Страница:
– Алло! Мама! Это я.
– Ну, здравствуй, – сухо приветствовала дочь Олимпиада Самсоновна.
– Здравствуй, мама! Это я!
– Слышу, что ты. Новости какие?
– Ох! Лучше бы не было никаких новостей, – печально вздохнула Карина Львовна.
– Если бы тебе ничего не было надо, ты бы не позвонила! Выкладывай!
– Что-то происходит с Эвелиной.
– Ах! Так я и думала! – в сердцах воскликнула бабушка. – Линочка здорова?
– Не могу сказать, я м-м, не совсем уверена.
– Ну, ты же у нас сама себе врач! Почему не можешь сказать?
– Мама! Ты что, издеваешься? – вспылила Карина Львовна. Ведь думала она, ничего из этого разговора хорошего не получится! В последний год мать жила отдельно, что не сделало её ни мягче, ни покладистее. Скорее наоборот, она стала обвинять дочь в том, что та сама себе и всем окружающим только портит жизнь.
Поэтому с Олимпиадой Самсоновной, иначе как на высоких тонах, стало невозможно разговаривать. Что бы ни случилось – во всём виновата дочь. Неужели весь мир сошёл с ума?
– Ты же к доктору только на аборты бегала! Сама ведь знаешь всю медицину, не так ли? Отвечай немедленно, что ты сделала с Линочкой?
– Я? Я сделала? Да ты бы только посмотрела на неё! Она стала меняться!
– Ну и что? Пора и ей повзрослеть! Не может же она всю свою жизнь оставаться ребёнком!
– Мама! Ты ведь педагог, скажи мне, почему Лина стала такой чёрствой?
– Это, в каком смысле?
– Она выбросила Феофана из своей комнаты! Понимаешь?! – истерически провизжала в трубку Карина Львовна.
– Как?! – поразилась бабушка, до неё дошёл смысл сказанного.
– А вот так! Заперлась в спальне и не желает разговаривать!
– А ну-ка, дай ей трубку!
– Лина! Лина! – Карина Львовна поднялась с кресла и подошла к двери, осторожно постучала. – Лина! Твоя бабушка хочет поговорить! Она зовёт тебя к телефону!
Тишина.
Карина Львовна приоткрыла дверь, дочь лежала на кровати одетая и как будто спала.
– Она спит. Понимаешь, мама? Она спит днём!!!
– А у неё нет никого? – неожиданно спросила бабушка.
– Ты на что это намекаешь? – опять вспылила Карина Львовна.
– Никогда нельзя быть уверенной в чём-то до конца. С тобой такие перемены случились в первый раз в четырнадцать лет, помнишь?
– Замолчи! Ты даже не знаешь, что ты сейчас сказала! Да как ты смеешь?!
– Перестань орать и ответь на вопрос! Есть у Лины кто или нет? – в голосе бабушки появились стальные нотки.
– Да, есть. Это Алик, приятный молодой человек.
– Какая перспектива?
– Он производит впечатление серьёзного человека.
– Тогда не о чём беспокоиться! Поговори с ней серьёзно и проблема разрешится. Всё станет на свои места.
– Хорошо тебе там сидеть и рассуждать! А она вовсе не желает общаться со мной!
– Перестань закатывать истерику! У тебя что, климакс?
Слово, глубоко запрятанное в подсознании Кариной Львовной, внезапно вырвалось на волю. Подобно вулкану, оно взбудоражило всю нервную систему, словно хлыстом, наотмашь, врезало по лицу. Карину Львовну бросило в жар, голова чуть не лопнула. Климакс!
Вот она – старость! Так коварно и незаметно подобралась. И это в самый ответственный момент! Карина Львовна обессилено уронила руки.
– Карина, Карина! Карина!!! – надрывалась упавшая на пол трубка.
Она сидела в оцепенении, пока сквозь пелену в сознании до неё не долетели короткие гудки. Тогда Карина Львовна подняла трубку и бросила её на аппарат. Пожалуй, впервые в жизни ей нестерпимо захотелось плакать. Карина Львовна содрогнулась, её плечи задрожали, она почти зарыдала. Вот только слёз не появилось.
Раскрылась дверь спальни, мимо прошла дочка, проследовала на кухню, вернулась с чашкой холодного чая, безучастно взглянула на расстроенную мать и молча затворила за собой дверь.
Карина Львовна поразилась таким отношением к себе. Самый близкий ей человек, дочка так отреагировала на её боль!
Положительно, либо весь мир сошёл с ума, либо только Карина Львовна.
7
– Ну, здравствуй, – сухо приветствовала дочь Олимпиада Самсоновна.
– Здравствуй, мама! Это я!
– Слышу, что ты. Новости какие?
– Ох! Лучше бы не было никаких новостей, – печально вздохнула Карина Львовна.
– Если бы тебе ничего не было надо, ты бы не позвонила! Выкладывай!
– Что-то происходит с Эвелиной.
– Ах! Так я и думала! – в сердцах воскликнула бабушка. – Линочка здорова?
– Не могу сказать, я м-м, не совсем уверена.
– Ну, ты же у нас сама себе врач! Почему не можешь сказать?
– Мама! Ты что, издеваешься? – вспылила Карина Львовна. Ведь думала она, ничего из этого разговора хорошего не получится! В последний год мать жила отдельно, что не сделало её ни мягче, ни покладистее. Скорее наоборот, она стала обвинять дочь в том, что та сама себе и всем окружающим только портит жизнь.
Поэтому с Олимпиадой Самсоновной, иначе как на высоких тонах, стало невозможно разговаривать. Что бы ни случилось – во всём виновата дочь. Неужели весь мир сошёл с ума?
– Ты же к доктору только на аборты бегала! Сама ведь знаешь всю медицину, не так ли? Отвечай немедленно, что ты сделала с Линочкой?
– Я? Я сделала? Да ты бы только посмотрела на неё! Она стала меняться!
– Ну и что? Пора и ей повзрослеть! Не может же она всю свою жизнь оставаться ребёнком!
– Мама! Ты ведь педагог, скажи мне, почему Лина стала такой чёрствой?
– Это, в каком смысле?
– Она выбросила Феофана из своей комнаты! Понимаешь?! – истерически провизжала в трубку Карина Львовна.
– Как?! – поразилась бабушка, до неё дошёл смысл сказанного.
– А вот так! Заперлась в спальне и не желает разговаривать!
– А ну-ка, дай ей трубку!
– Лина! Лина! – Карина Львовна поднялась с кресла и подошла к двери, осторожно постучала. – Лина! Твоя бабушка хочет поговорить! Она зовёт тебя к телефону!
Тишина.
Карина Львовна приоткрыла дверь, дочь лежала на кровати одетая и как будто спала.
– Она спит. Понимаешь, мама? Она спит днём!!!
– А у неё нет никого? – неожиданно спросила бабушка.
– Ты на что это намекаешь? – опять вспылила Карина Львовна.
– Никогда нельзя быть уверенной в чём-то до конца. С тобой такие перемены случились в первый раз в четырнадцать лет, помнишь?
– Замолчи! Ты даже не знаешь, что ты сейчас сказала! Да как ты смеешь?!
– Перестань орать и ответь на вопрос! Есть у Лины кто или нет? – в голосе бабушки появились стальные нотки.
– Да, есть. Это Алик, приятный молодой человек.
– Какая перспектива?
– Он производит впечатление серьёзного человека.
– Тогда не о чём беспокоиться! Поговори с ней серьёзно и проблема разрешится. Всё станет на свои места.
– Хорошо тебе там сидеть и рассуждать! А она вовсе не желает общаться со мной!
– Перестань закатывать истерику! У тебя что, климакс?
Слово, глубоко запрятанное в подсознании Кариной Львовной, внезапно вырвалось на волю. Подобно вулкану, оно взбудоражило всю нервную систему, словно хлыстом, наотмашь, врезало по лицу. Карину Львовну бросило в жар, голова чуть не лопнула. Климакс!
Вот она – старость! Так коварно и незаметно подобралась. И это в самый ответственный момент! Карина Львовна обессилено уронила руки.
– Карина, Карина! Карина!!! – надрывалась упавшая на пол трубка.
Она сидела в оцепенении, пока сквозь пелену в сознании до неё не долетели короткие гудки. Тогда Карина Львовна подняла трубку и бросила её на аппарат. Пожалуй, впервые в жизни ей нестерпимо захотелось плакать. Карина Львовна содрогнулась, её плечи задрожали, она почти зарыдала. Вот только слёз не появилось.
Раскрылась дверь спальни, мимо прошла дочка, проследовала на кухню, вернулась с чашкой холодного чая, безучастно взглянула на расстроенную мать и молча затворила за собой дверь.
Карина Львовна поразилась таким отношением к себе. Самый близкий ей человек, дочка так отреагировала на её боль!
Положительно, либо весь мир сошёл с ума, либо только Карина Львовна.
7
Каждый день в мире кто-то сходит с ума. Это происходит с человеком не внезапно: исподволь и незаметно к разуму человека подкрадывается болезнь. Она порождается изнутри, вот почему причины шизофрении неизвестны. Впрочем, Рим Николаевич Любимов и не пытался отыскать ту начальную точку, с которой начинается расщепление человеческой личности. Величайшие психиатры мира сумели по крупицам собрать сведения о течении заболевания, обрисовать множество его признаков, разработать методику лечения и даже достичь неплохих результатов. Не смотря на это, шизофрения так и осталась заболеванием по квалификации – эндогенным. То есть, без внешнего толчка, выворачивающего мозг наизнанку.
Молодой аспирант, учитывая опыт психиатрии, решил взглянуть на лечение по-иному. Его замысел давно разгадал профессор Васильчиков. Мешать развивать науку он не стал, но и поощрять инициативу аспиранта тоже не мог: не принято так в медицине, чтобы молодёжи было позволительно иметь собственную точку зрения. Единственно, что Егор Степанович мог сделать для ученика, так это максимально оградить его от нападок старших коллег.
– Чем это занимается ваш аспирант? – въедливо спросила Евгения Евгеньевна Дулина, лечпроф больницы.
– Работу пишет.
– А об чём он пишет работу?
– О биохимических изменениях мозга у психически больных.
– Слушай, профессор, кончай лапшу мне на уши вешать! – бесцеремонно заметила она. – Почему он ведёт чужих больных?
– Ну что вы, Евгения Евгеньевна! – широко улыбнулся профессор.
– Разве бывают чужие больные? Человек ведь пишет работу, ему необходимо побольше материала! Разве мы станем препятствовать движению науки?
– Конечно, не станем! Но – науки, а не лапши!
– Евгения Евгеньевна, скажите конкретно, что вас настораживает?
– Ваш ученик лезет к другим больным, я ведь ясно выражаюсь?
– Он препятствует лечащим врачам?
– Да. Он практикует отказ от психотропных средств! А вы знаете, к чему это приведёт! Прекрасно знаете! Мы снова будем, как в далёкой древности, лечить ударами кувалдой по башке, да обливанием ледяной водой! Всех больных посадим на цепи! Вот чего можно добиться этими псевдонаучными изысканиями, улавливаете?
– Подождите, подождите. Много ли больных он берёт, чужих?
– Много! – выпалила, начинающая закипать, Евгения Евгеньевна.
– Хорошо, то есть, не совсем хорошо, я с ним переговорю. Обещаю вам, Евгения Евгеньевна, что времена средневековья в нашей, точнее в вашей, больнице никогда не настанут.
– Уж потрудитесь! А то я подключу главного врача и ректора вашего!
– Обещаю вам, до этого дело не дойдёт, – уверенно сказал Егор Степанович и ещё раз открыто улыбнулся.
Ну что тут поделаешь? Разъярённая фурия стремглав покинула кабинет, помчавшись по всем отделениям срывать, накопившуюся за ночь, злобу на весь мир в целом, а на подчинённых – в частности.
Васильчиков понял, что бумага ректору уже готова. Что делать? Необходимо срочно строчить отписку и подать её раньше лечпрофа. Такого рода дрязги характерны для всех, без исключения, клинических больниц. Врачи ординаторы постоянно выражают недовольство сотрудниками кафедр института. Всё-то их не устраивает: и зарплата у работников института выше, и работы – меньше. Ну, пришёл, посидел со студентами, пробежался по отделению и домой, чем не работа? Да и студенты постоянно раздражают – вечно путаются под ногами! В психиатрической клинике это выражено меньше, чем в других. Здесь студенты не мешают, они шустро переодеваются, с опаской проскальзывают по пустому коридору, прячутся в учебной комнате и так же незаметно исчезают после занятий. Не смотря на это, студенты успевают за это время: нашуметь, натоптать грязи, оскорбить санитарку, с которой они впрочем, вообще боятся общаться, а некоторые набираются наглости вступать в разговоры с больными! Такие проблемы ежедневно приходится решать профессору Васильчикову. Ординаторы-ассистенты кафедры стараются не впутываться в мелочные конфликты, показывать студентам только своих больных, оказывать всестороннюю помощь и поддержку коллективу больницы, но всё равно остаются плохими. А что им? Пригласят их на консультацию в особом случае, черкнут они несколько слов-рекомендаций, и вся работа!
А что происходят такие вызовы на консультацию в любое время дня и ночи, зачастую безо всякой оплаты, – это работников клиники нисколько не интересует. Всё равно, на их плечах вся основная работа в больнице, тогда как институтские работники откровенно сачкуют. Бывает, завязываются и дружеские отношения между конкурирующими сторонами, но в глубине души каждый врач ординатор лелеет и холит в себе ненависть к ассистенту кафедры. Вот и сейчас, откуда Евгения Евгеньевна узнала, что Любимов занимается чужими больными? Кто-то с радостью доложил, не иначе. Хорошо, что ректор сам не клиницист, он заведует кафедрой патологической анатомии. Ему легче объяснить целесообразность такого, из ряда вон, поведения аспиранта.
Егор Степанович написал просьбу разрешить аспиранту Любимову Р.Н. задействовать как можно большее количество больных, с целью исключения статистической погрешности в научных исследованиях. Также он вкратце разъяснил суть работы аспиранта и показал необходимость временного отказа от медикаментозного лечения исследуемых больных.
Ректор сразу поймёт, что биохимические показатели резко изменятся при приёме психотропных средств, а поэтому такая временная мера попросту необходима, о чём и просит заведующий кафедрой психиатрии. Конечно, с точки зрения биохимиков это было несусветной чепухой, но кто станет разбираться с психиатрами? У них своя кухня. У них – всё иначе. Даже на вскрытии больных шизофренией при микроскопии не обнаруживается никаких изменений в головном мозге! Абсолютно никаких!
Поговорить с учеником нужно безотлагательно! Егор Степанович вызвал к себе по внутреннему телефону аспиранта Любимова.
– Здравствуй, Рим.
– Здравствуйте, Егор Степанович.
– Как наука?
– Движется! – Рим с готовностью раскрыл папку, прихваченную с собой на всякий случай. – Вот расчёты по биохимии.
– Хорошо, – профессор накрыл папку ладонью, – не это меня интересует, хотя я непременно ознакомлюсь.
– А что? – недоумённо спросил Рим.
– Твоя основная идея, Рим. Как там идут дела?
Рим опешил. Никогда бы не подумал, что шефа всерьёз заинтересует эта идея.
– Есть положительные результаты, – ответил он общей фразой.
– Значит, теория подтверждается? – улыбнулся профессор. Было непонятно, что он имеет в виду? Совсем недавно он категорически отрицал сам факт возможности нового подхода в лечении.
– Да, – коротко ответил Рим.
– Скольких больных ты исследовал, точнее – вылечил? А если выразиться правильно – на скольких опробовал свою методику?
– На сегодняшний день у шестерых больных отмечена положительная динамика, у остальных больных сказывается перегруженность медикаментами.
– Эти шестеро – твои больные, и они вовсе не получают нейролептиков, так?
– Так. В этом основной смысл работы.
– Основной смысл работы, Рим, это – биохимия! Прошу хорошо запомнить, – вновь улыбнулся профессор.
Сколько бы не изучал Рим Васильчикова, всё равно не мог расшифровать его улыбку, что же хочет сказать шеф?
– Официально, да.
– Вот, прочти, – Егор Степанович протянул аспиранту исписанный листок бумаги.
Рим ознакомился с документом, краска прилила к его лицу. Вот в чём дело! Если профессор просит разрешения, то, стало быть, кто-то против!
– Я всё понял.
– Представителям администрации больницы не нравятся твои методы лечения. Советую пересмотреть выбор больных.
– Но ведь я работаю с полного согласия лечащих врачей.
– Наших ассистентов? – улыбнулся профессор.
– Сочувствующих науке, – принял Рим шутливый тон. Шеф ещё больше расплылся в улыбке и сказал:
– Рим, помимо всех медицинских наук, существует дисциплина – деонтология. Внутрикафедральные дела, согласно этой строгой дисциплине, никогда не выносятся вовне. Многие наши сотрудники дружат с врачами ординаторами, но маленькие тайны кафедры остаются недоступными никому постороннему. Это элементарная мера безопасности.
– Я не посвящал практических врачей в тонкости своей методики.
– Им не нужно знать и общих положений! – добродушно посоветовал Васильчиков и добавил: – Евгения Евгеньевна сразу ухватила основную суть работы. Она заявила, что не позволит превращать клинику в средневековый лазарет для душевнобольных.
– Как это ей пришло в голову? – удивился Рим.
– Знаете, – тон шефа приобрёл официальный оттенок, – мы живём не в замкнутом пространстве! Вам следует пересмотреть свои взгляды.
Вот оно, началось! Сейчас шеф скажет, что следует оставить идею-фикс, что никакая психотерапия, даже интровертная, не может оказать положительного воздействия при лечении больных психозами. Но профессор ничего такого не сказал. Он, по обыкновению, улыбнулся и дружески посоветовал:
– Понимаете, Рим, не каждый человек может обладать идеей! Кое-кому не нравится ваша целеустремлённость. Кое-кто откровенно завидует. И если вы всё-таки хотите продолжить свой труд, то вам следует запастись приличным запасом осторожности. Даже больные могут заметить что-то необычное и рассказать врачам. Так что, в ваших интересах, ничего, кроме биохимии, не держать в голове. Лишь когда достигнете определённых результатов, – Васильчиков акцентировал слово определённых, – можно будет и опубликовать статью-другую. Как-нибудь не очень гласно.
– Понятно, – согласился Рим.
В противоречивых чувствах покинул он кабинет шефа. Радовало то, что профессор пока не высказывал недовольства, но крайне огорчило появление неожиданных трудностей. Оказывается, материальных затруднений недостаточно, существуют ещё и моральные факторы. За работу, которая ещё и не родилась, необходимо бороться. И борьба обещает быть трудной. Появились какие-то враги и недоброжелатели – мракобесие какое-то! Но ведь шеф-то на его стороне! Это означает, что почти вся кафедра поддержит его! Важно избегать ненужных конфликтов с администрацией больницы. Решив уничтожить все противоречия в самом корне, Рим направился прямиком к лечпрофу.
Евгения Евгеньевна уже сделала обход по отделениям, вернулась к себе в кабинет. Она успокоилась, выпустив пар.
Рим Николаевич аккуратно постучался.
– Кто там ломится? Открыто настежь!
Предложение недвусмысленное – Рим вошёл в кабинет.
– А! Это ты? Мученик науки! Что скажешь?
– Евгения Евгеньевна, я.
– Что, ты? – резко перебила она.
– Я пришёл, чтобы…
– Вешать мне на уши лапшу! – закончила фразу начальница больницы. – Знаешь что, Рим Кондратьевич? Разворачивайся-ка на сто восемьдесят градусов и иди заниматься лечебной работой!
– Я, собственно, Евгения Евгеньевна, по поводу лечебной работы, хотелось бы узнать ваше мнение, получить ваш совет.
– Об чём ты? – насторожилась Дулина.
– У вас большой опыт.
– Да!
– … в работе с симулянтами.
– Да!
– … вот, я бы хотел получить вашу консультацию.
– Получай! – милостиво согласилась лечпроф.
– Можно ли, по результатам тестирования, выявить симуляцию?
– Какие тесты использовал?
– Вербальные, – ответил Рим первое, попавшееся в голову. Тема для разговора выбрана спонтанно, пришлось ориентироваться по ходу разговора.
– Чушь! Ты, вообще, серьёзно? Или опять вешаешь лапшу?
– Метод ассоциативных рядов.
– Да что за муть ты городишь? Это же любой симулянт, если имеет башку на плечах, станет отвечать неправильно! Ты ему – сапог, он тебе – голова!
– Я хотел бы узнать ваше мнение, Евгения Евгеньевна, а что если идти от обратного? То есть, считать тест положительным именно тогда, когда симулянт нарочно разрушает стройность системы?
– Чепуха! Любой специалист-эксперт тотчас заподозрит разорванность мышления испытуемого, – это ничего не даст, кроме подозрения на эндогенный процесс! В результате у тебя симулянт станет шизофреником!
– Как же быть? – Рим в мнимой растерянности развёл руками.
– Соображать надо! – назидательно сказала Дулина. – Психиатр, это дорогой мой, Рим Апполонович, не простой врач! Не только тело он лечит, но душу! А душа не представляет собой простое сборище интеллекта и характера! Это тебе не простуда какая. Сунул градусник, и диагноз готов! У человека может быть множество причин, побуждающих к симуляции.
Рим уставился на иссушенную от непреходящей злобы на весь мир, женщину в белоснежном халате. Неожиданно для себя он стал улавливать смысл в её словах. А Евгения Евгеньевна продолжала:
– Есть и такие личности, что считают психическое заболевание романтичной аурой, отличающей индивида от простых смертных. Они почему-то полагают, что признание их психбольными даст им неизведанное, недоступное другим, понимание мира. Вот из таких, чаще всего, появляются наркоманы! Иначе не ясно, зачем человеку преодолевать дополнительный барьер страха перед уколом? А посему, Рим, следует внимательнее относиться к симулянтам и распознавать причину их притворства!
– Я думаю, что конечно, симулянтов не стоит лечить по общепринятой методике, – осторожно вставил словечко Любимов.
– Послушай! – Дулина прижала костлявую ладонь к своей груди. – Мне вовсе неинтересно, об чём таком ты подумал! Ведь я тебя наскрозь вижу, опять за своё?
– Евгения Евгеньевна, я только хотел у вас проконсультироваться по поводу методик распознавания и доказательств симуляции.
– Ты окончил институт? – неожиданно задала вопрос Дулина.
– Да, но ведь у вас – опыт.
– Ещё раз спрашиваю: закончил?
– Да.
– А чему учат в медицинском?
– Теории, – тотчас нашёлся Рим.
– Ри-им, – протянула Евгения Евгеньевна, уверенно пробарабанив дробь по столу своими тонкими и длинными пальцами. – Вот был бы ты моим сыном, ей Богу, сдёрнула бы с тебя штаны, да задала бы ремешка!
Рим глуповато улыбнулся в ответ.
– А знаешь, почему?
Молодой учёный неуверенно пожал плечами.
– Да потому, что ты уже аспирант, а до сих пор ничего не понял! Ведь ты учишь студентов, а чему, позволь тебя спросить? Теории? Этому абстрактному понятию? – Дулина, устало вздохнув, откинулась на спинку кресла. – Вот откуда появляются недалёкие врачи!
– Но ведь практику в институте получить попросту невозможно! Когда успеть, при таком объёме учебного материала – человек изучается от каждого бугорка на косточке до самой мелкой клеточки мозга?
– Спинного, – продолжила лечпроф. – Даже не всего спинного, а именно его крестцово-тазового отдела! Именно им ты учишь думать!
– А как же тогда? – искренне удивился Рим. Ему уже не казалась беседа бесполезной. Мысли этой непонятной, грубой и бесцеремонной женщины всерьёз заинтересовали его. Никак не ожидалось в этом солдафоне в юбке обнаружить признаки здравого смысла.
– А ты возьми стул, – Дулина указала на одно из кресел в кабинете, стоящих у стены, – и присядь поближе.
Что ж, какое-то подобие примирения всё же состоялось, Рим с энтузиазмом подхватил кресло и уселся напротив лечпрофа. И то верно, в ногах правды нет!
– Сколько слоев в коре головного мозга?
– Шесть, – недоумённо ответил Рим, ожидая очередного подвоха.
– Верно! А какие из них самые ценные?
– Странный вопрос, – отметил экзаменуемый.
– Странный для того, кто мыслит спинным мозгом! Для психиатра – какой слой важнее?
– Можешь не отвечать! Закрой рот, пожалуйста, не-то какую-нибудь глупость сморозишь!
Рим прикрыл губы ладонью.
– Именно тот слой, где происходят ассоциативные связи, где циркулирует информация и отделяется главное от второстепенного! А какой это слой? Что я сейчас скажу?
– Берите литературу и читайте, – заученно повторил излюбленную преподавательскую фразу аспирант.
– Вот!!! Вот, вот и вот!!!
Рим отпрянул от неожиданности.
– Ты ведь по нескольку раз на дню повторяешь это! А?
– В общем-то, да.
– Так теперь скажи мне, чему учат в мединституте?
– Самостоятельно добывать информацию, использовать знания и опыт предшественников, – скороговоркой ответил Рим.
Бурные рукоплескания прервали ход его мысли.
– Поздравляю! Ты изобрёл велосипед! Только вот непонятно, что именно ты сказал? Хорошо, я сделаю тебе одолжение и переведу на нормальный язык с псевдограмотного! Учат – учиться! Учиться всю жизнь! Я по большому секрету, между нами-девочками говоря, поведаю тебе одну истину, – Евгения Евгеньевна перешла на заговорщицкий полушёпот, – если врач не брал в руки книгу в течение одного года, то он может смело одевать свой халат и бежать стремглав в ближайший шинок – подавать пиво посетителям! А больше он ни на что не годится с его белым халатом! Всё! Это не врач, если он понятия не имеет ни о чём новом, хотя бы в своей области медицины! А психиатр, дорогой мой, помимо спецлитературы обязан знать и светскую литературу! Иначе просто нельзя!
– Так можно будет отстать от больного в уровне развития, – смело продолжил Рим.
– Вот цены тебе не было бы, если ты не занимался бы своей идей-фикс!
Горячая кровь прилила к лицу аспиранта, словно весь сердечный выброс сработал исключительно для кожи лица. Рима бросило в жар, откуда ей это известно? Неужели, шеф? Как бывает порой стыдно за самого себя, за собственную переоценку знаний психологии. Настолько бываешь уверенным в человеке, что кажется он другом с большой буквы, дороже родного брата: вот он-то никогда не предаст! А внезапно на тебя выплёскивают ушат холодной воды, и понимаешь, что ошибся в человеке! Ошибся, переоценил себя. Оказывается, никакой ты не психолог и, вообще, никто после такого известия.
– Ну что ты запунцовел-то, а? Рим Николаевич! – впервые Дулина не исковеркала отчество аспиранта. – Понимаю, ты думаешь: откуда это мне известно о твоих занятиях ерундой? Да ниоткуда! Существует множество серьёзных научных тем и направлений, а ты избрал, ничего не значащий и никому ненужный, обмен жиров в коре головного мозга!
У Рима отлегло от сердца, тиски, сдавившие пространство за грудиной, разжались, к мозгу вернулась способность мыслить.
Евгения Евгеньевна подозрительно всмотрелась в молодого специалиста. Рим, выдержав изучающий взгляд, позволил себе небольшое пояснение:
– Тему определяет институт, Евгения Евгеньевна.
– Как думаешь, сколько лет я в медицине?
– Вообще-то, неприлично спрашивать женщину о возрасте.
– Ну не пять? Не десять, а?
– Конечно.
– Так что же ты мне, как ребёнку разъясняешь аксиомы? Ты же не остановился на одних липидах! Тебе захотелось доказать большее! – Евгения Евгеньевна выжидательно замолчала. Но Рим уже понял, что истинной идеи-фикс лечпроф не знает. Он с любопытством заглянул в зелёные глаза собеседницы.
– Молчи! – приказала Дулина. – Я сама разъясню, чего ты хочешь. Значит так: лежит куча проводов в изоляции, тонких таких проводочков, и вдруг один из них в каком-либо месте теряет изоляцию и искрит. Появляется участок патологической активности – энергия теряется, не доходит по назначению, растрачивается там, где совсем не нужно! Мысль понял?
– Да.
– Вот и хорошо! Это я воображаю твой триумфальный доклад о докторской работе на соискание Нобелевской премии. На меньшее ты же не согласен! Так что, изволь выслушать дальше. Итак, появляется источник разрушительной энергии. Что делаем мы, консерваторы от психиатрии? Ясно что! Мы разрушаем проводок поблизости, или даже несколько проводков, работаем-то вслепую, не хирурги же мы! Даём психотропные средства, тем самым разрушаем защитную оболочку мозговых клеток, то бишь липиды, изолирующие нерв-проводок. В итоге получаем короткое замыкание, тем самым – отключаем повреждённый провод, а заодно и те, что расположены поблизости. Пусть погибнут нормальные клетки, но зато не станет источника болезни! Что ж выходит? Меньшее лечим – большее калечим! Человек избавляется от недуга за счёт гибели нормальных структур мозга! Вот и весь жировой обмен! Разрушаем изоляцию нервных клеток и губим мозг, а ещё удивляемся – откуда рецидив приступа шизофрении, верно?
– Но.
– И не возражай! Ведь именно это ты хочешь доказать?
– Но моя работа не предусматривает такого поворота! – искренне удивился Рим, имея в виду официальную кандидатскую. Да так оно и было до последних слов Дулиной. Теперь же он с трудом удержался, чтобы не подпрыгнуть со стула. Молодого учёного переполняло чувство известной Эврики. Вот оно, то яблоко, что шлёпнулось ему на голову! И кто тряхнул яблоню? Самый первый мракобес в лице лечпрофа Дулиной. Она, сама не зная того, чудесным образом объединила тайную и явную научную работу Любимова, подарив идее-фикс лабораторное подтверждение! Всё-таки, как чуден мир!
– Всё, что я тебе наплела про электричество – это бред! И ничего больше! – выдала Дулина. – Чу-пу-ха!!!
Было что-то весёленькое в этом исковерканном слове, Рим улыбнулся.
– Вот видишь? Просто чушь собачья! Даже самому смешно! Так что, Рим Георгиевич, занимайся себе анализами, делай свои выводы, но ради Создателя, не лезь в запредельное!
– Я могу идти? – робко спросил Рим, слабо намекая на то, что пора бы и закончить аудиенцию.
Молодой аспирант, учитывая опыт психиатрии, решил взглянуть на лечение по-иному. Его замысел давно разгадал профессор Васильчиков. Мешать развивать науку он не стал, но и поощрять инициативу аспиранта тоже не мог: не принято так в медицине, чтобы молодёжи было позволительно иметь собственную точку зрения. Единственно, что Егор Степанович мог сделать для ученика, так это максимально оградить его от нападок старших коллег.
– Чем это занимается ваш аспирант? – въедливо спросила Евгения Евгеньевна Дулина, лечпроф больницы.
– Работу пишет.
– А об чём он пишет работу?
– О биохимических изменениях мозга у психически больных.
– Слушай, профессор, кончай лапшу мне на уши вешать! – бесцеремонно заметила она. – Почему он ведёт чужих больных?
– Ну что вы, Евгения Евгеньевна! – широко улыбнулся профессор.
– Разве бывают чужие больные? Человек ведь пишет работу, ему необходимо побольше материала! Разве мы станем препятствовать движению науки?
– Конечно, не станем! Но – науки, а не лапши!
– Евгения Евгеньевна, скажите конкретно, что вас настораживает?
– Ваш ученик лезет к другим больным, я ведь ясно выражаюсь?
– Он препятствует лечащим врачам?
– Да. Он практикует отказ от психотропных средств! А вы знаете, к чему это приведёт! Прекрасно знаете! Мы снова будем, как в далёкой древности, лечить ударами кувалдой по башке, да обливанием ледяной водой! Всех больных посадим на цепи! Вот чего можно добиться этими псевдонаучными изысканиями, улавливаете?
– Подождите, подождите. Много ли больных он берёт, чужих?
– Много! – выпалила, начинающая закипать, Евгения Евгеньевна.
– Хорошо, то есть, не совсем хорошо, я с ним переговорю. Обещаю вам, Евгения Евгеньевна, что времена средневековья в нашей, точнее в вашей, больнице никогда не настанут.
– Уж потрудитесь! А то я подключу главного врача и ректора вашего!
– Обещаю вам, до этого дело не дойдёт, – уверенно сказал Егор Степанович и ещё раз открыто улыбнулся.
Ну что тут поделаешь? Разъярённая фурия стремглав покинула кабинет, помчавшись по всем отделениям срывать, накопившуюся за ночь, злобу на весь мир в целом, а на подчинённых – в частности.
Васильчиков понял, что бумага ректору уже готова. Что делать? Необходимо срочно строчить отписку и подать её раньше лечпрофа. Такого рода дрязги характерны для всех, без исключения, клинических больниц. Врачи ординаторы постоянно выражают недовольство сотрудниками кафедр института. Всё-то их не устраивает: и зарплата у работников института выше, и работы – меньше. Ну, пришёл, посидел со студентами, пробежался по отделению и домой, чем не работа? Да и студенты постоянно раздражают – вечно путаются под ногами! В психиатрической клинике это выражено меньше, чем в других. Здесь студенты не мешают, они шустро переодеваются, с опаской проскальзывают по пустому коридору, прячутся в учебной комнате и так же незаметно исчезают после занятий. Не смотря на это, студенты успевают за это время: нашуметь, натоптать грязи, оскорбить санитарку, с которой они впрочем, вообще боятся общаться, а некоторые набираются наглости вступать в разговоры с больными! Такие проблемы ежедневно приходится решать профессору Васильчикову. Ординаторы-ассистенты кафедры стараются не впутываться в мелочные конфликты, показывать студентам только своих больных, оказывать всестороннюю помощь и поддержку коллективу больницы, но всё равно остаются плохими. А что им? Пригласят их на консультацию в особом случае, черкнут они несколько слов-рекомендаций, и вся работа!
А что происходят такие вызовы на консультацию в любое время дня и ночи, зачастую безо всякой оплаты, – это работников клиники нисколько не интересует. Всё равно, на их плечах вся основная работа в больнице, тогда как институтские работники откровенно сачкуют. Бывает, завязываются и дружеские отношения между конкурирующими сторонами, но в глубине души каждый врач ординатор лелеет и холит в себе ненависть к ассистенту кафедры. Вот и сейчас, откуда Евгения Евгеньевна узнала, что Любимов занимается чужими больными? Кто-то с радостью доложил, не иначе. Хорошо, что ректор сам не клиницист, он заведует кафедрой патологической анатомии. Ему легче объяснить целесообразность такого, из ряда вон, поведения аспиранта.
Егор Степанович написал просьбу разрешить аспиранту Любимову Р.Н. задействовать как можно большее количество больных, с целью исключения статистической погрешности в научных исследованиях. Также он вкратце разъяснил суть работы аспиранта и показал необходимость временного отказа от медикаментозного лечения исследуемых больных.
Ректор сразу поймёт, что биохимические показатели резко изменятся при приёме психотропных средств, а поэтому такая временная мера попросту необходима, о чём и просит заведующий кафедрой психиатрии. Конечно, с точки зрения биохимиков это было несусветной чепухой, но кто станет разбираться с психиатрами? У них своя кухня. У них – всё иначе. Даже на вскрытии больных шизофренией при микроскопии не обнаруживается никаких изменений в головном мозге! Абсолютно никаких!
Поговорить с учеником нужно безотлагательно! Егор Степанович вызвал к себе по внутреннему телефону аспиранта Любимова.
– Здравствуй, Рим.
– Здравствуйте, Егор Степанович.
– Как наука?
– Движется! – Рим с готовностью раскрыл папку, прихваченную с собой на всякий случай. – Вот расчёты по биохимии.
– Хорошо, – профессор накрыл папку ладонью, – не это меня интересует, хотя я непременно ознакомлюсь.
– А что? – недоумённо спросил Рим.
– Твоя основная идея, Рим. Как там идут дела?
Рим опешил. Никогда бы не подумал, что шефа всерьёз заинтересует эта идея.
– Есть положительные результаты, – ответил он общей фразой.
– Значит, теория подтверждается? – улыбнулся профессор. Было непонятно, что он имеет в виду? Совсем недавно он категорически отрицал сам факт возможности нового подхода в лечении.
– Да, – коротко ответил Рим.
– Скольких больных ты исследовал, точнее – вылечил? А если выразиться правильно – на скольких опробовал свою методику?
– На сегодняшний день у шестерых больных отмечена положительная динамика, у остальных больных сказывается перегруженность медикаментами.
– Эти шестеро – твои больные, и они вовсе не получают нейролептиков, так?
– Так. В этом основной смысл работы.
– Основной смысл работы, Рим, это – биохимия! Прошу хорошо запомнить, – вновь улыбнулся профессор.
Сколько бы не изучал Рим Васильчикова, всё равно не мог расшифровать его улыбку, что же хочет сказать шеф?
– Официально, да.
– Вот, прочти, – Егор Степанович протянул аспиранту исписанный листок бумаги.
Рим ознакомился с документом, краска прилила к его лицу. Вот в чём дело! Если профессор просит разрешения, то, стало быть, кто-то против!
– Я всё понял.
– Представителям администрации больницы не нравятся твои методы лечения. Советую пересмотреть выбор больных.
– Но ведь я работаю с полного согласия лечащих врачей.
– Наших ассистентов? – улыбнулся профессор.
– Сочувствующих науке, – принял Рим шутливый тон. Шеф ещё больше расплылся в улыбке и сказал:
– Рим, помимо всех медицинских наук, существует дисциплина – деонтология. Внутрикафедральные дела, согласно этой строгой дисциплине, никогда не выносятся вовне. Многие наши сотрудники дружат с врачами ординаторами, но маленькие тайны кафедры остаются недоступными никому постороннему. Это элементарная мера безопасности.
– Я не посвящал практических врачей в тонкости своей методики.
– Им не нужно знать и общих положений! – добродушно посоветовал Васильчиков и добавил: – Евгения Евгеньевна сразу ухватила основную суть работы. Она заявила, что не позволит превращать клинику в средневековый лазарет для душевнобольных.
– Как это ей пришло в голову? – удивился Рим.
– Знаете, – тон шефа приобрёл официальный оттенок, – мы живём не в замкнутом пространстве! Вам следует пересмотреть свои взгляды.
Вот оно, началось! Сейчас шеф скажет, что следует оставить идею-фикс, что никакая психотерапия, даже интровертная, не может оказать положительного воздействия при лечении больных психозами. Но профессор ничего такого не сказал. Он, по обыкновению, улыбнулся и дружески посоветовал:
– Понимаете, Рим, не каждый человек может обладать идеей! Кое-кому не нравится ваша целеустремлённость. Кое-кто откровенно завидует. И если вы всё-таки хотите продолжить свой труд, то вам следует запастись приличным запасом осторожности. Даже больные могут заметить что-то необычное и рассказать врачам. Так что, в ваших интересах, ничего, кроме биохимии, не держать в голове. Лишь когда достигнете определённых результатов, – Васильчиков акцентировал слово определённых, – можно будет и опубликовать статью-другую. Как-нибудь не очень гласно.
– Понятно, – согласился Рим.
В противоречивых чувствах покинул он кабинет шефа. Радовало то, что профессор пока не высказывал недовольства, но крайне огорчило появление неожиданных трудностей. Оказывается, материальных затруднений недостаточно, существуют ещё и моральные факторы. За работу, которая ещё и не родилась, необходимо бороться. И борьба обещает быть трудной. Появились какие-то враги и недоброжелатели – мракобесие какое-то! Но ведь шеф-то на его стороне! Это означает, что почти вся кафедра поддержит его! Важно избегать ненужных конфликтов с администрацией больницы. Решив уничтожить все противоречия в самом корне, Рим направился прямиком к лечпрофу.
Евгения Евгеньевна уже сделала обход по отделениям, вернулась к себе в кабинет. Она успокоилась, выпустив пар.
Рим Николаевич аккуратно постучался.
– Кто там ломится? Открыто настежь!
Предложение недвусмысленное – Рим вошёл в кабинет.
– А! Это ты? Мученик науки! Что скажешь?
– Евгения Евгеньевна, я.
– Что, ты? – резко перебила она.
– Я пришёл, чтобы…
– Вешать мне на уши лапшу! – закончила фразу начальница больницы. – Знаешь что, Рим Кондратьевич? Разворачивайся-ка на сто восемьдесят градусов и иди заниматься лечебной работой!
– Я, собственно, Евгения Евгеньевна, по поводу лечебной работы, хотелось бы узнать ваше мнение, получить ваш совет.
– Об чём ты? – насторожилась Дулина.
– У вас большой опыт.
– Да!
– … в работе с симулянтами.
– Да!
– … вот, я бы хотел получить вашу консультацию.
– Получай! – милостиво согласилась лечпроф.
– Можно ли, по результатам тестирования, выявить симуляцию?
– Какие тесты использовал?
– Вербальные, – ответил Рим первое, попавшееся в голову. Тема для разговора выбрана спонтанно, пришлось ориентироваться по ходу разговора.
– Чушь! Ты, вообще, серьёзно? Или опять вешаешь лапшу?
– Метод ассоциативных рядов.
– Да что за муть ты городишь? Это же любой симулянт, если имеет башку на плечах, станет отвечать неправильно! Ты ему – сапог, он тебе – голова!
– Я хотел бы узнать ваше мнение, Евгения Евгеньевна, а что если идти от обратного? То есть, считать тест положительным именно тогда, когда симулянт нарочно разрушает стройность системы?
– Чепуха! Любой специалист-эксперт тотчас заподозрит разорванность мышления испытуемого, – это ничего не даст, кроме подозрения на эндогенный процесс! В результате у тебя симулянт станет шизофреником!
– Как же быть? – Рим в мнимой растерянности развёл руками.
– Соображать надо! – назидательно сказала Дулина. – Психиатр, это дорогой мой, Рим Апполонович, не простой врач! Не только тело он лечит, но душу! А душа не представляет собой простое сборище интеллекта и характера! Это тебе не простуда какая. Сунул градусник, и диагноз готов! У человека может быть множество причин, побуждающих к симуляции.
Рим уставился на иссушенную от непреходящей злобы на весь мир, женщину в белоснежном халате. Неожиданно для себя он стал улавливать смысл в её словах. А Евгения Евгеньевна продолжала:
– Есть и такие личности, что считают психическое заболевание романтичной аурой, отличающей индивида от простых смертных. Они почему-то полагают, что признание их психбольными даст им неизведанное, недоступное другим, понимание мира. Вот из таких, чаще всего, появляются наркоманы! Иначе не ясно, зачем человеку преодолевать дополнительный барьер страха перед уколом? А посему, Рим, следует внимательнее относиться к симулянтам и распознавать причину их притворства!
– Я думаю, что конечно, симулянтов не стоит лечить по общепринятой методике, – осторожно вставил словечко Любимов.
– Послушай! – Дулина прижала костлявую ладонь к своей груди. – Мне вовсе неинтересно, об чём таком ты подумал! Ведь я тебя наскрозь вижу, опять за своё?
– Евгения Евгеньевна, я только хотел у вас проконсультироваться по поводу методик распознавания и доказательств симуляции.
– Ты окончил институт? – неожиданно задала вопрос Дулина.
– Да, но ведь у вас – опыт.
– Ещё раз спрашиваю: закончил?
– Да.
– А чему учат в медицинском?
– Теории, – тотчас нашёлся Рим.
– Ри-им, – протянула Евгения Евгеньевна, уверенно пробарабанив дробь по столу своими тонкими и длинными пальцами. – Вот был бы ты моим сыном, ей Богу, сдёрнула бы с тебя штаны, да задала бы ремешка!
Рим глуповато улыбнулся в ответ.
– А знаешь, почему?
Молодой учёный неуверенно пожал плечами.
– Да потому, что ты уже аспирант, а до сих пор ничего не понял! Ведь ты учишь студентов, а чему, позволь тебя спросить? Теории? Этому абстрактному понятию? – Дулина, устало вздохнув, откинулась на спинку кресла. – Вот откуда появляются недалёкие врачи!
– Но ведь практику в институте получить попросту невозможно! Когда успеть, при таком объёме учебного материала – человек изучается от каждого бугорка на косточке до самой мелкой клеточки мозга?
– Спинного, – продолжила лечпроф. – Даже не всего спинного, а именно его крестцово-тазового отдела! Именно им ты учишь думать!
– А как же тогда? – искренне удивился Рим. Ему уже не казалась беседа бесполезной. Мысли этой непонятной, грубой и бесцеремонной женщины всерьёз заинтересовали его. Никак не ожидалось в этом солдафоне в юбке обнаружить признаки здравого смысла.
– А ты возьми стул, – Дулина указала на одно из кресел в кабинете, стоящих у стены, – и присядь поближе.
Что ж, какое-то подобие примирения всё же состоялось, Рим с энтузиазмом подхватил кресло и уселся напротив лечпрофа. И то верно, в ногах правды нет!
– Сколько слоев в коре головного мозга?
– Шесть, – недоумённо ответил Рим, ожидая очередного подвоха.
– Верно! А какие из них самые ценные?
– Странный вопрос, – отметил экзаменуемый.
– Странный для того, кто мыслит спинным мозгом! Для психиатра – какой слой важнее?
– Можешь не отвечать! Закрой рот, пожалуйста, не-то какую-нибудь глупость сморозишь!
Рим прикрыл губы ладонью.
– Именно тот слой, где происходят ассоциативные связи, где циркулирует информация и отделяется главное от второстепенного! А какой это слой? Что я сейчас скажу?
– Берите литературу и читайте, – заученно повторил излюбленную преподавательскую фразу аспирант.
– Вот!!! Вот, вот и вот!!!
Рим отпрянул от неожиданности.
– Ты ведь по нескольку раз на дню повторяешь это! А?
– В общем-то, да.
– Так теперь скажи мне, чему учат в мединституте?
– Самостоятельно добывать информацию, использовать знания и опыт предшественников, – скороговоркой ответил Рим.
Бурные рукоплескания прервали ход его мысли.
– Поздравляю! Ты изобрёл велосипед! Только вот непонятно, что именно ты сказал? Хорошо, я сделаю тебе одолжение и переведу на нормальный язык с псевдограмотного! Учат – учиться! Учиться всю жизнь! Я по большому секрету, между нами-девочками говоря, поведаю тебе одну истину, – Евгения Евгеньевна перешла на заговорщицкий полушёпот, – если врач не брал в руки книгу в течение одного года, то он может смело одевать свой халат и бежать стремглав в ближайший шинок – подавать пиво посетителям! А больше он ни на что не годится с его белым халатом! Всё! Это не врач, если он понятия не имеет ни о чём новом, хотя бы в своей области медицины! А психиатр, дорогой мой, помимо спецлитературы обязан знать и светскую литературу! Иначе просто нельзя!
– Так можно будет отстать от больного в уровне развития, – смело продолжил Рим.
– Вот цены тебе не было бы, если ты не занимался бы своей идей-фикс!
Горячая кровь прилила к лицу аспиранта, словно весь сердечный выброс сработал исключительно для кожи лица. Рима бросило в жар, откуда ей это известно? Неужели, шеф? Как бывает порой стыдно за самого себя, за собственную переоценку знаний психологии. Настолько бываешь уверенным в человеке, что кажется он другом с большой буквы, дороже родного брата: вот он-то никогда не предаст! А внезапно на тебя выплёскивают ушат холодной воды, и понимаешь, что ошибся в человеке! Ошибся, переоценил себя. Оказывается, никакой ты не психолог и, вообще, никто после такого известия.
– Ну что ты запунцовел-то, а? Рим Николаевич! – впервые Дулина не исковеркала отчество аспиранта. – Понимаю, ты думаешь: откуда это мне известно о твоих занятиях ерундой? Да ниоткуда! Существует множество серьёзных научных тем и направлений, а ты избрал, ничего не значащий и никому ненужный, обмен жиров в коре головного мозга!
У Рима отлегло от сердца, тиски, сдавившие пространство за грудиной, разжались, к мозгу вернулась способность мыслить.
Евгения Евгеньевна подозрительно всмотрелась в молодого специалиста. Рим, выдержав изучающий взгляд, позволил себе небольшое пояснение:
– Тему определяет институт, Евгения Евгеньевна.
– Как думаешь, сколько лет я в медицине?
– Вообще-то, неприлично спрашивать женщину о возрасте.
– Ну не пять? Не десять, а?
– Конечно.
– Так что же ты мне, как ребёнку разъясняешь аксиомы? Ты же не остановился на одних липидах! Тебе захотелось доказать большее! – Евгения Евгеньевна выжидательно замолчала. Но Рим уже понял, что истинной идеи-фикс лечпроф не знает. Он с любопытством заглянул в зелёные глаза собеседницы.
– Молчи! – приказала Дулина. – Я сама разъясню, чего ты хочешь. Значит так: лежит куча проводов в изоляции, тонких таких проводочков, и вдруг один из них в каком-либо месте теряет изоляцию и искрит. Появляется участок патологической активности – энергия теряется, не доходит по назначению, растрачивается там, где совсем не нужно! Мысль понял?
– Да.
– Вот и хорошо! Это я воображаю твой триумфальный доклад о докторской работе на соискание Нобелевской премии. На меньшее ты же не согласен! Так что, изволь выслушать дальше. Итак, появляется источник разрушительной энергии. Что делаем мы, консерваторы от психиатрии? Ясно что! Мы разрушаем проводок поблизости, или даже несколько проводков, работаем-то вслепую, не хирурги же мы! Даём психотропные средства, тем самым разрушаем защитную оболочку мозговых клеток, то бишь липиды, изолирующие нерв-проводок. В итоге получаем короткое замыкание, тем самым – отключаем повреждённый провод, а заодно и те, что расположены поблизости. Пусть погибнут нормальные клетки, но зато не станет источника болезни! Что ж выходит? Меньшее лечим – большее калечим! Человек избавляется от недуга за счёт гибели нормальных структур мозга! Вот и весь жировой обмен! Разрушаем изоляцию нервных клеток и губим мозг, а ещё удивляемся – откуда рецидив приступа шизофрении, верно?
– Но.
– И не возражай! Ведь именно это ты хочешь доказать?
– Но моя работа не предусматривает такого поворота! – искренне удивился Рим, имея в виду официальную кандидатскую. Да так оно и было до последних слов Дулиной. Теперь же он с трудом удержался, чтобы не подпрыгнуть со стула. Молодого учёного переполняло чувство известной Эврики. Вот оно, то яблоко, что шлёпнулось ему на голову! И кто тряхнул яблоню? Самый первый мракобес в лице лечпрофа Дулиной. Она, сама не зная того, чудесным образом объединила тайную и явную научную работу Любимова, подарив идее-фикс лабораторное подтверждение! Всё-таки, как чуден мир!
– Всё, что я тебе наплела про электричество – это бред! И ничего больше! – выдала Дулина. – Чу-пу-ха!!!
Было что-то весёленькое в этом исковерканном слове, Рим улыбнулся.
– Вот видишь? Просто чушь собачья! Даже самому смешно! Так что, Рим Георгиевич, занимайся себе анализами, делай свои выводы, но ради Создателя, не лезь в запредельное!
– Я могу идти? – робко спросил Рим, слабо намекая на то, что пора бы и закончить аудиенцию.