Страница:
Гроза грохотала рядом, поливала ливнем фьорд, но на ладейщиков посылала только брызги, словно ливень шел единой целенаправленной полосой. Низкие приземленные молнии стремительно пронизывали небольшое пространство между тучами и водой. И даже то место берега, где совсем недавно стояли ладьи, пересекло сразу несколько молний. Не будь руянский сотник Большака таким предусмотрительным, ладьи обязательно сожгло бы.
Овсень и сидящий с ним рядом под ладьей Ансгар, прижимающий к себе Огнеглаза, пытались всмотреться в фьорд – что там на соседнем берегу творится? Но видно ничего не было, кроме бушующей стихии, тем более не было ничего слышно, кроме ветра, грома и треска молний. Сотник с конунгом друг друга-то слышать могли с трудом, но даже разговаривать старались меньше, потому что ветер, закручиваясь, и под борт ладьи залетал, и бил в лицо сильно, принося при этом и пыль, и грязь, и ошметки травы, и при разговоре рвал дыхание и забивался в грудь. И даже пес грозы и шторма боялся, прижимался к конунгу всем своим большим сильным телом и тихо то подскуливал, то подлаивал. Сомневаться не приходилось: свеи с их глупым гордым упрямством посчитали себя слишком опытными мореплавателями. Слишком опытными для того, чтобы плавать, а плавать им, скорее всего, будет уже не на чем. Нет на свете лодки, которая удержалась бы в такой шторм на месте, и никакие весла не смогли бы спасти команду. Драккары наверняка выбросило на каменистый и скалистый берег, куда одна за другой били и били молнии. И вообще, шторм не против славянских ладей был нацелен. Гунналуг, кажется, умышленно берег их, хотя и трудно было догадаться, по какой такой причине. Но вот шведской флотилии, как колдун и мыслил, должно было достаться по полной программе.
Гунналуг старался…
Гунналуг много сил приложил, чтобы обезопасить себя и свой Дом. И собственное могущество демонстрировал наглядно…
Безжалостный шторм уже почти прошел, и только остатки его пытались еще показать себя напоследок. А потом все стихло, и наступила разряженная тишина, хотя воздух на берегах фьорда стал наэлектризованным и насыщенным, каким-то тяжелым, но, несмотря на это, дышалось уже легко.
Не только сотники с Ансгаром, все вои, казалось, поднялись и смотрели в сторону свейского берега фьорда. Шторм и там уже кончался, и там стремительно светлело небо, хотя по времени уже подступал вечер, но любой вечер и даже любая ночь, самая что ни на есть непроглядная, несли меньше мрака, чем недавний шторм.
Ветер прекратился совсем, словно все запасы сил для его движения были уже истрачены. На темной глади фьорда не было видно ни одного драккара, а на берегу, куда выбросило драккары, уже бегали и суетились люди, уцелевшие после такого «подарка» колдуна. Но издали они казались муравьями, и невозможно было понять, чем свеи заняты, как невозможно понять человеку, чем занимаются муравьи в муравейнике.
– Надо бы к ним съездить, посмотреть, что творится… – сказал Ансгар.
– Зачем? – не понял Овсень.
– Как это – зачем? Они же наши союзники. Мне хотелось бы знать, на что они теперь способны. Если Гунналуг полностью разбил их до битвы, нам придется одним против него выступать…
– Поезжай… Попроси у кого-нибудь коня… Скажи, я разрешил…
– А тебе не интересно? – удивился конунг.
– Мне было бы интересно, если бы шторм всю Швецию и всех свеев уничтожил, вместе с Гунналугом и со всеми ярлами-мореплавателями.
– И Норвегию?.. – с грустным упреком спросил конунг.
Овсень посмотрел на него внимательно и ответил предельно честно:
– И против такого я возражать не стал бы. Нам бы на своей земле гораздо спокойнее жилось без таких падких на чужое соседей. И не только нам одним. Вся Европа по вам праздничную тризну устроит. Всех скандинавы уже достали своим диким геройством. Но сейчас меня больше Смеян волнует. Что он расскажет? И потому мне совсем не до участи глупых свеев, получивших только то, что они своим упрямством заслужили. Один знает, что дать им, как Сварог знает, что потребно нам… Каждому воздается по делам и заслугам… Поезжай…
Шаман как раз пошевелил одной рукой, потом второй. Медленно сжал и разжал несколько раз пальцы, словно возвращал им чувствительность, вернувшись духом в свое надолго оставленное без присмотра тело, и это возвращение было, как обычно, трудным, болезненным.
– Я тоже, пожалуй, шамана послушаю… – сказал Ансгар, садясь на камень, где сидел прежде, и прижимая к ноге только-только успокоившегося после шторма Огнеглаза.
Смеян приходил в себя долго и уже даже замутненные и не все понимающие глаза открыл, неуклюже попытался сесть, сделал несколько неудачных попыток, но это у него никак не получалось. Тогда он просто прополз на четвереньках несколько шагов, и движение вернуло ему соответствие внутреннего и внешнего тела, совсем недавно полностью разделенных. Шаман знал из опыта, как вернуться в нормальную жизнь. И он вернулся, хотя это было трудно и, наверное, очень больно. И снова, после прогулки на четвереньках, стал садиться и со второй попытки все же сел, хотя взгляд его, как показалось Овсеню, по-прежнему был где-то в другом мире и возвращался позже всего остального.
– Кажется, нам это удалось… – сказал шаман хрипло, и в голосе его присутствовали одновременно и торжество, и обессиленность, и радость, и печаль, и еще много всего-всего, но все это перекрывало звучание счастья. – Но я едва-едва спасся… Где Извеча?
– Извеча! – громко позвал Овсень.
Никто не отозвался на зов.
– С ним ничего не случилось? – спросил Смеян.
– Извеча! – повторил зов сотник, и в установившейся после шторма почти неестественной тишине зычный голос его было слышно у всех четырех ладей.
Но опять никто не отозвался.
Подошел, услышав голос сотника, Велемир. Посмотрел вопросительно.
– Извечу кто видел?
– Был в лодке… – сказал десятник, тут же одной рукой ухватился за борт и легко запрыгнул в ладью, несмотря на тяжесть доспеха.
– Извеча где? – спросил уже там.
Из лодки никто не отозвался.
Овсень встал. Встал и Ансгар, подошел, видя обеспокоенность товарищей, и сотник Большака. С трудом, но поднялся на ноги шаман.
– Ищите Извечу… Мешок его ищите… – потребовал Смеян. – Быстрее…
В негромком голосе шамана было сразу столько всего, что его словам подчинились. Забегали вокруг ладей вои. Все четыре ладьи перерыли. Но не нашли ни Извечу, ни его большого всем известного мешка, ни причального Хлюпа.
– Что с ними могло случиться? – спросил сам себя Овсень. – Куда они могли забиться? Я им специально запретил из лодки выходить, чтобы ветром не унесло. Смеян, почему ты про Извечу спросил?..
– Извечу беречь надо… – просто ответил шаман, не вдаваясь в подробности. – В нем спасение наше общее…
Лагерь успокоился не сразу, да и вообще он не успокоился, просто люди бегать перестали, убедившись, что это бесполезно. Домовушку с причальным найти так и не удалось ни в ладьях, ни в ближайших скалах, ни в округе. Не удалось найти и мешок Извечи, который тот никогда не оставлял надолго без пригляда.
Овсень сел, Ансгар сел, Большака с Велемиром сели, только шаман остался стоять с закрытыми глазами.
– И что все это значит? – спросил Овсень.
– Где Всеведа держала свою книгу? – наконец, спросил Смеян, но теперь голос его был совсем другим и тонко позванивал, словно грозился оборваться. – Там, в остроге, в сгоревшем доме. Где держала?
– На полке, где-то за печкой… – ответил сотник. – Да разве я знаю… Вроде бы там где-то… Откуда-то оттуда доставала…
– А Извеча где жил?
– За печкой… Иногда под печкой…
– Рядом с книгой? – спросил шаман.
– Может быть, не знаю я… Но Всеведа смеялась, что Извеча любит ее книгу листать… Будто бы читать умел…
– А он не умел?
– Я не умел, а он и подавно…
– Гунналуг считает, что книга Всеведы не сгорела. Что она у Извечи… Мог он ее от пожара спасти? Что-то же он спас, если мешок с собой таскал… И книга должна быть там… Вот почему Гунналуг требовал себе Извечу с мешком…
– А Хлюп? – спросил Ансгар. – А причальный ему зачем?
– Ничего про причального не знаю… – признался шаман.
– А не могло и того и другого просто штормом унести? – предположил Большака. – Они же легкие… Меня с моей бочкой, – он похлопал себя по животу, – чуть не унесло. Повалило бы на бок, точно укатило бы, как бочку. Еле на ногах устоял. Но во мне тяжесть от меда. А в них…
– Они оба в ладье сидели, – рассказал Велемир. – Сначала в нашей. Там Добряна пленника стережет, глаз с него не спускает. Видимо, Извече соседство пленника не понравилось. Тот ему напоминал про сгоревший дом, как он еще до шторма говорил. Потому не хотел на свеев смотреть из-за того же. И он ушел вместе с мешком. Хотел в другую ладью пересесть. А Хлюп за ним, чтобы было с кем поговорить в шторм и страх отогнать. Перебрались, кажется, в соседнюю ладью. Там кормчий в трюме был, видел их, видел, как устраивались. Потом кормчий вышел. Шторм уже стихал. Больше нелюдей никто не видел…
– Теперь пленник уже не так и нужен. Пусть Добряна оставит его… – распорядился Овсень.
Волкодлачка слышала все это через борт лодки и тут же выскочила на песок, обежала вокруг костра, лизнула в руку Смеяна и в щеку отца и убежала куда-то в сторону.
– Воронов кто-то видел? – спросил шаман. – Прилетали?
– Какие вороны в такой ветер… – усмехнулся Ансгар. – Ветром всех птиц унесло бы…
– Гунналуг посылал за штормом воронов… Он сначала хотел, я думаю, и наши ладьи штормом уничтожить, но мы их на берег подняли. А по берегу он своих воронов пустил за Извечиным мешком. Я только боюсь, что Извеча мешок отдавать не хотел, и вороны могли заклевать его. Вороны… Стальные клювы, стальные когти… В каждом вороне капля крови Гунналуга.
– А Хлюп? – снова спросил Ансгар.
– Ничего про Хлюпа не знаю… Я же сказал. К нему нитей не тянулось. Гунналуг им не интересовался. Только Извечей и его мешком.
Шаман замолчал, сел на землю, скрестив ноги, и смотрел перед собой. И мелко дрожал, словно вокруг был лютый холод.
– Костер разведите… – потребовал сотник сурово, и сразу несколько воев принялись за устройство костра.
Вокруг быстро темнело, хотя полная темнота в полуночных широтах летом не наступает никогда, и день сменяется только сумраком, гораздо более светлым, чем шторм.
– Ты нам что-то расскажешь? – первым не выдержал общего молчания сотник Большака.
Огонь только что запылал, шаман протянул к нему руки и сунул их почти в пламя, но при этом не обжегся и, кажется, даже жара не ощутил.
– Я думал, что все будет хорошо… Мы все хорошо сделали…
– Кто – вы? – спросил Ансгар.
– Я со Всеведой и Заряной. Мы думали, все хорошо, а оказалось, все совсем плохо. Если книга попала в руки Гунналуга, мы все пропали, и победить его невозможно.
– Да что это за книга такая! – не поверил юный конунг. – Что может сделать какая-то книга!..
– Это не какая-то книга, это скрижаль с нашей общей древней прародины. Страны полуночного края, которую все звали заветренной страной[1], потому что ветра отделяли ее от всего остального мира, ветра, через которые не все могли пройти… А наши предки звали свою страну землей Туле. Ветра зарождались в нашей земле и оттуда расходились по всему остальному миру во все стороны… Это была страна мудрецов и ведунов, ученых людей и мастеров… И мудрость свою они доверяли книгам, большинство из которых пропало, когда земля ушла под воду. А часть люди разнесли по земле. Разнесли семь главных книг магии. Шесть первых книг, Гунналуг зовет их скрижалями, у колдуна, последняя, самая важная и самая главная, была у Всеведы. А теперь, боюсь, она попала в руки к безудержному злу. И это страшно, потому что книга сделает зло всемогущим, она сделает его правителем мира. Злым и жестоким правителем. Лучше бы книга сгорела, чем попасть в руки Гунналуга.
– Рассказывай все по порядку, – потребовал Большака. – Может, и с колдунами справимся. Свентовит поможет нам…
– С такими колдунами справиться сложно, – с сомнением сказал Ансгар. – Ты видел, какой шторм он послал. И оружие его не берет… Гунналуг может взглядом мечи ломать, как сломал меч моего отца. И стрелы он отражает. А если он приобретет еще какие-то важные знания, мы все пропали.
– Я же говорил тебе, что на любого колдуна у меня есть свое оружие. Испробованное, кстати. И пусть колдуны меня боятся, а не я их. – Большака говорил твердо и уверенно. – Только бы подобраться к нему на перестрел, а потом стрельца Велемира попросить о маленькой услуге. А что шторм? И его избежать смогли, и другого избежим. Нос на грудь не накладывать! Мне один колдун долго угрожал. Я его кулаком убил. Прямо в лоб кольчужной рукавицей. И все его колдовство кончилось. И помимо рукавицы кое-что у меня имеется. Не к каждому же колдуну на удар кулака подойти можно. Вот на перестрел бы подобраться… Рассказывай, шаман!
– Я из верхнего мира ухватился за мысль шторма и прошел по ней, как по прямой тропе. Гунналуг стремился мысль прямую делать, чтобы помех меньше было. Так нашел самого Гунналуга в черной каменной башне в двухстах полетах стрелецкой стрелы[2] от Дома Синего Ворона. Там, в глубоком подвале, он держит Всеведу с Заряной. Теперь он обеих накрыл волшебной сетью, и их из этого мира увидеть невозможно, и меч плавится, если эту сеть рубить. Но я через другой мир приходил и потому увидел и нашел их. Они помощи ждут и сами помочь готовы. Они с Гунналугом по мере сил борются, а он не знает… Под верхней сетью на Всеведе есть другая сеть, которая заговоры почти не пропускает. Но внутренняя сеть Заряну не накрывает. И Всеведа учит ее всему, что сама знает. Спешно учит, торопится. Заряна устает, но учиться продолжает. И девочка уже многое может. И когда Гунналуг начинает колдовать, они запекают его потерю силы. Печать ставят. И сила к нему не возвращается. Когда он шторм творил, он много сил истратил. Очень много сил. Я даже не думал, что у него есть еще столько. Но он их истратил. Еще много истратил, когда воронов собирал и посылал их за мешком Извечи. Ему приходилось воронов мыслью сопровождать. Наверное, от этого устаешь. Всеведа Заряну научила, и та запечатала потерю силы. И я сверху еще одну печать наложил. Это трудно было. Его комната много защит имеет. Но мы печати поставили и запекли. Раньше, когда сил было больше, Гунналуг сумел во внутреннем мире все нити просмотреть, что его связывают с Куделькиным острогом, и все нити проверить, что из Куделькиного острога расходятся. И на это тоже много сил ушло. А Всеведа с Заряной запекли и ту потерю. Не знаю только, как Всеведа читала нити через нижнюю сеть, но она читала… Но по этим нитям колдун Извечу все-таки нашел и понял, как у того может оказаться книга. Извеча очень о своем мешке беспокоился. Это и подсказало Гунналугу, что книга там, хотя сначала он даже думал, что Извеча колдун и это он его ослабляет издалека. Сначала на меня думал, потом на Извечу. Потому по той же нити обратный сглаз направил. Это еще раньше, когда мы на Ладоге-море были. Тогда я Извечу и защитил. А сейчас вот не смог. Гунналуг послал вместе со штормом специально для этого созданных воронов со стальными клювами и стальными когтями. Они должны были найти Извечу и принести его колдуну вместе с мешком или даже один мешок. Чтобы воронам было легче, он шторм мимо нас направил, прямо на свеев, что до него добраться мечтают. А вороны по краю шторма летели, и Гунналуг им стену держал, чтобы ветром крылья не поотрывало…
– А я вроде бы слышал сквозь ветер карканье… – вспомнил вдруг Велемир. – Встать бы да посмотреть… Да в такую погоду и стрелу не пошлешь…
– Но отбить Извечу было бы можно… – заметил Овсень. – Мы слушаем тебя, Смеян.
– Я в башне Гунналуга мышью обратился и со Всеведой повидался. Она меня узнала. И мы вместе заговоры читали, запекали потерю силы колдуном. Всеведа мне все и рассказала. Но она тоже не понимает, почему силы Гунналуга не иссякают. Кажется, совсем уже без сил остался, а потом силы снова появляются. Мы старые печати проверяли, они на месте. И изнутри Гунналуг подпитываться не может. Может только внешнюю подпитку получать. Всеведа говорит, что, скорее всего, он человеческим страхом подпитывается. Это сильная подпитка, которая внутрь не проходит, но внешнюю силу дает. Но у этой подпитки одна слабость. Как только появятся люди, которые колдуна не боятся, вся его внешняя сила пропадет. Если только он седьмую скрижаль, книгу Всеведы, не добудет. Если добудет, он все печати увидит и легко снимет, одним заговором. И получит подпитку внутреннюю. Тогда все свои силы восстановит и только сильнее станет… Он уже непобедимым станет. Почти непобедимым…
– Что такое «почти»? – не понял Большака. – Почти победил это, значит, не победил. А почти непобедимый – это мне непонятно.
– Есть старое поверье, – вяло объяснил шаман. – Что откуда-то появится новый колдун, который победит всех остальных, кто ему не подчинится. Это тоже из седьмой скрижали… Всеведа мне читала… Этот колдун сначала будет добрым, но будет вбирать в себя все зло, которое он победит, потому что иначе зло не победить, и сам потом в чудовище превратится.
– Чудовищ нам только и не хватает, – вздохнул «большой сотник». – А когда это будет?
– Этого никто не знает. В книге много примет приведено. Я все не помню. Надо Всеведу спрашивать.
– А кончится чем? Так все и будем жить под властью колдуна?
– Нет. Его власть короткой будет. Но, помню, в книге говорится, что колдуна можно до власти не допустить.
– Так там что, просто гадают: будет – не будет?
– Никто не может точно сказать, что будет. Все от поведения людей зависит.
– Как там Всеведа? – спросил сотник главное, что его волновало.
– Она ждет тебя, Овсень. И надеется, что Гунналуг сил совсем лишился. После того как шторм послал, он сам замерз. Дрова в очаге лежали, он хотел, как всегда, зажечь их взглядом, но не сумел. Не хватило сил. Я сам видел. А теперь…
– А что теперь? – спросил Ансгар.
– Как только книга попадет к нему в руки, он все печати расплавит и снова силу обретет. И не только свою, он сразу обретет силу тех, кто печати накладывал, и мою, и Всеведы. И научится всегда силы восстанавливать. И вообще многому тому научится, что никак нельзя было в злые руки отдавать…
– Мы пропали… – прошептал конунг.
– Нелюди! – раздался вдруг крик со стороны. – Добряна нелюдей ведет… По следу нашла…
Все встали.
К костру со стороны скал шел Хлюп, в одной руке тащил за крыло убитого ворона, второй рукой придерживал шатающегося и плачущего Извечу. Чуть в стороне от них шла, посматривая по сторонам, словно охраняя, волкодлачка.
Но обычного и такого уже привычного всем мешка за плечами Извечи не было…
Убитого ворона Хлюп, приподняв с натугой, бросил к ногам сотника Овсеня. При свете костра вороновы перья отдавали откровенной густой синевой. Сюда же, к отцовским ногам, улеглась и Добряна, потягивая носом запах птицы и запоминая его, чтобы уловить в нужный момент.
Сотник потрогал пальцами клюв и когти ворона. За клюв и голову приподнял, тоже пальцем потрогал.
– Клюв и когти стальные… Кованые… Гунналуг свое дело знает… Таких тварей создал… А голова обычная. И крылья обычные. Только с синевой.
– Такие же твари охраняют его башню, – сказал шаман, – и едва-едва не поймали меня, когда я мышью выходил оттуда. Мне пришлось срочно ястребом оборотиться и немного подраться, но со стальными клювами драться тяжело. А ястребу улететь от воронов трудно. Тогда я прямо в небе оборотился соколом. Сокола ни один ворон не догонит[3]. И только так спасся… Но у сокола характер тоже боевой. И двум воронам, самым настырным, что увязались в преследование, сокол головы расклевал.
– А меня, дядюшка Овсень, они унести хотели, – пожаловался Извеча. – Вдвоем схватили, когтями в плечи и в рубаху вцепились и понесли… А два других мешок мой.
И снова горько заплакал.
– Не плачь, малыш, – погладил его сотник по голове. – Теперь уже все позади. Ты спасся.
– Только никогда уже у меня не будет своего дома. Я не плакал, когда у меня в мешке дощечка от дома была. Я думал, будет дом, построит его дядюшка Овсень, я дощечку вставлю, значит, дом моим станет. А теперь нет дощечки. И никогда у меня не будет своего дома.
– Вот, нашел о чем плакать, – сказал Велемир. – От твоего дома много недогоревших бревен осталось. Вернемся, новую дощечку выстрогаешь и принесешь в дом к дядюшке Овсеню. Вот и все.
– А так нечто можно? – оживился нелюдь.
– Конечно, можно, Извеча… – успокоил его Овсень. – И не стоит плакать. Как ты спасся?
– Я тяжелый… – сказал малыш-домовушка. – Вороны не могли меня высоко поднять. И по земле волокли. Еще ветер им мешал, а мне помогал. Они в ветер на крылья хромать начинают. И потому не смогли поднять. А за нами Хлюп побежал. Проснулся, увидел и побежал. Хлюп храбрый. У него меч есть. Он долго бежал, пока не догнал. И он одного ворона убил, а второй улетел раненый. Сильно на крыло хромал. Это Хлюп его своим мечом рубанул так, что перья полетели…
Овсень бросил убитого ворона в костер. Костер на мгновение замер, словно без движения, потом вдруг вспыхнул ярким синим пламенем, но через несколько мгновений снова затрепетал красными языками. С вороном произошло то же самое, что и со страшной неизвестной рыбой на берегу Ловати, и с другими вестниками Гунналуга, брошенными в костер.
– Хлюп у нас молодец, – сказал сотник. – Не зря ему кто-то меч подарил.
– Это Велемир. – Нелюдь с благодарностью глянул на стрелецкого десятника и потрогал рукой свой большой нож, ставший вдруг настоящим мечом, оружием, уже опробованным в бою.
– А что у тебя в мешке было? – спросил Смеян домовушку.
– Все мои богатства, все, что за жизнь накопил и под печкой хранил… Камушки всякие, корешки странные, на разные фигуры похожие, игрушки Добряны и Заряны, которые они мне отдавали, миска с кружкой глиняные, и вторая миска, деревянная. Я сам ее вырезал. Думал, когда домовушку себе заведу, деревянную миску ей подарю. Закончить только не успел. Как пожар начался, я все в мешок быстро-быстро побросал и засунул поглубже, чтобы огонь не достал…
– А книга? – спросил Овсень.
– Какая? – переспросил домовушка. – Книга тетушки Всеведы?
– Та самая…
Извеча долго думал и даже лоб потер пальцами, разглаживая собравшиеся морщины. И невольно потревожил рану, нанесенную, наверное, стальными когтями ворона. Из раны пошла кровь, стекла на нос и зависла каплей на самом кончике, но домовушка в задумчивости не заметил этого. Но заметила Добряна и слизнула кровь со лба и с носа. Слюна волков, как и собак, лечебная, рану закрыла, и кровь сразу перестала сочиться.
– Я не помню… – медленно стал говорить Извеча. – Дощечка из дома там была. С самого верха лежала… Я ее последней добавил, когда уже все кончилось. А книга… Я всегда ее смотрел… Каждый день, много лет… Мне тетушка Всеведа разрешала, потому что я читать не умею, и только смотреть мне нравилось. Но я всю ее помню. Я каждую страничку помню, каждый знак. Все по трем линиям. Может быть, и книгу в мешок смахнул. Но я не помню. С полки, кажется, я ничего не брал. Я в пожар испугался сильно, и все, что под руку попадало, смахивал в мешок, чтобы спасти. Даже не смотрел, что смахиваю. Но это внизу, под печкой. А книга выше была. Она всегда на полке стояла. Книгу… Кажется, я опять перед пожаром ее смотрел… А может, и не смотрел. Не помню… Только саму книгу помню. Каждый знак помню. А вот… В мешок… Не помню…
– И что, значит, мы имеем? – сказал мыслящий здраво сотник Большака. – Мы имеем перед собой факт, что у нас нет в запасе меда, чтобы глотку смочить, и больше ничего… А вот досталась книга Гунналугу или не досталась, этого мы знать не можем… А если не можем знать, то с какой стати мы должны бояться этого колдуна! Я не боюсь и вам не советую! И вообще… Смеян сказал умную вещь, на которую вы внимания не обратили. Если мы перестанем бояться Гунналуга, он нас бояться начнет. Так и должно все быть…
– Хаствит идет… – сказал вдруг Хлюп, издали чувствуя чужие мысли.
– И не один… – добавил Извеча.
– И вообще, – продолжил Большака, – где бы в здешних местах хмельным медом разжиться? Хотя бы небольшой бочоночек мне не помешал бы…
– Где Хаствит?
Овсень с Ансгаром встали одновременно…
Овсень и сидящий с ним рядом под ладьей Ансгар, прижимающий к себе Огнеглаза, пытались всмотреться в фьорд – что там на соседнем берегу творится? Но видно ничего не было, кроме бушующей стихии, тем более не было ничего слышно, кроме ветра, грома и треска молний. Сотник с конунгом друг друга-то слышать могли с трудом, но даже разговаривать старались меньше, потому что ветер, закручиваясь, и под борт ладьи залетал, и бил в лицо сильно, принося при этом и пыль, и грязь, и ошметки травы, и при разговоре рвал дыхание и забивался в грудь. И даже пес грозы и шторма боялся, прижимался к конунгу всем своим большим сильным телом и тихо то подскуливал, то подлаивал. Сомневаться не приходилось: свеи с их глупым гордым упрямством посчитали себя слишком опытными мореплавателями. Слишком опытными для того, чтобы плавать, а плавать им, скорее всего, будет уже не на чем. Нет на свете лодки, которая удержалась бы в такой шторм на месте, и никакие весла не смогли бы спасти команду. Драккары наверняка выбросило на каменистый и скалистый берег, куда одна за другой били и били молнии. И вообще, шторм не против славянских ладей был нацелен. Гунналуг, кажется, умышленно берег их, хотя и трудно было догадаться, по какой такой причине. Но вот шведской флотилии, как колдун и мыслил, должно было достаться по полной программе.
Гунналуг старался…
Гунналуг много сил приложил, чтобы обезопасить себя и свой Дом. И собственное могущество демонстрировал наглядно…
* * *
Стало заметно светлее…Безжалостный шторм уже почти прошел, и только остатки его пытались еще показать себя напоследок. А потом все стихло, и наступила разряженная тишина, хотя воздух на берегах фьорда стал наэлектризованным и насыщенным, каким-то тяжелым, но, несмотря на это, дышалось уже легко.
Не только сотники с Ансгаром, все вои, казалось, поднялись и смотрели в сторону свейского берега фьорда. Шторм и там уже кончался, и там стремительно светлело небо, хотя по времени уже подступал вечер, но любой вечер и даже любая ночь, самая что ни на есть непроглядная, несли меньше мрака, чем недавний шторм.
Ветер прекратился совсем, словно все запасы сил для его движения были уже истрачены. На темной глади фьорда не было видно ни одного драккара, а на берегу, куда выбросило драккары, уже бегали и суетились люди, уцелевшие после такого «подарка» колдуна. Но издали они казались муравьями, и невозможно было понять, чем свеи заняты, как невозможно понять человеку, чем занимаются муравьи в муравейнике.
– Надо бы к ним съездить, посмотреть, что творится… – сказал Ансгар.
– Зачем? – не понял Овсень.
– Как это – зачем? Они же наши союзники. Мне хотелось бы знать, на что они теперь способны. Если Гунналуг полностью разбил их до битвы, нам придется одним против него выступать…
– Поезжай… Попроси у кого-нибудь коня… Скажи, я разрешил…
– А тебе не интересно? – удивился конунг.
– Мне было бы интересно, если бы шторм всю Швецию и всех свеев уничтожил, вместе с Гунналугом и со всеми ярлами-мореплавателями.
– И Норвегию?.. – с грустным упреком спросил конунг.
Овсень посмотрел на него внимательно и ответил предельно честно:
– И против такого я возражать не стал бы. Нам бы на своей земле гораздо спокойнее жилось без таких падких на чужое соседей. И не только нам одним. Вся Европа по вам праздничную тризну устроит. Всех скандинавы уже достали своим диким геройством. Но сейчас меня больше Смеян волнует. Что он расскажет? И потому мне совсем не до участи глупых свеев, получивших только то, что они своим упрямством заслужили. Один знает, что дать им, как Сварог знает, что потребно нам… Каждому воздается по делам и заслугам… Поезжай…
Шаман как раз пошевелил одной рукой, потом второй. Медленно сжал и разжал несколько раз пальцы, словно возвращал им чувствительность, вернувшись духом в свое надолго оставленное без присмотра тело, и это возвращение было, как обычно, трудным, болезненным.
– Я тоже, пожалуй, шамана послушаю… – сказал Ансгар, садясь на камень, где сидел прежде, и прижимая к ноге только-только успокоившегося после шторма Огнеглаза.
Смеян приходил в себя долго и уже даже замутненные и не все понимающие глаза открыл, неуклюже попытался сесть, сделал несколько неудачных попыток, но это у него никак не получалось. Тогда он просто прополз на четвереньках несколько шагов, и движение вернуло ему соответствие внутреннего и внешнего тела, совсем недавно полностью разделенных. Шаман знал из опыта, как вернуться в нормальную жизнь. И он вернулся, хотя это было трудно и, наверное, очень больно. И снова, после прогулки на четвереньках, стал садиться и со второй попытки все же сел, хотя взгляд его, как показалось Овсеню, по-прежнему был где-то в другом мире и возвращался позже всего остального.
– Кажется, нам это удалось… – сказал шаман хрипло, и в голосе его присутствовали одновременно и торжество, и обессиленность, и радость, и печаль, и еще много всего-всего, но все это перекрывало звучание счастья. – Но я едва-едва спасся… Где Извеча?
– Извеча! – громко позвал Овсень.
Никто не отозвался на зов.
– С ним ничего не случилось? – спросил Смеян.
– Извеча! – повторил зов сотник, и в установившейся после шторма почти неестественной тишине зычный голос его было слышно у всех четырех ладей.
Но опять никто не отозвался.
Подошел, услышав голос сотника, Велемир. Посмотрел вопросительно.
– Извечу кто видел?
– Был в лодке… – сказал десятник, тут же одной рукой ухватился за борт и легко запрыгнул в ладью, несмотря на тяжесть доспеха.
– Извеча где? – спросил уже там.
Из лодки никто не отозвался.
Овсень встал. Встал и Ансгар, подошел, видя обеспокоенность товарищей, и сотник Большака. С трудом, но поднялся на ноги шаман.
– Ищите Извечу… Мешок его ищите… – потребовал Смеян. – Быстрее…
В негромком голосе шамана было сразу столько всего, что его словам подчинились. Забегали вокруг ладей вои. Все четыре ладьи перерыли. Но не нашли ни Извечу, ни его большого всем известного мешка, ни причального Хлюпа.
– Что с ними могло случиться? – спросил сам себя Овсень. – Куда они могли забиться? Я им специально запретил из лодки выходить, чтобы ветром не унесло. Смеян, почему ты про Извечу спросил?..
– Извечу беречь надо… – просто ответил шаман, не вдаваясь в подробности. – В нем спасение наше общее…
Лагерь успокоился не сразу, да и вообще он не успокоился, просто люди бегать перестали, убедившись, что это бесполезно. Домовушку с причальным найти так и не удалось ни в ладьях, ни в ближайших скалах, ни в округе. Не удалось найти и мешок Извечи, который тот никогда не оставлял надолго без пригляда.
Овсень сел, Ансгар сел, Большака с Велемиром сели, только шаман остался стоять с закрытыми глазами.
– И что все это значит? – спросил Овсень.
– Где Всеведа держала свою книгу? – наконец, спросил Смеян, но теперь голос его был совсем другим и тонко позванивал, словно грозился оборваться. – Там, в остроге, в сгоревшем доме. Где держала?
– На полке, где-то за печкой… – ответил сотник. – Да разве я знаю… Вроде бы там где-то… Откуда-то оттуда доставала…
– А Извеча где жил?
– За печкой… Иногда под печкой…
– Рядом с книгой? – спросил шаман.
– Может быть, не знаю я… Но Всеведа смеялась, что Извеча любит ее книгу листать… Будто бы читать умел…
– А он не умел?
– Я не умел, а он и подавно…
– Гунналуг считает, что книга Всеведы не сгорела. Что она у Извечи… Мог он ее от пожара спасти? Что-то же он спас, если мешок с собой таскал… И книга должна быть там… Вот почему Гунналуг требовал себе Извечу с мешком…
– А Хлюп? – спросил Ансгар. – А причальный ему зачем?
– Ничего про причального не знаю… – признался шаман.
– А не могло и того и другого просто штормом унести? – предположил Большака. – Они же легкие… Меня с моей бочкой, – он похлопал себя по животу, – чуть не унесло. Повалило бы на бок, точно укатило бы, как бочку. Еле на ногах устоял. Но во мне тяжесть от меда. А в них…
– Они оба в ладье сидели, – рассказал Велемир. – Сначала в нашей. Там Добряна пленника стережет, глаз с него не спускает. Видимо, Извече соседство пленника не понравилось. Тот ему напоминал про сгоревший дом, как он еще до шторма говорил. Потому не хотел на свеев смотреть из-за того же. И он ушел вместе с мешком. Хотел в другую ладью пересесть. А Хлюп за ним, чтобы было с кем поговорить в шторм и страх отогнать. Перебрались, кажется, в соседнюю ладью. Там кормчий в трюме был, видел их, видел, как устраивались. Потом кормчий вышел. Шторм уже стихал. Больше нелюдей никто не видел…
– Теперь пленник уже не так и нужен. Пусть Добряна оставит его… – распорядился Овсень.
Волкодлачка слышала все это через борт лодки и тут же выскочила на песок, обежала вокруг костра, лизнула в руку Смеяна и в щеку отца и убежала куда-то в сторону.
– Воронов кто-то видел? – спросил шаман. – Прилетали?
– Какие вороны в такой ветер… – усмехнулся Ансгар. – Ветром всех птиц унесло бы…
– Гунналуг посылал за штормом воронов… Он сначала хотел, я думаю, и наши ладьи штормом уничтожить, но мы их на берег подняли. А по берегу он своих воронов пустил за Извечиным мешком. Я только боюсь, что Извеча мешок отдавать не хотел, и вороны могли заклевать его. Вороны… Стальные клювы, стальные когти… В каждом вороне капля крови Гунналуга.
– А Хлюп? – снова спросил Ансгар.
– Ничего про Хлюпа не знаю… Я же сказал. К нему нитей не тянулось. Гунналуг им не интересовался. Только Извечей и его мешком.
Шаман замолчал, сел на землю, скрестив ноги, и смотрел перед собой. И мелко дрожал, словно вокруг был лютый холод.
– Костер разведите… – потребовал сотник сурово, и сразу несколько воев принялись за устройство костра.
Вокруг быстро темнело, хотя полная темнота в полуночных широтах летом не наступает никогда, и день сменяется только сумраком, гораздо более светлым, чем шторм.
– Ты нам что-то расскажешь? – первым не выдержал общего молчания сотник Большака.
Огонь только что запылал, шаман протянул к нему руки и сунул их почти в пламя, но при этом не обжегся и, кажется, даже жара не ощутил.
– Я думал, что все будет хорошо… Мы все хорошо сделали…
– Кто – вы? – спросил Ансгар.
– Я со Всеведой и Заряной. Мы думали, все хорошо, а оказалось, все совсем плохо. Если книга попала в руки Гунналуга, мы все пропали, и победить его невозможно.
– Да что это за книга такая! – не поверил юный конунг. – Что может сделать какая-то книга!..
– Это не какая-то книга, это скрижаль с нашей общей древней прародины. Страны полуночного края, которую все звали заветренной страной[1], потому что ветра отделяли ее от всего остального мира, ветра, через которые не все могли пройти… А наши предки звали свою страну землей Туле. Ветра зарождались в нашей земле и оттуда расходились по всему остальному миру во все стороны… Это была страна мудрецов и ведунов, ученых людей и мастеров… И мудрость свою они доверяли книгам, большинство из которых пропало, когда земля ушла под воду. А часть люди разнесли по земле. Разнесли семь главных книг магии. Шесть первых книг, Гунналуг зовет их скрижалями, у колдуна, последняя, самая важная и самая главная, была у Всеведы. А теперь, боюсь, она попала в руки к безудержному злу. И это страшно, потому что книга сделает зло всемогущим, она сделает его правителем мира. Злым и жестоким правителем. Лучше бы книга сгорела, чем попасть в руки Гунналуга.
– Рассказывай все по порядку, – потребовал Большака. – Может, и с колдунами справимся. Свентовит поможет нам…
– С такими колдунами справиться сложно, – с сомнением сказал Ансгар. – Ты видел, какой шторм он послал. И оружие его не берет… Гунналуг может взглядом мечи ломать, как сломал меч моего отца. И стрелы он отражает. А если он приобретет еще какие-то важные знания, мы все пропали.
– Я же говорил тебе, что на любого колдуна у меня есть свое оружие. Испробованное, кстати. И пусть колдуны меня боятся, а не я их. – Большака говорил твердо и уверенно. – Только бы подобраться к нему на перестрел, а потом стрельца Велемира попросить о маленькой услуге. А что шторм? И его избежать смогли, и другого избежим. Нос на грудь не накладывать! Мне один колдун долго угрожал. Я его кулаком убил. Прямо в лоб кольчужной рукавицей. И все его колдовство кончилось. И помимо рукавицы кое-что у меня имеется. Не к каждому же колдуну на удар кулака подойти можно. Вот на перестрел бы подобраться… Рассказывай, шаман!
– Я из верхнего мира ухватился за мысль шторма и прошел по ней, как по прямой тропе. Гунналуг стремился мысль прямую делать, чтобы помех меньше было. Так нашел самого Гунналуга в черной каменной башне в двухстах полетах стрелецкой стрелы[2] от Дома Синего Ворона. Там, в глубоком подвале, он держит Всеведу с Заряной. Теперь он обеих накрыл волшебной сетью, и их из этого мира увидеть невозможно, и меч плавится, если эту сеть рубить. Но я через другой мир приходил и потому увидел и нашел их. Они помощи ждут и сами помочь готовы. Они с Гунналугом по мере сил борются, а он не знает… Под верхней сетью на Всеведе есть другая сеть, которая заговоры почти не пропускает. Но внутренняя сеть Заряну не накрывает. И Всеведа учит ее всему, что сама знает. Спешно учит, торопится. Заряна устает, но учиться продолжает. И девочка уже многое может. И когда Гунналуг начинает колдовать, они запекают его потерю силы. Печать ставят. И сила к нему не возвращается. Когда он шторм творил, он много сил истратил. Очень много сил. Я даже не думал, что у него есть еще столько. Но он их истратил. Еще много истратил, когда воронов собирал и посылал их за мешком Извечи. Ему приходилось воронов мыслью сопровождать. Наверное, от этого устаешь. Всеведа Заряну научила, и та запечатала потерю силы. И я сверху еще одну печать наложил. Это трудно было. Его комната много защит имеет. Но мы печати поставили и запекли. Раньше, когда сил было больше, Гунналуг сумел во внутреннем мире все нити просмотреть, что его связывают с Куделькиным острогом, и все нити проверить, что из Куделькиного острога расходятся. И на это тоже много сил ушло. А Всеведа с Заряной запекли и ту потерю. Не знаю только, как Всеведа читала нити через нижнюю сеть, но она читала… Но по этим нитям колдун Извечу все-таки нашел и понял, как у того может оказаться книга. Извеча очень о своем мешке беспокоился. Это и подсказало Гунналугу, что книга там, хотя сначала он даже думал, что Извеча колдун и это он его ослабляет издалека. Сначала на меня думал, потом на Извечу. Потому по той же нити обратный сглаз направил. Это еще раньше, когда мы на Ладоге-море были. Тогда я Извечу и защитил. А сейчас вот не смог. Гунналуг послал вместе со штормом специально для этого созданных воронов со стальными клювами и стальными когтями. Они должны были найти Извечу и принести его колдуну вместе с мешком или даже один мешок. Чтобы воронам было легче, он шторм мимо нас направил, прямо на свеев, что до него добраться мечтают. А вороны по краю шторма летели, и Гунналуг им стену держал, чтобы ветром крылья не поотрывало…
– А я вроде бы слышал сквозь ветер карканье… – вспомнил вдруг Велемир. – Встать бы да посмотреть… Да в такую погоду и стрелу не пошлешь…
– Но отбить Извечу было бы можно… – заметил Овсень. – Мы слушаем тебя, Смеян.
– Я в башне Гунналуга мышью обратился и со Всеведой повидался. Она меня узнала. И мы вместе заговоры читали, запекали потерю силы колдуном. Всеведа мне все и рассказала. Но она тоже не понимает, почему силы Гунналуга не иссякают. Кажется, совсем уже без сил остался, а потом силы снова появляются. Мы старые печати проверяли, они на месте. И изнутри Гунналуг подпитываться не может. Может только внешнюю подпитку получать. Всеведа говорит, что, скорее всего, он человеческим страхом подпитывается. Это сильная подпитка, которая внутрь не проходит, но внешнюю силу дает. Но у этой подпитки одна слабость. Как только появятся люди, которые колдуна не боятся, вся его внешняя сила пропадет. Если только он седьмую скрижаль, книгу Всеведы, не добудет. Если добудет, он все печати увидит и легко снимет, одним заговором. И получит подпитку внутреннюю. Тогда все свои силы восстановит и только сильнее станет… Он уже непобедимым станет. Почти непобедимым…
– Что такое «почти»? – не понял Большака. – Почти победил это, значит, не победил. А почти непобедимый – это мне непонятно.
– Есть старое поверье, – вяло объяснил шаман. – Что откуда-то появится новый колдун, который победит всех остальных, кто ему не подчинится. Это тоже из седьмой скрижали… Всеведа мне читала… Этот колдун сначала будет добрым, но будет вбирать в себя все зло, которое он победит, потому что иначе зло не победить, и сам потом в чудовище превратится.
– Чудовищ нам только и не хватает, – вздохнул «большой сотник». – А когда это будет?
– Этого никто не знает. В книге много примет приведено. Я все не помню. Надо Всеведу спрашивать.
– А кончится чем? Так все и будем жить под властью колдуна?
– Нет. Его власть короткой будет. Но, помню, в книге говорится, что колдуна можно до власти не допустить.
– Так там что, просто гадают: будет – не будет?
– Никто не может точно сказать, что будет. Все от поведения людей зависит.
– Как там Всеведа? – спросил сотник главное, что его волновало.
– Она ждет тебя, Овсень. И надеется, что Гунналуг сил совсем лишился. После того как шторм послал, он сам замерз. Дрова в очаге лежали, он хотел, как всегда, зажечь их взглядом, но не сумел. Не хватило сил. Я сам видел. А теперь…
– А что теперь? – спросил Ансгар.
– Как только книга попадет к нему в руки, он все печати расплавит и снова силу обретет. И не только свою, он сразу обретет силу тех, кто печати накладывал, и мою, и Всеведы. И научится всегда силы восстанавливать. И вообще многому тому научится, что никак нельзя было в злые руки отдавать…
– Мы пропали… – прошептал конунг.
– Нелюди! – раздался вдруг крик со стороны. – Добряна нелюдей ведет… По следу нашла…
Все встали.
К костру со стороны скал шел Хлюп, в одной руке тащил за крыло убитого ворона, второй рукой придерживал шатающегося и плачущего Извечу. Чуть в стороне от них шла, посматривая по сторонам, словно охраняя, волкодлачка.
Но обычного и такого уже привычного всем мешка за плечами Извечи не было…
* * *
Нелюдей встречали стоя, с уважением и вниманием, придерживая под руки, подвели и усадили у костра. Лицо и голова маленького домовушки были залиты кровью, кровь запеклась и в бороде, и на порванной в нескольких местах длинной рубахе, вышитой когда-то руками Добряны и Заряны. Слезы размером больше гороха скатывались из глаз на усы и бороду и долго держались там, светясь, словно жемчужины.Убитого ворона Хлюп, приподняв с натугой, бросил к ногам сотника Овсеня. При свете костра вороновы перья отдавали откровенной густой синевой. Сюда же, к отцовским ногам, улеглась и Добряна, потягивая носом запах птицы и запоминая его, чтобы уловить в нужный момент.
Сотник потрогал пальцами клюв и когти ворона. За клюв и голову приподнял, тоже пальцем потрогал.
– Клюв и когти стальные… Кованые… Гунналуг свое дело знает… Таких тварей создал… А голова обычная. И крылья обычные. Только с синевой.
– Такие же твари охраняют его башню, – сказал шаман, – и едва-едва не поймали меня, когда я мышью выходил оттуда. Мне пришлось срочно ястребом оборотиться и немного подраться, но со стальными клювами драться тяжело. А ястребу улететь от воронов трудно. Тогда я прямо в небе оборотился соколом. Сокола ни один ворон не догонит[3]. И только так спасся… Но у сокола характер тоже боевой. И двум воронам, самым настырным, что увязались в преследование, сокол головы расклевал.
– А меня, дядюшка Овсень, они унести хотели, – пожаловался Извеча. – Вдвоем схватили, когтями в плечи и в рубаху вцепились и понесли… А два других мешок мой.
И снова горько заплакал.
– Не плачь, малыш, – погладил его сотник по голове. – Теперь уже все позади. Ты спасся.
– Только никогда уже у меня не будет своего дома. Я не плакал, когда у меня в мешке дощечка от дома была. Я думал, будет дом, построит его дядюшка Овсень, я дощечку вставлю, значит, дом моим станет. А теперь нет дощечки. И никогда у меня не будет своего дома.
– Вот, нашел о чем плакать, – сказал Велемир. – От твоего дома много недогоревших бревен осталось. Вернемся, новую дощечку выстрогаешь и принесешь в дом к дядюшке Овсеню. Вот и все.
– А так нечто можно? – оживился нелюдь.
– Конечно, можно, Извеча… – успокоил его Овсень. – И не стоит плакать. Как ты спасся?
– Я тяжелый… – сказал малыш-домовушка. – Вороны не могли меня высоко поднять. И по земле волокли. Еще ветер им мешал, а мне помогал. Они в ветер на крылья хромать начинают. И потому не смогли поднять. А за нами Хлюп побежал. Проснулся, увидел и побежал. Хлюп храбрый. У него меч есть. Он долго бежал, пока не догнал. И он одного ворона убил, а второй улетел раненый. Сильно на крыло хромал. Это Хлюп его своим мечом рубанул так, что перья полетели…
Овсень бросил убитого ворона в костер. Костер на мгновение замер, словно без движения, потом вдруг вспыхнул ярким синим пламенем, но через несколько мгновений снова затрепетал красными языками. С вороном произошло то же самое, что и со страшной неизвестной рыбой на берегу Ловати, и с другими вестниками Гунналуга, брошенными в костер.
– Хлюп у нас молодец, – сказал сотник. – Не зря ему кто-то меч подарил.
– Это Велемир. – Нелюдь с благодарностью глянул на стрелецкого десятника и потрогал рукой свой большой нож, ставший вдруг настоящим мечом, оружием, уже опробованным в бою.
– А что у тебя в мешке было? – спросил Смеян домовушку.
– Все мои богатства, все, что за жизнь накопил и под печкой хранил… Камушки всякие, корешки странные, на разные фигуры похожие, игрушки Добряны и Заряны, которые они мне отдавали, миска с кружкой глиняные, и вторая миска, деревянная. Я сам ее вырезал. Думал, когда домовушку себе заведу, деревянную миску ей подарю. Закончить только не успел. Как пожар начался, я все в мешок быстро-быстро побросал и засунул поглубже, чтобы огонь не достал…
– А книга? – спросил Овсень.
– Какая? – переспросил домовушка. – Книга тетушки Всеведы?
– Та самая…
Извеча долго думал и даже лоб потер пальцами, разглаживая собравшиеся морщины. И невольно потревожил рану, нанесенную, наверное, стальными когтями ворона. Из раны пошла кровь, стекла на нос и зависла каплей на самом кончике, но домовушка в задумчивости не заметил этого. Но заметила Добряна и слизнула кровь со лба и с носа. Слюна волков, как и собак, лечебная, рану закрыла, и кровь сразу перестала сочиться.
– Я не помню… – медленно стал говорить Извеча. – Дощечка из дома там была. С самого верха лежала… Я ее последней добавил, когда уже все кончилось. А книга… Я всегда ее смотрел… Каждый день, много лет… Мне тетушка Всеведа разрешала, потому что я читать не умею, и только смотреть мне нравилось. Но я всю ее помню. Я каждую страничку помню, каждый знак. Все по трем линиям. Может быть, и книгу в мешок смахнул. Но я не помню. С полки, кажется, я ничего не брал. Я в пожар испугался сильно, и все, что под руку попадало, смахивал в мешок, чтобы спасти. Даже не смотрел, что смахиваю. Но это внизу, под печкой. А книга выше была. Она всегда на полке стояла. Книгу… Кажется, я опять перед пожаром ее смотрел… А может, и не смотрел. Не помню… Только саму книгу помню. Каждый знак помню. А вот… В мешок… Не помню…
– И что, значит, мы имеем? – сказал мыслящий здраво сотник Большака. – Мы имеем перед собой факт, что у нас нет в запасе меда, чтобы глотку смочить, и больше ничего… А вот досталась книга Гунналугу или не досталась, этого мы знать не можем… А если не можем знать, то с какой стати мы должны бояться этого колдуна! Я не боюсь и вам не советую! И вообще… Смеян сказал умную вещь, на которую вы внимания не обратили. Если мы перестанем бояться Гунналуга, он нас бояться начнет. Так и должно все быть…
– Хаствит идет… – сказал вдруг Хлюп, издали чувствуя чужие мысли.
– И не один… – добавил Извеча.
– И вообще, – продолжил Большака, – где бы в здешних местах хмельным медом разжиться? Хотя бы небольшой бочоночек мне не помешал бы…
– Где Хаствит?
Овсень с Ансгаром встали одновременно…