Страница:
— Почему же не купили?
— Я что, деньги сам печатаю? Знаете, сколько «японец» тянет?
— Знаю, но ведь на сотню дешевле.
— Мы мастера, — вдруг даже вскипел Федор, — а не спекулянты! Погодите, он же, по-моему, с Кошкиным Хвостом связался. А Кошкин Хвост своего не упустит.
— Что это за Хвост?
— Есть у нас такой… Когда-то в мастерской работал, весной уволился. Боря — Кошкин Хвост.
Приёмщик пояснил:
— Его так прозвали, потому как даже мурлычет, когда запах денег почует. Мурлычет и будто хвостом вертит…
— Фамилия? — спросил я. — И где он сейчас работает?
— А нигде, — хмуро ответил Федор. — Паразит он, там десятку схватит, тут четвертак… Связи у него по магазинам…
Этот Боря — Кошкин Хвост, конечно, не мог упустить «японца», которого отдавали на сотню дешевле, мне захотелось немедленно разыскать его.
— Рыбчинский, — объяснил приёмщик. — Борис Леонидович Рыбчинский. А живёт на Московской, вон от того переулка первый дом налево. Однако сейчас вряд ли застанете: Борю ноги кормят, ему вылёживаться нельзя.
Вопреки этому пессимистическому прогнозу я застал Рыбчинского дома. Должно быть, только потому, что вчера Боря хорошенько хлебнул, да ещё и до сих пор не оклемался: от него за несколько метров пахло перегаром и красные глаза смотрели мутно.
Моё появление встревожило и напугало Рыбчинского: близко посаженные глазки забегали, спрятались под бровями. Боря подтянул пижамные штаны и умасливающе спросил:
— И почему это ко мне? Это же Вольдемар вчера тарелки бил… У меня есть свидетели…
— Две недели назад вы, гражданин Рыбчинский, приобрели магнитофон марки «Sony». — Я решил не церемониться с этим типом и сразу взял быка за рога. — Так?
— А разве это запрещено?
— Магнитофон краденый.
— А я знал? Такой солидный человек!
— Сколько заплатили?
Кошкин Хвост сразу скумекал, что к чему, и назвал цену комиссионного магазина.
— Зачем же вам было покупать аппарат, побывавший в ремонте, когда за те же деньги могли приобрести новый?
— Отремонтированный? — схватился за голову Боря. — Обдурили!
— Вас, Рыбчинский, не так-то просто обдурить! — Я не дал ему разыграть эту сцену. — Где магнитофон? Или уже продали?
Он, кажется, впервые в жизни обрадовался, что не успел сделать бизнес. Это придало ему смелости.
— Мы ничего не продаём! — начал он с вызовом. — Мы покупаем для себя, и в спекуляции вы меня не обвините!
— Вот что, Рыбчинский, — сказал я жёстко, — с весны вы не работаете, и я сделаю все, чтобы соответствующие органы присмотрелись к вашей тунеядской жизни.
— Я же устраиваюсь…
— Помочь?
— Обойдусь.
— Знаете, сколько дают за спекуляцию?
— Это ещё надо доказать.
— Докажем, — пообещал я. — Все докажем, а теперь покажите мне магнитофон.
Боря ещё раз подтянул штаны, полуоткрыл дверцы шкафа, стараясь не показать мне его содержимое. И все же я заметил, что полки заставлены разным радиобарахлом.
Боря проворно вытащил портативный магнитофон в кожаном футляре. Нажал на клавиши, и в комнате зазвучала музыка. Пела Пиаф, и я понял, что это кассета ещё предыдущего хозяина: вряд ли мелодия отвечала Бориным вкусам.
Я взял магнитофон.
— Вы, Рыбчинский, приобрели его две недели назад у лысого мужчины, с которым познакомились в радиомастерской? — спросил я.
— У вас абсолютно точная информация.
— Так вот, сейчас вы расскажете все про этого типа. Понимаете, все.
Видно, до Рыбчинского начало доходить: дела его пока не так уж плохи и этого надоедливого милиционера прежде всего интересует не покупатель, а продавец.
— Садитесь, — начал он лебезить передо мной, — садитесь, прошу вас, я сразу заподозрил этого типа, однако маг такой хороший и…
— На сотню дешевле, чем в магазине?
Боря замахал руками.
— И вовсе не на сотню. Тридцать — сорок рублей навара, но я ведь человек бедный, для меня и рубль — большая сумма.
— Допустим, — согласился я. — Допустим, что я вам поверил. И все же носить с собой такие деньги, чтобы сразу выложить на бочку…
— Почему — сразу? Должен был занять…
— Опять-таки допустим. Значит, вы поехали за деньгами. И где потом встретились?
— В «Эврике». Знаете, есть на Печерске такое кафе. Этот лысый прохиндей и говорит: «Через два часа там, больше не жду». За два часа я и назанимал денег.
— А вам не пришло в голову, что магнитофон краденый?
— Нет, не пришло, — ответил он сразу, но глаза отвёл. — Такой солидный человек, просто попал в стеснённое положение.
— Объяснил — почему?
— А загулял.
— Это ваша догадка или он говорил?
— Признался, девушка тут у него.
— Как назвался?
— Николаем Николаевичем.
— Фамилия?
— А на кой она мне?
— Головко? — Так было обозначено в квитанции, показанной мне приёмщиком. Я, правда, не сомневался, что фамилия вымышленная.
— Нет, не знаю.
— О девушке что-нибудь говорил? Где живёт?
— Так он вам и даст адрес… И все же я видел её, — Боря подмигнул мне, — и скажу: шикарный кадр!
Я спросил как можно спокойнее:
— Где же вы видели её? Говорите, хороша?
— А то как же, чувиха что надо!
— Они вместе пришли в кафе?
— Нет, — отмахнулся он, — этот старый черт, должно быть, понял, что такую гёрлу со мной знакомить нельзя.
Кошкин Хвост явно переоценивал свои мужские достоинства, но я сделал вид, что соглашаюсь с ним. Кивнул и сказал:
— Конечно, обвести вас вокруг пальца не та уж и просто. Даже этому лысому нахалу.
Боря гордо выпятил губы. С достоинством ответил:
— Точно. Но, скажу вам, чувиха такая, что лысого можно понять: красивая девчонка, тут и мага не пожалеешь…
— И где же вы увидели лысого с девушкой?
— Я же говорил: он мне в «Эврике» назначил свидание. Еду в троллейбусе по бульвару Леси Украинки, а там светофор перед Домом проектов. Слева Печерский универмаг, и торчит этот тип в голубой тенниске, с девушкой разговаривает. Чувиха — во! Блондинка, и всюду все есть. Честно говорю, не отказался бы… Я ещё подумал: надо как-нибудь в универмаг заглянуть.
— Почему в универмаг?
Боря посмотрел на меня как на последнего оболтуса.
— Я же говорю: стоит с продавщицей возле универмага.
— Продавщицей?
— Конечно, они все в халатиках… Форма…
Я решительно выключил магнитофон.
— Одевайтесь гражданин Рыбчинский, — приказал я, — сейчас поедем в Печерский универмаг, и вы покажете мне эту продавщицу. Но перед этим ещё один вопрос: долго ждали в «Эврике»?
— Там от универмага два шага. Кофе заказал, а лысый уже в дверях. Он мне маг, я ему — деньги, и привет… Наше вам…
Печерский универмаг не такой уж и большой, и обошли мы его за несколько минут. Все продавщицы в красивых, сиреневого цвета халатах.
Я спросил у Рыбчинского, так ли была одета девушка, с которой разговаривал лысый, и получил утвердительный ответ. Вообще, поняв, что на этот раз ему не угрожают большие неприятности, Боря несколько приободрился. Когда мы вышли из трамвая, он выпил стакан пива из автомата. Честно говоря, мне тоже захотелось глотнуть пива, однако сама мысль о том, что я буду пить после Бори, была неприятна.
Он беззастенчиво рассматривал девушек, иногда оглядывался и кивал в сторону особенно хорошенькой.
— Тут красоток больше, чем товара, — наконец резюмировал он, когда мы остановились в последнем отделе, — но этот кадр… лучше нет!
Я приказал Рыбчинскому немного подождать, а сам пошёл к директору. Тот понял меня с полуслова. Через несколько минут мы сравнили состав продавщиц, работавших семнадцатого июня, с сегодняшним. Выяснилось, что трое в отпуске, одна уволилась, и ещё одна больна. Я попросил их личные дела. Две были блондинками и довольно симпатичными, но приглашённый в кабинет директора Рыбчинский лишь презрительно оттопырил губы:
— Я же говорил: это клёвая чувиха, ноги — во, длинные, и тут кое-что есть. — Он показал, что именно. — Я блондинок вообще уважаю… А это так…
— Блондинка! — оживился директор. — Красивая? Кажется, я догадываюсь… Но это не продавщица, в отделе кредита работает. — Он быстро достал откуда-то папку с личным делом, раскрыл. — Она?
С фотографии смотрела действительно красивая девушка: с высокой причёской, большими глазами и точёным носиком. Бросив взгляд на снимок, я понял, что этот пройдоха прав-таки.
— Во-во! — Борино лицо расплылось в сладкой улыбочке. — Я же говорю: кадр — что надо!
— Я тебе дам: кадр! — оборвал его директор. — Это наша Надийка, передовик производства!
— Можно ли с ней поговорить? — спросил я.
— К сожалению… — развёл руками директор. — Дочь у неё заболела, звонила, что выдали больничный лист по уходу. Живёт недалеко отсюда, на Киквидзе, четыре остановки на троллейбусе.
— Замужем?
— Развелась в прошлом году. Ну-ну! — Он погрозил пальцем Рыбчинскому, потиравшему руки. — У неё такие, как ты, не проходят. Серьёзная женщина.
— А я что, рыжий? — обиделся Кошкин Хвост.
— Не рыжий, а немного того… — директор покрутил пальцем у виска. — Воспитывать надо.
— Меня? Воспитывать? — вскипел Боря. — Я мастер-радиотехник, а вы…
Их спор мог затянуться, это совсем не устраивало меня, и я попросил адрес Надийки-передовички. Фамилия её была Андриевская, Надия Федоровна Андриевская — кассир кредитного отдела универмага.
Надия Андриевская оказалась действительно красивой женщиной. Тем более что стояла она сейчас передо мной без всяких, если можно так выразиться, наслоений в виде пудры, помады и туши. Никого не ждала и не собиралась никуда выходить: была причёсана небрежно и одета в лёгкий халатик, который плохо сходился на высокой груди. Смотрела насторожённо и немного встревоженно: впрочем, кому приятно, когда тебя застают одетой по-домашнему, и этот незваный гость к тому же ещё из уголовного розыска…
Она извинилась, пропустила меня в комнату в конце коридора, а сама исчезла за дверью напротив, где сразу началось какое-то шуршанье и послышался шёпот. Видно, объясняла дочке, кто потревожил их, и успокаивала её.
Комнатка, куда я вошёл, была обставлена просто, однако со вкусом. Обычная стандартная мебель, небольшой коврик на полу, дешёвые керамические вазы и стеклянная посуда в серванте — все говорило о небольшом, но прочном достатке.
Изысканность комнате придавали два букета цветов. На столе стояли ромашки, а в высокой вазе на полу синие лесные колокольчики. Я подумал, что, наверное, роскошные розы в этой комнате не выглядели бы так кстати, как эти нежные цветочки.
Надия Федоровна не заставила себя долго ждать, она появилась через несколько минут, но успела воспользоваться ими: сменила халат на простое платьице и немного прошлась помадой по губам. Знала, что губы у неё маленькие, и сделала их длиннее, может, на полсантиметра или на сантиметр, но этого вполне хватило.
Андриевская села за стол, опёрлась на него локтями и уставилась на меня, ожидая вопросов.
Я ещё раз извинился за вынужденный визит, пояснив, что такие посещения приносят и мне мало радости, но, что поделаешь, входят в круг моих обязанностей.
Неся всю эту ахинею, внимательно наблюдал за Надией Федоровной: появление инспектора угрозыска не могло не насторожить или не напугать её, однако смотрела спокойно и выжидательно, может, правда обладала удивительной выдержкой.
Наконец, достаточно навыкаблучивавшись перед Андриевской, я задал этот важнейший вопрос, ради которого и пришёл сюда:
— Около двух недель назад, а точнее семнадцатого июня, вы разговаривали на бульваре возле универмага с лысым мужчиной в голубой тенниске. Кто он?
— Брат моей подруги, — ответила она, не колеблясь.
— Брат подруги?.. — Сердце у меня встрепенулось от услышанного. — Вы знаете его фамилию и адрес?
— Конечно. Они живут с сестрой вместе.
Блокнот был уже у меня в руках. Но все равно запомнил бы на слух и с первого раза.
— Кривой Рог, улица Весенняя, восемь. — Она достала из шкафа конверт, положила на стол. — Видите, привезли от Гали.
Я записал адрес, не в силах сдержать радость. Андриевская заметила это, потому что спросила:
— Что случилось? Такой симпатичный человек…
Мне трудно было согласиться с её слишком категоричным и преждевременным утверждением, однако я ничем не проявил этого.
— И по какому поводу вы встретились возле универмага? — спросил я.
— Так он же жил у меня, — сказала она просто. — Вот в этой комнате с товарищем. Галя попросила, разве я могла отказать?
Я невольно ещё раз оглядел комнату. И надо же: на диване, где я сейчас сижу, спал, нежился лысый убийца. Другому, должно быть, поставили раскладушку. И все же, не дав гневу овладеть собой, спросил сухо, даже как-то протокольно:
— Я понял так: ваша подруга, — взглянул на конверт, — Галина Коцко, попросила, чтобы её брат с товарищем, приехавшие в Киев, несколько дней пробыли у вас?
— Совершенно верно, — кивнула она. — В письме все написано.
— В этом? — повертел я конвертом.
— Да.
— Можно прочитать?
— Конечно, какие тут секреты?
Я вынул из конверта небольшой кусочек бумаги. На нем всего несколько строчек, написанных крупным женским почерком:
«Дорогая Надийка, пишу тебе второпях, потому что нет времени. Совсем закрутилась и скоро собираюсь в командировку, а тут брату понадобилось с товарищем в Киев. У вас с гостиницами тяжело, и не откажи, милая, в просьбе. Пусть они какую-нибудь недельку поживут у тебя. У тебя есть свободная комната, а они люди смирные, внимательные, особых хлопот не прибавят, а я тебе буду благодарна. Приезжай ко мне, скоро поспеют фрукты, вам с Татьянкой понравится. А теперь целую и с нетерпением жду встречи. Ещё раз целую, надеюсь, что не откажешь в моей просьбе. Твоя Галя».
— И когда же Галин брат с товарищем приехали к вам? — спросил я.
— Кажется, пятнадцатого. Да, пятнадцатого июня.
Я быстро прикинул: именно пятнадцатого июня бандиты продали машину через комиссионный магазин и узнали, что получат деньги дней через пять-шесть. Следовательно, перед этим спали в автомобиле где-нибудь в окрестных лесах. Письмо взяли на всякий случай, боялись ночевать на вокзалах и в гостиницах, в конце концов оно и пригодилось.
— Как назвались ваши гости?
— Брат Галины — Олег Владимирович Черныш. А товарищ его — Василь. Как-то неудобно было спрашивать фамилию.
— А они, выходит, не показали свои документы?
Женщина покраснела.
— Ну что вы! Галя — моя подруга, и требовать документы у её брата! Неужели я поступила неправильно?
— Да, неправильно. Но об этом потом. Когда уехали ваши гости?
— Утром двадцать первого. Заранее купили билеты на поезд. Летом, знаете, трудно…
— Когда и где познакомились с Галиной Коцко?
— В прошлом году в Ялте. Мне дали путёвку в дом отдыха, Гале тоже, и жили мы в одной комнате. Симпатичная женщина, чуть старше меня.
— Что делает в Кривом Роге?
— У нас профессии родственные. Она — бухгалтером на руднике, а я тоже в бухгалтерии.
— На каком руднике работает Коцко?
— Галя говорила, но я не запомнила.
— Переписываетесь с ней?
— Немного. Она к себе приглашает. Ну, ещё поздравления с праздниками…
— Замужем?
Надия Федоровна грустно улыбнулась:
— У нас с ней судьбы одинаковые.
— Разведена?
— Да.
Собственно, я узнал и так уж слишком много, но все же спросил:
— И как вели себя ваши постояльцы?
Надия Федоровна пожала плечами.
— Олег Владимирович такой потешный, шутил все… А Василь — молчальник.
— У него чёлка вперёд зачёсана?
— Вперёд, а что?
— Да ничего страшного.
— Однако милиция интересуется ими! Меня они ничем не обидели.
Сомневаться в искренности того, что сказала Андриевская, не было оснований, но и открыться я не имел права. Сказал полуправду:
— Мы задержали спекулянта, он купил у Галиного брата магнитофон — вот и расследуем дело.
— А я думала: что-нибудь серьёзное… — Она облегчённо вздохнула.
— И все же очень прошу вас никому не говорить о нашем разговоре.
— Понимаю.
— С вашего позволения я возьму это письмо, — я показал на конверт. — Может пригодиться.
— Берите. Слава богу, мелочь какая-то — магнитофон, а то я уже думала…
Я встал. Теперь должен был как можно скорее встретиться с Дробахой.
Это надо же такое! Иногда неделями ищешь хоть какую-то ниточку, а она все не даётся в руки, а тут за день, даже не за день, а за полдня столько узнать!
Прямой выход на бандитов, даже адрес в Кривом Роге знаем. Ну, может, Черныш там и не живёт, но у меня не было сомнений, что через Галину Коцко мы сразу выйдем на лысого бандита и его помощника.
Как его? Василь? Вася с чёлкой вылёживался тут, в этой комнате, под ромашками…
А другой — шутник! Ничего себе шутка: убили человека, продали его машину, несколько человек обвели вокруг пальца…
Я обозлился, но ничем не проявил своего состояния. Все равно в самые ближайшие дни отыграемся.
Распрощался с Надией Федоровной и поехал в прокуратуру.
Дробаха, слушая меня, дышал на кончики пальцев и даже вертелся на стуле.
— Ну и молодец! — сказал он. — Ну и счастливчик! Баловень судьбы вы, Хаблак, не иначе. Счастливчик в капитанских погонах, ей-богу, с вами не соскучишься.
Я подумал, что оно, конечно, лучше сидеть в кабинете и потом не жалеть эпитетов, нежели крутиться по радиомастерским и магазинам, но тут же пригасил эту мысль как недостойную: служим одному делу, и неизвестно ещё, как все это обернётся.
Так, в конце концов, и случилось: нам с Дробахой пришлось ещё хорошенько потрудиться, пока поставили последнюю точку в этом деле, но тогда я был переполнен оптимизмом, кстати, так же, как и следователь. А он, ещё раз подышав на пальцы и потерев ладони, предложил:
— Вечером на поезд, завтра утром в Кривом Роге, согласны?
Я покрутил головой: целую ночь тратить на поезд, когда вечером мы с Мариной можем пойти в кино.
— Самолёт! — возразил я. — Я уже узнал, завтра в восемь пятнадцать рейс, и через час будем на месте.
Должно быть, Дробаха не был восхищён моим предложением, оно и верно: в вагоне спокойнее — пей чай, смотри в окно, отсыпайся под стук колёс, но сегодня я был на коне, и ему пришлось смириться.
— Однако, — сделал он последнюю попытку, — а как с билетами? В разгар сезона…
— Беру на себя. — Я отрезал ему все пути к отступлению. — С уголовным розыском ещё считаются.
Он подозрительно взглянул на меня: не принижаю ли я роль его многоуважаемого учреждения; не заметил на моем лице ни тени пренебрежения и успокоился.
— Я вызову машину на половину восьмого, — все же он уязвил меня: таким правом я не пользовался и должен был трястись до Жулян в троллейбусе. — Куда за вами заехать?
— На Русановку. — Я знал, что Дробахе придётся сделать большой крюк, но не ощутил никаких угрызений совести: сам напросился.
На следующее утро мы прибыли в Кривой Рог без опоздания. Самолёт взлетел точно по расписанию, погода стояла чудесная, нас не трясло, и в начале десятого мы уже разместились в серой милицейской «Волге».
Мы с Дробахой заняли заднее сиденье, на переднем сидел мой старый знакомый Саша Кольцов — гроза криворожских воров и большой знаток всех тонкостей розыска. Он вертелся на сиденье, показывая нам местные достопримечательности, я знал, что он вертится ещё и от любопытства: недаром же два таких аса, как Дробаха и Хаблак, прилетели в Кривой Рог!..
Я подумал о себе как об асе без ложной скромности, в конце концов, за десять лет работы в угрозыске приобрёл кое-какой опыт и видел, какими глазами смотрят на меня новички. Что ж, кое-что мы можем, и лучшим свидетельством этого является наш приезд сюда.
— Такое, Саша, дело, — начал я и увидел, как посерьёзнел Кольцов: перестал вертеться, повернулся к нам и даже шмыгнул носом. — Дело, значит, такое, Саша, — повторил я. — Есть тут у вас два типа, и за ними мокрое дело.
— Мокрое? — не поверил Саша. — Мы тут всех знаем, как хорошая хозяйка кур. Что-то не верится.
Я кратко рассказал всю историю, приведшую нас в этот бесконечный город: ехали уже двадцать минут, а ему нет конца-краю, говорят, тянется километров на шестьдесят.
Кольцов внимательно выслушал меня, подумал и рассудительно сказал:
— Должен разочаровать вас. Ты сказал: улица Весенняя, восемь? Коцко Галина Микитовна?
— Ну и что? — не вытерпел Дробаха.
— Разбираемся… — неопределённо ответил Кольцов. — Кажется, вы немножко опоздали. Как минимум на два дня. По этому адресу вчера зарегистрирован несчастный случай. Отравление газом со смертельным исходом. Но хозяйку удалось спасти.
Я растерянно молчал, а Дробаха спросил так, будто ничего и не произошло. Теперь я мог вполне оценить силу его характера:
— Смертельный случай, говорите? Любопытно! И кто же?..
Кольцов понял его с полуслова.
— Месяц назад освободился из колонии. Кличка Медведь. Григорий Жук, имел пятнадцать лет за вооружённый бандитизм.
— Ого! — воскликнул Дробаха.
Саша крутанулся на сиденье.
— Совсем новый поворот в деле, — сказал восхищённо. — Наши ребята думали: несчастный случай. Чайник стоял на плите и залил горелку. А хозяйка квартиры и Медведь совсем пьяные.
— Медведь не лысый? — спросил я.
— Кажется, нет.
— Третий… В доле был третий, — вмешался Дробаха. — Тот, что продавал машину и назвался Чернышом. Надо искать третьего. Денег на квартире не нашли?
— Нет.
— Тогда точно — он. В каком состоянии Коцко?
Кольцов развёл руками.
— Я не врач.
— Вот что, — решил Дробаха. — Надо осмотреть квартиру Коцко ещё раз, а потом поговорить с ней.
В управлении Дробаха быстро договорился о том, что Кольцов подключается к розыску. Потом нас познакомили со старшим оперативной группы, которая производила осмотр квартиры Коцко, и мы поехали на Весеннюю.
Теперь впереди сидел старший лейтенант Доценко, а мы втроём теснились позади. Доценко не оглядывался, видно, немного нервничал. Я понимал его: всегда неприятно, когда твои выводы ставятся под сомнение, но ведь вдвойне неприятнее, когда приезжают столичные работники: если что-нибудь сделал не так, огласка чуть не на всю республику.
Квартира Коцко на первом этаже стандартного пятиэтажного дома. Доценко снял с двери печать, и мы вошли внутрь. Здесь все сохранилось так, как было, когда приехала «скорая помощь» и оперативная группа милиции. На столе три бутылки из-под водки, две пустых, в третьей — на донышке. Большими кусками нарезанная колбаса и сыр, недоеденные рыбные консервы, на сковородке — остатки яичницы с картошкой…
Незастланная постель в комнате, раскладушка с подушкой и одеялом в кухне.
Дробаха прошёлся по квартире, спросил у Доценко, ткнув пальцем в незастланную постель:
— Коцко лежала тут?
Старший лейтенант начал объяснять:
— Она тут спала, но, наверное, что-то почувствовала ночью, потому что сползла с постели, и мы нашли её у двери. А Медведь в кухне на раскладушке…
— Угу, — кивнул Дробаха. — Из-под двери тянуло, поэтому Коцко и спаслась.
Я прошёл на кухню, попросил Доценко:
— Дайте-ка мне протокол осмотра квартиры. — Внимательно изучил его и заметил: — Тут констатируется, что в плите не были закрыты два крана: крайней правой горелки, на которой стоял полный чайник, и духовки. Вы сделали вывод, что несчастный случай произошёл после того, как кипящая вода залила горелку. А как же быть с духовкой?
Старший лейтенант смутился.
— Так ведь были же пьяны, — ответил он не очень уверенно. — Оба пьяные, видите, почти три бутылки опорожнили, могли случайно и другой кран открыть.
— Бросьте, — не очень-то вежливо оборвал его Дробаха, — не оправдывайтесь. Осмотр квартиры проведён поверхностно, вы были в плену своей версии и все подгоняли под несчастный случай. А тут — преступление.
— Видите, на столе — две рюмки и две тарелки, — Доценко сделал ещё одну попытку оправдаться. — Их было только двое, Медведь и Коцко.
Я подошёл к посудной сушилке, вытащил не очень чистую тарелку.
— Дайте на анализ, — приказал я Доценко, — и убедитесь, что остатки еды на ней идентичны той, что на столе. Вот вам и третий.
Старший лейтенант только пожал плечами, а Кольцов, похлопав его по плечу, сказал:
— Должен признать ошибку, Костя, никуда не денешься.
— Дело ещё не закрыто, — огрызнулся тот, — я собирался сегодня допросить Коцко, и все равно истина бы восторжествовала.
— А если б Коцко умерла в больнице? — спросил Дробаха.
— Вам хорошо, вы знаете, что должен быть третий…
Я разозлился.
— Вы осмотрели квартиру очень небрежно, — резко сказал я, — и надо наконец признать это. Взгляните на постель: подушки небольшие, и, если женщина легла одна, положила бы их друг на друга. А они лежат рядом. Умерла бы Коцко, мы бы не приехали, и все списывается на несчастный случай. Именно этого и желал преступник, убийца, а вы проявили такое легкомыслие.
Дробаха, наверное, решил, что споры сейчас ни к чему. Довольно-таки решительно положил им конец, предложив ехать в больницу. Мы знали, что Галина Микитовна Коцко чувствует себя скверно, однако врач разрешил нам поговорить с ней.
То, что Коцко лишь чудом не попала на тот свет, я понял с первого взгляда. Она была какая-то бледно-жёлтая, словно восковая, глаза ввалились, черты лица заострились, как у покойницы, и руки, лежавшие на одеяле, чуть-чуть дрожали.
— Я что, деньги сам печатаю? Знаете, сколько «японец» тянет?
— Знаю, но ведь на сотню дешевле.
— Мы мастера, — вдруг даже вскипел Федор, — а не спекулянты! Погодите, он же, по-моему, с Кошкиным Хвостом связался. А Кошкин Хвост своего не упустит.
— Что это за Хвост?
— Есть у нас такой… Когда-то в мастерской работал, весной уволился. Боря — Кошкин Хвост.
Приёмщик пояснил:
— Его так прозвали, потому как даже мурлычет, когда запах денег почует. Мурлычет и будто хвостом вертит…
— Фамилия? — спросил я. — И где он сейчас работает?
— А нигде, — хмуро ответил Федор. — Паразит он, там десятку схватит, тут четвертак… Связи у него по магазинам…
Этот Боря — Кошкин Хвост, конечно, не мог упустить «японца», которого отдавали на сотню дешевле, мне захотелось немедленно разыскать его.
— Рыбчинский, — объяснил приёмщик. — Борис Леонидович Рыбчинский. А живёт на Московской, вон от того переулка первый дом налево. Однако сейчас вряд ли застанете: Борю ноги кормят, ему вылёживаться нельзя.
Вопреки этому пессимистическому прогнозу я застал Рыбчинского дома. Должно быть, только потому, что вчера Боря хорошенько хлебнул, да ещё и до сих пор не оклемался: от него за несколько метров пахло перегаром и красные глаза смотрели мутно.
Моё появление встревожило и напугало Рыбчинского: близко посаженные глазки забегали, спрятались под бровями. Боря подтянул пижамные штаны и умасливающе спросил:
— И почему это ко мне? Это же Вольдемар вчера тарелки бил… У меня есть свидетели…
— Две недели назад вы, гражданин Рыбчинский, приобрели магнитофон марки «Sony». — Я решил не церемониться с этим типом и сразу взял быка за рога. — Так?
— А разве это запрещено?
— Магнитофон краденый.
— А я знал? Такой солидный человек!
— Сколько заплатили?
Кошкин Хвост сразу скумекал, что к чему, и назвал цену комиссионного магазина.
— Зачем же вам было покупать аппарат, побывавший в ремонте, когда за те же деньги могли приобрести новый?
— Отремонтированный? — схватился за голову Боря. — Обдурили!
— Вас, Рыбчинский, не так-то просто обдурить! — Я не дал ему разыграть эту сцену. — Где магнитофон? Или уже продали?
Он, кажется, впервые в жизни обрадовался, что не успел сделать бизнес. Это придало ему смелости.
— Мы ничего не продаём! — начал он с вызовом. — Мы покупаем для себя, и в спекуляции вы меня не обвините!
— Вот что, Рыбчинский, — сказал я жёстко, — с весны вы не работаете, и я сделаю все, чтобы соответствующие органы присмотрелись к вашей тунеядской жизни.
— Я же устраиваюсь…
— Помочь?
— Обойдусь.
— Знаете, сколько дают за спекуляцию?
— Это ещё надо доказать.
— Докажем, — пообещал я. — Все докажем, а теперь покажите мне магнитофон.
Боря ещё раз подтянул штаны, полуоткрыл дверцы шкафа, стараясь не показать мне его содержимое. И все же я заметил, что полки заставлены разным радиобарахлом.
Боря проворно вытащил портативный магнитофон в кожаном футляре. Нажал на клавиши, и в комнате зазвучала музыка. Пела Пиаф, и я понял, что это кассета ещё предыдущего хозяина: вряд ли мелодия отвечала Бориным вкусам.
Я взял магнитофон.
— Вы, Рыбчинский, приобрели его две недели назад у лысого мужчины, с которым познакомились в радиомастерской? — спросил я.
— У вас абсолютно точная информация.
— Так вот, сейчас вы расскажете все про этого типа. Понимаете, все.
Видно, до Рыбчинского начало доходить: дела его пока не так уж плохи и этого надоедливого милиционера прежде всего интересует не покупатель, а продавец.
— Садитесь, — начал он лебезить передо мной, — садитесь, прошу вас, я сразу заподозрил этого типа, однако маг такой хороший и…
— На сотню дешевле, чем в магазине?
Боря замахал руками.
— И вовсе не на сотню. Тридцать — сорок рублей навара, но я ведь человек бедный, для меня и рубль — большая сумма.
— Допустим, — согласился я. — Допустим, что я вам поверил. И все же носить с собой такие деньги, чтобы сразу выложить на бочку…
— Почему — сразу? Должен был занять…
— Опять-таки допустим. Значит, вы поехали за деньгами. И где потом встретились?
— В «Эврике». Знаете, есть на Печерске такое кафе. Этот лысый прохиндей и говорит: «Через два часа там, больше не жду». За два часа я и назанимал денег.
— А вам не пришло в голову, что магнитофон краденый?
— Нет, не пришло, — ответил он сразу, но глаза отвёл. — Такой солидный человек, просто попал в стеснённое положение.
— Объяснил — почему?
— А загулял.
— Это ваша догадка или он говорил?
— Признался, девушка тут у него.
— Как назвался?
— Николаем Николаевичем.
— Фамилия?
— А на кой она мне?
— Головко? — Так было обозначено в квитанции, показанной мне приёмщиком. Я, правда, не сомневался, что фамилия вымышленная.
— Нет, не знаю.
— О девушке что-нибудь говорил? Где живёт?
— Так он вам и даст адрес… И все же я видел её, — Боря подмигнул мне, — и скажу: шикарный кадр!
Я спросил как можно спокойнее:
— Где же вы видели её? Говорите, хороша?
— А то как же, чувиха что надо!
— Они вместе пришли в кафе?
— Нет, — отмахнулся он, — этот старый черт, должно быть, понял, что такую гёрлу со мной знакомить нельзя.
Кошкин Хвост явно переоценивал свои мужские достоинства, но я сделал вид, что соглашаюсь с ним. Кивнул и сказал:
— Конечно, обвести вас вокруг пальца не та уж и просто. Даже этому лысому нахалу.
Боря гордо выпятил губы. С достоинством ответил:
— Точно. Но, скажу вам, чувиха такая, что лысого можно понять: красивая девчонка, тут и мага не пожалеешь…
— И где же вы увидели лысого с девушкой?
— Я же говорил: он мне в «Эврике» назначил свидание. Еду в троллейбусе по бульвару Леси Украинки, а там светофор перед Домом проектов. Слева Печерский универмаг, и торчит этот тип в голубой тенниске, с девушкой разговаривает. Чувиха — во! Блондинка, и всюду все есть. Честно говорю, не отказался бы… Я ещё подумал: надо как-нибудь в универмаг заглянуть.
— Почему в универмаг?
Боря посмотрел на меня как на последнего оболтуса.
— Я же говорю: стоит с продавщицей возле универмага.
— Продавщицей?
— Конечно, они все в халатиках… Форма…
Я решительно выключил магнитофон.
— Одевайтесь гражданин Рыбчинский, — приказал я, — сейчас поедем в Печерский универмаг, и вы покажете мне эту продавщицу. Но перед этим ещё один вопрос: долго ждали в «Эврике»?
— Там от универмага два шага. Кофе заказал, а лысый уже в дверях. Он мне маг, я ему — деньги, и привет… Наше вам…
Печерский универмаг не такой уж и большой, и обошли мы его за несколько минут. Все продавщицы в красивых, сиреневого цвета халатах.
Я спросил у Рыбчинского, так ли была одета девушка, с которой разговаривал лысый, и получил утвердительный ответ. Вообще, поняв, что на этот раз ему не угрожают большие неприятности, Боря несколько приободрился. Когда мы вышли из трамвая, он выпил стакан пива из автомата. Честно говоря, мне тоже захотелось глотнуть пива, однако сама мысль о том, что я буду пить после Бори, была неприятна.
Он беззастенчиво рассматривал девушек, иногда оглядывался и кивал в сторону особенно хорошенькой.
— Тут красоток больше, чем товара, — наконец резюмировал он, когда мы остановились в последнем отделе, — но этот кадр… лучше нет!
Я приказал Рыбчинскому немного подождать, а сам пошёл к директору. Тот понял меня с полуслова. Через несколько минут мы сравнили состав продавщиц, работавших семнадцатого июня, с сегодняшним. Выяснилось, что трое в отпуске, одна уволилась, и ещё одна больна. Я попросил их личные дела. Две были блондинками и довольно симпатичными, но приглашённый в кабинет директора Рыбчинский лишь презрительно оттопырил губы:
— Я же говорил: это клёвая чувиха, ноги — во, длинные, и тут кое-что есть. — Он показал, что именно. — Я блондинок вообще уважаю… А это так…
— Блондинка! — оживился директор. — Красивая? Кажется, я догадываюсь… Но это не продавщица, в отделе кредита работает. — Он быстро достал откуда-то папку с личным делом, раскрыл. — Она?
С фотографии смотрела действительно красивая девушка: с высокой причёской, большими глазами и точёным носиком. Бросив взгляд на снимок, я понял, что этот пройдоха прав-таки.
— Во-во! — Борино лицо расплылось в сладкой улыбочке. — Я же говорю: кадр — что надо!
— Я тебе дам: кадр! — оборвал его директор. — Это наша Надийка, передовик производства!
— Можно ли с ней поговорить? — спросил я.
— К сожалению… — развёл руками директор. — Дочь у неё заболела, звонила, что выдали больничный лист по уходу. Живёт недалеко отсюда, на Киквидзе, четыре остановки на троллейбусе.
— Замужем?
— Развелась в прошлом году. Ну-ну! — Он погрозил пальцем Рыбчинскому, потиравшему руки. — У неё такие, как ты, не проходят. Серьёзная женщина.
— А я что, рыжий? — обиделся Кошкин Хвост.
— Не рыжий, а немного того… — директор покрутил пальцем у виска. — Воспитывать надо.
— Меня? Воспитывать? — вскипел Боря. — Я мастер-радиотехник, а вы…
Их спор мог затянуться, это совсем не устраивало меня, и я попросил адрес Надийки-передовички. Фамилия её была Андриевская, Надия Федоровна Андриевская — кассир кредитного отдела универмага.
Надия Андриевская оказалась действительно красивой женщиной. Тем более что стояла она сейчас передо мной без всяких, если можно так выразиться, наслоений в виде пудры, помады и туши. Никого не ждала и не собиралась никуда выходить: была причёсана небрежно и одета в лёгкий халатик, который плохо сходился на высокой груди. Смотрела насторожённо и немного встревоженно: впрочем, кому приятно, когда тебя застают одетой по-домашнему, и этот незваный гость к тому же ещё из уголовного розыска…
Она извинилась, пропустила меня в комнату в конце коридора, а сама исчезла за дверью напротив, где сразу началось какое-то шуршанье и послышался шёпот. Видно, объясняла дочке, кто потревожил их, и успокаивала её.
Комнатка, куда я вошёл, была обставлена просто, однако со вкусом. Обычная стандартная мебель, небольшой коврик на полу, дешёвые керамические вазы и стеклянная посуда в серванте — все говорило о небольшом, но прочном достатке.
Изысканность комнате придавали два букета цветов. На столе стояли ромашки, а в высокой вазе на полу синие лесные колокольчики. Я подумал, что, наверное, роскошные розы в этой комнате не выглядели бы так кстати, как эти нежные цветочки.
Надия Федоровна не заставила себя долго ждать, она появилась через несколько минут, но успела воспользоваться ими: сменила халат на простое платьице и немного прошлась помадой по губам. Знала, что губы у неё маленькие, и сделала их длиннее, может, на полсантиметра или на сантиметр, но этого вполне хватило.
Андриевская села за стол, опёрлась на него локтями и уставилась на меня, ожидая вопросов.
Я ещё раз извинился за вынужденный визит, пояснив, что такие посещения приносят и мне мало радости, но, что поделаешь, входят в круг моих обязанностей.
Неся всю эту ахинею, внимательно наблюдал за Надией Федоровной: появление инспектора угрозыска не могло не насторожить или не напугать её, однако смотрела спокойно и выжидательно, может, правда обладала удивительной выдержкой.
Наконец, достаточно навыкаблучивавшись перед Андриевской, я задал этот важнейший вопрос, ради которого и пришёл сюда:
— Около двух недель назад, а точнее семнадцатого июня, вы разговаривали на бульваре возле универмага с лысым мужчиной в голубой тенниске. Кто он?
— Брат моей подруги, — ответила она, не колеблясь.
— Брат подруги?.. — Сердце у меня встрепенулось от услышанного. — Вы знаете его фамилию и адрес?
— Конечно. Они живут с сестрой вместе.
Блокнот был уже у меня в руках. Но все равно запомнил бы на слух и с первого раза.
— Кривой Рог, улица Весенняя, восемь. — Она достала из шкафа конверт, положила на стол. — Видите, привезли от Гали.
Я записал адрес, не в силах сдержать радость. Андриевская заметила это, потому что спросила:
— Что случилось? Такой симпатичный человек…
Мне трудно было согласиться с её слишком категоричным и преждевременным утверждением, однако я ничем не проявил этого.
— И по какому поводу вы встретились возле универмага? — спросил я.
— Так он же жил у меня, — сказала она просто. — Вот в этой комнате с товарищем. Галя попросила, разве я могла отказать?
Я невольно ещё раз оглядел комнату. И надо же: на диване, где я сейчас сижу, спал, нежился лысый убийца. Другому, должно быть, поставили раскладушку. И все же, не дав гневу овладеть собой, спросил сухо, даже как-то протокольно:
— Я понял так: ваша подруга, — взглянул на конверт, — Галина Коцко, попросила, чтобы её брат с товарищем, приехавшие в Киев, несколько дней пробыли у вас?
— Совершенно верно, — кивнула она. — В письме все написано.
— В этом? — повертел я конвертом.
— Да.
— Можно прочитать?
— Конечно, какие тут секреты?
Я вынул из конверта небольшой кусочек бумаги. На нем всего несколько строчек, написанных крупным женским почерком:
«Дорогая Надийка, пишу тебе второпях, потому что нет времени. Совсем закрутилась и скоро собираюсь в командировку, а тут брату понадобилось с товарищем в Киев. У вас с гостиницами тяжело, и не откажи, милая, в просьбе. Пусть они какую-нибудь недельку поживут у тебя. У тебя есть свободная комната, а они люди смирные, внимательные, особых хлопот не прибавят, а я тебе буду благодарна. Приезжай ко мне, скоро поспеют фрукты, вам с Татьянкой понравится. А теперь целую и с нетерпением жду встречи. Ещё раз целую, надеюсь, что не откажешь в моей просьбе. Твоя Галя».
— И когда же Галин брат с товарищем приехали к вам? — спросил я.
— Кажется, пятнадцатого. Да, пятнадцатого июня.
Я быстро прикинул: именно пятнадцатого июня бандиты продали машину через комиссионный магазин и узнали, что получат деньги дней через пять-шесть. Следовательно, перед этим спали в автомобиле где-нибудь в окрестных лесах. Письмо взяли на всякий случай, боялись ночевать на вокзалах и в гостиницах, в конце концов оно и пригодилось.
— Как назвались ваши гости?
— Брат Галины — Олег Владимирович Черныш. А товарищ его — Василь. Как-то неудобно было спрашивать фамилию.
— А они, выходит, не показали свои документы?
Женщина покраснела.
— Ну что вы! Галя — моя подруга, и требовать документы у её брата! Неужели я поступила неправильно?
— Да, неправильно. Но об этом потом. Когда уехали ваши гости?
— Утром двадцать первого. Заранее купили билеты на поезд. Летом, знаете, трудно…
— Когда и где познакомились с Галиной Коцко?
— В прошлом году в Ялте. Мне дали путёвку в дом отдыха, Гале тоже, и жили мы в одной комнате. Симпатичная женщина, чуть старше меня.
— Что делает в Кривом Роге?
— У нас профессии родственные. Она — бухгалтером на руднике, а я тоже в бухгалтерии.
— На каком руднике работает Коцко?
— Галя говорила, но я не запомнила.
— Переписываетесь с ней?
— Немного. Она к себе приглашает. Ну, ещё поздравления с праздниками…
— Замужем?
Надия Федоровна грустно улыбнулась:
— У нас с ней судьбы одинаковые.
— Разведена?
— Да.
Собственно, я узнал и так уж слишком много, но все же спросил:
— И как вели себя ваши постояльцы?
Надия Федоровна пожала плечами.
— Олег Владимирович такой потешный, шутил все… А Василь — молчальник.
— У него чёлка вперёд зачёсана?
— Вперёд, а что?
— Да ничего страшного.
— Однако милиция интересуется ими! Меня они ничем не обидели.
Сомневаться в искренности того, что сказала Андриевская, не было оснований, но и открыться я не имел права. Сказал полуправду:
— Мы задержали спекулянта, он купил у Галиного брата магнитофон — вот и расследуем дело.
— А я думала: что-нибудь серьёзное… — Она облегчённо вздохнула.
— И все же очень прошу вас никому не говорить о нашем разговоре.
— Понимаю.
— С вашего позволения я возьму это письмо, — я показал на конверт. — Может пригодиться.
— Берите. Слава богу, мелочь какая-то — магнитофон, а то я уже думала…
Я встал. Теперь должен был как можно скорее встретиться с Дробахой.
Это надо же такое! Иногда неделями ищешь хоть какую-то ниточку, а она все не даётся в руки, а тут за день, даже не за день, а за полдня столько узнать!
Прямой выход на бандитов, даже адрес в Кривом Роге знаем. Ну, может, Черныш там и не живёт, но у меня не было сомнений, что через Галину Коцко мы сразу выйдем на лысого бандита и его помощника.
Как его? Василь? Вася с чёлкой вылёживался тут, в этой комнате, под ромашками…
А другой — шутник! Ничего себе шутка: убили человека, продали его машину, несколько человек обвели вокруг пальца…
Я обозлился, но ничем не проявил своего состояния. Все равно в самые ближайшие дни отыграемся.
Распрощался с Надией Федоровной и поехал в прокуратуру.
Дробаха, слушая меня, дышал на кончики пальцев и даже вертелся на стуле.
— Ну и молодец! — сказал он. — Ну и счастливчик! Баловень судьбы вы, Хаблак, не иначе. Счастливчик в капитанских погонах, ей-богу, с вами не соскучишься.
Я подумал, что оно, конечно, лучше сидеть в кабинете и потом не жалеть эпитетов, нежели крутиться по радиомастерским и магазинам, но тут же пригасил эту мысль как недостойную: служим одному делу, и неизвестно ещё, как все это обернётся.
Так, в конце концов, и случилось: нам с Дробахой пришлось ещё хорошенько потрудиться, пока поставили последнюю точку в этом деле, но тогда я был переполнен оптимизмом, кстати, так же, как и следователь. А он, ещё раз подышав на пальцы и потерев ладони, предложил:
— Вечером на поезд, завтра утром в Кривом Роге, согласны?
Я покрутил головой: целую ночь тратить на поезд, когда вечером мы с Мариной можем пойти в кино.
— Самолёт! — возразил я. — Я уже узнал, завтра в восемь пятнадцать рейс, и через час будем на месте.
Должно быть, Дробаха не был восхищён моим предложением, оно и верно: в вагоне спокойнее — пей чай, смотри в окно, отсыпайся под стук колёс, но сегодня я был на коне, и ему пришлось смириться.
— Однако, — сделал он последнюю попытку, — а как с билетами? В разгар сезона…
— Беру на себя. — Я отрезал ему все пути к отступлению. — С уголовным розыском ещё считаются.
Он подозрительно взглянул на меня: не принижаю ли я роль его многоуважаемого учреждения; не заметил на моем лице ни тени пренебрежения и успокоился.
— Я вызову машину на половину восьмого, — все же он уязвил меня: таким правом я не пользовался и должен был трястись до Жулян в троллейбусе. — Куда за вами заехать?
— На Русановку. — Я знал, что Дробахе придётся сделать большой крюк, но не ощутил никаких угрызений совести: сам напросился.
На следующее утро мы прибыли в Кривой Рог без опоздания. Самолёт взлетел точно по расписанию, погода стояла чудесная, нас не трясло, и в начале десятого мы уже разместились в серой милицейской «Волге».
Мы с Дробахой заняли заднее сиденье, на переднем сидел мой старый знакомый Саша Кольцов — гроза криворожских воров и большой знаток всех тонкостей розыска. Он вертелся на сиденье, показывая нам местные достопримечательности, я знал, что он вертится ещё и от любопытства: недаром же два таких аса, как Дробаха и Хаблак, прилетели в Кривой Рог!..
Я подумал о себе как об асе без ложной скромности, в конце концов, за десять лет работы в угрозыске приобрёл кое-какой опыт и видел, какими глазами смотрят на меня новички. Что ж, кое-что мы можем, и лучшим свидетельством этого является наш приезд сюда.
— Такое, Саша, дело, — начал я и увидел, как посерьёзнел Кольцов: перестал вертеться, повернулся к нам и даже шмыгнул носом. — Дело, значит, такое, Саша, — повторил я. — Есть тут у вас два типа, и за ними мокрое дело.
— Мокрое? — не поверил Саша. — Мы тут всех знаем, как хорошая хозяйка кур. Что-то не верится.
Я кратко рассказал всю историю, приведшую нас в этот бесконечный город: ехали уже двадцать минут, а ему нет конца-краю, говорят, тянется километров на шестьдесят.
Кольцов внимательно выслушал меня, подумал и рассудительно сказал:
— Должен разочаровать вас. Ты сказал: улица Весенняя, восемь? Коцко Галина Микитовна?
— Ну и что? — не вытерпел Дробаха.
— Разбираемся… — неопределённо ответил Кольцов. — Кажется, вы немножко опоздали. Как минимум на два дня. По этому адресу вчера зарегистрирован несчастный случай. Отравление газом со смертельным исходом. Но хозяйку удалось спасти.
Я растерянно молчал, а Дробаха спросил так, будто ничего и не произошло. Теперь я мог вполне оценить силу его характера:
— Смертельный случай, говорите? Любопытно! И кто же?..
Кольцов понял его с полуслова.
— Месяц назад освободился из колонии. Кличка Медведь. Григорий Жук, имел пятнадцать лет за вооружённый бандитизм.
— Ого! — воскликнул Дробаха.
Саша крутанулся на сиденье.
— Совсем новый поворот в деле, — сказал восхищённо. — Наши ребята думали: несчастный случай. Чайник стоял на плите и залил горелку. А хозяйка квартиры и Медведь совсем пьяные.
— Медведь не лысый? — спросил я.
— Кажется, нет.
— Третий… В доле был третий, — вмешался Дробаха. — Тот, что продавал машину и назвался Чернышом. Надо искать третьего. Денег на квартире не нашли?
— Нет.
— Тогда точно — он. В каком состоянии Коцко?
Кольцов развёл руками.
— Я не врач.
— Вот что, — решил Дробаха. — Надо осмотреть квартиру Коцко ещё раз, а потом поговорить с ней.
В управлении Дробаха быстро договорился о том, что Кольцов подключается к розыску. Потом нас познакомили со старшим оперативной группы, которая производила осмотр квартиры Коцко, и мы поехали на Весеннюю.
Теперь впереди сидел старший лейтенант Доценко, а мы втроём теснились позади. Доценко не оглядывался, видно, немного нервничал. Я понимал его: всегда неприятно, когда твои выводы ставятся под сомнение, но ведь вдвойне неприятнее, когда приезжают столичные работники: если что-нибудь сделал не так, огласка чуть не на всю республику.
Квартира Коцко на первом этаже стандартного пятиэтажного дома. Доценко снял с двери печать, и мы вошли внутрь. Здесь все сохранилось так, как было, когда приехала «скорая помощь» и оперативная группа милиции. На столе три бутылки из-под водки, две пустых, в третьей — на донышке. Большими кусками нарезанная колбаса и сыр, недоеденные рыбные консервы, на сковородке — остатки яичницы с картошкой…
Незастланная постель в комнате, раскладушка с подушкой и одеялом в кухне.
Дробаха прошёлся по квартире, спросил у Доценко, ткнув пальцем в незастланную постель:
— Коцко лежала тут?
Старший лейтенант начал объяснять:
— Она тут спала, но, наверное, что-то почувствовала ночью, потому что сползла с постели, и мы нашли её у двери. А Медведь в кухне на раскладушке…
— Угу, — кивнул Дробаха. — Из-под двери тянуло, поэтому Коцко и спаслась.
Я прошёл на кухню, попросил Доценко:
— Дайте-ка мне протокол осмотра квартиры. — Внимательно изучил его и заметил: — Тут констатируется, что в плите не были закрыты два крана: крайней правой горелки, на которой стоял полный чайник, и духовки. Вы сделали вывод, что несчастный случай произошёл после того, как кипящая вода залила горелку. А как же быть с духовкой?
Старший лейтенант смутился.
— Так ведь были же пьяны, — ответил он не очень уверенно. — Оба пьяные, видите, почти три бутылки опорожнили, могли случайно и другой кран открыть.
— Бросьте, — не очень-то вежливо оборвал его Дробаха, — не оправдывайтесь. Осмотр квартиры проведён поверхностно, вы были в плену своей версии и все подгоняли под несчастный случай. А тут — преступление.
— Видите, на столе — две рюмки и две тарелки, — Доценко сделал ещё одну попытку оправдаться. — Их было только двое, Медведь и Коцко.
Я подошёл к посудной сушилке, вытащил не очень чистую тарелку.
— Дайте на анализ, — приказал я Доценко, — и убедитесь, что остатки еды на ней идентичны той, что на столе. Вот вам и третий.
Старший лейтенант только пожал плечами, а Кольцов, похлопав его по плечу, сказал:
— Должен признать ошибку, Костя, никуда не денешься.
— Дело ещё не закрыто, — огрызнулся тот, — я собирался сегодня допросить Коцко, и все равно истина бы восторжествовала.
— А если б Коцко умерла в больнице? — спросил Дробаха.
— Вам хорошо, вы знаете, что должен быть третий…
Я разозлился.
— Вы осмотрели квартиру очень небрежно, — резко сказал я, — и надо наконец признать это. Взгляните на постель: подушки небольшие, и, если женщина легла одна, положила бы их друг на друга. А они лежат рядом. Умерла бы Коцко, мы бы не приехали, и все списывается на несчастный случай. Именно этого и желал преступник, убийца, а вы проявили такое легкомыслие.
Дробаха, наверное, решил, что споры сейчас ни к чему. Довольно-таки решительно положил им конец, предложив ехать в больницу. Мы знали, что Галина Микитовна Коцко чувствует себя скверно, однако врач разрешил нам поговорить с ней.
То, что Коцко лишь чудом не попала на тот свет, я понял с первого взгляда. Она была какая-то бледно-жёлтая, словно восковая, глаза ввалились, черты лица заострились, как у покойницы, и руки, лежавшие на одеяле, чуть-чуть дрожали.