— Вот и действуйте соответственно. Принимайте командование и призовите ваших солдат к порядку. А мадонна и мессер Гонзага обо всем забудут. Не так ли, мадонна? Мессер Гонзага?
Здравый смысл и интуиция подсказали Валентине, что действия Франческо куда как разумны и направлены лишь ей во благо. А потому заверила Фортемани, что более не будет вспоминать о прошлом. Так что Гонзаге пришлось, пусть и с неохотой, присоединиться к ней.
Фортемани низко поклонился, лицо его стало бледным, как мел, тело била дрожь. Он приблизился к Валентине, опустился на колено, смиренно поцеловал край ее платья.
— Мадонна, вам не придется раскаиваться в вашем милосердии. Я буду служить вам по гроб жизни. И вам тоже, мой господин, — с последними словами он поднял глаза на спокойное лицо Франческо. А затем, не удостоив Гонзагу даже взглядом, встал, вновь поклонился и вышел из комнаты.
Едва за ним закрылась дверь, град упреков обрушился на Франческо. Но Валентина остановила Гонзагу, не дав тому выговориться.
— Как можно, Гонзага! — воскликнула она. — Я полностью одобряю вынесенное решение. И у меня нет сомнений, что оно более всего отвечает нашим интересам.
— Нет сомнений? И напрасно. Этот человек не успокоится, пока не отомстит нам!
— Мессер Гонзага, — вежливо, но твердо обратился к нему Франческо. — Я старше вас возрастом и, возможно, провел больше времени на войне среди таких людей. При всей его крикливости и склонности к хвастовству Фортемани знает, что такое честь и не лишен чувства справедливости. Сегодня его помиловали, и прощение он получил от мадонны. Заверяю вас, что отныне у нее не будет более надежного слуги, чем Эрколе Фортемани.
— Я верю вам, мессер Франческо, — улыбнулась графу монна Валентина. — И убеждена, что вы рассудили мудро.
Гонзага кусал губы.
— Возможно, я ошибся, но дай-то Бог, чтобы так оно и было.
Глава XVI. ГОНЗАГА СБРАСЫВАЕТ МАСКУ
Глава XVII. ВРАГ
Здравый смысл и интуиция подсказали Валентине, что действия Франческо куда как разумны и направлены лишь ей во благо. А потому заверила Фортемани, что более не будет вспоминать о прошлом. Так что Гонзаге пришлось, пусть и с неохотой, присоединиться к ней.
Фортемани низко поклонился, лицо его стало бледным, как мел, тело била дрожь. Он приблизился к Валентине, опустился на колено, смиренно поцеловал край ее платья.
— Мадонна, вам не придется раскаиваться в вашем милосердии. Я буду служить вам по гроб жизни. И вам тоже, мой господин, — с последними словами он поднял глаза на спокойное лицо Франческо. А затем, не удостоив Гонзагу даже взглядом, встал, вновь поклонился и вышел из комнаты.
Едва за ним закрылась дверь, град упреков обрушился на Франческо. Но Валентина остановила Гонзагу, не дав тому выговориться.
— Как можно, Гонзага! — воскликнула она. — Я полностью одобряю вынесенное решение. И у меня нет сомнений, что оно более всего отвечает нашим интересам.
— Нет сомнений? И напрасно. Этот человек не успокоится, пока не отомстит нам!
— Мессер Гонзага, — вежливо, но твердо обратился к нему Франческо. — Я старше вас возрастом и, возможно, провел больше времени на войне среди таких людей. При всей его крикливости и склонности к хвастовству Фортемани знает, что такое честь и не лишен чувства справедливости. Сегодня его помиловали, и прощение он получил от мадонны. Заверяю вас, что отныне у нее не будет более надежного слуги, чем Эрколе Фортемани.
— Я верю вам, мессер Франческо, — улыбнулась графу монна Валентина. — И убеждена, что вы рассудили мудро.
Гонзага кусал губы.
— Возможно, я ошибся, но дай-то Бог, чтобы так оно и было.
Глава XVI. ГОНЗАГА СБРАСЫВАЕТ МАСКУ
Четыре мощных стены Роккалеоне образовывали квадрат, в котором сам замок занимал лишь половину. Вторую же, протянувшуюся с севера на юг, занимал сад, разбитый на три террасы. На верхней, в сущности, полоске земли у южной стены росли виноградные лозы, привязанные к потемневшим от времени перекладинам, покоящимся на гранитных столбиках.
Гранитная же лестница, с двумя охраняющими ее каменными львами, вела на вторую террасу, называемую верхним садом. Она делилась пополам самшитовой аллеей. Высота и объем стволов деревьев давали представление о почтенном возрасте как сада, так и всего замка. В глубь аллеи проникали лишь редкие солнечные лучи, и прохлада сохранялась там даже в самый жаркий день. Розарии, расположенные по обе стороны аллеи, пребывали в запустении и заросли сорняками.
Третья, нижняя терраса, размером побольше обеих верхних, представляла собой зеленую лужайку, обсаженную акациями и платанами.
На этой лужайке и коротали время, играя в шары, дамы Валентины и паж, а Пеппе добродушно посмеивался над ними, не оставляя без внимания ни одно неловкое движение.
Там же грелся на солнышке и Фортемани, пытаясь забыть выпавшие на его долю утренние переживания, пожирая глазами женщин и охорашиваясь, словно павлин.
Полученный им урок, похоже, прошел не напрасно. Наемники, во всяком случае, вели себя куда как скромнее, а четверо из них, с алебардами на плече, несли охрану на стенах замка. Возвращение Фортемани они встретили шуточками и пренебрежительными ухмылками, но пара-тройка увесистых затрещин утихомирили самых активных и привели в чувство остальных. И заговорил Фортемани резко, отрывистыми фразами, отдавая приказы, которые надлежало выполнять, ибо неподчинение награждалось крепкой зуботычиной.
Действительно разительные перемены произошли с Фортемани, ибо вечером, когда наемники выпили, по его разумению, достаточно много, он приказал им укладываться спать. А когда они никоим образом не отреагировали на его слова, пошел с жалобой к монне Валентине. Она беседовала с Франческо и Гонзагой в крытой галерее столовой. Только отужинав, они обсуждали, что же делать дальше: покинуть замок или остаться в нем, бежать или отражать нападение войск Джан-Марии. Жалоба Эрколе прервала дискуссию. Валентина послала Гонзагу к наемникам, дабы их успокоить, что вызвало усмешку Фортемани. Гонзага же с радостью кинулся исполнять поручение, видя в словах Валентины свидетельство того, что она ставит его выше Франческо. Но его ожидал жестокий удар.
При его появлении никто и бровью не повел, а когда он попытался копировать Франческо, обозвав их швалью и свиньями, наемники, зная, что слова его не подкреплены силой, ответили ему градом оскорблений, передразнивая его тенорок, который на крике переходил в фальцет, и советуя не вмешиваться в мужские дела, а пойти и поиграть на лютне дамам.
Гонзага, однако, продолжал орать на них, и наемники начали злиться. Ухмылка на лице многих из них уступила место злобному оскалу. И тут мужество изменило Гонзаге. Протиснувшись мимо Фортемани, который бесстрастно наблюдал за происходящим, привалившись спиной к дверному косяку, не сомневаясь, что миссия придворного окончится провалом, Гонзага с горящими щеками вернулся к Валентине.
Ей ни в коей мере не понравился его рассказ, ибо он не признавался в своем позоре, а заявил, что наемники скопом бросились на него, желая разорвать на части. Франческо же стоял у окна, барабаня пальцами по подоконнику, устремив взор на залитый лунным светом сад, ни словом, ни жестом не показывая, что угомонил бы наемников, если б пошел к ним вместо Гонзаги. Наконец, Валентина повернулась к нему.
— Не могли бы вы… — она замолчала, вновь взглянула на Гонзагу, не желая более ущемлять его и без того сильно уязвленное самолюбие.
Франческо выпрямился.
— Я могу попробовать, хотя неудача мессера Гонзаги подсказывает мне, что шансов на успех мало. Остается лишь надеяться, что он не правильно истолковал их намерения, и мне удастся убедить их разойтись по-хорошему. Я попробую, мадонна, — и с этими словами сошел с галереи.
— У него все получится, — заверила Гонзагу Валентина. — На войне он не новичок и знает, с какими словами надо обратиться к этим людям.
— Я желаю ему успеха, — мрачно ответил Гонзага, — но готов с вами поспорить, что итог будет плачевный.
Спорить Валентина не стала, а десять минут спустя Франческо вернулся, такой же невозмутимый.
— Они утихомирились, мадонна.
Валентина удивленно глянула на него.
— Как вам это удалось?
— Без особого труда, хотя и возникли некоторые осложнения, — он бросил короткий взгляд на Гонзагу и улыбнулся. — Мессер Гонзага обошелся с ними излишне мягко. Да и невозможно требовать от придворного той суровости, к которой привыкли эти головорезы. С ними нет нужды цацкаться, и лишний подзатыльник будет только во благо, — говорил он вроде бы на полном серьезе, без тени иронии. Во всяком случае Гонзага последней не уловил.
— Чтобы я пачкал руки об эту мразь? — ужаснулся он. — Да я скорее умру.
— Или вскорости после этого, — вставил Пеппе, незамеченным поднявшийся на галерею. — Госпожа моя, видели бы вы нашего паладина. Наверное, Марс никогда так не гневался, как он, появившись перед этими наемниками. С какой яростью приказал он укладываться всем спать, пообещав в противном случае загнать их в казарму палкой.
— И они пошли? — спросила Валентина.
— Не сразу. Выпили они достаточно много, чтобы казаться себе храбрецами, и один из них попытался напасть на мессера Франческо. Но тот скрутил наглеца в бараний рог и повелел Фортемани бросить его в подземелье и держать там, пока тот не протрезвеет. А затем вышел, не дожидаясь исполнения своих приказов, полагая, что более его присутствие не требуется. И не ошибся. Они поднялись, кто-то выругался, но не слишком громко, дабы не услышал Фортемани, и отправились на боковую.
Валентина одарила Франческо восхищенным взглядом и самыми теплыми словами поблагодарила его за храбрость. Граф сразу же расцвел.
— На войне вам часто доводилось попадать в подобные передряги? — но слова эти были скорее утверждением, чем вопросом.
— Да, разумеется, — кивнул Франческо.
И тут Гонзага решил воспользоваться удобным случаем, чтобы побольше узнать о личности этого наглеца.
— Но мы еще не удостоились чести услышать ваше имя, — промурлыкал он.
Франческо обернулся к нему, мысли с быстротой молнии проносились в его голове, хотя лицо оставалось спокойным. Открываться еще не время, решил он, ибо близкое родство со Сфорца могло вызвать недоверие со стороны Валентины. Все знали, что Джан-Мария всегда высоко ценил графа Акуильского, а весть о его внезапном падении и изгнании не могла достичь ушей племянницы герцога Гвидобальдо, ибо она укрылась в Роккалеоне до того, как об этом стало известно в Урбино. Имя его могло возбудить подозрение, а разрыв с Джан-Марией был бы истолкован как мнимый, направленный лишь на прикрытие истинных целей. Уж Гонзага постарался бы убедить в этом Валентину, благо она прислушивалась к мнению придворного.
— Меня зовут Франческо, как я и говорил вам.
— Но есть же у вас и фамилия, — заинтересовавшись, добавила Валентина.
— Да, но она столь похожа на имя, что не заслуживает упоминания. Я — Франческо Франчески, странствующий рыцарь.
— И рыцарь истинный, — и так нежно улыбнулась ему Валентина, что Гонзага закипел от злобы.
— Что-то не слышал я такой фамилии. Ваш отец…
— Тосканский дворянин, — тут Франческо не погрешил против истины.
— Но не придворный? — предположил Ромео.
— Нет, — подтвердил Франческо его догадку.
— Ага! — воскликнул Гонзага, а затем добавил с легким пренебрежением, которое осталось незамеченным простосердечной Валентиной. — Но тогда ваша мать…
Щеки Франческо полыхнули румянцем.
— Моя мать познатней вашей, — последовал резкий ответ, сопровождаемый пронзительным смехом шута.
Гонзага поднялся, тяжело дыша, взгляды мужчин скрестились, словно мечи, а Валентина в недоумении смотрела на них.
— Господа, господа, о чем вы спорите? — поспешила она вмешаться. — Почему вы смотрите друг на друга как враги?
— Для честного человека он слишком чувствителен к расспросам, мадонна, — ответил Гонзага. — Как змея, затаившаяся в траве, он готов пустить в ход ядовитые зубы, чувствуя, что мы пытаемся раскусить его.
— Стыдитесь, Гонзага! — встала и Валентина. — Что вы такое говорите? Или Бог лишил вас разума. Господа, вы оба мои друзья, а потому не гоже вам враждовать друг с другом.
— Мысль интересная, — прокомментировал шут.
— А вы, мессер Франческо, забудьте его слова. Он не хотел вас обидеть. У него чересчур богатое воображение, но доброе сердце.
В то же мгновение чело Франческо разгладилось.
— Раз вы меня просите, а он подтвердит, что не имел в виду ничего плохого, я не буду держать на него зла.
Гонзага, поостыв, понял, что зашел слишком далеко, и с охотой пошел на мировую. Но при расставании с Валентиной, после того как Франческо уже ушел, не преминул нанести еще один удар.
— Мадонна, и все-таки я не доверяю этому человеку.
— Не доверяете? Почему? — нахмурилась Валентина.
— Объяснить не могу, но сердцем чувствую, что-то не так, — и коснулся рукою груди. — Если вы скажете, что он не шпион, можете называть меня дураком.
— Пожалуй, справедливо и первое, и второе, — она рассмеялась, а затем добавила, уже строже. — Идите спать, Гонзага. Сегодня у вас не все в порядке с головой. Пеппино, позови моих дам.
Но едва они остались одни, Гонзага подошел к Валентине вплотную. Муки ревности толкнули его на отчаянный шаг. Лицо побледнело, глаза горели мрачным огнем.
— Пусть будет по-вашему, мадонна, но завтра, уедем мы отсюда или останемся, его с нами не будет.
Валентина величественно выпрямилась, гордо вскинула голову.
— Решать это будем я и он.
Гонзага глубоко вдохнул, но в голосе его зазвучали железные ноты.
— Предупреждаю вас, мадонна! Если этот безымянный sbirro note 28 попытается встать между нами, клянусь Богом и всеми святыми, я его убью!
Открывающаяся дверь прервала монолог Гонзаги, он отступил, поклонился и мимо вошедших дам Валентины выскользнул из комнаты. Но, едва переступил порог, его дернули за рукав. Посмотрев вниз, он увидел Пеппино. Наклонился, повинуясь знаку шута.
— Только для ваших ушей, ваше сиятельство, — прошептал тот. — Тут один пошел за шерстью, а вернулся стриженым.
Грубо оттолкнув шута, Гонзага зашагал к себе.
А Валентина присела у окна, злость и изумление боролись в ней. Щеки побледнели, грудь учащенно вздымалась. Впервые Гонзага дал ей понять, какова его истинная цель, но сделал это столь неуклюже, что лишил себя даже надежды на успех, а вызвал лишь негодование, обратившись к ней в недопустимом тоне. Но более всего ее изумляло, как он вообще посмел признаться ей в своих чувствах. Ибо означало это только одно: Гонзага не понимал, что в ее глазах он был, есть и будет только слугой, которому прежде всего надлежит знать дистанцию между ним и его господами.
Гонзага, в те же минуты меряя комнату шагами и улыбаясь самому себе, думал совсем о другом, и мысли его были весьма оптимистичными. Конечно, он поспешил. До сбора урожая еще далеко, плод не созрел, но и нет ничего плохого в том, что он легонько тряхнул дерево. Пусть и преждевременно, но с большей легкостью свалится плод, когда придет срок. Он вспоминал мягкость Валентины, ее неизменно доброе отношение к себе, не подозревая, что чувства эти естественны для девушки, и аура доброты окружает ее точно так же, как розу — нежный аромат. Она источает этот аромат, ибо так распорядилась мать-природа, а вовсе не потому, что запах нравится мессеру Гонзаге. И заснул он в полной уверенности, что все идет как нельзя лучше.
— Если бы мой дорогой Гонзага увидел этот щит, он бы более не любопытствовал насчет моих родителей, — и, осторожно вытащив щит, Франческо растворил окно и бросил его в ров, после чего лег и вскоре заснул с улыбкой на лице и образом Валентины в сердце.
Да, ей требовалась иная, дружеская рука, дабы уберечь ее от посягательств Джан-Марии, решившего доказать свое право на Валентину силой оружия. И рука эта будет его, если только она не ответит отказом. Уже засыпая, Франческо прошептал ее имя. Спал он крепко, а пробудил его громкий стук в дверь и тревожный голос Ланчотто.
— Просыпайтесь, господин мой! Скорее! Мы в осаде!
Гранитная же лестница, с двумя охраняющими ее каменными львами, вела на вторую террасу, называемую верхним садом. Она делилась пополам самшитовой аллеей. Высота и объем стволов деревьев давали представление о почтенном возрасте как сада, так и всего замка. В глубь аллеи проникали лишь редкие солнечные лучи, и прохлада сохранялась там даже в самый жаркий день. Розарии, расположенные по обе стороны аллеи, пребывали в запустении и заросли сорняками.
Третья, нижняя терраса, размером побольше обеих верхних, представляла собой зеленую лужайку, обсаженную акациями и платанами.
На этой лужайке и коротали время, играя в шары, дамы Валентины и паж, а Пеппе добродушно посмеивался над ними, не оставляя без внимания ни одно неловкое движение.
Там же грелся на солнышке и Фортемани, пытаясь забыть выпавшие на его долю утренние переживания, пожирая глазами женщин и охорашиваясь, словно павлин.
Полученный им урок, похоже, прошел не напрасно. Наемники, во всяком случае, вели себя куда как скромнее, а четверо из них, с алебардами на плече, несли охрану на стенах замка. Возвращение Фортемани они встретили шуточками и пренебрежительными ухмылками, но пара-тройка увесистых затрещин утихомирили самых активных и привели в чувство остальных. И заговорил Фортемани резко, отрывистыми фразами, отдавая приказы, которые надлежало выполнять, ибо неподчинение награждалось крепкой зуботычиной.
Действительно разительные перемены произошли с Фортемани, ибо вечером, когда наемники выпили, по его разумению, достаточно много, он приказал им укладываться спать. А когда они никоим образом не отреагировали на его слова, пошел с жалобой к монне Валентине. Она беседовала с Франческо и Гонзагой в крытой галерее столовой. Только отужинав, они обсуждали, что же делать дальше: покинуть замок или остаться в нем, бежать или отражать нападение войск Джан-Марии. Жалоба Эрколе прервала дискуссию. Валентина послала Гонзагу к наемникам, дабы их успокоить, что вызвало усмешку Фортемани. Гонзага же с радостью кинулся исполнять поручение, видя в словах Валентины свидетельство того, что она ставит его выше Франческо. Но его ожидал жестокий удар.
При его появлении никто и бровью не повел, а когда он попытался копировать Франческо, обозвав их швалью и свиньями, наемники, зная, что слова его не подкреплены силой, ответили ему градом оскорблений, передразнивая его тенорок, который на крике переходил в фальцет, и советуя не вмешиваться в мужские дела, а пойти и поиграть на лютне дамам.
Гонзага, однако, продолжал орать на них, и наемники начали злиться. Ухмылка на лице многих из них уступила место злобному оскалу. И тут мужество изменило Гонзаге. Протиснувшись мимо Фортемани, который бесстрастно наблюдал за происходящим, привалившись спиной к дверному косяку, не сомневаясь, что миссия придворного окончится провалом, Гонзага с горящими щеками вернулся к Валентине.
Ей ни в коей мере не понравился его рассказ, ибо он не признавался в своем позоре, а заявил, что наемники скопом бросились на него, желая разорвать на части. Франческо же стоял у окна, барабаня пальцами по подоконнику, устремив взор на залитый лунным светом сад, ни словом, ни жестом не показывая, что угомонил бы наемников, если б пошел к ним вместо Гонзаги. Наконец, Валентина повернулась к нему.
— Не могли бы вы… — она замолчала, вновь взглянула на Гонзагу, не желая более ущемлять его и без того сильно уязвленное самолюбие.
Франческо выпрямился.
— Я могу попробовать, хотя неудача мессера Гонзаги подсказывает мне, что шансов на успех мало. Остается лишь надеяться, что он не правильно истолковал их намерения, и мне удастся убедить их разойтись по-хорошему. Я попробую, мадонна, — и с этими словами сошел с галереи.
— У него все получится, — заверила Гонзагу Валентина. — На войне он не новичок и знает, с какими словами надо обратиться к этим людям.
— Я желаю ему успеха, — мрачно ответил Гонзага, — но готов с вами поспорить, что итог будет плачевный.
Спорить Валентина не стала, а десять минут спустя Франческо вернулся, такой же невозмутимый.
— Они утихомирились, мадонна.
Валентина удивленно глянула на него.
— Как вам это удалось?
— Без особого труда, хотя и возникли некоторые осложнения, — он бросил короткий взгляд на Гонзагу и улыбнулся. — Мессер Гонзага обошелся с ними излишне мягко. Да и невозможно требовать от придворного той суровости, к которой привыкли эти головорезы. С ними нет нужды цацкаться, и лишний подзатыльник будет только во благо, — говорил он вроде бы на полном серьезе, без тени иронии. Во всяком случае Гонзага последней не уловил.
— Чтобы я пачкал руки об эту мразь? — ужаснулся он. — Да я скорее умру.
— Или вскорости после этого, — вставил Пеппе, незамеченным поднявшийся на галерею. — Госпожа моя, видели бы вы нашего паладина. Наверное, Марс никогда так не гневался, как он, появившись перед этими наемниками. С какой яростью приказал он укладываться всем спать, пообещав в противном случае загнать их в казарму палкой.
— И они пошли? — спросила Валентина.
— Не сразу. Выпили они достаточно много, чтобы казаться себе храбрецами, и один из них попытался напасть на мессера Франческо. Но тот скрутил наглеца в бараний рог и повелел Фортемани бросить его в подземелье и держать там, пока тот не протрезвеет. А затем вышел, не дожидаясь исполнения своих приказов, полагая, что более его присутствие не требуется. И не ошибся. Они поднялись, кто-то выругался, но не слишком громко, дабы не услышал Фортемани, и отправились на боковую.
Валентина одарила Франческо восхищенным взглядом и самыми теплыми словами поблагодарила его за храбрость. Граф сразу же расцвел.
— На войне вам часто доводилось попадать в подобные передряги? — но слова эти были скорее утверждением, чем вопросом.
— Да, разумеется, — кивнул Франческо.
И тут Гонзага решил воспользоваться удобным случаем, чтобы побольше узнать о личности этого наглеца.
— Но мы еще не удостоились чести услышать ваше имя, — промурлыкал он.
Франческо обернулся к нему, мысли с быстротой молнии проносились в его голове, хотя лицо оставалось спокойным. Открываться еще не время, решил он, ибо близкое родство со Сфорца могло вызвать недоверие со стороны Валентины. Все знали, что Джан-Мария всегда высоко ценил графа Акуильского, а весть о его внезапном падении и изгнании не могла достичь ушей племянницы герцога Гвидобальдо, ибо она укрылась в Роккалеоне до того, как об этом стало известно в Урбино. Имя его могло возбудить подозрение, а разрыв с Джан-Марией был бы истолкован как мнимый, направленный лишь на прикрытие истинных целей. Уж Гонзага постарался бы убедить в этом Валентину, благо она прислушивалась к мнению придворного.
— Меня зовут Франческо, как я и говорил вам.
— Но есть же у вас и фамилия, — заинтересовавшись, добавила Валентина.
— Да, но она столь похожа на имя, что не заслуживает упоминания. Я — Франческо Франчески, странствующий рыцарь.
— И рыцарь истинный, — и так нежно улыбнулась ему Валентина, что Гонзага закипел от злобы.
— Что-то не слышал я такой фамилии. Ваш отец…
— Тосканский дворянин, — тут Франческо не погрешил против истины.
— Но не придворный? — предположил Ромео.
— Нет, — подтвердил Франческо его догадку.
— Ага! — воскликнул Гонзага, а затем добавил с легким пренебрежением, которое осталось незамеченным простосердечной Валентиной. — Но тогда ваша мать…
Щеки Франческо полыхнули румянцем.
— Моя мать познатней вашей, — последовал резкий ответ, сопровождаемый пронзительным смехом шута.
Гонзага поднялся, тяжело дыша, взгляды мужчин скрестились, словно мечи, а Валентина в недоумении смотрела на них.
— Господа, господа, о чем вы спорите? — поспешила она вмешаться. — Почему вы смотрите друг на друга как враги?
— Для честного человека он слишком чувствителен к расспросам, мадонна, — ответил Гонзага. — Как змея, затаившаяся в траве, он готов пустить в ход ядовитые зубы, чувствуя, что мы пытаемся раскусить его.
— Стыдитесь, Гонзага! — встала и Валентина. — Что вы такое говорите? Или Бог лишил вас разума. Господа, вы оба мои друзья, а потому не гоже вам враждовать друг с другом.
— Мысль интересная, — прокомментировал шут.
— А вы, мессер Франческо, забудьте его слова. Он не хотел вас обидеть. У него чересчур богатое воображение, но доброе сердце.
В то же мгновение чело Франческо разгладилось.
— Раз вы меня просите, а он подтвердит, что не имел в виду ничего плохого, я не буду держать на него зла.
Гонзага, поостыв, понял, что зашел слишком далеко, и с охотой пошел на мировую. Но при расставании с Валентиной, после того как Франческо уже ушел, не преминул нанести еще один удар.
— Мадонна, и все-таки я не доверяю этому человеку.
— Не доверяете? Почему? — нахмурилась Валентина.
— Объяснить не могу, но сердцем чувствую, что-то не так, — и коснулся рукою груди. — Если вы скажете, что он не шпион, можете называть меня дураком.
— Пожалуй, справедливо и первое, и второе, — она рассмеялась, а затем добавила, уже строже. — Идите спать, Гонзага. Сегодня у вас не все в порядке с головой. Пеппино, позови моих дам.
Но едва они остались одни, Гонзага подошел к Валентине вплотную. Муки ревности толкнули его на отчаянный шаг. Лицо побледнело, глаза горели мрачным огнем.
— Пусть будет по-вашему, мадонна, но завтра, уедем мы отсюда или останемся, его с нами не будет.
Валентина величественно выпрямилась, гордо вскинула голову.
— Решать это будем я и он.
Гонзага глубоко вдохнул, но в голосе его зазвучали железные ноты.
— Предупреждаю вас, мадонна! Если этот безымянный sbirro note 28 попытается встать между нами, клянусь Богом и всеми святыми, я его убью!
Открывающаяся дверь прервала монолог Гонзаги, он отступил, поклонился и мимо вошедших дам Валентины выскользнул из комнаты. Но, едва переступил порог, его дернули за рукав. Посмотрев вниз, он увидел Пеппино. Наклонился, повинуясь знаку шута.
— Только для ваших ушей, ваше сиятельство, — прошептал тот. — Тут один пошел за шерстью, а вернулся стриженым.
Грубо оттолкнув шута, Гонзага зашагал к себе.
А Валентина присела у окна, злость и изумление боролись в ней. Щеки побледнели, грудь учащенно вздымалась. Впервые Гонзага дал ей понять, какова его истинная цель, но сделал это столь неуклюже, что лишил себя даже надежды на успех, а вызвал лишь негодование, обратившись к ней в недопустимом тоне. Но более всего ее изумляло, как он вообще посмел признаться ей в своих чувствах. Ибо означало это только одно: Гонзага не понимал, что в ее глазах он был, есть и будет только слугой, которому прежде всего надлежит знать дистанцию между ним и его господами.
Гонзага, в те же минуты меряя комнату шагами и улыбаясь самому себе, думал совсем о другом, и мысли его были весьма оптимистичными. Конечно, он поспешил. До сбора урожая еще далеко, плод не созрел, но и нет ничего плохого в том, что он легонько тряхнул дерево. Пусть и преждевременно, но с большей легкостью свалится плод, когда придет срок. Он вспоминал мягкость Валентины, ее неизменно доброе отношение к себе, не подозревая, что чувства эти естественны для девушки, и аура доброты окружает ее точно так же, как розу — нежный аромат. Она источает этот аромат, ибо так распорядилась мать-природа, а вовсе не потому, что запах нравится мессеру Гонзаге. И заснул он в полной уверенности, что все идет как нельзя лучше.
***
Граф Акуильский прохаживался по своей комнате в Львиной башне. Он улыбнулся, когда взгляд его упал в угол: там, среди вооружения, сложенного Ланчотто, тускло блестел щит с гербом, на котором лев Сфорцы мирно соседствовал с орлом Л'Акуилы.— Если бы мой дорогой Гонзага увидел этот щит, он бы более не любопытствовал насчет моих родителей, — и, осторожно вытащив щит, Франческо растворил окно и бросил его в ров, после чего лег и вскоре заснул с улыбкой на лице и образом Валентины в сердце.
Да, ей требовалась иная, дружеская рука, дабы уберечь ее от посягательств Джан-Марии, решившего доказать свое право на Валентину силой оружия. И рука эта будет его, если только она не ответит отказом. Уже засыпая, Франческо прошептал ее имя. Спал он крепко, а пробудил его громкий стук в дверь и тревожный голос Ланчотто.
— Просыпайтесь, господин мой! Скорее! Мы в осаде!
Глава XVII. ВРАГ
Граф спрыгнул с кровати, поспешил к двери, чтобы впустить слугу, который возбужденно сообщил ему, что Джан-Мария ночью прибыл под стены Роккалеоне и расположился лагерем на равнине перед замком.
Ланчотто все еще говорил, когда вошедший паж передал Франческо просьбу монны Валентины незамедлительно прийти в зал приемов. Он торопливо оделся и вместе с Ланчотто, следующим за ним по пятам, спустился вниз.
Пересекая второй внутренний двор, они увидели дам Валентины, обсуждающих случившееся с фра Доминико. Последний, в торжественном облачении, намеревался служить утреннюю молитву. Франческо вежливо поздоровался с ними и прошел в зал, оставив Ланчотто за порогом.
Валентина совещалась с Фортемани. Разговаривая с ним, она ходила по залу, более ничем не выдавая своего волнения. А страх, если он и закрался в ее душу в час испытаний, вообще не проявлялся никоим образом. При виде Франческо радостная улыбка осветила ее лицо. Она приветствовала его, как самого близкого друга. А затем печально вздохнула.
— Я искренне сожалею, мессер Франческо, что мои неудачи коснулись и вас. Мне сказали, что замок осажден, так что ваша судьба слилась с нашей. Ибо не будет вам дороги, пока Джан-Мария не снимет осады. И у меня больше нет выбора, уезжать или оставаться. Нас принудили принимать бой.
— Госпожа моя, я не могу разделить ваши сожаления на мой счет, — с готовностью, даже весело ответил Франческо. — Поступок ваш, мадонна, кто-то может расценить как безумие, но это безумство храбрых, и я буду горд, если вы позволите привнести в него и свою лепту.
— Но, мессер Франческо, вы же ничем мне не обязаны.
— Долг истинного рыцаря — помогать попавшей в беду деве. И я не могу найти лучшего применения своим рукам, как взять в них оружие и защитить вас от герцога Баббьяно. Я у вас на службе, монна Валентина, и располагайте мною, как сочтете нужным. Война для меня не в диковинку, и я смогу принести хоть какую-то пользу.
— Назначьте его губернатором Роккалеоне, — предложил Фортемани, благодарный тому, кто спас ему жизнь. Кроме того, гигант понимал, что едва он сам — Гонзага, естественно, в расчет не брался — сможет организовать оборону замка лучше Франческо.
— Вы слышали, что сказал Эрколе? — тон Валентины показывал, что предложение Фортемани ей по душе.
— Мадонна, для меня это слишком большая честь, — с достоинством ответил Франческо. — Но, если вы доверите мне замок, я буду защищать его до последнего вздоха.
Не успела она сказать и слова, как через боковую дверь в зал влетел Гонзага, побледневший, с полой плаща, перекинутой через правую руку вместо обычной левой. Да и вообще по его наряду было видно, что одевался, он в спешке, без свойственной ему тщательности. Франческо он сухо кивнул, Фортемани словно и не заметил, низко склонясь перед Валентиной.
— Я очень огорчен, мадонна… — но Валентина прервала его.
— Для того нет особой причины. Разве мы этого не ожидали?
— Пожалуй, что да. Но я надеялся, что Джан-Мария не посмеет зайти столь далеко.
— Надеялся? Даже после того известия, что принес нам мессер Франческо? — только сейчас, похоже, у нее открылись глаза. — Что-то я не слышала от вас подобных речей, когда вы советовали мне бежать в Роккалеоне. Тогда вас не смущало, что предстоит схватиться с Джан-Марией. Наоборот, вас переполнял боевой пыл. С чего же такая перемена? Уж не надвинувшаяся ли опасность тому причина?
Презрение в голосе Валентины больно било по тщеславию Гонзаги, к чему, собственно, она и стремилась. Вчерашнее его поведение подсказало девушке, что нет нужды поддерживать то ложное впечатление, будто она сверх меры благоволит к нему. Да и сегодняшнее поведение Гонзаги, пусть не в критический, но достаточно сложный момент, выставило его в новом свете, и Валентине никак не нравилось то, что она видела.
Гонзага поник головой, щеки его полыхнули румянцем стыда: упреки эти прозвучали в присутствии Фортемани и Франческо, этого выскочки.
— Мадонна, — заговорил он с достоинством, словно последние слова Валентины относились не к нему, — я пришел сообщить вам, что герольд Джан-Марии просит его выслушать. Вы позволите мне принять его?
— Вы очень заботливы, Гонзага, — ответила она. — Но я не сочту за труд выслушать его сама.
Гонзага поклонился, затем искоса глянул на Франческо.
— Кстати, мы можем договориться и о пропуске для этого господина.
— Едва ли они разрешат ему уехать, — последовал ответ. — Да и нет нужды просить их об этом, поскольку мессер Франческо согласился принять пост губернатора Роккалеоне. Но мы заставляем герольда ждать. Господа, не подняться ли нам на стену?
Они поклонились и последовали за ней, Гонзага первый, с перекошенным от ярости лицом, ибо это назначение он счел ответом на жаркие слова, которые прошлым вечером прошептал на ухо Валентины.
Пересекая двор, Франческо отдал первый приказ, и шестеро наемников присоединились к ним, дабы герольд увидел, что осаждавшим придется иметь дело с вооруженным гарнизоном, а не с беззащитной девушкой.
У рва их ожидал высокий мужчина на сером жеребце. Шлем его ярко блестел на утреннем солнце, алый плащ украшал лев с герба Сфорцы. Он низко поклонился, увидев Валентину и ее свиту. Граф Акуильский заблаговременно надвинул шляпу на лоб, дабы лицо его оставалось в тени.
— От имени моего господина, высокородного и могущественного Джан-Марии Сфорца, герцога Баббьяно, я предлагаю вам сдаться, сложить орудие и открыть ворота.
Последовала короткая пауза, после чего Валентина спросила герольда, все ли он сказал или что-то упустил. Герольд, вновь склонившись к холке жеребца, ответил, что послание герцога Баббьяно передано ей полностью.
Валентина повернулась к сопровождавшим ее мужчинам. На лице ее отразилось смущение. Она понимала, что должна дать достойный ответ, но не знала, как это сделать, ибо ее монастырские наставницы и представить себе не могли, что их подопечная окажется в столь щекотливой ситуации, а потому и не научили ее, что надобно предпринять в подобном случае. Обратилась она к Франческо.
— Ответьте ему, господин губернатор, — улыбнулась Валентина, и Франческо, выступив вперед, наклонился над зубцом крепостной стены.
— Господин герольд, — голос его звучал хрипло, не так, как всегда, — если вас это не затруднит, скажите мне, с каких это пор герцог Баббьяно находится в состоянии войны с Урбино, ибо я не вижу другой причины, объясняющей появление его войск у этого замка и требования о сдаче.
— Обращаясь с этим посланием к Валентине делла Ровере, — прокричал герольд, — его светлость заручился согласием герцога Урбино.
Тут Валентина оказалась рядом с Франческо и, более не церемонясь, высказала все, что накопилось у нее на душе.
— Это послание, мессер, равно как и присутствие здесь вашего господина, лишь новое звено в череде оскорблений, которым я подверглась с его стороны. Скажите ему об этом. А еще я попрошу моих советников разобраться, есть ли у него право посылать вас ко мне с таким поручением, после чего, возможно, он получит ответ на свой вызов.
— Может быть, мадонна, вы хотите, чтобы его светлость подъехал сюда, чтобы переговорить с вами лично?
— Вот этого мне совершенно не хочется. Мне уже представлялся случай сказать Джан-Марии все, что я о нем думаю, — и гордо повернувшись, показывая тем самым, что аудиенция окончена, она отошла от крепостных зубцов.
Потом она провела короткое совещание с Франческо, который высказал несколько предложений, способствующих укреплению обороны замка. Валентина одобрила их все, без исключения. Настроение у нее заметно улучшилось, ибо теперь рядом с ней был человек, действительно знающий толк в военном деле. Ей нравилось даже просто смотреть на его стройную, подтянутую фигуру, на пальцы, привычно охватывающие рукоять меча, спокойное, не ведающее страха лицо. И даже когда он говорил о грозящих им опасностях, они казались не такими уж страшными — так уверенно звучал его голос.
Вместе с Фортемани Франческо незамедлительно перешел к реализации предложенных им мер. Теперь гигант следовал за ним, как верный пес за хозяином, понимая, что видит перед собой истинного солдата удачи, наемника-профессионала, в сравнении с которым сам он ненамного отличается от набранного им отребья. Передалась Эрколе и уверенность Франческо, ибо последний вроде бы относился к происходящему как к комедии, разыгрываемой герцогом Баббьяно. Франческо вдохновил Валентину и Фортемани, последний же поднял боевой дух солдат. Энергия графа Акуильского передалась и им, а из восхищения своим новым командующим родились и окрепли уважение к порученному им делу и гордость за сопричастность к тому, что вершилось на их глазах. Еще через час Роккалеоне, до того тихий и покойный, воинственно гудел, словно растревоженный улей, а Валентина, видя все это, изумлялась могуществу волшебника, которому она вверила свою крепость, ибо только чудо могло так преобразить ее гарнизон.
Только единожды хладнокровие изменило Франческо. Случилось это после того, как, спустившись в пороховой погреб, он обнаружил там лишь одну бочку с порохом. Он повернулся к Фортемани и спросил, где Гонзага распорядился сгрузить боеприпасы. Фортемани знать ничего не знал, а потому Франческо отправился на розыски Гонзаги. И нашел его в самшитовой аллее, где придворный что-то жарко втолковывал Валентине. При появлении Франческо Гонзага разом смолк, нахмурился.
— Мессер Гонзага, где вы храните порох? — осведомился Франческо.
— Порох? — Гонзагу охватило предчувствие беды. — А разве его нет в погребе?
— Есть… маленькая бочка, достаточная для того, чтобы раз или два выстрелить из орудия, не оставив ничего для наших аркебуз. Где порох, который вы привезли с собой?
— Весь порох в погребе. Другого нет.
Франческо застыл, на мгновение потеряв дар речи, не сводя глаз с придворного. А затем не смог сдержать гнева.
— Так-то вы намеревались защищать Роккалеоне? — голос его разил, словно меч. — Запасли в достатке вина, не забыли про стадо овец да всяческие деликатесы. Вы намеревались забросать врага костями или полагали, что никакой осады не будет?
Вопрос этот угодил в самое яблочко, и Гонзага вспыхнул, словно порох, запасти который он не удосужился. Его ярость была столь велика, что ответил он, как должно мужчине.
С презрением в голосе отмел он обвинения Франческо, завершив тираду предложением решить спор поединком, пешими или конными, мечом или копьем.
Но тут вмешалась Валентина, осадив их обоих. Но с Франческо она говорила вежливо, выразив надежду, что он наилучшим образом использует все то, чем располагает Роккалеоне. С Гонзагой же — с крайним пренебрежением, ибо вопрос Франческо, так и оставшийся без ответа, окончательно открыл ей глаза. Она и так уже достаточно отчетливо представляла, с какой целью Гонзага побуждал ее к побегу из Урбино, а теперь отпали и последние сомнения. Она вспомнила его поведение, когда пришла весть, что Джан-Мария полон решимости осадить и взять штурмом Роккалеоне, его совет покинуть замок. А ведь в Урбино он убеждал ее, что на силу надобно отвечать силой.
Ланчотто все еще говорил, когда вошедший паж передал Франческо просьбу монны Валентины незамедлительно прийти в зал приемов. Он торопливо оделся и вместе с Ланчотто, следующим за ним по пятам, спустился вниз.
Пересекая второй внутренний двор, они увидели дам Валентины, обсуждающих случившееся с фра Доминико. Последний, в торжественном облачении, намеревался служить утреннюю молитву. Франческо вежливо поздоровался с ними и прошел в зал, оставив Ланчотто за порогом.
Валентина совещалась с Фортемани. Разговаривая с ним, она ходила по залу, более ничем не выдавая своего волнения. А страх, если он и закрался в ее душу в час испытаний, вообще не проявлялся никоим образом. При виде Франческо радостная улыбка осветила ее лицо. Она приветствовала его, как самого близкого друга. А затем печально вздохнула.
— Я искренне сожалею, мессер Франческо, что мои неудачи коснулись и вас. Мне сказали, что замок осажден, так что ваша судьба слилась с нашей. Ибо не будет вам дороги, пока Джан-Мария не снимет осады. И у меня больше нет выбора, уезжать или оставаться. Нас принудили принимать бой.
— Госпожа моя, я не могу разделить ваши сожаления на мой счет, — с готовностью, даже весело ответил Франческо. — Поступок ваш, мадонна, кто-то может расценить как безумие, но это безумство храбрых, и я буду горд, если вы позволите привнести в него и свою лепту.
— Но, мессер Франческо, вы же ничем мне не обязаны.
— Долг истинного рыцаря — помогать попавшей в беду деве. И я не могу найти лучшего применения своим рукам, как взять в них оружие и защитить вас от герцога Баббьяно. Я у вас на службе, монна Валентина, и располагайте мною, как сочтете нужным. Война для меня не в диковинку, и я смогу принести хоть какую-то пользу.
— Назначьте его губернатором Роккалеоне, — предложил Фортемани, благодарный тому, кто спас ему жизнь. Кроме того, гигант понимал, что едва он сам — Гонзага, естественно, в расчет не брался — сможет организовать оборону замка лучше Франческо.
— Вы слышали, что сказал Эрколе? — тон Валентины показывал, что предложение Фортемани ей по душе.
— Мадонна, для меня это слишком большая честь, — с достоинством ответил Франческо. — Но, если вы доверите мне замок, я буду защищать его до последнего вздоха.
Не успела она сказать и слова, как через боковую дверь в зал влетел Гонзага, побледневший, с полой плаща, перекинутой через правую руку вместо обычной левой. Да и вообще по его наряду было видно, что одевался, он в спешке, без свойственной ему тщательности. Франческо он сухо кивнул, Фортемани словно и не заметил, низко склонясь перед Валентиной.
— Я очень огорчен, мадонна… — но Валентина прервала его.
— Для того нет особой причины. Разве мы этого не ожидали?
— Пожалуй, что да. Но я надеялся, что Джан-Мария не посмеет зайти столь далеко.
— Надеялся? Даже после того известия, что принес нам мессер Франческо? — только сейчас, похоже, у нее открылись глаза. — Что-то я не слышала от вас подобных речей, когда вы советовали мне бежать в Роккалеоне. Тогда вас не смущало, что предстоит схватиться с Джан-Марией. Наоборот, вас переполнял боевой пыл. С чего же такая перемена? Уж не надвинувшаяся ли опасность тому причина?
Презрение в голосе Валентины больно било по тщеславию Гонзаги, к чему, собственно, она и стремилась. Вчерашнее его поведение подсказало девушке, что нет нужды поддерживать то ложное впечатление, будто она сверх меры благоволит к нему. Да и сегодняшнее поведение Гонзаги, пусть не в критический, но достаточно сложный момент, выставило его в новом свете, и Валентине никак не нравилось то, что она видела.
Гонзага поник головой, щеки его полыхнули румянцем стыда: упреки эти прозвучали в присутствии Фортемани и Франческо, этого выскочки.
— Мадонна, — заговорил он с достоинством, словно последние слова Валентины относились не к нему, — я пришел сообщить вам, что герольд Джан-Марии просит его выслушать. Вы позволите мне принять его?
— Вы очень заботливы, Гонзага, — ответила она. — Но я не сочту за труд выслушать его сама.
Гонзага поклонился, затем искоса глянул на Франческо.
— Кстати, мы можем договориться и о пропуске для этого господина.
— Едва ли они разрешат ему уехать, — последовал ответ. — Да и нет нужды просить их об этом, поскольку мессер Франческо согласился принять пост губернатора Роккалеоне. Но мы заставляем герольда ждать. Господа, не подняться ли нам на стену?
Они поклонились и последовали за ней, Гонзага первый, с перекошенным от ярости лицом, ибо это назначение он счел ответом на жаркие слова, которые прошлым вечером прошептал на ухо Валентины.
Пересекая двор, Франческо отдал первый приказ, и шестеро наемников присоединились к ним, дабы герольд увидел, что осаждавшим придется иметь дело с вооруженным гарнизоном, а не с беззащитной девушкой.
У рва их ожидал высокий мужчина на сером жеребце. Шлем его ярко блестел на утреннем солнце, алый плащ украшал лев с герба Сфорцы. Он низко поклонился, увидев Валентину и ее свиту. Граф Акуильский заблаговременно надвинул шляпу на лоб, дабы лицо его оставалось в тени.
— От имени моего господина, высокородного и могущественного Джан-Марии Сфорца, герцога Баббьяно, я предлагаю вам сдаться, сложить орудие и открыть ворота.
Последовала короткая пауза, после чего Валентина спросила герольда, все ли он сказал или что-то упустил. Герольд, вновь склонившись к холке жеребца, ответил, что послание герцога Баббьяно передано ей полностью.
Валентина повернулась к сопровождавшим ее мужчинам. На лице ее отразилось смущение. Она понимала, что должна дать достойный ответ, но не знала, как это сделать, ибо ее монастырские наставницы и представить себе не могли, что их подопечная окажется в столь щекотливой ситуации, а потому и не научили ее, что надобно предпринять в подобном случае. Обратилась она к Франческо.
— Ответьте ему, господин губернатор, — улыбнулась Валентина, и Франческо, выступив вперед, наклонился над зубцом крепостной стены.
— Господин герольд, — голос его звучал хрипло, не так, как всегда, — если вас это не затруднит, скажите мне, с каких это пор герцог Баббьяно находится в состоянии войны с Урбино, ибо я не вижу другой причины, объясняющей появление его войск у этого замка и требования о сдаче.
— Обращаясь с этим посланием к Валентине делла Ровере, — прокричал герольд, — его светлость заручился согласием герцога Урбино.
Тут Валентина оказалась рядом с Франческо и, более не церемонясь, высказала все, что накопилось у нее на душе.
— Это послание, мессер, равно как и присутствие здесь вашего господина, лишь новое звено в череде оскорблений, которым я подверглась с его стороны. Скажите ему об этом. А еще я попрошу моих советников разобраться, есть ли у него право посылать вас ко мне с таким поручением, после чего, возможно, он получит ответ на свой вызов.
— Может быть, мадонна, вы хотите, чтобы его светлость подъехал сюда, чтобы переговорить с вами лично?
— Вот этого мне совершенно не хочется. Мне уже представлялся случай сказать Джан-Марии все, что я о нем думаю, — и гордо повернувшись, показывая тем самым, что аудиенция окончена, она отошла от крепостных зубцов.
Потом она провела короткое совещание с Франческо, который высказал несколько предложений, способствующих укреплению обороны замка. Валентина одобрила их все, без исключения. Настроение у нее заметно улучшилось, ибо теперь рядом с ней был человек, действительно знающий толк в военном деле. Ей нравилось даже просто смотреть на его стройную, подтянутую фигуру, на пальцы, привычно охватывающие рукоять меча, спокойное, не ведающее страха лицо. И даже когда он говорил о грозящих им опасностях, они казались не такими уж страшными — так уверенно звучал его голос.
Вместе с Фортемани Франческо незамедлительно перешел к реализации предложенных им мер. Теперь гигант следовал за ним, как верный пес за хозяином, понимая, что видит перед собой истинного солдата удачи, наемника-профессионала, в сравнении с которым сам он ненамного отличается от набранного им отребья. Передалась Эрколе и уверенность Франческо, ибо последний вроде бы относился к происходящему как к комедии, разыгрываемой герцогом Баббьяно. Франческо вдохновил Валентину и Фортемани, последний же поднял боевой дух солдат. Энергия графа Акуильского передалась и им, а из восхищения своим новым командующим родились и окрепли уважение к порученному им делу и гордость за сопричастность к тому, что вершилось на их глазах. Еще через час Роккалеоне, до того тихий и покойный, воинственно гудел, словно растревоженный улей, а Валентина, видя все это, изумлялась могуществу волшебника, которому она вверила свою крепость, ибо только чудо могло так преобразить ее гарнизон.
Только единожды хладнокровие изменило Франческо. Случилось это после того, как, спустившись в пороховой погреб, он обнаружил там лишь одну бочку с порохом. Он повернулся к Фортемани и спросил, где Гонзага распорядился сгрузить боеприпасы. Фортемани знать ничего не знал, а потому Франческо отправился на розыски Гонзаги. И нашел его в самшитовой аллее, где придворный что-то жарко втолковывал Валентине. При появлении Франческо Гонзага разом смолк, нахмурился.
— Мессер Гонзага, где вы храните порох? — осведомился Франческо.
— Порох? — Гонзагу охватило предчувствие беды. — А разве его нет в погребе?
— Есть… маленькая бочка, достаточная для того, чтобы раз или два выстрелить из орудия, не оставив ничего для наших аркебуз. Где порох, который вы привезли с собой?
— Весь порох в погребе. Другого нет.
Франческо застыл, на мгновение потеряв дар речи, не сводя глаз с придворного. А затем не смог сдержать гнева.
— Так-то вы намеревались защищать Роккалеоне? — голос его разил, словно меч. — Запасли в достатке вина, не забыли про стадо овец да всяческие деликатесы. Вы намеревались забросать врага костями или полагали, что никакой осады не будет?
Вопрос этот угодил в самое яблочко, и Гонзага вспыхнул, словно порох, запасти который он не удосужился. Его ярость была столь велика, что ответил он, как должно мужчине.
С презрением в голосе отмел он обвинения Франческо, завершив тираду предложением решить спор поединком, пешими или конными, мечом или копьем.
Но тут вмешалась Валентина, осадив их обоих. Но с Франческо она говорила вежливо, выразив надежду, что он наилучшим образом использует все то, чем располагает Роккалеоне. С Гонзагой же — с крайним пренебрежением, ибо вопрос Франческо, так и оставшийся без ответа, окончательно открыл ей глаза. Она и так уже достаточно отчетливо представляла, с какой целью Гонзага побуждал ее к побегу из Урбино, а теперь отпали и последние сомнения. Она вспомнила его поведение, когда пришла весть, что Джан-Мария полон решимости осадить и взять штурмом Роккалеоне, его совет покинуть замок. А ведь в Урбино он убеждал ее, что на силу надобно отвечать силой.