Страница:
В связи с этим хочу привести один эпизод, в известной мере подтверждающий, как мне кажется, только что сказанное.
На аэродроме в Новотиторовке, где разместили полк дальневосточников, вооруженный самолетами Як-7, базировался один из полков дивизии генерала Лакеева, воевавший на истребителях Ла-5. Завязался, как водится, среди летчиков спор: какая из двух машин лучше? Решили проверить делом. На «лавочкине» провести учебный бой вызвался летчик, успевший не просто повоевать, но и добыть себе ратным трудом Золотую Звезду Героя Советского Союза; на «яке» — один из не обстрелянных еще летчиков-дальневосточников. Фамилий теперь не припомню, да и не в них суть. Важнее другое: боевому опыту на этот раз могло противостоять лишь искусство летного мастерства. Именно в нем заключался для новичка единственный шанс в предстоящем поединке с именитым соперником. Ни на что другое рассчитывать он не мог.
На аэродроме кроме нас с Лакеевым собрались летчики обоих полков, нетерпеливо ожидавшие исхода спора.
Не стану пересказывать перипетии схватки, скажу только, что вскоре после начала боя «як» сумел зайти в хвост «лавочкину» и не отпускал его куда дольше, чем требовалось для двух-трех точных пушечно-пулеметных трасс. Примерно то же самое повторилось, когда летчики поменялись самолетами: теперь уже Ла-5 сидел в хвосте у Як-7, будто привязанный невидимым тросом.
Когда все закончилось, генерал Лакеев — Герой Советского Союза, воевавший еще в небе Испании, — поблагодарил обоих летчиков, а затем сказал, как бы подводя итоги:
— В полку у нас кое-кто считал, что Ла-5 машина тяжелая и уступает в маневренности немецкому Ме-109. Теперь, думаю, заблуждения на сей счет рассеялись. Все видели, как «лавочкин» во втором поединке у «яка» на хвосте висел. Выходит, не в машине дело.
От себя повторю, что учебный бой в Новотиторовке подтвердил лишний раз старую истину: в бою, как правило, побеждает тот, кто лучше овладел машиной. Причем во всем диапазоне ее возможностей. А дальневосточники этим преимуществом, бесспорно, обладали.
Хочу, чтобы меня правильно поняли. Речь отнюдь не о местном патриотизме, когда порой вопреки фактам и здравому смыслу рьяно нахваливают свое только потому, что оно свое. На Дальнем Востоке служили люди из разных уголков нашей огромной страны: какой уж тут местный патриотизм! Просто служба там протекала в особо сложных и суровых условиях, приучая тем самым рассчитывать прежде всего на себя. В тайге вынужденную не сделаешь. С парашютом выбросишься — тоже шансов добраться до ближайшего жилья немного.
Отсюда и стремление летчиков досконально изучить истребитель, выявить его сильные и слабые места, уверенно пилотировать на всех режимах. Трудности не только закаляли характеры, но и оттачивали летное мастерство. Словом, в полном согласии с заповедью Суворова: тяжело в учении, легко в бою. Ну если и не совсем легко, то уж во всяком случае легче.
Учеба, впрочем, сопутствовала летчикам всю войну. Воздушные бои на фронте анализировались и изучались так же, как и учебные. Правда, за ошибки в них нередко расплачивались жизнью. Но и в таких случаях — как это ни было горько — без разбора допущенных просчетов не обходилось. На фронте учит даже сама смерть.
А она в тот день бродила где-то рядом, как бы поджидая необстрелянных, не нюхавших еще пороха летчиков корпуса, чтобы заглянуть им в глаза. Завтра утром их ожидало боевое крещение, первые бои с врагом.
В апреле ночь коротка: рассвет занимается рано. Но аэродромы ожили еще раньше: техники и прочий люд из БАО готовили самолеты к боевым вылетам.
Первыми в небо ушли группы истребителей из полков Еремина и Папкова.
Вслед за дальневосточниками, которым предстояло прикрыть плацдарм со стороны моря — именно оттуда чаще всего появлялись вражеские бомбардировщики, — оторвал от полосы свой «як» и я. На командном пункте корпуса остались Коробков и Лисин. Дело свое оба знают, положиться на них можно. У меня же сейчас иная задача. В первый день я сам должен видеть, как поведут себя летчики корпуса, какие промахи и просчеты допустят, какой тактики будет придерживаться противник. Донесения и разборы проведенных боев — все это нужно, и все это будет, но потом. Сейчас мне необходимо видеть все собственными глазами.
Идем парой. Ведомым у меня единственный пока на весь корпус Герой Советского Союза Алексей Новиков. Летчик хоть куда! Можно и не оглядываться, будет идти за мной, как за иглой нитка. Закон ведомого: умри, но не бросай ведущего.
Над плацдармом уже барражируют истребители: и наши, с птичьим крылом, и местные, из 4-й воздушной… Противника пока не видно, хотя ему до места «дружеской встречи» значительно ближе. До Анапы, где один из их основных аэродромов, отсюда, сверху, кажется — рукой подать… Обе группы Еремина взяли в сторону моря. Но и там небо пока пустынно.
Мы с Новиковым выше и чуть в стороне от основных групп. Все видно как на ладони. И плацдарм, и бухта…
А вот и немцы! Десятка полтора «худых», как прозвали за тонкий, стремительно-хищный силуэт «мессершмитты». Идут уверенно, по-хозяйски. Привыкли за последние дни к численному превосходству, не знают еще, что сегодня их ждет неприятный сюрприз. Судя по всему, это группа расчистки. Их задача — освободить небо для бомбардировщиков, обеспечить им, так сказать, фронт работы. Сейчас начнется…
Надо бы предупредить своих, да поздно. Ясно вижу первую ошибку, которую допускают только новички. Вот оно, отсутствие боевого опыта! Наши истребители барражировали на наиболее выгодной скорости — меньше уходит горючего. Но сейчас не до экономии, не до забот о продолжительности полета! «Мессершмитты» подходят к району боя практически на максимальной скорости, что сразу ставит их в выигрышное положение. После молниеносной атаки можно за счет запаса скорости уйти с набором вверх, а оттуда, используя преимущество в высоте, ударить еще раз… Так, впрочем, они н делают. Все правильно: зачем упускать свое! Но и наших на испуг не возьмешь. Уходят из-под огня и тут же атакуют на встречно-пересекающихся курсах, затягивают в драку на виражах — тут у «яков» пусть небольшое, но преимущество. Время виража меньше… Один «мессер» уже горит, от второго отделилось оранжевое пятно парашюта… А вот разнесло прямым попаданием бензобак у «яка», этому парашют уже не понадобится…
Карусель над плацдармом раскручивается вовсю. А как дела у Еремина? Оглядываюсь в сторону моря: так и есть — там минуты затишья тоже на исходе. Двумя колоннами подходят пикирующие бомбардировщики, И ясное дело, с сильным прикрытием. Здесь, кажется, ошибки не будет. Обе группы дальневосточников резко набирают, идя на сближение, скорость. «Худых» из прикрытия они словно не замечают: вся мощь удара обрушивается на «юнкерсов». Два или три «лаптежника» сразу же задымили, колонна бомбардировщиков на глазах разваливается… А что со второй? Идет по курсу как ни в чем не бывало. Вторую группу Еремина опередили и связали боем истребители прикрытия. Из заварившейся каши скоро не выберешься! Пора, видно, входить в игру и нам с Новиковым — колонну «юнкерсов» пропускать к плацдарму никак нельзя.
Ручку вправо и от себя — «як» послушно срывается с высоты в крутое пикирование. Новиков — следом за мной. Скорость быстро нарастает, стараюсь поймать в перекрестие флагмана… Доворачиваю и жму на гашетку. Кажется, достал! Задымил «лаптежник», отвернул влево… А это кто, Новиков? Нет, не он… Вижу, как из кутерьмы боя с «мессерами» прикрытия вывернулись два «яка» и бьют по бомбардировщикам. Еще один «юнкерс», заваливаясь на крыло, пошел к земле… А вот второму «яку» не повезло: пулеметные трассы воздушных стрелков с «юнкерсов» хлестнули по фюзеляжу… На выручку идет четверка «яков» без опознавательного птичьего крыла, значит, местные, из 4-й воздушной армии. Эти взяли фашистов в работу всерьез: один, два «лаптежника» горят… Все! Колонна развалилась окончательно, нет больше колонны… Уцелевшие «юнкерсы», сбрасывая бомбы в море, берут один за другим курс на Анапу.
У нас с Новиковым горючее на исходе. Значит, тоже пора домой.
Поздним вечером в штабе корпуса подвели итоги первого дня. Когда полковник Баранов, сведя воедино результаты донесений, положил передо мной окончательную сводку, общая цифра получилась весьма внушительной. По проверенным и уточненным данным, летчики 3 иак сбили за день 47 самолетов противника. Почти полтора полка!
Но считать надо не только победы. Счет нужно вести и допущенным ошибкам. Перебираю вычерченные в оперативном отделе схемы боев, составленные по донесениям летчиков и контрольным снимкам фотопулеметов. Первый вывод: единственным, кто из летчиков корпуса сумел использовать преимущество «яка» в вертикальном маневре, оказался Алексей Машенкин. В качестве ведущего пары он срезал Ме-109, нагнав его тогда, когда тот лез на пределе своей скороподъемности в гору. Никто больше подобным козырем воспользоваться в бою не догадался. Объяснить это досадное обстоятельство несложно. Летчики пересели на Як-1 с устаревших истребителей И-16 и И-153. Но легче от таких объяснений не становилось. Ведь с начала формирования корпуса на вооружение поступали только «яки». Пора бы, казалось, запомнить, что готовился воевать и воюешь именно на этой машине. Недаром, видно, говорится про первый блин, который всегда комом… Огромное нервное напряжение, обычно сопутствующее первому бою, хоть у кого отшибет память! Однако вот, подумалось мне, Машенкину не отшибло…
С другой стороны, имелись примеры и, что называется, ювелирной работы. Особенно отличилась пара лейтенанта Тищенко. Вместе с ведомым В. С. Патраковым он в первые же минуты боя сбил на пикировании головной «юнкерс». Тот рухнул прямо на окопы фашистской пехоты. Но и пара Тищенко, выходя из атаки над самой землей и не успев набрать ни скорости, ни высоты, напоролась на пару Ме-109, у которых и того и другого имелось с избытком. Немцы свалились Тищенко и его ведомому чуть ли не на головы. Вины наших летчиков тут, разумеется, не было: не «юнкерс» за ними, а они за «юнкерсом» гнались. Но на войне и без вины виноват. И не миновать бы беды, если бы не закон взаимовыручки. На помощь паре Тищенко пришла пара лейтенанта А. И. Туманова. Их стремительная, яростная атака спугнула немецких летчиков, которым и в голову не пришло, что все это чистый блеф — у Туманова и его ведомого к тому моменту вышел весь боезапас, да к тому же и горючее было на пределе. А пара Тищенко, между тем успев набрать скорость и высоту, тут же сцепилась со второй парой «мессеров». Заложив после очередной атаки вираж, Тищенко внезапно заметил под собой еще пару Ме-109, которые преследовали одиночный «як». Не колеблясь ни секунды, Тищенко атакует новую цель. Ведущий пары задымил, но ведомый продолжает преследовать «як», быстро сокращая расстояние, отделяющее его от жертвы. Вот-вот выйдет на дистанцию, с которой можно открывать огонь. А «як» как ни в чем не бывало идет по прямой, как будто у него хвост не из дюраля, а из дюймовой броневой стали. Сейчас ему влепят, мелькает в голове Тищенко. И, стараясь опередить, сам жмет на гашетку. Но из-за спешки трасса идет мимо немца. И тогда Тищенко ныряет ему под брюхо и выскакивает прямо перед пушками «мессера». Расчет оправдался. Немец, соблазнившись легкой добычей, бросил «як», который, как позже выяснилось, лейтенант В. И. Луговой, успевший расстрелять боезапас, нарочно подставлял немцу, чтобы Тищенко мог лучше прицелиться и попытался разделаться с новым противником. Вскоре и у Тищенко кончились снаряды, но боя он не прекратил, хотя немец и понял, что перед ним теперь беззащитная мишень. Но тут инициативу перехватил однополчанин Тищенко Иван Федоров, и фашисту, вместо того чтобы добить безоружный «як», самому пришлось спасаться от пушечных трасс…
Рассказывая столь подробно об этом бое, я поступаю так отнюдь не случайно. Именно в таких боях ярко проявлялась взаимная выручка и самоотверженность наших летчиков, совершенно не свойственные манере боя противника. Тищенко, Туманов, Луговой, Федоров — такова цепочка взаимных действий, когда летчики приходят друг другу на помощь, больше заботясь о жизни товарища, чем о своей собственной.
Не менее мужественно сражались и другие летчики корпуса. Вот только некоторые из боевых донесений, поступивших из полков в штаб корпуса и дивизии за этот день.
«Четверка под командованием капитана В. Г. Лапшина в составе летчиков М. И. Куценко, В. С. Конобаева, Н. П. Логвиненко сбила шесть самолетов противника в одном бою. Куценко уничтожил три, Логвиненко — два фашистских истребителя».
«Группа истребителей во главе с капитаном И. Д. Батычко перехватила на подступах к плацдарму двенадцать бомбардировщиков Ю-87 под прикрытием четверки Ме-109. С первой атаки капитан Батычко сбил ведущего группы бомбардировщиков. Ведомые капитана Батычко лейтенанты И. В. Федоров, Ф. П. Свеженцев, Е. Е. Анкудинов уничтожили еще два бомбардировщика. В этом же бою пара лейтенанта В. И. Лугового связала боем истребителей противника и двух уничтожила».
«Девятка истребителей майора А. У. Еремина атаковала группу „юнкерсов“, направляющихся к плацдарму. Уничтожено пять бомбардировщиков».
Приведу в заключение слова командующего 18-й армией генерала К. Н. Леселидзе, который, оценивая действия авиации в тот памятный для меня день, писал:
«Массированные удары нашей авиации по противнику, пытавшемуся уничтожить десантные части в районе Мысхако, сорвали его планы. У личного состава десантной группы появилась уверенность в своих силах».
Именно в тот день, 20 апреля, когда намеченная немцами решающая атака на силы защитников плацдарма с треском провалилась, наметился и перелом в воздушной обстановке. В течение следующих двух дней активность вражеской авиации значительно снизилась, а количество ее самолето-пролетов сократилось вдвое. Зато наша авиация наращивала в эти дни удары с воздуха, успешно штурмуя и подвергая бомбардировке позиции противника перед фронтом 18-й армии в районе Новороссийска и Федотовки.
Но главные схватки за господство в воздухе над Кубанью были еще впереди, и ожесточенные воздушные сражения продолжались с короткими перерывами вплоть до начала июня. Бои 20 апреля, когда в битву с противником включились помимо 4-й воздушной армии три корпуса резерва Ставки Верховного Главнокомандования, стали для немцев первым предупреждением, что привычному для них превосходству в воздухе наступает конец. Умелая боевая работа летчиков 3 иак была, разумеется, только частью общего вклада в начинавшийся процесс окончательного разгрома немецкой авиации над Таманским полуостровом.
Но были в этой работе, как говорилось, свои просчеты и ошибки. И мы на них ни в коей мере не закрывали глаза. Уже в первые свои вылеты я обратил внимание, что необстрелянность летчиков, отсутствие необходимого фронтового опыта вели к тому, что группы во время боевых действий нередко распадались на пары, а те, в свою очередь, — на одиночные машины. Из-за этого утрачивалась визуальная и огневая связь, нарушалось управление боем, и летчики в таких случаях действовали порознь, каждый по собственному усмотрению. Не лучшим образом осуществлялось и наземное управление боевыми действиями. В штабе корпуса не всегда успевали верно оценить обстановку в воздухе, избрать лучший вариант — какими силами и в какой последовательности вводить в бой подкрепления. Не все работники штаба сумели наладить оперативное боевое управление истребителями непосредственно в зоне воздушных боев, упускалась порой возможность своевременно скоординировать взаимопомощь отдельных групп, подстраховать тех, кому приходилось круто, за счет других звеньев и эскадрилий, находившихся в воздухе. Все это вело к неоправданным потерям, которых можно было бы избежать, будь у работников штабов и командиров дивизий больше опыта. Казалось бы, на первых порах простительно. Но на войне любые ошибки ведут к гибели людей независимо от того, вызваны ли они объективными причинами, неопытностью или случайностью. И мы делали все, что от нас зависело, чтобы извлечь необходимые уроки, не повторять впредь собственные оплошности.
Что и говорить, организация и управление боевыми действиями — дело многотрудное и чрезвычайно сложное. Врага шапками не закидаешь. И голым численным перевесом не возьмешь. Вот и не хочу, чтобы у нынешнего читателя, особенно у тех, кто знаком с войной по романам да кинофильмам, сложилось неверное впечатление. Немцы воевали серьезно. Причем имели для этого все необходимое. И знающих все тонкости своей профессии военачальников; и грамотных офицеров, твердо и последовательно исполняющих свои обязанности; и солдат, стойко сражавшихся как в обороне, так и в наступлении; и железную дисциплину, одинаково обязательную для всех — от прибывшего на фронт с очередным пополнением новобранца до именитого генерала, за спиной у которого не один десяток лет армейской службы… Я уж не говорю об опыте, который они накопили на полях сражений в Испании, Франции или Польше, о материальных ресурсах, поступавших изо всех уголков ограбленной Европы, о военной технике, поставленной на конвейеры задолго до дня вероломного нападения на нашу страну… Одним словом, это был сильный и коварный противник. И дрался он не на жизнь, а на смерть. Именно так все мы, кто сражался на фронтах Великой Отечественной войны, его и воспринимали, именно так к нему относились, не ожидая легких побед и быстрых успехов.
Говорю все это к тому, что псевдопатриотическое принижение и оглупление противника не только опасно и вредно, но и вдобавок умаляет цену, которую заплатил наш народ за Победу над фашизмом вообще и за те частные победы, из которых она складывалась. А цена эта воистину велика.
Повторяю, у противника было все. Или почти все. Не хватало ему только одного — подлинно высокой цели, той цели, которая была у нас — отстоять от захватчиков свою Отчизну. Родину. Именно она, эта цель, вдохновляла нас воевать так, как не мог, не способен был воевать противник. Массовый героизм, ставший для нас повседневностью с первых же дней войны, был ему органически несвойственен. Пленные фашистские летчики из таких эскадр, как «Мельдерс» или «Зеленое сердце», хвастливо рассказывали, что любому из них не разрешают делать более двух боевых вылетов в день. Наши же гордились тем, что успевают сделать за день четыре и более боевых вылетов. И если для немца внеочередной лишний вылет — ущемление его привилегий и законных прав, для нашего летчика — это честь и признание его боевых заслуг. Запрети ему такой вылет — сочтет кровной обидой.
Так и во всем остальном.
Помню — правда, это было значительно позже, во время Висло-Одерской операции, — во время танковых прорывов, которые сопровождала наша истребительная авиация, в плен попадали уже не отдельные геринговские асы, а целые части вражеской пехоты или гарнизоны. Людей для охраны у нас не хватало. И пленные немцы сами строились в колонны; сами маршировали на восток. Причем никто не разбегался, никто даже не помышлял, чтобы удрать и, пробравшись через линию фронта, добраться до своих. А наших пленных не удерживала от побегов ни усиленная охрана, ни колючая проволока, ни специально натасканные, рвущие людей на части собаки-овчарки…
Число примеров можно бы и умножить. Но и без того ясно, в чем заключалось то главное, чего не было у врага и чего он так и не сумел понять до последнего дня войны, — в неиссякаемой нравственной силе и связанных с нею самоотверженности и самопожертвовании в справедливой, священной борьбе против фашистских захватчиков. Именно этим, в частности, и объясняется, что необстрелянные летчики корпуса, такие, как Тищенко, Машенкин, Батычко, Туманов, Луговой и многие другие, сумели в первый же день своего боевого крещения не только на равных драться с многоопытными немецкими асами, но и переломить ход воздушного боя в свою пользу. Речь, конечно, не только о нашем 3 иак — летчики корпуса сражались совместно с другими частями и соединениями авиации фронта. Но я командовал именно 3 иак, и потому его ратные дела мне ближе да и лучше других известны.
В тот же день, 20 апреля, находившимися на Кубани представителями Ставки Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым и маршалом авиации А. А. Новиковым был утвержден ранее разработанный план авиационного наступления ВВС Северо-Кавказского фронта с целью разгрома группировки противника на Таманском полуострове. Для нас, летчиков, это означало необходимость скорейшего завоевания господства в воздухе. Воздушное сражение над Кубанью принимало все более ожесточенный характер.
Для корпуса начались жаркие дни. Летчики, быстро набирая боевой опыт, делали по четыре-пять боевых вылетов. Они, можно сказать, жили на аэродромах. Работа начиналась с рассвета и заканчивалась с приходом сумерек. А по вечерам разборы боев, анализ действий отдельных пар и целых групп…
Совершенствованию мастерства придавалось особое значение. Времени на это не жалели. Ни командный состав, ни рядовые летчики. Ни физическая усталость, ни хроническое недосыпание не мешали регулярным разборам воздушных боев, тщательному коллективному анализу действий летчиков и ведущих групп. Собирались обычно после ужина. Для занятий годилась любая деревенская изба, любое мало-мальски подходящее по размерам помещение. А нет — собирались и под открытым небом, благо в апрельские вечера на Кубани и теплынь стойко держится, и смеркается поздно. Либо мелом на доске, либо прутиком на земле вычерчивались немудрящие, но лаконично точные схемы; кто-нибудь из участников воздушного боя коротко, без лишних эмоций, делился своими выводами и наблюдениями, выкладывая все как есть начистоту, не щадя ни своих, ни чужих амбиций. И сразу начинались обсуждения. Порой они заканчивались быстро. Порой разгорались целые баталии, когда летчики, доказывая свое, спорили до хрипоты, до надсадного кашля — старались не ради того, чтобы непременно, но доказать свое, а ради поиска жизненно необходимой для всех и каждого истины. Но чаще всего обсуждения эти проходили спокойно и без лишней траты времени — далеко не в каждом бою случалось что-либо такое, из-за чего мнения разделялись и прийти к единому выводу удавалось не сразу. Однако как бы там ни было, а к разборам боев — как удачных, так и неудачных — летчики всегда относились максимально серьезно.
Не было ни единой свободной минуты и у меня… Штаб, пункты наземного управления боевыми действиями, аэродромы, где базировались полки корпуса, — поездки, доклады, совещания и опять поездки… И конечно, участие в боевых вылетах. Без них я не мыслил управления корпусом. Именно они позволяли мне постоянно держать руку на пульсе происходивших событий. Порой, как и рядовым летчикам, мне приходилось подниматься в воздух по нескольку раз в день: наблюдал, сравнивал, делал выводы… Если обстоятельства требовали того, вступал в бой. На моем счету уже числилось несколько сбитых вражеских самолетов…
В одном из таких вылетов, счет которым в те дни никто для себя не вел, я и напоролся на огневой заслон стрелков идущей к Новороссийску колонны «юнкерсов». Пришлось прыгать с парашютом в море…
Сейчас оно, это море, вновь лежало под крылом: присланный за мной из штаба корпуса связной самолет У-2 уже успел набрать высоту и взял курс в сторону аэродрома.
Повезло, думалось мне. Крепко повезло! И до своих вчера удалось дотянуть. И катер с моряками вовремя подоспел… Можно сказать, во второй раз родился. И где? На земле, где делал когда-то свои первые шаги, где прошло детство и юность, откуда началась дорога в жизнь… И вот теперь она, моя жизнь, как бы заново прошла перед глазами, воскресив в памяти, казалось, давно забытые подробности и детали. Будто все это — и родная Станичка, и школа летчиков, и служба на Дальнем Востоке, и начало войны, и сама война, — все это вновь еще раз прожито за те считанные, такие быстролетящие и такие емкие минуты, пока трудяга У-2 тарахтел в воздухе, добираясь до аэродрома.
«Расскажи кому, не всякий поверит, — освободившись наконец от нахлынувших воспоминаний, усмехнулся про себя я. — Верно говорится, что жизнь порой сложнее любых человеческих фантазий…» Впрочем, рассуждать о превратностях судьбы было уже некогда. У-2 заходил на посадку.
В штабе корпуса меня ожидали две новости. Парторг 812-го авиаполка капитан Н. М. Лисицын доложил, что летчики П. Т. Тарасов и С. П. Калугин посадили на аэродром немецкий «мессершмитт».
— Говорят, решили к Первому мая подарок для вас сделать, — пряча улыбку, пояснил Лисицын. — Тарасов утверждает, что вы, товарищ генерал, уже летали однажды на «мессере». Вот и привели немца, как бычка на веревочке…
— И пилот жив? — заинтересовался я.
— А что ему сделается! Матерится только по-своему, по-немецки, дескать, как это его, аса, к полосе прижали. У него там, на фюзеляже, действительно какой-то рыцарский щит намалеван. Немца сейчас майор Цыбин допрашивает.
Фашист и впрямь оказался важной птицей. И во Франции воевал, и в бомбардировках Лондона принимал участие… Ему и фамильный герб разрешили на самолете нарисовать в знак признания былых заслуг. А тут, под Новороссийском, угораздило нарваться на двух русских парней — капитана Тарасова и его ведомого лейтенанта Калугина! Начальник разведки 265-й истребительной авиадивизии майор И. П. Цыбин, допрашивавший пленного, рассказал, что фашист поначалу фордыбачил, напускал на себя важность, а потом признал в конце концов, что накопленный в Европе опыт помогает мало, что воевать с русскими не в пример труднее и что борьбу за господство в воздухе они здесь, на Кубани, кажется, проигрывают…
На аэродроме в Новотиторовке, где разместили полк дальневосточников, вооруженный самолетами Як-7, базировался один из полков дивизии генерала Лакеева, воевавший на истребителях Ла-5. Завязался, как водится, среди летчиков спор: какая из двух машин лучше? Решили проверить делом. На «лавочкине» провести учебный бой вызвался летчик, успевший не просто повоевать, но и добыть себе ратным трудом Золотую Звезду Героя Советского Союза; на «яке» — один из не обстрелянных еще летчиков-дальневосточников. Фамилий теперь не припомню, да и не в них суть. Важнее другое: боевому опыту на этот раз могло противостоять лишь искусство летного мастерства. Именно в нем заключался для новичка единственный шанс в предстоящем поединке с именитым соперником. Ни на что другое рассчитывать он не мог.
На аэродроме кроме нас с Лакеевым собрались летчики обоих полков, нетерпеливо ожидавшие исхода спора.
Не стану пересказывать перипетии схватки, скажу только, что вскоре после начала боя «як» сумел зайти в хвост «лавочкину» и не отпускал его куда дольше, чем требовалось для двух-трех точных пушечно-пулеметных трасс. Примерно то же самое повторилось, когда летчики поменялись самолетами: теперь уже Ла-5 сидел в хвосте у Як-7, будто привязанный невидимым тросом.
Когда все закончилось, генерал Лакеев — Герой Советского Союза, воевавший еще в небе Испании, — поблагодарил обоих летчиков, а затем сказал, как бы подводя итоги:
— В полку у нас кое-кто считал, что Ла-5 машина тяжелая и уступает в маневренности немецкому Ме-109. Теперь, думаю, заблуждения на сей счет рассеялись. Все видели, как «лавочкин» во втором поединке у «яка» на хвосте висел. Выходит, не в машине дело.
От себя повторю, что учебный бой в Новотиторовке подтвердил лишний раз старую истину: в бою, как правило, побеждает тот, кто лучше овладел машиной. Причем во всем диапазоне ее возможностей. А дальневосточники этим преимуществом, бесспорно, обладали.
Хочу, чтобы меня правильно поняли. Речь отнюдь не о местном патриотизме, когда порой вопреки фактам и здравому смыслу рьяно нахваливают свое только потому, что оно свое. На Дальнем Востоке служили люди из разных уголков нашей огромной страны: какой уж тут местный патриотизм! Просто служба там протекала в особо сложных и суровых условиях, приучая тем самым рассчитывать прежде всего на себя. В тайге вынужденную не сделаешь. С парашютом выбросишься — тоже шансов добраться до ближайшего жилья немного.
Отсюда и стремление летчиков досконально изучить истребитель, выявить его сильные и слабые места, уверенно пилотировать на всех режимах. Трудности не только закаляли характеры, но и оттачивали летное мастерство. Словом, в полном согласии с заповедью Суворова: тяжело в учении, легко в бою. Ну если и не совсем легко, то уж во всяком случае легче.
Учеба, впрочем, сопутствовала летчикам всю войну. Воздушные бои на фронте анализировались и изучались так же, как и учебные. Правда, за ошибки в них нередко расплачивались жизнью. Но и в таких случаях — как это ни было горько — без разбора допущенных просчетов не обходилось. На фронте учит даже сама смерть.
А она в тот день бродила где-то рядом, как бы поджидая необстрелянных, не нюхавших еще пороха летчиков корпуса, чтобы заглянуть им в глаза. Завтра утром их ожидало боевое крещение, первые бои с врагом.
В апреле ночь коротка: рассвет занимается рано. Но аэродромы ожили еще раньше: техники и прочий люд из БАО готовили самолеты к боевым вылетам.
Первыми в небо ушли группы истребителей из полков Еремина и Папкова.
Вслед за дальневосточниками, которым предстояло прикрыть плацдарм со стороны моря — именно оттуда чаще всего появлялись вражеские бомбардировщики, — оторвал от полосы свой «як» и я. На командном пункте корпуса остались Коробков и Лисин. Дело свое оба знают, положиться на них можно. У меня же сейчас иная задача. В первый день я сам должен видеть, как поведут себя летчики корпуса, какие промахи и просчеты допустят, какой тактики будет придерживаться противник. Донесения и разборы проведенных боев — все это нужно, и все это будет, но потом. Сейчас мне необходимо видеть все собственными глазами.
Идем парой. Ведомым у меня единственный пока на весь корпус Герой Советского Союза Алексей Новиков. Летчик хоть куда! Можно и не оглядываться, будет идти за мной, как за иглой нитка. Закон ведомого: умри, но не бросай ведущего.
Над плацдармом уже барражируют истребители: и наши, с птичьим крылом, и местные, из 4-й воздушной… Противника пока не видно, хотя ему до места «дружеской встречи» значительно ближе. До Анапы, где один из их основных аэродромов, отсюда, сверху, кажется — рукой подать… Обе группы Еремина взяли в сторону моря. Но и там небо пока пустынно.
Мы с Новиковым выше и чуть в стороне от основных групп. Все видно как на ладони. И плацдарм, и бухта…
А вот и немцы! Десятка полтора «худых», как прозвали за тонкий, стремительно-хищный силуэт «мессершмитты». Идут уверенно, по-хозяйски. Привыкли за последние дни к численному превосходству, не знают еще, что сегодня их ждет неприятный сюрприз. Судя по всему, это группа расчистки. Их задача — освободить небо для бомбардировщиков, обеспечить им, так сказать, фронт работы. Сейчас начнется…
Надо бы предупредить своих, да поздно. Ясно вижу первую ошибку, которую допускают только новички. Вот оно, отсутствие боевого опыта! Наши истребители барражировали на наиболее выгодной скорости — меньше уходит горючего. Но сейчас не до экономии, не до забот о продолжительности полета! «Мессершмитты» подходят к району боя практически на максимальной скорости, что сразу ставит их в выигрышное положение. После молниеносной атаки можно за счет запаса скорости уйти с набором вверх, а оттуда, используя преимущество в высоте, ударить еще раз… Так, впрочем, они н делают. Все правильно: зачем упускать свое! Но и наших на испуг не возьмешь. Уходят из-под огня и тут же атакуют на встречно-пересекающихся курсах, затягивают в драку на виражах — тут у «яков» пусть небольшое, но преимущество. Время виража меньше… Один «мессер» уже горит, от второго отделилось оранжевое пятно парашюта… А вот разнесло прямым попаданием бензобак у «яка», этому парашют уже не понадобится…
Карусель над плацдармом раскручивается вовсю. А как дела у Еремина? Оглядываюсь в сторону моря: так и есть — там минуты затишья тоже на исходе. Двумя колоннами подходят пикирующие бомбардировщики, И ясное дело, с сильным прикрытием. Здесь, кажется, ошибки не будет. Обе группы дальневосточников резко набирают, идя на сближение, скорость. «Худых» из прикрытия они словно не замечают: вся мощь удара обрушивается на «юнкерсов». Два или три «лаптежника» сразу же задымили, колонна бомбардировщиков на глазах разваливается… А что со второй? Идет по курсу как ни в чем не бывало. Вторую группу Еремина опередили и связали боем истребители прикрытия. Из заварившейся каши скоро не выберешься! Пора, видно, входить в игру и нам с Новиковым — колонну «юнкерсов» пропускать к плацдарму никак нельзя.
Ручку вправо и от себя — «як» послушно срывается с высоты в крутое пикирование. Новиков — следом за мной. Скорость быстро нарастает, стараюсь поймать в перекрестие флагмана… Доворачиваю и жму на гашетку. Кажется, достал! Задымил «лаптежник», отвернул влево… А это кто, Новиков? Нет, не он… Вижу, как из кутерьмы боя с «мессерами» прикрытия вывернулись два «яка» и бьют по бомбардировщикам. Еще один «юнкерс», заваливаясь на крыло, пошел к земле… А вот второму «яку» не повезло: пулеметные трассы воздушных стрелков с «юнкерсов» хлестнули по фюзеляжу… На выручку идет четверка «яков» без опознавательного птичьего крыла, значит, местные, из 4-й воздушной армии. Эти взяли фашистов в работу всерьез: один, два «лаптежника» горят… Все! Колонна развалилась окончательно, нет больше колонны… Уцелевшие «юнкерсы», сбрасывая бомбы в море, берут один за другим курс на Анапу.
У нас с Новиковым горючее на исходе. Значит, тоже пора домой.
Поздним вечером в штабе корпуса подвели итоги первого дня. Когда полковник Баранов, сведя воедино результаты донесений, положил передо мной окончательную сводку, общая цифра получилась весьма внушительной. По проверенным и уточненным данным, летчики 3 иак сбили за день 47 самолетов противника. Почти полтора полка!
Но считать надо не только победы. Счет нужно вести и допущенным ошибкам. Перебираю вычерченные в оперативном отделе схемы боев, составленные по донесениям летчиков и контрольным снимкам фотопулеметов. Первый вывод: единственным, кто из летчиков корпуса сумел использовать преимущество «яка» в вертикальном маневре, оказался Алексей Машенкин. В качестве ведущего пары он срезал Ме-109, нагнав его тогда, когда тот лез на пределе своей скороподъемности в гору. Никто больше подобным козырем воспользоваться в бою не догадался. Объяснить это досадное обстоятельство несложно. Летчики пересели на Як-1 с устаревших истребителей И-16 и И-153. Но легче от таких объяснений не становилось. Ведь с начала формирования корпуса на вооружение поступали только «яки». Пора бы, казалось, запомнить, что готовился воевать и воюешь именно на этой машине. Недаром, видно, говорится про первый блин, который всегда комом… Огромное нервное напряжение, обычно сопутствующее первому бою, хоть у кого отшибет память! Однако вот, подумалось мне, Машенкину не отшибло…
С другой стороны, имелись примеры и, что называется, ювелирной работы. Особенно отличилась пара лейтенанта Тищенко. Вместе с ведомым В. С. Патраковым он в первые же минуты боя сбил на пикировании головной «юнкерс». Тот рухнул прямо на окопы фашистской пехоты. Но и пара Тищенко, выходя из атаки над самой землей и не успев набрать ни скорости, ни высоты, напоролась на пару Ме-109, у которых и того и другого имелось с избытком. Немцы свалились Тищенко и его ведомому чуть ли не на головы. Вины наших летчиков тут, разумеется, не было: не «юнкерс» за ними, а они за «юнкерсом» гнались. Но на войне и без вины виноват. И не миновать бы беды, если бы не закон взаимовыручки. На помощь паре Тищенко пришла пара лейтенанта А. И. Туманова. Их стремительная, яростная атака спугнула немецких летчиков, которым и в голову не пришло, что все это чистый блеф — у Туманова и его ведомого к тому моменту вышел весь боезапас, да к тому же и горючее было на пределе. А пара Тищенко, между тем успев набрать скорость и высоту, тут же сцепилась со второй парой «мессеров». Заложив после очередной атаки вираж, Тищенко внезапно заметил под собой еще пару Ме-109, которые преследовали одиночный «як». Не колеблясь ни секунды, Тищенко атакует новую цель. Ведущий пары задымил, но ведомый продолжает преследовать «як», быстро сокращая расстояние, отделяющее его от жертвы. Вот-вот выйдет на дистанцию, с которой можно открывать огонь. А «як» как ни в чем не бывало идет по прямой, как будто у него хвост не из дюраля, а из дюймовой броневой стали. Сейчас ему влепят, мелькает в голове Тищенко. И, стараясь опередить, сам жмет на гашетку. Но из-за спешки трасса идет мимо немца. И тогда Тищенко ныряет ему под брюхо и выскакивает прямо перед пушками «мессера». Расчет оправдался. Немец, соблазнившись легкой добычей, бросил «як», который, как позже выяснилось, лейтенант В. И. Луговой, успевший расстрелять боезапас, нарочно подставлял немцу, чтобы Тищенко мог лучше прицелиться и попытался разделаться с новым противником. Вскоре и у Тищенко кончились снаряды, но боя он не прекратил, хотя немец и понял, что перед ним теперь беззащитная мишень. Но тут инициативу перехватил однополчанин Тищенко Иван Федоров, и фашисту, вместо того чтобы добить безоружный «як», самому пришлось спасаться от пушечных трасс…
Рассказывая столь подробно об этом бое, я поступаю так отнюдь не случайно. Именно в таких боях ярко проявлялась взаимная выручка и самоотверженность наших летчиков, совершенно не свойственные манере боя противника. Тищенко, Туманов, Луговой, Федоров — такова цепочка взаимных действий, когда летчики приходят друг другу на помощь, больше заботясь о жизни товарища, чем о своей собственной.
Не менее мужественно сражались и другие летчики корпуса. Вот только некоторые из боевых донесений, поступивших из полков в штаб корпуса и дивизии за этот день.
«Четверка под командованием капитана В. Г. Лапшина в составе летчиков М. И. Куценко, В. С. Конобаева, Н. П. Логвиненко сбила шесть самолетов противника в одном бою. Куценко уничтожил три, Логвиненко — два фашистских истребителя».
«Группа истребителей во главе с капитаном И. Д. Батычко перехватила на подступах к плацдарму двенадцать бомбардировщиков Ю-87 под прикрытием четверки Ме-109. С первой атаки капитан Батычко сбил ведущего группы бомбардировщиков. Ведомые капитана Батычко лейтенанты И. В. Федоров, Ф. П. Свеженцев, Е. Е. Анкудинов уничтожили еще два бомбардировщика. В этом же бою пара лейтенанта В. И. Лугового связала боем истребителей противника и двух уничтожила».
«Девятка истребителей майора А. У. Еремина атаковала группу „юнкерсов“, направляющихся к плацдарму. Уничтожено пять бомбардировщиков».
Приведу в заключение слова командующего 18-й армией генерала К. Н. Леселидзе, который, оценивая действия авиации в тот памятный для меня день, писал:
«Массированные удары нашей авиации по противнику, пытавшемуся уничтожить десантные части в районе Мысхако, сорвали его планы. У личного состава десантной группы появилась уверенность в своих силах».
Именно в тот день, 20 апреля, когда намеченная немцами решающая атака на силы защитников плацдарма с треском провалилась, наметился и перелом в воздушной обстановке. В течение следующих двух дней активность вражеской авиации значительно снизилась, а количество ее самолето-пролетов сократилось вдвое. Зато наша авиация наращивала в эти дни удары с воздуха, успешно штурмуя и подвергая бомбардировке позиции противника перед фронтом 18-й армии в районе Новороссийска и Федотовки.
Но главные схватки за господство в воздухе над Кубанью были еще впереди, и ожесточенные воздушные сражения продолжались с короткими перерывами вплоть до начала июня. Бои 20 апреля, когда в битву с противником включились помимо 4-й воздушной армии три корпуса резерва Ставки Верховного Главнокомандования, стали для немцев первым предупреждением, что привычному для них превосходству в воздухе наступает конец. Умелая боевая работа летчиков 3 иак была, разумеется, только частью общего вклада в начинавшийся процесс окончательного разгрома немецкой авиации над Таманским полуостровом.
Но были в этой работе, как говорилось, свои просчеты и ошибки. И мы на них ни в коей мере не закрывали глаза. Уже в первые свои вылеты я обратил внимание, что необстрелянность летчиков, отсутствие необходимого фронтового опыта вели к тому, что группы во время боевых действий нередко распадались на пары, а те, в свою очередь, — на одиночные машины. Из-за этого утрачивалась визуальная и огневая связь, нарушалось управление боем, и летчики в таких случаях действовали порознь, каждый по собственному усмотрению. Не лучшим образом осуществлялось и наземное управление боевыми действиями. В штабе корпуса не всегда успевали верно оценить обстановку в воздухе, избрать лучший вариант — какими силами и в какой последовательности вводить в бой подкрепления. Не все работники штаба сумели наладить оперативное боевое управление истребителями непосредственно в зоне воздушных боев, упускалась порой возможность своевременно скоординировать взаимопомощь отдельных групп, подстраховать тех, кому приходилось круто, за счет других звеньев и эскадрилий, находившихся в воздухе. Все это вело к неоправданным потерям, которых можно было бы избежать, будь у работников штабов и командиров дивизий больше опыта. Казалось бы, на первых порах простительно. Но на войне любые ошибки ведут к гибели людей независимо от того, вызваны ли они объективными причинами, неопытностью или случайностью. И мы делали все, что от нас зависело, чтобы извлечь необходимые уроки, не повторять впредь собственные оплошности.
Что и говорить, организация и управление боевыми действиями — дело многотрудное и чрезвычайно сложное. Врага шапками не закидаешь. И голым численным перевесом не возьмешь. Вот и не хочу, чтобы у нынешнего читателя, особенно у тех, кто знаком с войной по романам да кинофильмам, сложилось неверное впечатление. Немцы воевали серьезно. Причем имели для этого все необходимое. И знающих все тонкости своей профессии военачальников; и грамотных офицеров, твердо и последовательно исполняющих свои обязанности; и солдат, стойко сражавшихся как в обороне, так и в наступлении; и железную дисциплину, одинаково обязательную для всех — от прибывшего на фронт с очередным пополнением новобранца до именитого генерала, за спиной у которого не один десяток лет армейской службы… Я уж не говорю об опыте, который они накопили на полях сражений в Испании, Франции или Польше, о материальных ресурсах, поступавших изо всех уголков ограбленной Европы, о военной технике, поставленной на конвейеры задолго до дня вероломного нападения на нашу страну… Одним словом, это был сильный и коварный противник. И дрался он не на жизнь, а на смерть. Именно так все мы, кто сражался на фронтах Великой Отечественной войны, его и воспринимали, именно так к нему относились, не ожидая легких побед и быстрых успехов.
Говорю все это к тому, что псевдопатриотическое принижение и оглупление противника не только опасно и вредно, но и вдобавок умаляет цену, которую заплатил наш народ за Победу над фашизмом вообще и за те частные победы, из которых она складывалась. А цена эта воистину велика.
Повторяю, у противника было все. Или почти все. Не хватало ему только одного — подлинно высокой цели, той цели, которая была у нас — отстоять от захватчиков свою Отчизну. Родину. Именно она, эта цель, вдохновляла нас воевать так, как не мог, не способен был воевать противник. Массовый героизм, ставший для нас повседневностью с первых же дней войны, был ему органически несвойственен. Пленные фашистские летчики из таких эскадр, как «Мельдерс» или «Зеленое сердце», хвастливо рассказывали, что любому из них не разрешают делать более двух боевых вылетов в день. Наши же гордились тем, что успевают сделать за день четыре и более боевых вылетов. И если для немца внеочередной лишний вылет — ущемление его привилегий и законных прав, для нашего летчика — это честь и признание его боевых заслуг. Запрети ему такой вылет — сочтет кровной обидой.
Так и во всем остальном.
Помню — правда, это было значительно позже, во время Висло-Одерской операции, — во время танковых прорывов, которые сопровождала наша истребительная авиация, в плен попадали уже не отдельные геринговские асы, а целые части вражеской пехоты или гарнизоны. Людей для охраны у нас не хватало. И пленные немцы сами строились в колонны; сами маршировали на восток. Причем никто не разбегался, никто даже не помышлял, чтобы удрать и, пробравшись через линию фронта, добраться до своих. А наших пленных не удерживала от побегов ни усиленная охрана, ни колючая проволока, ни специально натасканные, рвущие людей на части собаки-овчарки…
Число примеров можно бы и умножить. Но и без того ясно, в чем заключалось то главное, чего не было у врага и чего он так и не сумел понять до последнего дня войны, — в неиссякаемой нравственной силе и связанных с нею самоотверженности и самопожертвовании в справедливой, священной борьбе против фашистских захватчиков. Именно этим, в частности, и объясняется, что необстрелянные летчики корпуса, такие, как Тищенко, Машенкин, Батычко, Туманов, Луговой и многие другие, сумели в первый же день своего боевого крещения не только на равных драться с многоопытными немецкими асами, но и переломить ход воздушного боя в свою пользу. Речь, конечно, не только о нашем 3 иак — летчики корпуса сражались совместно с другими частями и соединениями авиации фронта. Но я командовал именно 3 иак, и потому его ратные дела мне ближе да и лучше других известны.
В тот же день, 20 апреля, находившимися на Кубани представителями Ставки Маршалом Советского Союза Г. К. Жуковым и маршалом авиации А. А. Новиковым был утвержден ранее разработанный план авиационного наступления ВВС Северо-Кавказского фронта с целью разгрома группировки противника на Таманском полуострове. Для нас, летчиков, это означало необходимость скорейшего завоевания господства в воздухе. Воздушное сражение над Кубанью принимало все более ожесточенный характер.
Для корпуса начались жаркие дни. Летчики, быстро набирая боевой опыт, делали по четыре-пять боевых вылетов. Они, можно сказать, жили на аэродромах. Работа начиналась с рассвета и заканчивалась с приходом сумерек. А по вечерам разборы боев, анализ действий отдельных пар и целых групп…
Совершенствованию мастерства придавалось особое значение. Времени на это не жалели. Ни командный состав, ни рядовые летчики. Ни физическая усталость, ни хроническое недосыпание не мешали регулярным разборам воздушных боев, тщательному коллективному анализу действий летчиков и ведущих групп. Собирались обычно после ужина. Для занятий годилась любая деревенская изба, любое мало-мальски подходящее по размерам помещение. А нет — собирались и под открытым небом, благо в апрельские вечера на Кубани и теплынь стойко держится, и смеркается поздно. Либо мелом на доске, либо прутиком на земле вычерчивались немудрящие, но лаконично точные схемы; кто-нибудь из участников воздушного боя коротко, без лишних эмоций, делился своими выводами и наблюдениями, выкладывая все как есть начистоту, не щадя ни своих, ни чужих амбиций. И сразу начинались обсуждения. Порой они заканчивались быстро. Порой разгорались целые баталии, когда летчики, доказывая свое, спорили до хрипоты, до надсадного кашля — старались не ради того, чтобы непременно, но доказать свое, а ради поиска жизненно необходимой для всех и каждого истины. Но чаще всего обсуждения эти проходили спокойно и без лишней траты времени — далеко не в каждом бою случалось что-либо такое, из-за чего мнения разделялись и прийти к единому выводу удавалось не сразу. Однако как бы там ни было, а к разборам боев — как удачных, так и неудачных — летчики всегда относились максимально серьезно.
Не было ни единой свободной минуты и у меня… Штаб, пункты наземного управления боевыми действиями, аэродромы, где базировались полки корпуса, — поездки, доклады, совещания и опять поездки… И конечно, участие в боевых вылетах. Без них я не мыслил управления корпусом. Именно они позволяли мне постоянно держать руку на пульсе происходивших событий. Порой, как и рядовым летчикам, мне приходилось подниматься в воздух по нескольку раз в день: наблюдал, сравнивал, делал выводы… Если обстоятельства требовали того, вступал в бой. На моем счету уже числилось несколько сбитых вражеских самолетов…
В одном из таких вылетов, счет которым в те дни никто для себя не вел, я и напоролся на огневой заслон стрелков идущей к Новороссийску колонны «юнкерсов». Пришлось прыгать с парашютом в море…
Сейчас оно, это море, вновь лежало под крылом: присланный за мной из штаба корпуса связной самолет У-2 уже успел набрать высоту и взял курс в сторону аэродрома.
Повезло, думалось мне. Крепко повезло! И до своих вчера удалось дотянуть. И катер с моряками вовремя подоспел… Можно сказать, во второй раз родился. И где? На земле, где делал когда-то свои первые шаги, где прошло детство и юность, откуда началась дорога в жизнь… И вот теперь она, моя жизнь, как бы заново прошла перед глазами, воскресив в памяти, казалось, давно забытые подробности и детали. Будто все это — и родная Станичка, и школа летчиков, и служба на Дальнем Востоке, и начало войны, и сама война, — все это вновь еще раз прожито за те считанные, такие быстролетящие и такие емкие минуты, пока трудяга У-2 тарахтел в воздухе, добираясь до аэродрома.
«Расскажи кому, не всякий поверит, — освободившись наконец от нахлынувших воспоминаний, усмехнулся про себя я. — Верно говорится, что жизнь порой сложнее любых человеческих фантазий…» Впрочем, рассуждать о превратностях судьбы было уже некогда. У-2 заходил на посадку.
В штабе корпуса меня ожидали две новости. Парторг 812-го авиаполка капитан Н. М. Лисицын доложил, что летчики П. Т. Тарасов и С. П. Калугин посадили на аэродром немецкий «мессершмитт».
— Говорят, решили к Первому мая подарок для вас сделать, — пряча улыбку, пояснил Лисицын. — Тарасов утверждает, что вы, товарищ генерал, уже летали однажды на «мессере». Вот и привели немца, как бычка на веревочке…
— И пилот жив? — заинтересовался я.
— А что ему сделается! Матерится только по-своему, по-немецки, дескать, как это его, аса, к полосе прижали. У него там, на фюзеляже, действительно какой-то рыцарский щит намалеван. Немца сейчас майор Цыбин допрашивает.
Фашист и впрямь оказался важной птицей. И во Франции воевал, и в бомбардировках Лондона принимал участие… Ему и фамильный герб разрешили на самолете нарисовать в знак признания былых заслуг. А тут, под Новороссийском, угораздило нарваться на двух русских парней — капитана Тарасова и его ведомого лейтенанта Калугина! Начальник разведки 265-й истребительной авиадивизии майор И. П. Цыбин, допрашивавший пленного, рассказал, что фашист поначалу фордыбачил, напускал на себя важность, а потом признал в конце концов, что накопленный в Европе опыт помогает мало, что воевать с русскими не в пример труднее и что борьбу за господство в воздухе они здесь, на Кубани, кажется, проигрывают…