Рясной Илья. Скованные намертво

   Одного из лучших киллеров Москвы врачи откачали. Чтобы представить пред очи следователей. Когда он пришел в себя, ему начали задавать неприятные вопросы. И Салоник поплыл. Некоторые стволы, изъятые на его квартире, проходили по конкретным убийствам.
   Саша Македонский взял на себя убийство Глобуса. Потом Бубона. Поплыл по Калине. Он отступал, припираемый доказательствами, постепенно становясь еще одним завсегдатаем газетных полос. Журналисты упрекали сотрудников уголовного розыска в том, что они вешают на него все нераскрытые преступления.
   На следственные эксперименты его водили в бронежилете, помня многочисленные приговоры преступного мира и обещание помощников Глобуса поквитаться. Он достаточно четко воспроизводил обстоятельства убийств, так что крепла окончательная уверенность — все это дела его рук. Он совершил все эти убийства.
   Из документов, допросов свидетелей вырисовывался образ в своем роде человека уникального. Родился Салоников в Кургане, отслужил в армии, пришел в милицию. Дисциплинированный, исполнительный, отлично подготовленный, смелый сотрудник — вот его характеристики тех лет. Не пил, не курил. Единственная слабость — женщины. На них и горел всегда. Развелся с одной женой, женился повторно. Поступил в высшую школу милиции, но там что-то не заладилось, ушел. Работал шофером. В восемьдесят четвертом был объявлен комсомольский набор в милицию, и Салоникова как честного и принципиального работягу направили туда. На этот раз попал Работать во вневедомственную охрану, на офицерскую должность. Работал отлично. И опять — сгорел на женщине. Подвозил на служебной машине знакомую продавщицу. Сначала с ней побаловался Салоников. Но когда того же захотелось напарнику, дама взбрыкнула. Разразился скандал. Салоникова снова поперли из милиции. Он устроился на кладбище копать могилы. Пошли легкие деньги. Но это длилось недолго. Через полгода всплыло на свет какое-то замшелое заявление о изнасиловании. Дело было тухлое, обстоятельства какие-то малопонятные, но отвесили Салоникову на полную катушку — дали восемь лет. И выпустили на свет монстра. После приговора он попросил разрешения попрощаться с женой, шагнул ей навстречу, сшиб с ног обоих охранников и выпрыгнул из окна.
   В бегах пробыл полгода. Взяли его в Тюмени. Он явился в кабинет косметолога — избавляться от особых примет. Заложила его тюменская братва. Кому нужен находящийся в бегах бывший мент? В милицию его — пускай разбираются со своим коллегой. И братаны просчитались очень сильно. Но поняли это поздно.
   Салоникова направили в Пермскую зону. Перспектив ему там не светило никаких. Статья — изнасилование, биография — бывший мент. Быть ему опущенным — и никаких гвоздей. Его и попытались опустить. Вся камера — десять человек. Он бился с ними, сжав в руке железный штырь. Оказался в больнице — но туда же отправил почти всех, кто наседал на него. Опущение отсрочили, но бывшему милиционеру воры вынесли смертный приговор, отложив его исполнение до лучших времен. Между тем он стал набирать очки у администрации — стал гнать план, его начали отмечать, поставили бригадиром. Потом просочились сведения, будто он готовит побег, от греха подальше его отправили в другую колонию. Он пришел туда с бумагой — склонен к побегу. Еще пришла информация о воровском приговоре ему. И когда однажды он не стал на поверку, никто не сомневался — его убили.
   Но его не убили. Он газосварочным аппаратом разрезал решетку и с километр прополз по канализационной трубе. Собаки отказались брать след из-за вони.
   Салоников вышел на оперативный простор. Чем занимался, что делал — сведения доходили обрывочные. Гулял он на всю катушку. Перво-наперво отправился в Тюмень, заявился на сходняк к местной крутизне, заявил, что они сдали его милиции, и потребовал возмещения ущерба в сто тысяч баксов. Обалдевшая от такой наглости братва потеряла дар речи. Сашу послали на три буквы. Он ушел. Но появился через некоторое время.
   — Двое ваших братанов вверх ногами в лесу висят, — заявил он — Морозец ныне. Замерзнут ведь до утра. Жалко. За сто тысяч скажу, где вы их найдете.
   Уголовники прозвонили своим старшим, получили ответ, что с Сашей связываться бесполезно, надо делать как говорит. Он получил свои сто тысяч долларов.
   Потом пошли годы скитаний. Прятался на блатхатах, ждал ареста. Завязался с крупными авторитетами, выполнял специфические задания.
   Из-за остервенения, с каким он валил авторитетов, появилась легенда: Салоников — агент КГБ. Даже прилепили ему якобы его сексотовскую кличку — Мухомор. Но прижилась другая кличка — Александр Македонский. Он прекрасно стрелял по-македонски, с двух рук.
   В ту ночь он находился на съемной хате, когда туда завалился его знакомый — самый серьезный авторитет Тюмени Причина и его помощники. Они сорвались с ресторана, где устроили поножовщину, им требовалось срочно уходить из города.
   — Давай ключи от твоей машины, — потребовал Причина. — Быстрее.
   — Куда тебе ключи? На ногах еле стоишь, — возразил Саша Македонский.
   И тогда вся попробовавшая в тот вечер человеческой крови стая набросилась на него. Избить, унизить, изувечить, уничтожить — они хотели этого. Завалил Саша их всех.
   И подался в стольный город Москву. Что делал — до конца не узнает никто. Его стараниями переселились в мир иной Глобус, Калина, Бубон.
   Говорили, что Салоников работал под солнцевскими, под курганскими, якобы считался их человеком. Это было не совсем так. Салоников работал только на себя. Он выполнял отдельные заказы. Менял одну квартиру за другой. Не зависел ни от кого. И являл собой пример, как одинокий волк способен держать в напряжении весь лес — огромное преступное воровское сообщество. На нем продолжали висеть приговоры воровских сходок, а он плевал на всех — ходил где хотел и валил кого хотел. И боялись его все как огня. И становилось понятно, что не такая уж и всесильная она, ее величество мафия, что жестокий и умный головорез может вить веревки из самых крутых ее представителей.
   На допросах Салоников держался отлично — уверенно, независимо, не сопливился, не вымаливал прощения, но и не хамил, не угрожал. Но когда с ним говорил Аверин, на миг расслабился, на лице появилась печать обреченности. С Авериным у него вообще установился какой-то близкий психологический контакт, сложились доверительные отношения, и оперативник не раз ловил себя на том, что жалеет киллера, пытается его если и не оправдать, то хотя бы понять.
   Салоников был ростом где-то сто шестьдесят пять, но очень плотный, крепкий, в прекрасной физической форме, на поддержание которой тратил немало времени и сил, даже находясь в следственном изоляторе.
   — А знаешь, я ведь хорошим ментом был, — грустно произнес Салоников. — И работа мне нравилась. Ни ворья, ни хулиганов не боялся. Один на задержания ходил. И начальству в рот не смотрел. Может, призвание это мое… Что теперь, все в прошлом.
   — Ты встал не на ту сторону, Саша.
   — Но ничего теперь не изменишь. И жалко, что те менты на мне. Не хотел этого, но так получилось — или они, или я.
   — А ведь знал, чем такая жизнь кончится.
   — А меня это не пугало. Жил я взаймы. Осудили меня не по совести. Не было на мне того изнасилования, мне терять нечего и врать резона нет. Пока в милиции работал, нажил себе врагов. Как споткнулся, накинулись. Ты думаешь, мне восемь лет дали? Нет. Мне смертную казнь тогда дали. Меня в колонию для обычных уголовников — что это значило? Мент да еще по такой статье в колонии восемь лет не проживет. И когда меня опустить пытались, я знал, что никому не позволю этого. И что скорее всего умру. Отбился чудом. И после этого мне уже все равно стало. Считай, я умер, а это время смерть просто подождала. Зато пожил красиво, — скривился Салоников кисло.
   — Красиво, — задумчиво произнес Аверин.
   — А, мне все равно конец. Что ваши судьи вышак дадут. Что в тюрьме ничего не светит — вон сколько авторитетов на мне.
   — Вспомни еще раз, как с Бубоном получилось.
   — Бубон лидером бауманцев был. Правил ими неважно. Авторитет его падал. Курганцы решили поставить на группировку своих ребят — братьев Черновых. Те приехали в Москву на переговоры. Мне поручили их сопровождать на стрелку с Бубоном… Эх, братья неплохие парни были, но провинция, не знали, что такое с московскими волками жить. Я на хате оставался, а они без меня на улицу поперли. Меня будто что-то дернуло. Почуял неладное. Выскочил на лестничную клетку. А тут автоматные очереди. Братья до первого этажа доехали, двери лифта раскрылись, их там встретили — свинца не жалели. Курганские решили Бубона за такие дела в распыл. Я взялся — дело чести. На корте его и завалили. Просчитал-то я как четко все.
   — Куда уж лучше.
   — Умею. Компьютер, — Салоников похлопал себя ладонью по лбу.
   — А Отари — не твоя работа? — спросил Аверин, зная, что минуты, когда человек приоткрывается, надо ловить. Иногда в такие моменты люди говорят то, чего не сказали бы никогда.
   — Отари? — улыбнулся Салоников. — Нет. Не моя. Мне того, что есть хватит. Не то что я боюсь — хуже уже не будет. Но мне чужой славы не надо.
   И Аверин поверил ему. Почерк убийцы Квадраташвили чем-то напоминал почерк Салоникова, но Аверину казалось, что там действовал профессионал гораздо более высокого уровня.
   Между тем дело по убийству Отари Квадраташвили, которое продлевалось несколько раз, наконец приостановили за нерозыском лица, совершившего преступление. Казалось, все следственные возможности для установления истины исчерпаны, отработано гигантское количество материала, выявлено и задержано несколько преступных групп. Старший важняк Мос-горпрокуратуры Нина Николаевна Камышова копала глубоко, но, как обычно, все начало буксовать там, где дело касалось больших денег. По поводу предоставления Отари льгот, откуда дул ветер и кто к этому причастен — так и не удалось получить более-менее вразумительных ответов.
   Оперативная работа по раскрытию продолжалась, но шла тоже ни шатко ни валко. Время от времени возникала информация, заслуживавшая внимания, отрабатывалась и откидывалась. Было несколько явок с повинной. Но таковые случаются при расследовании любого крупного дела. Во-первых, пишут их те, кто хочет снискать геростратову славу, покрасоваться на полосах газет. Есть и душевнобольные, действительно уверенные, что совершили это. Но в массе своей признаются заключенные, которым надо из колонии, где они сидят, прокатиться в московский сизо. По убийству священника Меня выстроилась целая очередь желавших взять это богомерзкое преступление на себя. По Квадраташвили желающих оказалось поменьше, но Все равно встречались.
   У Аверина надежда, что дело сдвинется с мертвой точки, была очень мала. Но оно сдвинулось. Неожиданно сдвинулось, да так, что покатилось лавиной, сметая на своем пути причастных к нему людей.
   Аверин вышел из машины у метро «Каширская». Недалеко от выхода раскинулся небольшой, привычно грязный, с разбросанным бумажным мусором, картонными ящиками и овощными ошметками рынок.
   Он подошел к ларьку. У окошка сидела девушка лет восемнадцати, в углу, положив руки на похожий на арбуз живот, расположился тучный азербайджанец — наверняка хозяин ларька. В торговых точках кавказских лиц поуменьшилось — после рыночных погромов, после того как отношение к ним все холодеет, они предпочитают сажать за прилавок русских женщин. Это удобно во всех отношениях — получают те не очень большие деньги, зато в рабочие обязанности нередко входят интимные услуги как хозяевам, так и их многочисленной родне и знакомым. На проститутках по миру пойдешь, а тут своя подчиненная. Нередко наезжает милиция или торговая инспекция, а то и санэпидемстанция, изымают за нарушения продавщицами многочисленных правил торговли товар, и его стоимость автоматически ложится на виновную — вот такую молоденькую девушку. Все, отныне она раба хозяина. Долг ей не выплатить никогда.
   Аверин купил три банки пива, положил их в портфель. Поймал на себе хмурый взгляд азербайджанца.
   — Чего сказать хочешь? — осведомился оперативник.
   Азербайджанец пожал плечами и отвернулся.
   Аверин начал прохаживаться у метро. Без двух минут двенадцать. Назначено к двенадцати. Ледокол, как обычно, припозднится. Привычка.
   Но он подъехал вовремя. Остановилась тридцать первая «Волга». Леха сидел за рулем. Он кивнул Аверину, и тот уселся на переднее сиденье. Машина рванула вперед, разбрызгивая лужи.
   — Как дела, самбист? — спросил Леха Ледокол.
   — Отлично.
   — У меня данные, что или в этом, или в следующем месяце Калач собирается в Москву, наводить разбор с кем-то.
   — С кем?
   — А черт знает… Я могу его упустить. Помоги.
   — Пристрелить? — усмехнулся Аверин.
   — Нет, такие услуги не требуются.
   — Калач — любимый ученик Щербатого… Кровососы, а?
   Ни один мускул не дрогнул на лице Ледокола.
   — Леха, ведь вы вместе были при Щербатом. Что там произошло?
   — Как тебе сказать, — Ледокол прижал машину к тротуару и остановил. — Скажу так — нечто неописуемое… Тебе спокойнее не знать.
   — У меня нервы крепкие.
   — У меня тоже. Теперь крепкие… Ладно, все это в пользу бедных треп… — Ледокол задумался. — Есть одна наколка. Помнишь Отари?
   — Забудешь его.
   — Я могу тебе сдать посредника по убийству.
   — Что?
   — Аж задрожал весь, как гончая, зайца учуявшая, — усмехнулся Ледокол. — Ты сперва подумай, оно тебе надо?
   — Мне — надо.
   — В Лефортове сидит некий Сергей Викторович Шкляр. Прохиндей, каких свет не видывал. Прибрал в различных фирмах где-то с пол-лимона зеленого. В тюрьме ему не нравится. Сидеть он долго не намерен, думает, как бы избежать ответственности. Найдете с ним общий язык — он расколется. Если увидит, что это выгодно.
   — Исполнитель, заказчик?
   — Заказчик кто-то очень высокий… И исполнитель тоже не слабый. Кто — не знаю.
   — А ты уверен, что он посредник?
   — Самбист, что значит уверен. Я знаю — и точка.
   — Ну, спасибо, Ледокол.
   Аверин задумался. Все это походило на очередной пустопорожний треп. Но Ледокол прав — пока вся его информация била в точку.
   Прибыв на работу, Аверин доложил о раскладе Ремизову.
   — Источник заслуживает доверия? — осведомился тот.
   — Заслуживает.
   Ремизов задумался. Потом сказал:
   — Зайди через час, попытаюсь разузнать, что смогу. Через час он сообщил:
   — Сидит такой в Лефортове. Этот орел парил очень высоко.
   — Как высоко?
   — На самом верху, — Ремизов поднял глаза. — Личность занимательная… Вот что, бросай все дела. Бери Алексеева и Карпова — и занимайтесь. И чтобы ничего не вышло из этих стен.
   — Понял.
   Аверин с двумя оперативниками из его отдела принялись за исследование личности загадочного Шкляра. Между тем на концерте к Дню милиции Иосиф Кобзев неожиданно заявил — эта песня посвящается памяти ушедшего друга. Кто такой ушедший друг — все в зале понимали очень четко. И на следую-щий день по радио Кобзев сетовал, что Отари так и остался неотмщенным. Так и сказал — неотмщенным, и намекнул, что милиция работает из рук вон плохо.
   — Если бы она хорошо работала, ты бы в тюрьме давно сидел, — сказал старший опер Карпов, слушая эти откровения по радио в машине Аверина, когда они ехали по Москве.
   — Да ну их, — Аверин протянул руку и выключил радио.
   — Куда теперь?
   — В прокуратуру. Мне там обещали некоторые бумаги на Шкляра. Там его давно знают.
   За три дня получили более-менее полное представление, что собой представляет объект. Очередной феномен времени. Всем стали известны похождения генерала Димы Якубовского — непревзойденного проходимца, за несколько лет ставшего человеком, жизненно необходимым руководителям всех силовых структур, повязавшего их какими-то общими делами и делишками, в результате едва не назначенного в возрасте тридцати лет координатором всех российских правоохранительных органов, проворовавшись перед этим на всех предыдущих местах работы (последнее место — завхоз прокуратуры Москвы). Руководитель службы безопасности президента Коржаков, говорят, ознакомившись с досье Димы, просто-напросто отобрал у него пропуск в Кремль и приказал того на порог не пускать.
   Есть такое понятие — услуга. Будь ты хоть министр, хоть глава администрации, хоть какая шишка — все равно ты не всемогущ, а в некоторых вопросах вообще беспомощен, как ребенок. Притом в основном в вопросах, касающихся таких тонкостей, как обналичивание и переброска доставшихся по случаю денег, обустройство серьезных дел личного порядка. Купить недвижимость за границей, открыть валютный счет за рубежом, да еще на десятого человека и чтобы тебя не надули. Встретиться с представителями коммерческой структуры и организовать взаимовыгодное дельце. И ты понимаешь, что тебе просто необходимы конфиденциальные услуги. Вот тогда и появляется он — прохиндей, человек, который оказывает их. Он перед этим втерся в доверие к таким же шишкам, повязан с ними общими делишками, он надежен и не продаст. Но, помогая тебе, он сажает тебя на крючок. А в его ведерке плещется уже не один десяток таких выловленных в мутной воде крупных номенклатурных рыбешек. И на каком-то этапе получается, что этот человек незаменим. И он перестает довольствоваться малым, он требует большего. Мелкий жулик и отъявленный негодяй Дима Якубовский, друг и соучастник по уголовно наказуемым делишкам одного из столпов демократии Владимира Шумейкера, замахнулся на одну из ключевых должностей в системе безопасности России, притом должность была создана под него. Шкляр летал куда ниже, не имел пока возможность диктовать свои условия. Но тоже стал фигурой незаменимой.
   Молодой парень, он еще студентом начал вращаться в самых различных кругах, охватывая все большие пространства. Он слыл своим и среди криминальных лидеров, и в правительственных кругах. «Человек-услуга», потрясающего обаяния и верткости, живого ума, цепкий, он идеально научился пользоваться всеми прорехами в административной системе, как на флейте, играть на человеческих амбициях, жадности, себялюбии и вообще всех пороках. Когда закрутилось дело, у него изъяли массу удостоверений — начиная от сотрудника ФСК, ФАПСИ, МВД и кончая депутатскими. Ящики его стола ломились от дипломатических паспортов и прочих бумажек такого плана. Уровень людей, к которым он чуть ли не ногой открывал двери, поражал. Подвела его жадность и необязательность. Когда работаешь человеком-услугой, ты должен выполнять свои обязательства и не замахиваться на то, что тебе не принадлежит. Но такова уж природа этой категории людей. Как Дима Якубовский погорел на излишней роскоши и жажде легких денег, так и Шкляр очутился в долговой яме по тому же поводу. У него зашкалила самооценка, он решил, что может все, и нагрел достаточно влиятельные фигуры на большую сумму. И очутился в Лефортове, теперь хлебал баланду.
   Взяв в прокуратуре России некоторые материалы по делу Шкляра, Аверин вернулся в министерство и отправился к Ремизову. Пришла пора что-то решать.
   — Что полагаешь делать дальше? — спросил Ремизов.
   — Шкляр сейчас в состоянии, близком к депрессии, — сообщил Аверин. — Ему не нравится в тюрьме, а перспектива прожить так лет пять вообще приводит его в исступление. Если на него хорошенько надавить, он может поплыть.
   — А если нет?
   — А что кроме того? Отрабатывать его связи мы не имеем никакой возможности. Нас даже в прихожую к тем людям, с которыми он общался, не пустят.
   — Ладно, попробуем. Постараюсь добиться разрешения с ним переговорить.
   Следующим вечером Аверин и Ремизов находились в комнате для допросов следственного изолятора в Лефортове — еще недавно он принадлежал госбезопасности, здесь сидели самые знаменитые шпионы, самые крупные расхитители социалистической собственности, члены ГКЧП, и если что-то изменится в обществе, будут сидеть крупные деятели времен нынешних. И сегодня в нем содержались наиболее серьезные преступники, он выгодно отличался от других сизо, где переполнены камеры и люди спят в три смены. Это был «Хилтон» среди сизо, обитель комфорта и спокойствия.
   Шкляр по виду оказался типичным мошенником — симпатичный, лучащийся доброжелательностью, глаза умные, таким людям прямо-таки хочется сделать приятное, в том числе дать деньги взаймы.
   Ремизов с Авериным выстраивали разные планы беседы. Настроились на долгую работу. Доказательств против Шкляра никаких, так что оставалось давить на психику и запугивать. А это они умели. Решили — не уходить, пока не добьются своего, сколько бы на это ни потребовалось времени.
   — Здравствуйте, — поздоровался Шкляр.
   — Добрый день, — Ремизов кивнул на привинченную к полу табуретку. — Присаживайтесь.
   — Я не видел своего следователя уже три недели. С ним ничего не случилось?
   — Вроде нет, — усмехнулся Аверин.
   — Я думал, вы будете вести следствие. Это меня бы устроило.
   — Почему? — удивился Ремизов.
   — Мне сразу показалось, что вы люди, способные непредвзято и объективно оценить ситуацию. Я разбираюсь в людях.
   Шкляр говорил с такой подкупающей искренностью, что ему хотелось верить. Он начал использовать свой мошеннический инструментарий. Видимо, не слишком надеялся на успех, но привык использовать все возможности.
   — Я — начальник отделения Главного управления уголовного розыска. И нас не интересует ваше дело.
   — Странно. Какое отношение я имею к вашей системе? Никого не убил, ничего не украл.
   — Ну уж так и никого, — вдруг кинулся в прорыв Аверин.
   Он оценил ситуацию и решил не ходить вокруг да около, а врубить сразу в лоб. — Почему согласился Отари киллера найти?
   Шкляр выдержал удар достойно. Только на миг согнулся, как если бы на плечи наложили тонну груза. Но весом он овладел.
   — Какому Отари?
   — Отари Квадраташвили.
   — Ясно… — он задумался.
   — Слушай, — Аверин встал и нагнулся над Шкляром. — Мы тебе можем сделать жизнь не только трудной, но и короткой.
   — Что вы имеете в виду?
   — Светит тебе срок. Долго ты проживешь в колонии, если станет известно, что ты заказал убийцу крупнейшему авторитету?
   — Все верно, — кивнул Шкляр. — Проживу недолго. Что из этого вытекает?
   — Что надо с нами сотрудничать.
   — Верно. Но на каких условиях? В тюрьме мне не жить, как вы сказали. Значит, из тюрьмы мне не выйти. Какой вывод следует?
   — Ну?
   — Разговор состоится только в случае гарантии моего освобождения.
   — Мы не вправе дать такие гарантии, — подумав, сказал Ремизов.
   — Вот когда будете вправе, тогда и вернемся к этому разговору… Выгодная сделка. Я отдам вам и убийцу. И заказчика. Представлю доказательства. Но мне нужно выйти из этого вонючего тараканника.
   Сотрудники угрозыска переглянулись.
   — Ну что ж, надеюсь, мы еще продолжим этот разговор, — сказал Ремизов.
   Шкляра вывели из комнаты для допросов.
   В машине Аверин включил зажигание, потом выключил, обернулся к Ремизову.
   — Он не скажет ничего, если не получит гарантий. Решается вопрос о его жизни, и он понимает это прекрасно.
   — У нас же не Штаты, — сказал Ремизов. — По закону мы не можем гарантировать его освобождение в случае дачи показаний.
   Существует мировая практика — бандит, дающий показа-ия на преступную организацию или более крупного бандита, не карается лишением свободы. Но и в России что-то можно сделать. Пусть не совсем законно, но можно.
   — Я доложу руководству. Попробуем решить, — сказал Ремизов.
   — Если там высокие лица замешаны, — произнес Аверин. — Пока мы будем вести переговоры, Шкляр скончается от сердечного приступа. Или от ожирения.
   — Или от облысения… Посмотрим. Все равно другого пути нет…
   Следующим утром Ремизов доложил ситуацию руководству Главка. Потом информация ушла министру.
   Все затягивалось. Постепенно информация распространялась все шире и шире, все больше народу получали к ней доступ. Аверин сидел как на иголках. Ждал, когда позвонят и сообщат о безвременной кончине так и не допрошенного официально посредника. У него возникло ощущение, что он ступил на нетвердую почву. Вполне возможно, он и Ремизов забрели в зыбучие пески, которые засосут их.
   — Что-то ты с лица опал, — сказал вечером Егорыч, к которому Аверин заглянул в квартиру. — Из отпуска ведь недавно.
   — Опять нервотрепка.
   — А ты машинки собирай, — предложил Егорыч. — Успокаивает. Будем обмениваться. Вон, смотри, новое приобретение, — он показал на крохотную искусно исполненную модель.