Страница:
Я уверен, что по этой схеме сочинят не одну повесть, не один роман о Есенине. Но не пора ли пересмотреть эту схему? "Ситцевым мальчиком" Сергей не был даже в детстве в Константинове, Он был первым забиякой и драчуном. Таким он остался на всю жизнь. В любой литературной организации, в которой он участвовал, любил держать вожжи в своих руках, а если не удавалось - уходил.
Мне не хотелось об этом писать, но приходится: после {192} заграничной поездки Есенин вернулся самым настоящим беспартийным большевиком. Оттого так круто изменилась тема его произведений, и сами они приблизились к классической простоте! Если бы в те годы его поддержали критики и редакторы, а не набросились на него, - еще немало бы шедевров он создал...
Вдруг Сергею улыбнулась судьба: летом 1923 года мы, имажинисты, собрались в самой большой комнате "Стойла", чтоб отпраздновать помолвку Есенина с артисткой Камерного театра Августой Миклашевской. Это была красивая женщина, обладающая замечательной фигурой, восхитительными руками. Я видел ее в разных спектаклях, но прославилась она, сыграв роль принцессы Брамбиллы в пьесе Э. Т. А. Гофмана того же названия.
В комнате, заполненной цветами, окруженная поднимаемыми в ее честь бокалами с шампанским, Августа, раскрасневшись, смотрела, влюбленная, на Сергея. А его глаза, как сапфиры, светились голубизной нежности и любви.
- Гутя, - обратился к Миклашевской Мариенгоф,- мы вручаем вам сердце Сергея. Берегите его как зеницу ока.
Шершеневич скаламбурил:
- Сережа! Твоя любовь к Августе пробудилась в августе! Пусть цветет твое августейшее чувство!
- Я предлагаю тост,- объявил Грузинов,- за подругу Сережи, красота которой достойна кисти Рафаэля!
Мы радовались, что Есенин наконец успокоится И начнет писать стихи, посвященные празднику своего сердца. И действительно, Сергей создал чудесный цикл стихов, посвященный А. Л. Миклашевской:
По-смешному я сердцем влип,
Я по-глупому мысли занял.
Твой иконный и строгий лик
По часовням висел в Рязанях!
В октябре 1923 года специальная комиссия проверяла общественные организации. В "Ассоциации" хранились копии отчетов в разные учреждения за три года, копии докладов о культурной деятельности ее членов, а также {193} плакаты и афиши о литературных вечерах в "Стойле Пегаса", в Политехническом музее и других местах. Комиссия составила протокол, в котором работа "Ассоциации" признавалась удовлетворительной. Мне объяснили, что протокол будет передан в административный отдел Моссовета и должен быть утвержден ее начальником Цирулем. От этого зависело существование издательства "Имажинисты" и журнала "Гостиница".
Начальник АОМСа (а также московской милиции) фриц Янович Цируль был высокий, широкоплечий латыш, с полным лицом, усами, бородкой и умными серыми глазами. Он был доброжелательно настроен к работникам науки и искусства.
Я позвонил ему по телефону и попросил разрешения зайти (для этого требовался пропуск). Цируль сказал, чтоб я пришел к нему с членами "Ассоциации" и привел Есенина.
Через три дня Есенин, Шершеневич, Мариенгоф, Грузинов, автор этой книги, Марк Криницкий, А. Сахаров отправились в АОМС. (Мы дожидались В. Э. Мейерхольда, но он позвонил и сказал, что чуточку запоздает.)
Фриц Янович усадил нас полукругом возле письменного стола и с характерным для него акцентом объяснил, что всегда хозяин дома обносит гостей чаркой вина. Он же, Цируль, хочет, чтобы гости обнесли его чаркой поэзии. И мы по очереди стали читать свои стихи. Есенин с большим подъемом прочитал отрывок из "Страны негодяев".
Цируль был взволнован.
- Какой вы молодец, - сказал он Сергею. - Какой большой молодец!
После этого Фриц Янович выдвинул ящик своего письменного стола, достал протокол обследования "Ассоциации" и сказал, что мы работаем хорошо. Он посоветовал нам выступать на заводах. Приехавший Мейерхольд пригласил Цируля побывать в своем театре. Фриц Янович сослался на то, что очень занят, но обещал в ближайшее же время посетить театр. Он сделал надпись наверху протокола и объяснил, в каком отделе подучить справку о перерегистрации "Ассоциации".,.
{194}
20
Ссора Есенина с Мариенгофом. "Мужиковствующие" действуют. Случай в пивной. Суд над 4 поэтами. Подозрительное окружение Есенина
В том же октябре 1923 года Сергей встретил Кожебаткина, пошел с ним в какое-то кафе. Александр Мелентьевич рассказал Есенину, почему не платили его долю по книжной лавке сестре Кате. Сергей завел в "Стойле" разговор на ту же тему с буфетчицей Е. О. Гартман. Он убедился, что книжная лавка ликвидирована, доходы в кафе "Стойло Пегаса" упали наполовину, работающие члены "Ассоциации" получали маленькие суммы. Но все зависело от Мариенгофа, которого сам Есенин, уезжая за границу, вставил своим заместителем.
Есенин вызвал Мариенгофа на откровенное объяснение по поводу расчетов с его сестрой Катей, и они так поссорились, что перестали разговаривать друг с другом.
А ведь какая дружба была! Вот уж правильно: водой не разольешь! Однако Анатолий не переносил, когда, даже в шутливом тоне, ему намекали, что Есенин талантливей его. В 1921 году 3 октября - в день рождения Сергея - нужно было что-нибудь ему подарить. Мариенгоф достал где-то хорошую трость и хотел выгравировать на ней надпись. Я сказал, к кому нужно обратиться.
- Не знаю, что лучше надписать Сереже? - спросил он.
И черт меня дернул сострить!
- А ты кратко и ясно, - посоветовал я. - "Великий великому".
После этого до дня рождения Есенина Анатолий со мной не разговаривал. В этот день я подарил Сергею галстук, который он хотел иметь: бабочкой, коричневый в белую полоску.
Мариенгоф пришел ко мне и сказал, что он и Есенин одеваются одинаково, а галстука бабочкой у него нет. Я открыл перед ним коробку оставшихся от царского времени галстуков, и он выбрал бабочку...
При жизни на Анатолия немало вешали собак, и я хочу ради справедливости сделать небольшое отступление.
{195} В конце двадцатых годов Мариенгоф переехал с семьей в Ленинград, и мы встречались или когда я бывал там, или когда он появлялся в Москве. Я знал, что он дружит с известным драматургом Александром Кроном, человеком безукоризненной честности и человеколюбия. Мне пришлось работать с Александром в избирательной комиссии по выборам депутатов в Верховный Совет, я написал ему письмо, прося рассказать об Анатолии.
Привожу ответ автора пьес "Винтовка No 492116", "Глубокая разведка", "Второе дыхание" и др., а также соавтора комедии "Раскинулось море широко":
"Дорогой Матвей!
Получил твое письмо. Я не знал Анатолия Мариенгофа в тот период, к которому относятся твои воспоминания. Мы познакомились и подружились в послевоенные годы. В моей памяти Мариенгоф остался человеком редкой доброты, щепетильно порядочным в отношениях с товарищами, влюбленным в литературу, и, несмотря на то, что к нему часто бывали несправедливы, очень скромным и незлобивым.
Вульгаризаторы немало потрудились над тем, чтоб опорочить А. Б. Мариенгофа еще при его жизни. Действительно, нет ничего проще и удобнее такого объяснения литературных фактов: Маяковский и Есенин были природными реалистами, в грех формализма (футуризма, имажинизма) их совратили нехорошие люди; злыми гениями Маяковского были Брик и Бурлюк, а Есенина портил щеголь и сноб Мариенгоф. При сколько-нибудь добросовестном анализе подлинных фактов лживость этой концепции становится очевидной для всякого непредубежденного человека. Столь же лжива болтовня, что Мариенгоф ведет свой род от немецких баронов. Даже если б это было так, я не вижу здесь ничего, что бросало бы тень на его литературную репутацию. Но достаточно прочитать воспоминания Мариенгофа, опубликованные в журнале "Октябрь", чтобы видеть, что по происхождению и воспитанию Мариенгоф был настоящим русским интеллигентом. Отец его, крещеный еврей, был известным в своем городе врачом.
Буду рад, если твоя будущая книга в какой-то мере поможет восстановить истинный облик Анатолия {196} Мариенгофа, честного и одарённого русского литератора; многолетнего и близкого друга С. А. Есенина.
Твой Александр Крон
19 октября 1966 г. Ялта".
Теперь Сергей садился в "Стойле" за столик со "святой троицей", и у них шли таинственные совещания об организации литературной группы. Есенин хотел ею верховодить и для поддержки привез в Москву Николая Клюева. Было организовано несколько совместных выступлений Есенина и Клюева, но Сергею явно не по душе были стихи "олонецкого дьячка".
Клюев, в косоворотке, на которую был надет потертый пиджак, в стоптанных сапогах, со своим ликом не то отшельника, не то переодетого монаха, с зачесанными назад, жирно-смазанными волосами, говорил елейным голосом, называя Сергея Сереженькой, но явно не хотел видеть его во главе новой группы. Да это и понятно: внешне они были как будто друзьями, а на самом деле литературными врагами.
Еще до первой мировой войны Клюев стоял во главе ново-крестьянских поэтов, куда входил Есенин, Орешин, Клычков, Ганин. Все они, в том числе и Сергей, в той или иной степени подпали под влияние "смиренного Миколая". А "смиренный" был близок к сектантам. Первые его книги носят характер духовных стихов, песнопении раскольников, апокрифов. Октябрьскую революцию Клюев встретил недружелюбно, восхваляя кондовую, избяную Русь, дедовскую веру, церковные обряды. Все это было после Октября ненавистно Есенину, выступившему со своими богоборческими поэмами. А Клюев, искушенный в литературном политиканстве и умеющий говорить между строк, посвятил Сергею стихотворение "Елушка-сестрица". Об этой "Елушке" как-то Есенин говорил в моем присутствии Ивневу:
- Клюев думает, он - умный, а вокруг него - дураки. А я его "Елочку" враз раскусил. Я бунтую против бога, значит, я - Борис Годунов. А он, Клюев, жертва вечерняя, убитый мною царевич Дмитрий. Клюев-то здоровый мужик зарезанный отрок! Великомученик! Терплю я его, потому что привык к нему. Иначе - плюнуть да растереть!
Особенно разошелся Клюев в своей брошюрке стихов {197} "Четвертый Рим" (С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 2, стр. 102.).
Он взял эпиграфом известные строки Есенина:
А теперь хожу я в цилиндре
И в лаковых башмаках.
Но привел их неточно. Надо:
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Николай Клюев. Четвертый Рим. Пб. "Эпоха", 1922.
Зато Клюев, как говорится, склоняет и спрягает этот цилиндр и лакированные башмаки, начиная ими многие свои стихотворения:
Не хочу быть знаменитым поэтом
В цилиндре и лаковых башмаках...
Не хочу укрывать цилиндром
Лесного черта рога!
Не хочу быть "кобыльим" поэтом,
Влюбленным в стойло, где хмара и кал!
Анафема, Анафема вам,
Башмаки с безглазым цилиндром!
Можно еще цитировать подобные же клюевские стихи, но и так понятно, что две строчки Есенина породили цикл ругательных стихотворений. Знал ли об этом Сергей? Безусловно! Поэтому непонятно, почему, надеясь на Клюева, за свой счет доставил его в Москву. Клюев все больше отмалчивался, а про себя думал, что во главе новой литературной группы должен стоять он, - Кит Наневов, как называет себя в "Четвертом Риме". Но ведь об этом думал и каждый из "мужиковствующих".
Клюев бесплатно столовался в "Стойле". Как-то Сергей предупредил меня:
- Если к тебе обратится зачем-нибудь Клюев, скажи, что я председатель "Ассоциации" и без меня ничего не делается. Тяжело мне о нем говорить, он мой учитель, но в стихах застрял на месте, в политике - на задах! И человек жадный! У него много стариннейших икон. Продай хоть одну, проживешь много лет, ан нет! Упросил меня купить ему сапоги.
{198} О стихах Клюева впоследствии Есенин напишет в свойственной ему манере озорного образа:
И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи, как телогрейка.
Но я их вслух вчера прочел
И в клетке сдохла канарейка.
С. Есенин. Собр. соч., т. 2, стр. 176.
Клюев уехал с сапогами в Ленинград.
Обо всей этой истории узнал Блюмкин и сказал Есенину, что может представить его наркому по военным и морским делам, а тот пойдет ему навстречу в организации толстого журнала. Сергей, как я уже писал, помыл голову и отправился на прием, который состоялся в присутствии Блюмкина.
Есенин заявил, что крестьянским поэтам и писателям негде печататься: нет у них ни издательства, ни журнала. Нарком ответил, что этой беде можно помочь: пусть Сергей Александрович, по своему усмотрению, наметит список членов редакционной коллегии журнала, который разрешат. Ему, Есенину, будет выдана подотчетная сумма на расходы, он будет печатать в журнале произведения, которые ему придутся по душе. Разумеется, ответственность политическая и финансовая за журнал целиком ляжет на Сергея. Есенин подумал-подумал, поблагодарил наркома и отказался.
Когда вышли из кабинета, Блюмкин, не скрывая своей досады, спросил Есенина, почему тот не согласился командовать всей крестьянской литературой? Сергей ответил, что у него уже был опыт работы с Клычковым и Орешиным в "Трудовой артели художников слова": однажды выяснилось, что артель осталась без гроша. А кто поручится, что это же не произойдет и с журналом? Он же, Есенин, не так силен в финансовых вопросах. А заработать себе на спину бубнового туза не собирается!..
В общем, дело с новой крестьянской группой разладилось. Но по-прежнему "святая троица" восседала вместе с Есениным. Очень многие перестали ходить в "Стойло Пегаса".
Если читатель подумает, что я пристрастен к "мужиковствующим", приведу несколько строк из {199} воспоминаний Льва Повицкого, которому Есенин посвятил стихотворение:
Старинный друг,
Тебя я вижу вновь
Чрез долгую и хладную
Разлуку...
С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 5, стр. 252.
Вот что пишет Повицкий, который встречался с Есениным после его приезда из-за границы: "Участились его скандальные выходки в ресторанах и пивных Москвы. Его снова окружили "друзья-приятели" из "крестьянского" лагеря, "мужиковствующие"... ("Нева", 1964, No 5, стр. 180.).
Мы опасались, что "Стойло" закроют, и Шершеневич предложил создать правление "Ассоциации", Когда был поставлен вопрос о Клычкове, Орешине и Ганине, Есенин откровенно заявил, что он ничего сделать не может. Александр Яковлевич Таиров предложил запретить им вход в "Стойло" и вывесить соответствующее объявление. Оно было тут же составлено рисовыми буквами, и первым под ним подписался председатель "Ассоциации" С. Есенин.
В дверях "Стойла" ежедневно по очереди дежурили дюжие швейцары, они вывесили объявление на видном месте, дали прочесть "святой троице" и не пустили в "Стойло".
Через три дня Клычков, Орешин и Ганин перехватили Есенина по дороге в "Стойло" и повели в пивную. Там они не только угостили его захваченной с собой водкой, но еще смешали ее с пивом, то есть, как это называют, поднесли ему "ерша". Сергей в отличие от своих собутыльников моментально захмелел.
В пивную вошел с девушкой молодой человек в черной кожанке, как оказалось чекист. Они заняли столик неподалеку от четырех поэтов. "Святая троица" начала подлый разговор, всячески вызывая Есенина на активное действие против молодого человека. В конце концов, плохо владеющий собой Сергей поддался на их провокационные выпады. А что же - "мужиковствующие"? Они вскочили с места и, не заплатив по счету, бросились к выходу. Официанты и швейцар преградили им путь. Через десять минут приехала машина и четырех поэтов увезли.
{200} 22 ноября 1923 года "Рабочая газета" напечатала заметку журналиста Л. С. Сосновского "Испорченный праздник", в которой он обвинял поэтов в антиобщественном поступке. Но ведь следователь МЧК мог не знать, каким иезуитским способом действовали друзья-"мужиковствующие". Я зашел к Мариенгофу на Богословский, рассказал, что и как произошло. Он обругал "святую троицу" и сказал, что позвонит по телефону председателю Центропечати Борису Федоровичу Малкину. В то время в одной квартире со мной, дверь в дверь, жил брат Бориса Федоровича - Матвей. Он и сказал мне, что Борис Федорович куда-то уехал на две недели. Когда я сообщил об этом Анатолию, он развел руками.
От него я сразу же пошел к Шершеневичу, он был болен бронхитом. Вадим посоветовал отправиться к следователю, который ведет дело о 4 поэтах.
Рюрика Ивнева в Москве не было. Жена Бориса Эрдмана сказала мне по телефону, что ее муж уехал в другой город оформлять спектакль, а Николай забрался в глушь и дорабатывает "Мандат". Георгия Якулова положили в больницу - подлечить легкие. Грузинова я встретил в столовой клуба поэтов. Выслушав меня, он ответил, что это дело непростое:
- Надо насушить сухарей, чтоб было что есть, - сказал он.- И припасти нюхательного табака. Обсыпаться им от бекасов...
На заседании правления Союза поэтов я рассказал о случае в пивной со всеми подробностями и предложил избрать товарищей для переговоров со следователем. К моему удивлению, раздались голоса, что Есенин давно не вносит членских взносов и его нужно считать выбывшим из союза.
Вдруг со своего места поднялся председатель И. А. Аксенов, на губах его выплыла улыбочка, и он почти саркастически провозгласил:
- Сейчас литературные организации сговариваются организовать совместное заседание и разобрать инцидент в пивной. Я понимаю, что Мотя Ройзман беспокоится о своем друге Сергее Есенине, чего не скажешь о других имажинистах. Но у нас в союзе он помимо всего является юрисконсультом. Сам бог возложил на него миссию заступничества за Есенина...
Я понял, что Аксенов не забыл острой фразы Сергея, {201} из-за которой ему пришлось сбрить свою бороду. Все подняли руку за предложение Ивана Александровича. После заседания делопроизводитель союза Г. Дешкин написал мне мандат (От 28 ноября 1923 года за No 380.).
Мне пришлось говорить с начальником отдела, за которым числилось дело 4 поэтов. Я рассказал, как все произошло на самом деле в пивной. Он поинтересовался, откуда я все узнал. Я сослался на владельца пивной и официанта, обслуживающего четырех поэтов. Начальник просил ему позвонить по телефону на следующий день. Я это сделал, и он сообщил мне, что сегодня вечером Сергей будет на свободе.
Через два дня увидел Есенина в "Стойле". Он пожал мне руку и сказал, что я - настоящий друг. (Наверно, он узнал обо всем от Грузинова, который присутствовал на заседании правления союза.)
Через десять дней состоялось разбирательство дела 4 поэтов на товарищеском суде в Доме печати. Обвинителем выступил Л. Сосновский. Не знавший Есенина и обстоятельств происшествия, он сосредоточил основной огонь своей речи на Сергее. Резко обрушился на четырех поэтов председатель суда Демьян Бедный, порицая их не только за дебош в пивной, но, с его точки зрения, и за "их отвратительное поведение на суде". Впрочем, нотки сожаления звучали в его голосе, когда он говорил о том, что Есенин губит свой талант. Да и после смерти Сергея, выступая на страницах газеты, Демьян признавался:
"Я знал Есенина, я за него страдал"... (Демьян Бедный. Где цель жизни? (Ответ Поле Рыбаковой). - "Правда", 28 апреля 1927 года.).
В защиту Есенина выступил А. Эфрос, А. Соболь, Вяч. Полонский, В. Львов-Рогачевский. Поэт М. Герасимов рассказал о работе Сергея в Пролеткульте. Рюрик Ивнев, подавший резкую реплику во время повторного выступления Л. Сосновского, был удален из зала, но ухитрился просидеть за прикрывающей дверь шторой до конца суда.
От имени Центрального бюро печати судьи вынесли четырем поэтам строгое общественное порицание.
Нужно ли рассказывать о случае в пивной? Необходимо! Об этом - каждый на свой лад - пишут не только мемуаристы, но и литературоведы, хорошо относящиеся {202} к Есенину. Они добросовестно пересказывают содержание всех статей, имеющих отношение к этому случаю, и к "Делу о четырех поэтах", и к откликам на постановление общественного суда (Е. Л. Карпов. С. А. Есенин. М., "Высшая школа", 1966, стр. 41- 43.).
Мало кто из них знает подоплеку дела.
Сергей после всех переживаний был вынужден лечь в санаторий для нервнобольных на Большой Полянке, дом No42. Я навестил его. Разговаривая о делах "Ассоциации", он впервые сказал, что хочет издавать и редактировать свой журнал "Вольнодумец".
Выйдя из санатория, Есенин приобщился в "Стойле" к компании А. Ганина, журналиста Б. Глубоковского, художника В. Чекрыгина, его брата - поэта Владимира Гаданова, напечатавшего несколько стихотворений в иногородних сборниках. Но спустя неделю что-то оттолкнуло Сергея от этой компании, он стал садиться за отдельный столик.
Однажды брат художника Чекрыгина, в то время, как я обедал, подсел ко мне. Это был невзрачный бледный юноша в сильно потрепанной блузе, со свалявшимися белесыми волосами на голове. Он попросил официантку принести ему первое блюдо, что она и выполнила. Смотря на меня серыми, покрасневшими от бессонницы глазами, он вдруг сказал:
- Вы относитесь ко мне враждебно.
- Я вас совсем не знаю,- ответил я. - Вы, как и ваш брат, художник?
- Нет! Я - поэт! Но должен вас предупредить: скоро я отдам за вас жизнь.
- За меня?
- Не только за вас, и за других.
- Я что-то не понимаю вас.
- Скоро все поймете...
Грузинов, знавший брата художника Чекрыгина, сказал, что он хочет покончить самоубийством ради какого-нибудь большого дела (Николай Эрдман написал на эту тему острую пьесу "Самоубийца".).
{203} Когда я спросил Есенина, что за человек брат Чекрыгина, он ответил:
- А черт его знает! Будь от ихней шайки-лейки подальше!
Каково же было мое удивление, когда летом 1924 года я узнал, что не только брат Чекрыгина, но и вся компания, одно время сидевшая с Сергеем за столиком, арестована в связи с раскрытием заговора "Белого центра" и выслана в Соловки.
21
Донос Птички. В клинике Склифосовского. "Черный человек".
Подарок Есенина
В двадцатых числах февраля 1924 года я получил повестку из МЧК, куда мне предлагали через два дня явиться к такому-то часу. Я ужинал в столовой клуба поэтов, когда туда пришел Сергей, и показал ему повестку.
- Ладно, доедай, пойдешь со мной!
Мы поднялись вверх по Тверской, свернули в Б. Гнездниковский переулок, подошли к дому No 10, поднялись на лифте и вошли в квартиру. Там было немало народу. Есенин взял меня за руку, подвел к очень яркой красивой женщине Анне Абрамовне Берзиной (Берзинь) (А. А. Берзинь - писательница, редактор Госиздата.) и, познакомив с ней, что-то шепнул ей. Она пригласила меня в соседнюю комнату, прочитала повестку, потом приоткрыла дверь и назвала кого-то по имени-отчеству. Вошел солидный мужчина в плотно облегавшем его фигуру сером костюме, под которым чувствовалась выправка военного. Он прочитал мою повестку и сказал, чтоб я обязательно пришел в МЧК к такому-то часу и предъявил в комендатуре повестку. Поблагодарив Берзину, я ушел.
В комендатуре МЧК мне выписали пропуск, и я прошел в указанную комнату. Это был скромный кабинет, за письменным столом сидел мужчина лет пятидесяти. Он молча показал мне глазами на стоявший возле стола стул, я сел. Он выдвинул ящик стола, вынул из него папку, а из нее - вчетверо сложенный лист. Развернув его, положил передо мной. Я прочитал первый в жизни донос на {204} меня; Он был подписан Птичкой-Силиным. В нем говорилось о том, что такого-то числа и месяца поздно вечером в "Стойло" зашел представитель Мосфинотдела, а я угощал его вином и закуской.
Я объяснил, что, во-первых, за столиком сидел Есенин, Шершеневич и Грузинов. Мы действительно пили красное вино и закусывали сыром. Мы пригласили представителя Мосфинотдела за столик и угощали его из чувства гостеприимства, нам же абсолютно ничего не нужно от Мосфинотдела: вопрос о снижении налога "Ассоциации" решал не Мосфинотдел, а Моссовет.
Записав все, что я говорил, чекист спросил, чем я объясняю, что Силин донес на меня, а не на других. Я сказал, что ведаю юридическими и административными делами "Ассоциации", как и Союза поэтов. Силин должен следить за тем, чтоб в кассу "Ассоциации" вовремя вносили отчисления. Он этого не делает, именно мне приходится нажимать на него...
В "Стойле" я застал Есенина и Шершеневича. Втроем мы спустились вниз, в комнату, закрыли дверь. Я рассказал все, как было. Глаза Сергея заполыхали синим огнем.
- Ты ничего не говори Птичке. Мы сами с ним потолкуем!
О том, как Есенин разыграл Силина, я узнал от Вадима. Сергей привел полностью содержание доноса на меня. Когда побледневший Силин спросил, откуда все это известно Есенину, он ответил, что это большой секрет. Сев на своего конька, Сергей до того застращал Силина, что тот стал просить Есенина заступиться за него передо мной.
Ночью Есенин ехал на извозчике домой, ветром у него сдуло шляпу. Он остановил возницу, полез за ней в проем полуподвального этажа, разбил стекло и глубоко поранил правую руку. Его отвезли в Шереметьевскую больницу (сейчас Институт имени Склифосовского). Первое время к нему никого не пускали, а потом и я и А. А. Берзина отправились его навестить.
В больнице мы узнали, что рана Сергея неглубокая, и опасение, что он не будет владеть рукой, отпало. Мы легко разыскали палату, где находился Есенин. Он лежал {205} на кровати, покрытой серым одеялом. Правая забинтованная рука лежала под одеялом, здоровой левой он пожимал нам руки. Берзина положила на стоявший возле кровати стул привезенную завернутую в бумагу снедь, я испеченный моей матерью торт.
Мне не хотелось об этом писать, но приходится: после {192} заграничной поездки Есенин вернулся самым настоящим беспартийным большевиком. Оттого так круто изменилась тема его произведений, и сами они приблизились к классической простоте! Если бы в те годы его поддержали критики и редакторы, а не набросились на него, - еще немало бы шедевров он создал...
Вдруг Сергею улыбнулась судьба: летом 1923 года мы, имажинисты, собрались в самой большой комнате "Стойла", чтоб отпраздновать помолвку Есенина с артисткой Камерного театра Августой Миклашевской. Это была красивая женщина, обладающая замечательной фигурой, восхитительными руками. Я видел ее в разных спектаклях, но прославилась она, сыграв роль принцессы Брамбиллы в пьесе Э. Т. А. Гофмана того же названия.
В комнате, заполненной цветами, окруженная поднимаемыми в ее честь бокалами с шампанским, Августа, раскрасневшись, смотрела, влюбленная, на Сергея. А его глаза, как сапфиры, светились голубизной нежности и любви.
- Гутя, - обратился к Миклашевской Мариенгоф,- мы вручаем вам сердце Сергея. Берегите его как зеницу ока.
Шершеневич скаламбурил:
- Сережа! Твоя любовь к Августе пробудилась в августе! Пусть цветет твое августейшее чувство!
- Я предлагаю тост,- объявил Грузинов,- за подругу Сережи, красота которой достойна кисти Рафаэля!
Мы радовались, что Есенин наконец успокоится И начнет писать стихи, посвященные празднику своего сердца. И действительно, Сергей создал чудесный цикл стихов, посвященный А. Л. Миклашевской:
По-смешному я сердцем влип,
Я по-глупому мысли занял.
Твой иконный и строгий лик
По часовням висел в Рязанях!
В октябре 1923 года специальная комиссия проверяла общественные организации. В "Ассоциации" хранились копии отчетов в разные учреждения за три года, копии докладов о культурной деятельности ее членов, а также {193} плакаты и афиши о литературных вечерах в "Стойле Пегаса", в Политехническом музее и других местах. Комиссия составила протокол, в котором работа "Ассоциации" признавалась удовлетворительной. Мне объяснили, что протокол будет передан в административный отдел Моссовета и должен быть утвержден ее начальником Цирулем. От этого зависело существование издательства "Имажинисты" и журнала "Гостиница".
Начальник АОМСа (а также московской милиции) фриц Янович Цируль был высокий, широкоплечий латыш, с полным лицом, усами, бородкой и умными серыми глазами. Он был доброжелательно настроен к работникам науки и искусства.
Я позвонил ему по телефону и попросил разрешения зайти (для этого требовался пропуск). Цируль сказал, чтоб я пришел к нему с членами "Ассоциации" и привел Есенина.
Через три дня Есенин, Шершеневич, Мариенгоф, Грузинов, автор этой книги, Марк Криницкий, А. Сахаров отправились в АОМС. (Мы дожидались В. Э. Мейерхольда, но он позвонил и сказал, что чуточку запоздает.)
Фриц Янович усадил нас полукругом возле письменного стола и с характерным для него акцентом объяснил, что всегда хозяин дома обносит гостей чаркой вина. Он же, Цируль, хочет, чтобы гости обнесли его чаркой поэзии. И мы по очереди стали читать свои стихи. Есенин с большим подъемом прочитал отрывок из "Страны негодяев".
Цируль был взволнован.
- Какой вы молодец, - сказал он Сергею. - Какой большой молодец!
После этого Фриц Янович выдвинул ящик своего письменного стола, достал протокол обследования "Ассоциации" и сказал, что мы работаем хорошо. Он посоветовал нам выступать на заводах. Приехавший Мейерхольд пригласил Цируля побывать в своем театре. Фриц Янович сослался на то, что очень занят, но обещал в ближайшее же время посетить театр. Он сделал надпись наверху протокола и объяснил, в каком отделе подучить справку о перерегистрации "Ассоциации".,.
{194}
20
Ссора Есенина с Мариенгофом. "Мужиковствующие" действуют. Случай в пивной. Суд над 4 поэтами. Подозрительное окружение Есенина
В том же октябре 1923 года Сергей встретил Кожебаткина, пошел с ним в какое-то кафе. Александр Мелентьевич рассказал Есенину, почему не платили его долю по книжной лавке сестре Кате. Сергей завел в "Стойле" разговор на ту же тему с буфетчицей Е. О. Гартман. Он убедился, что книжная лавка ликвидирована, доходы в кафе "Стойло Пегаса" упали наполовину, работающие члены "Ассоциации" получали маленькие суммы. Но все зависело от Мариенгофа, которого сам Есенин, уезжая за границу, вставил своим заместителем.
Есенин вызвал Мариенгофа на откровенное объяснение по поводу расчетов с его сестрой Катей, и они так поссорились, что перестали разговаривать друг с другом.
А ведь какая дружба была! Вот уж правильно: водой не разольешь! Однако Анатолий не переносил, когда, даже в шутливом тоне, ему намекали, что Есенин талантливей его. В 1921 году 3 октября - в день рождения Сергея - нужно было что-нибудь ему подарить. Мариенгоф достал где-то хорошую трость и хотел выгравировать на ней надпись. Я сказал, к кому нужно обратиться.
- Не знаю, что лучше надписать Сереже? - спросил он.
И черт меня дернул сострить!
- А ты кратко и ясно, - посоветовал я. - "Великий великому".
После этого до дня рождения Есенина Анатолий со мной не разговаривал. В этот день я подарил Сергею галстук, который он хотел иметь: бабочкой, коричневый в белую полоску.
Мариенгоф пришел ко мне и сказал, что он и Есенин одеваются одинаково, а галстука бабочкой у него нет. Я открыл перед ним коробку оставшихся от царского времени галстуков, и он выбрал бабочку...
При жизни на Анатолия немало вешали собак, и я хочу ради справедливости сделать небольшое отступление.
{195} В конце двадцатых годов Мариенгоф переехал с семьей в Ленинград, и мы встречались или когда я бывал там, или когда он появлялся в Москве. Я знал, что он дружит с известным драматургом Александром Кроном, человеком безукоризненной честности и человеколюбия. Мне пришлось работать с Александром в избирательной комиссии по выборам депутатов в Верховный Совет, я написал ему письмо, прося рассказать об Анатолии.
Привожу ответ автора пьес "Винтовка No 492116", "Глубокая разведка", "Второе дыхание" и др., а также соавтора комедии "Раскинулось море широко":
"Дорогой Матвей!
Получил твое письмо. Я не знал Анатолия Мариенгофа в тот период, к которому относятся твои воспоминания. Мы познакомились и подружились в послевоенные годы. В моей памяти Мариенгоф остался человеком редкой доброты, щепетильно порядочным в отношениях с товарищами, влюбленным в литературу, и, несмотря на то, что к нему часто бывали несправедливы, очень скромным и незлобивым.
Вульгаризаторы немало потрудились над тем, чтоб опорочить А. Б. Мариенгофа еще при его жизни. Действительно, нет ничего проще и удобнее такого объяснения литературных фактов: Маяковский и Есенин были природными реалистами, в грех формализма (футуризма, имажинизма) их совратили нехорошие люди; злыми гениями Маяковского были Брик и Бурлюк, а Есенина портил щеголь и сноб Мариенгоф. При сколько-нибудь добросовестном анализе подлинных фактов лживость этой концепции становится очевидной для всякого непредубежденного человека. Столь же лжива болтовня, что Мариенгоф ведет свой род от немецких баронов. Даже если б это было так, я не вижу здесь ничего, что бросало бы тень на его литературную репутацию. Но достаточно прочитать воспоминания Мариенгофа, опубликованные в журнале "Октябрь", чтобы видеть, что по происхождению и воспитанию Мариенгоф был настоящим русским интеллигентом. Отец его, крещеный еврей, был известным в своем городе врачом.
Буду рад, если твоя будущая книга в какой-то мере поможет восстановить истинный облик Анатолия {196} Мариенгофа, честного и одарённого русского литератора; многолетнего и близкого друга С. А. Есенина.
Твой Александр Крон
19 октября 1966 г. Ялта".
Теперь Сергей садился в "Стойле" за столик со "святой троицей", и у них шли таинственные совещания об организации литературной группы. Есенин хотел ею верховодить и для поддержки привез в Москву Николая Клюева. Было организовано несколько совместных выступлений Есенина и Клюева, но Сергею явно не по душе были стихи "олонецкого дьячка".
Клюев, в косоворотке, на которую был надет потертый пиджак, в стоптанных сапогах, со своим ликом не то отшельника, не то переодетого монаха, с зачесанными назад, жирно-смазанными волосами, говорил елейным голосом, называя Сергея Сереженькой, но явно не хотел видеть его во главе новой группы. Да это и понятно: внешне они были как будто друзьями, а на самом деле литературными врагами.
Еще до первой мировой войны Клюев стоял во главе ново-крестьянских поэтов, куда входил Есенин, Орешин, Клычков, Ганин. Все они, в том числе и Сергей, в той или иной степени подпали под влияние "смиренного Миколая". А "смиренный" был близок к сектантам. Первые его книги носят характер духовных стихов, песнопении раскольников, апокрифов. Октябрьскую революцию Клюев встретил недружелюбно, восхваляя кондовую, избяную Русь, дедовскую веру, церковные обряды. Все это было после Октября ненавистно Есенину, выступившему со своими богоборческими поэмами. А Клюев, искушенный в литературном политиканстве и умеющий говорить между строк, посвятил Сергею стихотворение "Елушка-сестрица". Об этой "Елушке" как-то Есенин говорил в моем присутствии Ивневу:
- Клюев думает, он - умный, а вокруг него - дураки. А я его "Елочку" враз раскусил. Я бунтую против бога, значит, я - Борис Годунов. А он, Клюев, жертва вечерняя, убитый мною царевич Дмитрий. Клюев-то здоровый мужик зарезанный отрок! Великомученик! Терплю я его, потому что привык к нему. Иначе - плюнуть да растереть!
Особенно разошелся Клюев в своей брошюрке стихов {197} "Четвертый Рим" (С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 2, стр. 102.).
Он взял эпиграфом известные строки Есенина:
А теперь хожу я в цилиндре
И в лаковых башмаках.
Но привел их неточно. Надо:
А теперь он ходит в цилиндре
И лакированных башмаках.
Николай Клюев. Четвертый Рим. Пб. "Эпоха", 1922.
Зато Клюев, как говорится, склоняет и спрягает этот цилиндр и лакированные башмаки, начиная ими многие свои стихотворения:
Не хочу быть знаменитым поэтом
В цилиндре и лаковых башмаках...
Не хочу укрывать цилиндром
Лесного черта рога!
Не хочу быть "кобыльим" поэтом,
Влюбленным в стойло, где хмара и кал!
Анафема, Анафема вам,
Башмаки с безглазым цилиндром!
Можно еще цитировать подобные же клюевские стихи, но и так понятно, что две строчки Есенина породили цикл ругательных стихотворений. Знал ли об этом Сергей? Безусловно! Поэтому непонятно, почему, надеясь на Клюева, за свой счет доставил его в Москву. Клюев все больше отмалчивался, а про себя думал, что во главе новой литературной группы должен стоять он, - Кит Наневов, как называет себя в "Четвертом Риме". Но ведь об этом думал и каждый из "мужиковствующих".
Клюев бесплатно столовался в "Стойле". Как-то Сергей предупредил меня:
- Если к тебе обратится зачем-нибудь Клюев, скажи, что я председатель "Ассоциации" и без меня ничего не делается. Тяжело мне о нем говорить, он мой учитель, но в стихах застрял на месте, в политике - на задах! И человек жадный! У него много стариннейших икон. Продай хоть одну, проживешь много лет, ан нет! Упросил меня купить ему сапоги.
{198} О стихах Клюева впоследствии Есенин напишет в свойственной ему манере озорного образа:
И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи, как телогрейка.
Но я их вслух вчера прочел
И в клетке сдохла канарейка.
С. Есенин. Собр. соч., т. 2, стр. 176.
Клюев уехал с сапогами в Ленинград.
Обо всей этой истории узнал Блюмкин и сказал Есенину, что может представить его наркому по военным и морским делам, а тот пойдет ему навстречу в организации толстого журнала. Сергей, как я уже писал, помыл голову и отправился на прием, который состоялся в присутствии Блюмкина.
Есенин заявил, что крестьянским поэтам и писателям негде печататься: нет у них ни издательства, ни журнала. Нарком ответил, что этой беде можно помочь: пусть Сергей Александрович, по своему усмотрению, наметит список членов редакционной коллегии журнала, который разрешат. Ему, Есенину, будет выдана подотчетная сумма на расходы, он будет печатать в журнале произведения, которые ему придутся по душе. Разумеется, ответственность политическая и финансовая за журнал целиком ляжет на Сергея. Есенин подумал-подумал, поблагодарил наркома и отказался.
Когда вышли из кабинета, Блюмкин, не скрывая своей досады, спросил Есенина, почему тот не согласился командовать всей крестьянской литературой? Сергей ответил, что у него уже был опыт работы с Клычковым и Орешиным в "Трудовой артели художников слова": однажды выяснилось, что артель осталась без гроша. А кто поручится, что это же не произойдет и с журналом? Он же, Есенин, не так силен в финансовых вопросах. А заработать себе на спину бубнового туза не собирается!..
В общем, дело с новой крестьянской группой разладилось. Но по-прежнему "святая троица" восседала вместе с Есениным. Очень многие перестали ходить в "Стойло Пегаса".
Если читатель подумает, что я пристрастен к "мужиковствующим", приведу несколько строк из {199} воспоминаний Льва Повицкого, которому Есенин посвятил стихотворение:
Старинный друг,
Тебя я вижу вновь
Чрез долгую и хладную
Разлуку...
С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 5, стр. 252.
Вот что пишет Повицкий, который встречался с Есениным после его приезда из-за границы: "Участились его скандальные выходки в ресторанах и пивных Москвы. Его снова окружили "друзья-приятели" из "крестьянского" лагеря, "мужиковствующие"... ("Нева", 1964, No 5, стр. 180.).
Мы опасались, что "Стойло" закроют, и Шершеневич предложил создать правление "Ассоциации", Когда был поставлен вопрос о Клычкове, Орешине и Ганине, Есенин откровенно заявил, что он ничего сделать не может. Александр Яковлевич Таиров предложил запретить им вход в "Стойло" и вывесить соответствующее объявление. Оно было тут же составлено рисовыми буквами, и первым под ним подписался председатель "Ассоциации" С. Есенин.
В дверях "Стойла" ежедневно по очереди дежурили дюжие швейцары, они вывесили объявление на видном месте, дали прочесть "святой троице" и не пустили в "Стойло".
Через три дня Клычков, Орешин и Ганин перехватили Есенина по дороге в "Стойло" и повели в пивную. Там они не только угостили его захваченной с собой водкой, но еще смешали ее с пивом, то есть, как это называют, поднесли ему "ерша". Сергей в отличие от своих собутыльников моментально захмелел.
В пивную вошел с девушкой молодой человек в черной кожанке, как оказалось чекист. Они заняли столик неподалеку от четырех поэтов. "Святая троица" начала подлый разговор, всячески вызывая Есенина на активное действие против молодого человека. В конце концов, плохо владеющий собой Сергей поддался на их провокационные выпады. А что же - "мужиковствующие"? Они вскочили с места и, не заплатив по счету, бросились к выходу. Официанты и швейцар преградили им путь. Через десять минут приехала машина и четырех поэтов увезли.
{200} 22 ноября 1923 года "Рабочая газета" напечатала заметку журналиста Л. С. Сосновского "Испорченный праздник", в которой он обвинял поэтов в антиобщественном поступке. Но ведь следователь МЧК мог не знать, каким иезуитским способом действовали друзья-"мужиковствующие". Я зашел к Мариенгофу на Богословский, рассказал, что и как произошло. Он обругал "святую троицу" и сказал, что позвонит по телефону председателю Центропечати Борису Федоровичу Малкину. В то время в одной квартире со мной, дверь в дверь, жил брат Бориса Федоровича - Матвей. Он и сказал мне, что Борис Федорович куда-то уехал на две недели. Когда я сообщил об этом Анатолию, он развел руками.
От него я сразу же пошел к Шершеневичу, он был болен бронхитом. Вадим посоветовал отправиться к следователю, который ведет дело о 4 поэтах.
Рюрика Ивнева в Москве не было. Жена Бориса Эрдмана сказала мне по телефону, что ее муж уехал в другой город оформлять спектакль, а Николай забрался в глушь и дорабатывает "Мандат". Георгия Якулова положили в больницу - подлечить легкие. Грузинова я встретил в столовой клуба поэтов. Выслушав меня, он ответил, что это дело непростое:
- Надо насушить сухарей, чтоб было что есть, - сказал он.- И припасти нюхательного табака. Обсыпаться им от бекасов...
На заседании правления Союза поэтов я рассказал о случае в пивной со всеми подробностями и предложил избрать товарищей для переговоров со следователем. К моему удивлению, раздались голоса, что Есенин давно не вносит членских взносов и его нужно считать выбывшим из союза.
Вдруг со своего места поднялся председатель И. А. Аксенов, на губах его выплыла улыбочка, и он почти саркастически провозгласил:
- Сейчас литературные организации сговариваются организовать совместное заседание и разобрать инцидент в пивной. Я понимаю, что Мотя Ройзман беспокоится о своем друге Сергее Есенине, чего не скажешь о других имажинистах. Но у нас в союзе он помимо всего является юрисконсультом. Сам бог возложил на него миссию заступничества за Есенина...
Я понял, что Аксенов не забыл острой фразы Сергея, {201} из-за которой ему пришлось сбрить свою бороду. Все подняли руку за предложение Ивана Александровича. После заседания делопроизводитель союза Г. Дешкин написал мне мандат (От 28 ноября 1923 года за No 380.).
Мне пришлось говорить с начальником отдела, за которым числилось дело 4 поэтов. Я рассказал, как все произошло на самом деле в пивной. Он поинтересовался, откуда я все узнал. Я сослался на владельца пивной и официанта, обслуживающего четырех поэтов. Начальник просил ему позвонить по телефону на следующий день. Я это сделал, и он сообщил мне, что сегодня вечером Сергей будет на свободе.
Через два дня увидел Есенина в "Стойле". Он пожал мне руку и сказал, что я - настоящий друг. (Наверно, он узнал обо всем от Грузинова, который присутствовал на заседании правления союза.)
Через десять дней состоялось разбирательство дела 4 поэтов на товарищеском суде в Доме печати. Обвинителем выступил Л. Сосновский. Не знавший Есенина и обстоятельств происшествия, он сосредоточил основной огонь своей речи на Сергее. Резко обрушился на четырех поэтов председатель суда Демьян Бедный, порицая их не только за дебош в пивной, но, с его точки зрения, и за "их отвратительное поведение на суде". Впрочем, нотки сожаления звучали в его голосе, когда он говорил о том, что Есенин губит свой талант. Да и после смерти Сергея, выступая на страницах газеты, Демьян признавался:
"Я знал Есенина, я за него страдал"... (Демьян Бедный. Где цель жизни? (Ответ Поле Рыбаковой). - "Правда", 28 апреля 1927 года.).
В защиту Есенина выступил А. Эфрос, А. Соболь, Вяч. Полонский, В. Львов-Рогачевский. Поэт М. Герасимов рассказал о работе Сергея в Пролеткульте. Рюрик Ивнев, подавший резкую реплику во время повторного выступления Л. Сосновского, был удален из зала, но ухитрился просидеть за прикрывающей дверь шторой до конца суда.
От имени Центрального бюро печати судьи вынесли четырем поэтам строгое общественное порицание.
Нужно ли рассказывать о случае в пивной? Необходимо! Об этом - каждый на свой лад - пишут не только мемуаристы, но и литературоведы, хорошо относящиеся {202} к Есенину. Они добросовестно пересказывают содержание всех статей, имеющих отношение к этому случаю, и к "Делу о четырех поэтах", и к откликам на постановление общественного суда (Е. Л. Карпов. С. А. Есенин. М., "Высшая школа", 1966, стр. 41- 43.).
Мало кто из них знает подоплеку дела.
Сергей после всех переживаний был вынужден лечь в санаторий для нервнобольных на Большой Полянке, дом No42. Я навестил его. Разговаривая о делах "Ассоциации", он впервые сказал, что хочет издавать и редактировать свой журнал "Вольнодумец".
Выйдя из санатория, Есенин приобщился в "Стойле" к компании А. Ганина, журналиста Б. Глубоковского, художника В. Чекрыгина, его брата - поэта Владимира Гаданова, напечатавшего несколько стихотворений в иногородних сборниках. Но спустя неделю что-то оттолкнуло Сергея от этой компании, он стал садиться за отдельный столик.
Однажды брат художника Чекрыгина, в то время, как я обедал, подсел ко мне. Это был невзрачный бледный юноша в сильно потрепанной блузе, со свалявшимися белесыми волосами на голове. Он попросил официантку принести ему первое блюдо, что она и выполнила. Смотря на меня серыми, покрасневшими от бессонницы глазами, он вдруг сказал:
- Вы относитесь ко мне враждебно.
- Я вас совсем не знаю,- ответил я. - Вы, как и ваш брат, художник?
- Нет! Я - поэт! Но должен вас предупредить: скоро я отдам за вас жизнь.
- За меня?
- Не только за вас, и за других.
- Я что-то не понимаю вас.
- Скоро все поймете...
Грузинов, знавший брата художника Чекрыгина, сказал, что он хочет покончить самоубийством ради какого-нибудь большого дела (Николай Эрдман написал на эту тему острую пьесу "Самоубийца".).
{203} Когда я спросил Есенина, что за человек брат Чекрыгина, он ответил:
- А черт его знает! Будь от ихней шайки-лейки подальше!
Каково же было мое удивление, когда летом 1924 года я узнал, что не только брат Чекрыгина, но и вся компания, одно время сидевшая с Сергеем за столиком, арестована в связи с раскрытием заговора "Белого центра" и выслана в Соловки.
21
Донос Птички. В клинике Склифосовского. "Черный человек".
Подарок Есенина
В двадцатых числах февраля 1924 года я получил повестку из МЧК, куда мне предлагали через два дня явиться к такому-то часу. Я ужинал в столовой клуба поэтов, когда туда пришел Сергей, и показал ему повестку.
- Ладно, доедай, пойдешь со мной!
Мы поднялись вверх по Тверской, свернули в Б. Гнездниковский переулок, подошли к дому No 10, поднялись на лифте и вошли в квартиру. Там было немало народу. Есенин взял меня за руку, подвел к очень яркой красивой женщине Анне Абрамовне Берзиной (Берзинь) (А. А. Берзинь - писательница, редактор Госиздата.) и, познакомив с ней, что-то шепнул ей. Она пригласила меня в соседнюю комнату, прочитала повестку, потом приоткрыла дверь и назвала кого-то по имени-отчеству. Вошел солидный мужчина в плотно облегавшем его фигуру сером костюме, под которым чувствовалась выправка военного. Он прочитал мою повестку и сказал, чтоб я обязательно пришел в МЧК к такому-то часу и предъявил в комендатуре повестку. Поблагодарив Берзину, я ушел.
В комендатуре МЧК мне выписали пропуск, и я прошел в указанную комнату. Это был скромный кабинет, за письменным столом сидел мужчина лет пятидесяти. Он молча показал мне глазами на стоявший возле стола стул, я сел. Он выдвинул ящик стола, вынул из него папку, а из нее - вчетверо сложенный лист. Развернув его, положил передо мной. Я прочитал первый в жизни донос на {204} меня; Он был подписан Птичкой-Силиным. В нем говорилось о том, что такого-то числа и месяца поздно вечером в "Стойло" зашел представитель Мосфинотдела, а я угощал его вином и закуской.
Я объяснил, что, во-первых, за столиком сидел Есенин, Шершеневич и Грузинов. Мы действительно пили красное вино и закусывали сыром. Мы пригласили представителя Мосфинотдела за столик и угощали его из чувства гостеприимства, нам же абсолютно ничего не нужно от Мосфинотдела: вопрос о снижении налога "Ассоциации" решал не Мосфинотдел, а Моссовет.
Записав все, что я говорил, чекист спросил, чем я объясняю, что Силин донес на меня, а не на других. Я сказал, что ведаю юридическими и административными делами "Ассоциации", как и Союза поэтов. Силин должен следить за тем, чтоб в кассу "Ассоциации" вовремя вносили отчисления. Он этого не делает, именно мне приходится нажимать на него...
В "Стойле" я застал Есенина и Шершеневича. Втроем мы спустились вниз, в комнату, закрыли дверь. Я рассказал все, как было. Глаза Сергея заполыхали синим огнем.
- Ты ничего не говори Птичке. Мы сами с ним потолкуем!
О том, как Есенин разыграл Силина, я узнал от Вадима. Сергей привел полностью содержание доноса на меня. Когда побледневший Силин спросил, откуда все это известно Есенину, он ответил, что это большой секрет. Сев на своего конька, Сергей до того застращал Силина, что тот стал просить Есенина заступиться за него передо мной.
Ночью Есенин ехал на извозчике домой, ветром у него сдуло шляпу. Он остановил возницу, полез за ней в проем полуподвального этажа, разбил стекло и глубоко поранил правую руку. Его отвезли в Шереметьевскую больницу (сейчас Институт имени Склифосовского). Первое время к нему никого не пускали, а потом и я и А. А. Берзина отправились его навестить.
В больнице мы узнали, что рана Сергея неглубокая, и опасение, что он не будет владеть рукой, отпало. Мы легко разыскали палату, где находился Есенин. Он лежал {205} на кровати, покрытой серым одеялом. Правая забинтованная рука лежала под одеялом, здоровой левой он пожимал нам руки. Берзина положила на стоявший возле кровати стул привезенную завернутую в бумагу снедь, я испеченный моей матерью торт.