– Симона в курсе всего. Сейчас есть только два или три дела, довольно вяло развивающихся... Ах, да! – внезапно вспомнил Дункан. – Есть одна темная история... Женщина, которую нашли в ванной, в луже негашеной извести. Ее муж – чернокожий. Французский полицейский, который занимается этим делом, придет к тебе завтра утром... Симона сообщит тебе все подробности. Ты можешь дать ему некоторые сведения, если он тебя об этом попросит. Французы часто делают это для нас, и хотя бы один раз можно отплатить за их любезность. Больше, кажется, говорить не о чем. Твоя замена рискует стать скорее докучливой, предупреждаю.
– Это будет моим парижским отпуском. Я не приезжал сюда почти два года, – ответил Рей, нисколько не смутившись. – И кто знает?.. В нашей работе очень часто бывают неожиданные повороты...
Он рад был вновь ее увидеть. Она три года была его секретаршей, когда он работал для Интерпола в Женеве. Они часто спали вместе, но по-товарищески. Дважды вдова – она выходила замуж за мужчин с опасной профессией – она не захотела рисковать в третий раз. Отныне она проявляла в своих отношениях с мужчинами тот же такт и ту же сдержанность, с которыми выполняла свою работу.
– Я была уверена, что ты не сможешь долго оставаться в своем нормандском уединении, – вдруг призналась она ему, когда они были в кафе.
– Почему?
– Да так. Женская интуиция. Все, кто тебя знает, еще не вернулись из своего уединения. Никто не мог поверить, что ты все бросил. С твоим послужным списком ты стал бы в Вашингтоне важной птицей.
– Я предпочитаю чиновникам коров и лошадей, Симона.
– Почему ты уехал, Говард? – спросила она, с некоторым смущением отводя взгляд, как если бы она совершила профессиональную ошибку. Мужчинам, с которыми она сближалась, не надо было задавать слишком много вопросов.
– Я не знал, что ты любопытна...
Она улыбнулась ему своими светло-голубыми глазами, в уголках которых время начало оставлять первые морщинки.
– По сравнению с нами гангстеры просто детишки из хора. И я нуждался в лечении, – доверительно сказал он, стараясь говорить твердо.
– Теперь ты выздоровел?
– Нет, но я теперь уже двенадцать месяцев болен годичным одиночеством. Это в большей мере лишает меня сна и аппетита, чем мои мысли... Или, может быть, подобно алкоголикам и наркоманам, быть агентом стало для меня пороком, без которого я не могу обойтись... Даже после обезвреживающего лечения!
Он замолк, охваченный какой-то заторможенностью, которая удерживает сильных людей от выражения своих мыслей: они боятся сказать лишнее или недостаточно много.
Выходя из ресторана, Рей взял руку Симоны и крепко сжал ее в своей. На пути к посольству он продолжал нежно ласкать ее руку.
– Ты начинаешь стареть, Говард? – сказала она взволнованно.
– Почему ты так говоришь?
– Ты стал нежным, Говард!
– Я встречал его два раза, первый раз на вечеринке, а второй – в Варшаве, четыре года назад, на конгрессе культуры.
– Он занимается политикой?
– Насколько нам известно, он не участвует ни в какой партии или политической организации.
– Что же он тогда делал в Варшаве?
– "Геральд Трибюн" поручила ему написать серию статей о конгрессе. Я их даже прочел, они скорее склонялись влево, но без обычных клише. В то время он даже стал пользоваться некоторой известностью. "Дейли Ньюс" опубликовала передовую статью, в которой его обвиняли в том, что он продался красным, и в других гнусностях, совершенно в духе "Дейли Ньюс", если вы слышали об этом газете.
– Нет.
– Это нью-йоркская газета. Немного похожая на "Минют".
Дебур удивился, встретив американца, так хорошо информированного о том, что читают французы.
Солнце потоком врывалось в кабинет Рея. Дебур завидовал ему, так как Рей казался нечувствительным к жаре, а он был весь в поту. В посольстве так редко нуждались в кондиционере, что, как только его включали, он ломался.
– Насколько я знаю, – продолжал Рей, – он с тех пор ничего больше не публиковал, но эти статьи стоили ему репутации "прогрессивного" писателя, которая у него еще остается. Время от времени в каком-нибудь иллюстрированном журнале можно увидеть его имя рядом с именем Бэлдвина, как одного из чернокожих писателей американской колонии Парижа. Однако, вы знаете, люди, которые пишут эти статьи, редко читают книги...
– Это очень интересный случай, – вкрадчиво сказал Дебур.
Рей был очень ему нужен, но он не хотел, чтобы это было заметно. При его посредничестве он мог более незаметно, а значит, более эффективно собрать сведения об американской колонии. Однако он с недоверием относился к американцам, так же, как и Леже. Он, конечно, ни в коей мере не считал, что они отнимают у него это дело, в котором его безошибочный инстинкт видел по меньшей мере ту самую нашивку, которая отделяла его от Леже.
Рей продолжал говорить:
– На первый взгляд, ничто не оправдывает нашего вмешательства и того, чтобы мы параллельно вели расследование, исключая срочную просьбу с вашей стороны. Как обычно, наши досье в вашем распоряжении. Так что не стесняйтесь обращаться к нам, если вам понадобится наша помощь или сведения, которые наши компетентные службы могли бы вам предоставить.
"В том, чтобы отплатить им любезностью, Дункан мог бы быть доволен: нельзя было сделать лучше", – подумал Рей.
Дебур поспешил схватить руку помощи, которую он ему протягивал:
– Кроме ваших досье, нам нужно все знать о жертве и об ее муже, или о других людях из их окружения... Господин Мэнни Шварц, например...
– Значит, вы хотите, чтобы мы вели параллельное расследование? – спросил Рей, соблазненный идеей чем-то занять месяц в Париже.
– Не совсем так, – поспешил сказать Дебур. – Нам было бы достаточно одних ваших сведений. Я ни за что не хотел бы злоупотреблять вашим временем, которое, я думаю, весьма загружено...
– Нет.
– Извините?
– Оно не загружено, – уточнил Рей. – Если я правильно понял, то вас интересует сеть наших осведомителей в американской колонии.
Дебур не привык к такой откровенности. Он растерянно улыбнулся.
– Их сотрудничество действительно могло бы быть нам очень полезным...
– Считайте, что отныне оно у вас есть.
Рею, как многим иностранцам, доставляло удовольствие манерно говорить по-французски, что вовсе не вязалось с его личностью. Однако он любил играть роль.
Он вытянул под письменным столом ноги и поудобнее устроился на сиденье:
– О'кей! Я вас слушаю. Какие конкретно сведения вы хотите получить?
Какой-то молодой человек с длинными волосами, в лохмотьях, с глуповатой улыбкой, приблизился к нему. Насколько он понял, тот просил его подписать петицию. В нескольких шагах группа людей держала транспарант, на котором можно было прочесть:
"Мы полноценные граждане, а не прислуга. Мы требуем, чтобы нас пропустили в посольство через главный вход. А не через служебный".
Вероятно, из соображений безопасности, но главным образом, чтобы избежать почти постоянного скопления хиппи перед главным входом, их теперь подвели ко второй двери, расположенной на улице Буасси д'Англа. Лишь служащие и несколько избранных, которые были посвящены в комбинацию цифр, позволяющую открыть дверь, могли отныне проходить в посольство через главный вход, на авеню Габриэль.
– Эта дискриминационная мера совершенно неконституционна, – заявил молодой хиппи со спокойной и непоколебимой убежденностью. У него был вид человека, знающего Конституцию так же хорошо, как свою Библию.
Дебур вежливо уклонился от подписания и вышел.
– Господина Корнелла, пожалуйста... Его нет? Да, пусть он, как только вернется, позвонит в "Трансуорлд Энтерпрайзис"... Он знает наш номер.
Появилась Симона, неся стопку досье, которую она с недовольным видом положила на стол Рея.
– Таких досье в подвале тысячи, и большинство из них никогда не понадобятся!
Она вытащила из ящика стола щетку и стала энергично очищать от пыли красивое бледно-голубое платье.
– Ты знаешь Уильяма Корнелла? – спросил ее Рей.
– Очень хорошо. Дункан часто прибегал к его услугам.
– Я прочел в его досье, что он миллиардер. Почему же тогда он работает осведомителем? Это его забавляет?
– Кажется, между 1965 и 1968 годами он совершил несколько подозрительных сделок...
– Судя по толщине досье, он должен был их совершить немало.
– Формальных доказательств никогда не было, однако перед тем, как заполнить анкету, ему предложили замять это дело в обмен на...
– Я понимаю, – прервал он ее. – Это были темные дела.
Внезапно Рей посмотрел на нее восхищенным взглядом.
– Как это ты делаешь, чтобы всегда быть такой осведомленной? Не скажешь же ты, что прочла все его досье? В нем больше трехсот страниц!
– Я это сделала, – ответила она, пожимая плечами с гордостью прилежной ученицы. – Этот человек меня интересует. Ты увидишь, у него глупо удивленное лицо, даже при виде дождя. Однако он внушает мне страх.
– Почему?
– Надо быть настоящим дьяволом, чтобы находить довольствие, играя роль идиота, когда вовсе таким не являешься. А он, поверь мне, весьма умен! – сказала она с интуитивно уверенностью.
– Я заметил, что он занимается делами с Мэнни Шварцем.
– По нему не скажешь, я же говорю, но он контролирует целую дюжину фирм в Европе... нефть, химия, электроника, недвижимость... кино тоже. У него великолепные контакты с швейцарскими банками... Настоящий клад в плане сведений!
– Если "Трансуорлд Энтерпрайзис" позволяет себе роскошь нанять миллиардера, нет сомнения, кто за это платит... Действительно, это что-то новенькое: кто его нашел?
– Патрон, естественно!
– У него поистине универсальная концепция своей профессии. "Трансуорлд Энтерпрайзис"! Разведывательные службы в планетарном масштабе! – иронично сказал Рей.
Он перенес внимание на досье Дженни и задержал взгляд на увеличенной фотографии из ее паспорта, затем сравнил ее с той, которую оставил ему Дебур, сделанной за две недели до смерти. Было бы невозможно сделать Дженни некрасивой, и хотя фотографии на паспортах никогда не бывают удачными, она выглядела на ней, безусловно, более красивой, чем на своем последнем фото. На ней она была сильно накрашена, с короткими волосами, и походила на множество других американских женщин. Кажется, их производят серийно, настолько точно и одинаково они отражают обложки модных журналов.
Он вынул эту фотографию из досье Дебура, чтобы отложить ее в сторону. Под ней было другое фото: Дженни крупным планом, в ванной. Симона, взглянув на эту фотографию, почувствовала приступ тошноты и отвела взгляд.
– Дебур считает, что ее заставили выпить такую сильную дозу снотворного, что одного этого было достаточно, чтобы убить ее. Зачем же тогда известь? Кто мог настолько ненавидеть эту женщину, чтобы так ее изувечить?.. Ее муж?.. Любовник?.. – размышлял Рей.
– Мужчины! – воскликнула Симона. – Вы всегда настолько претенциозны, что стремитесь даже завладеть исключительной монополией на преступления! А если это вдруг женщина? Ревнивая женщина? Однако здесь она заменила бы известь купоросом, этим в основном женским оружием...
– Француз должен был подумать об этом, – заметил Рей. – Надо узнать, были ли у нее подруги, или, возможно, недоброжелательницы.
– Французы – галантный народ, это хорошо известно.
– Шовинистка!
– Я? Ты забыл, что мой первый муж был поляк, а второй – румын? Два народа, еще более галантных!
Рей сложил обе фотографии Дженни и вынул снимки Гордона и Мэнни из их досье.
– У тебя есть конверт? – спросил он таким тоном, что чувствовалось, что он предпочел бы согнуть их вдвое и засунуть в один из своих карманов.
– Возьми один из портфелей Дункана. Тут их несколько, любых размеров.
– Нет, я буду похож на торгового представителя!
– Сноб!
Рей поднялся.
– Спорим, я знаю, куда ты едешь? – сказала она с хитрым видом.
– Не стоит труда. Ты слишком хорошо меня знаешь.
– По-прежнему извращенное мышление?
– Не обязательно. Однако в трех случаях из десяти именно в заведениях такого рода я делаю свои первые открытия. Это хорошее число. А если я вернусь ни с чем, ничто не помешает мне попробовать в другом месте, не так ли?
Одна девица, с африканской прической, – она, однако, была белой, – подошла к нему ленивой кошачьей походкой и начала свои объяснения.
Рей улыбнулся ей и подписал петицию.
– Вы даже не знаете, почему вы ее подписали! – запротестовала она тягучим голосом, с южным акцентом, решив до конца произнести свою речь.
– Знаю, знаю! Я наблюдал за вами в течение многих часов.
Она носила значок, на котором было написано:
"Черный цвет – это прекрасно!"
– Откуда вы? – спросил он ее.
– Из Миссисипи. Почему вы спрашиваете?
– Надо, чтобы побольше белых девушек, похожих на вас, было на Юге, – сказал он, глядя на нее очень нежно.
Она посмотрела на него, давясь от смеха, и воскликнула:
– Я – черная, бэби!
Глава 5
– Это будет моим парижским отпуском. Я не приезжал сюда почти два года, – ответил Рей, нисколько не смутившись. – И кто знает?.. В нашей работе очень часто бывают неожиданные повороты...
* * *
Симона повела Рея обедать в нормандскую харчевню возле посольства, чтобы он сразу не почувствовал себя в непривычной обстановке, пошутила она.Он рад был вновь ее увидеть. Она три года была его секретаршей, когда он работал для Интерпола в Женеве. Они часто спали вместе, но по-товарищески. Дважды вдова – она выходила замуж за мужчин с опасной профессией – она не захотела рисковать в третий раз. Отныне она проявляла в своих отношениях с мужчинами тот же такт и ту же сдержанность, с которыми выполняла свою работу.
– Я была уверена, что ты не сможешь долго оставаться в своем нормандском уединении, – вдруг призналась она ему, когда они были в кафе.
– Почему?
– Да так. Женская интуиция. Все, кто тебя знает, еще не вернулись из своего уединения. Никто не мог поверить, что ты все бросил. С твоим послужным списком ты стал бы в Вашингтоне важной птицей.
– Я предпочитаю чиновникам коров и лошадей, Симона.
– Почему ты уехал, Говард? – спросила она, с некоторым смущением отводя взгляд, как если бы она совершила профессиональную ошибку. Мужчинам, с которыми она сближалась, не надо было задавать слишком много вопросов.
– Я не знал, что ты любопытна...
Она улыбнулась ему своими светло-голубыми глазами, в уголках которых время начало оставлять первые морщинки.
– По сравнению с нами гангстеры просто детишки из хора. И я нуждался в лечении, – доверительно сказал он, стараясь говорить твердо.
– Теперь ты выздоровел?
– Нет, но я теперь уже двенадцать месяцев болен годичным одиночеством. Это в большей мере лишает меня сна и аппетита, чем мои мысли... Или, может быть, подобно алкоголикам и наркоманам, быть агентом стало для меня пороком, без которого я не могу обойтись... Даже после обезвреживающего лечения!
Он замолк, охваченный какой-то заторможенностью, которая удерживает сильных людей от выражения своих мыслей: они боятся сказать лишнее или недостаточно много.
Выходя из ресторана, Рей взял руку Симоны и крепко сжал ее в своей. На пути к посольству он продолжал нежно ласкать ее руку.
– Ты начинаешь стареть, Говард? – сказала она взволнованно.
– Почему ты так говоришь?
– Ты стал нежным, Говард!
* * *
– Вы его знаете?– Я встречал его два раза, первый раз на вечеринке, а второй – в Варшаве, четыре года назад, на конгрессе культуры.
– Он занимается политикой?
– Насколько нам известно, он не участвует ни в какой партии или политической организации.
– Что же он тогда делал в Варшаве?
– "Геральд Трибюн" поручила ему написать серию статей о конгрессе. Я их даже прочел, они скорее склонялись влево, но без обычных клише. В то время он даже стал пользоваться некоторой известностью. "Дейли Ньюс" опубликовала передовую статью, в которой его обвиняли в том, что он продался красным, и в других гнусностях, совершенно в духе "Дейли Ньюс", если вы слышали об этом газете.
– Нет.
– Это нью-йоркская газета. Немного похожая на "Минют".
Дебур удивился, встретив американца, так хорошо информированного о том, что читают французы.
Солнце потоком врывалось в кабинет Рея. Дебур завидовал ему, так как Рей казался нечувствительным к жаре, а он был весь в поту. В посольстве так редко нуждались в кондиционере, что, как только его включали, он ломался.
– Насколько я знаю, – продолжал Рей, – он с тех пор ничего больше не публиковал, но эти статьи стоили ему репутации "прогрессивного" писателя, которая у него еще остается. Время от времени в каком-нибудь иллюстрированном журнале можно увидеть его имя рядом с именем Бэлдвина, как одного из чернокожих писателей американской колонии Парижа. Однако, вы знаете, люди, которые пишут эти статьи, редко читают книги...
* * *
Рей подстригся, попросил прогладить свой пиджак, а складка на брюках у него была такой же безупречной, как у Дункана. Однако его походка и огонек в глазах оставались хищными. Неприрученными.– Это очень интересный случай, – вкрадчиво сказал Дебур.
Рей был очень ему нужен, но он не хотел, чтобы это было заметно. При его посредничестве он мог более незаметно, а значит, более эффективно собрать сведения об американской колонии. Однако он с недоверием относился к американцам, так же, как и Леже. Он, конечно, ни в коей мере не считал, что они отнимают у него это дело, в котором его безошибочный инстинкт видел по меньшей мере ту самую нашивку, которая отделяла его от Леже.
Рей продолжал говорить:
– На первый взгляд, ничто не оправдывает нашего вмешательства и того, чтобы мы параллельно вели расследование, исключая срочную просьбу с вашей стороны. Как обычно, наши досье в вашем распоряжении. Так что не стесняйтесь обращаться к нам, если вам понадобится наша помощь или сведения, которые наши компетентные службы могли бы вам предоставить.
"В том, чтобы отплатить им любезностью, Дункан мог бы быть доволен: нельзя было сделать лучше", – подумал Рей.
Дебур поспешил схватить руку помощи, которую он ему протягивал:
– Кроме ваших досье, нам нужно все знать о жертве и об ее муже, или о других людях из их окружения... Господин Мэнни Шварц, например...
– Значит, вы хотите, чтобы мы вели параллельное расследование? – спросил Рей, соблазненный идеей чем-то занять месяц в Париже.
– Не совсем так, – поспешил сказать Дебур. – Нам было бы достаточно одних ваших сведений. Я ни за что не хотел бы злоупотреблять вашим временем, которое, я думаю, весьма загружено...
– Нет.
– Извините?
– Оно не загружено, – уточнил Рей. – Если я правильно понял, то вас интересует сеть наших осведомителей в американской колонии.
Дебур не привык к такой откровенности. Он растерянно улыбнулся.
– Их сотрудничество действительно могло бы быть нам очень полезным...
– Считайте, что отныне оно у вас есть.
Рею, как многим иностранцам, доставляло удовольствие манерно говорить по-французски, что вовсе не вязалось с его личностью. Однако он любил играть роль.
Он вытянул под письменным столом ноги и поудобнее устроился на сиденье:
– О'кей! Я вас слушаю. Какие конкретно сведения вы хотите получить?
* * *
Дебур был очень доволен, выходя из посольства. Если Рей сдержит слово, то самое позднее через сорок восемь часов он начнет получать "сведения". Вскоре он узнает о жизни Дженни, Гордона и других то, чего они сами никогда не знали или уже забыли. Как взломщик, он проникнет в их интимный мир. Подобно платонически влюбленному, и иногда даже интенсивнее, полицейский поддерживает со своей добычей связь, о которой та и не подозревает. Скажи мне, как ты живешь, и я узнаю, как тебя поймать.Какой-то молодой человек с длинными волосами, в лохмотьях, с глуповатой улыбкой, приблизился к нему. Насколько он понял, тот просил его подписать петицию. В нескольких шагах группа людей держала транспарант, на котором можно было прочесть:
"Мы полноценные граждане, а не прислуга. Мы требуем, чтобы нас пропустили в посольство через главный вход. А не через служебный".
Вероятно, из соображений безопасности, но главным образом, чтобы избежать почти постоянного скопления хиппи перед главным входом, их теперь подвели ко второй двери, расположенной на улице Буасси д'Англа. Лишь служащие и несколько избранных, которые были посвящены в комбинацию цифр, позволяющую открыть дверь, могли отныне проходить в посольство через главный вход, на авеню Габриэль.
– Эта дискриминационная мера совершенно неконституционна, – заявил молодой хиппи со спокойной и непоколебимой убежденностью. У него был вид человека, знающего Конституцию так же хорошо, как свою Библию.
Дебур вежливо уклонился от подписания и вышел.
* * *
Из своего окна Рей видел, как Дебур уходит, делая вид, что не понимает того, о чем продолжает ему говорить увязавшийся за ним хиппи. Затем Рей сел на место и набрал номер телефона.– Господина Корнелла, пожалуйста... Его нет? Да, пусть он, как только вернется, позвонит в "Трансуорлд Энтерпрайзис"... Он знает наш номер.
Появилась Симона, неся стопку досье, которую она с недовольным видом положила на стол Рея.
– Таких досье в подвале тысячи, и большинство из них никогда не понадобятся!
Она вытащила из ящика стола щетку и стала энергично очищать от пыли красивое бледно-голубое платье.
– Ты знаешь Уильяма Корнелла? – спросил ее Рей.
– Очень хорошо. Дункан часто прибегал к его услугам.
– Я прочел в его досье, что он миллиардер. Почему же тогда он работает осведомителем? Это его забавляет?
– Кажется, между 1965 и 1968 годами он совершил несколько подозрительных сделок...
– Судя по толщине досье, он должен был их совершить немало.
– Формальных доказательств никогда не было, однако перед тем, как заполнить анкету, ему предложили замять это дело в обмен на...
– Я понимаю, – прервал он ее. – Это были темные дела.
Внезапно Рей посмотрел на нее восхищенным взглядом.
– Как это ты делаешь, чтобы всегда быть такой осведомленной? Не скажешь же ты, что прочла все его досье? В нем больше трехсот страниц!
– Я это сделала, – ответила она, пожимая плечами с гордостью прилежной ученицы. – Этот человек меня интересует. Ты увидишь, у него глупо удивленное лицо, даже при виде дождя. Однако он внушает мне страх.
– Почему?
– Надо быть настоящим дьяволом, чтобы находить довольствие, играя роль идиота, когда вовсе таким не являешься. А он, поверь мне, весьма умен! – сказала она с интуитивно уверенностью.
– Я заметил, что он занимается делами с Мэнни Шварцем.
– По нему не скажешь, я же говорю, но он контролирует целую дюжину фирм в Европе... нефть, химия, электроника, недвижимость... кино тоже. У него великолепные контакты с швейцарскими банками... Настоящий клад в плане сведений!
– Если "Трансуорлд Энтерпрайзис" позволяет себе роскошь нанять миллиардера, нет сомнения, кто за это платит... Действительно, это что-то новенькое: кто его нашел?
– Патрон, естественно!
– У него поистине универсальная концепция своей профессии. "Трансуорлд Энтерпрайзис"! Разведывательные службы в планетарном масштабе! – иронично сказал Рей.
Он перенес внимание на досье Дженни и задержал взгляд на увеличенной фотографии из ее паспорта, затем сравнил ее с той, которую оставил ему Дебур, сделанной за две недели до смерти. Было бы невозможно сделать Дженни некрасивой, и хотя фотографии на паспортах никогда не бывают удачными, она выглядела на ней, безусловно, более красивой, чем на своем последнем фото. На ней она была сильно накрашена, с короткими волосами, и походила на множество других американских женщин. Кажется, их производят серийно, настолько точно и одинаково они отражают обложки модных журналов.
Он вынул эту фотографию из досье Дебура, чтобы отложить ее в сторону. Под ней было другое фото: Дженни крупным планом, в ванной. Симона, взглянув на эту фотографию, почувствовала приступ тошноты и отвела взгляд.
– Дебур считает, что ее заставили выпить такую сильную дозу снотворного, что одного этого было достаточно, чтобы убить ее. Зачем же тогда известь? Кто мог настолько ненавидеть эту женщину, чтобы так ее изувечить?.. Ее муж?.. Любовник?.. – размышлял Рей.
– Мужчины! – воскликнула Симона. – Вы всегда настолько претенциозны, что стремитесь даже завладеть исключительной монополией на преступления! А если это вдруг женщина? Ревнивая женщина? Однако здесь она заменила бы известь купоросом, этим в основном женским оружием...
– Француз должен был подумать об этом, – заметил Рей. – Надо узнать, были ли у нее подруги, или, возможно, недоброжелательницы.
– Французы – галантный народ, это хорошо известно.
– Шовинистка!
– Я? Ты забыл, что мой первый муж был поляк, а второй – румын? Два народа, еще более галантных!
Рей сложил обе фотографии Дженни и вынул снимки Гордона и Мэнни из их досье.
– У тебя есть конверт? – спросил он таким тоном, что чувствовалось, что он предпочел бы согнуть их вдвое и засунуть в один из своих карманов.
– Возьми один из портфелей Дункана. Тут их несколько, любых размеров.
– Нет, я буду похож на торгового представителя!
– Сноб!
Рей поднялся.
– Спорим, я знаю, куда ты едешь? – сказала она с хитрым видом.
– Не стоит труда. Ты слишком хорошо меня знаешь.
– По-прежнему извращенное мышление?
– Не обязательно. Однако в трех случаях из десяти именно в заведениях такого рода я делаю свои первые открытия. Это хорошее число. А если я вернусь ни с чем, ничто не помешает мне попробовать в другом месте, не так ли?
* * *
Когда он покинул посольство, молодые хиппи продолжали собирать подписи под своей петицией, не обращая внимания на грубые окрики.Одна девица, с африканской прической, – она, однако, была белой, – подошла к нему ленивой кошачьей походкой и начала свои объяснения.
Рей улыбнулся ей и подписал петицию.
– Вы даже не знаете, почему вы ее подписали! – запротестовала она тягучим голосом, с южным акцентом, решив до конца произнести свою речь.
– Знаю, знаю! Я наблюдал за вами в течение многих часов.
Она носила значок, на котором было написано:
"Черный цвет – это прекрасно!"
– Откуда вы? – спросил он ее.
– Из Миссисипи. Почему вы спрашиваете?
– Надо, чтобы побольше белых девушек, похожих на вас, было на Юге, – сказал он, глядя на нее очень нежно.
Она посмотрела на него, давясь от смеха, и воскликнула:
– Я – черная, бэби!
Глава 5
Гордон увидел, как он вновь проходит мимо, устремив взгляд на дом Мэнни. Он был худой и загорелый, выглядевший почти подростком в своих голубых джинсах и цветастой рубашке, с непокорными, торчавшими в разные стороны волосами. Он уже несколько часов ходил взад и вперед на протяжении примерно ста метров, куря одну сигарету за другой, чтобы убить время. Черный ДС, стоявший как раз напротив окна Гордона, на опушке леса, служил границей его неустанных проходок туда и обратно. В машине какой-то благополучный буржуа, развернув на руле газету, решал кроссворды, причем тоже в течение нескольких часов.
– Мсье Мэнни приглашен банкет. Торковая фланко-американская палада. Вы едите один?[8]
Кунг, вьетнамский слуга Мэнни, пришел сказать ему, что обед подан. Однако Гордон не был голоден.
Вдруг он схватил пиджак и берет и промчался мимо Кунга. Кунг услышал, как он хлопнул дверью и, не став ждать лифта, поспешил вниз по лестнице.
Кунг слегка покачал головой, с ироничным осуждением. Ничто в мире, на его взгляд, не могло оправдать такой поспешности, особенно когда желудок пуст.
Парень в джинсах окликнул своего товарища. Тот тронулся с места в то время, как парень вскочил на заднее сиденье машины.
Когда он заметил, что они ехали за ним, Гордон замедлил шаг и не спеша направился к проходу Дофэн.
Он останавливался на каждом углу улицы, вынуждая машину тормозить, чтобы подождать его. Прежде чем снова трогаться с места, он бросал на сидящих в ней людей полный ненависти взгляд.
Он прошел мимо метро. Вдруг, пройдя пятьдесят метров, он развернулся и бегом вернулся ко входу в метро, куда начал спускаться, перепрыгивая сразу через три ступеньки.
Он прошел мимо ошеломленного контролера, протянув ему несколько монет, большинство которых покатились по полу, и, не останавливаясь, проскользнул через автоматическую дверцу, которая начинала уже закрываться.
Он сел в вагон, победно вздохнув.
Гордон испытал все: улицы, большой магазин, еще раз метро и коридоры пересадок. Напрасно. Если он бежал, как борзая, то его молодой преследователь устремлялся вперед, как баран, опустив голову, на одном дыхании, не испорченном алкоголем и табаком.
Он находился на Ля Мотт-Пике-Гренель, когда вдруг вспомнил о клубе, куда Мэнни приводил его однажды: Текин Клаб. Там сзади была дверь, о которой знали только завсегдатаи. Гордон решил разыграть еще одну карту, последнюю, сказал он себе. Клуб был близко, рядом со станцией метро Дюрок.
Он направился туда беспечной походкой прогуливающегося человека.
Приветливая японочка встретила его в костюме гейши. За ней возвышался огромный Будда, как воплощение мускульного совершенства, которое предлагалось достичь в этом месте.
– Гимнастика и японская ванна?
– Нет, только ванна, – ответил Гордон, поспешно увлекая ее вместе с собой, чтобы она показала ему дорогу. Он уже слышал шаги за спиной.
Она провела его через лабиринт гротов, украшенных в неопределенном восточном стиле, который скорее напоминал ему станции метро, в котором он только что был. Дальше шли толстые колонны, поддерживающие потолок с выпуклыми бугорками, а на стенах так называемые японские купальщицы сладострастно изгибали тела.
Она оставила его в удобной кабинке, куда доносились приглушенные звуки музыки Но[9]. Висящее на стене объявление предлагало ему полностью раздеться, чтобы принять «ванну почета», а затем предписывало погрузиться в «бассейн слез», чтобы получить очищение.
Он не обратил внимания на такие разумные рекомендации и вышел через дверь напротив. Никого. Дверь выходила в коридор, который, увы, заканчивался тупиком. Он вернулся назад и открыл первую дверь.
Перед ним лежал какой-то толстобрюхий, совершенно голый человек. Женщина в очень узком купальном костюме, с великолепно развитым, но бесполым телом, растирала его, одновременно потчуя ритуальными дольками лимона.
Мужчина, увидев Гордона, приподнялся и вытаращил глаза. Затем он снова рухнул на диван, прикрываясь руками, как испуганная девушка, захваченная врасплох в своей ванной.
Женщина, ничуть не удивившись, посмотрела на него с невозмутимой строгостью, и сказала машинально, но категорично:
– Подождите, когда вас позовут.
Гордон на цыпочках пошел к противоположной двери.
– Извините меня, я заблудился... Я ищу выход, – пробормотал он, прежде чем осторожно закрыть за собой дверь.
Женщина хотела уже продолжить свою работу, когда в кабину ворвался новый персонаж, чуть не выломавший дверь.
Но на этот раз она рассердилась, и в то время, как толстяк поворачивался к стене, она отступила к противоположной двери, загораживая путь этому бесцеремонному пришельцу.
– Во что вы играете? В жандармов и воров?
– Полиция! – закричал он, жестом приказывая ей освободить выход. Джинсы и цветастая рубашка делали его еще более молодым, чем он был на самом деле.
– Докажите это! – потребовала она с хладнокровием, привезенным непосредственно с Фудзиямы.
Полицейский ударил себя по лбу. Он оставил удостоверение в куртке, в машине.
– Я так и думала, – сказала она ледяным тоном. – Вы будете объясняться с директором.
– Дайте мне пройти! – воскликнул он отчаянно, решительно бросаясь к ней, чтобы оттолкнуть в сторону.
Он взлетел вверх и растянулся на ковре.
Осыпая эту мужеподобную бабу самыми злобными ругательствами из наречий жителей Ниццы, он пообещал себе завтра же взять первый урок карате.
– Улица Ранелаг, – сказал он шоферу первого же такси, куда вскочил, с трудом переводя дыхание.
– Не позже, чем позавчера, я дал каждому из вас по тысяче франков!
– Ну и что! – заорал Белькир, оскорбленно пожимая плечами, как знаменитая кокотка, считающая дурным тоном разговоры о деньгах, за исключением того, когда их ей дают.
У него были вьющиеся каштановые волосы, но в этот вечер на нем был светлый парик, довольно короткий, но пышный. При взгляде на него никогда не возникало ощущения, что имеешь дело с гомосексуалистом. Это была, несомненно, женщина с нежным лицом и большими томными глазами одалиски, которую природа по ошибке снабдила мужскими гениталиями.
– У меня даже не хватило денег на покупку костюма, а он был необходим, чтобы увидеться с директором по распределению ролей компании Юнайтед. Эрик вынужден был одолжить мне недостающую сумму.
– Ах, какой добренький! – воскликнул Билли. – Он дает тебе в долг мои деньги! Тебе остается лишь занять у него еще, потому что у меня нет больше ни одного су!
– Как ты можешь быть таким скупым! И к тому же лжецом! Я не понимаю, почему должен терять с тобой время!
На этот раз Белькир сморщил нос, как это делали раньше красавицы в корсетах, требуя нюхательную соль перед тем, как упасть в обморок.
Эрик ничего не говорил. Развалившись в кресле, удобно поставив ноги на пуфик, он со слащавой улыбкой наслаждался этой сценой.
Билли был уверен, что они блефовали, как делали это уже столько раз. Однако то, что он говорил, было правдой. У него больше не оставалось и ломанного гроша. Он позвонил бы Мэнни, но он не хотел делать это при них, так как Мэнни любил торговаться, как торговец коврами, и подтрунивать над ним.
– Это несправедливо, что я даю тебе взаймы на расходы с твоими котятками больше, чем я сам трачу на своих шлюх, – ссылался от на такую отговорку.
В такие мгновения Билли забывал о самолюбии, потому что в итоге Мэнни всегда давал ему то, что он просил. Как все "сами себя сделавшие" люди, Мэнни любил окружать себя престижными фигурами, особенно когда он мог в то же время помыкать ими, как это было с Билли. Еще больше самоутвердиться, лишний раз доказать себе, что лишь деньги делают тебя неуязвимым, все это удваивало его удовольствие.
Билли постарался сдержать дрожь ярости. На самом деле он был потерянным человеком. Его тревога была совсем не такой, как у Гордона, который боялся слов. Словотворчество же Билли было его единственным лекарством от одиночества. Когда он оставался накоротке со своими котятками, его охватывала такая же паника, которую испытывал наркоман, лишенный кокаина.
Он в свою очередь попытался блефовать:
– Брось разглагольствовать! – сказал он Белькиру. – Как только я получу чек от своего издателя, вы тотчас же примчитесь, неотвязные, как пиявки.
Белькир презрительно посмотрел на него.
– Ты попадешь пальцем в небо, мой милый, если думаешь, что я вернусь к тебе. Мне только стоит появиться "В облаках", чтобы грести лопатой таких жалких людишек, как ты!
– У тебя будет слишком много конкурентов!
– С моими физическими данными мне нечего бояться!
Билли повернулся к Эрику:
– А ты? Ты тоже рассчитываешь найти там деньги на карманные расходы? Даже с такой смазливой рожей ты не соберешь и четвертой части того, что я тебе даю. К тому же, ты должен будешь работать сверхурочно!
– Не расстраивайся из-за меня, – ответил Эрик с лукаво-самодовольным видом. – Я занимаюсь делами... Мне есть чем оплатить такую кошечку, как Белькир, и для меня одного.
Он сказал это, подражая Билли. У него был талант подражателя, он в совершенстве имитировал голоса и акценты. Нет сомнения, что с такими талантами он сделает карьеру в кино.
Билли хотелось плакать. Он становился смешным и знал, это. Он ревновал! Как он мог пасть так низко? Это были настоящие кровопийцы, более гнусные, чем сутенеры. Но он в них нуждался больше, чем они в нем. При наличии денег можно легко заменить эту шваль. Однако Белькир был действительно слишком красив, чтобы ему могла найтись замена:
– Завтра... Я дам тебе денег завтра.
Однако Билли увидел перед собой лишь злобное лицо:
– Ты старый подонок! Посмотри на себя в зеркало! Ты мне надоел!
Билли криво ухмыльнулся: "Эрик будет, возможно, более разумным, чем этот женоподобный истерик", – подумал он.
– Завтра... У каждого из вас будет по тысяче франков...
Эрик потянулся и зевнул с полнейшим равнодушием.
Внезапно Билли почувствовал, что задыхается, охваченный отвращением к самому себе, гораздо более сильным, чем то, которое он мог бы внушить им.
Он заметил, что бранится своим тонким голосом, осыпая их ругательствами, как ломовой извозчик. Затем, срывая голос, он закричал, чтобы они убирались прочь с его глаз. Что они и поспешили сделать, с беззаботным и шаловливым видом детей, только что сыгравших хорошую шутку.
Не прошло и получаса, как в его дверь позвонили. Билли никого не ждал. Неужели они так быстро вернулись? Он забыл свой стыд, свое отвращение и боль, и бросился открывать, отплясывая джигу. Он все забыл.
– Мсье Мэнни приглашен банкет. Торковая фланко-американская палада. Вы едите один?[8]
Кунг, вьетнамский слуга Мэнни, пришел сказать ему, что обед подан. Однако Гордон не был голоден.
Вдруг он схватил пиджак и берет и промчался мимо Кунга. Кунг услышал, как он хлопнул дверью и, не став ждать лифта, поспешил вниз по лестнице.
Кунг слегка покачал головой, с ироничным осуждением. Ничто в мире, на его взгляд, не могло оправдать такой поспешности, особенно когда желудок пуст.
* * *
Своей длинной нескладной фигуркой, наклоненной вперед, с угловатым лицом борзой, рассекающей воздух, Гордон больше, чем когда-нибудь походил на то, чем он был: человеком, не стоящим на земле.Парень в джинсах окликнул своего товарища. Тот тронулся с места в то время, как парень вскочил на заднее сиденье машины.
Когда он заметил, что они ехали за ним, Гордон замедлил шаг и не спеша направился к проходу Дофэн.
Он останавливался на каждом углу улицы, вынуждая машину тормозить, чтобы подождать его. Прежде чем снова трогаться с места, он бросал на сидящих в ней людей полный ненависти взгляд.
Он прошел мимо метро. Вдруг, пройдя пятьдесят метров, он развернулся и бегом вернулся ко входу в метро, куда начал спускаться, перепрыгивая сразу через три ступеньки.
Он прошел мимо ошеломленного контролера, протянув ему несколько монет, большинство которых покатились по полу, и, не останавливаясь, проскользнул через автоматическую дверцу, которая начинала уже закрываться.
Он сел в вагон, победно вздохнув.
Гордон испытал все: улицы, большой магазин, еще раз метро и коридоры пересадок. Напрасно. Если он бежал, как борзая, то его молодой преследователь устремлялся вперед, как баран, опустив голову, на одном дыхании, не испорченном алкоголем и табаком.
Он находился на Ля Мотт-Пике-Гренель, когда вдруг вспомнил о клубе, куда Мэнни приводил его однажды: Текин Клаб. Там сзади была дверь, о которой знали только завсегдатаи. Гордон решил разыграть еще одну карту, последнюю, сказал он себе. Клуб был близко, рядом со станцией метро Дюрок.
Он направился туда беспечной походкой прогуливающегося человека.
Приветливая японочка встретила его в костюме гейши. За ней возвышался огромный Будда, как воплощение мускульного совершенства, которое предлагалось достичь в этом месте.
– Гимнастика и японская ванна?
– Нет, только ванна, – ответил Гордон, поспешно увлекая ее вместе с собой, чтобы она показала ему дорогу. Он уже слышал шаги за спиной.
Она провела его через лабиринт гротов, украшенных в неопределенном восточном стиле, который скорее напоминал ему станции метро, в котором он только что был. Дальше шли толстые колонны, поддерживающие потолок с выпуклыми бугорками, а на стенах так называемые японские купальщицы сладострастно изгибали тела.
Она оставила его в удобной кабинке, куда доносились приглушенные звуки музыки Но[9]. Висящее на стене объявление предлагало ему полностью раздеться, чтобы принять «ванну почета», а затем предписывало погрузиться в «бассейн слез», чтобы получить очищение.
Он не обратил внимания на такие разумные рекомендации и вышел через дверь напротив. Никого. Дверь выходила в коридор, который, увы, заканчивался тупиком. Он вернулся назад и открыл первую дверь.
Перед ним лежал какой-то толстобрюхий, совершенно голый человек. Женщина в очень узком купальном костюме, с великолепно развитым, но бесполым телом, растирала его, одновременно потчуя ритуальными дольками лимона.
Мужчина, увидев Гордона, приподнялся и вытаращил глаза. Затем он снова рухнул на диван, прикрываясь руками, как испуганная девушка, захваченная врасплох в своей ванной.
Женщина, ничуть не удивившись, посмотрела на него с невозмутимой строгостью, и сказала машинально, но категорично:
– Подождите, когда вас позовут.
Гордон на цыпочках пошел к противоположной двери.
– Извините меня, я заблудился... Я ищу выход, – пробормотал он, прежде чем осторожно закрыть за собой дверь.
Женщина хотела уже продолжить свою работу, когда в кабину ворвался новый персонаж, чуть не выломавший дверь.
Но на этот раз она рассердилась, и в то время, как толстяк поворачивался к стене, она отступила к противоположной двери, загораживая путь этому бесцеремонному пришельцу.
– Во что вы играете? В жандармов и воров?
– Полиция! – закричал он, жестом приказывая ей освободить выход. Джинсы и цветастая рубашка делали его еще более молодым, чем он был на самом деле.
– Докажите это! – потребовала она с хладнокровием, привезенным непосредственно с Фудзиямы.
Полицейский ударил себя по лбу. Он оставил удостоверение в куртке, в машине.
– Я так и думала, – сказала она ледяным тоном. – Вы будете объясняться с директором.
– Дайте мне пройти! – воскликнул он отчаянно, решительно бросаясь к ней, чтобы оттолкнуть в сторону.
Он взлетел вверх и растянулся на ковре.
Осыпая эту мужеподобную бабу самыми злобными ругательствами из наречий жителей Ниццы, он пообещал себе завтра же взять первый урок карате.
* * *
Гордон устремился к бульвару Монпарнас. Как раз на углу находилась стоянка такси. Он обернулся и посмотрел на улицу. Никаких полицейских на горизонте. Однако он еще не хотел праздновать победу.– Улица Ранелаг, – сказал он шоферу первого же такси, куда вскочил, с трудом переводя дыхание.
* * *
Билли не мог опомниться:– Не позже, чем позавчера, я дал каждому из вас по тысяче франков!
– Ну и что! – заорал Белькир, оскорбленно пожимая плечами, как знаменитая кокотка, считающая дурным тоном разговоры о деньгах, за исключением того, когда их ей дают.
У него были вьющиеся каштановые волосы, но в этот вечер на нем был светлый парик, довольно короткий, но пышный. При взгляде на него никогда не возникало ощущения, что имеешь дело с гомосексуалистом. Это была, несомненно, женщина с нежным лицом и большими томными глазами одалиски, которую природа по ошибке снабдила мужскими гениталиями.
– У меня даже не хватило денег на покупку костюма, а он был необходим, чтобы увидеться с директором по распределению ролей компании Юнайтед. Эрик вынужден был одолжить мне недостающую сумму.
– Ах, какой добренький! – воскликнул Билли. – Он дает тебе в долг мои деньги! Тебе остается лишь занять у него еще, потому что у меня нет больше ни одного су!
– Как ты можешь быть таким скупым! И к тому же лжецом! Я не понимаю, почему должен терять с тобой время!
На этот раз Белькир сморщил нос, как это делали раньше красавицы в корсетах, требуя нюхательную соль перед тем, как упасть в обморок.
Эрик ничего не говорил. Развалившись в кресле, удобно поставив ноги на пуфик, он со слащавой улыбкой наслаждался этой сценой.
Билли был уверен, что они блефовали, как делали это уже столько раз. Однако то, что он говорил, было правдой. У него больше не оставалось и ломанного гроша. Он позвонил бы Мэнни, но он не хотел делать это при них, так как Мэнни любил торговаться, как торговец коврами, и подтрунивать над ним.
– Это несправедливо, что я даю тебе взаймы на расходы с твоими котятками больше, чем я сам трачу на своих шлюх, – ссылался от на такую отговорку.
В такие мгновения Билли забывал о самолюбии, потому что в итоге Мэнни всегда давал ему то, что он просил. Как все "сами себя сделавшие" люди, Мэнни любил окружать себя престижными фигурами, особенно когда он мог в то же время помыкать ими, как это было с Билли. Еще больше самоутвердиться, лишний раз доказать себе, что лишь деньги делают тебя неуязвимым, все это удваивало его удовольствие.
Билли постарался сдержать дрожь ярости. На самом деле он был потерянным человеком. Его тревога была совсем не такой, как у Гордона, который боялся слов. Словотворчество же Билли было его единственным лекарством от одиночества. Когда он оставался накоротке со своими котятками, его охватывала такая же паника, которую испытывал наркоман, лишенный кокаина.
Он в свою очередь попытался блефовать:
– Брось разглагольствовать! – сказал он Белькиру. – Как только я получу чек от своего издателя, вы тотчас же примчитесь, неотвязные, как пиявки.
Белькир презрительно посмотрел на него.
– Ты попадешь пальцем в небо, мой милый, если думаешь, что я вернусь к тебе. Мне только стоит появиться "В облаках", чтобы грести лопатой таких жалких людишек, как ты!
– У тебя будет слишком много конкурентов!
– С моими физическими данными мне нечего бояться!
Билли повернулся к Эрику:
– А ты? Ты тоже рассчитываешь найти там деньги на карманные расходы? Даже с такой смазливой рожей ты не соберешь и четвертой части того, что я тебе даю. К тому же, ты должен будешь работать сверхурочно!
– Не расстраивайся из-за меня, – ответил Эрик с лукаво-самодовольным видом. – Я занимаюсь делами... Мне есть чем оплатить такую кошечку, как Белькир, и для меня одного.
Он сказал это, подражая Билли. У него был талант подражателя, он в совершенстве имитировал голоса и акценты. Нет сомнения, что с такими талантами он сделает карьеру в кино.
Билли хотелось плакать. Он становился смешным и знал, это. Он ревновал! Как он мог пасть так низко? Это были настоящие кровопийцы, более гнусные, чем сутенеры. Но он в них нуждался больше, чем они в нем. При наличии денег можно легко заменить эту шваль. Однако Белькир был действительно слишком красив, чтобы ему могла найтись замена:
– Завтра... Я дам тебе денег завтра.
Однако Билли увидел перед собой лишь злобное лицо:
– Ты старый подонок! Посмотри на себя в зеркало! Ты мне надоел!
Билли криво ухмыльнулся: "Эрик будет, возможно, более разумным, чем этот женоподобный истерик", – подумал он.
– Завтра... У каждого из вас будет по тысяче франков...
Эрик потянулся и зевнул с полнейшим равнодушием.
Внезапно Билли почувствовал, что задыхается, охваченный отвращением к самому себе, гораздо более сильным, чем то, которое он мог бы внушить им.
Он заметил, что бранится своим тонким голосом, осыпая их ругательствами, как ломовой извозчик. Затем, срывая голос, он закричал, чтобы они убирались прочь с его глаз. Что они и поспешили сделать, с беззаботным и шаловливым видом детей, только что сыгравших хорошую шутку.
Не прошло и получаса, как в его дверь позвонили. Билли никого не ждал. Неужели они так быстро вернулись? Он забыл свой стыд, свое отвращение и боль, и бросился открывать, отплясывая джигу. Он все забыл.