Мы бросились за деревья. Я спрятался за толстым стволом сосны, Сова – по ту сторону песчаной полосы в густых кустах. Ветер донес еще раз глухой стон. Потом загудела земля, затрещали ветки, зачавкало болото под большими копытами.
И наконец на самом краю песчаной полосы из кустов, на расстоянии меньше полета стрелы от меня, показалась огромная голова, увенчанная развесистыми лопатами рогов.
Лось стал над своим следом. Медленно наклонил голову: нюхал нижний ветер. Потом, выгнув шею, поднял голову вверх и из его горла опять вырвался рев, и долго дрожала белая пена на ноздрях.
Однако на этот раз самка молчала. Взгляд лося упал на сплетение корней ближайшей сосны – оно напоминало корону рогов лося, приготовившегося к бою. Лось вздрогнул, наклонил голову, выгнул хребет, подобно луку, и прыгнул.
Его рога с глухим шумом вошли в землю. Разлетелись вверх обломки дерева и комья песка. Лось закачался, подался набок. Стоял шатаясь на расставленных копытах, между рогами смешно болтался застрявший кусок корня.
Лось постепенно приходил в себя. Он лениво стряхнул песок и поднял голову для нового рева.
Больше я ждать не мог.
– Великий Дух, помоги мне! – прошептал я и выскочил на тропинку.
Лось стоял между мной и перепутавшимися деревьями. Дорога к озеру была открыта для него, но там уже ждал Сова с копьем в руках. Чтобы отступить, лосю нужно было сделать почти полный поворот.
Выскакивая из-за ствола, я предупредил лося окриком – так велит охотничий обычай. Лось вздрогнул, напрягся для прыжка, но успел сделать лишь пол-оборота – в это мгновение в его бок глубоко вонзилась стрела из моего лука. В последний раз мы услышали его рев, в нем дрожала боль и мука последних минут.
Он отчаянно прыгнул, уже зная, что соревнуется с самой смертью, но теперь дорогу ему преградил Сова и вогнал копье в другой бок животного. И несмотря на это, он продолжал бежать, песок летел из-под его копыт…
Извлекая на бегу нож, я догнал лося на границе песчаной полосы и леса. Мне удалось вцепиться левой рукой в рога и повиснуть на них. Нож легко вошел в горло. Из рассеченной шеи брызнула кровь. Я успел отскочить, прежде чем наш первый лось тяжело упал на передние ноги.
Он умер сразу. Смерть догнала его прыжками Молодых Волков.
Мы плясали Танец Победы, а потом благодарили лося за то, что он дал себя убить, что подарил нам свое мясо. Долго и сердечно мы просили у него прощения, чтобы его дух не имел ничего злого против Молодых Волков из племени шеванезов, чтобы помнил о том, что сейчас время большой охоты и племя должно сделать запасы еды на зиму. Мы желали ему счастья в стране Вечного Покоя, зная, что уже сегодня вечерней порой он отойдет в эту страну Дорогой Солнца, на запад, через волны Длинного Озера.
Никогда еще Овасес так не хвалил нас, как в этот день, а другие мальчики, несмотря на все свои старания, не могли скрыть зависти. Овасес послал десять Молодых Волков за нашей добычей. Я жалел только, что не мог найти Танто и похвастаться перед ним победой.
В этот же день Овасес разрешил нам отправиться на его собственном каноэ на Зеленое Озеро, где гнездились дикие утки.
Каноэ Овасеса считалось самым быстрым. Сделал ему его, наверное, сам Дух воды. Гребя без особых усилий, мы почти летели над низкой волной Зеленого Озера, проскальзывали под ветвями нависших над берегом деревьев. В темном зеркале воды отражались небо и облака. Каноэ плыло словно по небу. И вдруг в глубине озера показалась вереница диких гусей. Печальным криком прощались они с нашей страной, летя в вышине вместе с кей-вей-кееном.
Мы направились к поросшему осокой берегу. Здесь уже нужно было плыть тихо – приближались заросли, откуда доносился гомон крикливых диких уток. Мы вынули весла из воды – едва заметное течение само несло нас в сторону зарослей. Стая уток поднялась в небо. Мы выпустили первые стрелы.
Но не суждено было нам закончить этот день веселым пиром с утиным мясом. Внезапно в спокойный шум воды и птичий гомон ворвался тревожный, громкий, дрожащий звук бубна. Он назойливо гудел низким тоном и когда умолкал па короткое время, то ему отвечало эхо – голоса бубнов из других, далеких селений.
Тут же была оставлена всякая мысль об охоте. Мы мгновенно опустили весла в спокойные волны, и никогда еще дорога не была такой длинной, а чудесное каноэ Овасеса таким тяжелым. Нам казалось, что мы стоим на месте, приклеившись к поверхности воды, а из-за прибрежных деревьев уже протягиваются чужие руки, выглядывают чужие, белые, лица Озеро внезапно притихло, испуганное плеском наших весел.
К берегу мы пристали с такой скоростью, что нос каноэ выскочил на прибрежный песок, и побежали на поляну к палатке шамана.
Горькая Ягода сидел перед своей палаткой и держал бубен между коленями. Все селение собралось вокруг него. Каждую минуту к берегу приставали новые каноэ, из леса бегом возвращались охотники.
Удары бубна раздавались все реже: Горькая Ягода после первых сигналов чутко прислушивался к вестям, передаваемым бубнами с юга. Он низко наклонил голову, и мы не видели его взгляда. Но его руки, лежавшие на бубне, слегка дрожали.
Наконец сквозь толпу протиснулся мой отец, и только тогда Горькая Ягода поднял голову. На сумрачный, вопрошающий взгляд отца он ответил лишь кивком головы. Все напряженно смотрели на них, так как мало кто понимал язык бубнов. Никто еще не знал, что нам приносят их сигналы, хотя все догадывались, что ничего другого, кроме вестей о новом несчастье, не могло быть. Но никто не осмеливался задать вопрос вслух. Только мать подошла к отцу и коснулась рукой его руки.
Отец повернулся лицом к югу и сказал лишь одно слово:
– Белые!
Потом посмотрел на мать. В ярком свете осеннего полудня сияли ее светлые волосы, белая кожа, глаза, как голубое небо. Все смотрели на нее. В глазах отца было отчаяние и гнев. Он повторил:
– Белые!
Мать опустила голову, повернулась и молча отошла к своему типи.
Я огляделся вокруг, и меня охватил леденящий страх, какой нападает на человека только в дурном сне. Мои волосы и кожа тоже были светлее, чем у всех других. Как же я ненавидел сейчас этих белых, и как сильно любил свою мать! Я не знал, убежать ли мне отсюда, или сразу погибнуть, или броситься бежать через реку, озеро, лес, настичь Вап-нап-ао и вонзить ему в горло нож, как в шею большого лося. Но я был среди своих. Мне сказало об этом пожатие горячей сухой руки Прыгающей Совы.
В это мгновение умолк голос бубнов с юга. Тогда отец сказал:
– Пусть бубен Горькой Ягоды созовет всех вождей племени на совет, пусть не медлят ни минуты.
Совет состоялся еще до захода солнца. Было решено, что боя не будет, что навстречу Вап-нап-ао отправятся три воина – Овасес, Таноне и Танто, который будет гонцом послов. Быть может, белые захотят наказать послов за бой в Каньоне Безмолвных Скал? Об этом говорил Голубая Птица, и от этого предостерегал Большое Крыло. Однако большинство воинов из совета старейших считали, что Вап-нап-ао так не сделает. Не только мы нарушили закон, борясь с Королевской Конной, но и он нарушил закон, посылая в шеванезов пули.
Бубны с юга говорили, что Вап-нап-ао хочет переговоров. Для безопасности совет старейших решил посылать не самых главных вождей, а только достаточно опытных и умных воинов, чтобы Вап-нап-ао – Белая Змея не смог обмануть их.
В эту ночь ни одна девушка в селении не пела над озером.
И наконец на самом краю песчаной полосы из кустов, на расстоянии меньше полета стрелы от меня, показалась огромная голова, увенчанная развесистыми лопатами рогов.
Лось стал над своим следом. Медленно наклонил голову: нюхал нижний ветер. Потом, выгнув шею, поднял голову вверх и из его горла опять вырвался рев, и долго дрожала белая пена на ноздрях.
Однако на этот раз самка молчала. Взгляд лося упал на сплетение корней ближайшей сосны – оно напоминало корону рогов лося, приготовившегося к бою. Лось вздрогнул, наклонил голову, выгнул хребет, подобно луку, и прыгнул.
Его рога с глухим шумом вошли в землю. Разлетелись вверх обломки дерева и комья песка. Лось закачался, подался набок. Стоял шатаясь на расставленных копытах, между рогами смешно болтался застрявший кусок корня.
Лось постепенно приходил в себя. Он лениво стряхнул песок и поднял голову для нового рева.
Больше я ждать не мог.
– Великий Дух, помоги мне! – прошептал я и выскочил на тропинку.
Лось стоял между мной и перепутавшимися деревьями. Дорога к озеру была открыта для него, но там уже ждал Сова с копьем в руках. Чтобы отступить, лосю нужно было сделать почти полный поворот.
Выскакивая из-за ствола, я предупредил лося окриком – так велит охотничий обычай. Лось вздрогнул, напрягся для прыжка, но успел сделать лишь пол-оборота – в это мгновение в его бок глубоко вонзилась стрела из моего лука. В последний раз мы услышали его рев, в нем дрожала боль и мука последних минут.
Он отчаянно прыгнул, уже зная, что соревнуется с самой смертью, но теперь дорогу ему преградил Сова и вогнал копье в другой бок животного. И несмотря на это, он продолжал бежать, песок летел из-под его копыт…
Извлекая на бегу нож, я догнал лося на границе песчаной полосы и леса. Мне удалось вцепиться левой рукой в рога и повиснуть на них. Нож легко вошел в горло. Из рассеченной шеи брызнула кровь. Я успел отскочить, прежде чем наш первый лось тяжело упал на передние ноги.
Он умер сразу. Смерть догнала его прыжками Молодых Волков.
Мы плясали Танец Победы, а потом благодарили лося за то, что он дал себя убить, что подарил нам свое мясо. Долго и сердечно мы просили у него прощения, чтобы его дух не имел ничего злого против Молодых Волков из племени шеванезов, чтобы помнил о том, что сейчас время большой охоты и племя должно сделать запасы еды на зиму. Мы желали ему счастья в стране Вечного Покоя, зная, что уже сегодня вечерней порой он отойдет в эту страну Дорогой Солнца, на запад, через волны Длинного Озера.
Никогда еще Овасес так не хвалил нас, как в этот день, а другие мальчики, несмотря на все свои старания, не могли скрыть зависти. Овасес послал десять Молодых Волков за нашей добычей. Я жалел только, что не мог найти Танто и похвастаться перед ним победой.
В этот же день Овасес разрешил нам отправиться на его собственном каноэ на Зеленое Озеро, где гнездились дикие утки.
Каноэ Овасеса считалось самым быстрым. Сделал ему его, наверное, сам Дух воды. Гребя без особых усилий, мы почти летели над низкой волной Зеленого Озера, проскальзывали под ветвями нависших над берегом деревьев. В темном зеркале воды отражались небо и облака. Каноэ плыло словно по небу. И вдруг в глубине озера показалась вереница диких гусей. Печальным криком прощались они с нашей страной, летя в вышине вместе с кей-вей-кееном.
Мы направились к поросшему осокой берегу. Здесь уже нужно было плыть тихо – приближались заросли, откуда доносился гомон крикливых диких уток. Мы вынули весла из воды – едва заметное течение само несло нас в сторону зарослей. Стая уток поднялась в небо. Мы выпустили первые стрелы.
Но не суждено было нам закончить этот день веселым пиром с утиным мясом. Внезапно в спокойный шум воды и птичий гомон ворвался тревожный, громкий, дрожащий звук бубна. Он назойливо гудел низким тоном и когда умолкал па короткое время, то ему отвечало эхо – голоса бубнов из других, далеких селений.
Тут же была оставлена всякая мысль об охоте. Мы мгновенно опустили весла в спокойные волны, и никогда еще дорога не была такой длинной, а чудесное каноэ Овасеса таким тяжелым. Нам казалось, что мы стоим на месте, приклеившись к поверхности воды, а из-за прибрежных деревьев уже протягиваются чужие руки, выглядывают чужие, белые, лица Озеро внезапно притихло, испуганное плеском наших весел.
К берегу мы пристали с такой скоростью, что нос каноэ выскочил на прибрежный песок, и побежали на поляну к палатке шамана.
Горькая Ягода сидел перед своей палаткой и держал бубен между коленями. Все селение собралось вокруг него. Каждую минуту к берегу приставали новые каноэ, из леса бегом возвращались охотники.
Удары бубна раздавались все реже: Горькая Ягода после первых сигналов чутко прислушивался к вестям, передаваемым бубнами с юга. Он низко наклонил голову, и мы не видели его взгляда. Но его руки, лежавшие на бубне, слегка дрожали.
Наконец сквозь толпу протиснулся мой отец, и только тогда Горькая Ягода поднял голову. На сумрачный, вопрошающий взгляд отца он ответил лишь кивком головы. Все напряженно смотрели на них, так как мало кто понимал язык бубнов. Никто еще не знал, что нам приносят их сигналы, хотя все догадывались, что ничего другого, кроме вестей о новом несчастье, не могло быть. Но никто не осмеливался задать вопрос вслух. Только мать подошла к отцу и коснулась рукой его руки.
Отец повернулся лицом к югу и сказал лишь одно слово:
– Белые!
Потом посмотрел на мать. В ярком свете осеннего полудня сияли ее светлые волосы, белая кожа, глаза, как голубое небо. Все смотрели на нее. В глазах отца было отчаяние и гнев. Он повторил:
– Белые!
Мать опустила голову, повернулась и молча отошла к своему типи.
Я огляделся вокруг, и меня охватил леденящий страх, какой нападает на человека только в дурном сне. Мои волосы и кожа тоже были светлее, чем у всех других. Как же я ненавидел сейчас этих белых, и как сильно любил свою мать! Я не знал, убежать ли мне отсюда, или сразу погибнуть, или броситься бежать через реку, озеро, лес, настичь Вап-нап-ао и вонзить ему в горло нож, как в шею большого лося. Но я был среди своих. Мне сказало об этом пожатие горячей сухой руки Прыгающей Совы.
В это мгновение умолк голос бубнов с юга. Тогда отец сказал:
– Пусть бубен Горькой Ягоды созовет всех вождей племени на совет, пусть не медлят ни минуты.
Совет состоялся еще до захода солнца. Было решено, что боя не будет, что навстречу Вап-нап-ао отправятся три воина – Овасес, Таноне и Танто, который будет гонцом послов. Быть может, белые захотят наказать послов за бой в Каньоне Безмолвных Скал? Об этом говорил Голубая Птица, и от этого предостерегал Большое Крыло. Однако большинство воинов из совета старейших считали, что Вап-нап-ао так не сделает. Не только мы нарушили закон, борясь с Королевской Конной, но и он нарушил закон, посылая в шеванезов пули.
Бубны с юга говорили, что Вап-нап-ао хочет переговоров. Для безопасности совет старейших решил посылать не самых главных вождей, а только достаточно опытных и умных воинов, чтобы Вап-нап-ао – Белая Змея не смог обмануть их.
В эту ночь ни одна девушка в селении не пела над озером.
Маниту! Дух с великим сердцем,
Ты владеешь всем миром —
Направь же мою руку,
Чтоб не задрожала,
Направь мою руку,
Чтобы враг мой
Оставил на поле боя свои кости.
Изгони из моей души милосердие и страх,
Маниту!
Позволь шакалам пожирать тела моих врагов.
(Из индейских военных песен)
Глава XI
На следующий день селение приняло праздничный вид. Вожди прикрепили к волосам пышные султаны из перьев, надели самые богатые одежды, воины пометили красной краской шрамы от ран – следы их храбрости и мужества. Каждый из них воткнул в волосы столько орлиных перьев, скольким числом великих подвигов прославил свою жизнь.
Мы, Молодые Волки, тоже разрисовали свои лица бело-голубыми полосами – приветственными цветами, в волосы тоже воткнули перья, но только совиные. Мы вертелись вокруг воинов, стараясь услышать их скупые слова, мучаясь незнанием и беспокойством, которого даже старшие не могли скрыть.
Но на этот раз, хотя мужчины и мальчики, Молодые Волки, были раскрашены в приветственные цвета и одеты в праздничные одежды, мы ждали гостей без песен и улыбок. Ждали с ненавистью. Женщины скрылись в палатках, ни одна девушка не вплела в свои косы цветных ремешков.
Ведь в селение должны были прибыть послы белых. Вап-нап-ао хотел поговорить со всем советом старейших, и совет старейших согласился на это. Каждого гостя – даже врага – полагалось приветствовать согласно обычаям свободного племени. Поэтому воины и Молодые Полки оделись празднично.
Горький, однако, был этот праздник…
Никогда еще за мою жизнь в селении не принимали белых из Королевской Конной. Впервые я, Сова и другие мои ровесники должны были увидеть мужчин с белой кожей, и мы волновались сильнее, чем перед встречей с серым медведем. Мы знали, что белых больше, чем песчинок в реке и листьев на деревьях, и не могли скрыть своего страха, тем более что приказы отца – принять меры предосторожности от хитрости белых, от их слишком любопытных глаз – сразу придали всей встрече грозный характер. Это были приказы, как перед боем. Половина палаток была свернута, полтабуна коней угнано за высокие скалистые склоны. В очень немногих оставленных палатках было приказано спрятаться всем женщинам и девушкам. Часть воинов ушла вместе с лошадьми. Только все Молодые Волки остались. Им даже приказали вертеться все время около белых. «Чем больше будет видно маленьких мальчиков, – сказал на совете Овасес, – тем более беззащитными будут казаться воины племени».
Вожди восьми наших родов уже прибыли и отдыхали в отведенных для них палатках. Женщины заканчивали приготовления к пиру. С березок со срезанными верхушками свисали привязанные за задние ноги убитые молодые олени. Березки пригибались над костром, а по мере того как мясо жарилось и становилось все легче, выпрямлялись, поднимая жаркое. Девушки коптили на деревянных лесенках больших осетров. Каким прекрасным был бы этот пир, если бы мы ждали на него настоящих друзей! Ибо даже мысль о Вап-нап-ао ни могла заглушить привлекательных запахов сочного жаркого и копченой рыбы.
В полдень мы услышали топот коня. На взмыленном мустанге в селение примчался Желтый Мокасин. Перед палаткой отца он остановился и, не сходя с коня, крикнул:
– Вап-нап-ао умакганауш! Белая Змея приближается!
Потом поднял на дыбы коня и, повернув его на месте, помчался назад.
Итак, через минуту мы должны были увидеть послов белых людей из Королевской Конной, и прежде всего самого большого врага нашего племени – Вап-нап-ао. Именем этого человека матери пугали детей, а воины произносили его со злым блеском в глазах.
Мы хорошо помнили, когда услышали имя Вап-нап-ао впервые. Мы тогда едва доставали Овасесу до пояса. Но с тех пор кей-вей-кеен много раз менял свое направление, и много раз снег окутывал чащу белым молчанием, а Овасесу мы сейчас уже смотрим прямо в глаза, мускулы наши стали твердыми, а ноги не чувствуют боли и усталости. Не так много уже осталось времени и до нашего посвящения. И вот только теперь мы наконец увидим Вап-нап-ао.
Отец и шаман вышли из палатки вождя и уселись перед входом на разостланной медвежьей шкуре. Мы с Совой стояли рядом и хорошо видели их хмурые лица.
На опушке леса появились всадники. Впереди ехал мой брат Танто. Слева – человек в красной куртке и в странном головном уборе. Сразу за ним – Овасес, как всегда пригнувшись к шее коня. И с ними еще двое белых в красных куртках.
Женщины и девушки спрятались в палатках, бубны били глухо. Всадники приближались быстрой рысью. Когда они проезжали мимо нас, я увидел лицо Овасеса и впервые заметил на нем что-то еще, кроме обычной непроницаемости. Овасес не мог на этот раз скрыть выражения боли и скорби в глазах. А губы скривил так, будто презирал гостей, нас, даже себя.
А белые? Первый из них, тот, что ехал сразу за братом, ростом был не меньше наших воинов. Даже лицо его было похоже на наши: острое, как нож, с глубоко запавшими глазами. Только волосы у него были светлые, почти такие, как золотые волосы моей матери. Лицо его было неподвижно. Однако он не умел смотреть спокойно и прямо. Глаза его быстро бегали по палаткам, пересчитывали коней, скользнули по мальчикам. Он рыскал глазами, как голодный волк. Но вид у него все же был грозный.
В нем видна была сила и отвага и еще больше – хитрость.
Зато, посмотрев на двух других белых, мы удивленно пожали плечами. У них была белая блестящая кожа, а под ней один жир, круглые, как у обжор, лица, круглые плечи, локти, колени, будто они всю жизнь только и знали, что отлеживаться в своих палатках. Где были их мускулы, где боевые шрамы и приветственные краски на лицах? Мы разрисовали себя ради их прибытия бело-голубыми полосами, а они? Лица приехавших были голы и бесстыдно белы. Как же их воспитывали? Чему учил их учитель? Я чувствовал, что меня охватывает гнев. Сова тоже презрительно фыркнул.
– Почему наши боятся этих толстых крыс?
– Не знаю, – буркнул я. – Теперь не знаю. Может быть, потому, что их много… Говорят, что их очень много. Но ведь один наш воин справится с пятью такими поросятами.
Сове этого было мало.
– С десятью, – сказал он с вызовом.
Мы смотрели им вслед, насмешливо щуря глаза. Слишком много тревоги было в нашем ожидании, чтобы сейчас, увидев обыкновенных толстых людей, не смеяться над ними.
Мы ожидали, что явятся грозные воины – великаны с могучими руками и глазами, налитыми кровью, как у серого медведя. А перед нами были мужчины, больше похожие на старых растолстевших женщин, чем на настоящих воинов. Один из них опасный – это видно было сразу. А двое других? Может ли даже самое лучшее оружие заменить сильную руку и быстрый глаз? Мы забыли тогда все свои страхи. «Поглядим, – думал я, – поглядим, что скажут эти белые, когда мы вырастем и возьмем в руки оружие воинов».
Прибывшие, сойдя с коней, подошли к палатке, перед которой сидел отец, и, подняв вверх правую руку, приветствовали его. Вокруг отца и шамана собралось много жителей селения, но, вопреки обычаям племени, это были наши ровесники – Молодые Волки. Было видно, что хотя послов принимают самые выдающиеся из племени, однако принимают без почета.
Мы с Совой протиснулись поближе, чтобы хорошо видеть лица белых. Как раз в это время тот из послов, который ехал впереди вместе с Танто, начал говорить… на нашем языке!
– Я приветствую тебя, вождь Высокий Орел! Я прибыл к тебе от Великого Белого Отца. Он шлет тебе привет и справляется о твоем здоровье.
– Скажи ему, Вап-нап-ао, – ответил отец, – что Высокий Орел дышит воздухом свободной чащи и потому чувствует себя здоровым.
Значит, это был Вап-нап-ао? Это был он! Тот единственный белый, похожий на наших воинов. Человек с сухим лицом и широкими могучими плечами. Это был Белая Змея?!
Я смотрел на него, ничего не ощущая, кроме ненависти. Что сделать? Не будет ли лучше сломать все законы племени и пустить стрелу прямо в сердце врага, который столько лет преследует нас? Я бы тогда погиб по приказу своего отца. Но раньше бы погиб Вап-нап-ао и, может быть, племя смогло бы жить спокойно?
Но разве на свете только одна Белая Змея? «Ид много, как звезд на небе», – говорил Танто.
И тут я понял, каким смешным было наше презрение к двум толстым послам из Королевской Конной. Воины нашего племени умели бороться – и что же? Свободному племени шеванезов оставалось только одно: бегство. Такое бегство, как бег окруженного стаей голодных волков старого лося сквозь зимнюю чащу.
Я уже не хотел знать, о чем совещаются. Не хотел слышать; как отец спокойным голосом приветствует вожака волков, много лет преследующего наше племя, человека, который убил Быструю Стрелу и воина из рода Танов и который был виновником смерти многих других.
Я подошел к коням белых. Они отличались от наших – высокие, с прямыми тонкими ногами. Значит, более быстрые, но менее выносливые, чем наши мустанги. Головы у них тоже были красивее. Но и кони мне не нравились: слишком слабые, они плохо переносили бы нашу чащу, морозы и весенние бури.
Какая же во всем этом скрывалась тайна? Как же случилось, что слабые люди, ездившие на красивых, но тоже слабых конях, были силой, перед которой дрожало племя шеванезов? Я не мог этого понять. Мне было стыдно. Или им помогают злые духи? Кто приносит им то оружие и в чем кроется их сила, которой недостает их мускулам?
В самом большом типи несколько женщин готовили пир. Они расставили около разостланных шкур глиняные миски, ложки, сделанные из рога, и ножи.
Около каждой миски лежал кожаный мешочек с табаком.
Отец недолго приветствовал послов. Отозвался бубен, сзывая на пир.
Первыми подошли белые (их сопровождал Танто), потом начали сходиться вожди родов: Лежащий Медведь – о нем рассказывали, что он голыми руками задушил медведя, Черная Ладонь – его шаг был легче шага пумы, самый прославленный охотник племени и самый молодой из вождей – Сломанная Стрела. Прибыли также вожди Чикорнов, Викминчей и Капотов. Последними появились отец и Горькая Ягода. Однако они не принимали участия в угощении, а только следили, чтобы у гостей ни в чем не было недостатка.
Нам с Совой удалось сесть недалеко от белых. Мне уже перехотелось насмехаться над ними – чем продолжали еще заниматься все мальчики, хотя за слишком громкий смех Овасес немедленно наказывал ремнем. Есть мне тоже не хотелось. Я просто смотрел на белых и на Вап-нап-ао.
Танто, сидевший около Вап-нап-ао, тоже не притронулся к еде, хотя это могло обидеть гостей. Однако белые ни на что не обращали внимания. Было видно, что им пришлись по вкусу жареные оленьи ребра.
Пир с послами из Королевской Конной закончился с первыми сумерками.
Отец приказал разжечь костер. Тогда Голубая Птица, помощник Горькой Ягоды, положил перед шаманом калюмет – большую «трубку мира», с вырезанными на ней изображениями птиц и животных и перьями белой орлицы – знаком братства. Я закрыл глаза. Я не хотел смотреть, как знак братства перейдет из рук шамана племени в руки Вап-нап-ао, хотя это должно было означать всего лишь то, что белым послам не угрожает сегодня в нашем селении никакая опасность.
Наступила тишина. Все ждали: разожжет Горькая Ягода «трубку мира» или в последнюю минуту, по совету духов, откажется? Состоится совет или белые уйдут с пира молча?
Шаман застыл. Я вместе со всеми всматривался в неподвижное лицо Горькой Ягоды. В нарастающей тишине, казалось, слышен был стук человеческих сердец. Вожди словно замерли. Вап-нап-ао тоже не шевелился. Но двое белых начали оглядываться, перешептываться, вертеться, как скунсы – зловонные хорьки. Наконец один из них что-то громко сказал и даже осмелился плюнуть, но достаточно было одного жеста Вап-нап-ао – и белый немедленно смолк.
Горькая Ягода встал. Раздался голос бубна. Шаман вытянул перед собой руки и склонился над костром так, что пламя коснулось его ладоней. Тогда очищенные огнем руки он воздел вверх и произнес:
– О Маниту, владеющий всем и видящий нас, слабых. Помоги нам, Великий Дух, скажи, как должны мы поступить. Просим тебя, помоги нам.
Он стоял так некоторое время, шепча непонятные слова и заклинания. Наконец сел, взял трубку в руку и маленьким угольком разжег в ней табак.
Значит, совет состоится.
Когда «трубка мира» обошла полный круг и последний из вождей вернул ее Горькой Ягоде, все взгляды обратились в сторону отца: он должен был говорить первым.
Голос отца был спокойный:
– Что привез белый брат для красных воинов? – обратился отец к Вап-нап-ао.
Вап-нап-ао открыл охотничью сумку, вынул белый лист бумаги, поднял его вверх и сказал:
– Великий Белый Отец посылает вам эту говорящую бумагу, где сказано, что вам выделяются на юге новые места для охоты. Там вы не будете голодать, вы будете даром получать одежду и еду. Белые и красные воины встретились недавно в Каньоне Безмолвных Скал. Никто не знает, какие это были воины. В каньоне погибло трое белых и еще двое в чаще. Птицы, пролетающие над Солеными Скалами, оповестили, что в племени шеванезов тоже умерли воины, хотя никто не знает почему. Великий Белый Отец мог бы спросить, где его слуги, которых лишили жизни, мог бы прислать большие отряды воинов и сжечь всю чащу. Но Белый Отец добр, и если шеванезы и сиваши захотят мирно пойти на новые места, если захотят учиться там у белых обрабатывать землю и выкармливать скот, Белый Отец забудет о гибели своих воинов.
Он на минуту умолк, будто ожидая, не заговорит ли кто-нибудь. Однако никто не собирался говорить.
Вап-нап-ао продолжал:
– Если на письме Белого Отца вы поставите свои тотемные знаки и согласитесь переселиться на новые земли, вы получите много денег и сможете на них копить много хороших вещей. Белый Отец не хочет обидеть вас. Но сопротивляться ему нельзя. Его сила принудит каждого к покорности. А если кто и попытается бороться против Белого Отца, то жена и дети непокорного будут петь песню траура, а сам он или погибнет, или на много Больших Солнц переселится в каменное типи, куда можно войти, но откуда никогда не выходят.
Вап-нап-ао не шипел, как змея. Его голос был тверд. Я чувствовал, что говорит человек, сердце которого не знает страха. В глазах Ван-нап-ао отражались красные языки костра.
Я ясно видел, как два вождя – вождь Чикорнов Воющий Волк и вождь Викминчей Дикая Выдра – склонили головы, будто уже находились в тени того каменного типи. Казалось, что никто не ответит на дерзкие слова Белой Змеи. Почему никто этого не сделает, почему не назовет нашего врага псом и шакалом? Неужели сердца воинов замерли в груди?
Но тут раздался голос Большого Крыла, дрожащий голос старика, рука которого настолько слаба, что не убьет и птицы, зато мысль мудра большим опытом.
– Глаза мои видели много, уши мои слышали траурные песни и песни победы. Вап-нап-ао приходит к нам но первый раз. Он уже был на совете нашего племени, когда я еще ходил на охоту и от моего копья бежали серые медведи. Он уже показывал племени шеванезов говорящую бумагу. А до него это делали другие, старшие братья Белой Змеи. Белые люди приходили, чтобы приказывать свободному племени шеванезов. Волки растащили их кости по чаще и степи, а племя шеванезов остается свободным. Вап-нап-ао был у нас много Больших Солнц тому назад. Он говорил тогда то же, что и сегодня. Но племя шеванезов все же свободно, а на спине Вап-нап-ао остался большой шрам от моей стрелы. Вап-нап-ао был тогда молодым воином, а моя рука уже слабела. И все же Вап-нап-ао бежал от меня. Или Вап-нап-ао забыл об этом?
Это были оскорбительные слова. Однако белый только усмехнулся.
– Но я снова здесь, – сказал он, – и, пока не покоритесь, буду приходить и впредь. Или… или придет кто-нибудь другой и не с бумагой, а с большими ружьями, одна пуля которых может разметать и сжечь все селение. Племя шеванезов свободное. Но перед силой Белого Отца оно, как птенец перед серым медведем. Лучше петь свадебные песни там, куда приказывает идти Белый Отец, чем петь траурные песни над могилой целого племени. Голос Большого Крыла слаб и дрожит от старости. Что скажут другие, сильные мужи?
Однако все молчали. Было заметно, что Вап-нап-ао начинает терять спокойствие. Его два товарища уже давно держали себя не как настоящие мужчины. Они непрерывно шептались, будто старые женщины над потоком, когда стирают весной одеяла.
Наконец Вап-нап-ао обратился прямо к моему отцу:
– Ты, вождь, имеешь самый сильный голос, и все слушаются тебя. Ты не хочешь отвечать на бумагу Белого Отца? Не отвечай. Но вот другая бумага. В Каньоне Безмолвных Скал мы захватили одного из твоих воинов. Это было тогда, когда погибли белые люди. Их убил твой воин. Мы могли казнить его. Но мы сказали: «Если ты пойдешь на земли, которые мы тебе выделим, будешь жить». Твой воин поставил на этой бумаге свой тотемный знак – доказательство, что он согласился идти в резервацию. Посмотрите на его знак.
Но тогда… тогда Танто сорвался с места, вырвал из рук Вап-нап-ао бумагу и бросил ее в огонь! Бумага свернулась и в одно мгновение превратилась в пепел. Один из белых хотел схватить брата, в его руке блеснул железный предмет – это было короткое ружье, которое белые называли револьвером. Но Вап-нап-ао, не поднимаясь с земли, крикнул что-то страшным голосом, и белый немедленно сел на место. А Вап-нап-ао снова рассмеялся. Но это был смех без радости. Так «смеются» собаки, окруженные волками.
– Такая бумага не одна на свете, – промолвил он. – Согласие вашего воина записано на многих бумагах. И никто уже не вернет его назад. Я свое сказал. Вы сами хорошо знаете, что для Белого Отца сила вашего племени ничто. Он дарует вам спокойную жизнь. Выбирайте. А я обещаю вам, вожди, что в резервациях вы сохраните свою власть, и Белый Отец каждый месяц будет давать вам деньги.
Он поднял глаза на Танто, который все еще стоял у костра:
– Тебе, сын Высокого Орла, мы тоже можем дать денег, если только ты будешь рассудительным и поймешь, как слабы твои руки.
Мы, Молодые Волки, тоже разрисовали свои лица бело-голубыми полосами – приветственными цветами, в волосы тоже воткнули перья, но только совиные. Мы вертелись вокруг воинов, стараясь услышать их скупые слова, мучаясь незнанием и беспокойством, которого даже старшие не могли скрыть.
Но на этот раз, хотя мужчины и мальчики, Молодые Волки, были раскрашены в приветственные цвета и одеты в праздничные одежды, мы ждали гостей без песен и улыбок. Ждали с ненавистью. Женщины скрылись в палатках, ни одна девушка не вплела в свои косы цветных ремешков.
Ведь в селение должны были прибыть послы белых. Вап-нап-ао хотел поговорить со всем советом старейших, и совет старейших согласился на это. Каждого гостя – даже врага – полагалось приветствовать согласно обычаям свободного племени. Поэтому воины и Молодые Полки оделись празднично.
Горький, однако, был этот праздник…
Никогда еще за мою жизнь в селении не принимали белых из Королевской Конной. Впервые я, Сова и другие мои ровесники должны были увидеть мужчин с белой кожей, и мы волновались сильнее, чем перед встречей с серым медведем. Мы знали, что белых больше, чем песчинок в реке и листьев на деревьях, и не могли скрыть своего страха, тем более что приказы отца – принять меры предосторожности от хитрости белых, от их слишком любопытных глаз – сразу придали всей встрече грозный характер. Это были приказы, как перед боем. Половина палаток была свернута, полтабуна коней угнано за высокие скалистые склоны. В очень немногих оставленных палатках было приказано спрятаться всем женщинам и девушкам. Часть воинов ушла вместе с лошадьми. Только все Молодые Волки остались. Им даже приказали вертеться все время около белых. «Чем больше будет видно маленьких мальчиков, – сказал на совете Овасес, – тем более беззащитными будут казаться воины племени».
Вожди восьми наших родов уже прибыли и отдыхали в отведенных для них палатках. Женщины заканчивали приготовления к пиру. С березок со срезанными верхушками свисали привязанные за задние ноги убитые молодые олени. Березки пригибались над костром, а по мере того как мясо жарилось и становилось все легче, выпрямлялись, поднимая жаркое. Девушки коптили на деревянных лесенках больших осетров. Каким прекрасным был бы этот пир, если бы мы ждали на него настоящих друзей! Ибо даже мысль о Вап-нап-ао ни могла заглушить привлекательных запахов сочного жаркого и копченой рыбы.
В полдень мы услышали топот коня. На взмыленном мустанге в селение примчался Желтый Мокасин. Перед палаткой отца он остановился и, не сходя с коня, крикнул:
– Вап-нап-ао умакганауш! Белая Змея приближается!
Потом поднял на дыбы коня и, повернув его на месте, помчался назад.
Итак, через минуту мы должны были увидеть послов белых людей из Королевской Конной, и прежде всего самого большого врага нашего племени – Вап-нап-ао. Именем этого человека матери пугали детей, а воины произносили его со злым блеском в глазах.
Мы хорошо помнили, когда услышали имя Вап-нап-ао впервые. Мы тогда едва доставали Овасесу до пояса. Но с тех пор кей-вей-кеен много раз менял свое направление, и много раз снег окутывал чащу белым молчанием, а Овасесу мы сейчас уже смотрим прямо в глаза, мускулы наши стали твердыми, а ноги не чувствуют боли и усталости. Не так много уже осталось времени и до нашего посвящения. И вот только теперь мы наконец увидим Вап-нап-ао.
Отец и шаман вышли из палатки вождя и уселись перед входом на разостланной медвежьей шкуре. Мы с Совой стояли рядом и хорошо видели их хмурые лица.
На опушке леса появились всадники. Впереди ехал мой брат Танто. Слева – человек в красной куртке и в странном головном уборе. Сразу за ним – Овасес, как всегда пригнувшись к шее коня. И с ними еще двое белых в красных куртках.
Женщины и девушки спрятались в палатках, бубны били глухо. Всадники приближались быстрой рысью. Когда они проезжали мимо нас, я увидел лицо Овасеса и впервые заметил на нем что-то еще, кроме обычной непроницаемости. Овасес не мог на этот раз скрыть выражения боли и скорби в глазах. А губы скривил так, будто презирал гостей, нас, даже себя.
А белые? Первый из них, тот, что ехал сразу за братом, ростом был не меньше наших воинов. Даже лицо его было похоже на наши: острое, как нож, с глубоко запавшими глазами. Только волосы у него были светлые, почти такие, как золотые волосы моей матери. Лицо его было неподвижно. Однако он не умел смотреть спокойно и прямо. Глаза его быстро бегали по палаткам, пересчитывали коней, скользнули по мальчикам. Он рыскал глазами, как голодный волк. Но вид у него все же был грозный.
В нем видна была сила и отвага и еще больше – хитрость.
Зато, посмотрев на двух других белых, мы удивленно пожали плечами. У них была белая блестящая кожа, а под ней один жир, круглые, как у обжор, лица, круглые плечи, локти, колени, будто они всю жизнь только и знали, что отлеживаться в своих палатках. Где были их мускулы, где боевые шрамы и приветственные краски на лицах? Мы разрисовали себя ради их прибытия бело-голубыми полосами, а они? Лица приехавших были голы и бесстыдно белы. Как же их воспитывали? Чему учил их учитель? Я чувствовал, что меня охватывает гнев. Сова тоже презрительно фыркнул.
– Почему наши боятся этих толстых крыс?
– Не знаю, – буркнул я. – Теперь не знаю. Может быть, потому, что их много… Говорят, что их очень много. Но ведь один наш воин справится с пятью такими поросятами.
Сове этого было мало.
– С десятью, – сказал он с вызовом.
Мы смотрели им вслед, насмешливо щуря глаза. Слишком много тревоги было в нашем ожидании, чтобы сейчас, увидев обыкновенных толстых людей, не смеяться над ними.
Мы ожидали, что явятся грозные воины – великаны с могучими руками и глазами, налитыми кровью, как у серого медведя. А перед нами были мужчины, больше похожие на старых растолстевших женщин, чем на настоящих воинов. Один из них опасный – это видно было сразу. А двое других? Может ли даже самое лучшее оружие заменить сильную руку и быстрый глаз? Мы забыли тогда все свои страхи. «Поглядим, – думал я, – поглядим, что скажут эти белые, когда мы вырастем и возьмем в руки оружие воинов».
Прибывшие, сойдя с коней, подошли к палатке, перед которой сидел отец, и, подняв вверх правую руку, приветствовали его. Вокруг отца и шамана собралось много жителей селения, но, вопреки обычаям племени, это были наши ровесники – Молодые Волки. Было видно, что хотя послов принимают самые выдающиеся из племени, однако принимают без почета.
Мы с Совой протиснулись поближе, чтобы хорошо видеть лица белых. Как раз в это время тот из послов, который ехал впереди вместе с Танто, начал говорить… на нашем языке!
– Я приветствую тебя, вождь Высокий Орел! Я прибыл к тебе от Великого Белого Отца. Он шлет тебе привет и справляется о твоем здоровье.
– Скажи ему, Вап-нап-ао, – ответил отец, – что Высокий Орел дышит воздухом свободной чащи и потому чувствует себя здоровым.
Значит, это был Вап-нап-ао? Это был он! Тот единственный белый, похожий на наших воинов. Человек с сухим лицом и широкими могучими плечами. Это был Белая Змея?!
Я смотрел на него, ничего не ощущая, кроме ненависти. Что сделать? Не будет ли лучше сломать все законы племени и пустить стрелу прямо в сердце врага, который столько лет преследует нас? Я бы тогда погиб по приказу своего отца. Но раньше бы погиб Вап-нап-ао и, может быть, племя смогло бы жить спокойно?
Но разве на свете только одна Белая Змея? «Ид много, как звезд на небе», – говорил Танто.
И тут я понял, каким смешным было наше презрение к двум толстым послам из Королевской Конной. Воины нашего племени умели бороться – и что же? Свободному племени шеванезов оставалось только одно: бегство. Такое бегство, как бег окруженного стаей голодных волков старого лося сквозь зимнюю чащу.
Я уже не хотел знать, о чем совещаются. Не хотел слышать; как отец спокойным голосом приветствует вожака волков, много лет преследующего наше племя, человека, который убил Быструю Стрелу и воина из рода Танов и который был виновником смерти многих других.
Я подошел к коням белых. Они отличались от наших – высокие, с прямыми тонкими ногами. Значит, более быстрые, но менее выносливые, чем наши мустанги. Головы у них тоже были красивее. Но и кони мне не нравились: слишком слабые, они плохо переносили бы нашу чащу, морозы и весенние бури.
Какая же во всем этом скрывалась тайна? Как же случилось, что слабые люди, ездившие на красивых, но тоже слабых конях, были силой, перед которой дрожало племя шеванезов? Я не мог этого понять. Мне было стыдно. Или им помогают злые духи? Кто приносит им то оружие и в чем кроется их сила, которой недостает их мускулам?
В самом большом типи несколько женщин готовили пир. Они расставили около разостланных шкур глиняные миски, ложки, сделанные из рога, и ножи.
Около каждой миски лежал кожаный мешочек с табаком.
Отец недолго приветствовал послов. Отозвался бубен, сзывая на пир.
Первыми подошли белые (их сопровождал Танто), потом начали сходиться вожди родов: Лежащий Медведь – о нем рассказывали, что он голыми руками задушил медведя, Черная Ладонь – его шаг был легче шага пумы, самый прославленный охотник племени и самый молодой из вождей – Сломанная Стрела. Прибыли также вожди Чикорнов, Викминчей и Капотов. Последними появились отец и Горькая Ягода. Однако они не принимали участия в угощении, а только следили, чтобы у гостей ни в чем не было недостатка.
Нам с Совой удалось сесть недалеко от белых. Мне уже перехотелось насмехаться над ними – чем продолжали еще заниматься все мальчики, хотя за слишком громкий смех Овасес немедленно наказывал ремнем. Есть мне тоже не хотелось. Я просто смотрел на белых и на Вап-нап-ао.
Танто, сидевший около Вап-нап-ао, тоже не притронулся к еде, хотя это могло обидеть гостей. Однако белые ни на что не обращали внимания. Было видно, что им пришлись по вкусу жареные оленьи ребра.
Пир с послами из Королевской Конной закончился с первыми сумерками.
Отец приказал разжечь костер. Тогда Голубая Птица, помощник Горькой Ягоды, положил перед шаманом калюмет – большую «трубку мира», с вырезанными на ней изображениями птиц и животных и перьями белой орлицы – знаком братства. Я закрыл глаза. Я не хотел смотреть, как знак братства перейдет из рук шамана племени в руки Вап-нап-ао, хотя это должно было означать всего лишь то, что белым послам не угрожает сегодня в нашем селении никакая опасность.
Наступила тишина. Все ждали: разожжет Горькая Ягода «трубку мира» или в последнюю минуту, по совету духов, откажется? Состоится совет или белые уйдут с пира молча?
Шаман застыл. Я вместе со всеми всматривался в неподвижное лицо Горькой Ягоды. В нарастающей тишине, казалось, слышен был стук человеческих сердец. Вожди словно замерли. Вап-нап-ао тоже не шевелился. Но двое белых начали оглядываться, перешептываться, вертеться, как скунсы – зловонные хорьки. Наконец один из них что-то громко сказал и даже осмелился плюнуть, но достаточно было одного жеста Вап-нап-ао – и белый немедленно смолк.
Горькая Ягода встал. Раздался голос бубна. Шаман вытянул перед собой руки и склонился над костром так, что пламя коснулось его ладоней. Тогда очищенные огнем руки он воздел вверх и произнес:
– О Маниту, владеющий всем и видящий нас, слабых. Помоги нам, Великий Дух, скажи, как должны мы поступить. Просим тебя, помоги нам.
Он стоял так некоторое время, шепча непонятные слова и заклинания. Наконец сел, взял трубку в руку и маленьким угольком разжег в ней табак.
Значит, совет состоится.
Когда «трубка мира» обошла полный круг и последний из вождей вернул ее Горькой Ягоде, все взгляды обратились в сторону отца: он должен был говорить первым.
Голос отца был спокойный:
– Что привез белый брат для красных воинов? – обратился отец к Вап-нап-ао.
Вап-нап-ао открыл охотничью сумку, вынул белый лист бумаги, поднял его вверх и сказал:
– Великий Белый Отец посылает вам эту говорящую бумагу, где сказано, что вам выделяются на юге новые места для охоты. Там вы не будете голодать, вы будете даром получать одежду и еду. Белые и красные воины встретились недавно в Каньоне Безмолвных Скал. Никто не знает, какие это были воины. В каньоне погибло трое белых и еще двое в чаще. Птицы, пролетающие над Солеными Скалами, оповестили, что в племени шеванезов тоже умерли воины, хотя никто не знает почему. Великий Белый Отец мог бы спросить, где его слуги, которых лишили жизни, мог бы прислать большие отряды воинов и сжечь всю чащу. Но Белый Отец добр, и если шеванезы и сиваши захотят мирно пойти на новые места, если захотят учиться там у белых обрабатывать землю и выкармливать скот, Белый Отец забудет о гибели своих воинов.
Он на минуту умолк, будто ожидая, не заговорит ли кто-нибудь. Однако никто не собирался говорить.
Вап-нап-ао продолжал:
– Если на письме Белого Отца вы поставите свои тотемные знаки и согласитесь переселиться на новые земли, вы получите много денег и сможете на них копить много хороших вещей. Белый Отец не хочет обидеть вас. Но сопротивляться ему нельзя. Его сила принудит каждого к покорности. А если кто и попытается бороться против Белого Отца, то жена и дети непокорного будут петь песню траура, а сам он или погибнет, или на много Больших Солнц переселится в каменное типи, куда можно войти, но откуда никогда не выходят.
Вап-нап-ао не шипел, как змея. Его голос был тверд. Я чувствовал, что говорит человек, сердце которого не знает страха. В глазах Ван-нап-ао отражались красные языки костра.
Я ясно видел, как два вождя – вождь Чикорнов Воющий Волк и вождь Викминчей Дикая Выдра – склонили головы, будто уже находились в тени того каменного типи. Казалось, что никто не ответит на дерзкие слова Белой Змеи. Почему никто этого не сделает, почему не назовет нашего врага псом и шакалом? Неужели сердца воинов замерли в груди?
Но тут раздался голос Большого Крыла, дрожащий голос старика, рука которого настолько слаба, что не убьет и птицы, зато мысль мудра большим опытом.
– Глаза мои видели много, уши мои слышали траурные песни и песни победы. Вап-нап-ао приходит к нам но первый раз. Он уже был на совете нашего племени, когда я еще ходил на охоту и от моего копья бежали серые медведи. Он уже показывал племени шеванезов говорящую бумагу. А до него это делали другие, старшие братья Белой Змеи. Белые люди приходили, чтобы приказывать свободному племени шеванезов. Волки растащили их кости по чаще и степи, а племя шеванезов остается свободным. Вап-нап-ао был у нас много Больших Солнц тому назад. Он говорил тогда то же, что и сегодня. Но племя шеванезов все же свободно, а на спине Вап-нап-ао остался большой шрам от моей стрелы. Вап-нап-ао был тогда молодым воином, а моя рука уже слабела. И все же Вап-нап-ао бежал от меня. Или Вап-нап-ао забыл об этом?
Это были оскорбительные слова. Однако белый только усмехнулся.
– Но я снова здесь, – сказал он, – и, пока не покоритесь, буду приходить и впредь. Или… или придет кто-нибудь другой и не с бумагой, а с большими ружьями, одна пуля которых может разметать и сжечь все селение. Племя шеванезов свободное. Но перед силой Белого Отца оно, как птенец перед серым медведем. Лучше петь свадебные песни там, куда приказывает идти Белый Отец, чем петь траурные песни над могилой целого племени. Голос Большого Крыла слаб и дрожит от старости. Что скажут другие, сильные мужи?
Однако все молчали. Было заметно, что Вап-нап-ао начинает терять спокойствие. Его два товарища уже давно держали себя не как настоящие мужчины. Они непрерывно шептались, будто старые женщины над потоком, когда стирают весной одеяла.
Наконец Вап-нап-ао обратился прямо к моему отцу:
– Ты, вождь, имеешь самый сильный голос, и все слушаются тебя. Ты не хочешь отвечать на бумагу Белого Отца? Не отвечай. Но вот другая бумага. В Каньоне Безмолвных Скал мы захватили одного из твоих воинов. Это было тогда, когда погибли белые люди. Их убил твой воин. Мы могли казнить его. Но мы сказали: «Если ты пойдешь на земли, которые мы тебе выделим, будешь жить». Твой воин поставил на этой бумаге свой тотемный знак – доказательство, что он согласился идти в резервацию. Посмотрите на его знак.
Но тогда… тогда Танто сорвался с места, вырвал из рук Вап-нап-ао бумагу и бросил ее в огонь! Бумага свернулась и в одно мгновение превратилась в пепел. Один из белых хотел схватить брата, в его руке блеснул железный предмет – это было короткое ружье, которое белые называли револьвером. Но Вап-нап-ао, не поднимаясь с земли, крикнул что-то страшным голосом, и белый немедленно сел на место. А Вап-нап-ао снова рассмеялся. Но это был смех без радости. Так «смеются» собаки, окруженные волками.
– Такая бумага не одна на свете, – промолвил он. – Согласие вашего воина записано на многих бумагах. И никто уже не вернет его назад. Я свое сказал. Вы сами хорошо знаете, что для Белого Отца сила вашего племени ничто. Он дарует вам спокойную жизнь. Выбирайте. А я обещаю вам, вожди, что в резервациях вы сохраните свою власть, и Белый Отец каждый месяц будет давать вам деньги.
Он поднял глаза на Танто, который все еще стоял у костра:
– Тебе, сын Высокого Орла, мы тоже можем дать денег, если только ты будешь рассудительным и поймешь, как слабы твои руки.