Страница:
Вечером 11 мая я находился на командном пункте корпуса. Шла обычная работа по прикрытию наземных войск и блокировке последнего оставшегося в распоряжении противника аэродрома. Потерь у нас не было, день подходил к концу, и я решил, что вполне могу себе позволить принять участие в боевом вылете.
Оставив на КП начальника штаба Баранова, я поднял в воздух четверку истребителей. Выйдя в тыл оборонявшихся войск противника, мы сбросили на его позиции по четыре бомбы ОФАБ-25, а заодно прошлись по траншеям пушечно-пулеметным огнем. На выходе из атаки немцы открыли по «якам» зенитный огонь. Вдобавок подоспела группа вражеских истребителей. Завязался бой. В воздухе, как я не раз говорил, обстановка меняется стремительно. Выбрав для атаки одного из «мессеров», я приказал ведомому капитану Самойлову прикрыть меня. Но в тот момент, когда я уже почти вышел на дистанцию, с которой можно было открывать по немцу огонь, самолет внезапно тряхнуло и кабину заволокло паром. «Зенитчики, — мелькнуло в голове. — Прямое попадание!»
Мотор отказал практически сразу же. С парашютом не выпрыгнешь, внизу немцы. Под крылом — немного правее и впереди — не то перелесок, не то густой кустарник. Решил садиться на вынужденную. Дотянул кое-как до опушки и, не выпуская шасси, приземлился на фюзеляж. С трудом выбрался наружу, ноги плохо слушаются. Врачи позже поставили диагноз: компрессионный перелом трех позвонков.
В общем, добрался кое-как до штаба нашего 3 иак.
В штабе выяснилось, что полковник Баранов успел сообщить в штаб 8-й воздушной армии о том, что мой «як» подбили вражеские зенитчики. Выложил Баранов мне и свою главную новость: вам присвоено звание Героя Советского Союза, а вместе с тем и очередное воинское звание — генерал-лейтенант!
Что и говорить, день выдался такой, что остался в памяти на всю жизнь. И бой, и подбитый зенитчиками «як», и вынужденная, и ошеломляющая новость Баранова — и все за каких-то несколько часов! Тут и у здорового человека впору голове закружиться…
Начальник медицинской службы корпуса полковник Медведев в конце концов счел необходимым вмешаться в наш разговор и беспрекословным тоном объявил, что, по его мнению, с меня на сегодня вполне достаточно.
На другой день в госпитале я узнал, что остатки войск противника на мысе Херсонес окончательно разгромлены и Крымский полуостров, таким образом, полностью освобожден от фашистских оккупантов. Если в начале войны немцам понадобилось двести пятьдесят дней, чтобы овладеть Севастополем, то весной сорок четвертого нашим войскам хватило тридцати пяти, чтобы очистить от гитлеровских захватчиков весь Крым.
После непродолжительного отдыха, который помимо усиленного питания и целительного воздействия щедрой солнцем и зеленью крымской весны скрашивался благодаря стараниям Ананьева и Полухина ежевечерними концертами самодеятельности, корпус получил приказ перебазироваться в Белоруссию, где ему предстояло принять участие в одной из крупнейших стратегических операций Великой Отечественной войны, получившей кодовое название — операция «Багратион».
Именно в эти дни произошла одна из нелепых, но оттого не менее трагичных случайностей. В результате пустяковой технической неполадки погиб начальник штаба корпуса полковник Баранов. Случилось это на одном из аэродромов в районе города Рудня, железнодорожного узла между Смоленском и Витебском. Переброска полков корпуса происходила скрытно, на малой высоте. Баранов принимал самолеты, стоя неподалеку от посадочного знака. У одного из истребителей оказалось неисправным левое колесо, самолет при посадке резко развернуло, Баранов не успел отскочить в сторону, и его зарубило лопастью винта.
Друзей терять всегда тяжело. Но смерть в бою психологически как бы оправдана, хотя и она влечет за собой острую душевную боль. Вдвойне тяжелее переживается утрата, когда ее нельзя ни предвидеть, ни объяснить. Случайность — не объяснение; случайность — лишь координаты точки пересечения тех цепочек фактов, которые складываются по стечению обстоятельств. А в военное время обстоятельства нередко складываются так, что их невозможно предусмотреть. Невозможно или некогда, что, в сущности, одно и то же. Колесо отказало в том месте, где стоял полковник Баранов. Но поставила его на это место война. И потому полковник Баранов, хотя смерть настигла его не в момент боевых действий, все равно погиб как солдат. Так мы и похоронили его — с теми же почестями, как хоронили тех, кто погиб в бою.
Начальником штаба корпуса стал полковник Кац. Это был опытный командир и способный организатор; вместе мы прошли до конца войны и закончили ее под Берлином, но старого своего друга и боевого помощника полковника Баранова забыть я так и не смог. Часто вспоминали его и Ананьев с Полухиным, и все те, с кем мы начинали все вместе зимой сорок третьего, когда 3 иак только еще формировался…
Скрытно сосредоточенный на полевых аэродромах под Рудней и Витебском корпус вошел в оперативное подчинение 1-й воздушной армии, командующим которой назначили генерала Хрюкина. Меня это радовало. И не только потому, что я привык к Хрюкину за время Крымской операции и мы научились хорошо понимать друг друга. Командарму, как и мне, претили шаблоны и рутина; Хрюкин высоко ценил инициативу, стремился воевать с учетом передового, накопленного в боях опыта. А здесь, в Белоруссии, сражения предстояли тяжелые.
Немецкое командование великолепно понимало огромное значение так называемого белорусского выступа, образовавшегося в результате продвижения советских войск на полоцком и ковельском направлениях зимой 1944 года. Именно этот выступ прикрывал территорию Восточной Пруссии и кратчайшие пути к сердцу рейха через стратегическое направление Минск, Варшава, Берлин. Помимо группы армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Э. Буша противник планировал привлечь для удержания белорусского выступа войска правого крыла 16-й армии группы армий «Север», а также левофланговые соединения 4-й танковой армии группы армий «Северная Украина». Поддержка и прикрытие наземных войск с воздуха осуществлялись 6-м воздушным флотом, насчитывавшим более 1300 самолетов.
Однако рассчитывать на господство в воздухе противник не мог. В авиационных соединениях, входивших в состав 1, 2, 3-го Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов, имелось свыше 6000 самолетов[9]. Обладали численным преимуществом, как это и должно быть во время наступления, и наши наземные войска.
5 июня меня с полковником Кацем вызвали в штаб 1-й воздушной армии для участия в проигрыше предстоящей операции. В палатке командарма было многолюдно. Кроме командиров авиационных корпусов и дивизий здесь собрались командующие 5, 31, 39 и 11-й гвардейской армиями, командующие конно-механизированной группой и 5-й гвардейской танковой армией. Когда все были в сборе, в палатку вошли представитель Ставки ВГК маршал А. М. Василевский, командующий 3-м Белорусским фронтом генерал-полковник И. Д. Черняховский и представитель Ставки ВГК по авиации генерал Ф. Я. Фалалеев. С Василевским и Фалалеевым мне уже приходилось встречаться во время Крымской операции, а вот Черняховского я видел впервые.
Впрочем, впервые ли, усомнился я. Уж очень знакомым показалось лицо командующего фронтом. Да и фамилия… Помнится, еще когда я работал на цементном заводе «Пролетарий» в Новороссийске, был у нас бондарь Иван Черняховский. Сперва бочки под цемент стягивал, затем курсы шоферов окончил. Встречаться в ту пору нам доводилось часто. Не тот ли это самый Иван Черняховский?..
А когда кто-то обратился к командующему фронтом по имени-отчеству и я услышал голос Ивана Даниловича, то окончательно понял, что моложавый, подтянутый генерал-полковник и бондарь с Новороссийского «Пролетария», которого я знал во времена своей юности, — одно и то же лицо. Напомнить о нашем давнем знакомстве в тот раз не представилось возможности: не до воспоминаний было, обсуждались вопросы, касавшиеся подготовки и проведения Белорусской операции. Один за другим слово брали командующий 39-й армией генерал И. И. Людников, командующий 11-й гвардейской армией генерал К. Н. Галицкий, командующий 31-й армией генерал В. В. Глаголев, командующий 3-м гвардейским механизированным корпусом генерал В. Т. Обухов… Слушая, я все отчетливее сознавал небывалый размах и масштаб предстоящей операции, целью которой был разгром немецкой группы армий «Центр» и полное освобождение Белоруссии. Никто еще тогда не мог знать, что в ходе операции «Багратион» помимо успешного достижения первоначально поставленных целей будет освобождена от фашистских захватчиков не только Белоруссия, но и значительная часть Литвы, часть Латвии и восточные районы Польши. Однако и то, что я услышал в тот день в штабе 1-й воздушной армии, произвело на меня глубокое и неизгладимое впечатление.
Впечатляли, в частности, объем и размах подготовительных приготовлений. Ускоренными темпами развертывалась подготовка большого числа грунтовых аэродромов, с тем чтобы обеспечить чуть ли ни каждый авиационный полк собственным аэродромом базирования. Для скорейшего осуществления строительных работ выделялось значительное число солдат и офицеров из стрелковых соединений, широко привлекалось также местное население. Создавались специальные изыскательные группы, в задачу которых входил подбор площадок для аэродромов по мере продвижения наших войск в ходе наступления. С этой же целью выводились в резерв батальоны аэродромного обслуживания — им предстояло обеспечить своевременное перебазирование на них авиационных полков и дивизий. На аэродромах и складах накапливались крупные запасы материальных ресурсов: по четыре — восемь заправок горючего и по восемь — десять боекомплектов бомб, снарядов и патронов.
Наш корпус к тому времени получил несколько радиолокационных станций, чего я добивался уже давно и что именно теперь, на мой взгляд, было совершенно необходимо. Корпусу помимо обычных задач — прикрытия наземных войск, борьбы за удержание господства в воздухе, штурмовки наземных целей, воздушной разведки — предстояло взаимодействовать с танками и кавалерией, которые после прорыва вражеской обороны должны были воевать в тылу противника. Так, например, конно-механизированную группу генерала Н. С. Осликовского намечалось ввести на участке прорыва уже на второй день операции. А без четкого управления боевыми действиями истребителей корпуса обеспечить надежное прикрытие кавалерийских и танковых частей с воздуха было бы весьма затруднительно, если вообще возможно.
Белорусская операция, как известно, началась 23 июня и продолжалась свыше двух месяцев — вплоть до 29 августа 1944 года. В первый же день войска 1-го Прибалтийского, 2-го и 3-го Белорусских фронтов взломали на нескольких направлениях оборону противника, а на другой день перешли в наступление и войска 1-го Белорусского фронта. В период с 27 по 29 июня были освобождены Витебск, Лепель, Могилев, Бобруйск, разгромлены пять немецких дивизий, попавших в окружение западнее Витебска. А 1 июля части 5-й гвардейской танковой армии во взаимодействии с войсками 11-й гвардейской и 31-й армией взяли Борисов, в результате чего 3-я немецкая танковая армия была отсечена от 4-й армии, глубоко охваченной войсками 3-го и 2-го Белорусских фронтов с севера. В результате всего лишь за шесть дней с начала наступления фланговые группировки противника в районах Витебска и Бобруйска оказались разгромленными, а фронт на могилевском направлении прорван, что уже 28 июня позволило освободить от вражеских войск Могилев. В тяжелое положение попали и войска противника в районе Минска.
Конно-механизированную группу генерала Осликовского ввели в прорыв на богушевском направлении, как и намечалось, на второй день после начала операции — сразу вслед за танками 3-го гвардейского механизированного корпуса генерала Обухова. Нашему корпусу надлежало прикрывать с воздуха и танки, и кавалерию. С этой целью помимо основного командного пункта, где вместо меня остался полковник Кац, был создан передвижной командный пункт, который размещался вместе со штабом генерала Осликовского.
Взаимодействие истребителей 3 иак с частями конно-механизированной группы осуществлялось в соответствии с раннее разработанным планом. Кавалеристы преследовали противника, а мы прикрывали их действия с воздуха. Четко налаженная связь с командным пунктом корпуса позволила мне маневрировать силами, а полковник Кац в свою очередь держал меня в курсе событий, которые не касались непосредственно рейда конников.
И вот однажды мы с Осликовским сидели за картой в одной из уцелевших изб спаленного немцами при отходе села, когда в дверях вдруг появился майор-кавалерист из эскадрона прикрытия и хладнокровно, как о самой обыденной вещи, доложил, что мы попали в окружение.
— Товарищ генерал! — ровным, будничным голосом обратился он к Осликовскому. — Противнику удалось восстановить утраченное положение. Его передовые части находятся в четырех-пяти километрах от нас. Какие будут распоряжения?
— Занять круговую оборону, — односложно отозвался в ответ генерал-лейтенант Осликовский.
Чтобы не сидеть зря без дела, я вышел вслед за майором и направился в сторону большой поляны, где размещалась зенитная батарея из шести скорострельных автоматических орудий. Поляну окружал со всех сторон непроходимый белорусский лес с вековыми деревьями, а сама батарея оказалась хорошо замаскированной: зенитчики успели обваловать орудия, обложив их вдобавок дерном. Сверху обнаружить ее было практически невозможно, а со стороны леса противник мог появиться только по прорубленным в его гуще дорогам, настолько узким, что двигаться по ним можно было только в одну сторону.
Командир батареи — невысокий, крепкого телосложения капитан лет тридцати — отнесся к моему появлению, как говорят, без особого интереса. Однако ввиду моего генеральского звания попытался что-то доложить, но я прервал его, сказав, что противник может появиться в любую минуту и батарее необходимо приготовиться вести огонь по наземным целям.
— Ясна обстановка? — на всякий случай решил уточнить я.
— Ясна, товарищ генерал. К бою готовы, — каким-то отрешенным, чуть ли не скучающим голосом ответил на мой вопрос капитан и, помолчав немного, видимо, счел необходимым добавить: — Скоро появятся. Слышите шум моторов?
Я тоже прислушался и сказал:
— Это не танки.
Когда движутся танки, рокот от их моторов не спутаешь ни с чем другим — характер звука низкий, глухой, с отчетливой примесью звона металла. Фронтовики узнавали его безошибочно.
Капитан тоже не оказался исключением.
— Да, это мотоциклы и автомашины, — подтвердил он и, обернувшись к зенитчикам, негромко скомандовал: — К бою готовьсь!
Через минуту в дальнем конце поляны появилось несколько мотоциклов с колясками, а вслед за ними из леса показались два грузовика с солдатами, затем еще грузовик, но крытый брезентом, потом «опель-адмирал» — легковая машина, в которой обычно ездило какое-нибудь важное начальство… И снова грузовики с грузом или солдатами, мотоциклы с автоматчиками. Колонна, пересекая поляну, растянулась уже метров на семьсот, когда с дороги выехали замыкавшие ее мотоциклисты.
Оглянувшись на орудийные расчеты, я увидел, что шестеро сержантов припали к оптическим прицелам, а капитан, не сводя с колонны бинокля, все еще выжидал.
«Пора бы и огонь открывать, а то поздно будет, — подумал я. — Еще метров двести, и голова колонны скроется на дороге среди деревьев». Но вслух ничего не сказал, не хотел мешать командиру батареи делать свое дело. А тот, как вскоре выяснилось, умел его делать мастерски.
Когда хвост колонны миновал кустарник на краю поляны и вся колонна теперь оказалась перед нами как на ладони, капитан отрывисто скомандовал:
— Огонь!
Батарея вела огонь минут пять. Вражеские грузовики сразу же заволокло пылью и дымом, а когда пушки смолкли и пыль осела, я понял, что там не осталось ничего живого: ни ответных выстрелов, никаких вообще звуков не доносилось.
«Умеют же у Осликовского люди работать! — не без чувства невольного восхищения отметил про себя я. — Чище, чем этот капитан, дела не сделаешь».
Посланный к колонне разведчик вскоре подтвердил:
— Все убиты. Раненых нет.
Но Осликовский приказал прочесать лес. На тот случай, если кто-то из вражеских солдат успел спрятаться среди деревьев. Но и там тоже никого не нашли.
А через некоторое время в избе вновь появился майор и тем же спокойным, ровным голосом, будто и не было ни окружения, ни короткого боя на поляне возле штаба, доложил, что положение восстановлено и в тылу у нас никаких частей противника больше нет.
Из-за той стремительности, с которой наносили удары по врагу вводимые в прорыв танки и кавалерия, немцы нередко попадали впросак, не догадываясь, что действуют на уже не принадлежащей им территории. Именно поэтому огонь нашей зенитной батареи оказался для врага совершенной неожиданностью, что и привело к полному и быстрому уничтожению немецкой колонны.
А заодно позволило мне собственными глазами убедиться, насколько эффективны осколочные снаряды зенитных пушек, когда огонь ведется по небронированным целям.
Наши «яки», если не считать бронеспинки, защищавшей летчика от трасс, выпущенных по нему сзади, тоже являлись, к слову сказать, такими же небронированными целями. А немецкие «эрликоны» ни в чем не уступали в этом смысле нашим зениткам.
Особенно часто вспоминать об этом пришлось, когда мы получили неожиданное и весьма необычное для фронтовой истребительной авиации задание командующего 1-й воздушной армией генерала Хрюкина.
Развивая наступление, войска 3-го Белорусского фронта устремились через Оршу, Толочин, Борисов на Молодечно, нанося одновременно удар на Минск с севера. Противник поспешно отступал, неся тяжелые потери. По мере удаления наземных войск от аэродромов, на которых базировались полки корпуса, возрастал и расход горючего, необходимого истребителям для вылетов в районы боевых действий. Соответственно сокращалось время, в течение которого самолеты могли прикрывать танки и кавалерию над полем боя. В связи с этим с 27 июня началось перебазирование нашей авиации на аэродромы, оставленные противником в ходе отступления. Но их остро не хватало. Немцы либо перепахивали взлетные полосы, либо минировали их. Положение с каждым днем осложнялось все больше и больше.
В поисках подходящих площадок для строительства новых полевых аэродромов пришлось принимать участие и мне. Дело в том, что отыскать их среди болот и бескрайних белорусских лесов было крайне нелегко. Тут требовался опыт, которого ни у рядовых летчиков, ни даже у командиров эскадрилий, как правило, не было. Пришлось подключать к этому делу командиров полков. Но и они нередко возвращались ни с чем. Мне обычно удавалось разыскать если не площадку, то хотя бы какую-нибудь полоску земли, пригодную для взлета и посадки истребителей. Однажды с этой целью удалось даже использовать обычную проселочную дорогу. Выбрали участок поровнее, засыпали землей кюветы, а сверху настелили горбыль, скрепив и уложив его таким образом, чтобы ровный срез досок лег под колеса взлетавших самолетов. Аэродром не аэродром, но 43-й истребительный авиаполк какое-то время летал с него вполне исправно.
Однако случай этот, конечно, исключительный. Как говорится, великая нужда заставила. Обычно же под строительство новых полевых аэродромов удавалось находить более или менее подходящие площадки. Дело-то крайне ответственное и серьезное: нет аэродромов, нет, следовательно, и возможности эффективно выполнять боевую задачу по прикрытию и поддержке наступающих войск с воздуха.
Огромную помощь в этих вопросах оказывали нам танкисты. По нашим просьбам они либо захватывали для нас внезапным ударом вражеские аэродромы, либо препятствовали немцам вывести их из строя. Один из таких аэродромов возле города Сморгонь обнаружил командир звена старший лейтенант Моргунов. Наших частей в городе еще не было. Но танки генерала Обухова, оторвавшись от передовых частей на добрую сотню километров, нанесли удар западнее Сморгони столь стремительно, что немцам в суматохе было уже не до аэродрома. Заминировать летное поле они не успели. А взлетную полосу хотя и начали перепахивать, но бросили дело на полдороге. Когда после удачной разведки Моргунова мы с моим ведомым Самойловым прилетели на брошенный врагом аэродром, то тотчас поняли, что нам крупно повезло. Все, что удалось сделать немцам, — это провести трактором несколько крестообразных борозд да снять кое-где верхний слой дерна. Причем и сами борозды оказались неглубокими. Местная жительница, которую фашисты заставили сесть на трактор, стремясь сделать все, что в ее силах, подняла плуг повыше, а проверять ее работу врагу было уже некогда.
В тот же день я вторично вылетел в Сморгонь, но уже вместе с командиром 278-й истребительной авиадивизии полковником Орловым — именно его полкам предстояло как можно скорее сюда перебазироваться. Но если в первый раз с Самойловым мы долго ходили над аэродромом, отыскивая подходящий пятачок для посадки, то теперь наш неприхотливый связной У-2 приземлился без особых затруднений. Однако сажать на аэродром предстояло боевые истребители, да вдобавок не один полк, а всю дивизию, поэтому после тщательного осмотра летного поля я приказал Орлову связаться с местными жителями, уложить с их помощью срезанный дерн, чтобы к исходу дня можно было принять хотя бы 43-й истребительный авиаполк.
— А как с горючим? — спросил Орлов.
— Договорюсь, чтобы горючее доставили в бочках на транспортных Ли-2, — решил я. — Время не терпит.
— С местным населением, думаю, проблем не будет. Хотя, кроме женщин да стариков, наверняка никого не осталось. Но дерн к вечеру уложим и борозды заровняем, — заверил меня Орлов. — А вот где противник. — это вопрос!
— Где противник — я тоже не знаю, — сказал я. — Зато танки Обухова, насколько мне известно, где-то поблизости. В пятнадцати — двадцати километрах западнее Сморгони. Так что немцы сюда вряд ли сунутся.
К вечеру 43-й полк, а на другое утро и воя 278-я дивизия перебазировались на новое место. Кстати, аэродрому под Сморгонью суждено было впоследствии сыграть важную роль в операции по освобождению Вильнюса. Здесь после нас базировались штурмовики, а затем и бомбардировщики.
В эти дни и поступил из штаба 1-й воздушной армии тот самый приказ, который сперва озадачил, а затем заставил меня вспомнить, что «яки» наши «защищены» от снарядов вражеских зениток лишь перкалем да гнутой фанерой. В приказе значилось, что необходимо срочно подготовить эскадрилью истребителей Як-9д к боевому вылету на Инстербург и сбросить над вражеским городом бомбы и листовки, а также произвести один заход на штурмовку цели из пушек и пулеметов. Командарм подчеркивал, что задание имеет важное военно-политическое значение, а потому подготовка его и осуществление целиком ложатся на мою личную ответственность. Приказ был оформлен в письменном виде и заканчивался словами: «Вам лететь запрещается. Вылет завтра в 6.30. Об исполнении доложить немедленно после посадки».
— Да ведь это же в Восточной Пруссии! — удивился начальник политотдела Ананьев.
— Вот именно! От Сморгони до Инстербурга триста километров, — подтвердил я. — Потому и Як-9д. У него радиус действия — 330 километров. Да и запас горючего больше, чем у других истребителей.
— Все равно не хватит, — усомнился Нил Денисович. — Ведь это же у черта на куличках!
— Просчитаем профиль полета, и станет ясно, хватит или не хватит. В штабе армии, думается, не хуже нас с тобой арифметику знают… А листовки-то привезли?
— Только что. Едва в «виллисе» уместились.
— А ну неси, почитаем!
Пока Ананьев ходил за листовкой, я распорядился вызвать к себе в землянку начальника штаба, штурмана и главного инженера корпуса. А сам думал: чем все это объяснить? Мы же не бомбардировщики дальнего действия; истребители — фронтовая авиация, ее дело — войска прикрывать, а не листовки в глубоком вражеском тылу разбрасывать…
Но все мои сомнения моментально развеялись, едва я взглянул на листовку, которую положил передо мной на стол Ананьев. Набрана она была на немецком языке, и первая же жирно оттиснутая типографская строка гласила: «Истребители с красными звездами над Инстербургом!»
— Что скажешь, комиссар? — видя, что Ананьев тоже успел прочитать первые строки листовки, поинтересовался я. — И вправду, политика! И если не ошибаюсь, с дальним прицелом.
— Дальше не бывает, — убежденно подтвердил Ананьев. — Ведь что получается? Не бомбардировщики, а истребители достигают территории рейха! Так прямо в листовках и сказано.
— Остается лишь доставить их на место, — заключил зашедший за несколько минут до того в землянку полковник Кац. — Я начерно успел прикинуть: горючего туда и обратно хватит. В обрез, но хватит.
Расчеты, сделанные Сурковым совместно с штурманом, подтвердили, что если залить баки под пробку и если не будет ветра, то истребители, выполнив задание, только-только сумеют дотянуть до аэродрома.
Оставив на КП начальника штаба Баранова, я поднял в воздух четверку истребителей. Выйдя в тыл оборонявшихся войск противника, мы сбросили на его позиции по четыре бомбы ОФАБ-25, а заодно прошлись по траншеям пушечно-пулеметным огнем. На выходе из атаки немцы открыли по «якам» зенитный огонь. Вдобавок подоспела группа вражеских истребителей. Завязался бой. В воздухе, как я не раз говорил, обстановка меняется стремительно. Выбрав для атаки одного из «мессеров», я приказал ведомому капитану Самойлову прикрыть меня. Но в тот момент, когда я уже почти вышел на дистанцию, с которой можно было открывать по немцу огонь, самолет внезапно тряхнуло и кабину заволокло паром. «Зенитчики, — мелькнуло в голове. — Прямое попадание!»
Мотор отказал практически сразу же. С парашютом не выпрыгнешь, внизу немцы. Под крылом — немного правее и впереди — не то перелесок, не то густой кустарник. Решил садиться на вынужденную. Дотянул кое-как до опушки и, не выпуская шасси, приземлился на фюзеляж. С трудом выбрался наружу, ноги плохо слушаются. Врачи позже поставили диагноз: компрессионный перелом трех позвонков.
В общем, добрался кое-как до штаба нашего 3 иак.
В штабе выяснилось, что полковник Баранов успел сообщить в штаб 8-й воздушной армии о том, что мой «як» подбили вражеские зенитчики. Выложил Баранов мне и свою главную новость: вам присвоено звание Героя Советского Союза, а вместе с тем и очередное воинское звание — генерал-лейтенант!
Что и говорить, день выдался такой, что остался в памяти на всю жизнь. И бой, и подбитый зенитчиками «як», и вынужденная, и ошеломляющая новость Баранова — и все за каких-то несколько часов! Тут и у здорового человека впору голове закружиться…
Начальник медицинской службы корпуса полковник Медведев в конце концов счел необходимым вмешаться в наш разговор и беспрекословным тоном объявил, что, по его мнению, с меня на сегодня вполне достаточно.
На другой день в госпитале я узнал, что остатки войск противника на мысе Херсонес окончательно разгромлены и Крымский полуостров, таким образом, полностью освобожден от фашистских оккупантов. Если в начале войны немцам понадобилось двести пятьдесят дней, чтобы овладеть Севастополем, то весной сорок четвертого нашим войскам хватило тридцати пяти, чтобы очистить от гитлеровских захватчиков весь Крым.
После непродолжительного отдыха, который помимо усиленного питания и целительного воздействия щедрой солнцем и зеленью крымской весны скрашивался благодаря стараниям Ананьева и Полухина ежевечерними концертами самодеятельности, корпус получил приказ перебазироваться в Белоруссию, где ему предстояло принять участие в одной из крупнейших стратегических операций Великой Отечественной войны, получившей кодовое название — операция «Багратион».
Именно в эти дни произошла одна из нелепых, но оттого не менее трагичных случайностей. В результате пустяковой технической неполадки погиб начальник штаба корпуса полковник Баранов. Случилось это на одном из аэродромов в районе города Рудня, железнодорожного узла между Смоленском и Витебском. Переброска полков корпуса происходила скрытно, на малой высоте. Баранов принимал самолеты, стоя неподалеку от посадочного знака. У одного из истребителей оказалось неисправным левое колесо, самолет при посадке резко развернуло, Баранов не успел отскочить в сторону, и его зарубило лопастью винта.
Друзей терять всегда тяжело. Но смерть в бою психологически как бы оправдана, хотя и она влечет за собой острую душевную боль. Вдвойне тяжелее переживается утрата, когда ее нельзя ни предвидеть, ни объяснить. Случайность — не объяснение; случайность — лишь координаты точки пересечения тех цепочек фактов, которые складываются по стечению обстоятельств. А в военное время обстоятельства нередко складываются так, что их невозможно предусмотреть. Невозможно или некогда, что, в сущности, одно и то же. Колесо отказало в том месте, где стоял полковник Баранов. Но поставила его на это место война. И потому полковник Баранов, хотя смерть настигла его не в момент боевых действий, все равно погиб как солдат. Так мы и похоронили его — с теми же почестями, как хоронили тех, кто погиб в бою.
Начальником штаба корпуса стал полковник Кац. Это был опытный командир и способный организатор; вместе мы прошли до конца войны и закончили ее под Берлином, но старого своего друга и боевого помощника полковника Баранова забыть я так и не смог. Часто вспоминали его и Ананьев с Полухиным, и все те, с кем мы начинали все вместе зимой сорок третьего, когда 3 иак только еще формировался…
Скрытно сосредоточенный на полевых аэродромах под Рудней и Витебском корпус вошел в оперативное подчинение 1-й воздушной армии, командующим которой назначили генерала Хрюкина. Меня это радовало. И не только потому, что я привык к Хрюкину за время Крымской операции и мы научились хорошо понимать друг друга. Командарму, как и мне, претили шаблоны и рутина; Хрюкин высоко ценил инициативу, стремился воевать с учетом передового, накопленного в боях опыта. А здесь, в Белоруссии, сражения предстояли тяжелые.
Немецкое командование великолепно понимало огромное значение так называемого белорусского выступа, образовавшегося в результате продвижения советских войск на полоцком и ковельском направлениях зимой 1944 года. Именно этот выступ прикрывал территорию Восточной Пруссии и кратчайшие пути к сердцу рейха через стратегическое направление Минск, Варшава, Берлин. Помимо группы армий «Центр» под командованием генерал-фельдмаршала Э. Буша противник планировал привлечь для удержания белорусского выступа войска правого крыла 16-й армии группы армий «Север», а также левофланговые соединения 4-й танковой армии группы армий «Северная Украина». Поддержка и прикрытие наземных войск с воздуха осуществлялись 6-м воздушным флотом, насчитывавшим более 1300 самолетов.
Однако рассчитывать на господство в воздухе противник не мог. В авиационных соединениях, входивших в состав 1, 2, 3-го Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов, имелось свыше 6000 самолетов[9]. Обладали численным преимуществом, как это и должно быть во время наступления, и наши наземные войска.
5 июня меня с полковником Кацем вызвали в штаб 1-й воздушной армии для участия в проигрыше предстоящей операции. В палатке командарма было многолюдно. Кроме командиров авиационных корпусов и дивизий здесь собрались командующие 5, 31, 39 и 11-й гвардейской армиями, командующие конно-механизированной группой и 5-й гвардейской танковой армией. Когда все были в сборе, в палатку вошли представитель Ставки ВГК маршал А. М. Василевский, командующий 3-м Белорусским фронтом генерал-полковник И. Д. Черняховский и представитель Ставки ВГК по авиации генерал Ф. Я. Фалалеев. С Василевским и Фалалеевым мне уже приходилось встречаться во время Крымской операции, а вот Черняховского я видел впервые.
Впрочем, впервые ли, усомнился я. Уж очень знакомым показалось лицо командующего фронтом. Да и фамилия… Помнится, еще когда я работал на цементном заводе «Пролетарий» в Новороссийске, был у нас бондарь Иван Черняховский. Сперва бочки под цемент стягивал, затем курсы шоферов окончил. Встречаться в ту пору нам доводилось часто. Не тот ли это самый Иван Черняховский?..
А когда кто-то обратился к командующему фронтом по имени-отчеству и я услышал голос Ивана Даниловича, то окончательно понял, что моложавый, подтянутый генерал-полковник и бондарь с Новороссийского «Пролетария», которого я знал во времена своей юности, — одно и то же лицо. Напомнить о нашем давнем знакомстве в тот раз не представилось возможности: не до воспоминаний было, обсуждались вопросы, касавшиеся подготовки и проведения Белорусской операции. Один за другим слово брали командующий 39-й армией генерал И. И. Людников, командующий 11-й гвардейской армией генерал К. Н. Галицкий, командующий 31-й армией генерал В. В. Глаголев, командующий 3-м гвардейским механизированным корпусом генерал В. Т. Обухов… Слушая, я все отчетливее сознавал небывалый размах и масштаб предстоящей операции, целью которой был разгром немецкой группы армий «Центр» и полное освобождение Белоруссии. Никто еще тогда не мог знать, что в ходе операции «Багратион» помимо успешного достижения первоначально поставленных целей будет освобождена от фашистских захватчиков не только Белоруссия, но и значительная часть Литвы, часть Латвии и восточные районы Польши. Однако и то, что я услышал в тот день в штабе 1-й воздушной армии, произвело на меня глубокое и неизгладимое впечатление.
Впечатляли, в частности, объем и размах подготовительных приготовлений. Ускоренными темпами развертывалась подготовка большого числа грунтовых аэродромов, с тем чтобы обеспечить чуть ли ни каждый авиационный полк собственным аэродромом базирования. Для скорейшего осуществления строительных работ выделялось значительное число солдат и офицеров из стрелковых соединений, широко привлекалось также местное население. Создавались специальные изыскательные группы, в задачу которых входил подбор площадок для аэродромов по мере продвижения наших войск в ходе наступления. С этой же целью выводились в резерв батальоны аэродромного обслуживания — им предстояло обеспечить своевременное перебазирование на них авиационных полков и дивизий. На аэродромах и складах накапливались крупные запасы материальных ресурсов: по четыре — восемь заправок горючего и по восемь — десять боекомплектов бомб, снарядов и патронов.
Наш корпус к тому времени получил несколько радиолокационных станций, чего я добивался уже давно и что именно теперь, на мой взгляд, было совершенно необходимо. Корпусу помимо обычных задач — прикрытия наземных войск, борьбы за удержание господства в воздухе, штурмовки наземных целей, воздушной разведки — предстояло взаимодействовать с танками и кавалерией, которые после прорыва вражеской обороны должны были воевать в тылу противника. Так, например, конно-механизированную группу генерала Н. С. Осликовского намечалось ввести на участке прорыва уже на второй день операции. А без четкого управления боевыми действиями истребителей корпуса обеспечить надежное прикрытие кавалерийских и танковых частей с воздуха было бы весьма затруднительно, если вообще возможно.
Белорусская операция, как известно, началась 23 июня и продолжалась свыше двух месяцев — вплоть до 29 августа 1944 года. В первый же день войска 1-го Прибалтийского, 2-го и 3-го Белорусских фронтов взломали на нескольких направлениях оборону противника, а на другой день перешли в наступление и войска 1-го Белорусского фронта. В период с 27 по 29 июня были освобождены Витебск, Лепель, Могилев, Бобруйск, разгромлены пять немецких дивизий, попавших в окружение западнее Витебска. А 1 июля части 5-й гвардейской танковой армии во взаимодействии с войсками 11-й гвардейской и 31-й армией взяли Борисов, в результате чего 3-я немецкая танковая армия была отсечена от 4-й армии, глубоко охваченной войсками 3-го и 2-го Белорусских фронтов с севера. В результате всего лишь за шесть дней с начала наступления фланговые группировки противника в районах Витебска и Бобруйска оказались разгромленными, а фронт на могилевском направлении прорван, что уже 28 июня позволило освободить от вражеских войск Могилев. В тяжелое положение попали и войска противника в районе Минска.
Конно-механизированную группу генерала Осликовского ввели в прорыв на богушевском направлении, как и намечалось, на второй день после начала операции — сразу вслед за танками 3-го гвардейского механизированного корпуса генерала Обухова. Нашему корпусу надлежало прикрывать с воздуха и танки, и кавалерию. С этой целью помимо основного командного пункта, где вместо меня остался полковник Кац, был создан передвижной командный пункт, который размещался вместе со штабом генерала Осликовского.
Взаимодействие истребителей 3 иак с частями конно-механизированной группы осуществлялось в соответствии с раннее разработанным планом. Кавалеристы преследовали противника, а мы прикрывали их действия с воздуха. Четко налаженная связь с командным пунктом корпуса позволила мне маневрировать силами, а полковник Кац в свою очередь держал меня в курсе событий, которые не касались непосредственно рейда конников.
И вот однажды мы с Осликовским сидели за картой в одной из уцелевших изб спаленного немцами при отходе села, когда в дверях вдруг появился майор-кавалерист из эскадрона прикрытия и хладнокровно, как о самой обыденной вещи, доложил, что мы попали в окружение.
— Товарищ генерал! — ровным, будничным голосом обратился он к Осликовскому. — Противнику удалось восстановить утраченное положение. Его передовые части находятся в четырех-пяти километрах от нас. Какие будут распоряжения?
— Занять круговую оборону, — односложно отозвался в ответ генерал-лейтенант Осликовский.
Чтобы не сидеть зря без дела, я вышел вслед за майором и направился в сторону большой поляны, где размещалась зенитная батарея из шести скорострельных автоматических орудий. Поляну окружал со всех сторон непроходимый белорусский лес с вековыми деревьями, а сама батарея оказалась хорошо замаскированной: зенитчики успели обваловать орудия, обложив их вдобавок дерном. Сверху обнаружить ее было практически невозможно, а со стороны леса противник мог появиться только по прорубленным в его гуще дорогам, настолько узким, что двигаться по ним можно было только в одну сторону.
Командир батареи — невысокий, крепкого телосложения капитан лет тридцати — отнесся к моему появлению, как говорят, без особого интереса. Однако ввиду моего генеральского звания попытался что-то доложить, но я прервал его, сказав, что противник может появиться в любую минуту и батарее необходимо приготовиться вести огонь по наземным целям.
— Ясна обстановка? — на всякий случай решил уточнить я.
— Ясна, товарищ генерал. К бою готовы, — каким-то отрешенным, чуть ли не скучающим голосом ответил на мой вопрос капитан и, помолчав немного, видимо, счел необходимым добавить: — Скоро появятся. Слышите шум моторов?
Я тоже прислушался и сказал:
— Это не танки.
Когда движутся танки, рокот от их моторов не спутаешь ни с чем другим — характер звука низкий, глухой, с отчетливой примесью звона металла. Фронтовики узнавали его безошибочно.
Капитан тоже не оказался исключением.
— Да, это мотоциклы и автомашины, — подтвердил он и, обернувшись к зенитчикам, негромко скомандовал: — К бою готовьсь!
Через минуту в дальнем конце поляны появилось несколько мотоциклов с колясками, а вслед за ними из леса показались два грузовика с солдатами, затем еще грузовик, но крытый брезентом, потом «опель-адмирал» — легковая машина, в которой обычно ездило какое-нибудь важное начальство… И снова грузовики с грузом или солдатами, мотоциклы с автоматчиками. Колонна, пересекая поляну, растянулась уже метров на семьсот, когда с дороги выехали замыкавшие ее мотоциклисты.
Оглянувшись на орудийные расчеты, я увидел, что шестеро сержантов припали к оптическим прицелам, а капитан, не сводя с колонны бинокля, все еще выжидал.
«Пора бы и огонь открывать, а то поздно будет, — подумал я. — Еще метров двести, и голова колонны скроется на дороге среди деревьев». Но вслух ничего не сказал, не хотел мешать командиру батареи делать свое дело. А тот, как вскоре выяснилось, умел его делать мастерски.
Когда хвост колонны миновал кустарник на краю поляны и вся колонна теперь оказалась перед нами как на ладони, капитан отрывисто скомандовал:
— Огонь!
Батарея вела огонь минут пять. Вражеские грузовики сразу же заволокло пылью и дымом, а когда пушки смолкли и пыль осела, я понял, что там не осталось ничего живого: ни ответных выстрелов, никаких вообще звуков не доносилось.
«Умеют же у Осликовского люди работать! — не без чувства невольного восхищения отметил про себя я. — Чище, чем этот капитан, дела не сделаешь».
Посланный к колонне разведчик вскоре подтвердил:
— Все убиты. Раненых нет.
Но Осликовский приказал прочесать лес. На тот случай, если кто-то из вражеских солдат успел спрятаться среди деревьев. Но и там тоже никого не нашли.
А через некоторое время в избе вновь появился майор и тем же спокойным, ровным голосом, будто и не было ни окружения, ни короткого боя на поляне возле штаба, доложил, что положение восстановлено и в тылу у нас никаких частей противника больше нет.
Из-за той стремительности, с которой наносили удары по врагу вводимые в прорыв танки и кавалерия, немцы нередко попадали впросак, не догадываясь, что действуют на уже не принадлежащей им территории. Именно поэтому огонь нашей зенитной батареи оказался для врага совершенной неожиданностью, что и привело к полному и быстрому уничтожению немецкой колонны.
А заодно позволило мне собственными глазами убедиться, насколько эффективны осколочные снаряды зенитных пушек, когда огонь ведется по небронированным целям.
Наши «яки», если не считать бронеспинки, защищавшей летчика от трасс, выпущенных по нему сзади, тоже являлись, к слову сказать, такими же небронированными целями. А немецкие «эрликоны» ни в чем не уступали в этом смысле нашим зениткам.
Особенно часто вспоминать об этом пришлось, когда мы получили неожиданное и весьма необычное для фронтовой истребительной авиации задание командующего 1-й воздушной армией генерала Хрюкина.
Развивая наступление, войска 3-го Белорусского фронта устремились через Оршу, Толочин, Борисов на Молодечно, нанося одновременно удар на Минск с севера. Противник поспешно отступал, неся тяжелые потери. По мере удаления наземных войск от аэродромов, на которых базировались полки корпуса, возрастал и расход горючего, необходимого истребителям для вылетов в районы боевых действий. Соответственно сокращалось время, в течение которого самолеты могли прикрывать танки и кавалерию над полем боя. В связи с этим с 27 июня началось перебазирование нашей авиации на аэродромы, оставленные противником в ходе отступления. Но их остро не хватало. Немцы либо перепахивали взлетные полосы, либо минировали их. Положение с каждым днем осложнялось все больше и больше.
В поисках подходящих площадок для строительства новых полевых аэродромов пришлось принимать участие и мне. Дело в том, что отыскать их среди болот и бескрайних белорусских лесов было крайне нелегко. Тут требовался опыт, которого ни у рядовых летчиков, ни даже у командиров эскадрилий, как правило, не было. Пришлось подключать к этому делу командиров полков. Но и они нередко возвращались ни с чем. Мне обычно удавалось разыскать если не площадку, то хотя бы какую-нибудь полоску земли, пригодную для взлета и посадки истребителей. Однажды с этой целью удалось даже использовать обычную проселочную дорогу. Выбрали участок поровнее, засыпали землей кюветы, а сверху настелили горбыль, скрепив и уложив его таким образом, чтобы ровный срез досок лег под колеса взлетавших самолетов. Аэродром не аэродром, но 43-й истребительный авиаполк какое-то время летал с него вполне исправно.
Однако случай этот, конечно, исключительный. Как говорится, великая нужда заставила. Обычно же под строительство новых полевых аэродромов удавалось находить более или менее подходящие площадки. Дело-то крайне ответственное и серьезное: нет аэродромов, нет, следовательно, и возможности эффективно выполнять боевую задачу по прикрытию и поддержке наступающих войск с воздуха.
Огромную помощь в этих вопросах оказывали нам танкисты. По нашим просьбам они либо захватывали для нас внезапным ударом вражеские аэродромы, либо препятствовали немцам вывести их из строя. Один из таких аэродромов возле города Сморгонь обнаружил командир звена старший лейтенант Моргунов. Наших частей в городе еще не было. Но танки генерала Обухова, оторвавшись от передовых частей на добрую сотню километров, нанесли удар западнее Сморгони столь стремительно, что немцам в суматохе было уже не до аэродрома. Заминировать летное поле они не успели. А взлетную полосу хотя и начали перепахивать, но бросили дело на полдороге. Когда после удачной разведки Моргунова мы с моим ведомым Самойловым прилетели на брошенный врагом аэродром, то тотчас поняли, что нам крупно повезло. Все, что удалось сделать немцам, — это провести трактором несколько крестообразных борозд да снять кое-где верхний слой дерна. Причем и сами борозды оказались неглубокими. Местная жительница, которую фашисты заставили сесть на трактор, стремясь сделать все, что в ее силах, подняла плуг повыше, а проверять ее работу врагу было уже некогда.
В тот же день я вторично вылетел в Сморгонь, но уже вместе с командиром 278-й истребительной авиадивизии полковником Орловым — именно его полкам предстояло как можно скорее сюда перебазироваться. Но если в первый раз с Самойловым мы долго ходили над аэродромом, отыскивая подходящий пятачок для посадки, то теперь наш неприхотливый связной У-2 приземлился без особых затруднений. Однако сажать на аэродром предстояло боевые истребители, да вдобавок не один полк, а всю дивизию, поэтому после тщательного осмотра летного поля я приказал Орлову связаться с местными жителями, уложить с их помощью срезанный дерн, чтобы к исходу дня можно было принять хотя бы 43-й истребительный авиаполк.
— А как с горючим? — спросил Орлов.
— Договорюсь, чтобы горючее доставили в бочках на транспортных Ли-2, — решил я. — Время не терпит.
— С местным населением, думаю, проблем не будет. Хотя, кроме женщин да стариков, наверняка никого не осталось. Но дерн к вечеру уложим и борозды заровняем, — заверил меня Орлов. — А вот где противник. — это вопрос!
— Где противник — я тоже не знаю, — сказал я. — Зато танки Обухова, насколько мне известно, где-то поблизости. В пятнадцати — двадцати километрах западнее Сморгони. Так что немцы сюда вряд ли сунутся.
К вечеру 43-й полк, а на другое утро и воя 278-я дивизия перебазировались на новое место. Кстати, аэродрому под Сморгонью суждено было впоследствии сыграть важную роль в операции по освобождению Вильнюса. Здесь после нас базировались штурмовики, а затем и бомбардировщики.
В эти дни и поступил из штаба 1-й воздушной армии тот самый приказ, который сперва озадачил, а затем заставил меня вспомнить, что «яки» наши «защищены» от снарядов вражеских зениток лишь перкалем да гнутой фанерой. В приказе значилось, что необходимо срочно подготовить эскадрилью истребителей Як-9д к боевому вылету на Инстербург и сбросить над вражеским городом бомбы и листовки, а также произвести один заход на штурмовку цели из пушек и пулеметов. Командарм подчеркивал, что задание имеет важное военно-политическое значение, а потому подготовка его и осуществление целиком ложатся на мою личную ответственность. Приказ был оформлен в письменном виде и заканчивался словами: «Вам лететь запрещается. Вылет завтра в 6.30. Об исполнении доложить немедленно после посадки».
— Да ведь это же в Восточной Пруссии! — удивился начальник политотдела Ананьев.
— Вот именно! От Сморгони до Инстербурга триста километров, — подтвердил я. — Потому и Як-9д. У него радиус действия — 330 километров. Да и запас горючего больше, чем у других истребителей.
— Все равно не хватит, — усомнился Нил Денисович. — Ведь это же у черта на куличках!
— Просчитаем профиль полета, и станет ясно, хватит или не хватит. В штабе армии, думается, не хуже нас с тобой арифметику знают… А листовки-то привезли?
— Только что. Едва в «виллисе» уместились.
— А ну неси, почитаем!
Пока Ананьев ходил за листовкой, я распорядился вызвать к себе в землянку начальника штаба, штурмана и главного инженера корпуса. А сам думал: чем все это объяснить? Мы же не бомбардировщики дальнего действия; истребители — фронтовая авиация, ее дело — войска прикрывать, а не листовки в глубоком вражеском тылу разбрасывать…
Но все мои сомнения моментально развеялись, едва я взглянул на листовку, которую положил передо мной на стол Ананьев. Набрана она была на немецком языке, и первая же жирно оттиснутая типографская строка гласила: «Истребители с красными звездами над Инстербургом!»
— Что скажешь, комиссар? — видя, что Ананьев тоже успел прочитать первые строки листовки, поинтересовался я. — И вправду, политика! И если не ошибаюсь, с дальним прицелом.
— Дальше не бывает, — убежденно подтвердил Ананьев. — Ведь что получается? Не бомбардировщики, а истребители достигают территории рейха! Так прямо в листовках и сказано.
— Остается лишь доставить их на место, — заключил зашедший за несколько минут до того в землянку полковник Кац. — Я начерно успел прикинуть: горючего туда и обратно хватит. В обрез, но хватит.
Расчеты, сделанные Сурковым совместно с штурманом, подтвердили, что если залить баки под пробку и если не будет ветра, то истребители, выполнив задание, только-только сумеют дотянуть до аэродрома.