промышленности и особенно в сельском хозяйстве значительно ниже, чем в
развитых капиталистических странах. Как сочетать это с тем утверждением
В.И.Ленина, что победит в конечном счете тот общественный строй, который
обеспечит более высокую производительность труда. Либо она, эта
производительность у нас принципиально не могла быть повышена (в чем я
сомневаюсь), либо ее повышать не хотели, надеясь, что вывезет кривая. В
обоих случаях исход закономерен. А обвинять Горбачева и Ельцина в "развале"
СССР - нелепо. Посмотрел бы я, что произошло, если бы Клинтон и Буш
вознамерились "развалить" США! Они немедленно превратились бы в пух...
Вся жизнь России требует, чтобы ее народ, правители, лидеры партий и
движений, все претенденты на влияние, да и каждый ее житель относились к ней
бережней, чем это происходит на самом деле, когда все, кому не лень, рвут ее
на части, объявляя именно себя ее спасителями.
Даже если ограничиться только последними тремя веками, то вклад России
в культуру, науку, литературу и искусство мира переоценить невозможно. И кто
станет спорить, что вклад именно в этих областях определяет положение стран
и их народов в мировом ранжире. А потому вполне понятно, на какое положение
в этой шкале может претендовать Россия. И она по праву на него претендует.
Творцами всего того из выше перечисленного, что дала миру Россия, были
люди, обладавшие и средствами, и свободным временем, без чего творчество
невозможно. Но эти возможности доставлялись им в основном огромной массой
людей тяжелого, а подчас и подневольного труда. И эта же масса людей
поставляла в котел творческого процесса, как полуфабрикат, свои страдания,
которые оплодотворяли всю духовную жизнь народа. Без них, кому не ясно, не
было бы, например, Достоевского.
Иначе говоря, весь строительный материал русской культуры поставлялся
тяжелым мучительным процессом, имя которому - вся несчастная российская
жизнь. Однако всякое производство небезотходно. Отходами упомянутого
взаимодействия жизни и культуры были угнетенность, скудная жизнь, нищета и
темнота, забитость и невежество. И вот вслед за всем передовым и блестящим,
необычайно высоким, что было на острие жизни России, которое представляло ее
миру, не говоря уж о Победе в войне против фашизма, тянулся и, надо сказать,
тянется до сих пор весьма мрачный шлейф горестей и неустроенности. Движитель
оказывается одновременно и тормозом. Это тот контраст, который препятствует
полнокровному развитию России как великой державы. Сокращение разрыва -
залог избавления России от ее несчастий.
Я не претендую не только на роль носителя истины в конечной инстанции,
но и на приоритет нескольких предыдущих мыслей. Идеи носятся в воздухе. Тем
более не претендую на полноту моих рассуждений. Они - всего лишь очевидная и
примитивная схема.
Мое фронтовое прошлое будит во мне размышления и другого рода. Бывший
полковой разведчик, каковым мне пришлось быть с осени 1944 г. и до конца
войны, я вспоминаю, как возвращаясь с задания, с удачей или без нее, мы
всегда получали привет и приют в любом блиндаже у любого ротного. Всегда
находилось, чем нас обогреть и подкрепить. Разведчиков любили, ждали, что
принесут они, чем обрадуют или огорчат. Командир полка никогда не принимал
решения без обстоятельных сведений о противнике. Серьезная доля сведений о
противнике, особенно в его оперативной глубине, поступала, конечно, из
дивизии, которая обладала более мощными разведывательными возможностями. Но
все, что было непосредственно перед фронтом полка, командир полка добывал с
нашей помощью. Нам частенько попадало, но мы чувствовали и заботу о нас.
Почти 50 лет, если не считать учебы в Ленинградском университете, я
занимаюсь наукой. С болью воспринимаю я то, что происходит с нею в данное
время. Большая часть общества отшатнулась от науки, которая некогда была его
любимицей.
Я спрашиваю, роль полковой разведки в полку не аналогична ли значению
фундаментальной науки для общества? Как бы назвали командира полка,
пренебрегавшего разведкой? Правильно! Перенесите, пожалуйста, эпитеты,
которые мелькнули у Вас в мозгу, на тех людей в нашем обществе, которые
воображают, что они правильно относятся к науке, предъявляя к ней только
сугубо потребительские претензии.
Это сравнение пришло мне в голову лет десять тому назад, когда
некоторые члены нашего общества со злорадством и ликованием восклицали: "Да
кому эта наука нужна!" И тут сыграл роль инстинктивный импульс защитить
науку от поругания. Я не переоценивал своей выдумки. Более того, даже
стеснялся ее, боясь, что собеседник воспримет ее, как некую попытку старого
(упертого, по новой терминологии) вояки перенести свои солдафонские взгляды,
на нашу до невозможности современную и цивилизованную почву. Это логическое
построение представлялось мне примитивным. Оказалось, что нет! Когда я, как
бы извиняясь, готовый согласиться с тем, что формула "разведка = наука"
банальна, сопровождал рассказ о ней сомнениями, сформулированными выше, я
слышал от весьма уважаемых мною людей: "Что Вы, что Вы, все очень
правильно". Но если это так на самом деле, если в нашей жизни есть
самоочевидные образы, подтверждающие нужность фундаментальной науки, то
почему же к ней так относятся?
Однажды Президент Академии Наук СССР академик А.Н.Несмеянов сказал, что
научная работа - это вечный поиск и неудача; так чего же и нос задирать. Вот
и войсковая разведка - это тоже "вечный поиск", и, конечно, в ней тоже
больше неудач с людскими потерями, чем удач с захватом "языка". Мы тоже не
задирали носа, особенно, когда получали по морде.
Некоторая игра слов здесь налицо. Научный поиск, и поиск как вид боевых
действий, разумеется, разные вещи. Но какова бы ни была разница в содержании
понятия "поиск" в науке и в разведке, - цель у них одна - добывание истины.
В науке истина - это сведения о законах природы. В разведке - это тоже
сведения, но не о законах природы, а о противнике.
В лексиконе разведчиков было выражение "ночной поиск". Ясно, что это
такое. Ученый зачастую тоже ведет ночной поиск, когда, решая свою задачу, он
теряет сон.
Предыдущие несколько абзацев служат только одному: привести хотя бы еще
один довод в защиту науки, помочь ей даже ценой таких аналогий. Но что же
происходит в обществе и государстве, если для утверждения непреложных истин
приходится прибегать к таким средствам, очень похожим на соломинку, за
которую хватается утопающий?!
Полагаю, что вершители судеб и финансирования науки, держат ее на
полуголодном пайке, не без оснований надеясь на то, что благородство ученых
и преданность своему делу подвигнут их пренебречь материальным и
приземленным ради возвышенного. Но, честное слово, так эксплуатировать
высокую нравственность - по меньшей мере непорядочно. Можно бы выразиться
покрепче, но хочется казаться деликатным.
Через несколько дней после того, как было написано это слишком
интеллигентное (по нынешним временам) слово "непорядочно", произошло
событие, которое заставило меня устыдиться своей деликатности. 16 октября
2003 года в радиоэфире состоялась беседа с вице-президентом Российской
академии наук академиком Н.А.Платэ. Крупнейший ученый и организатор науки,
внук знаменитого академика-химика Н.Д.Зелинского и сын замечательной
художницы Р.Н.Зелинской, представитель высочайшего российского интеллекта,
носитель идей прогресса и культуры вынужден был (в весьма корректной форме)
жаловаться ведущему радиопередачи на принятие Государственной Думой закона о
лишении Российской академии наук налоговых льгот на имущество (в отличие от
предоставления этих льгот спорту и церкви). При нищенском содержании науки
этот ничем не оправданный акт ставит ее перед гибелью. И это сделали люди,
которым невдомек, что перед наукой вообще, и перед ее главой, в частности,
они должны стоять с непокрытой головой, а уходя, не иначе, как пятиться
спиной, не смея поднять глаз. Это непонимание лишний раз подчеркивает всю их
ничтожность и серость. Сдается мне, что такой поступок думцев льстит их
самолюбию, дабы ничто так не возвышает посредственность, как возможность
насолить тому, кто превосходит ее по духу и интеллекту.
За несколько дней до передачи этой моей книжки в издательство, т.е.
почти через год после события, описанного в предыдущем абзаце, состоялась
аналогичная радиобеседа. Снова вице-президент Российской академии наук
академик Н.А.Платэ, а вместе с ним академик-секретарь Отделения энергетики,
машиностроения, механики и процессов управления В.Е.Фортов, вынуждены были
жаловаться радиоведущему, а значит, российской общественности, на угрозу,
нависшую над Российской академией. Эта угроза состоит в намерении власти
обкорнать Академию с помощью некоторой готовящейся в чиновных недрах реформы
науки. Авторы этого позорного проекта никогда и ничего для науки не сделали,
не получили ни одного научного результата. Однако никто из власть имущих не
одернет их и не напомнит им, что наука России неприкосновенна!
Не глумление ли над одной из форм общественного сознания, когда она в
лице своих высших представителей вынуждена апеллировать к обществу и власти
через рядовой пункт расписания ежедневной радиопрограммы?! Было бы достойным
великой страны, если бы ее глава сам пригласил своих выдающихся ученых в
удобное для них время обсудить нужды науки и перспективы ее развития. Было
бы достойным т.н. "настоящего радио", если бы один из его ведущих
поблагодарил судьбу за оказанную ему честь беседовать о науке, да еще с
такими ее творцами!
И еще, просто глупо пытаться смягчить сожаление по поводу интенсивного
отъезда российских ученых за границу разговорами о том, что это, видите ли,
одна из положительных сторон глобализации, свидетельство высокой котировки
наших ученых на мировом рынке научного труда. Фальшивое утешение! Но оно
звучало с экрана телевизора из уст действительного члена Российской академии
наук
Как будто у нашей науки не было другого способа подтвердить свои
высокие качества. Не выдерживает критики также и попытка внушить уверенность
в обязательном возвращении уехавших ученых на Родину. И во всем этом нет ни
слова о том, что отъезд каждого специалиста из России снижает общий уровень
интеллекта. Если был прав Андрей Платонов, когда говорил, что без него
"народ не полный", то что же можно сказать о потере сотен тысяч
специалистов, составляющих мозговой концентрат страны?! Есть, оказывается,
люди, которые умиляются этому несчастью! Или, может быть, снова в ходу
крылатый перл "незаменимых людей нет и не бывало". Да и глобализация
какая-то странная, неравноправная, несправедливая. Нас она, мол, необычайно
возвышает, давая повод гордиться своим учеными, предоставляя возможность
наслаждаться их высокой котировкой на мировом рынке интеллекта. Подумайте
только, какой источник счастья! Выходит, чем больше ученых уедет, тем выше
наша законная гордость. А вот несчастным американцам и немцам не повезло. Их
ученые почему-то никуда не уезжают - к нам, например, чтобы поднять престиж
Америки... Разве что в отпуск на берега теплых морей и в путешествия. Видно,
не котируются, бедолаги, так же высоко, как наши...
Более того, похоже, американцы даже и не торопятся применить
выдавливание своих ученых из страны в виде лакмусовой бумажки для
определения котировки своей науки.
Унижено знание, добываемое зернышко к зернышку кропотливым трудом.
Торжествует агрессивное, скоробогатое невежество. Долог будет
психологический путь, пока самодовольное, а подчас и злорадное, богатство с
почтением склонится перед авторитетом знания и необходимостью помогать его
накоплению.
Или, быть может, плыть по волнам бездумно-бодряческого: "Я верю, что
Россия... и т.д.". Вот так, торопливо, без вдумчивого и честного анализа
заявить о себе, о своих популистских взглядах, дабы приобщиться к туманной и
не сформулированной национальной идее, но при этом и пальцем не пошевельнуть
для реализации надежд...
Каким-то странным образом в значительной части нашего общества
возникает контур одинакового отношения к двум трагедиям века. Зачастую
бывает, от фронтовых записок требуют обязательно философских обобщений.
Просто личные впечатления, или просто описания боев с их невыносимыми
подробностями уже не всех занимают, уже набили оскомину, уже не
воспринимаются, не доходят до сердца. Надоели, видите ли. А ведь об этих
испытаниях рассказывает живой человек, который сам вынес их своей плотью.
Если уж и не представить себя на его месте, то хотя бы не только из уважения
к нему, но и к себе, следует выслушать его, дабы перед окружающими, что ли,
не выглядеть черствой шкурой барабанной. Представьте себе, что совершенно
чужой Вам человек, измученный, скорчившийся в сыром окопе, который не в
силах даже поесть, который мечтает только несколько минут поспать, - это Ваш
дед, отец или брат. Он не вернулся с войны, а Вы в своем многоэтажном
благополучии недовольны, что телевидение или книга снова возвращают Вас к
тем временам. Достойно ли это?! К тому же, господа просвещенное общество,
неужели вы забыли про две такие философские категории, как "единичное" и
"всеобщее". Их связь я расшифровывать не буду, рассчитывая на обширность
ваших познаний. Более того, вы, я уверен, не забыли и про "случайность" с
"закономерностью" (помните, через массу случайностей пробивает себе дорогу
закономерность), вы только делаете вид, что не принимаете этих категорий во
внимание. Иначе Вас заподозрят, чего доброго, что Вы протягиваете ниточку к
"сакраментальному" и осмеянному определению: "свобода есть осознанная
необходимость". Ведь тогда, страшно подумать, "что станет говорить княгиня
Марья Алексевна!".
Когда не останется ни одного фронтовика, тогда не останется ничего,
кроме как заниматься чистыми философскими обобщениями, благо, они уже не
будут бередить души покойников, а сами покойники, слава создателю, не будут
путаться под ногами со своими воспоминаниями. Но нельзя же не понимать, что
высокого уровня абстракции, к которому заведомо будет стремиться
добросовестный исследователь, можно добиться только расширением и
углублением фундамента конкретного. Не боясь вступить в противоречие с самим
собой, должен сказать однако, что истинное представление о войне, понимание
глубины и остроты ее трагедии, понимание сопровождающих ее страданий,
незаживающая боль потерь - доступны разве что тем, кто все это перенес сам.
Потому то, как удивительно верно заметила одна моя очень интересная и на
редкость тонко и точно мыслящая собеседница, фронтовики между собой молчат.
И только скупой вопрос и такой же лаконичный ответ можно услышать от них,
когда они пытаются уточнить географическое место, быть может, общих боев и
время, когда могли оказаться на одном участке фронта. А если таких
совпадений не было, ну так и не было. Проникнуть сквозь завесу такого
молчание может только тот, кто сам смотрел смерти в лицо. Ибо только такой
момент в жизни оставлял в душе неизгладимый след. Настолько неизгладимый,
что разглядеть его невооруженным взглядом непосвященного - невозможно.
Фронтовики понимают друг друга молча, дети фронтовиков не поймут их, сколь
бы отцы ни были красноречивы.
Есть и другая, аналогичная тенденция. Вот цитата из вполне
доброжелательной рецензии ("Знамя", 2003, No9) на вполне хорошую книгу.
"Законный вопрос: что нового может сказать нам автор, когда романы, повести
и рассказы о сталинских репрессиях, войне и фашистском геноциде пишутся уже
не одно десятилетие, когда они представлены читателю и зрителю во всех
мыслимых и немыслимых подробностях?" (Слава богу, в рецензированной книге
автор сказал много нового, и, таким образом, вопрос, заданный рецензентом,
риторический.) Я опускаю имя автора рецензии и название обсуждавшейся книги,
так как это не имеет ни малейшего значения. В данном тексте это не первая
ссылка на журнал "Знамя". При большом желании можно разглядеть в них
отрицательный оттенок. Прошу не подозревать меня в плохом отношении к
журналу. "Знамя" - мой любимый журнал. Только на него я подписываюсь и
только его читаю. Поэтому и ссылаюсь только на него. Чтобы отвести от себя
подозрение в плохом отношении к журналу "Знамя", здесь я сошлюсь на No 8,
2002. На мой взгляд в статье "Иосиф Виссарионович меняет профессию" Николай
Работнов на стр. 209 совершенно убийственно развенчал этого "недочеловека"
вместе с Гитлером. Заодно он показал всем тем, кого недочеловек из своей
могилы до сих пор держит за фалды, их ничтожность. Я завидую Николаю
Работнову. В литературе нет ничего подобного. Мне ни за что не удалось бы
написать о Сталине с такой же силой. Лучше сказать - невозможно. Поэтому я
прошу у читателя прощения за то, что все-таки задел эту тему по совершенно
личным мотивам.
Так вот, на самом деле о сталинских репрессиях нового сказать можно
очень много. Автору рецензии только кажется, что нечего сказать. На самом
деле ничего и не сказано. Любое архивно-следственное дело 37 - 38 годов -
это готовый киносценарий, но никем из кинодраматургов не реализованный.
Каждое такое дело даже без литературной обработки - это книга, пьеса.
Путь от ареста до расстрела был всюду одинаков. Трагедия безвинной
жертвы и подлость высшей власти - вот что не показано и не описано во всех
ужасающих подробностях. Нельзя же, в конце концов, клоунаду в "10 лет без
права переписки" или развесистую клюкву "Утомленных солнцем", где трагедия
миллионов подменена бытовыми отношениями на фоне вздымающегося портрета
полубога, считать художественными свидетельствами сталинских преступлений.
Или так, может быть, и задумано - переложить всю ответственность за убийства
ни в чем не повинных людей то ли на потерянного неудачника, политического
подонка, то ли на обладателя лоснящейся рожи, жрущего огурец?! Я знаю только
две ленты, где психология уничтожаемой жертвы и ложь следствия и пропаганды
показаны глубоко и последовательно. Это "Человек из мрамора" Вайды и
"Признание", чешский фильм о процессе Сланского.
Как записать и на чем это высечь,
Что неповинных вы сотнями тысяч
По лагерям увезли эшелонами,
Как рассказать о злодействе над женами?
Неужто все записано, все высечено? Вот уж поистине "век-волкодав", если
так обкормил кровью, что даже и вкус ее перестал ощущаться, и кажется, что
море, образованное ею, уже обошли все вокруг, по урезу, а берега
окончательно изучены.
Ах как мне понравилось Мандельштамовское определение века! Еще бы,
главное - в созвучии с повторяющимися звуками "век-волк..." Однако
Мандельштам не мог знать, как через много лет противопоставил Солженицын два
термина - волкодав и людоед. Спиридон в "Круге первом" говорит: "Волкодав -
прав, людоед - нет". Так что справедливей, все-таки, "век-людоед". Хотя и
приходится жертвовать благозвучием.
Век!.. При чем же тут век! Век - это отрезок времени. В нем просто было
два людоеда, два вурдалака: Сталин и Гитлер, которые у Н.Работнова названы
"недочеловеками".
В связи с этим не могу не сказать об одном абсурде. Несколько лет тому
назад поэзия ГУЛАГа по воле одного парикмахера от поэзии стала
подразделяться на два жанра. Один - это просто лагерь заключенных, с его
людьми, их страданиями, тяготами и ужасами...
Другой - это, видите ли, лагерная лирика. Предпочтение отдавалось,
разумеется, последней. Не вдаваясь в рассуждения по этому поводу, приведу
еще один отрывок из стихотворения "Жены":
Много же мужества было у каждой,
Чтоб продержаться два года, однажды
Свет засиял в нашей мрачной могиле:
Весточку детям послать разрешили.
Коротко...- адрес, два слова привета,
Как задыхались в тот день от волнения.
Как с замиранием ждали ответа
Месяц и больше в тоске и смятении!..
Страстно откликнулись бедные птенчики,
Вся всколыхнулася зона унылая,
Затрепетали конверты-бубенчики:
"Мамочка! Мамочка, мамочка милая!
Скоро ли кончатся наши мучения?
Ты о себе напиши заявление".
Пишут Калинину Леша и Ната:
"Папа и мама, ведь, не виноваты!"
"Мамочка, Толе, Володе и Шуре
Было обещано в прокуратуре,
Было серьезно обещано нам,
Будто ребятам воротят их мам!
Почерком школьным пестреют листочки,
Сколько их, сколько их - мальчики, дочки!
С гнезд потаскали их черные вороны
И раскидали на разные стороны.
Отняли радость и отняли дом,
И незаслуженным жгучим стыдом
Ранили детство, и голыми, нищими
Их к уцелевшим подкинули лишними.
Нет ни чулочек, ни платьиц у Вали -
Все опечатали, все отобрали;
Стонет старушка, что не в чем на зиму
Даже и в школу ей выпустить Диму.
Крошка, не помнящий матери ласки,
На фотографию детские глазки
Пялит со старшим братишкой Сережей:
"Это, скажи, и моя мама тоже?"
Таня, Володя, Светлана и Юра,
Зло обманула вас прокуратура,
Лгали в ответственном секретариате,
Маленьким лгали, Алеше и Нате.
Крошки, подростки ли, с бабушкой, с тетей,
Иль одиноко в детдоме страдая,
Вы понапрасну родимую ждете,
Детское счастье свое вспоминая.
Ждете напрасно, что что-то изменится,
И что приедет далекая пленница
С нежной улыбкою, с лаской знакомой
Взять дорогого из детского дома.
Мама, которая очень важна,
Мама, которая всем так нужна,
Мамы ученые и инженеры,
Те, кем гордились их Вовы и Веры,
Те, что учили заботливо в школе,
Те, что в больнице лечили от кори,
Те, что вели в небеса самолет,
Иль просто на кухне варили компот.
Только по свету распущена слава,
Будто дано вам великое право,
Но никогда еще злей и свирепей
Вас не ковали в железные цепи.
Не бесчеловечно ли требовать лирики от матери, которая бьется от
безысходности и тоски по оставленным детям? В самом начале стихотворения, из
которого взят этот отрывок, есть такие строчки:
Мать забирали - лежал в скарлатине
Маленький мальчик в московской больнице;
Ты бы письмом запросила о сыне,
Но у "начальника" не допроситься!
Хоть головою разбейтесь в кусочки,
Хоть изойдите слезами от муки -
Вам написать не позволят ни строчки:
Неумолимы железные руки.
И все это выносит несчастная, ни в чем (!!!) не повинная женщина. О ее
невиновности известно a priori. И кому-то приходит в голову требовать от нее
лирических стихов, написанных в лагере. Иначе, дескать, тема избитая.
Забыли, про "Худые песни Соловью в когтях у кошки".
По-видимому, не лирическими объявляются и такие лагерные стихи, которые
сочинила мама, когда ее подруги были отправлены в очередной этап, а она
оставлена по болезни.
" Женщинам, отправленным в этап для сжигания сучьев на лесоповале":
Я вижу Севера суровое величье,
Я вижу синюю мерцающую даль
И кротость ваших лиц в их красоте девичьей,
И ваших глаз усталую печаль.
Убором снежным пышно разодетый,
Я вижу вековой дремучий лес,
И в скорбном мужестве немые силуэты,
...................................................
И по колено ледяной компресс,
И конвоир с ружьем наперевес...
Костров бушующих оранжевое пламя,
И едкий дым, и треск сухих ветвей,
И сердце каждое, тяжелое, как камень,
С туманным обликом оставленных детей.
Ах, неба синего бездонная безбрежность,
И спутник горя - серебристый смех,
И ваша хрупкость, и пугающая нежность...
Я вижу вас, я вижу всех.
В одном из писем тонкий и чуткий ценитель Н.Гумилев писал, что ему
удалось найти пару новых рифм. Уверен, что рифму "компресс - наперевес" он
оценил бы высоко. А уж то, что за ней... Только "век-людоед" и мог соединить
медицинское средство со штыком.
Вопрос только, что хуже: по колено ледяной компресс, или штык у ружья,
которое наперевес. Узнай Маяковский, что после него и как было приравнено к
штыку...
Какие мамины стихи были совершенно лишены всякой лирики, так это
"производственные". Их мама штамповала в открытую, в отличие от тех, что
приведены выше. О существовании последних не мог и не должен был знать
никто. Иногда маму водили в клуб для лагерного персонала, и она читала им
про "норму", "трудовой героизм" и "соцсоревнование". Однажды стрелок,
конвоируя ее в клуб, где начальство собралось на концерт, сказал: "Ну что ты
им все про норму да работу! Ты напиши, как ихные дети уроки учат с
електрицством, а у наших и карасину в лампах нет, все при лучине. Вот".
Нашел-таки себе заступницу! И перед кем! Вот уж поистине нарочно не
придумаешь.
А в другой раз мама грузила на телегу какие-то тюки. Возница заботился
и о ней, и о лошади, которую звали Белка. Лошадь, по словам мамы. была
изящным и стройным животным. Ее хозяин это сознавал, и потому относился к
лошади соответствующим образом: за всю дорогу не употребил ни кнута ни
ругани. На пути встретилась рытвина, Белка не могла вытянуть из нее груз.
Все увещевания человека остались ею не услышанными. Не подействовал и упрек:
"Я с тобою, як с дамою, а ты, як курва". "Разгружай", - скомандовал он маме,
а сам стал заворачивать самокрутку. Через несколько минут сквозь дымок он
сказал маме с участием и почти нараспев: "И чего они тебя, такую птаху,
мучают... "
За поэтические успехи в пропаганде высокопроизводительного рабского
труда от имени управления лагерей Севера и Урала маму наградили грамотой.
развитых капиталистических странах. Как сочетать это с тем утверждением
В.И.Ленина, что победит в конечном счете тот общественный строй, который
обеспечит более высокую производительность труда. Либо она, эта
производительность у нас принципиально не могла быть повышена (в чем я
сомневаюсь), либо ее повышать не хотели, надеясь, что вывезет кривая. В
обоих случаях исход закономерен. А обвинять Горбачева и Ельцина в "развале"
СССР - нелепо. Посмотрел бы я, что произошло, если бы Клинтон и Буш
вознамерились "развалить" США! Они немедленно превратились бы в пух...
Вся жизнь России требует, чтобы ее народ, правители, лидеры партий и
движений, все претенденты на влияние, да и каждый ее житель относились к ней
бережней, чем это происходит на самом деле, когда все, кому не лень, рвут ее
на части, объявляя именно себя ее спасителями.
Даже если ограничиться только последними тремя веками, то вклад России
в культуру, науку, литературу и искусство мира переоценить невозможно. И кто
станет спорить, что вклад именно в этих областях определяет положение стран
и их народов в мировом ранжире. А потому вполне понятно, на какое положение
в этой шкале может претендовать Россия. И она по праву на него претендует.
Творцами всего того из выше перечисленного, что дала миру Россия, были
люди, обладавшие и средствами, и свободным временем, без чего творчество
невозможно. Но эти возможности доставлялись им в основном огромной массой
людей тяжелого, а подчас и подневольного труда. И эта же масса людей
поставляла в котел творческого процесса, как полуфабрикат, свои страдания,
которые оплодотворяли всю духовную жизнь народа. Без них, кому не ясно, не
было бы, например, Достоевского.
Иначе говоря, весь строительный материал русской культуры поставлялся
тяжелым мучительным процессом, имя которому - вся несчастная российская
жизнь. Однако всякое производство небезотходно. Отходами упомянутого
взаимодействия жизни и культуры были угнетенность, скудная жизнь, нищета и
темнота, забитость и невежество. И вот вслед за всем передовым и блестящим,
необычайно высоким, что было на острие жизни России, которое представляло ее
миру, не говоря уж о Победе в войне против фашизма, тянулся и, надо сказать,
тянется до сих пор весьма мрачный шлейф горестей и неустроенности. Движитель
оказывается одновременно и тормозом. Это тот контраст, который препятствует
полнокровному развитию России как великой державы. Сокращение разрыва -
залог избавления России от ее несчастий.
Я не претендую не только на роль носителя истины в конечной инстанции,
но и на приоритет нескольких предыдущих мыслей. Идеи носятся в воздухе. Тем
более не претендую на полноту моих рассуждений. Они - всего лишь очевидная и
примитивная схема.
Мое фронтовое прошлое будит во мне размышления и другого рода. Бывший
полковой разведчик, каковым мне пришлось быть с осени 1944 г. и до конца
войны, я вспоминаю, как возвращаясь с задания, с удачей или без нее, мы
всегда получали привет и приют в любом блиндаже у любого ротного. Всегда
находилось, чем нас обогреть и подкрепить. Разведчиков любили, ждали, что
принесут они, чем обрадуют или огорчат. Командир полка никогда не принимал
решения без обстоятельных сведений о противнике. Серьезная доля сведений о
противнике, особенно в его оперативной глубине, поступала, конечно, из
дивизии, которая обладала более мощными разведывательными возможностями. Но
все, что было непосредственно перед фронтом полка, командир полка добывал с
нашей помощью. Нам частенько попадало, но мы чувствовали и заботу о нас.
Почти 50 лет, если не считать учебы в Ленинградском университете, я
занимаюсь наукой. С болью воспринимаю я то, что происходит с нею в данное
время. Большая часть общества отшатнулась от науки, которая некогда была его
любимицей.
Я спрашиваю, роль полковой разведки в полку не аналогична ли значению
фундаментальной науки для общества? Как бы назвали командира полка,
пренебрегавшего разведкой? Правильно! Перенесите, пожалуйста, эпитеты,
которые мелькнули у Вас в мозгу, на тех людей в нашем обществе, которые
воображают, что они правильно относятся к науке, предъявляя к ней только
сугубо потребительские претензии.
Это сравнение пришло мне в голову лет десять тому назад, когда
некоторые члены нашего общества со злорадством и ликованием восклицали: "Да
кому эта наука нужна!" И тут сыграл роль инстинктивный импульс защитить
науку от поругания. Я не переоценивал своей выдумки. Более того, даже
стеснялся ее, боясь, что собеседник воспримет ее, как некую попытку старого
(упертого, по новой терминологии) вояки перенести свои солдафонские взгляды,
на нашу до невозможности современную и цивилизованную почву. Это логическое
построение представлялось мне примитивным. Оказалось, что нет! Когда я, как
бы извиняясь, готовый согласиться с тем, что формула "разведка = наука"
банальна, сопровождал рассказ о ней сомнениями, сформулированными выше, я
слышал от весьма уважаемых мною людей: "Что Вы, что Вы, все очень
правильно". Но если это так на самом деле, если в нашей жизни есть
самоочевидные образы, подтверждающие нужность фундаментальной науки, то
почему же к ней так относятся?
Однажды Президент Академии Наук СССР академик А.Н.Несмеянов сказал, что
научная работа - это вечный поиск и неудача; так чего же и нос задирать. Вот
и войсковая разведка - это тоже "вечный поиск", и, конечно, в ней тоже
больше неудач с людскими потерями, чем удач с захватом "языка". Мы тоже не
задирали носа, особенно, когда получали по морде.
Некоторая игра слов здесь налицо. Научный поиск, и поиск как вид боевых
действий, разумеется, разные вещи. Но какова бы ни была разница в содержании
понятия "поиск" в науке и в разведке, - цель у них одна - добывание истины.
В науке истина - это сведения о законах природы. В разведке - это тоже
сведения, но не о законах природы, а о противнике.
В лексиконе разведчиков было выражение "ночной поиск". Ясно, что это
такое. Ученый зачастую тоже ведет ночной поиск, когда, решая свою задачу, он
теряет сон.
Предыдущие несколько абзацев служат только одному: привести хотя бы еще
один довод в защиту науки, помочь ей даже ценой таких аналогий. Но что же
происходит в обществе и государстве, если для утверждения непреложных истин
приходится прибегать к таким средствам, очень похожим на соломинку, за
которую хватается утопающий?!
Полагаю, что вершители судеб и финансирования науки, держат ее на
полуголодном пайке, не без оснований надеясь на то, что благородство ученых
и преданность своему делу подвигнут их пренебречь материальным и
приземленным ради возвышенного. Но, честное слово, так эксплуатировать
высокую нравственность - по меньшей мере непорядочно. Можно бы выразиться
покрепче, но хочется казаться деликатным.
Через несколько дней после того, как было написано это слишком
интеллигентное (по нынешним временам) слово "непорядочно", произошло
событие, которое заставило меня устыдиться своей деликатности. 16 октября
2003 года в радиоэфире состоялась беседа с вице-президентом Российской
академии наук академиком Н.А.Платэ. Крупнейший ученый и организатор науки,
внук знаменитого академика-химика Н.Д.Зелинского и сын замечательной
художницы Р.Н.Зелинской, представитель высочайшего российского интеллекта,
носитель идей прогресса и культуры вынужден был (в весьма корректной форме)
жаловаться ведущему радиопередачи на принятие Государственной Думой закона о
лишении Российской академии наук налоговых льгот на имущество (в отличие от
предоставления этих льгот спорту и церкви). При нищенском содержании науки
этот ничем не оправданный акт ставит ее перед гибелью. И это сделали люди,
которым невдомек, что перед наукой вообще, и перед ее главой, в частности,
они должны стоять с непокрытой головой, а уходя, не иначе, как пятиться
спиной, не смея поднять глаз. Это непонимание лишний раз подчеркивает всю их
ничтожность и серость. Сдается мне, что такой поступок думцев льстит их
самолюбию, дабы ничто так не возвышает посредственность, как возможность
насолить тому, кто превосходит ее по духу и интеллекту.
За несколько дней до передачи этой моей книжки в издательство, т.е.
почти через год после события, описанного в предыдущем абзаце, состоялась
аналогичная радиобеседа. Снова вице-президент Российской академии наук
академик Н.А.Платэ, а вместе с ним академик-секретарь Отделения энергетики,
машиностроения, механики и процессов управления В.Е.Фортов, вынуждены были
жаловаться радиоведущему, а значит, российской общественности, на угрозу,
нависшую над Российской академией. Эта угроза состоит в намерении власти
обкорнать Академию с помощью некоторой готовящейся в чиновных недрах реформы
науки. Авторы этого позорного проекта никогда и ничего для науки не сделали,
не получили ни одного научного результата. Однако никто из власть имущих не
одернет их и не напомнит им, что наука России неприкосновенна!
Не глумление ли над одной из форм общественного сознания, когда она в
лице своих высших представителей вынуждена апеллировать к обществу и власти
через рядовой пункт расписания ежедневной радиопрограммы?! Было бы достойным
великой страны, если бы ее глава сам пригласил своих выдающихся ученых в
удобное для них время обсудить нужды науки и перспективы ее развития. Было
бы достойным т.н. "настоящего радио", если бы один из его ведущих
поблагодарил судьбу за оказанную ему честь беседовать о науке, да еще с
такими ее творцами!
И еще, просто глупо пытаться смягчить сожаление по поводу интенсивного
отъезда российских ученых за границу разговорами о том, что это, видите ли,
одна из положительных сторон глобализации, свидетельство высокой котировки
наших ученых на мировом рынке научного труда. Фальшивое утешение! Но оно
звучало с экрана телевизора из уст действительного члена Российской академии
наук
Как будто у нашей науки не было другого способа подтвердить свои
высокие качества. Не выдерживает критики также и попытка внушить уверенность
в обязательном возвращении уехавших ученых на Родину. И во всем этом нет ни
слова о том, что отъезд каждого специалиста из России снижает общий уровень
интеллекта. Если был прав Андрей Платонов, когда говорил, что без него
"народ не полный", то что же можно сказать о потере сотен тысяч
специалистов, составляющих мозговой концентрат страны?! Есть, оказывается,
люди, которые умиляются этому несчастью! Или, может быть, снова в ходу
крылатый перл "незаменимых людей нет и не бывало". Да и глобализация
какая-то странная, неравноправная, несправедливая. Нас она, мол, необычайно
возвышает, давая повод гордиться своим учеными, предоставляя возможность
наслаждаться их высокой котировкой на мировом рынке интеллекта. Подумайте
только, какой источник счастья! Выходит, чем больше ученых уедет, тем выше
наша законная гордость. А вот несчастным американцам и немцам не повезло. Их
ученые почему-то никуда не уезжают - к нам, например, чтобы поднять престиж
Америки... Разве что в отпуск на берега теплых морей и в путешествия. Видно,
не котируются, бедолаги, так же высоко, как наши...
Более того, похоже, американцы даже и не торопятся применить
выдавливание своих ученых из страны в виде лакмусовой бумажки для
определения котировки своей науки.
Унижено знание, добываемое зернышко к зернышку кропотливым трудом.
Торжествует агрессивное, скоробогатое невежество. Долог будет
психологический путь, пока самодовольное, а подчас и злорадное, богатство с
почтением склонится перед авторитетом знания и необходимостью помогать его
накоплению.
Или, быть может, плыть по волнам бездумно-бодряческого: "Я верю, что
Россия... и т.д.". Вот так, торопливо, без вдумчивого и честного анализа
заявить о себе, о своих популистских взглядах, дабы приобщиться к туманной и
не сформулированной национальной идее, но при этом и пальцем не пошевельнуть
для реализации надежд...
Каким-то странным образом в значительной части нашего общества
возникает контур одинакового отношения к двум трагедиям века. Зачастую
бывает, от фронтовых записок требуют обязательно философских обобщений.
Просто личные впечатления, или просто описания боев с их невыносимыми
подробностями уже не всех занимают, уже набили оскомину, уже не
воспринимаются, не доходят до сердца. Надоели, видите ли. А ведь об этих
испытаниях рассказывает живой человек, который сам вынес их своей плотью.
Если уж и не представить себя на его месте, то хотя бы не только из уважения
к нему, но и к себе, следует выслушать его, дабы перед окружающими, что ли,
не выглядеть черствой шкурой барабанной. Представьте себе, что совершенно
чужой Вам человек, измученный, скорчившийся в сыром окопе, который не в
силах даже поесть, который мечтает только несколько минут поспать, - это Ваш
дед, отец или брат. Он не вернулся с войны, а Вы в своем многоэтажном
благополучии недовольны, что телевидение или книга снова возвращают Вас к
тем временам. Достойно ли это?! К тому же, господа просвещенное общество,
неужели вы забыли про две такие философские категории, как "единичное" и
"всеобщее". Их связь я расшифровывать не буду, рассчитывая на обширность
ваших познаний. Более того, вы, я уверен, не забыли и про "случайность" с
"закономерностью" (помните, через массу случайностей пробивает себе дорогу
закономерность), вы только делаете вид, что не принимаете этих категорий во
внимание. Иначе Вас заподозрят, чего доброго, что Вы протягиваете ниточку к
"сакраментальному" и осмеянному определению: "свобода есть осознанная
необходимость". Ведь тогда, страшно подумать, "что станет говорить княгиня
Марья Алексевна!".
Когда не останется ни одного фронтовика, тогда не останется ничего,
кроме как заниматься чистыми философскими обобщениями, благо, они уже не
будут бередить души покойников, а сами покойники, слава создателю, не будут
путаться под ногами со своими воспоминаниями. Но нельзя же не понимать, что
высокого уровня абстракции, к которому заведомо будет стремиться
добросовестный исследователь, можно добиться только расширением и
углублением фундамента конкретного. Не боясь вступить в противоречие с самим
собой, должен сказать однако, что истинное представление о войне, понимание
глубины и остроты ее трагедии, понимание сопровождающих ее страданий,
незаживающая боль потерь - доступны разве что тем, кто все это перенес сам.
Потому то, как удивительно верно заметила одна моя очень интересная и на
редкость тонко и точно мыслящая собеседница, фронтовики между собой молчат.
И только скупой вопрос и такой же лаконичный ответ можно услышать от них,
когда они пытаются уточнить географическое место, быть может, общих боев и
время, когда могли оказаться на одном участке фронта. А если таких
совпадений не было, ну так и не было. Проникнуть сквозь завесу такого
молчание может только тот, кто сам смотрел смерти в лицо. Ибо только такой
момент в жизни оставлял в душе неизгладимый след. Настолько неизгладимый,
что разглядеть его невооруженным взглядом непосвященного - невозможно.
Фронтовики понимают друг друга молча, дети фронтовиков не поймут их, сколь
бы отцы ни были красноречивы.
Есть и другая, аналогичная тенденция. Вот цитата из вполне
доброжелательной рецензии ("Знамя", 2003, No9) на вполне хорошую книгу.
"Законный вопрос: что нового может сказать нам автор, когда романы, повести
и рассказы о сталинских репрессиях, войне и фашистском геноциде пишутся уже
не одно десятилетие, когда они представлены читателю и зрителю во всех
мыслимых и немыслимых подробностях?" (Слава богу, в рецензированной книге
автор сказал много нового, и, таким образом, вопрос, заданный рецензентом,
риторический.) Я опускаю имя автора рецензии и название обсуждавшейся книги,
так как это не имеет ни малейшего значения. В данном тексте это не первая
ссылка на журнал "Знамя". При большом желании можно разглядеть в них
отрицательный оттенок. Прошу не подозревать меня в плохом отношении к
журналу. "Знамя" - мой любимый журнал. Только на него я подписываюсь и
только его читаю. Поэтому и ссылаюсь только на него. Чтобы отвести от себя
подозрение в плохом отношении к журналу "Знамя", здесь я сошлюсь на No 8,
2002. На мой взгляд в статье "Иосиф Виссарионович меняет профессию" Николай
Работнов на стр. 209 совершенно убийственно развенчал этого "недочеловека"
вместе с Гитлером. Заодно он показал всем тем, кого недочеловек из своей
могилы до сих пор держит за фалды, их ничтожность. Я завидую Николаю
Работнову. В литературе нет ничего подобного. Мне ни за что не удалось бы
написать о Сталине с такой же силой. Лучше сказать - невозможно. Поэтому я
прошу у читателя прощения за то, что все-таки задел эту тему по совершенно
личным мотивам.
Так вот, на самом деле о сталинских репрессиях нового сказать можно
очень много. Автору рецензии только кажется, что нечего сказать. На самом
деле ничего и не сказано. Любое архивно-следственное дело 37 - 38 годов -
это готовый киносценарий, но никем из кинодраматургов не реализованный.
Каждое такое дело даже без литературной обработки - это книга, пьеса.
Путь от ареста до расстрела был всюду одинаков. Трагедия безвинной
жертвы и подлость высшей власти - вот что не показано и не описано во всех
ужасающих подробностях. Нельзя же, в конце концов, клоунаду в "10 лет без
права переписки" или развесистую клюкву "Утомленных солнцем", где трагедия
миллионов подменена бытовыми отношениями на фоне вздымающегося портрета
полубога, считать художественными свидетельствами сталинских преступлений.
Или так, может быть, и задумано - переложить всю ответственность за убийства
ни в чем не повинных людей то ли на потерянного неудачника, политического
подонка, то ли на обладателя лоснящейся рожи, жрущего огурец?! Я знаю только
две ленты, где психология уничтожаемой жертвы и ложь следствия и пропаганды
показаны глубоко и последовательно. Это "Человек из мрамора" Вайды и
"Признание", чешский фильм о процессе Сланского.
Как записать и на чем это высечь,
Что неповинных вы сотнями тысяч
По лагерям увезли эшелонами,
Как рассказать о злодействе над женами?
Неужто все записано, все высечено? Вот уж поистине "век-волкодав", если
так обкормил кровью, что даже и вкус ее перестал ощущаться, и кажется, что
море, образованное ею, уже обошли все вокруг, по урезу, а берега
окончательно изучены.
Ах как мне понравилось Мандельштамовское определение века! Еще бы,
главное - в созвучии с повторяющимися звуками "век-волк..." Однако
Мандельштам не мог знать, как через много лет противопоставил Солженицын два
термина - волкодав и людоед. Спиридон в "Круге первом" говорит: "Волкодав -
прав, людоед - нет". Так что справедливей, все-таки, "век-людоед". Хотя и
приходится жертвовать благозвучием.
Век!.. При чем же тут век! Век - это отрезок времени. В нем просто было
два людоеда, два вурдалака: Сталин и Гитлер, которые у Н.Работнова названы
"недочеловеками".
В связи с этим не могу не сказать об одном абсурде. Несколько лет тому
назад поэзия ГУЛАГа по воле одного парикмахера от поэзии стала
подразделяться на два жанра. Один - это просто лагерь заключенных, с его
людьми, их страданиями, тяготами и ужасами...
Другой - это, видите ли, лагерная лирика. Предпочтение отдавалось,
разумеется, последней. Не вдаваясь в рассуждения по этому поводу, приведу
еще один отрывок из стихотворения "Жены":
Много же мужества было у каждой,
Чтоб продержаться два года, однажды
Свет засиял в нашей мрачной могиле:
Весточку детям послать разрешили.
Коротко...- адрес, два слова привета,
Как задыхались в тот день от волнения.
Как с замиранием ждали ответа
Месяц и больше в тоске и смятении!..
Страстно откликнулись бедные птенчики,
Вся всколыхнулася зона унылая,
Затрепетали конверты-бубенчики:
"Мамочка! Мамочка, мамочка милая!
Скоро ли кончатся наши мучения?
Ты о себе напиши заявление".
Пишут Калинину Леша и Ната:
"Папа и мама, ведь, не виноваты!"
"Мамочка, Толе, Володе и Шуре
Было обещано в прокуратуре,
Было серьезно обещано нам,
Будто ребятам воротят их мам!
Почерком школьным пестреют листочки,
Сколько их, сколько их - мальчики, дочки!
С гнезд потаскали их черные вороны
И раскидали на разные стороны.
Отняли радость и отняли дом,
И незаслуженным жгучим стыдом
Ранили детство, и голыми, нищими
Их к уцелевшим подкинули лишними.
Нет ни чулочек, ни платьиц у Вали -
Все опечатали, все отобрали;
Стонет старушка, что не в чем на зиму
Даже и в школу ей выпустить Диму.
Крошка, не помнящий матери ласки,
На фотографию детские глазки
Пялит со старшим братишкой Сережей:
"Это, скажи, и моя мама тоже?"
Таня, Володя, Светлана и Юра,
Зло обманула вас прокуратура,
Лгали в ответственном секретариате,
Маленьким лгали, Алеше и Нате.
Крошки, подростки ли, с бабушкой, с тетей,
Иль одиноко в детдоме страдая,
Вы понапрасну родимую ждете,
Детское счастье свое вспоминая.
Ждете напрасно, что что-то изменится,
И что приедет далекая пленница
С нежной улыбкою, с лаской знакомой
Взять дорогого из детского дома.
Мама, которая очень важна,
Мама, которая всем так нужна,
Мамы ученые и инженеры,
Те, кем гордились их Вовы и Веры,
Те, что учили заботливо в школе,
Те, что в больнице лечили от кори,
Те, что вели в небеса самолет,
Иль просто на кухне варили компот.
Только по свету распущена слава,
Будто дано вам великое право,
Но никогда еще злей и свирепей
Вас не ковали в железные цепи.
Не бесчеловечно ли требовать лирики от матери, которая бьется от
безысходности и тоски по оставленным детям? В самом начале стихотворения, из
которого взят этот отрывок, есть такие строчки:
Мать забирали - лежал в скарлатине
Маленький мальчик в московской больнице;
Ты бы письмом запросила о сыне,
Но у "начальника" не допроситься!
Хоть головою разбейтесь в кусочки,
Хоть изойдите слезами от муки -
Вам написать не позволят ни строчки:
Неумолимы железные руки.
И все это выносит несчастная, ни в чем (!!!) не повинная женщина. О ее
невиновности известно a priori. И кому-то приходит в голову требовать от нее
лирических стихов, написанных в лагере. Иначе, дескать, тема избитая.
Забыли, про "Худые песни Соловью в когтях у кошки".
По-видимому, не лирическими объявляются и такие лагерные стихи, которые
сочинила мама, когда ее подруги были отправлены в очередной этап, а она
оставлена по болезни.
" Женщинам, отправленным в этап для сжигания сучьев на лесоповале":
Я вижу Севера суровое величье,
Я вижу синюю мерцающую даль
И кротость ваших лиц в их красоте девичьей,
И ваших глаз усталую печаль.
Убором снежным пышно разодетый,
Я вижу вековой дремучий лес,
И в скорбном мужестве немые силуэты,
...................................................
И по колено ледяной компресс,
И конвоир с ружьем наперевес...
Костров бушующих оранжевое пламя,
И едкий дым, и треск сухих ветвей,
И сердце каждое, тяжелое, как камень,
С туманным обликом оставленных детей.
Ах, неба синего бездонная безбрежность,
И спутник горя - серебристый смех,
И ваша хрупкость, и пугающая нежность...
Я вижу вас, я вижу всех.
В одном из писем тонкий и чуткий ценитель Н.Гумилев писал, что ему
удалось найти пару новых рифм. Уверен, что рифму "компресс - наперевес" он
оценил бы высоко. А уж то, что за ней... Только "век-людоед" и мог соединить
медицинское средство со штыком.
Вопрос только, что хуже: по колено ледяной компресс, или штык у ружья,
которое наперевес. Узнай Маяковский, что после него и как было приравнено к
штыку...
Какие мамины стихи были совершенно лишены всякой лирики, так это
"производственные". Их мама штамповала в открытую, в отличие от тех, что
приведены выше. О существовании последних не мог и не должен был знать
никто. Иногда маму водили в клуб для лагерного персонала, и она читала им
про "норму", "трудовой героизм" и "соцсоревнование". Однажды стрелок,
конвоируя ее в клуб, где начальство собралось на концерт, сказал: "Ну что ты
им все про норму да работу! Ты напиши, как ихные дети уроки учат с
електрицством, а у наших и карасину в лампах нет, все при лучине. Вот".
Нашел-таки себе заступницу! И перед кем! Вот уж поистине нарочно не
придумаешь.
А в другой раз мама грузила на телегу какие-то тюки. Возница заботился
и о ней, и о лошади, которую звали Белка. Лошадь, по словам мамы. была
изящным и стройным животным. Ее хозяин это сознавал, и потому относился к
лошади соответствующим образом: за всю дорогу не употребил ни кнута ни
ругани. На пути встретилась рытвина, Белка не могла вытянуть из нее груз.
Все увещевания человека остались ею не услышанными. Не подействовал и упрек:
"Я с тобою, як с дамою, а ты, як курва". "Разгружай", - скомандовал он маме,
а сам стал заворачивать самокрутку. Через несколько минут сквозь дымок он
сказал маме с участием и почти нараспев: "И чего они тебя, такую птаху,
мучают... "
За поэтические успехи в пропаганде высокопроизводительного рабского
труда от имени управления лагерей Севера и Урала маму наградили грамотой.