Страница:
Леди Эссекс слушала, затаив дыхание, а вдова завершила свой рассказ:
– Клянусь, во всей Англии не найдется возлюбленного столь верного, каким стал для меня три года назад сэр Артур. И каждый раз, когда я наливаю ему мой мед, я. вспоминаю о той первой чаше, которую он получил из моих рук, о чаше, в которую я влила приворотное зелье, и благословляю имя Саймона Формена.
– Кто это?
– Тот алхимик, который сотворил чудо. О! Я проговорилась, я назвала его имя! Забудьте его, миледи!
Ее светлость покачала золотоволосой головкой – глаза у нее нассторженно блестели.
– Напротив, – ответила она. – Я запомню это имя навсегда!
Глава XI
Глава XII
– Клянусь, во всей Англии не найдется возлюбленного столь верного, каким стал для меня три года назад сэр Артур. И каждый раз, когда я наливаю ему мой мед, я. вспоминаю о той первой чаше, которую он получил из моих рук, о чаше, в которую я влила приворотное зелье, и благословляю имя Саймона Формена.
– Кто это?
– Тот алхимик, который сотворил чудо. О! Я проговорилась, я назвала его имя! Забудьте его, миледи!
Ее светлость покачала золотоволосой головкой – глаза у нее нассторженно блестели.
– Напротив, – ответила она. – Я запомню это имя навсегда!
Глава XI
ЧУДО
Июль был на исходе. Жара стояла невыносимая, все в Уайтхолле мучились от духоты. Король, несколько месяцев назад окончательно разогнавший слишком упрямый и несговорчивый парламент, решил отныне управлять Британией самолично, без вмешательства этого неуклюжего организма. Однако он не мог не поддаться всевозрастающей своей лености и отправился в прохладу Ройстона, где, ради собственного здоровья, занимался лишь соколиной и псовой охотой. Оттуда он почти ежедневно отсылал «своему дорогому Робину» письма, умоляя того присоединиться к увеселениям.
Лорд Рочестер мешкал: его держали в Уайтхолле дела государственной важности, отменить которые он был не в состоянии, но мог переложить на сэра Томаса Овербери, и тот полностью освобождал его от занятий теми самыми государственными делами, под предлогом коих лорд Рочестер и оставался во дворце.
Так что сэр Томас усердно трудился в кабинете, а его милость, столь великолепный в своем темно-бордовом, расшитом серебром камзоле, с лиловыми подвязками и лиловыми с серебром розетками на туфлях с высокими каблуками, как обычно, восседал на своем излюбленном месте, возле открытого настежь окна. Взгляд его был устремлен в пустоту, в руках он держал пачку нераспечатанных писем.
Сэр Томас так часто поглядывал на него, что, похоже, предметом его интереса был милорд, а не бумаги. Наконец он бросил перо и откинулся на спинку кресла.
– Король, как вижу, снова тебя умоляет, – сказал он, глядя на письма, которые его светлость лениво вертел в руках.
Милорд холодно взглянул на сэра Томаса – настроение у него было, судя по всему, отвратительное.
– Ты чересчур дальнозоркий, Том.
– На твоей службе я должен быть многоглаз, как Аргус. К счастью для тебя, – и замолчал в ожидании ответа. Но пауза затянулась, и он резюмировал: – Король что-нибудь написал о нашем посольстве в Париже?
– Нет. – Его светлость наконец-то проявил легкую заинтересованность. – А что ты имеешь в виду?
– Его величество собирается отозвать Дигби. Я же не вижу для этого никаких причин. Дигби – способный и очень пунктуальный, он хорошо служит короне. К тому же его любят при французском дворе. Его отставка была бы грубой ошибкой, а зачем делать ошибки?
Его светлость рассеянно кивнул. Однако сэру Томасу такого ответа было недостаточно.
– Ты согласен, Робин? – резко спросил он, пытаясь растормошить милорда.
– Согласен? Ох! Ах! У тебя, наверное, есть веские причины так думать. Ты гораздо лучше меня осведомлен об этом деле. Конечно же, я с тобой согласен.
– Тогда я набросаю для тебя письмо к его величеству. И снова его светлость лениво кивнул:
– Хорошо. Хотя… Разве его величество ничем не объяснил такого решения?
Губы Овербери растянулись в некоем подобии улыбки:
– Прямых объяснений он не давал, но косвенное существует: он назвал имя человека, которым хотел бы заменить Дигби.
– Да? И чье же это имя?
– Мое, – ответил сэр Томас.
– Твое? – Его светлость даже сразу и не понял. – Что ты такое говоришь? Король предложил тебе стать послом во Франции?
– Ни больше, ни меньше. Это очень привлекательное предложение, я о таком даже и мечтать не мог.
Его светлость не скрывал своего удивления:
– Господи Боже! Что это вдруг король тебя так возлюбил?
– Ах, ты так это понял! Ох, Робин, Робин. Да король тем самым демонстрирует как раз обратное – до какой степени он меня терпеть не может, если хочет от меня избавиться. Именно поэтому он и собирается отозвать Дигби, хотя напрямую об этом не говорит. Он жаждет, чтобы ты приехал к нему в Ройстон: в дополнение к тому, за что он и так меня не любит, он заподозрил, что именно из-за меня ты остаешься в Уайтхолле. Я – заноза в королевской плоти, и он мечтает выдернуть меня каким угодно способом.
– Но если так, почему бы тебе не извлечь из этого свою выгоду, Том?
– И оставить тебя со всем этим? Тогда б я нарушил данное тебе слово. Помнишь, что я обещал, когда поступал к тебе на службу? Нет, нет, Робин. Мы – ты и я – должны быть вместе. Ты воспротивился королю, когда он задумал выкинуть меня из Уайтхолла, теперь же он пытается удалить меня подкупом – он надеется, что такое предложение перевесит мою любовь к тебе. Будь что будет. Дело в том, что письмо короля равняется приказу, а ослушание равно предательству. Так что я не могу отказаться от должности, но ты можешь привести веские причины: во-первых, было бы неверно с точки зрения политической убирать Дигби, во-вторых, ты не можешь лишиться секретаря, столь хорошо разбирающегося в международных делах. Так я набросаю черновик?
– Да ради Бога, – с пылом воскликнул его светлость.
– Сегодня же и сделаю. Но все же тебе стоит уступить просьбам короля и отправиться в Ройстон.
– В Ройстон? – Всем своим видом его светлость продемонстрировал, как противно ему такое предложение.
– Ради Бога, ну почему ты здесь застрял? Что тебя можепудерживать?
– Ох, – только и выдохнул его светлость, так что вопрос Овербери снова не попал в цель.
Через некоторое время сэр Томас возобновил атаку:
– Ты явно пренебрегаешь и своими интересами, и своим здоровьем. Конечно, это иногда правильно – заставлять себя ждать. Но всему есть пределы. Нельзя ждать до бесконечности: в конце концов, тот, кто ждет, может и устать. К тому же в прохладе Ройстона лучше, чем в духоте Уайтхолла.
– Я вполне здоров.
Сэр Томас внимательно разглядывал его лицо:
– По-моему, ты, как Гамлет, «бледен от мыслей». Ты выглядишь ужасно по сравнению со своим нарядом. Кстати, старина, ради чего ты так вырядился? Костюм у тебя такой дорогой, что на эти деньги какой-нибудь епископ мог бы год прожить…
– Успокойся! – раздраженно ответил его светлость. – Я сегодня обедаю с лордом-хранителем печати!
– И только-то? Судя по тому, с каким искусством украсил тебя твой портной, я уж было решил, что тебя пригласил сам папа римский! – И уже другим тоном добавил: – Твоя дружба с лордом Нортгемптоном становится чересчур крепкой. Нет, погоди, Робин! Я говорю это только потому, что я – твой ментор. Меня это беспокоит. Идея брака принца Уэльского с испанской принцессой уже породила проблемы – раньше в государстве было три партии, теперь их стало две. Королева, Пемброк и сам принц – против, а Говарды, католики и те, тому платят испанцы, – за. Король взял на себя роль царя Соломона, и еще неизвестно, какая из партий перетянет чашу его весов. Но каждая из партий знает, что ей выгодно перетянуть на свою сторону тебя. Пока они ведут себя благопристойно. Вот и ты веди себя разумно: не принимай ничьей стороны, пока не убедишься, к кому ближе твои собственные интересы. Не думаю, что выиграет испанская партия, поэтому советую тебе не слишком сближаться с этим старым лисом Нортгемптоном.
Лорд Рочестер задумчиво теребил бородку.
– Но он очень гостеприимный и приятный человек, – медленно произнес он.
– Да, пока прячет клыки. Генри Говард таков – будет льстить, ублажать, но никто не знает, что он на самом деле задумал. Он насквозь фальшив. Его светлость кивнул:
– Не беспокойся. Я тоже умею лавировать. – Он положил перед сэром Томасом два листа бумаги, которые перед тем вертел в руках. – Ты можешь решить эту загадку, Том?
Овербери сразу же обратил внимание, что письма были написаны очень интересным почерком – элегантное готическое начертание букв говорило о таланте и опыте того, кто писал. Но куда интереснее было то, о чем поведали готические буквы:
«Случай раскрыл мне тайну сердца некоей дамы, и моя любовь и уважение к вашей светлости побуждают меня донести эту тайну до вас. О даме я не смею сказать большего, чем следующее: вы уже хорошо с ней знакомы, и она принадлежит к одному из самых знатных родов королевства, за ней ухаживает некий принц, но она остается нечувствительной к его ухаживаниям, ибо уже отдала свое невинное сердечко вашей светлости, о чем ваша светлость пока не подозревает».
Вместо подписи стояло: «Тот, кто желает вашей светлости много добра». Сэр Томас взглянул на великолепно разукрашенную фигуру его светлости. Лицо сэра Томаса было бледно и серьезно, однако в глазах сверкало веселье.
– Что ж, это письмо грамотно и элегантно составлено, а написано явно человеком ученым. Больше мне сказать нечего. Что же касается содержания, то ты наверняка понимаешь его лучше меня. Интересно, кому это понадобилось известить тебя о том, что по тебе вздыхает леди Эссекс?
– Ах, так ты тоже предполагаешь, что здесь говорится о леди Эссекс?
– Предполагаю? Да это же ясно, как Божий день. Что действительно неясно – почему кому-то понадобилось анонимно известить тебя? А вдруг это ловушка?
– Ловушка? – Его светлость был поражен. Затем отмахнулся: – Чепуха!
– А я всегда с подозрением отношусь к тому, чему не могу дать логического объяснения. Побаиваюсь непонятного – это чисто животный инстинкт, а люди – те же животные.
– Но зачем устраивать мне ловушку?
– Ну, все возможно. Может быть, кто-то хочет усилить вражду, которую вы с принцем и так питаете друг к другу; а может, кто-то хочет, чтобы твоим врагом стал ее муж.
– Да он и не муж ей вовсе! – с неожиданной горячностью воскликнул его светлость. – К тому же он за границей.
– Однако он вернется, и, может быть, скоро.
– Ну и что тогда? – В голосе лорда Рочестера прозвучала уверенность, которую ему давало его положение при дворе. – Он не может мне противостоять.
Сэр Томас в удивлении поднял брови:
– Значит, ты о ней подумываешь? Заглотил наживку? Его светлость молча отвернулся и отошел к окну. И так, стоя спиной к сэру Томасу и глядя в садик за окном, он признался:
– Чтобы начать о ней думать, мне и не нужно было письма. Сэр Томас нахмурился и посерьезнел.
– Ты хочешь сказать, что то, о чем говорится в письме, пришлось тебе по сердцу?
– Да, и если это западня, я и сам бы влез в нее. Без всякого приглашения.
– Но приглашение все же последовало. А ты, сломя голову, ринулся в капкан"
– Да. И теперь ты знаешь, почему мне так нравятся ужины в доме Нортгемптона. К политике это не имеет никакого отношения. Меня манит туда вовсе не лорд-хранитель печати, поэтому в разговорах с ним я головы не потеряю.
– Зато ты потерял ее из-за его племянддоы. А одно влечет за собой другое.
Лорд Рочестер вдруг спросил:
– А ты не думаешь, что это письмо мог написать сам Нортгемптон? Сэр Томас расхохотался:
– Если б я такое предположил хоть на миг, я был бы полным идиотом. Впрочем, я действительно сначала это предположил. Но, поразмыслив, понял, что это действительно глупо. Говарды слишком ценят союз с Эссекса-ми, и они ни за что не рискнут нарушить его, отдав женщину из своего рода тебе в любовницы. К тому же они гордятся своей родовитостью. Нет, нет, это не Говарды заложили приманку. – Он вздохнул и нахмурился. – Если я попрошу тебя не лезть в капкан, ты меня, конечно, не послушаешь. Единственное, о чем я прошу: двигайся осторожно. Тебе есть что терять, Робин.
– Я не из тех, кто поспешает.
– Да, ты не из торопливых. Но в любви теряют разум даже самые осторожные. Что ж, надеюсь, тебя ждет славный ужин. Аппетита ты еще не потерял.
Его светлость спустился по личной лестнице к собственной лодке и прибыл в Нортгемптон-хауз в таком возбуждении, источником которого лорд-хранитель печати явно быть не мог. Письмо, как он честно признался, попало на благодатную почву – с тех пор, как он в последний раз гулял в этом саду с ее светлостью, лорд Рочестер пребывал в очень взволнованном состоянии духа.
Леди Эссекс была у дядюшки. Она встретила его светлость по-дружески, но не более того. Здесь также присутствовал сэр Дэвид Вуд, и обед прошел в умеренном веселье, хотя леди Эссекс довольно быстро исчерпала свой обычно богатый запас веселости, о чем дядюшка откровенно ей и сказал.
Что-то она слишком бледна, объявил он и поинтересовался, кому же это она презентовала розы, цветущие на ее щечках, а также пожалел, что ее светлость не отправилась вместе со всем двором в Ройстон, где могла бы насладиться прелестями сельской жизни. Она отвечала, что как раз завтра с матерью собирается туда перебраться: отца удерживали в Уайтхолле дела, но, в конце концов, они решили, что уедут без него. И все время она нервно трогала спрятанный в поясе маленький флакончик с несколькими каплями драгоценного эликсира, купленного у алхимика Саймона Формена: она все ждала момента вылить его в вино лорду Рочестеру. Однако весь вечер он сидел напротив нее, и ничего не получалось. Неудивительно, что настроение у нее испортилось, что и отметил дядюшка.
Обедом была разочарована не только она – когда дамам уже подошло время удалиться, лорд Рочестер (а письмо оказалось искрой, попавшей на кучу хвороста) уже начал было подумывать, что зря терпит общение с лордом – хранителем печати. Но в самый последний момент его ждало вознаграждение: он собирался уходить, и ее светлость объявила, что ей тоже пора возвращаться в Уайтхолл. Она спросила, есть ли место на его барке.
Препровождая ее в позолоченную каюту на корме, он постарался спрятать свою радость. Здесь, чтобы укрыть ее Светлость от лучей вечернего солнца и от взглядов перевозчиков в голубых с серебром ливреях и прочих проплывавших мимо зевак, лорд Рочестер опустил занавеси.
Когда барка отчалила, он присел рядом с ней на покрытую красным бархатом скамью. Сэр Роберт чувствовал себя ужасно неловко и не представлял, как начать разговор. К счастью, разговор начала она.
– Милорд, я бы хотела попросить вас об одной услуге.
– Миледи, я буду счастлив услужить вам, – произнес он тоном таким искренним и страстным, что она в смятении отвела взгляд и почувствовала, как сердце у нее забилось часто-часто.
Однако она постаралась скрыть волнение и протянула ему сложенную бумагу – это была просьба сэра Дэвида Вуда о предоставлении ему каких-то льгот.
Сэр Дэвид, неоднократно объявлявший о своей готовности вечно служить миледи, тем не менее не постеснялся воспользоваться ее услугами, чтобы передать свою петицию прямо по назначению. А она, в силу мягкости и сговорчивости натуры, согласилась исполнить просьбу сэра Дэвида, заметив, впрочем, что ее влияние на лорда Рочестера слишком ничтожно.
Поэтому она принялась описывать достоинства сэра Дэвида и то, как высоко ценит его ее дядя, и так далее, однако его светлость прервал ее:
– Самое главное – то, что за него просите вы, мадам. Можете быть уверены: просьба будет удовлетворена, – и он сунул бумагу за пазуху своего расшитого серебром камзола. – Вам не надо просить, приказывайте мне, мадам. Я буду счастлив исполнить любое ваше приказание.
Она уже слышала подобное от принца Уэльского, но такое обращение вызвало у нее тогда лишь поток острот. Эти же слова, произнесенные лордом Рочестером, застали ее врасплох – она не знала, как ответить. Она лишь автоматически произнесла обычное: «Вы очень любезны, сэр».
Его правая рука лежала на спинке сиденья. Он наклонился вперед и заглянул под пышное зеленое перо ее шляпы – взгляд его был одновременно настойчивым и молящим.
– Да разве может кто-либо исполнять ваши приказы без счастья в душе? – очень серьезно спросил он.
Она подняла глаза, и взгляды их встретились, и в этот миг все было сказано без слов и все для них изменилось навеки. А затем она стыдливо отвела взгляд, и тогда он произнес:
– Фрэнсис!
Лишь одно слово – но голос выдал все его чувства. Он обожал ее, он боготворил ее, он умолял ее.
Он придвинулся ближе, его правая рука нежно обняла плечи Фрэнсис, а левая ладонь накрыла сложенные на коленях руки. Она даже не пыталась освободиться. Она сидела тихо-тихо, затаив дыхание.
– Фрэнсис, – нежно повторил он, и теперь в голосе его слышалась уже не только мольба. В ответ графиня Эссекс повернулась к нему, и он обнял ее. Фрэнсис прижалась к его груди, глаза ее закрылись, и влюбленных окутал полумрак каюты.
Роберт наклонился и поцеловал ее в губы.-Этот первый поцелуй, казалось, длился вечно, он уносил их вдаль, он раскачивал их на волнах немыслимого счастья. А потом Фрэнсис оторвалась от Роберта, оба они полуиспуганно, полусмеясь глянули друг на друга, и во внезапном приливе стыда она вновь спрятала свое лицо на его груди, и теперь уже сама, плача и смеясь, произнесла его имя:
– Робин! Робин!
Заскрипели уключины, напомнив, что мир вокруг все же существует и что перевозчики доставили их к причалу.
Когда лорд Рочестер помогал ей сойти на берег, из ее левой руки что-то выскользнуло и с тихим всплеском упало в воду – это был флакончик Саймона Формена. Магическое зелье не понадобилось.
Лорд Рочестер мешкал: его держали в Уайтхолле дела государственной важности, отменить которые он был не в состоянии, но мог переложить на сэра Томаса Овербери, и тот полностью освобождал его от занятий теми самыми государственными делами, под предлогом коих лорд Рочестер и оставался во дворце.
Так что сэр Томас усердно трудился в кабинете, а его милость, столь великолепный в своем темно-бордовом, расшитом серебром камзоле, с лиловыми подвязками и лиловыми с серебром розетками на туфлях с высокими каблуками, как обычно, восседал на своем излюбленном месте, возле открытого настежь окна. Взгляд его был устремлен в пустоту, в руках он держал пачку нераспечатанных писем.
Сэр Томас так часто поглядывал на него, что, похоже, предметом его интереса был милорд, а не бумаги. Наконец он бросил перо и откинулся на спинку кресла.
– Король, как вижу, снова тебя умоляет, – сказал он, глядя на письма, которые его светлость лениво вертел в руках.
Милорд холодно взглянул на сэра Томаса – настроение у него было, судя по всему, отвратительное.
– Ты чересчур дальнозоркий, Том.
– На твоей службе я должен быть многоглаз, как Аргус. К счастью для тебя, – и замолчал в ожидании ответа. Но пауза затянулась, и он резюмировал: – Король что-нибудь написал о нашем посольстве в Париже?
– Нет. – Его светлость наконец-то проявил легкую заинтересованность. – А что ты имеешь в виду?
– Его величество собирается отозвать Дигби. Я же не вижу для этого никаких причин. Дигби – способный и очень пунктуальный, он хорошо служит короне. К тому же его любят при французском дворе. Его отставка была бы грубой ошибкой, а зачем делать ошибки?
Его светлость рассеянно кивнул. Однако сэру Томасу такого ответа было недостаточно.
– Ты согласен, Робин? – резко спросил он, пытаясь растормошить милорда.
– Согласен? Ох! Ах! У тебя, наверное, есть веские причины так думать. Ты гораздо лучше меня осведомлен об этом деле. Конечно же, я с тобой согласен.
– Тогда я набросаю для тебя письмо к его величеству. И снова его светлость лениво кивнул:
– Хорошо. Хотя… Разве его величество ничем не объяснил такого решения?
Губы Овербери растянулись в некоем подобии улыбки:
– Прямых объяснений он не давал, но косвенное существует: он назвал имя человека, которым хотел бы заменить Дигби.
– Да? И чье же это имя?
– Мое, – ответил сэр Томас.
– Твое? – Его светлость даже сразу и не понял. – Что ты такое говоришь? Король предложил тебе стать послом во Франции?
– Ни больше, ни меньше. Это очень привлекательное предложение, я о таком даже и мечтать не мог.
Его светлость не скрывал своего удивления:
– Господи Боже! Что это вдруг король тебя так возлюбил?
– Ах, ты так это понял! Ох, Робин, Робин. Да король тем самым демонстрирует как раз обратное – до какой степени он меня терпеть не может, если хочет от меня избавиться. Именно поэтому он и собирается отозвать Дигби, хотя напрямую об этом не говорит. Он жаждет, чтобы ты приехал к нему в Ройстон: в дополнение к тому, за что он и так меня не любит, он заподозрил, что именно из-за меня ты остаешься в Уайтхолле. Я – заноза в королевской плоти, и он мечтает выдернуть меня каким угодно способом.
– Но если так, почему бы тебе не извлечь из этого свою выгоду, Том?
– И оставить тебя со всем этим? Тогда б я нарушил данное тебе слово. Помнишь, что я обещал, когда поступал к тебе на службу? Нет, нет, Робин. Мы – ты и я – должны быть вместе. Ты воспротивился королю, когда он задумал выкинуть меня из Уайтхолла, теперь же он пытается удалить меня подкупом – он надеется, что такое предложение перевесит мою любовь к тебе. Будь что будет. Дело в том, что письмо короля равняется приказу, а ослушание равно предательству. Так что я не могу отказаться от должности, но ты можешь привести веские причины: во-первых, было бы неверно с точки зрения политической убирать Дигби, во-вторых, ты не можешь лишиться секретаря, столь хорошо разбирающегося в международных делах. Так я набросаю черновик?
– Да ради Бога, – с пылом воскликнул его светлость.
– Сегодня же и сделаю. Но все же тебе стоит уступить просьбам короля и отправиться в Ройстон.
– В Ройстон? – Всем своим видом его светлость продемонстрировал, как противно ему такое предложение.
– Ради Бога, ну почему ты здесь застрял? Что тебя можепудерживать?
– Ох, – только и выдохнул его светлость, так что вопрос Овербери снова не попал в цель.
Через некоторое время сэр Томас возобновил атаку:
– Ты явно пренебрегаешь и своими интересами, и своим здоровьем. Конечно, это иногда правильно – заставлять себя ждать. Но всему есть пределы. Нельзя ждать до бесконечности: в конце концов, тот, кто ждет, может и устать. К тому же в прохладе Ройстона лучше, чем в духоте Уайтхолла.
– Я вполне здоров.
Сэр Томас внимательно разглядывал его лицо:
– По-моему, ты, как Гамлет, «бледен от мыслей». Ты выглядишь ужасно по сравнению со своим нарядом. Кстати, старина, ради чего ты так вырядился? Костюм у тебя такой дорогой, что на эти деньги какой-нибудь епископ мог бы год прожить…
– Успокойся! – раздраженно ответил его светлость. – Я сегодня обедаю с лордом-хранителем печати!
– И только-то? Судя по тому, с каким искусством украсил тебя твой портной, я уж было решил, что тебя пригласил сам папа римский! – И уже другим тоном добавил: – Твоя дружба с лордом Нортгемптоном становится чересчур крепкой. Нет, погоди, Робин! Я говорю это только потому, что я – твой ментор. Меня это беспокоит. Идея брака принца Уэльского с испанской принцессой уже породила проблемы – раньше в государстве было три партии, теперь их стало две. Королева, Пемброк и сам принц – против, а Говарды, католики и те, тому платят испанцы, – за. Король взял на себя роль царя Соломона, и еще неизвестно, какая из партий перетянет чашу его весов. Но каждая из партий знает, что ей выгодно перетянуть на свою сторону тебя. Пока они ведут себя благопристойно. Вот и ты веди себя разумно: не принимай ничьей стороны, пока не убедишься, к кому ближе твои собственные интересы. Не думаю, что выиграет испанская партия, поэтому советую тебе не слишком сближаться с этим старым лисом Нортгемптоном.
Лорд Рочестер задумчиво теребил бородку.
– Но он очень гостеприимный и приятный человек, – медленно произнес он.
– Да, пока прячет клыки. Генри Говард таков – будет льстить, ублажать, но никто не знает, что он на самом деле задумал. Он насквозь фальшив. Его светлость кивнул:
– Не беспокойся. Я тоже умею лавировать. – Он положил перед сэром Томасом два листа бумаги, которые перед тем вертел в руках. – Ты можешь решить эту загадку, Том?
Овербери сразу же обратил внимание, что письма были написаны очень интересным почерком – элегантное готическое начертание букв говорило о таланте и опыте того, кто писал. Но куда интереснее было то, о чем поведали готические буквы:
«Случай раскрыл мне тайну сердца некоей дамы, и моя любовь и уважение к вашей светлости побуждают меня донести эту тайну до вас. О даме я не смею сказать большего, чем следующее: вы уже хорошо с ней знакомы, и она принадлежит к одному из самых знатных родов королевства, за ней ухаживает некий принц, но она остается нечувствительной к его ухаживаниям, ибо уже отдала свое невинное сердечко вашей светлости, о чем ваша светлость пока не подозревает».
Вместо подписи стояло: «Тот, кто желает вашей светлости много добра». Сэр Томас взглянул на великолепно разукрашенную фигуру его светлости. Лицо сэра Томаса было бледно и серьезно, однако в глазах сверкало веселье.
– Что ж, это письмо грамотно и элегантно составлено, а написано явно человеком ученым. Больше мне сказать нечего. Что же касается содержания, то ты наверняка понимаешь его лучше меня. Интересно, кому это понадобилось известить тебя о том, что по тебе вздыхает леди Эссекс?
– Ах, так ты тоже предполагаешь, что здесь говорится о леди Эссекс?
– Предполагаю? Да это же ясно, как Божий день. Что действительно неясно – почему кому-то понадобилось анонимно известить тебя? А вдруг это ловушка?
– Ловушка? – Его светлость был поражен. Затем отмахнулся: – Чепуха!
– А я всегда с подозрением отношусь к тому, чему не могу дать логического объяснения. Побаиваюсь непонятного – это чисто животный инстинкт, а люди – те же животные.
– Но зачем устраивать мне ловушку?
– Ну, все возможно. Может быть, кто-то хочет усилить вражду, которую вы с принцем и так питаете друг к другу; а может, кто-то хочет, чтобы твоим врагом стал ее муж.
– Да он и не муж ей вовсе! – с неожиданной горячностью воскликнул его светлость. – К тому же он за границей.
– Однако он вернется, и, может быть, скоро.
– Ну и что тогда? – В голосе лорда Рочестера прозвучала уверенность, которую ему давало его положение при дворе. – Он не может мне противостоять.
Сэр Томас в удивлении поднял брови:
– Значит, ты о ней подумываешь? Заглотил наживку? Его светлость молча отвернулся и отошел к окну. И так, стоя спиной к сэру Томасу и глядя в садик за окном, он признался:
– Чтобы начать о ней думать, мне и не нужно было письма. Сэр Томас нахмурился и посерьезнел.
– Ты хочешь сказать, что то, о чем говорится в письме, пришлось тебе по сердцу?
– Да, и если это западня, я и сам бы влез в нее. Без всякого приглашения.
– Но приглашение все же последовало. А ты, сломя голову, ринулся в капкан"
– Да. И теперь ты знаешь, почему мне так нравятся ужины в доме Нортгемптона. К политике это не имеет никакого отношения. Меня манит туда вовсе не лорд-хранитель печати, поэтому в разговорах с ним я головы не потеряю.
– Зато ты потерял ее из-за его племянддоы. А одно влечет за собой другое.
Лорд Рочестер вдруг спросил:
– А ты не думаешь, что это письмо мог написать сам Нортгемптон? Сэр Томас расхохотался:
– Если б я такое предположил хоть на миг, я был бы полным идиотом. Впрочем, я действительно сначала это предположил. Но, поразмыслив, понял, что это действительно глупо. Говарды слишком ценят союз с Эссекса-ми, и они ни за что не рискнут нарушить его, отдав женщину из своего рода тебе в любовницы. К тому же они гордятся своей родовитостью. Нет, нет, это не Говарды заложили приманку. – Он вздохнул и нахмурился. – Если я попрошу тебя не лезть в капкан, ты меня, конечно, не послушаешь. Единственное, о чем я прошу: двигайся осторожно. Тебе есть что терять, Робин.
– Я не из тех, кто поспешает.
– Да, ты не из торопливых. Но в любви теряют разум даже самые осторожные. Что ж, надеюсь, тебя ждет славный ужин. Аппетита ты еще не потерял.
Его светлость спустился по личной лестнице к собственной лодке и прибыл в Нортгемптон-хауз в таком возбуждении, источником которого лорд-хранитель печати явно быть не мог. Письмо, как он честно признался, попало на благодатную почву – с тех пор, как он в последний раз гулял в этом саду с ее светлостью, лорд Рочестер пребывал в очень взволнованном состоянии духа.
Леди Эссекс была у дядюшки. Она встретила его светлость по-дружески, но не более того. Здесь также присутствовал сэр Дэвид Вуд, и обед прошел в умеренном веселье, хотя леди Эссекс довольно быстро исчерпала свой обычно богатый запас веселости, о чем дядюшка откровенно ей и сказал.
Что-то она слишком бледна, объявил он и поинтересовался, кому же это она презентовала розы, цветущие на ее щечках, а также пожалел, что ее светлость не отправилась вместе со всем двором в Ройстон, где могла бы насладиться прелестями сельской жизни. Она отвечала, что как раз завтра с матерью собирается туда перебраться: отца удерживали в Уайтхолле дела, но, в конце концов, они решили, что уедут без него. И все время она нервно трогала спрятанный в поясе маленький флакончик с несколькими каплями драгоценного эликсира, купленного у алхимика Саймона Формена: она все ждала момента вылить его в вино лорду Рочестеру. Однако весь вечер он сидел напротив нее, и ничего не получалось. Неудивительно, что настроение у нее испортилось, что и отметил дядюшка.
Обедом была разочарована не только она – когда дамам уже подошло время удалиться, лорд Рочестер (а письмо оказалось искрой, попавшей на кучу хвороста) уже начал было подумывать, что зря терпит общение с лордом – хранителем печати. Но в самый последний момент его ждало вознаграждение: он собирался уходить, и ее светлость объявила, что ей тоже пора возвращаться в Уайтхолл. Она спросила, есть ли место на его барке.
Препровождая ее в позолоченную каюту на корме, он постарался спрятать свою радость. Здесь, чтобы укрыть ее Светлость от лучей вечернего солнца и от взглядов перевозчиков в голубых с серебром ливреях и прочих проплывавших мимо зевак, лорд Рочестер опустил занавеси.
Когда барка отчалила, он присел рядом с ней на покрытую красным бархатом скамью. Сэр Роберт чувствовал себя ужасно неловко и не представлял, как начать разговор. К счастью, разговор начала она.
– Милорд, я бы хотела попросить вас об одной услуге.
– Миледи, я буду счастлив услужить вам, – произнес он тоном таким искренним и страстным, что она в смятении отвела взгляд и почувствовала, как сердце у нее забилось часто-часто.
Однако она постаралась скрыть волнение и протянула ему сложенную бумагу – это была просьба сэра Дэвида Вуда о предоставлении ему каких-то льгот.
Сэр Дэвид, неоднократно объявлявший о своей готовности вечно служить миледи, тем не менее не постеснялся воспользоваться ее услугами, чтобы передать свою петицию прямо по назначению. А она, в силу мягкости и сговорчивости натуры, согласилась исполнить просьбу сэра Дэвида, заметив, впрочем, что ее влияние на лорда Рочестера слишком ничтожно.
Поэтому она принялась описывать достоинства сэра Дэвида и то, как высоко ценит его ее дядя, и так далее, однако его светлость прервал ее:
– Самое главное – то, что за него просите вы, мадам. Можете быть уверены: просьба будет удовлетворена, – и он сунул бумагу за пазуху своего расшитого серебром камзола. – Вам не надо просить, приказывайте мне, мадам. Я буду счастлив исполнить любое ваше приказание.
Она уже слышала подобное от принца Уэльского, но такое обращение вызвало у нее тогда лишь поток острот. Эти же слова, произнесенные лордом Рочестером, застали ее врасплох – она не знала, как ответить. Она лишь автоматически произнесла обычное: «Вы очень любезны, сэр».
Его правая рука лежала на спинке сиденья. Он наклонился вперед и заглянул под пышное зеленое перо ее шляпы – взгляд его был одновременно настойчивым и молящим.
– Да разве может кто-либо исполнять ваши приказы без счастья в душе? – очень серьезно спросил он.
Она подняла глаза, и взгляды их встретились, и в этот миг все было сказано без слов и все для них изменилось навеки. А затем она стыдливо отвела взгляд, и тогда он произнес:
– Фрэнсис!
Лишь одно слово – но голос выдал все его чувства. Он обожал ее, он боготворил ее, он умолял ее.
Он придвинулся ближе, его правая рука нежно обняла плечи Фрэнсис, а левая ладонь накрыла сложенные на коленях руки. Она даже не пыталась освободиться. Она сидела тихо-тихо, затаив дыхание.
– Фрэнсис, – нежно повторил он, и теперь в голосе его слышалась уже не только мольба. В ответ графиня Эссекс повернулась к нему, и он обнял ее. Фрэнсис прижалась к его груди, глаза ее закрылись, и влюбленных окутал полумрак каюты.
Роберт наклонился и поцеловал ее в губы.-Этот первый поцелуй, казалось, длился вечно, он уносил их вдаль, он раскачивал их на волнах немыслимого счастья. А потом Фрэнсис оторвалась от Роберта, оба они полуиспуганно, полусмеясь глянули друг на друга, и во внезапном приливе стыда она вновь спрятала свое лицо на его груди, и теперь уже сама, плача и смеясь, произнесла его имя:
– Робин! Робин!
Заскрипели уключины, напомнив, что мир вокруг все же существует и что перевозчики доставили их к причалу.
Когда лорд Рочестер помогал ей сойти на берег, из ее левой руки что-то выскользнуло и с тихим всплеском упало в воду – это был флакончик Саймона Формена. Магическое зелье не понадобилось.
Глава XII
СКАНДАЛ
Бумаги с государственными делами Англии, которые обычно загромождали стол сэра Томаса Овербери, оставались совершенно неразобранными – сэр Томас, махнув рукой на судьбу страны, сидел в одной нижней рубашке и штанах и писал стихи. Вам не удастся найти их в собрании его сочинений, потому что на сей раз сэр Томас писал совсем иного рода стихи.
Он перечитывал написанное и улыбался, но не улыбкой творца, довольного удачно найденной рифмой. Его забавляло иное: одолжив свои знания и таланты Карру, чтобы создать тому славу государственного мужа и окончательно пленить короля, он предоставил ему взаймы и свой поэтический дар, чтобы Робин смог предстать совершенным возлюбленным и окончательно пленить сердце дамы.
Мысли об этой даме также вызывали на длинном лице сэра Томаса удовлетворенную улыбку – к немалому смятению этих слишком уж задравших нос Говардов грядет крупный скандал, и тогда любой союз между ними и лордом Рочестером будет невозможен. А такого союза Овербери опасался с достаточными основаниями. Так что в это летнее утро, последовавшее за тем замечательным днем, когда лорд Рочестер отобедал у лорда-хранителя печати и затем доставил в Уайтхолл его племянницу, сэр Томас с усердием и вдохновением ринулся на выполнение возложенной на него задачи.
Вот еще что произошло накануне: препроводив миледи в отведенные ей во дворце апартаменты, его светлость со всех ног кинулся к Овербери.
– Помнится, ты тоща, на теннисном корте, сказал, что с удовольствием напишешь для леди Эссекс сонет, если кто-нибудь тебе за это заплатит?
– Помню, только не «кто-нибудь», а именно принц Уэльский.
– Принц не принц, какая разница? – Его светлость весь горел нетерпением. – У тебя есть талант. Я хочу, чтобы ты упражнял его ради меня.
И поскорее! Потому что завтра я последую твоему совету и отправлюсь в Ройстон.
– И верно, что тебе здесь делать? Я слышал, супруга лорда-камергера направляется в ту же сторону, и, несомненно, дочь будет ее сопровождать. Впрочем, не в том дело. Ты получишь свой сонет, только скажи, в какой сейчас стадии ваши отношения?
Милорд рассказал все. Сэр Томас с облегчением узнал, что полученное накануне письмо, хотя и не утратило своей таинственности, не было обыкновенной приманкой.
Сонет был уже написан, и он добавлял к нему последние штрихи, любовно шлифовал, словно ювелир – драгоценный камень. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался лорд Рочестер – снова энергичный лорд Рочестер, совсем непохожий на того, кто еще вчера сидел у окна и смотрел в пустоту. Вчерашний угрюмей превратился в сияющего радостью молодого человека. Он обнял своего ментора и секретаря, своего поводыря, философа и друга.
– Ну, Том, ну как дела? Готово?
– Готово, – ответил Овербери, тоже зараженный этой энергией и радостью. – Читай и наслаждайся. Я трудился четыре с лишним часа – итальянская манера очень сложна. Но и сам Бен Джонсон не мог бы послужить тебе лучше.
Милорд взял протянутый ему листок и громко прочел первую строчку:
– О леди, вся – огонь и снег…
И тут же с энтузиазмом принялся хвалить сэра Томаса:
– Боже! Потрясающее сравнение! «О леди, вся – огонь и снег…» Это так похоже на нее, Том! Душа, полная огня, а внешне – само спокойствие, холодность и безупречная чистота, свежевыпавший снег!
Сэр Томас откашлялся:
– Я-то предполагал, что этот образ даст представление о ее внешности – огонь волос, блестящих глаз и алых губ, которые, несомненно, могут быть очень горячи. И снежная белизна груди и всего остального, я предполагаю, что она вся бела.
– Понимаю. Но почему же это не описание ее духовного облика?
– Потому что я не хочу, чтобы она подумала, будто ты – дурак или насмехаешься. Женщины этого не любят.
– Дурак, или насмехаюсь? – Милорд нахмурился и горделиво выпрямился. – Отчего так?
– При дворе поговаривают, что его высочество уже опалил себе крылышки у этого костра. Теперь и ты решил предать себя самосожжению.
– Дворцовые сплетни… Фи! Тля всегда нападает на самый чистый и красивый цветок.
– Прекрасное поэтическое сравнение! – одобрил сэр Томас. Милорд раздраженно пожал плечами и продолжил чтение сонета. Когда он дочитал, раздражение исчезло, а лицо засияло от удовольствия.
– Да, дружище, у тебя настоящий дар! – вскричал он.
– Я обладаю многими талантами, и, как тебе, Робин, должно быть известно – впрочем, это знают все, – я сам по себе бесценный дар. Ну как стихи, подойдут?
– Что значит – подойдут?! Да это ключ от райских врат. Это просто волшебство.
– Волшебный ключ! Ну-ну, пусть он откроет для тебя калитку в сад наслаждений.
– Я сейчас же перепишу. Где перо?
– Вот то самое перо, которым стихи были написаны, впрочем, оно не из крыл Пегаса и не из оперения горлицы – его выдернули из обыкновенного гуся. Со временем и ты поймешь, что такие перья служат лучше всех. Хотя не все это понимают.
Но его светлость не слушал – он уже старательно переписывал стихи лучшим из своих почерков, затем сложил лист, запечатал, надписал послание и удалился. Он направлялся в Ройстон, куда и следовало впредь пересылать всю государственную корреспонденцию. Экипаж и сопровождение уже ждали его – теперь он путешествовал именно таким образом; с большей пышностью передвигался только сам король.
Но в самый последний момент он вспомнил о бумаге, которую накануне засунул в нагрудный карман камзола, и выложил ее на стол.
– Кстати, вот петиция, которую следует удовлетворить. Лорд-камергер подпишет и поставит печать.
И торопливо удалился. Сэр Томас лениво развернул документ и нахмурился – он почти ничего не знал о сэре Дэвиде Вуде, но то немногое, что было ему известно, никоим образом не объясняло, почему это вдруг сэру Дэвиду Вуду следовало выплачивать две тысячи фунтов из королевской казны. А поскольку сэр Дэвид Вуд был человеком Нортгемптона, то это служило достаточным основанием для сокращения суммы.
Так что под свою собственную ответственность сэр Томас Овербери сократил требуемую сумму вполовину и предоставил сэру Дэвиду Вуду право в случае неудовольствия подать прошение по обычным каналам.
В последующие две недели сэру Томасу пришлось быть единоличным арбитром всех государственных дел, и он трудился на износ, вдобавок ему приходилось высылать копии, выписки и отчеты Рочестеру.
А король оказал Рочестеру довольно прохладный прием – он упрекал его в небрежении и изводил бесчисленными придирками, позволив себе продемонстрировать бессмысленную и прямо-таки женскую ревность к Овербери. Его величество высказал предположение, что Робин лишь отговаривался занятостью – он-де торчал в Уайтхолле только потому, что нашел там друга и общество более ценное, чем здесь, в Ройстоне. Отчитывая Робина за равнодушие, его величество чуть ли не плакал и упрямо отказывался выслушать объяснения. Но через пару дней, когда милорд под предлогом государственных забот отказался участвовать в соколиной охоте, король, выругавшись, как конюх, слез с седла и отправился к Робину выяснять отношения.
Он в ярости ворвался в комнату фаворита и остолбенел.
У заваленного бумагами стола сидели два секретаря, а лорд Рочестер, в халате и ночных туфлях, расхаживал взад-вперед и что-то диктовал. Увидев короля, он умолк. Король был по-охотничьи одет во все зеленое, в остроконечной шляпе с пером и с тяжелой соколиной перчаткой на правой руке.
Они уставились друг на друга, затем Рочестер поклонился. Он был явно растерян.
Король, который явился затеять скандал, лишь пробурчал:
– Ты что, не можешь отложить дела на потом? Утро такое чудесное, Робин, делами займешься после обеда.
Он перечитывал написанное и улыбался, но не улыбкой творца, довольного удачно найденной рифмой. Его забавляло иное: одолжив свои знания и таланты Карру, чтобы создать тому славу государственного мужа и окончательно пленить короля, он предоставил ему взаймы и свой поэтический дар, чтобы Робин смог предстать совершенным возлюбленным и окончательно пленить сердце дамы.
Мысли об этой даме также вызывали на длинном лице сэра Томаса удовлетворенную улыбку – к немалому смятению этих слишком уж задравших нос Говардов грядет крупный скандал, и тогда любой союз между ними и лордом Рочестером будет невозможен. А такого союза Овербери опасался с достаточными основаниями. Так что в это летнее утро, последовавшее за тем замечательным днем, когда лорд Рочестер отобедал у лорда-хранителя печати и затем доставил в Уайтхолл его племянницу, сэр Томас с усердием и вдохновением ринулся на выполнение возложенной на него задачи.
Вот еще что произошло накануне: препроводив миледи в отведенные ей во дворце апартаменты, его светлость со всех ног кинулся к Овербери.
– Помнится, ты тоща, на теннисном корте, сказал, что с удовольствием напишешь для леди Эссекс сонет, если кто-нибудь тебе за это заплатит?
– Помню, только не «кто-нибудь», а именно принц Уэльский.
– Принц не принц, какая разница? – Его светлость весь горел нетерпением. – У тебя есть талант. Я хочу, чтобы ты упражнял его ради меня.
И поскорее! Потому что завтра я последую твоему совету и отправлюсь в Ройстон.
– И верно, что тебе здесь делать? Я слышал, супруга лорда-камергера направляется в ту же сторону, и, несомненно, дочь будет ее сопровождать. Впрочем, не в том дело. Ты получишь свой сонет, только скажи, в какой сейчас стадии ваши отношения?
Милорд рассказал все. Сэр Томас с облегчением узнал, что полученное накануне письмо, хотя и не утратило своей таинственности, не было обыкновенной приманкой.
Сонет был уже написан, и он добавлял к нему последние штрихи, любовно шлифовал, словно ювелир – драгоценный камень. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался лорд Рочестер – снова энергичный лорд Рочестер, совсем непохожий на того, кто еще вчера сидел у окна и смотрел в пустоту. Вчерашний угрюмей превратился в сияющего радостью молодого человека. Он обнял своего ментора и секретаря, своего поводыря, философа и друга.
– Ну, Том, ну как дела? Готово?
– Готово, – ответил Овербери, тоже зараженный этой энергией и радостью. – Читай и наслаждайся. Я трудился четыре с лишним часа – итальянская манера очень сложна. Но и сам Бен Джонсон не мог бы послужить тебе лучше.
Милорд взял протянутый ему листок и громко прочел первую строчку:
– О леди, вся – огонь и снег…
И тут же с энтузиазмом принялся хвалить сэра Томаса:
– Боже! Потрясающее сравнение! «О леди, вся – огонь и снег…» Это так похоже на нее, Том! Душа, полная огня, а внешне – само спокойствие, холодность и безупречная чистота, свежевыпавший снег!
Сэр Томас откашлялся:
– Я-то предполагал, что этот образ даст представление о ее внешности – огонь волос, блестящих глаз и алых губ, которые, несомненно, могут быть очень горячи. И снежная белизна груди и всего остального, я предполагаю, что она вся бела.
– Понимаю. Но почему же это не описание ее духовного облика?
– Потому что я не хочу, чтобы она подумала, будто ты – дурак или насмехаешься. Женщины этого не любят.
– Дурак, или насмехаюсь? – Милорд нахмурился и горделиво выпрямился. – Отчего так?
– При дворе поговаривают, что его высочество уже опалил себе крылышки у этого костра. Теперь и ты решил предать себя самосожжению.
– Дворцовые сплетни… Фи! Тля всегда нападает на самый чистый и красивый цветок.
– Прекрасное поэтическое сравнение! – одобрил сэр Томас. Милорд раздраженно пожал плечами и продолжил чтение сонета. Когда он дочитал, раздражение исчезло, а лицо засияло от удовольствия.
– Да, дружище, у тебя настоящий дар! – вскричал он.
– Я обладаю многими талантами, и, как тебе, Робин, должно быть известно – впрочем, это знают все, – я сам по себе бесценный дар. Ну как стихи, подойдут?
– Что значит – подойдут?! Да это ключ от райских врат. Это просто волшебство.
– Волшебный ключ! Ну-ну, пусть он откроет для тебя калитку в сад наслаждений.
– Я сейчас же перепишу. Где перо?
– Вот то самое перо, которым стихи были написаны, впрочем, оно не из крыл Пегаса и не из оперения горлицы – его выдернули из обыкновенного гуся. Со временем и ты поймешь, что такие перья служат лучше всех. Хотя не все это понимают.
Но его светлость не слушал – он уже старательно переписывал стихи лучшим из своих почерков, затем сложил лист, запечатал, надписал послание и удалился. Он направлялся в Ройстон, куда и следовало впредь пересылать всю государственную корреспонденцию. Экипаж и сопровождение уже ждали его – теперь он путешествовал именно таким образом; с большей пышностью передвигался только сам король.
Но в самый последний момент он вспомнил о бумаге, которую накануне засунул в нагрудный карман камзола, и выложил ее на стол.
– Кстати, вот петиция, которую следует удовлетворить. Лорд-камергер подпишет и поставит печать.
И торопливо удалился. Сэр Томас лениво развернул документ и нахмурился – он почти ничего не знал о сэре Дэвиде Вуде, но то немногое, что было ему известно, никоим образом не объясняло, почему это вдруг сэру Дэвиду Вуду следовало выплачивать две тысячи фунтов из королевской казны. А поскольку сэр Дэвид Вуд был человеком Нортгемптона, то это служило достаточным основанием для сокращения суммы.
Так что под свою собственную ответственность сэр Томас Овербери сократил требуемую сумму вполовину и предоставил сэру Дэвиду Вуду право в случае неудовольствия подать прошение по обычным каналам.
В последующие две недели сэру Томасу пришлось быть единоличным арбитром всех государственных дел, и он трудился на износ, вдобавок ему приходилось высылать копии, выписки и отчеты Рочестеру.
А король оказал Рочестеру довольно прохладный прием – он упрекал его в небрежении и изводил бесчисленными придирками, позволив себе продемонстрировать бессмысленную и прямо-таки женскую ревность к Овербери. Его величество высказал предположение, что Робин лишь отговаривался занятостью – он-де торчал в Уайтхолле только потому, что нашел там друга и общество более ценное, чем здесь, в Ройстоне. Отчитывая Робина за равнодушие, его величество чуть ли не плакал и упрямо отказывался выслушать объяснения. Но через пару дней, когда милорд под предлогом государственных забот отказался участвовать в соколиной охоте, король, выругавшись, как конюх, слез с седла и отправился к Робину выяснять отношения.
Он в ярости ворвался в комнату фаворита и остолбенел.
У заваленного бумагами стола сидели два секретаря, а лорд Рочестер, в халате и ночных туфлях, расхаживал взад-вперед и что-то диктовал. Увидев короля, он умолк. Король был по-охотничьи одет во все зеленое, в остроконечной шляпе с пером и с тяжелой соколиной перчаткой на правой руке.
Они уставились друг на друга, затем Рочестер поклонился. Он был явно растерян.
Король, который явился затеять скандал, лишь пробурчал:
– Ты что, не можешь отложить дела на потом? Утро такое чудесное, Робин, делами займешься после обеда.