Романовский Дмитрий. Честь имею представить - Анна Каренина

   - Я узнала об этом год назад. Это всем было известно.
   - И моему мужу?
   - Конечно. Вы открыто себя вели. Вы считали себя выше общественного мнения. А по-моему, вы были не выше, а ниже его.
   Некоторое время они шли молча.
   - Вы рассказывайте. Мне необходимо все это знать.
   - А потом я подала на развод.
   - А я не подавала на развод?
   - Нет. Мне кажется, Федор был вам нужен в других целях. Вы были против расширения вашей научной группы. Вы боялись, что когда ваше открытие станет достоянием большого коллектива, вы потеряете ведущее положение в группе Федора.
   - Значит, я имела на него влияние?
   - Да, вы умели влиять. Вы умели быть обаятельной, когда это вам было нужно. Я сама в этом убедилась, когда встретила вас на одном банкете в институте.
   - Я до самого конца была его любовницей?
   - Нет, Федор порвал с вами, когда узнал, что у вас еще с кем-то связь.
   - Еще связь... Значит, на самом деле я не любила Федора?
   - Я не думаю, чтобы вы вообще кого-то любили. Вы любили только себя. Вы быстро сделали карьеру, вы нравились мужчинам, и это вы использовали в своих целях...
   - Я была способным ученым?
   - Каким бы способным ни был человек, он должен считаться с другими.
   - Как относился ко всему этому Глухов?
   - Я думаю, он превыше всего ставит свою работу. Я мало его знала, но он казался мне очень сухим человеком.
   - А что произошло в последнее время?
   - В последнее время? Федор пошел на примирение со мной, и я, конечно, как дура, поддалась. Я никогда не умела быть самостоятельной, потому и жизнь вся кувырком.
   - А что было со мной?
   - О, вы не давали Федору покоя. Вы постоянно ввонили ему, вы преследовали его. Вы никак не могли примириться с мыслью, что вас кто-то может бросить. Я даже боялась вас. Мне казалось, вы готовы на все.
   - А вам не приходила в голову мысль, что я специально довела его до смертельного шока?
   Галина испуганно посмотрела на Анну:
   - Не думаю. Вы никогда не допускали ничего такого, что могло повредить вашей карьере.
   - Я очень благодарна, что вы мне это все рассказали.
   - Мне надо идти. Тут, в саду, моя дочь с соседкой гуляет. Нам пора домой.
   - Можно мне посмотреть на вашу дочь?
   Галина поколебалась.
   - Что ж, пойдемте, если хотите.
   Пятилетняя Оля ехала по садовой дорожке на велосипеде. Анна сразу узнала в ней ту девочку с мячиком, которую видела перед "Юбилейным". Оля слезла с велосипеда и бросилась к матери.
   - Познакомься, Оля, это... Анна Аркадьевна, - запнувшись, сказала Галина.
   Девочка склонила голову набок и смущенно завозила пяткой по земле. Анна уже знала, что современные дети не умеют ни кланяться, ни делать реверанс, ни даже просто знакомиться.
   Анна склонилась к ней:
   - Отчего у тебя коленки такие грязные?
   Девочка пригляделась к симпатичному лицу Анны и перестала стесняться:
   - Они у меня не грязные, а ушибленные.
   - Упала?
   - Упала.
   - Заплакала?
   - А вот и нет! Некоторые мальчишки тоже плачут, а я нет.
   - Правильно. Я тоже стараюсь не плакать, когда больно.
   - А вы хотите цветочек?
   - Хочу.
   - Я бы сорвала, но милиционер оштрафует.
   - А у меня есть деньги. Я заплачу штраф.
   Девочка засмеялась - чем-то похоже на Сережу...
   Анна проводила Галину с Олей до их улицы, на прощанье сказала:
   - Если мне понадобится вас еще увидеть, вы не будете возражать?
   - Пожалуйста, - и Галина даже попыталась улыбнуться, звоните.
   Анна вернулась домой в одиннадцать часов, по было еще совсем светло: едва минула пора белых ночей. Она открыла дверь своим ключом и услышала звуки фортепиано. Это не могло быть радио: звук был слишком чистым. Вероятно, у Глухова кто-то был. Анна не хотела никого видеть и решила сразу пройти в свою комнату, но потом подумала, что по правилам даже современного этикета следует показаться гостям, и вошла в гостиную. Глухов был один. Он сидел перед низким пианино и при ее появлении оборвал игру. Для нее было неожиданностью, что он играет.
   - Я была у них.
   - У Киянов?
   Анна кивнула.
   - Надеюсь, они приняли вас со всею светской любезностью?
   - Возможно, по современным понятиям, это и была светская любезность. Во всяком случае, я многое узнала о себе.
   - Знание - это светоч разума.
   На какой-то миг в его взгляде отразилось страдание, но он тотчас опустил глаза в нотную тетрадь. Почувствовав неловкость, Анна спросила:
   - Что вы играли?
   - А как вы думаете - что это? - Он посмотрел на нее, взгляд его был по-прежнему спокоен.
   - Я бы сказала - это похоже на Шопена.
   - Это Григ.
   - Новый композитор?
   - Он писал на рубеже веков. Каренина могла его знать, но Купцова его недолюбливала, вероятно поэтому она и не включила его в ваше сознание.
   Анна почти физически почувствовала тот интеллектуальный круг, в который замкнула ее эта женщина.
   - А мне понравилось это, - сказала она, - похоже на Шопена.
   - У Грига много шопеновских интонаций; прозрачность, недосказанность. Купцовой нравилось все конкретное.
   Анна с трудом втягивалась в работу института. С утра она самостоятельно изучала электродинамику, потом занималась электроникой с Верой и нейрофизикой с Глуховым. Перед обедом она уходила в мастерскую и с помощью обычного электропаяльника по стандартным чертежам лепила многокаскадные контуры, которых требовалось бесчисленное множество. Молодые радиотехники - веселые парни и девушки - охотно помогали ей разобраться в схемах, и хотя эти молодые люди относились к ней сперва настороженно и как-то странно переглядывались при ее появлении, Анна вскоре подружилась с ними. Она отдавала себе полный отчет в отношении к себе окружающих и была преисполнена упорного желания войти на равных в жизнь коллектива. После обеда она усваивала электронную аппаратуру. Вникать в ее принципы она пока что и не пыталась, но ведь пользоваться готовой аппаратурой проще, чем строить ее. Пользуются же люди воздушным транспортом, не имея понятия об устройстве авиационного двигателя.
   И все же иногда, особенно после обеда, возникало желание велеть подать коляску и отправиться на прогулку по Невскому или пешком пройтись по Морской, зайти в какую-нибудь кондитерскую...
   Она теперь часто встречалась с Игорем. Они вместе ходили на концерты. Анна быстро усвоила эстрадную музыку. Поначалу ее смущали синкопы, бешеные ритмы, ударники. Но она взяла в привычку анализирогать новые явления, и вскоре поняла, что за исключением манеры исполнения, ритма и введения новых инструментов, легкая музыка за последние сто лет ничуть не изменилась: те же принципы оркестровки, та же гармонизация, те же мелодические обороты. Даже новинки поп-музыки оказывались безнадежно старомодными. Зато серьезная симфоническая музыка совершила гигантский скачок. Они слушали в Большом зале филармонии симфонию Белы Бартока. Сперва Анна ничего не понимала, ей были мучительны необычные сочетания звуков, она была попросту оглушена. Но потом она уловила знакомые ощущения нового мира.
   Это был мир, перевернутый Эйнштейном, мир, где противостояли две социальные системы, мир, в котором о космических полетах говорилось, как о поездке из Саратова в Москву, мир, в котором женщина стала независимой, мир, в котором открыто признавались в любви. Когда после концерта они вышли на улицу и Игорь спросил, понравилась ли ей музыка, Анна не смогла ответить: от волнения у нее стучали зубы.
   Молча дошли они до станции метро, народу на Невском было уже мало, и когда Игорь привлек ее к себе и поцеловал в губы, Анна нисколько не удивилась, она только спокойно отстранилась. Он вопрошающе смотрел ей в глаза, и она не отвела взгляда. Анна провела рукой по его светлым волосам, загибающимся над воротником жесткой крутой волной. Он снова поцеловал ее, и она снова отстранилась.
   - Поедем ко мне, - предложил он и коснулся лбом ее лба.
   - Зачем?
   - В гости. Ты же еще не видела, как я живу.
   - В другой раз.
   - А почему не сегодня?
   - Я не предупредила Глухова.
   - Но ты же теперь ему не жена?
   - Он будет беспокоиться,
   - Но ты же ему не жена? - настойчиво и тревожно повторил он.
   Анна поняла вопрос, и ей стало неловко за себя и за Глухова.
   - Успокойся. Мы живем как чужие, каждый в своей комнате. - Анне стало легче, что они так сразу перешли на "ты". Она расценила это как еще один шаг в двадцатый век.
   - Почему ты с ним не разводишься?
   - Зачем? Я не собираюсь замуж, а он, вероятно, не намерен жениться.
   Она хотела отстраниться, но он привлек ее к себе. Его объятие было нежным, но настойчивым. Она чувствовала, что не в состоянии вырваться, и так они стояли вплотную друг к другу на вечернем Невском, прохожих было мало, но они все же были, и хотя они проходили равнодушно и любовные сцены на улице были для них обыденными, Анна испытывала смущение.
   - Я люблю тебя, - сказал он.
   И ей стало тоскливо, ей очень не хотелось терять этого милого человека. Не только прогулки с ним были приятны, ей нравился и он сам, нравилось, что у него такое открытое красивое лицо, что у него такие густые, модно зачесанные волосы и такая стройная спортивная фигура и что он всегда красиво одет, и что он такой современный,- как живой символ своего времени, к которому приобщалась Анна.
   - Мне пора, уже поздно, - сказала она.
   - Сперва надо ответить. Я же сказал, что я люблю тебя.
   - Я из девятнадцатого века, - попробовала она пошутить, и не могу решать так, сразу.
   - Тебе хорошо со мной встречаться?
   - Да.
   - Ты согласна быть моей?
   - Разве теперь это бывает, чтобы женщина была чьей-то?
   - Любовь не меняется. Это стремление к безоговорочному обладанию. Взаимному.
   - Ну вот, ты сам предлагаешь нечто серьезное, что должно изменить мою жизнь, и требуешь, чтобы я ответила немедленно. Надо же подумать.
   - Хорошо. Подумай.
   Его теплое дыхание коснулось ее щеки. Вся замерев, она слушала это дыхание, и вновь воскресшее чувство любовной неги охватило ее. Она припала щекой к его плечу и стояла так почти не дыша - без кыслей, без воли, и могла бы так стоять вечность. Потом она подняла взгляд. Его глаза мерцали в свете ртутных фонарей, а на впадины щек легли синие тени. И тут ей представились другие глаза - черные. И темные волнистые волосы. И губы - совсем другие. "Не он! - подумала она. Это не он! Это..." Тело ее судорожно напряглось, и она с неожиданной легкостью высвободилась из объятий Игоря. Он схватил ее руку.
   - Нет, - сказала она.
   - Почему? - Он прижал к губам ее руку.
   - Не надо.
   - Ты же меня любишь! - Он снова взял ее за плечи.
   - Нет.
   - Неправда. Я вижу. - В интонации его голоса появились повелительные нотки.
   - Просто я - женщина. А этого еще мало. - Она отстранилась от него, зачем-то сняла с плеча сумку на длинном ремне, перевесила ее на другое плечо. - Мне не нравится, как ты себя начал вести.
   - Прости меня. Но я люблю тебя.
   - А я про себя еще ничего не решила.
   - Ты еще будешь думать?
   - Да.
   - А ты будешь думать обо мне?
   Она улыбнулась:
   - Конечно.
   Он довел ее до эскалатора. Анна, ступив на движущуюся ленту, обернулась. Игорь, уже уходящий прочь, тоже обернулся. Их взгляды встретились. Тогда он подбежал к барьеру и, перегнувшись через никелированную перекладину и не обращая внимания на удивленных прохожих, крикнул:
   - Я люблю тебя!
   Спускаясь на эскалаторе, Анна заново переживала этот разговор. На душе защемило. Очевидно, ни в двадцатом, ни в каком другом веке невозможна простая дружба между мужчиной и женщиной. Но тут вспомнился Большой зал филармонии, и музыка, услышанная в этот вечер. Она пьянила, как разговоры о полумистической квантовой механике и кривизне пространства. Все это было пока выше того, что она могла понять.
   Когда она пришла домой, Глухов по обыкновению сидел в гостиной и читал. Анна попросила разрешения поставить пластинку легкой музыки. Надо было хоть на время снять с души непосильную тяжесть современности, хоть немного отдохнуть. И сразу ее захлестнуло то грустное и теплое чувство, которое она постоянно испытывала, но которое скрывалось в ее душе, заполняемой повседневными впечатлениями. Любовь к Алексею Вронскому обрела теперь новое состояние. Это было как ровное горение никогда не тающей свечи. Вспомнилась дача, где она встречалась с Вронским. И тут же вспомнилась гостиная княгини Бетси. И вспомнились вечные заботы вечно усталой Доллн. Вспомнился Сережа, когда она с ним в детской расставляла на ковре оловянных солдатиков.
   Голос Глухова пробудил ее от воспоминаний:
   - Оказывается, вам нравится современная музыка?
   - Что? - спросила Анна. - Музыка?
   - Современная. - Глухов указал на приемник, где вертелась джазовая пластинка.
   - Не такая уж современная.
   - А какая - современная?
   - Барток, Прокофьев...
   Глухов с интересом рассматривал Анну, потом сказал:
   - Пожалуй, вы правы. Легкая музыка рассчитана на мещан, а мещане боятся новаторства.
   "Боже, - подумала Анна, - ведь он рассуждает совсем как Алексей Александрович".
   - С кем вы были сегодня на концерте? - как-то без перехода спросил Глухов.
   - Мне следует отчитаться?
   - Мне позвонили и сообщили, что видели вас в филармонии с человеком, которого никто не знает в институте. Поймите меня правильно. Никто не намерен лишать вас свободы. Но я по создавшимся обстоятельствам больше других ответствен за все, что с вами может произойти.
   - Я была с Игорем. Вы знаете, что я с ним встречаюсь, и знаете, при каких обстоятельствах я с ним познакомилась.
   - Каковы ваши отношения?
   - Он - мой единственный друг.
   Глухов поднял на нее глаза:
   - Вы уверены в этом?
   - Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной.
   - Значит, это любовь?
   - Он любит меня.
   - К счастью, вы не Анна Каренина, и никто не будет препятствовать вашей любви. Однако и в наше время любовь требует официальной регистрации. Нашему разводу тоже никто не будет препятствовать. Кроме меня.
   - Вы не дадите мне развод?
   - Не дам, пока не приду к убеждению, что вам это нужно.
   - А вам не нужно? Ведь вы еще можете жениться, вам, наверное, нужна женщина, как у всех.
   - Моя личность не так феноменальна. Разговор идет только о вас.
   Анна несколько раз прошлась по гостиной от окна к двери и снова к окну, остановилась у приемника.
   - Вы не будете возражать, если я поставлю пластинку?
   Глухов поднялся:
   - Мне уйти?
   - Вы мне не мешаете. Останьтесь, если хотите.
   Глухов остался в кресле. Анна снова поставила пластинку с модными танцевальными пьесами. И снова вспомнила, как в поезде познакомилась с матерью Вронского, - очень приятная пожилая дама. Анна тогда ей тоже понравилась. А потом? Нет, Глухов совсем не похож на Алексея Александровича. У того смысл жизни заключался в государственных делах. Анна представила себе мужа в советском обществе. Он был бы ценным служащим - прямолинейным, трудолюбивым, честным, исполнительным. А Глухов? Он уже отступил от буквы закона, совершил поступок сильный и нерациональный. Он пошел на преступление, засадив Анну в информационную камеру, чтобы отвести от нее законную кару.
   В этот вечер, когда Анна уходила в свою комнату, ей почему-то стало жаль Глухова, захотелось подойти к нему, поцеловать его в лоб и перекрестить на ночь, как Сережу. Но она ограничилась тем, что сказала: "Спокойной ночи". И Глухов остался один в гостиной со своей книгой.
   Самостоятельно, без посторонней помощи, Анна раздобыла сведения о режиссере Ермолине: два кинофильма, работа на телестудии, положительные официальные отзывы. Она позвонила ему по телефону и договорилась о встрече.
   Ермолин сам открыл ей дверь и провел в кабинет. Это был довольно полный мужчина лет сорока, с красивым породистым лицом. Идеально прямой нос, гладкие, короткие не по моде волосы, проницательные серые глаза.
   - Удивительной получилась ваша судьба, - сказал он, - я вам завидую.
   - Я сама себе завидую.
   Ермолин рассмеялся:
   - Вы не потеряли чувства юмора.
   - Это не мое чувство юмора. Это от Анны Карениной.
   - Значит, Каренина была умной женщиной. Я как-то искал актера на роль математика Лобачевского. Перебрал всех актеров,- ничего подходящего. Вдруг встречаю совершенно случайно молодого человека - полное портретное сходство. Он оказался филологом, недавно кончил университет, зарплата скромная, и я предложил ему сниматься в телефильме. Он спросил об окладе. Я назвал сумму. Тогда он спросил, кого я предлагаю ему играть, и, узнав, что Лобачевского, пошутил: "Я с детства не тяну в математике, у меня по ней, как у Пушкина, одни двойки были. Так что мне придется вдвойне перевоплощаться, а значит, и оклад должен быть двойной". Я сказал ему, что остальные актеры вряд ли сильнее его в математике. Фильм отсняли. И представьте себе: филолог настолько перевоплотился в великого математика, что, когда при последней выдаче денег расчетчица по ошибке написала ему на пятнадцать процентов меньше, он в течение пяти минут сам произвел перерасчет и предъявил требование о доплате с точностью до копейки.
   Ермолин рассказывал со вкусом, у него был богатый тембр голоса, и очевидно, что бы он ни рассказывал, получалось интересно. Анна, невольно улыбаясь, выслушала эту нехитрую историю, а потом спросила:
   - Кого же вы сделали Анной Карениной вместо меня?
   - Вы не читали в "Советской культуре"? Когда это случилось с вами, я отказался от съемок фильма. - И он многозначительно посмотрел на Анну, а потом, после паузы поднял брови и добавил: - Да.
   Это "да" было сказано так проникновенно, словно он долгие дни репетировал его произношение по системе Станиславского. Анне стало смешно. И как только она могла подозревать Купцову, эту умную тщеславную женщину! Но что-то в его взгляде насторожило ее, и, чтобы не сомневаться, она спросила прямо:
   - Скажите, я была вашей любовницей?
   Ермолин посмотрел на нее как-то боком:
   - Это в каком смысле?
   - В прямом. Была ли между нами интимная связь?
   - Да, - ответил он, глядя в сторону.
   - Сколько времени длилась эта связь?
   - Месяц. Мы были в отпуске на юге. - В его голосе уже не было той актерской сочности.
   Анна продолжала допрос:
   - Съемки уже начались?
   - Когда мы были в Гаграх, я получил телеграмму об утверждении съемочного коллектива. Надо было срочно возвращаться в Ленинград, но вы сбежали.
   - Как?
   - Я с утра был на пляже, а когда вернулся в гостиницу, вас уже не было. Вы оставили записку, что оставшуюся часть отпуска проведете в Геленджике, там у вас были знакомые. Я тотчас приехал в Геленджик, разыскал вас, но вы наотрез отказались от съэмок. Из-за этого у меня потом были крупные неприятности. Да. Крупные...
   - Почему я отказалась от съемок? Мы с вами поссорились?
   - Нет. Хотя вы часто вызывали меня на ссоры, но я сохранял ровную атмосферу.
   Последнее слово Ермолин произнес через "э" - атмосфэру.
   - Я ничего не поняла. Зачем же я тогда отбирала эти тысячи информации вплоть до отрывочных воспоминаний детства, которые могла помнить Анна Каренина?
   - Не знаю. - Ермолин сплел пальцы, театрально вскинул взгляд. - Просто не знаю! Да.
   - Может быть, у меня была срочная работа в институте? предположила Анна.
   - Не думаю. Она... вы договорились в институте. Оформили отпуск. И ничего такого экстренного не произошло. Просто взяли и отказались. Не понимаю, да.
   Анна смотрела на Ермолина с чувством брезгливости. Она поднялась с кресла и сразу увидела себя в высоком зеркале, вмонтированном в простенок. Но ведь это красивое тело существует, и это лицо, и эти большие темные глаза, и завиток волос, льнущий к стройной шее. И ее мысли, ее сознание принадлежат этому порочному телу.
   - Благодарю вас, - сказала Анна, - прощайте. - И пошла к выходу.
   Ермолин замешкался, а потом с неожиданным проворством вскочил и открыл перед ней дверь.
   На другое утро Анна и Глухов по обыкновению встретились в кухне. До сих пор Глухов сам готовил завтрак. На этот раз Анна его остановила:
   - Можно, я сама сделаю яичницу?
   Глухов посмотрел удивленно. Пока она готовила, он тут же в кухне у пластмассового стола читал газету. После завтрака Анна надела плащ и вынула из кармана рабочую кассету. Она уже давно догадывалась, что это такое.
   - Вы знаете, что здесь записано?
   Глухов удивленно протянул руку, но Анна убрала кассету в карман.
   - Откуда у вас кассета?
   - Из кармана. Вы знали, что Купцова в тот вечер привезла с собой кассету?
   - Нет, не знал. А вы откуда знаете?
   - Кассета была все время в кармане этого плаща. Вы сами сказали, что в тот вечер отвезли Купцову в институт, а плащ остался здесь.
   - Дайте ее мне.
   - Нет. Я сама должна узнать, что на ней записано.
   - Может быть, вам не нужно этого знать.
   - Теперь мне все нужно. Я уже ничего не испугаюсь.
   - Вас не допустят к информационным установкам.
   - С вами допустят. Высокие напряжения отключены, так что это теперь безопасно.
   Вечером в институте после просмотра импульсных информации Глухов вызвал Анну к себе. Он сам в присутствии Анны заложил кассету в силовой блок и нажал пуск. Они оба смотрели в ячеистый экран, не завешенный монохромным эстампом: Анна уже была достаточно натренирована, чтобы не пользоваться отвлекающими картинками. Она представила себе, как волновой пучок, пронизывая камеру, ударяется в экран, где каждая ячейка, представляя собой электронный ввод, выбирает и усиливает импульс, а потом этот луч интенферируется с соответствующими импульсами ее биотоков.
   Сначала ничего не было, только напряженная тишина да шум дождя из стереодинамиков. Потом возникли обрывочные представления, смутные, как воспоминания тяжелого сна. Возникло лицо Федора Кияна. Анна узнала его по фотографиям. Волевое лицо, глубоко посаженные глаза, непокорный чуб, который чья-то рука пытается начесать на висок. Анна узнала свою руку с миндалевидными ногтями. Федор лукаво скосил глаза, подставил щеку. И вдруг откуда-то из глубины встало лицо его жены со смазанными расплывчатыми чертами. Анне казалось, будто она подслушивает чужие мысли. Она пристально смотрела на экран, а в голове ее возникали смутные образы, они, как сквозь полупрозрачную стену, обращались к ней, взывали о чем-то, в чем-то убеждали, чего-то требовали. А потом она услышала тишину. Такая тишина - до звона в ушах - бывает в конце бессонной ночи, когда ход мыслей замедляется, а предметы обретают одухотворенную призрачность. Анна узнала рабочую лабораторию и длинный стол с чертежной доской и электронно-счетной машиной и увидела себя, поднимающуюся из-за стола.
   "Сдаюсь, - услышала она свой голос, - устала и сдаюсь".
   Федор Киян выпрямился над затертым чертежом сетевой схемы.
   "Закончим завтра, - сказал он, - все равно не успеваем".
   И та, другая Анна подошла к Федору, обвила его шею руками, бессильно опустила голову ему на грудь, а он стал целовать ее в шею около уха. Анна вспомнила, что ведь Глухов, стоящий рядом, тоже мысленно все это видит, и тотчас образы стали меркнуть. Анна взяла себя в руки, сосредоточилась на светло-сером ячеистом экране и снова увидела мужчину и женщину, прильнувших друг к другу посреди пустой лаборатории, и чахлый рассвет за широким окном...
   Анна все поняла. Когда-то она читала в собрании древнерусских заговоров о приворотных средствах. Самым надежным способом приворожить у древних колдуний было добавление в пищу частицы плоти от существа, жаждущего взаимности. На Древней Руси это средство широко применялось несчастливыми влюбленными. И теперь, в эпоху космоса и электроники, Анна Купцова решилась на аналогичное варварское средство, но уже с применением последнего достижения техники.
   Глядя невидящими глазами в серые электронные ячейки, Анна читала образы, которые ее предшественница пыталась включить в сознание своего возлюбленного. И не только включить. Ведь тогда установка была на полном напряжении. Значит, эти образы должны были со всей эмоциональной силой впечататься в его сознание. Воспоминания, чувственные ассоциации, отрывочные слова и звуки слагались в историю интимных отношений... Лицо Федора в профиль. Сзади подошла та, другая Анна, положила подбородок на его плечо, Федор обернулся и увидел вместо Анны свою жену. Мягкие черты лица Галины были искажены, она смотрела зло и желчно. Анна на миг зажмурилась, но обезображенное лицо Галины продолжало стоять перед ней... Маленькая уютная комната, освещенная розовым светом. Федор сидит на тахте, жует яблоко. Анна присела у его ног, положила голову ему на колени, он перестал жевать, замер. Лицо Анны в розовых ренуаровских бликах. Настольная лампа, прикрытая красным платком. Вот от чего эти алые отсветы... Неожиданно щелкнул выключатель, и образы исчезли. Глухов переключил регулятор на ноль.
   - Зачем вы отключили?
   - И так все ясно, - сказал он сдавленным голосом.
   Анна вырвала у него регулятор и снова включила. Глухов повернулся к выходу:
   - Смотрите, если хотите. С меня достаточно.
   - Останьтесь, - сказала Анна сквозь зубы, - я должна все досмотреть. И вы останьтесь.
   Глухов подчинился. Опять поплыли видения. Лаборатория. Гранитный спуск к Неве у Кировского моста. Незнакомая комната с казенной обстановкой - вероятно, номер гостиницы. И откровенная эротическая сцена. Прогулка по берегу залива. Анна в длинном платье села на камень, смотрит на прибой, рядом на песке присел Федор, смотрит ей в глаза, она нежно проводит рукой по его лицу. И еще много сцен - прерывистых, беспорядочных воспоминаний, - как отчаянные призывы, как злобные заклинания. Потом в глазах замелькали желтые искры, - кассета иссякла.
   Анна отключила регулятор.
   Глухов молча стоял рядом. Из стереодинамиков раздавалось монотонное шуршание дождя. У Анны пересохло во рту, она была не в силах двинуться с места.