Русый Игорь. Время надежд (Книга 1)

   - Так точно, - удивленно и как-то испуганно взглянув на подполковника, ответил тот. - Быструхин.
   - Подождите меня.
   - Товарищи, сделаем перекур минут на десять, - предложил секретарь горкома и, виновато улыбнувшись, руками потер щеки.
   - Целые сутки заседали. Много беженцев. И всех надо покормить, отправить дальше в тыл. Да еще формируем рабочие отряды и тихонько готовимся к эвакуации. Береженого, как говорится, бог бережет. Час назад сообщили - у Вязьмы глубокий прорыв танков...
   Как думаете, пустят их сюда?
   - Трудно ответить, - проговорил Невзоров. - А как вы думаете использовать рабочие отряды? Хотите бросить необученных людей против танков?
   Вскинув брови, тот посмотрел на Невзорова, затем усмехнулся:
   - Это же русские люди, подполковник. Ну ладно, звоните в Москву.
   Невзоров по телефону вызвал Москву и доложил маршалу о том, что интересующие его "канавки" здесь не готовы.
   - А кто есть поблизости? - спросил Шапошников.
   Невзоров так же иносказательно пояснил, что хочет заехать в дивизию ополчения.
   - Да, да, - ответил маршал. - Потом расскажете.
   Невзоров положил трубку.
   - Я хоть и невоенный, - засмеялся секретарь горкома, - но понял, что рвами интересуетесь. Вот, значит, какое дело. И мы это дело упустили. Я ведь на партийной работе только месяц. До этого слесарем был. - Он подошел к двери, приоткрыл ее и позвал: - Лейтенант, зайди-ка.
   Быструхин вошел, тиская руками фуражку.
   - Жаль, Быструхин, что ты не здесь на учете. Вкатили бы тебе...
   - За что? - удивленно спросил лейтенант.
   - За то, что мямля! Понимаешь ведь, какое дело у тебя?
   - Я говорил...
   - Говорил: "позвольте", "извините". А тут кулаком бить надо. Если тебе доверено, ты и в ответе... Ладно! Сейчас на бюро вопрос обсудим. Людей пришлю.
   Что еще?
   - Взрывчатку. Женщинам трудно копать глину.
   - Да нет у меня взрывчатки! Хоть режь! Ну, килограммов тридцать дам, а больше нет.
   - Так вы хотите взрывать? - спросил Невзоров.
   - Если бы, - вздохнул Быструхин. - Да нечем.
   Между рвами проходы остаются, их бы заминировать хорошо.
   - Вы уж постарайтесь, - мягко сказал Невзоров.
   - Да, да, - обрадованно произнес лейтенант. - Спасибо.
   "Действительно, мямля, - думал Невзоров. - Ждал разноса, а я с ним вежливо говорю. За это, что ли, мне "спасибо"? Ну и командир".
   - Идите, лейтенант, - строго проговорил он.
   - Да-а, - тиская ладонями щеки, вздохнул секретарь горкома. - Значит, к Москве рвутся. А дивизия ополчения, которую вы упомянули, стоит неподалеку, в лесу. Мы их картошкой снабжаем...
   III
   На поляне, среди редколесья, ополченцы кидали деревянные гранаты в уродливый макет сложенного из бревен танка, яростно кололи штыками соломенные чучела.
   - Отбой... Коли! - выкрикивал худощавый сержант, у которого черной повязкой был закрыт один глаз. - Веселей коли. Штык веселых любит. Оп!.. Думай, что не болван это соломенный, а живой предмет.
   У него мечта есть - заколоть тебя.
   И недавние учителя, музыканты, инженеры в солдатских шинелях, с потными от напряжения лицами старались отбить его длинную палку, которую нацеливал он им в грудь.
   А лес будто замер, играя красками осени. Невзоров приостановился у березы. После душных кабинетов особенно остро ощущалась живительная, бодрящая красота леса. Ему вспомнилось, что когда-то месяц октябрь славяне называли "ревун" или "зарев". И называли оттого, видно, что в эту пору, будто охмелевшие, завороженные красками леса, громко трубили олени, ревели сохатые. Давно люди истребили хозяев тенистых боров, повырубили чащи леса... Человек редко думал о том, как оскудевает мир, где он живет. Всегда человек приравнивал ценность добытого к трудностям, с которыми это достанется, а то, что легко взять, не умеет ценить.
   Эти мысли как-то непроизвольно связывались у Невзорова с его личной жизнью.
   "Да; - усмехнулся он, - мы обо всем научились рассуждать и повторяем ошибки..."
   К чучелу теперь бежал подросток в сползающей на лоб каске и длинной шинели. Винтовка тоже казалась слишком большой в его тонких руках.
   - Ну-ка, Светлова... Раз! - выкрикнул сержант. - Коли!
   "Это девушка, - понял Невзоров. - Значит, и Галицына тут".
   Штык скользнул по бруску, едва не задев отскочившего сержанта.
   - Ну, ягодки-маслинки. Куда целишь? - возмутился он. - Я тебе чучело?
   - Не-ет, - проговорила она.
   - Эх, вояка! Мухи ж смеяться будут. Хотя медиципа и не полагается штыком орудовать, а уметь надо.
   Заметив идущего подполковника, он крикнул:
   - Смирно! - И бегом двинулся к Невзорову. - Взвод изучает приемы рукопашного боя, - отрапортовал он. - Командир взвода сержант Захаркин.
   Лицо у него было покрыто синими точками въевшегося под кожу пороха. Через бровь от закрытого повязкой глаза тянулся рваный шрам.
   - Я ищу Галицыну, - сказал Невзоров.
   - Есть. Доставить сюда?
   - Зачем же? Где она?
   - Отбывает наряд. Будете допрашивать? - единственный глаз сержанта понимающе округлился. - И верно. Чего церемониться!
   - Так, так... - скрыв удивление, пробормотал Невзоров. - Как ее найти?
   - Я доведу вас.
   - Пожалуйста, - разрешил Невзоров.
   - Так никакого порядка не будет, - говорил сержант, шагая рядом. - Этак всякий захочет командиров по щекам лупить. У нас в роте их пять штук, этих женского пола. Ну, две от медицины, еще ладно. А на кой остальные? Сперва были недовольны, что шинелек по размерам нет. А где взять? Потом ботинки с обмотками не годятся. Ну, ротный, конечно, выразился. Нормально выразился, без других заковырок. Что здесь мсды разводить? А она его - хлоп...
   - Галицына?
   - Кто ж... А он фронтовик с первого дня. Здесь кухня в овраге.
   - Хорошо, - сказал Невзоров. - Я тут сам найду.
   Продолжайте занятия.
   Он спустился в лесную падь. Кухня стояла у родничка. Возле кухни, присев на ящик, Маша Галицына чистила ножом свеклу. Шинель с засученными рукавами, громадные порыжелые сапоги делали ее неузнаваемой. Особенно поразило Невзорова то, что не было знакомой копны волос и под сдвинутой к виску пилоткой торчали короткие вихры.
   - Боец Галицына! - строго проговорил он.
   - Что?
   Вскинув голову, она растерянно заморгала ресницами, точно еще не узнавая его.
   - Надо говорить: "есть", - улыбнулся он.
   - Ой, Костя! А я теперь... Вы меня разыскали?
   - И даже не пришлось объехать мир. Что вы натворили?
   Бросив свеклу и воткнув нож в землю, она протянула ему обе руки, опустив книзу грязные ладони, чтобы он мог пожать запястья.
   - Ах, это? - сморщив нос, Марго привычным жестом тронула обрезанные косы. - Вырастут.
   - Не это, а с командиром роты? Меня уже за прокурора сочли.
   - Да? Ну и пусть, - в голосе ее теперь звучало детское упрямство. Пусть судят, а я не извинюсь. Ой, Костя, до чего я рада! Тогда я звонила, звонила. Я стала ужасная? Да? Очень подурнела?
   - Характер, во всяком случае, не изменился, - проговорил Невзоров, еще держа за кисть ее левую руку.
   Она горестно вздохнула, одновременно улыбаясь, как бы показывая, что ей-то свой характер нравится, а другим, разумеется, нелегко.
   - Все меня ругают. И Ленка и Наташка, - высвободив руку из его пальцев, сказала она.
   - Они тоже здесь?
   - Ну да. Мы вместе. И знаете, кто у нас повар?
   Тот официант из ресторана. Он за картошкой уехал.
   - А кто ваш ротный? - спросил Невзоров.
   - Лейтенант. У него всегда нос шелушится. Если бы только ругался, наверное, я бы стерпела, но еще говорил, что мы струсим и лучше поехать в Алма-Ату.
   Увидим, кто больше струсит!
   - Люди не ангелы, - улыбнулся Невзоров, давая понять, что и к ней также относится это. - Я договорюсь в штабе, чтобы откомандировали.
   - Меня? - она пристально, с удивлением взглянула на него. - Зачем?
   - Но к чему осложнять все? Здесь армия, и командир есть командир.
   - И выйдет, что я испугалась? Да?
   - Есть же здравый смысл.
   - А у нас есть Полина, - вдруг рассмеялась она - Военфельдшер. И строгая до жути. Ее все боятся, даже лейтенант. Она говорит, что друг не тот, кто хлеб медом намажет, а кто правду скажет.
   "Она совсем еще ребенок, - подумал Невзоров. - И все кажется ей легким, как забавная игра..."
   Эта детская наивная беззащитность ее перед сложными обстоятельствами вызвала у него какой-то прилив нежности, ему хотелось опять взять ее маленькие руки, запачканные красным соком, поцеловать нежноматовую шею с голубой жилкой, вздрагивающей у грубого воротника солдатской шинели.
   - Ой, что сейчас будет, - тихо сказала она, глядя поверх его плеча, лейтенант идет.
   Невзоров обернулся. Хватаясь руками за ветки, припадая на левую ногу, по тропиночке спускался молодой приземистый лейтенант в распахнутой телогрейке и фуражке. Лицо его с мальчишеским пушком на щеках, с облупленным круглым носом выражало негодование.
   - Да... свирепая личность, - усмехнулся Невзоров.
   Он встал и пошел навстречу. Шагов за пять лейтенант фасонным жестом, вскинув кулак, лишь у самой головы распрямил пальцы.
   - Лейтенант Еськин. Не понимаю, зачем буза эта?
   Сам обойдусь без прокурора.
   - Вы уверены, что я прокурор?
   - Ну следователь. А мне командовать ротой. Ни о каком чепе я не докладывал.
   Его белесые глаза смотрели на подполковника с неприязненной выжидательностью. И похож он был на смешного рассерженного щенка, которому отдавили лапу. Как бы невзначай, он шире распахнул телогрейку, показывая висевшую на груди медаль "За боевые заслуги".
   - Ошибаетесь, лейтенант, я не следователь.
   - А кто же?
   - У меня разрешение командира полка встретиться с бойцом Галицыной. Мы старые знакомые.
   - Ешь ты корень, - лейтенант указательным пальцем сдвинул фуражку на затылок. - А мне докладывают, что прокурор явился На кой черт? Да еще когда руки мягкие, у судейских...
   - Руки? - переспросил Невзоров.
   - Ну да. Отец учил: хочешь понять человека, не только в глаза смотри, а на руки еще. Когда руки мягкие, то душа бывает черствой.
   Теперь от его настороженности не осталось и следа.
   Он, видимо, хотел быстрее разъяснить, почему спервп так враждебно настроился, и в голосе звучала доверительность.
   - Понимаешь, лейтенант, - сказал Невзоров, обращаясь уже на "ты". - Для меня эта девушка много значит. Ну, что тебе объяснять? Будем считать: все уладилось.
   - Да что? - кивнул тот. - И мне, которые с характером, нравятся. Заменю ее сейчас.
   - Времени, лейтенант мало, - сказал Невзоров. - Вот беда.
   - Так час хоть погуляйте.
   Как все добрые по натуре люди, испытав неприязнь или озлобление и поняв, что это было напрасным, oн торопился сказать или сделать хорошее, приятное, чувствуя уже себя виноватым.
   - И десяти минут нет, - вздохнул Невзоров. - Гдэ медаль заработал?
   - Давно... Под Клеванью.
   Невзоров припомнил, как еще в начале войны у границы под станцией Клевань механизированный корпус генерала Рокоссовского стремительными атаками отбросил танковые дивизии Клейста, и затем генерала вызвали в Ставку, назначили командующим армией.
   - У Рокоссовского были?
   - Да нет. Я из пограничников, - Еськин опять фгсонно поднял кулак и, у виска распрямив ладонь, чуть скосил глаза на Марго, как бы выказывая мужскую солидарность и понимание того, сколь мало интересуют красивого подполковника его боевые заслуги.
   IV
   В черной безмолвной пустоте Андрей стал различать Щебет птиц, шорох листьев. Мир как бы опять входил в него своими неумолкаемыми звуками. И тут же он испытал боль. Эта боль, неожиданная, резкая, принесла мысль: "Я жив". Он раскрыл глаза. Над ним склонились колючие ветви терновника, а сбоку, как из туман?, выплывало лицо Ольги.
   - Очнулся! - радостно прошептала она.
   - Где мы? - спросил Андрей.
   - Здесь овраг... кусты...
   - Где Лютиков... матрос?
   - Здесь. Ушли воду искать.
   - Я был ранен?
   - Взорвался танк.
   - Танк? Да, я помню. Меня оглушило?
   - Контузило, и еще осколок плечо задел.
   - Сильно?
   - Много крови вышло, а так ничего.
   Она коснулась пальцами его щеки. Пальцы были горячие, дрожащие.
   - Очень больно?
   - Не очень, - сказал Андрей, - только холодно.
   А немцы где?
   - Мы далеко ушли. Скоро вечер.
   - Надо мне сесть.
   - Не надо!
   Она снова коснулась пальцами его щеки. И в этом прикосновении он чувствовал какую-то затаенную, робкую ласку.
   - Морщинка, - тихо добавила она. - А раньше не было.
   - Вот... хотел сказать вам... тебе... Хорошо, что мы...
   - Я знаю...
   - Что?
   - Еще тогда в лесу... не знала, что это. Отчего?
   Мне уже ничего не было страшно. А потом было страшно за тебя. Ну вот.
   Глаза ее приблизились, стали такими же огромными, как ненастное черное небо, а шепот, будто мягким теплом, обволакивал его, снимая боль в плече.
   - У тебя глаза хорошие, - сказал Андрей.
   - Ну, - проговорила Ольга, - это от бабки. Ее считали у нас в деревне колдуньей. Ты не смейся.
   - Я не буду смеяться, - ответил Андрей.
   - Теперь мы никогда не расстанемся. Правда?
   - Да, - прикрыл веки Андрей. - Ольга...
   - Я знаю! Ты молчи. А раньше кого-нибудь любил?
   - Мне казалось. В школе учились с ней. Но это совсем не так. Я еще ни одной девчонки не целовал.
   - И я... Не открывай глаза.
   Он почувствовал губами ее дыхание, затем и ее губы, обжигающие, сухие, горячие.
   - Я буду совсем твоя, - шептала она. - Совсем...
   Ну? А ты ничего не говори. Вот сама...
   Она чуть отодвинулась, взяла его руку и прижала к своей щеке.
   - У тебя правда ничего не болит?
   - Правда, - улыбнулся Андрей.
   - И голова?
   - Моей голове достается. Недавно табуреткой стукнули, а теперь еще. Я попробую встать, - косясь на замотанное бинтом плечо, сказал он.
   - Лежи. Идти сейчас нельзя, еще только вечер, - она посмотрела на него так, будто решая, сказать чтото или нет. - Помнишь, когда ждала у ручья? Тебя не было долго, и я стала купаться. А ты пришел и затем убежал.
   - А если бы не убежал?
   Она тихо засмеялась:
   - Ну?.. Я бы поколотила тебя. Вот, если, думаю, не уйдет, мокрой гимнастеркой колотить буду. - Смех ее оборвался, и глаза вдруг потухли. Столько умирают кругом, а мы о чем говорим?..
   Андрей молча притянул ее руку к своим губам.
   Ее узкая ладонь пахла йодом, землей, дымом. И он целовал осторожно, как святыню, трепетные, слабые пальцы, сначала один, потом второй, третий. Говорить сейчас он просто не мог, грубыми казались ему любые слова. И все чувства он вкладывал в эти движения губ.
   - Я всегда буду любить тебя, - шептала Ольга. - Всегда, всегда. И боюсь, что меня не хватит Понимаешь? Не хватит моих губ, рук... Моя любовь больше, чем я вся.
   Захрустели кусты.
   - Где они тут? - спросил голос матроса.
   - Дальше, - ответил ему Лютиков. - Не кричи ты!
   - Здесь... сюда идите, - позвала Ольга.
   - Вот и мы, - сказал матрос. - Как лейтенант?
   Увидев открытые глаза Андрея, он присел рядом.
   - Оклемался! Ну, лейтенант, живем. Воды хочешь?
   Лютиков радостно улыбнулся Андрею. Он держал каску с водой.
   - Мутноватая только. Из ямы набрали.
   - Я ж говорил, что лейтенант, как флагшток, будет, - вставил Копылов. А у тебя, сероглазка, отчего мокрые щеки?
   - Ну! Ты не подглядывай, - сказала Ольга.
   - Эге-е, - он весело мигнул Андрею. - И тяжел ты, лейтенант Я хребет изломал, пока нес.
   Андрей долго пил теплую, с болотным запахом воду, стукаясь зубами о металл каски.
   - И меня оглушило, - рассказывал ему Лютиков - Я глядь: башня летит. Около меня шмякнулась.
   - А я глядь: он брюхом землю драит, - прибавил матрос.
   - Что там наверху? - отдав ему каску, спросил Андрей.
   - По дороге машины катят Везде немцы.
   - Попробую встать.
   - Так я помогу.
   - Нет.. Сам!
   Правой рукой он взял автомат. При малейшем движении левой руки в плечо отдавало жгучей болью, но правой рукой он мог владеть. И, опираясь на автомат, медленно встал. Земля качалась, терновник уплывал вниз, словно его накрыло туманом.
   - Ничего... Еще могу. Будем прорываться.
   - Тебе, лейтенант, надо было на флот идти, - уважительно сказал Копылов, помогая ему сесть.
   - Лес далеко? - спросил Андрей.
   - Километров пять, - ответил матрос. - Недавно там стрельба шла. Застукали кого-то.
   Лютиков обнаружил в кармане два куска сахара и расколол их на части. Они грызли сахар, запивая по очереди водой из каски. Всем было понятно, что положение отчаянное; где теперь фронт, никто не знал, и думать об этом не хотелось.
   - Достал бы ты еще хлеба, - сказал матрос Лютикову, - и я всем отсемафорю, что в пехоте люди есть.
   - Может, бифштекс тебе, - хмыкнул Лютиков, - с луком и анчоусы? Ты ж фокусник Давай, сооруди.
   Матрос отпил несколько глотков и, держа еще каску, рассеянно взглянул на свои громадные ботинки, а затем на ноги Ольги:
   - Ножки у тебя, сероглазка, до чего маленькие.
   Я и не заметил раньше.
   Она подняла глаза на Андрея и улыбнулась ему.
   Лютиков деланно зевнул:
   - Вот я как-то видел ножки..
   - Где? - заинтересовался матрос.
   - У одной девчонки, с которой провел ночь...
   Матрос, отхлебывая из каски воду, поперхнулся.
   - И сама хороша?
   - Остального я не разглядел, - сказал Лютиков.
   - Силен, бродяга! - кося глаза на Ольгу, хохотнул матрос.
   - А ножки были, - продолжал Лютиков, - это да...
   И с розовыми ямочками под коленками. Она туфли сняла. Я даже глаза закрыл.
   - Эх, карась, - выдохнул матрос. - Что же ты?
   - И когда открыл глаза снова, - невозмутимо добавил Лютиков, - передо мной уже торчали здоровенные сапоги. Ехал я без билета под лавкой вагона.
   - А, черт, - досадливо уронил матрос.
   Ольга тихо засмеялась, прикрывая ладонью рот.
   - Ага, такой перманент, - вздохнул Лютиков.
   V
   Они двигались по ночам, от леса к лесу, вдоль узкой речушки Сула. Ночи стали холодные, туманные. Андрей шел медленно, быстро уставал. Иногда матрос и Лютиков, оставив его с Ольгой в лесу, пробирались на хутор. Но раздобыть хлеба или кринку молока удавалось не всегда, хутора бывали заняты немцами. И тогда целый день жевали горьковато-терпкие осенние лесные ягоды. Плечо Андрея распухло, даже шевельнуть рукой он не мог. Ольга собирала какие-то травы и прикладывала к ране. Хотя матрос и Лютиков подсмеивались над ней, она каждый раз шептала бабкины наговоры. И боль в плече Андрея, то ли от сока трав, то ли от прикосновения ее рук, стихала. Удивительными бывают руки женщины, если она любит. Ни глаза, ни ласковый шепот не выразят того, что способны выразить какой-то неслышной музыкой в обычных движениях ее руки.
   Этой ночью они шли без привалов Ольга поддерживала Андрея за ремень. Чернота леса, пронизанная коегде лунным блеском, дышала смолой, высыхающим мхом. На попадавшихся изредка березах распушенные ленты бересты висели будто длинные светло-желтые косы.
   - Не присядем, лейтенант? - спросил матрос.
   - Нет, - ответил Андрей - Скоро утро.
   - А я... это, - заговорил Лютиков. - Вы потихоньку идите, а я догоню.
   - Опять? - хмыкнул матрос.
   - Э-эх! - глянув на Ольгу, смущенно выдавил Лютиков и метнулся за кусты.
   - Вот баклан рыжий, - засмеялся матрос. - Облопался грибов. Давай поведу лейтенанта, сероглазка.
   - Я сама, - проговорила Ольга.
   - Измучилась ведь?
   Она лишь молча уложила здоровую руку Андрея на свое плечо.
   Лютиков догнал их через минуту. Откуда-то ветерок сносил запах разложения Этот запах все усиливался, будто им пропитались деревья. Они вышли на край леса. Впереди открылось поле, и дальше темнел бор Желтый лунный свет обволакивал какие-то бугорки.
   Неприятные, скрипуче-равномерные звуки плыли от клубившейся туманом низинки.
   - Что такое? - пробормотал матрос. - Взглянуть?
   - Давай, - кивнул Андрей.
   Он вернулся быстро.
   - Это наши... убитые, - губы его дергались. - А на повозке ведро качается.
   - Идем, - приказал Андрей.
   На покореженной гусеницами земле лежали трупы, в жнивье поблескивали стреляные гильзы, неразорвавшиеся гранаты, капли холодной росы. Щемящие звуки как бы витали над этим страшным полем, где люди растили хлеб, а тихими росными ночами слушали мелодичный шорох колосьев.
   - Двуколки санитарные там, - говорил Копылов. - И на мертвых бинты. Видно, раненые были. А не сдались, приняли бой.
   Ольга теснее прижалась боком к Андрею. Он видел ее профиль: глаза устремлены куда-то в темноту, рот стиснут, и уголки губ опущены.
   Когда перешли это поле, увидели деревню. Оттуда тянуло гарью. Пепел, как черная грязь, устилал землю вокруг обугленных стен хат Все тут казалось мертвым: не тявкнет собака, не шелохнется тень. Лишь в одном месте, у околицы, тлел крохотный, едва заметный огонек. То была мазанка, и за единственным оконцем горела лампада.
   - Все-таки есть живая душа, - проговорил Копылов. - Зайдем, лейтенант?
   - А как же, - торопливо зашептал Лютиков.
   - Хотя бы чистую тряпку на бинты попросим, - неуверенно сказала Ольга.
   Копылов тихонько постучал. Чья-то фигура встала у окна, заслонила лампадку.
   - Кто это? - спросил женский голос.
   - Свои, мамаша, русские, - вкрадчиво сказал Копылов. - Открой.
   - Да кого треба?
   - Открой, - послышался другой, старческий голос. - Чего там... Брать нечего. Все уж забрали.
   Скрипнула щеколда. Лютиков остался у двери, а Копылов, Андрей и Ольга зашли в мазанку. Старуха лежала на печи, виднелась только голова с растрепанными седыми волосами, отекшим лицом и впалым ртом.
   Вторая женщина, лет двадцати семи, крепкая, широкая в талии, с косинкой в глазах, уставилась на Ольгу.
   - Не бойтесь, - проговорил матрос.
   Старуха засипела, точно в ее утробе раздувались дырявые кузнечные мехи.
   - Чего бояться? Такого страха, как треть день было, и на том свете не видать Откуда ж идете?
   - Издалека, мамаша, - ответил Копылов.
   - Так что здесь было? - спросил Андрей, присев на лавку.
   - Вы-то убёгли, - затрясла головой старуха. - Тьфу!
   - Он раненый, - укоризненно сказала молодая женщина.
   - Пошто я знаю, какой он. Все убёгли. А ночами с леса идут. Хлеба им дай! Токо где взять? Марья, чего смолкча?
   Лишь теперь по неподвижным зрачкам старухи Анд - рей догадался, что она слепая.
   - Война тут была, - объяснила Марья. - Сперва немцы зашли, да их погнали Три дня назад сызнова биться начали Ох, гремело! Село попалили, а что убитых - это страсть. Немцы-то своих целый день на МРшинах кудась отвозили.
   - Где теперь фронт, не знаете? - спросил КОПЫЛОЕ - Да сказывают, за Ромнами.
   - Кто сказывал?
   - Из другого села полицаи заезжали, тех, что убитые, обирать.
   - На самогон все меняют, ироды, - просипела старуха.
   - А нет ли у вас чистой тряпицы на бинты? - спросила Ольга.
   - Где ж тут? - вздохнула женщина. - Что на нас, и все Рушника даже нет.
   Старуха повернула к Ольге незрячие глаза, клокотание в ее легких усилилось.
   - Марья, - сказала она. - Достань рубаху, что я на смерть приготовила.
   Та растерянно переступила босыми ногами.
   - Достань, говорю! - крикнула старуха - Чай бог меня и в этой рубахе возьмет, не обидится.
   - Спасибо вам, - тихо проговорила Ольга.
   - Гарбуз еще в чугуне остался, - добавила старуха. - Дай им. Слышу, голодные люди. Может, и Васеньку нашего где покормят...
   - Сын ваш?
   - Сын, - ответила старуха. - А ей муж. В солдатах он.
   Расспросив еще дорогу, они выбрались из мазанки.
   - Ну, старуха, - высказался Копылов. - По голосу определила, что мы давно не ели Вот свекровь! У такой сноха и без мужа не забалует.
   Рассвет застал их в молодом, низкорослом лесочке.
   Откуда-то наплывал туман. Было холодно, сыро. Но Андрей не чувствовал холода, испарина покрывала его тело, внутренний жар ломил кости. Он глотал ртом сырой туман, а земля, на которую сел, приятно освежала.
   Тоненькие деревца, освещенные зарей, перемежались черными, гнилыми пнями в седых наростах. Эта рощица поднялась на месте старого, вырубленного когдато леса и теперь звонко шумела желтой листвой.
   - Октябрь скоро... холодает, - говорил матрос, держа на коленях бескозырку с ломтями вареной тыквы. - Ну, давай расхватывай бабкин гарбуз. Еще бы сто граммов флотских к завтраку.
   Ольга торопливо разрывала на полосы белое полотно длинной старушечьей рубахи. Лютиков, начавший помогать ей, вдруг завертел головой, по-гусиному вытягивая шею.
   - Чего? - удивился Копылов.
   А Лютиков, жалобно промычав что-то нечленораздельное, только махнул рукой и кинулся в кусты.
   - Ты бы штаны в руках носил для скорости, - бросил ему вслед матрос. Во где перманент.
   Ольга прижала ладонь к щеке Андрея.
   - У тебя жар?
   Матрос, начавший есть кусок вареной тыквы, отложил его.
   - Погляжу, лейтенант, что кругом. Я за минуту Матрос ушел, и Ольга тихо засмеялась:
   - Он заметил, как я смотрю на тебя. А я загадала:
   если останемся вдвоем сейчас... значит, навсегда.
   VI
   Далекий гул нарушил тишину рассвета.
   - Фронт, лейтенант!
   - Да Где-то бой, - сказал Андрей.
   - Бьет артиллерия. С утра начали. Фронт, - хриплым от возбуждения голосом проговорил матрос. - Я же слышу. Километров десять отсюда. Доплыли, братишки!
   Пока Ольга делала перевязку, Андрей вслушивался в неровный гул, который то удалялся, то медленно нарастал. Артиллерийская канонада перекатывалась к югу. Теперь стало ясно, что идет бой на широком участке.
   - Наступают, ей-ей наступают, - говорил матрос - Еще вопрос, кто наступает, - отозвался Лютиков Его щеки под рыжей щетиной имели зеленовато-серый оттенок. Он то и дело вздыхал, поглядывая на куски тыквы в матросской бескозырке Где-то левее вдруг начали тарахтеть пулеметы, ударила пушка. Трескотня выстрелов стремительно приближалась, но не с востока, а с запада.
   - Ничего не понимаю, - сказал Андрей.
   - А что понимать, лейтенант? Сами себя колотить не будут.
   - Стратег еще нашелся, - произнес Лютиков - Открытие делает, Как же! На флоте умники такие...