
играл немаловажную роль в общественной жизни столицы. Его заслуги были
отмечены: в 1761 году он был пожалован в рыцарское достоинство. Дважды ему
пришлось на себе испытать, каково было его брату в "деле Пенлеза": в 1768
году, когда взбунтовались сторонники Уилкса, и в 1780-м, когда гордонские
мятежники разгромили судебное помещение на Боу-стрит. Несколько недель
спустя он умер. Отечески опекаемая Ральфом Алленом, Сара жила и работала в
Бате, изредка выезжая в Лондон. Она пережила брата на 14 лет; в апреле 1768
года ее похоронили в Чалкумской церкви, где много лет назад назвались мужем
и женой счастливые беглецы Генри Филдинг и Шарлотта Крэдок.
Теперь о друзьях Филдинга. Как мы уже упоминали, Ральф Аллен прожил в
благоденствии до 1764 года. Джордж Литлтон стал пэром; он умер в 1773 году,
успев последним попасть в "Жизнеописания поэтов" Джонсона, куда допускались
только умершие авторы. Эндрю Миллар упрочил свое положение, печатая
исторические труды, пользовавшиеся огромным спросом (за историю императора
Карла V ныне совершенно забытый литератор Уильям Робертсон получил от него
3400 фунтов*). Правильно сказал о нем доктор Джонсон: "Миллара, сэр, я
уважаю; благодаря ему литература поднялась в цене". Дэвид Гаррик не сходил с
театрального Олимпа до самой своей смерти в 1779 году. Годом раньше он много
сделал для того, чтобы поставить давно затерянную пьесу Филдинга. Сам он уже
не играл, но его слово было решающим в театре "Друри-Лейн", где директором
теперь был Шеридан*. "Добродушный человек", значительно переработанный
Гарриком, пошел на сцене в конце 1778 года. Только-только отшумела премьера
"Школы злословия", и пьеса Филдинга стяжала умеренный успех, чего, по всей
вероятности, и желал ей Шеридан.
Уильям Хогарт, близко знавший Филдинга на протяжении двадцати лет, был,
вероятно, одним из тех, кто тяжело перенес его утрату. Когда Артур Мерфи
подготавливал в 1762 году первое собрание "Сочинений" Филдинга, Эндрю Миллар
решил, что первый том надо открыть портретом писателя. Тогда-то Хогарт и
выполнил свой рисунок. Создавался портрет, разумеется, по памяти, но
существуют всякого рода легенды о его происхождении. Мэрфи упоминает, как
некая дама (есть основания предполагать, что это Маргарет Колльер) снабдила
Хогарта вырезанным из бумаги профилем Филдинга, который-де и послужил
основой для рисунка пером. Так ли это было - судить трудно. Главное другое:
портрет Хогарта остается единственным дошедшим до нас аутентичным
изображением писателя, и это никак не увязывается ни с прижизненной славой
Филдинга, ни с увлечением портретами в Англии эпохи Георгов. Филдинг
изображен здесь в поздние годы жизни: темные глаза смотрят остро, но из-за
потерянных зубов тяжелая челюсть еще сильнее выдалась вперед, припухла
переносица, ноздри вывернуты.
Безвременная смерть Филдинга вызвала много откликов. Наиболее
примечательно высказывание леди Мэри Уортли Монтегю, знавшей его еще
цветущим юношей и оставшейся горячей его почитательницей, невзирая на
"постоянное неблагоразумие" кузена. Известие о его кончине дошло до нее лишь
спустя год, и она тогда же написала дочери: "Я скорблю о смерти Г. Филдинга
не потому только, что уже не прочту его новых сочинений, но потому еще, что
сам он понес большую, нежели другие, утрату, ибо никто не умел так
наслаждаться жизнью, как он, хотя и мало кто имел на это менее оснований,
поскольку охотнее всего он вращался в вертепах порока и нищеты... Благодаря
здоровым склонностям своего организма (даже после того, как он положил
немало трудов на его разрушение), Филдинг мог забыть все на свете,
оказавшись перед пирогом с олениной или бутылкой шампанского, и я уверена,
что ни один из земных принцев не испытывал стольких блаженных минут.
Природная легкость духа позволяла ему узнавать высшие восторги с кухонной
девкой и не терять веселости, изнемогая на чердаке. По складу своему он
очень напоминал сэра Ричарда Стила, превосходя последнего и ученостью, и,
как мне кажется, талантом. Оба они вечно нуждались в деньгах, несмотря на
великое множество друзей, и, будь их наследственные земли столь же обширны,
как их воображение, - они и тогда бы в них нуждались. Но оба они были
созданы для счастья, и остается пожалеть, что они не были бессмертны".
Филдингу посвящены и более совершенные элегии, но приведенные строки,
пожалуй, наиболее убедительны по-человечески. На принадлежащем леди Мэри
экземпляре "Тома Джонса" ее рукою написано "nec plus ultra" {"и не далее",
"дальше нельзя" (лат.), т.е. (крайний) предел, высшая степень.}, и в ее
письменном отклике чувство симпатии и восхищения перевешивает все остальное.
Сегодня нам известно о Филдинге очень многое из того, что леди Мэри
совсем не знала - например, как он "вращался в вертепах порока и нищеты",
работая лондонским судьей. Но все новые материалы лишь добавляют штрихи к
уже сложившемуся портрету преданного своему делу, отзывчивого и чрезвычайно
доброго человека. Слабости его бросались в глаза даже самому невнимательному
наблюдателю, но если именно невоздержанность разрушила его здоровье (на что,
впрочем, нет никаких верных медицинских указаний), то за нее он заплатил
достаточно дорого. Его постоянства столь же очевидны для всякого, кто ценит
теплое, открытое и непосредственное чувство. Больше того, сама его жизнь так
же пронизана юмором, как его книги. В те времена писатель часто воздвигался
неумолимым обвинителем - вспомним грозного Свифта или всесокрушающего
Джонсона. В наши дни великие литературные мэтры держатся в недосягаемом
удалении, исторгая свое искусство из глубин невроза и отчаянья. А Филдинг
еще раз напоминает нам, что здоровый и человечный взгляд на мир взыскует
истины.
Эпилог
ВОЗВРАЩЕННОЕ НАСЛЕДСТВО
В соответствующем настроении жизнь Филдинга может представиться
неудачей и просчетом. Потомок Габсбургов (он свято верил в это), он сохранил
все замашки аристократа, не располагая средствами для поддержания этого
стиля Этому кажется, что он мог быть счастлив, живя безмятежной жизнью
сельского джентльмена в каком-нибудь захолустном уголке георгианской Англии.
Тот воображает его в Солсбери, об руку с Джеймсом Харрисом кружащим по
соборной площади: приятели веду! изысканный философский диспут. Третий видит
его в Дорсетшире, в окружении книг и с бутылкой вина, с ребятней, галдящей
на речке и в лугах.
Все это, конечно, чепуха. Да, он был и философ-созерцатель, и книголюб,
но это далеко не весь Филдинг. В нем с равной силой выражалось стремление к
активным действиям. Из одних и тех же побуждений он стал профессиональным
драматургом, а затем адвокатом, вблизи разглядывавшим неприглядную изнанку
жизни. Оба эти занятия позволяли ему быть филантропом не на словах, а на
деле, как драматург он организовывал благотворительные спектакли, как судья
- реорганизовал службу правопорядка. Он был ученый педант в кругу наемной
пишущей братии - и артист среди коллег в мантиях.
Бесконечно жаль, что на исполнение задуманного ему было отпущено так
мало времени. Небольшой сопоставительный ряд даст почувствовать драматизм
его краткого срока на земле. Его пережили даже те, кто были много старше.
Колли Сиббер, Гендель, Ричардсон, щеголь Нэш, леди Мэри Уортли Монтегю, Джон
Рич, Ральф Аллен, Бабб Додингтон - все они были старше Филдинга на 15, 20,
25, 30 и даже 35 лет, и они все пережили его. Когда он молодым человеком
вступал на писательское поприще, воцарившийся Георг II был уже человеком в
годах, и он просидит на троне еще несколько лет после того, как Филдинг
сойдет в могилу*. Хогарт был старше Филдинга на десять лет, и почти на
десять его переживет. Актер Чарлз Маклин (он был почти на семь лет старше
Филдинга) не дотянет трех лет до XIX столетия. Посмотрим, как обстояли дела
за рубежом. Величайший в ту пору итальянский драматург Карло Гольдони,
явившийся на свет за два месяца до Филдинга, был очевидцем Французской
революции и даже получил пенсию от Национального Конвента. Величайший
комический писатель Франции, Вольтер, был подростком, когда родился Филдинг;
после октября 1754 года ему была отмерена еще четверть века, наполненная
славными делами*. Посмотрим, наконец, на ровесников Генри Филдинга. Его
кузен Генри Гулд дожил до 84 лет; Китти Клайв прожила 74 года; до 70 дотянул
Уильям Питт; Томас Арн умер в 68; Джордж Литлтон - в 64; Эндрю Миллар успел
отпраздновать свой 61-й день рождения. Даже хворый Джеймс Ральф разменял
шестой десяток, а Теофил Сиббер (жалкий и нелепый до конца своих дней)
утонул в Ирландском море 55 лет от роду. Доктор Джон Рэнби поселился в
Фордхуке и прекрасно жил там до своих положенных 70-и лет. Вот что еще
интересно: в свои 47 лет ни Дефо, ни Ричардсон еще даже не садились за
романы. Насквозь больные Стерн и Смоллетт - и те проскрипели дольше
Филдинга.
Я понимаю: стенать по этому поводу напрасно. Я и пустился-то в эти
подсчеты только для того, чтобы стало ясно, как много сделал Филдинг в скупо
отмеренный ему срок. И жизни, и творчества он отведал сполна. Его книги дают
беспрецедентную по насыщенности картину общественной жизни. "Подобно
джойсовскому Дублину, - отмечает Мартин Баттестин, - его художественный мир
населяют и детища его фантазии, и реальные знакомцы - содержатели постоялых
дворов и учителя танцев, актеры и стряпчие, врачи и священнослужители,
кучера и портнихи"*. Знакомство с людьми самого разного пошиба и глубокое
знание человеческой души не могли не повлиять и на решения, которые выносил
Филдинг-судья. Замечательно сказал о нем Джеймс Харрис, его ближайший друг:
"Будь его жизнь менее беспорядочной (а он провел беспорядочную жизнь,
вращаясь среди людей всякого разбора), дела человеческие не вышли бы из-под
его пера столь разными и столь натуральными.
Будь он менее искушен в литературе, он не сообщил бы своим писаниям
классического изящества.
Будь его гений не столь богат остроумием и юмором, он не смог бы без
счету рассыпать шутки, к вящей радости своих читателей"*.
И что же, может статься, Генри Филдинг получил принадлежавшее ему по
праву. Он любил тихие места, но в полной мере был самим собой на людных
дорогах и в домах, кишащих мужчинами и женщинами. Он предлагает нам зрелище
перепутанной и хриплоголосой жизни, какой ее видит из чердачного окна, из
харчевни, из-за судейского стола на Боу-стрит ее сострадательный свидетель.
О книге Пэта Роджерса,
или "Какого рода эта история, на что она похожа и на что не похожа"
"В числе других небылиц, которых ты обо мне
наслышан, тебе, наверно, говорили, что я - грубый
насмешник; но кто бы это ни сказал - это клевета.
Никто не презирает и не ненавидит насмешек больше,
чем я, и никто не имеет на то больше причин, потому
что никто от них не терпел столько, сколько я: по
злой иронии судьбы мне часто приписывались
ругательные сочинения тех самых людей, которые в
других своих статьях сами ругали меня на чем свет
стоит.
Впрочем, все такие произведения, я уверен, будут
давно забыты, когда эта страница еще будет
привлекать к себе внимание читателей: как ни
недолговечны мои книги, а все-таки они, вероятно,
переживут и немощного своего автора, и хилые
порождения его бранчливых современников".
Г. Филдинг
Книга П. Роджерса - первая на русском языке научно-популярная биография
Г. Филдинга. Так получилось, что этот почитаемый у нас классик английской
литературы в основном исследовался "академически": ему посвящались главы в
серьезных научных трудах, очерки творчества (с краткой биографией)
предваряли издания его романов и пьес. Наше представление о
Филдинге-человеке неполно и приблизительно. Если врасплох сказать: "Судья
Филдинг" - вряд ли это вызовет на лице собеседника столь же радостную улыбку
узнавания, как слова: "Том Джонс". Мы знаем о Генри Филдинге неизмеримо
меньше, чем о Дж, Свифте, Д. Дефо или Ч. Диккенсе. Интересно, что буквально
это же говорят о себе англичане, хотя за прошедшие два с половиной века
скопилась изрядная литература о писателе. Одно из замыкающих звеньев
длиннейшей цепочки - книга профессора английской литературы П. Роджерса.
Литература XVIII века - его заповедная область, ему принадлежат книги
"Граб-стрит" (1972) , "Августинский кругозор" (1974), под его редакцией
вышел сборник статей "Восемнадцатый век" (1978). Литература видится ему в
единстве с общественно-политическими идеями века, в тесной связи с его
"практикой", которую в исторических трудах называют "промышленным
переворотом". Роджерс не разделяет благостных представлений о "веке Разума",
он доверяет скорее Свифту, нежели позднейшим апологетам "Славной революции".
В работе над биографией Филдинга Роджерсу пришлось преодолевать
серьезное сопротивление жанра и избранного героя. В свое время X. Пирсон,
признанный едва ли не "современным Босуэллом", приступая к жизнеописанию Б.
Шоу, решил воспользоваться редким преимуществом: его герой жил и
здравствовал, они были в приятельских отношениях - и Пирсон потребовал от