— Прислушайся к совету нашего Жоржика, — сказала Ника. — Он говорит редко, но зря никогда не скажет.
— Так куда ехать?
— Московский проспект, — процедил Филипп сквозь зубы.
— Дай тебе Аллах, чтобы ты сказал правду, очередная ложь может тебе дорого обойтись, — сурово заявил Жорж, а затем снова надел на себя улыбку и тронул машину с места. «Опель» синхронно тронулся вслед за «Фольксвагеном».
Доехали довольно быстро. Две юркие иномарки лавировали между потоком машин на вполне приличной скорости. В машине царило полное молчание, лишь изредка прерываемое солеными выражениями Жоржа по поводу неумелых «чайников», мешающих ему ехать.
— Но храпеть ты здоров, Жоржик, — заметила ему Ника. — В жизни не слышала, чтобы люди так храпели… Не храпит, а стонет… Слушать страшно…
Филипп припомнил ночные стоны, но легкое разрешение этого вопроса мало порадовало его… Но вдруг он припомнил и детский плач… И странная догадка осенила его. Странная и обнадеживающая. Он умоляющим взглядом поглядел на Веронику. Та отвернулась и стала смотреть в окно.
— Сюда, — показал Филипп на восьмиэтажный кирпичный дом с правой стороны.
Машины повернули во двор.
— Позвони, предупреди, — приказала Филиппу Ника.
Филипп набрал номер друга.
— Стасик, — нарочито бодрым голосом сказал он. — Я около тебя. Буду буквально через несколько минут. Ты один? Хорошо… Планы немного меняются… Все объясню. Жди.
— Молодец, — похвалила его Ника. — Не так уж ты туп, когда дело идет о твоей собственной шкуре. Так… В квартиру этого Стасика идем мы с Филиппом, вы остаетесь в машинах. Жорж и ты караулите в подъезде.
— А может быть, и с тобой в квартиру, — предложил Жорж. — От этого гуся лапчатого всего можно ожидать…
— Ничего я не сделаю, — глядя ему в глаза, произнес Филипп. — Заберу деньги и отдам… Веронике Сергеевне.
— Верю, — сказала Ника. — Но в случае чего… Сумею отбиться от двух мужичков — дипломатика и коммерсантика. Это для старой Совы сущие пустяки.
… Филипп позвонил в дверь. Дверь открылась. На пороге стоял человек не менее двух метров роста с окладистой бородой и довольно зловещим обликом.
— Ты не один? — нахмурился он.
— Это моя родственница, двоюродная тетушка. Вероника Сергеевна. Слушай, Стас, давай по-быстрому, все планы меняются… Пройдем в комнату.
— Пройти-то мы пройдем, — произнес густым басом двухметровый Стас. — Только вот насчет перемены планов… Не нравится мне все это. Все продумали, все решили… И почему ты приходишь с какой-то там родственницей? — Он бросил неприязненный взгляд на Нику. — Наши дела это наши дела, и нечего кого-то в них вмешивать. Я тебе не пацан…
Они прошли в комнату.
— Вообще-то желательно говорить без свидетелей, — сказал Стас, бросая на Нику ещё более неприязненный взгляд. — Вы бы обождали пока вон там, — он указал ей своим бородатым подбородком на кухню. — А мы бы с ним побеседовали…
— Невежливый вы какой-то господин, не знаю, как вас там звать-величать, — спокойно ответила Ника. — Никакого уважения к женщине. Гоните меня, понимаете ли, на кухню… Нехорошо…
— Знаете что? — вдруг взорвался Стас. — Нечего мне в моем доме мораль читать! И никакая вы для меня не женщина. Вы лицо, явно мешающее деловому разговору. И судя по вашим наглым заявлениям, мешающее сознательно. Что-то я не слышал от Филиппа ни о какой двоюродной тетушке. Идите на кухню, а если не хотите на кухню, идите сюда, в комнату, а мы с ним закроемся на кухне… Не раздражайте меня, у меня и так нервы на пределе…
— В наше время у всех нервы на пределе, — спокойно возразила Ника. — И странно такое слышать от мужчины вашей внешности и комплекции. Раз мы пришли с Филиппом вместе, значит, для этого есть веские основания… И поскольку мы перешли на враждебный тон, скажу без обиняков — у нас есть сомнения в вашей порядочности, и мы с Филиппом просим вас просто-напросто отдать нам деньги, которые были вам препоручены, и мы немедленно уйдем восвояси, чтобы не раздражать вас. А вы займетесь своими личными делами…
У Стаса округлились глаза, и он бешеным взором окинул молчащего и переминающегося с ноги на ногу Филиппа.
— Ах вот оно что, — процедил он. — Вот оно как… Я понимаю, что тут происходит… Тебя, голубчик мой, взяли в оборот… Но если ты такой лох, то не считай всех такими, как ты… И прошу вас обоих убираться отсюда. Никаких денег у меня нет, никто мне ничего не давал, а вас я знать не знаю и не хочу знать… Прошу! — Он сделал шаг по направлению к Нике и показал своей могучей ладонью на дверь.
— Ты что, Стас, обалдел, что ли? — промямлил бледный как полотно Филипп. — Ты давай… не того… Отдавай деньги, и все тут…
При этих словах Стас молча открыл входную дверь, схватил Филиппа за шиворот и сильно вытолкнул его на лестничную клетку.
— Вам тоже помочь? — ехидно осведомился он у Ники.
— Да нет, я сама, — ничуть не испугалась его устрашающего вида Ника. Она медленно пошла к выходу, а, уже стоя на пороге, резким движением вытащила из кармана перцовый баллончик и пустила струю газа в глаза Стасу. А затем сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула… Стас схватился обеими руками за глаза и застонал от боли. Носком острого сапога Ника ударила его под коленную чашечку, и Стас застонал снова.
А в это время снизу уже на всех парах мчался Жорж.
— Пошел в квартиру! — крикнула Филиппу Ника и обеими руками втолкнула Стаса в его обиталище. Сразу за ним ворвался и Жорж, а затем и Филипп. Ника захлопнула дверь.
— Это рэкет! Рэкет! — орал Стас. — Это бандиты! Ну и сволочь же ты, Рыльцев! Сволочь продажная!
Жорж стремительно бросился к великану и ударил его снизу кулаком в челюсть, да так удачно, что тот грохнулся на затылок. Противник прыгнул на него и начал душить.
— Ты что, драный козел? — шипел Жорж. — Ты что тут затеял, козлятина? Придушу!
— Отдай деньги, Стас, — чуть не плакал Филипп. — Все равно, отдашь… Не искушай судьбу!
— Ключ от сейфа в кармане брюк, — процедил Стас, воя от нестерпимой рези в глазах. — Ну и паскуда же ты, Рыльцев…
— Это, пожалуй, единственное, в чем мы с вами согласны, наш бородатый и могучий соперник, — усмехнулась Ника, полезла в карман его брюк, вытащила ключ, а затем открыла им железный сейф, стоящий на письменном столе. Вытащила оттуда маленький портфель.
— Так… Вот и кружановские денежки, — удовлетворенно произнесла она. — Будем пересчитывать. Сколько тут должно быть, Филечка?
— Пятьдесят три тысячи долларов.
— А сколько брал за услугу этот господин?
— Двадцать тысяч.
— И всего-то с тридцатью тремя тысячами ты собирался удрать за кордон? — хмыкнула она. — Долго бы ты там не продержался с твоими-то волчьими аппетитами.
— Все лучше, чем здесь, либо с вами, либо за решеткой, — процедил Филипп.
— Тоже верно, — согласилась Ника. — Но не вышло, с каждым бывает.
Она долго считала деньги, а Жорж тем временем продолжал сидеть верхом на стонущем гиганте, умело надавливая ему на болевые точки.
— Точно, как в аптеке, — констатировала Ника, закончив пересчет. — Неужели вы правда дипломат? — подивилась она на лежащего на спине и кряхтящего Стаса. — Никогда бы не доверила внешнеполитические вопросы таким скотам, как вы. Впрочем, в нашей стране давно уже кухарки управляют государством. И изумительно управляют, так что и ваш статус неудивителен. А я бы вас и в охранники не взяла. Оставь его, Жорж, что расселся, как на кресле? Ехать пора…
Жорж встал и отдышался, потер руки.
— Кстати, Стас, не знаю, как вас там по отчеству, — сказала Ника. — Не вздумайте заявлять в милицию. Ваш друг украл эти деньги у своей жены, а вы согласились переправить краденые доллары за кордон. Так что оба вы подпадаете под определенные статьи Уголовного Кодекса. Это вам запросто докажет адвокат Алисы Кружановой господин Цимбал. Правда, Филиппу бояться таких скромных статей нечего, он давно себе на пожизненное наработал, — подмигнула она Филиппу. — А вы можете крупно подзалететь, Стас, да как вас по отчеству, наконец? Неудобно как-то такого солидного господина, дипломата называть, как пацана Стасом.
— Никак, — огрызнулся Стас, не открывая глаза и лежа на полу на спине. — Стас, и все… Убирайтесь вон! Взяли деньги, ещё мои до кучи прихватите, лежат в столе, две пятьсот кровно заработанных. Вы бандиты, вам и карты в руки. Ваше время пришло!
— Это ваше время пришло, время вороватых чиновничков, — возразила Ника, и голос её приобрел ледяные нотки. — Сколько воруете вы, никакой мафии и не снилось. И не станем мы брать ваших якобы кровно заработанных денег. Напротив, за нанесенный вас моральный и материальный ущерб мы должны вам… Полагаю… Даже не знаю, сколько. Как думаешь, Жорж?
— Пятьдесят пять долларов, — ни секунды не раздумывая, выпалил Жорж.
— Да нет, маловато…. Скупой ты какой… Давай посчитаем — перцовый баллончик, удар под коленную чашечку, удар в челюсть, болевые твои дурацкие приемы…. Полагаю… восемьдесят один доллар. Причем, за счет господина Рыльцева, как источника всех бед. Есть у тебя деньги, Филипп?
— Какие деньги? — огрызнулся тот. — Сами же мой кейс забрали из машины, забыли, что ли? Там семь тысяч сто долларов было…
— Ну, врешь…, — покачала головой Ника. — Там было семь тысяч восемьдесят один доллар. Все-то ты стараешься урвать, обмануть… Хоть на немного, но обмануть… Семь тысяч я оставила дома, а восемьдесят один доллар взяла с собой. И оставляю их тут, в этом гостеприимном доме, на лечение господина дипломата. Протрите глаза, но не промывайте их водой, а то хуже будет. А так скоро пройдет. Ладно. Деньги на столе, а нам пора… Надеюсь увидеть вас когда-нибудь министром иностранных дел, господин Стас. Привет стране Суоми! Уезжайте поскорее, а то там без вас никак не обойдутся… Как же, однако, финны должны быть благодарны старику Ленину за то, что у него не хватило сил сделать их энной по счету союзной республикой, а то бы мы там навели шорох… Один вороватый Стас чего стоит, а если их много, нас то есть, тогда как? … Весь мир разрушим, а затем… Что, кстати, должно быть затем, никогда не могла понять — пожала плечами она. — Только теперь потихоньку начинаю соображать, и поэтому нахожусь в постоянном стрессе. Ладно, хватит болтать. Пошли!
… — Ну что, дорогой Филипп Игнатович Рыльцев? — внимательно поглядела на него Ника, сидя рядом с ним в машине. — Деньги у нас, тебе из них не достанется ни копейки, пора приступать к финальной части этой комедии…
14.
15.
— Так куда ехать?
— Московский проспект, — процедил Филипп сквозь зубы.
— Дай тебе Аллах, чтобы ты сказал правду, очередная ложь может тебе дорого обойтись, — сурово заявил Жорж, а затем снова надел на себя улыбку и тронул машину с места. «Опель» синхронно тронулся вслед за «Фольксвагеном».
Доехали довольно быстро. Две юркие иномарки лавировали между потоком машин на вполне приличной скорости. В машине царило полное молчание, лишь изредка прерываемое солеными выражениями Жоржа по поводу неумелых «чайников», мешающих ему ехать.
— Но храпеть ты здоров, Жоржик, — заметила ему Ника. — В жизни не слышала, чтобы люди так храпели… Не храпит, а стонет… Слушать страшно…
Филипп припомнил ночные стоны, но легкое разрешение этого вопроса мало порадовало его… Но вдруг он припомнил и детский плач… И странная догадка осенила его. Странная и обнадеживающая. Он умоляющим взглядом поглядел на Веронику. Та отвернулась и стала смотреть в окно.
— Сюда, — показал Филипп на восьмиэтажный кирпичный дом с правой стороны.
Машины повернули во двор.
— Позвони, предупреди, — приказала Филиппу Ника.
Филипп набрал номер друга.
— Стасик, — нарочито бодрым голосом сказал он. — Я около тебя. Буду буквально через несколько минут. Ты один? Хорошо… Планы немного меняются… Все объясню. Жди.
— Молодец, — похвалила его Ника. — Не так уж ты туп, когда дело идет о твоей собственной шкуре. Так… В квартиру этого Стасика идем мы с Филиппом, вы остаетесь в машинах. Жорж и ты караулите в подъезде.
— А может быть, и с тобой в квартиру, — предложил Жорж. — От этого гуся лапчатого всего можно ожидать…
— Ничего я не сделаю, — глядя ему в глаза, произнес Филипп. — Заберу деньги и отдам… Веронике Сергеевне.
— Верю, — сказала Ника. — Но в случае чего… Сумею отбиться от двух мужичков — дипломатика и коммерсантика. Это для старой Совы сущие пустяки.
… Филипп позвонил в дверь. Дверь открылась. На пороге стоял человек не менее двух метров роста с окладистой бородой и довольно зловещим обликом.
— Ты не один? — нахмурился он.
— Это моя родственница, двоюродная тетушка. Вероника Сергеевна. Слушай, Стас, давай по-быстрому, все планы меняются… Пройдем в комнату.
— Пройти-то мы пройдем, — произнес густым басом двухметровый Стас. — Только вот насчет перемены планов… Не нравится мне все это. Все продумали, все решили… И почему ты приходишь с какой-то там родственницей? — Он бросил неприязненный взгляд на Нику. — Наши дела это наши дела, и нечего кого-то в них вмешивать. Я тебе не пацан…
Они прошли в комнату.
— Вообще-то желательно говорить без свидетелей, — сказал Стас, бросая на Нику ещё более неприязненный взгляд. — Вы бы обождали пока вон там, — он указал ей своим бородатым подбородком на кухню. — А мы бы с ним побеседовали…
— Невежливый вы какой-то господин, не знаю, как вас там звать-величать, — спокойно ответила Ника. — Никакого уважения к женщине. Гоните меня, понимаете ли, на кухню… Нехорошо…
— Знаете что? — вдруг взорвался Стас. — Нечего мне в моем доме мораль читать! И никакая вы для меня не женщина. Вы лицо, явно мешающее деловому разговору. И судя по вашим наглым заявлениям, мешающее сознательно. Что-то я не слышал от Филиппа ни о какой двоюродной тетушке. Идите на кухню, а если не хотите на кухню, идите сюда, в комнату, а мы с ним закроемся на кухне… Не раздражайте меня, у меня и так нервы на пределе…
— В наше время у всех нервы на пределе, — спокойно возразила Ника. — И странно такое слышать от мужчины вашей внешности и комплекции. Раз мы пришли с Филиппом вместе, значит, для этого есть веские основания… И поскольку мы перешли на враждебный тон, скажу без обиняков — у нас есть сомнения в вашей порядочности, и мы с Филиппом просим вас просто-напросто отдать нам деньги, которые были вам препоручены, и мы немедленно уйдем восвояси, чтобы не раздражать вас. А вы займетесь своими личными делами…
У Стаса округлились глаза, и он бешеным взором окинул молчащего и переминающегося с ноги на ногу Филиппа.
— Ах вот оно что, — процедил он. — Вот оно как… Я понимаю, что тут происходит… Тебя, голубчик мой, взяли в оборот… Но если ты такой лох, то не считай всех такими, как ты… И прошу вас обоих убираться отсюда. Никаких денег у меня нет, никто мне ничего не давал, а вас я знать не знаю и не хочу знать… Прошу! — Он сделал шаг по направлению к Нике и показал своей могучей ладонью на дверь.
— Ты что, Стас, обалдел, что ли? — промямлил бледный как полотно Филипп. — Ты давай… не того… Отдавай деньги, и все тут…
При этих словах Стас молча открыл входную дверь, схватил Филиппа за шиворот и сильно вытолкнул его на лестничную клетку.
— Вам тоже помочь? — ехидно осведомился он у Ники.
— Да нет, я сама, — ничуть не испугалась его устрашающего вида Ника. Она медленно пошла к выходу, а, уже стоя на пороге, резким движением вытащила из кармана перцовый баллончик и пустила струю газа в глаза Стасу. А затем сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула… Стас схватился обеими руками за глаза и застонал от боли. Носком острого сапога Ника ударила его под коленную чашечку, и Стас застонал снова.
А в это время снизу уже на всех парах мчался Жорж.
— Пошел в квартиру! — крикнула Филиппу Ника и обеими руками втолкнула Стаса в его обиталище. Сразу за ним ворвался и Жорж, а затем и Филипп. Ника захлопнула дверь.
— Это рэкет! Рэкет! — орал Стас. — Это бандиты! Ну и сволочь же ты, Рыльцев! Сволочь продажная!
Жорж стремительно бросился к великану и ударил его снизу кулаком в челюсть, да так удачно, что тот грохнулся на затылок. Противник прыгнул на него и начал душить.
— Ты что, драный козел? — шипел Жорж. — Ты что тут затеял, козлятина? Придушу!
— Отдай деньги, Стас, — чуть не плакал Филипп. — Все равно, отдашь… Не искушай судьбу!
— Ключ от сейфа в кармане брюк, — процедил Стас, воя от нестерпимой рези в глазах. — Ну и паскуда же ты, Рыльцев…
— Это, пожалуй, единственное, в чем мы с вами согласны, наш бородатый и могучий соперник, — усмехнулась Ника, полезла в карман его брюк, вытащила ключ, а затем открыла им железный сейф, стоящий на письменном столе. Вытащила оттуда маленький портфель.
— Так… Вот и кружановские денежки, — удовлетворенно произнесла она. — Будем пересчитывать. Сколько тут должно быть, Филечка?
— Пятьдесят три тысячи долларов.
— А сколько брал за услугу этот господин?
— Двадцать тысяч.
— И всего-то с тридцатью тремя тысячами ты собирался удрать за кордон? — хмыкнула она. — Долго бы ты там не продержался с твоими-то волчьими аппетитами.
— Все лучше, чем здесь, либо с вами, либо за решеткой, — процедил Филипп.
— Тоже верно, — согласилась Ника. — Но не вышло, с каждым бывает.
Она долго считала деньги, а Жорж тем временем продолжал сидеть верхом на стонущем гиганте, умело надавливая ему на болевые точки.
— Точно, как в аптеке, — констатировала Ника, закончив пересчет. — Неужели вы правда дипломат? — подивилась она на лежащего на спине и кряхтящего Стаса. — Никогда бы не доверила внешнеполитические вопросы таким скотам, как вы. Впрочем, в нашей стране давно уже кухарки управляют государством. И изумительно управляют, так что и ваш статус неудивителен. А я бы вас и в охранники не взяла. Оставь его, Жорж, что расселся, как на кресле? Ехать пора…
Жорж встал и отдышался, потер руки.
— Кстати, Стас, не знаю, как вас там по отчеству, — сказала Ника. — Не вздумайте заявлять в милицию. Ваш друг украл эти деньги у своей жены, а вы согласились переправить краденые доллары за кордон. Так что оба вы подпадаете под определенные статьи Уголовного Кодекса. Это вам запросто докажет адвокат Алисы Кружановой господин Цимбал. Правда, Филиппу бояться таких скромных статей нечего, он давно себе на пожизненное наработал, — подмигнула она Филиппу. — А вы можете крупно подзалететь, Стас, да как вас по отчеству, наконец? Неудобно как-то такого солидного господина, дипломата называть, как пацана Стасом.
— Никак, — огрызнулся Стас, не открывая глаза и лежа на полу на спине. — Стас, и все… Убирайтесь вон! Взяли деньги, ещё мои до кучи прихватите, лежат в столе, две пятьсот кровно заработанных. Вы бандиты, вам и карты в руки. Ваше время пришло!
— Это ваше время пришло, время вороватых чиновничков, — возразила Ника, и голос её приобрел ледяные нотки. — Сколько воруете вы, никакой мафии и не снилось. И не станем мы брать ваших якобы кровно заработанных денег. Напротив, за нанесенный вас моральный и материальный ущерб мы должны вам… Полагаю… Даже не знаю, сколько. Как думаешь, Жорж?
— Пятьдесят пять долларов, — ни секунды не раздумывая, выпалил Жорж.
— Да нет, маловато…. Скупой ты какой… Давай посчитаем — перцовый баллончик, удар под коленную чашечку, удар в челюсть, болевые твои дурацкие приемы…. Полагаю… восемьдесят один доллар. Причем, за счет господина Рыльцева, как источника всех бед. Есть у тебя деньги, Филипп?
— Какие деньги? — огрызнулся тот. — Сами же мой кейс забрали из машины, забыли, что ли? Там семь тысяч сто долларов было…
— Ну, врешь…, — покачала головой Ника. — Там было семь тысяч восемьдесят один доллар. Все-то ты стараешься урвать, обмануть… Хоть на немного, но обмануть… Семь тысяч я оставила дома, а восемьдесят один доллар взяла с собой. И оставляю их тут, в этом гостеприимном доме, на лечение господина дипломата. Протрите глаза, но не промывайте их водой, а то хуже будет. А так скоро пройдет. Ладно. Деньги на столе, а нам пора… Надеюсь увидеть вас когда-нибудь министром иностранных дел, господин Стас. Привет стране Суоми! Уезжайте поскорее, а то там без вас никак не обойдутся… Как же, однако, финны должны быть благодарны старику Ленину за то, что у него не хватило сил сделать их энной по счету союзной республикой, а то бы мы там навели шорох… Один вороватый Стас чего стоит, а если их много, нас то есть, тогда как? … Весь мир разрушим, а затем… Что, кстати, должно быть затем, никогда не могла понять — пожала плечами она. — Только теперь потихоньку начинаю соображать, и поэтому нахожусь в постоянном стрессе. Ладно, хватит болтать. Пошли!
… — Ну что, дорогой Филипп Игнатович Рыльцев? — внимательно поглядела на него Ника, сидя рядом с ним в машине. — Деньги у нас, тебе из них не достанется ни копейки, пора приступать к финальной части этой комедии…
14.
… — Да выпустите меня отсюда, наконец! — кричал Рыльцев, барабаня в железную дверь ангара. — Я есть хочу! Вы не имеете права! Я пожилой человек, мне семьдесят пятый год идет! Поимейте совесть!
Он неоднократно принимался за штурм железной двери, но за ней стояла зловещая тишина. Сколько он провел тут времени, он и сам не знал, но, наверняка, не менее двух суток… Кружилась голова, в желудке были страшные голодные рези, слабели руки и ноги… Он ложился на холодный пол, лежал там некоторое время, а затем снова бросался на железную дверь.
— Выпустите меня!!! — надрывая горло, кричал он. — Я согласен на ваши условия! Я согласен! Согласен! Согласен!
Когда он повторил это магическое слово не менее раз двадцати — тридцати, железная дверь стала потихоньку открываться.
— Чего орешь? — пробасил верзила с маленькой как у динозавра коротко стриженой головой и поросячьими глазками почти без ресниц и без бровей.
— Чего ору, говоришь? Жрать хочу, выйти отсюда хочу! Мне семьдесят пятый год идет! У меня кончился даже валидол! Совесть поимейте!
— Да ладно тебе, — зевнул верзила. — Чего нет, того нет… — А насчет пожрать, это можно… Это нам запросто. — Он вытащил из кармана кожаной куртки кусок мягкой белой булки и протянул её Рыльцеву. — На-ка вот, пожуй от души, горемыка…
Рыльцев хотел было облить недоумка ушатом холодного презрения, но вместо этого выхватил у него кусок отъеденной им булки и стал жадно жевать.
— Ладно, я пошел, — широко зевнул верзила. — А насчет валидола я пошурую, есть тут у нас один больной-притворной, глядишь, у него в штанах и завалялась таблеточка. С похмелюги он их сосет, помогает, говорит, — заржал он.
— Да не нужен мне твой валидол — закричал Рыльцев. — Мне нужна свобода! Я хочу домой!!! Я согласен на условия, согласен!
— На чьи условия?
— На условия Ники… Да что вы придуриваетесь, в конце концов?!!!
— Заткни свою пасть! Не знаю я никакой такой Ники! Мозги только полощешь, старичман!
— А какого рожна я тут сижу? — продолжал возмущаться Рыльцев с набитым мягкой булкой ртом.
— Сидишь, значит, надо, — криво усмехнулся верзила. — А мне что? Мне приказали, я караулю, прикажут — выпущу… А прикажут — порву, — счел нужным добавить он, снабдив эту ремарку лошадиным гоготком.
— Да кто твой начальник, пахан, бугор, как там у вас? — настаивал Рыльцев, тем временем полностью уничтожив мягкую булку.
— А хрен его знает? — пожал плечами верзила. — Их много паханов, один я погулять вышел… Вернее, наоборот — не вышел… Торчу тут, мать твою… А ты жучара, как я погляжу… Хорохоришься, будь здоров… Где-то я твою морду видел…
— В кино видел, в кино, я Рыльцев, народный артист СССР, я двадцать семь фильмов снял, и в сорока снялся…
— Точно, — сообразил верзила. — Только постарел ты здорово… Точно… Недавно по телику показывали старый сериал про гражданскую войну… Так ты там комиссара играл, который орал «Ни шагу назад! Всех постреляю!» И маузером здоровенным махал… Надо же, какие люди… Заводной ты мужик, юморной… Всех, говорит, постреляю!!!
— Ну, вот видишь, — обрадовался своей популярности в среде уголовных элементов Рыльцев. — Так и выпусти меня отсюда… Чего держать? От меня никакого проку нет, фильмов не снимаю, денег нет… У нас просто с Никой старая разборка, не поладили двадцать лет назад, неразделенная, так сказать, любовь… А теперь она стала крутая, решила отомстить…
— Да какая там Ника? — не понимал верзила. — А отпустить я не могу, я бы отпустил, так ведь порвут…
— Ну хоть закурить тогда дай…
— Это можно, кури на здоровье, артист… И я с тобой покурю, буду потом хвастаться, что с тобой курил… А если пристрелить прикажут, тем паче буду хвастаться…
Он протянул Рыльцеву пачку «Парламента» и дал прикурить. В это время в открытую дверь ангара заглянула другая рожа, как две капли воды похожая на первую. И Рыльцев понял, что никак ему отсюда не сбежать.
— Эй, — орнул первый верзила второму. — Звякни там Роману, скажи, этот согласен на что-то там…
— Ща позвоню, — лениво отозвался второй.
Рыльцев и его страж сидели на корточках и курили.
— Да, вот такие они дела, — решил разрядить молчание верзила.
Потом помолчали опять. Вскоре вошел второй.
— Позвонил я. Занят он. Говорит, некогда. На толковище собирается в Павлово-Посад. Пусть пока посидит, говорит…
На лице Рыльцева появилось выражение отчаяния. Но второй верзила добавил:
— Пожрать, говорит, дайте ему…
Рыльцев облегченно вздохнул. После того, как он съел булку, аппетит разыгрался с невиданной силой. Таким голодным он был в последний раз в сорок пятом году, когда приехал в прохорях и телогрейке в Москву. С тех пор голодать как-то не приходилось, разве что отлеживаться на диете после обжорных банкетов и тусовок.
— Ща сварганим что-нибудь, — вяло произнес первый верзила и вышел из ангара.
И тут Рыльцев, не ожидая сам от себя такого, стал тихо пробираться к открытой двери. Вышел и обомлел — никого вокруг. Где-то вдалеке около машины копошились два верзилы, вытаскивая из неё что-то. И Рыльцев тихо и незаметно юркнул в другую сторону.
Оказался на какой-то запыленной дороге. Увидел грузовик, едущий в его сторону и поднял руку.
Грузовик остановился.
— Везти чего? Груз какой? — спросил пожилой водитель. Но тут узнал знаменитого актера и расплылся в улыбке.
— Игнат Рыльцев?
— Он самый, — гордо подтвердил Рыльцев. — Слушай, друг, я тут попал в передрягу. Увези отсюда подальше!
— Да своего любимого актера хоть на край света! — крикнул водитель, и Рыльцев вскарабкался в машину. Грузовик взревел и, создавая клубы пыли, помчался по дороге.
— Мы где? — поинтересовался Рыльцев.
— В районе Кузьминок… Вам куда?
— В ближайшее отделение милиции! Шантаж! Рэкет! Бандитизм! — кричал Рыльцев, потрясая кулаками. — Но ничего, я им покажу! Узнают они, как связываться с народным артистом! Остались у меня ещё связи там, где надо!
— Вот сволочи, — согласился поклонник. — Ничего нет святого…
— Вот именно! Ничего святого! Отморозки проклятые! Но ничего, мы посмотрим, кто смеется последним!
… В отделение милиции он ворвался, словно двуногая ракета.
— Рыльцев! — крикнул он с порога. — Игнат Константинович! Народный артист СССР! Шантаж! Рэкет! У меня вымогают квартиру! Прошу помощи правоохранительных органов!
Ошарашенный напором пожилого человека, дежурный набрал номер оперативной группы, в общих чертах сообщил, что произошло.
Пока ждали группу, Рыльцев сидел на телефоне и звонил всем подряд — бывшему министру внутренних дел, бывшему секретарю ЦК, затем узнал телефон действующего заместителя министра и стал звонить ему. Что удивительно, дозвонился и до него. Тот пообещал разобраться. Тем временем приехала оперативная группа.
— Помните местонахождение того ангара? — спросил командир группы.
— Я помню, — подошел также сидящий в отделении поклонник творчества Рыльцева, пожилой шофер. — Покажу дорогу…
… К ангару подъехали быстро.
— Вот он! — крикнул Рыльцев, указывая пальцем на ангар. — Сейчас и возьмем их тут тепленьких!
Однако, ни в ангаре, ни около него никого не было…
— Мы выясним, кому принадлежит этот ангар, — пообещал командир группы. Затем они отвезли Рыльцева домой.
— Вы должны во что бы то ни стало отыскать Веронику Лемберг, бывшую жену Навроцкого. Актера Навроцкого. Лемберг была осуждена в восемьдесят втором году за убийство на восемь лет. Полагаю, что в настоящее время она член преступной группировки. Она шантажировала меня и требовала, чтобы я поехал к нотариусу и оформил дарственную на свою четырехкомнатную квартиру на некую Иванову Наталью, подругу Лемберг. Они морили меня голодом, издевались… Поехали немедленно к Навроцкому! — вдруг предложил воодушевленный местью Рыльцев. Кстати, о том, что на его глазах бандитами был застрелен телохранитель Кружановой, он ни разу не заикнулся. Это как раз его совершенно не касается…
— Вообще-то, это не наше дело, — стал отказываться командир группы. — Мы этим не занимаемся. Обратитесь в прокуратуру, если будет возбуждено уголовное дело, следователь сам вызовет на допрос этого Навроцкого.
Но Рыльцев сумел уговорить оперативника. И вскоре они были на Мосфильмовской улице, где жил Навроцкий.
— Я вырвался от них! — крикнул с порога Навроцкому Рыльцев. — Кишка у них тонка против меня! Ты должен немедленно дать показания против Вероники! Будет возбуждено уголовное дело, и мы с тобой снова упрячем её за решетку! Там ей самое место! Садись и пиши немедленно показания!
Небритый, с опухшими глазами Навроцкий был в халате, надетом на голое тело. Он осоловелым взглядом смотрел на шустрого старика с торчащими в разные стороны седыми усами и мрачных оперативников сзади него.
— Вы кто по званию? — спросил он командира группы.
— Капитан.
— Господин капитан, если я сейчас дам этому гаду в его поганую харю, по какой статье я пойду?
— Злостное хулиганство, статья 213, — ответил капитан.
— И что там предусматривается?
— Может быть и до двух лет.
— Нет, этого я не выдержу, лучше не буду, — заявил Навроцкий.
— Могут быть и исправительные работы от шести месяцев до года…
— Об этом ещё можно подумать…
— Пошел ты, мокрая курица! — яростно закричал Рыльцев. — Несешь черт знает, что… Ты поверил россказням этой твоей сумасшедшей жены?! Поверил этим байкам про моего Филиппа? Идиот!!!
— Если у вас ничего ко мне нет, уходите, пожалуйста, отсюда, — вялым голосом попросил Навроцкий. — У меня ужасно болит голова…
— Так вы не подтверждаете слова гражданина Рыльцева о том, что его похитили, издевались над ним, вымогали квартиру, и то, что руководила этим преступлением ваша бывшая жена Вероника Лемберг?
— Он просто выжил из ума, везите его в психушку, — посоветовал Навроцкий. — Я не видел Веронику уже двадцать лет. Боже мой, как у меня болит голова…
— Мерзавец! Лживая скотина! — закричал Рыльцев, сам бросаясь на Навроцкого и чуть было не съездил его кулаком в ухо. Тот ответил вялым ударом в лоб Рыльцеву, а затем они сцепились в клубок. Рыльцев пытался душить Навроцкого, но тот подставил старику подножку, и они грохнулись на пол, где продолжали возиться, тяжело пыхтя и откашливаясь. Оперативники разняли драчунов и вывели Рыльцева из квартиры. Свезли его домой и препоручили хлопотам молодой жены.
… Рыльцев так и не нашел своего «Хиндая» , оставленного у клиники. А через несколько дней после его экзотического побега, Рыльцеву позвонили и сообщили, что у него дотла сгорела дача в ведомственном поселке…
Он неоднократно принимался за штурм железной двери, но за ней стояла зловещая тишина. Сколько он провел тут времени, он и сам не знал, но, наверняка, не менее двух суток… Кружилась голова, в желудке были страшные голодные рези, слабели руки и ноги… Он ложился на холодный пол, лежал там некоторое время, а затем снова бросался на железную дверь.
— Выпустите меня!!! — надрывая горло, кричал он. — Я согласен на ваши условия! Я согласен! Согласен! Согласен!
Когда он повторил это магическое слово не менее раз двадцати — тридцати, железная дверь стала потихоньку открываться.
— Чего орешь? — пробасил верзила с маленькой как у динозавра коротко стриженой головой и поросячьими глазками почти без ресниц и без бровей.
— Чего ору, говоришь? Жрать хочу, выйти отсюда хочу! Мне семьдесят пятый год идет! У меня кончился даже валидол! Совесть поимейте!
— Да ладно тебе, — зевнул верзила. — Чего нет, того нет… — А насчет пожрать, это можно… Это нам запросто. — Он вытащил из кармана кожаной куртки кусок мягкой белой булки и протянул её Рыльцеву. — На-ка вот, пожуй от души, горемыка…
Рыльцев хотел было облить недоумка ушатом холодного презрения, но вместо этого выхватил у него кусок отъеденной им булки и стал жадно жевать.
— Ладно, я пошел, — широко зевнул верзила. — А насчет валидола я пошурую, есть тут у нас один больной-притворной, глядишь, у него в штанах и завалялась таблеточка. С похмелюги он их сосет, помогает, говорит, — заржал он.
— Да не нужен мне твой валидол — закричал Рыльцев. — Мне нужна свобода! Я хочу домой!!! Я согласен на условия, согласен!
— На чьи условия?
— На условия Ники… Да что вы придуриваетесь, в конце концов?!!!
— Заткни свою пасть! Не знаю я никакой такой Ники! Мозги только полощешь, старичман!
— А какого рожна я тут сижу? — продолжал возмущаться Рыльцев с набитым мягкой булкой ртом.
— Сидишь, значит, надо, — криво усмехнулся верзила. — А мне что? Мне приказали, я караулю, прикажут — выпущу… А прикажут — порву, — счел нужным добавить он, снабдив эту ремарку лошадиным гоготком.
— Да кто твой начальник, пахан, бугор, как там у вас? — настаивал Рыльцев, тем временем полностью уничтожив мягкую булку.
— А хрен его знает? — пожал плечами верзила. — Их много паханов, один я погулять вышел… Вернее, наоборот — не вышел… Торчу тут, мать твою… А ты жучара, как я погляжу… Хорохоришься, будь здоров… Где-то я твою морду видел…
— В кино видел, в кино, я Рыльцев, народный артист СССР, я двадцать семь фильмов снял, и в сорока снялся…
— Точно, — сообразил верзила. — Только постарел ты здорово… Точно… Недавно по телику показывали старый сериал про гражданскую войну… Так ты там комиссара играл, который орал «Ни шагу назад! Всех постреляю!» И маузером здоровенным махал… Надо же, какие люди… Заводной ты мужик, юморной… Всех, говорит, постреляю!!!
— Ну, вот видишь, — обрадовался своей популярности в среде уголовных элементов Рыльцев. — Так и выпусти меня отсюда… Чего держать? От меня никакого проку нет, фильмов не снимаю, денег нет… У нас просто с Никой старая разборка, не поладили двадцать лет назад, неразделенная, так сказать, любовь… А теперь она стала крутая, решила отомстить…
— Да какая там Ника? — не понимал верзила. — А отпустить я не могу, я бы отпустил, так ведь порвут…
— Ну хоть закурить тогда дай…
— Это можно, кури на здоровье, артист… И я с тобой покурю, буду потом хвастаться, что с тобой курил… А если пристрелить прикажут, тем паче буду хвастаться…
Он протянул Рыльцеву пачку «Парламента» и дал прикурить. В это время в открытую дверь ангара заглянула другая рожа, как две капли воды похожая на первую. И Рыльцев понял, что никак ему отсюда не сбежать.
— Эй, — орнул первый верзила второму. — Звякни там Роману, скажи, этот согласен на что-то там…
— Ща позвоню, — лениво отозвался второй.
Рыльцев и его страж сидели на корточках и курили.
— Да, вот такие они дела, — решил разрядить молчание верзила.
Потом помолчали опять. Вскоре вошел второй.
— Позвонил я. Занят он. Говорит, некогда. На толковище собирается в Павлово-Посад. Пусть пока посидит, говорит…
На лице Рыльцева появилось выражение отчаяния. Но второй верзила добавил:
— Пожрать, говорит, дайте ему…
Рыльцев облегченно вздохнул. После того, как он съел булку, аппетит разыгрался с невиданной силой. Таким голодным он был в последний раз в сорок пятом году, когда приехал в прохорях и телогрейке в Москву. С тех пор голодать как-то не приходилось, разве что отлеживаться на диете после обжорных банкетов и тусовок.
— Ща сварганим что-нибудь, — вяло произнес первый верзила и вышел из ангара.
И тут Рыльцев, не ожидая сам от себя такого, стал тихо пробираться к открытой двери. Вышел и обомлел — никого вокруг. Где-то вдалеке около машины копошились два верзилы, вытаскивая из неё что-то. И Рыльцев тихо и незаметно юркнул в другую сторону.
Оказался на какой-то запыленной дороге. Увидел грузовик, едущий в его сторону и поднял руку.
Грузовик остановился.
— Везти чего? Груз какой? — спросил пожилой водитель. Но тут узнал знаменитого актера и расплылся в улыбке.
— Игнат Рыльцев?
— Он самый, — гордо подтвердил Рыльцев. — Слушай, друг, я тут попал в передрягу. Увези отсюда подальше!
— Да своего любимого актера хоть на край света! — крикнул водитель, и Рыльцев вскарабкался в машину. Грузовик взревел и, создавая клубы пыли, помчался по дороге.
— Мы где? — поинтересовался Рыльцев.
— В районе Кузьминок… Вам куда?
— В ближайшее отделение милиции! Шантаж! Рэкет! Бандитизм! — кричал Рыльцев, потрясая кулаками. — Но ничего, я им покажу! Узнают они, как связываться с народным артистом! Остались у меня ещё связи там, где надо!
— Вот сволочи, — согласился поклонник. — Ничего нет святого…
— Вот именно! Ничего святого! Отморозки проклятые! Но ничего, мы посмотрим, кто смеется последним!
… В отделение милиции он ворвался, словно двуногая ракета.
— Рыльцев! — крикнул он с порога. — Игнат Константинович! Народный артист СССР! Шантаж! Рэкет! У меня вымогают квартиру! Прошу помощи правоохранительных органов!
Ошарашенный напором пожилого человека, дежурный набрал номер оперативной группы, в общих чертах сообщил, что произошло.
Пока ждали группу, Рыльцев сидел на телефоне и звонил всем подряд — бывшему министру внутренних дел, бывшему секретарю ЦК, затем узнал телефон действующего заместителя министра и стал звонить ему. Что удивительно, дозвонился и до него. Тот пообещал разобраться. Тем временем приехала оперативная группа.
— Помните местонахождение того ангара? — спросил командир группы.
— Я помню, — подошел также сидящий в отделении поклонник творчества Рыльцева, пожилой шофер. — Покажу дорогу…
… К ангару подъехали быстро.
— Вот он! — крикнул Рыльцев, указывая пальцем на ангар. — Сейчас и возьмем их тут тепленьких!
Однако, ни в ангаре, ни около него никого не было…
— Мы выясним, кому принадлежит этот ангар, — пообещал командир группы. Затем они отвезли Рыльцева домой.
— Вы должны во что бы то ни стало отыскать Веронику Лемберг, бывшую жену Навроцкого. Актера Навроцкого. Лемберг была осуждена в восемьдесят втором году за убийство на восемь лет. Полагаю, что в настоящее время она член преступной группировки. Она шантажировала меня и требовала, чтобы я поехал к нотариусу и оформил дарственную на свою четырехкомнатную квартиру на некую Иванову Наталью, подругу Лемберг. Они морили меня голодом, издевались… Поехали немедленно к Навроцкому! — вдруг предложил воодушевленный местью Рыльцев. Кстати, о том, что на его глазах бандитами был застрелен телохранитель Кружановой, он ни разу не заикнулся. Это как раз его совершенно не касается…
— Вообще-то, это не наше дело, — стал отказываться командир группы. — Мы этим не занимаемся. Обратитесь в прокуратуру, если будет возбуждено уголовное дело, следователь сам вызовет на допрос этого Навроцкого.
Но Рыльцев сумел уговорить оперативника. И вскоре они были на Мосфильмовской улице, где жил Навроцкий.
— Я вырвался от них! — крикнул с порога Навроцкому Рыльцев. — Кишка у них тонка против меня! Ты должен немедленно дать показания против Вероники! Будет возбуждено уголовное дело, и мы с тобой снова упрячем её за решетку! Там ей самое место! Садись и пиши немедленно показания!
Небритый, с опухшими глазами Навроцкий был в халате, надетом на голое тело. Он осоловелым взглядом смотрел на шустрого старика с торчащими в разные стороны седыми усами и мрачных оперативников сзади него.
— Вы кто по званию? — спросил он командира группы.
— Капитан.
— Господин капитан, если я сейчас дам этому гаду в его поганую харю, по какой статье я пойду?
— Злостное хулиганство, статья 213, — ответил капитан.
— И что там предусматривается?
— Может быть и до двух лет.
— Нет, этого я не выдержу, лучше не буду, — заявил Навроцкий.
— Могут быть и исправительные работы от шести месяцев до года…
— Об этом ещё можно подумать…
— Пошел ты, мокрая курица! — яростно закричал Рыльцев. — Несешь черт знает, что… Ты поверил россказням этой твоей сумасшедшей жены?! Поверил этим байкам про моего Филиппа? Идиот!!!
— Если у вас ничего ко мне нет, уходите, пожалуйста, отсюда, — вялым голосом попросил Навроцкий. — У меня ужасно болит голова…
— Так вы не подтверждаете слова гражданина Рыльцева о том, что его похитили, издевались над ним, вымогали квартиру, и то, что руководила этим преступлением ваша бывшая жена Вероника Лемберг?
— Он просто выжил из ума, везите его в психушку, — посоветовал Навроцкий. — Я не видел Веронику уже двадцать лет. Боже мой, как у меня болит голова…
— Мерзавец! Лживая скотина! — закричал Рыльцев, сам бросаясь на Навроцкого и чуть было не съездил его кулаком в ухо. Тот ответил вялым ударом в лоб Рыльцеву, а затем они сцепились в клубок. Рыльцев пытался душить Навроцкого, но тот подставил старику подножку, и они грохнулись на пол, где продолжали возиться, тяжело пыхтя и откашливаясь. Оперативники разняли драчунов и вывели Рыльцева из квартиры. Свезли его домой и препоручили хлопотам молодой жены.
… Рыльцев так и не нашел своего «Хиндая» , оставленного у клиники. А через несколько дней после его экзотического побега, Рыльцеву позвонили и сообщили, что у него дотла сгорела дача в ведомственном поселке…
15.
… — Поехали теперь обратно в Царское село, — сказала Жоржу Ника. — Теперь господин Филипп Рыльцев будет моим дорогим гостем… Деловые вопросы с ним мы решили, теперь настало время активного отдыха…
Расслабленный, внутренне опустошенный Филипп откинулся на заднем сидении «Фольксвагена» и равнодушно смотрел в окно. Красоты природы больше не занимали его… Ему хотелось только одного — забиться в какую-нибудь дыру и чтобы его никто не видел…
— Что горюешь, бамбук? — похлопала его по плечу Ника. — Какие наши годы? Я верю в тебя, ты ещё повоюешь… Вон папаша твой, какой орел! Мне звонили из Москвы, так он, оказывается, совершил дерзкий побег из-под стражи, скрылся от бандитов, проявив чудеса мужества и героизма… А ты, молодой человек, раскис, как квашня… Крепись! Тебя ждут интересные встречи!
Догадки роились в гудящей голове Филиппа. Но он не давал себе возможности сосредоточиться и взвесить ситуацию. Он не знал, что для него лучше, а что хуже…
Ника позвонила из машины по мобильному телефону и произнесла только одно слово: «Мы скоро будем.»
И действительно через минут десять машина стояла у подъезда маленького домика Ники в Царском Селе.
Ника открыла ключом дверь… Жорж и компания уехали по своим темным делам.
Знакомая передняя, комната справа… А вот и ещё одна дверь — налево… А за дверью приглушенные голоса… Филипп стал вслушиваться, но его хлопнула по плечу Ника.
— Нечего подслушивать! Иди на кухню, накормлю… Денег дал, значит, заслужил…
На кухне она подогрела жареную картошку и отрезала Филиппу сырокопченой колбасы. Поставила стакан крепкого чаю.
— Пожрешь и катись восвояси, — сказала она. — Надоел ты мне, честно говоря… Нечего тебе в моем доме делать. Один вред от тебя…
Опустошенный Филипп с равнодушием жевал картошку и отхлебывал чай…
И вдруг за дверью послышались шаги… Кухонная дверь открылась, и на пороге встала женщина в голубом спортивном костюме с ребенком в руках…
… Филипп похолодел от ужаса и уронил на пол стакан с горячим чаем… Ребенок испугался шума и заплакал.
— Говорю же, один от тебя вред, — проворчала Ника. — Тихо, Сереженька, не плачь… Не бойся дядю. Дядя тебе уже ничего плохого не сделает… Он теперь добрый и безобидный.
— Алена? Алена? — как попугай талдычил Филипп. — Т-ты? Т-ты? Ж-ж-ж…
— Что ты гудишь, как жук? Неужели ни о чем не догадался? — с досадой спросила Ника. — Сказала же я тебе, много чести для вашего зараженного семейства чуть было не погубить меня и убить мою дочь и внука… Бог послал Алене меня в тот роковой вечер… И я спасла ей жизнь… Так что опять не выгорело у вас, господа Рыльцевы…
— Здравствуй, Филипп, — тихо произнесла Алена, румяная, похорошевшая от материнства, ещё более красивая, чем прежде. — Давно мы с тобой не виделись… В октябре прошлого года, в машине твоего друга… — Ее синие, такие же как у матери большие глаза пристально смотрели на своего убийцу.
Филипп был не в состоянии ничего произнести. Он мычал и бубнил нечто невнятное… А ведь он стал сегодня догадываться, что за ребенок плакал ночью за стеной, но не смел в это поверить…
— Удовлетворю твое любопытство, — сказала Ника, беря малыша на руки. — Никакой мистики тут нет… Я ехала на машине вслед за вами. Видела, как ты вылетел на дорогу… но наша машина проследовала за «Жигуленком» с погашенными фарами. Не доезжая Дорофеева, твой суровый друг вытащил бедную девушку из машины и потащил в лес. Я и мой знакомый, который был за рулем, побежали за ним. Алена сопротивлялась, кричала, но этот изверг ударил её кулаком в лицо, а затем вытащил из кармана кнопочный нож. Он уже готовился нанести ей удар под сердце, когда я ударом ноги выбила у него этот нож. Но и он оказался парнем не промах. А мой спутник был очень пожилым человеком, не буду говорить, кто это был, ни к чему тебе это знать. И помочь мне в драке он не мог. Твой Сапрыкин ударил его кулаком в челюсть и он потерял сознание… Но свой нож в темноте он не мог найти… И тогда он ударил меня в лицо, я упала, а он убежал, бросив свою, вернее, чужую, угнанную им, машину. А что ему было делать? Либо всех троих убивать, а я бы никак не позволила ему это сделать, либо уж никого… И, видимо, он решил сделать вид, что ничего вообще не было… Куда ему было деваться? Он побежал к тебе, чтобы рассказать, что произошло и выработать план защитных действий. А что было делать нам? Машину я тогда водила неважно, но, однако, сумела отвезти старика домой, благо было рядом… Да, Филиппок, это была ещё та поездочка, скажу я тебе… Я за рулем, едва умеющая водить, да ещё в обличие Совы, сзади — стонущий пожилой человек, а рядом со мной, — вздохнула она, слегка дотронувшись до плеча побледневшей от воспоминаний о той ночи дочери. — Аленка… Ничего не понимающая, дрожащая от страха, чуть ли не теряющая сознание… А я даже не знаю, как её зовут… И я их утешала, пыталась шутить, даже петь… Да, страшное воспоминание, нет, вру, — махнула она рукой и сверкнула синими глазами на сидевшего с открытым ртом Филиппа, — прекрасное… Потому что на сей раз Бог был на моей стороне, и он помог мне спасти от ножа твоего дружка свою дочку… А затем поехала к себе в Дорофеево, где у меня в подвале моей халупы было весьма приличное жилище… Машину оставила на дороге, утром её забрал сын старика… А в Дорофеево на тропинке я встретила его… Снова встретила… Он входил в поселок с другой стороны, видимо, оттуда же, откуда ранее приперся ты… Два шакала, пробирающиеся лесными тропками… Я чувствовала, сердцем чувствовала, что я встречу его, что никуда он от меня не денется… И на сей раз ненависть придала мне сил. И в руках у меня была железная палка, а в кармане шубейки нож твоего друга, который я нашла в лесу. Я же Сова, вижу в темноте. Так вот, я ударила его этой железной палкой по шее и он отключился. Но потом все же открыл глаза. И тогда-то поведал мне все о ваших планах, не захотелось ему, чтобы я его же собственный нож всадила ему в глаз или в горло… Все поведал… И получил смертельный удар палкой в лоб. Я взяла его мобильный телефон и потащила насмерть перепуганную девушку, на глазах которой происходила вся эта разборка, домой. Я ещё не знала, кто она такая, я только знала, что она беременна, что вы со своим поганым друганом решили убить из корыстных целей беременную женщину. А когда я привела её домой, и мы разговорились в моем уютном подземелье, я… , — Ника вздохнула и вытерла уголок глаза. — Я узнала, кто она такая… Но найдя свою дочку, я не хотела снова потерять ее… И я пошла, чтобы убрать с места эту падаль, твоего дружка Вована. Но, пока суть да дело, наступило утро… И тут попался этот дурак Дресвянников. Пришлось вести его домой и поить. Я всегда держала дома запас водки на всякий случай. А все это время бедная Аленка дрожала внизу… Когда он нажрался до чертиков, я вернулась назад и умудрилась утащить труп с места происшествия и… — Она внимательно поглядела на Филиппа. — замести следы. — Ну а потом я позвонила тебе… и ещё кое-кому… Утром за нами приехали и увезли оттуда… Я перестала быть Совой, и стала самой собой… Я вернулась в родительский дом, где прошла моя молодость… Мои друзья помогли мне вселиться в этот дом, где в восемьдесят втором году умер мой отец, где страдала и умерла ещё через пять лет моя бедная мать. Сейчас такое возможно, когда есть деньги… Так-то вот, пустой бамбук… А теперь погляди в глаза тем, кого ты хотел лишить жизни ради этих поганых баксов и убирайся отсюда вон! Рассчитываю больше тебя никогда не видеть.
Расслабленный, внутренне опустошенный Филипп откинулся на заднем сидении «Фольксвагена» и равнодушно смотрел в окно. Красоты природы больше не занимали его… Ему хотелось только одного — забиться в какую-нибудь дыру и чтобы его никто не видел…
— Что горюешь, бамбук? — похлопала его по плечу Ника. — Какие наши годы? Я верю в тебя, ты ещё повоюешь… Вон папаша твой, какой орел! Мне звонили из Москвы, так он, оказывается, совершил дерзкий побег из-под стражи, скрылся от бандитов, проявив чудеса мужества и героизма… А ты, молодой человек, раскис, как квашня… Крепись! Тебя ждут интересные встречи!
Догадки роились в гудящей голове Филиппа. Но он не давал себе возможности сосредоточиться и взвесить ситуацию. Он не знал, что для него лучше, а что хуже…
Ника позвонила из машины по мобильному телефону и произнесла только одно слово: «Мы скоро будем.»
И действительно через минут десять машина стояла у подъезда маленького домика Ники в Царском Селе.
Ника открыла ключом дверь… Жорж и компания уехали по своим темным делам.
Знакомая передняя, комната справа… А вот и ещё одна дверь — налево… А за дверью приглушенные голоса… Филипп стал вслушиваться, но его хлопнула по плечу Ника.
— Нечего подслушивать! Иди на кухню, накормлю… Денег дал, значит, заслужил…
На кухне она подогрела жареную картошку и отрезала Филиппу сырокопченой колбасы. Поставила стакан крепкого чаю.
— Пожрешь и катись восвояси, — сказала она. — Надоел ты мне, честно говоря… Нечего тебе в моем доме делать. Один вред от тебя…
Опустошенный Филипп с равнодушием жевал картошку и отхлебывал чай…
И вдруг за дверью послышались шаги… Кухонная дверь открылась, и на пороге встала женщина в голубом спортивном костюме с ребенком в руках…
… Филипп похолодел от ужаса и уронил на пол стакан с горячим чаем… Ребенок испугался шума и заплакал.
— Говорю же, один от тебя вред, — проворчала Ника. — Тихо, Сереженька, не плачь… Не бойся дядю. Дядя тебе уже ничего плохого не сделает… Он теперь добрый и безобидный.
— Алена? Алена? — как попугай талдычил Филипп. — Т-ты? Т-ты? Ж-ж-ж…
— Что ты гудишь, как жук? Неужели ни о чем не догадался? — с досадой спросила Ника. — Сказала же я тебе, много чести для вашего зараженного семейства чуть было не погубить меня и убить мою дочь и внука… Бог послал Алене меня в тот роковой вечер… И я спасла ей жизнь… Так что опять не выгорело у вас, господа Рыльцевы…
— Здравствуй, Филипп, — тихо произнесла Алена, румяная, похорошевшая от материнства, ещё более красивая, чем прежде. — Давно мы с тобой не виделись… В октябре прошлого года, в машине твоего друга… — Ее синие, такие же как у матери большие глаза пристально смотрели на своего убийцу.
Филипп был не в состоянии ничего произнести. Он мычал и бубнил нечто невнятное… А ведь он стал сегодня догадываться, что за ребенок плакал ночью за стеной, но не смел в это поверить…
— Удовлетворю твое любопытство, — сказала Ника, беря малыша на руки. — Никакой мистики тут нет… Я ехала на машине вслед за вами. Видела, как ты вылетел на дорогу… но наша машина проследовала за «Жигуленком» с погашенными фарами. Не доезжая Дорофеева, твой суровый друг вытащил бедную девушку из машины и потащил в лес. Я и мой знакомый, который был за рулем, побежали за ним. Алена сопротивлялась, кричала, но этот изверг ударил её кулаком в лицо, а затем вытащил из кармана кнопочный нож. Он уже готовился нанести ей удар под сердце, когда я ударом ноги выбила у него этот нож. Но и он оказался парнем не промах. А мой спутник был очень пожилым человеком, не буду говорить, кто это был, ни к чему тебе это знать. И помочь мне в драке он не мог. Твой Сапрыкин ударил его кулаком в челюсть и он потерял сознание… Но свой нож в темноте он не мог найти… И тогда он ударил меня в лицо, я упала, а он убежал, бросив свою, вернее, чужую, угнанную им, машину. А что ему было делать? Либо всех троих убивать, а я бы никак не позволила ему это сделать, либо уж никого… И, видимо, он решил сделать вид, что ничего вообще не было… Куда ему было деваться? Он побежал к тебе, чтобы рассказать, что произошло и выработать план защитных действий. А что было делать нам? Машину я тогда водила неважно, но, однако, сумела отвезти старика домой, благо было рядом… Да, Филиппок, это была ещё та поездочка, скажу я тебе… Я за рулем, едва умеющая водить, да ещё в обличие Совы, сзади — стонущий пожилой человек, а рядом со мной, — вздохнула она, слегка дотронувшись до плеча побледневшей от воспоминаний о той ночи дочери. — Аленка… Ничего не понимающая, дрожащая от страха, чуть ли не теряющая сознание… А я даже не знаю, как её зовут… И я их утешала, пыталась шутить, даже петь… Да, страшное воспоминание, нет, вру, — махнула она рукой и сверкнула синими глазами на сидевшего с открытым ртом Филиппа, — прекрасное… Потому что на сей раз Бог был на моей стороне, и он помог мне спасти от ножа твоего дружка свою дочку… А затем поехала к себе в Дорофеево, где у меня в подвале моей халупы было весьма приличное жилище… Машину оставила на дороге, утром её забрал сын старика… А в Дорофеево на тропинке я встретила его… Снова встретила… Он входил в поселок с другой стороны, видимо, оттуда же, откуда ранее приперся ты… Два шакала, пробирающиеся лесными тропками… Я чувствовала, сердцем чувствовала, что я встречу его, что никуда он от меня не денется… И на сей раз ненависть придала мне сил. И в руках у меня была железная палка, а в кармане шубейки нож твоего друга, который я нашла в лесу. Я же Сова, вижу в темноте. Так вот, я ударила его этой железной палкой по шее и он отключился. Но потом все же открыл глаза. И тогда-то поведал мне все о ваших планах, не захотелось ему, чтобы я его же собственный нож всадила ему в глаз или в горло… Все поведал… И получил смертельный удар палкой в лоб. Я взяла его мобильный телефон и потащила насмерть перепуганную девушку, на глазах которой происходила вся эта разборка, домой. Я ещё не знала, кто она такая, я только знала, что она беременна, что вы со своим поганым друганом решили убить из корыстных целей беременную женщину. А когда я привела её домой, и мы разговорились в моем уютном подземелье, я… , — Ника вздохнула и вытерла уголок глаза. — Я узнала, кто она такая… Но найдя свою дочку, я не хотела снова потерять ее… И я пошла, чтобы убрать с места эту падаль, твоего дружка Вована. Но, пока суть да дело, наступило утро… И тут попался этот дурак Дресвянников. Пришлось вести его домой и поить. Я всегда держала дома запас водки на всякий случай. А все это время бедная Аленка дрожала внизу… Когда он нажрался до чертиков, я вернулась назад и умудрилась утащить труп с места происшествия и… — Она внимательно поглядела на Филиппа. — замести следы. — Ну а потом я позвонила тебе… и ещё кое-кому… Утром за нами приехали и увезли оттуда… Я перестала быть Совой, и стала самой собой… Я вернулась в родительский дом, где прошла моя молодость… Мои друзья помогли мне вселиться в этот дом, где в восемьдесят втором году умер мой отец, где страдала и умерла ещё через пять лет моя бедная мать. Сейчас такое возможно, когда есть деньги… Так-то вот, пустой бамбук… А теперь погляди в глаза тем, кого ты хотел лишить жизни ради этих поганых баксов и убирайся отсюда вон! Рассчитываю больше тебя никогда не видеть.