Хайрам был очень занят, разрываясь между Кошариком и Неуклюжиком. Если он не навещал одного, то непременно был с другим; Боусер обычно ходил с ним. Я немного беспокоился о том, что Хайрам болтается где попало, воображая самые разные неприятности, которые могли бы с ним произойти, но ничего не случалось, и я сказал себе, что это глупо — столько беспокоиться. Однако я ничего не мог с собой поделать.
Однажды, как раз после прогулки, я сидел на улице за столом с банкой пива. Райла ушла в дом, чтобы сделать салат к обеду. Место выглядело как всегда мирным. Я видел, как ниже по склону Хайрам поднимается в гору. Я лениво наблюдал за ним, глядя на Боусера. Затем я увидел, как собака невдалеке перед Хайрамом обнюхивает траву, словно учуяла что-то интересное.
Внезапно Хайрам испуганно вскрикнул и нагнулся вперед. Со стороны это выглядело так, словно он споткнулся. Он упал на колени, снова вскочил на ноги, дергаясь, будто его нога попала в какую-то ловушку. Боусер подбежал к нему, прижав уши. Я вскочил и бросился вниз по склону, крикнув Райле, но не обернувшись назад, чтобы увидеть, слышала ли она.
Хайрам начал пронзительно кричать. Сначала его голос срывался, затем начал ослабевать. Он сидел на земле, наклонившись вперед, сжимая левую ногу обеими руками. Поодаль, в стороне от него, Боусер набросился на что-то в траве, держа голову вверх и свирепо затряс ею. Что-то было зажато в его челюстях, и болталось там. Мне было довольно одного взгляда, чтобы понять, что это.
Я добежал до Хайрама и, схватив его за плечи, рванул назад.
— Отпусти ногу! — крикнул я ему. — Ложись на спину!
Хайрам прекратил свой бессмысленный крик и ответил мне:
— Она укусила меня, мистер Стил, она меня укусила!
— Лежи, — сказал я. — Помалкивай.
Он лежал навзничь так, как я требовал от него, но не молчал. Он все время стонал.
Я выдернул из кармана складной нож и распорол ему штаны, чтобы обнажить ногу. Когда я отвернул штанину, я увидел темнеющий кровоподтек и две точки с яркими капельками крови, блестевшими на каждой из них. Я распорол штанину по всей длине, а потом завернул наверх, чтобы открылось бедро.
— Эйса, — твердила Райла позади меня. — Эйса, Эйса, Эйса…
— Найди палку, — сказал я ей, — любую палку. Нужно перетянуть ногу.
Я расстегнул пояс и обмотал его выше раны. Райла принесла палку — сухую ветку. Она пристроилась с другой стороны Хайрама, ко мне лицом. Я продел палку сквозь ремень и закрутил.
— Теперь держи, — сказал я ей. — Потуже.
— Знаю, — ответила она. — Это гремучая змея. Боусер ее убил.
Я кивнул. Все это сказала мне рана. Никакая змея в Северной Америке не могла нанести такую рану.
Хайрам затих, но все еще постанывал.
— Приготовься, — сказал я ему, — это будет больно.
Я не позволил ему протестовать. Я только честно предупредил его.
Я сделал глубокий надрез на ноге, соединивший две точечные отметки. Хайрам взвыл и попытался сесть. Райла свободной рукой толкнула его назад.
Я прижался ртом к разрезу и стал отсасывать кровь, чувствуя во рту ее теплую соленость. Оставалось уповать на бога, надеяться, что во рту у меня нет царапин. Теперь думать об этом было поздно. Даже если бы я знал, что они есть, я сделал бы тоже самое.
— Он потерял сознание, — сказала Райла.
Я продолжал свою работу. Боусер подошел и тяжеловесно сел, наблюдая за нами.
Хайрам застонал.
— Он приходит в себя, — сказала Райла.
Я остановился на момент, затем продолжил. Наконец, остановился. По крайней мере, часть змеиного яда была отсосана, в этом я был уверен. Я откинулся назад, сел на пятки. Ослабил зажим на несколько секунд, затем снова затянул.
— Бери машину, отправляемся в Уиллоу-Бенд. Ему срочно надо оказать помощь. Я понесу его.
— Разве ты сможешь и нести его, и держать палку?
— Надеюсь, смогу, — ответил я и обратился к Хайраму: — Обхвати мою шею руками так крепко, как сможешь. И расслабься. У меня только одна свободная рука.
Он сомкнул руки вокруг моей шеи, и мне удалось поднять его и начать подниматься по склону. Он был тяжелее, чем я думал. Райла впереди меня бежала за машиной. Она развернула ее и ждала, пока я до нее доберусь. Я посадил Хайрама на заднее сиденье и взобрался к нему.
— Сюда, Боусер, — сказал я, и Боусер вскочил в машину. Автомобиль уже двигался.
Когда Райла осадила машину и надавила на клаксон, из задней двери служебного здания повалил народ. Я вытащил Хайрама из машины, и Херб первый подскочил к нему.
— Укус гремучей змеи, — сказал я ему. — Срочно нужно в больницу.
— Разреши мне помочь ему, — сказал Бен. — В нижнем ящике стола у меня бутыль виски. Боюсь, вы ему еще не дали выпить…
— Я не уверен…
— Черт побери, зато я уверен. Если это не поможет, то и вреда не принесет. Я всегда прибегаю к помощи виски.
Я пошел за виски и принес его в офис, где на диване уложили Хайрама. Херб оторвался от телефона.
— Скорая помощь уже выехала. С ними врач. Я разговаривал с ним. Он говорит, виски не давать.
— А что думаешь ты, Хайрам? — спросил я.
— Это вредно, — сказал Хайрам. — А мне и без того худо.
— Мы сейчас отправим тебя в госпиталь, — сказал я. — Там о тебе позаботятся. Я поеду с тобой.
Херб схватил меня за руку:
— Тебе не нужно ездить.
— Но я должен. Хайрам — мой друг. Он хочет, чтобы я был с ним.
— Здесь же газетчики. Они отправятся за санитарной машиной. Даже в госпиталь, если их не остановить.
— Черт с ними. Хайрам — мой друг.
— Будь разумен, Эйса, — увещевал меня Херб. — Вы с Райлой для них таинственны. Отшельники, избегающие паблисити. Исключительные люди. Эта маска вам нужна. На первое время, по крайней мере.
— Обойдемся без этого образа. Хайраму нужна помощь.
— Ну, чем ты ему поможешь? Ждать, пока врачи будут его лечить?
— И это тоже, — сказал я. — Мне нужно быть там.
К нам подошел Бен.
— Херб прав. Я отправлюсь с Хайрамом.
— Там должен быть один из нас. Или я, или Райла. Это должен быть я.
— Райла, — сказал Херб, — ты в истерике.
— Я — в истерике?!
— Эти газетчики не надавят на нее так крепко, как надавили бы на тебя. Если она скажет, что не станет говорить, ей на это понадобится меньше усилий, чем тебе. Она сможет поддержать свою исключительность, в то время как ты…
— Ублюдок! — заорал я. — Оба вы ублюдки!
Мне это не принесло никакой пользы. В конце концов Бен и Райла поехали в госпиталь, а я остался. Чувствовал я себя ужасно. Я потерял контроль над собой, не был больше самим собой и чувствовал гнев и страх. Но я остался. На этот раз Бен и Херб приняли огонь на себя.
— У нас будет свежий заголовок, — сказал Херб.
Я сообщил ему, что он может сделать со своим свежим заголовком. И назвал его вампиром. Я добыл бутыль, которую приготовили для Хайрама и не использовали, пошел в офис Бена и угрюмо прикончил ее. Выпивка не помогла. Я даже не захмелел.
Я позвонил Куртни и рассказал ему, что случилось. Когда я кончил, на том конце провода долго молчали. Затем он спросил:
— С ним все будет в порядке, не так ли?
— Не знаю. Ожидаю новостей.
— Кроме Хайрама, никто не может общаться с Кошариком?
— Верно.
— Послушай, Эйса: через несколько дней Сафари отправляет людей в мел. Временные дороги, как я предполагаю, еще не открыты?
— Я попробую поговорить с Кошариком, — сказал я. — Он понимает, что я говорю, но я не могу слышать, что говорит он. Он не может ответить.
— Но ты попытаешься?
— Попытаюсь, — обещал я.
— Мы с тобой увидимся через несколько дней. Тот сенатор — я вам о нем рассказывал — хочет поговорить с тобой. Не со мной, а с тобой. Я приеду с ним.
Я не спросил его, догадывается ли он, чего хочет сенатор. И не стал ругаться.
— Если Хайрам не выживет, — сказал я вместо этого, — никто другой его не заменит. В этом случае мы уже мертвы. Это ты понимаешь, не так ли?
— Понимаю, — ответил он. И голос его звучал печально.
Херб принес мне сандвичи и кофе. Мы немного поговорили, а потом я вышел в заднюю дверь. Боусер ожидал меня и пошел со мной через газон к дому. Мы сели на заднем крыльце. Боусер прижался ко мне. Он понимал, что что-то неладно, и старался меня успокоить.
Амбар все еще стоял, и кривобокая дверь свисала на своих петлях. Курятник был таким же, как всегда, и куры как обычно квохтали и скребли землю. На углу стоял розовый куст, тот самый, где я впервые увидел Кошарика, когда шел охотиться на лису, а вместо этого шагнул в плейстоцен.
Все это было знакомо, но было и кое-что еще. Нечто странное, сделавшее незнакомым и курятник, и розовый куст, и амбар. Был забор, высокий, похожий на сеть паука, а внутри него горбились прожектора. Вдоль забора расхаживали охранники, а снаружи липли толпы людей. Они все еще прибывали и глазели на нас. Мне стало интересно, почему они прибывают и прибывают. Ведь смотреть на самом деле было не на что.
Я погладил Боусера по голове и заговорил с ним:
— Ты помнишь, как все здесь было прежде, Боусер, не так ли? Ты бегал за сурками, а я ходил и приводил тебя домой. Как мы вечерами закрывали курятник. Как Хайрам приходил навестить тебя почти каждый день. И ту малиновку с переднего двора…
Мне стало интересно, живет ли там еще та малиновка, но смотреть я не пошел. Боялся, что не найду ее.
Я поднялся по ступенькам и вошел в дом, придержав дверь, чтобы Боусер мог войти тоже. Сел на стул за кухонным столом. Я намеревался пройти по всему дому, но не пошел. Дом был слишком тихим и пустым. Кухня тоже была пустой и тихой, но я оставался в ней. Здесь по-прежнему был кусочек моего дома. Это была моя любимая комната, нечто вроде гостиной, и я проводил тут массу времени.
Солнце опустилось, подкрались сумерки. Снаружи вспыхнул прожектор. Мы с Боусером вышли и снова сели на крыльце. При дневном свете это место выглядело странным и чужеродным. С приходом ночи, когда зажглись прожектора, все это стало походить на дурной сон.
Здесь и нашла меня Райла — сидящим на ступеньках.
— С Хайрамом все будет в порядке, — сказала она, — но ему придется долго проваляться в госпитале.
Однажды, как раз после прогулки, я сидел на улице за столом с банкой пива. Райла ушла в дом, чтобы сделать салат к обеду. Место выглядело как всегда мирным. Я видел, как ниже по склону Хайрам поднимается в гору. Я лениво наблюдал за ним, глядя на Боусера. Затем я увидел, как собака невдалеке перед Хайрамом обнюхивает траву, словно учуяла что-то интересное.
Внезапно Хайрам испуганно вскрикнул и нагнулся вперед. Со стороны это выглядело так, словно он споткнулся. Он упал на колени, снова вскочил на ноги, дергаясь, будто его нога попала в какую-то ловушку. Боусер подбежал к нему, прижав уши. Я вскочил и бросился вниз по склону, крикнув Райле, но не обернувшись назад, чтобы увидеть, слышала ли она.
Хайрам начал пронзительно кричать. Сначала его голос срывался, затем начал ослабевать. Он сидел на земле, наклонившись вперед, сжимая левую ногу обеими руками. Поодаль, в стороне от него, Боусер набросился на что-то в траве, держа голову вверх и свирепо затряс ею. Что-то было зажато в его челюстях, и болталось там. Мне было довольно одного взгляда, чтобы понять, что это.
Я добежал до Хайрама и, схватив его за плечи, рванул назад.
— Отпусти ногу! — крикнул я ему. — Ложись на спину!
Хайрам прекратил свой бессмысленный крик и ответил мне:
— Она укусила меня, мистер Стил, она меня укусила!
— Лежи, — сказал я. — Помалкивай.
Он лежал навзничь так, как я требовал от него, но не молчал. Он все время стонал.
Я выдернул из кармана складной нож и распорол ему штаны, чтобы обнажить ногу. Когда я отвернул штанину, я увидел темнеющий кровоподтек и две точки с яркими капельками крови, блестевшими на каждой из них. Я распорол штанину по всей длине, а потом завернул наверх, чтобы открылось бедро.
— Эйса, — твердила Райла позади меня. — Эйса, Эйса, Эйса…
— Найди палку, — сказал я ей, — любую палку. Нужно перетянуть ногу.
Я расстегнул пояс и обмотал его выше раны. Райла принесла палку — сухую ветку. Она пристроилась с другой стороны Хайрама, ко мне лицом. Я продел палку сквозь ремень и закрутил.
— Теперь держи, — сказал я ей. — Потуже.
— Знаю, — ответила она. — Это гремучая змея. Боусер ее убил.
Я кивнул. Все это сказала мне рана. Никакая змея в Северной Америке не могла нанести такую рану.
Хайрам затих, но все еще постанывал.
— Приготовься, — сказал я ему, — это будет больно.
Я не позволил ему протестовать. Я только честно предупредил его.
Я сделал глубокий надрез на ноге, соединивший две точечные отметки. Хайрам взвыл и попытался сесть. Райла свободной рукой толкнула его назад.
Я прижался ртом к разрезу и стал отсасывать кровь, чувствуя во рту ее теплую соленость. Оставалось уповать на бога, надеяться, что во рту у меня нет царапин. Теперь думать об этом было поздно. Даже если бы я знал, что они есть, я сделал бы тоже самое.
— Он потерял сознание, — сказала Райла.
Я продолжал свою работу. Боусер подошел и тяжеловесно сел, наблюдая за нами.
Хайрам застонал.
— Он приходит в себя, — сказала Райла.
Я остановился на момент, затем продолжил. Наконец, остановился. По крайней мере, часть змеиного яда была отсосана, в этом я был уверен. Я откинулся назад, сел на пятки. Ослабил зажим на несколько секунд, затем снова затянул.
— Бери машину, отправляемся в Уиллоу-Бенд. Ему срочно надо оказать помощь. Я понесу его.
— Разве ты сможешь и нести его, и держать палку?
— Надеюсь, смогу, — ответил я и обратился к Хайраму: — Обхвати мою шею руками так крепко, как сможешь. И расслабься. У меня только одна свободная рука.
Он сомкнул руки вокруг моей шеи, и мне удалось поднять его и начать подниматься по склону. Он был тяжелее, чем я думал. Райла впереди меня бежала за машиной. Она развернула ее и ждала, пока я до нее доберусь. Я посадил Хайрама на заднее сиденье и взобрался к нему.
— Сюда, Боусер, — сказал я, и Боусер вскочил в машину. Автомобиль уже двигался.
Когда Райла осадила машину и надавила на клаксон, из задней двери служебного здания повалил народ. Я вытащил Хайрама из машины, и Херб первый подскочил к нему.
— Укус гремучей змеи, — сказал я ему. — Срочно нужно в больницу.
— Разреши мне помочь ему, — сказал Бен. — В нижнем ящике стола у меня бутыль виски. Боюсь, вы ему еще не дали выпить…
— Я не уверен…
— Черт побери, зато я уверен. Если это не поможет, то и вреда не принесет. Я всегда прибегаю к помощи виски.
Я пошел за виски и принес его в офис, где на диване уложили Хайрама. Херб оторвался от телефона.
— Скорая помощь уже выехала. С ними врач. Я разговаривал с ним. Он говорит, виски не давать.
— А что думаешь ты, Хайрам? — спросил я.
— Это вредно, — сказал Хайрам. — А мне и без того худо.
— Мы сейчас отправим тебя в госпиталь, — сказал я. — Там о тебе позаботятся. Я поеду с тобой.
Херб схватил меня за руку:
— Тебе не нужно ездить.
— Но я должен. Хайрам — мой друг. Он хочет, чтобы я был с ним.
— Здесь же газетчики. Они отправятся за санитарной машиной. Даже в госпиталь, если их не остановить.
— Черт с ними. Хайрам — мой друг.
— Будь разумен, Эйса, — увещевал меня Херб. — Вы с Райлой для них таинственны. Отшельники, избегающие паблисити. Исключительные люди. Эта маска вам нужна. На первое время, по крайней мере.
— Обойдемся без этого образа. Хайраму нужна помощь.
— Ну, чем ты ему поможешь? Ждать, пока врачи будут его лечить?
— И это тоже, — сказал я. — Мне нужно быть там.
К нам подошел Бен.
— Херб прав. Я отправлюсь с Хайрамом.
— Там должен быть один из нас. Или я, или Райла. Это должен быть я.
— Райла, — сказал Херб, — ты в истерике.
— Я — в истерике?!
— Эти газетчики не надавят на нее так крепко, как надавили бы на тебя. Если она скажет, что не станет говорить, ей на это понадобится меньше усилий, чем тебе. Она сможет поддержать свою исключительность, в то время как ты…
— Ублюдок! — заорал я. — Оба вы ублюдки!
Мне это не принесло никакой пользы. В конце концов Бен и Райла поехали в госпиталь, а я остался. Чувствовал я себя ужасно. Я потерял контроль над собой, не был больше самим собой и чувствовал гнев и страх. Но я остался. На этот раз Бен и Херб приняли огонь на себя.
— У нас будет свежий заголовок, — сказал Херб.
Я сообщил ему, что он может сделать со своим свежим заголовком. И назвал его вампиром. Я добыл бутыль, которую приготовили для Хайрама и не использовали, пошел в офис Бена и угрюмо прикончил ее. Выпивка не помогла. Я даже не захмелел.
Я позвонил Куртни и рассказал ему, что случилось. Когда я кончил, на том конце провода долго молчали. Затем он спросил:
— С ним все будет в порядке, не так ли?
— Не знаю. Ожидаю новостей.
— Кроме Хайрама, никто не может общаться с Кошариком?
— Верно.
— Послушай, Эйса: через несколько дней Сафари отправляет людей в мел. Временные дороги, как я предполагаю, еще не открыты?
— Я попробую поговорить с Кошариком, — сказал я. — Он понимает, что я говорю, но я не могу слышать, что говорит он. Он не может ответить.
— Но ты попытаешься?
— Попытаюсь, — обещал я.
— Мы с тобой увидимся через несколько дней. Тот сенатор — я вам о нем рассказывал — хочет поговорить с тобой. Не со мной, а с тобой. Я приеду с ним.
Я не спросил его, догадывается ли он, чего хочет сенатор. И не стал ругаться.
— Если Хайрам не выживет, — сказал я вместо этого, — никто другой его не заменит. В этом случае мы уже мертвы. Это ты понимаешь, не так ли?
— Понимаю, — ответил он. И голос его звучал печально.
Херб принес мне сандвичи и кофе. Мы немного поговорили, а потом я вышел в заднюю дверь. Боусер ожидал меня и пошел со мной через газон к дому. Мы сели на заднем крыльце. Боусер прижался ко мне. Он понимал, что что-то неладно, и старался меня успокоить.
Амбар все еще стоял, и кривобокая дверь свисала на своих петлях. Курятник был таким же, как всегда, и куры как обычно квохтали и скребли землю. На углу стоял розовый куст, тот самый, где я впервые увидел Кошарика, когда шел охотиться на лису, а вместо этого шагнул в плейстоцен.
Все это было знакомо, но было и кое-что еще. Нечто странное, сделавшее незнакомым и курятник, и розовый куст, и амбар. Был забор, высокий, похожий на сеть паука, а внутри него горбились прожектора. Вдоль забора расхаживали охранники, а снаружи липли толпы людей. Они все еще прибывали и глазели на нас. Мне стало интересно, почему они прибывают и прибывают. Ведь смотреть на самом деле было не на что.
Я погладил Боусера по голове и заговорил с ним:
— Ты помнишь, как все здесь было прежде, Боусер, не так ли? Ты бегал за сурками, а я ходил и приводил тебя домой. Как мы вечерами закрывали курятник. Как Хайрам приходил навестить тебя почти каждый день. И ту малиновку с переднего двора…
Мне стало интересно, живет ли там еще та малиновка, но смотреть я не пошел. Боялся, что не найду ее.
Я поднялся по ступенькам и вошел в дом, придержав дверь, чтобы Боусер мог войти тоже. Сел на стул за кухонным столом. Я намеревался пройти по всему дому, но не пошел. Дом был слишком тихим и пустым. Кухня тоже была пустой и тихой, но я оставался в ней. Здесь по-прежнему был кусочек моего дома. Это была моя любимая комната, нечто вроде гостиной, и я проводил тут массу времени.
Солнце опустилось, подкрались сумерки. Снаружи вспыхнул прожектор. Мы с Боусером вышли и снова сели на крыльце. При дневном свете это место выглядело странным и чужеродным. С приходом ночи, когда зажглись прожектора, все это стало походить на дурной сон.
Здесь и нашла меня Райла — сидящим на ступеньках.
— С Хайрамом все будет в порядке, — сказала она, — но ему придется долго проваляться в госпитале.
25
На следующее утро я пошел искать Кошарика, но не нашел его. Я исходил яблоневую рощу вдоль и поперек в разных направлениях и тихо звал его, разыскивая повсюду. Его не было. Потратив на поиски несколько часов, я пошел искать его в других яблоневых рощах.
Когда я вернулся в дом, Райла сказала:
— Мне следовало бы помочь тебе, но я боялась спугнуть его. Тебя он знает давно, а я тут новичок.
Мы сидели на лужайке за столом, подавленные.
— Что, если мы его не отыщем? — спросила Райла. — Может быть, он знает, что случилось с Хайрамом, и прячется, не желает нам показываться, пока не вернется Хайрам?
— Что ж, если мы его не найдем, значит, не найдем.
— Но Сафари…
— Сафари обождет. Даже если мы и найдем его, не знаю, пожелает ли он работать со мной.
— Может быть, нам вернуться в Уиллоу-Бенд? К плодовому саду на ферме. Это было его любимое место, не так ли? Может быть, он знает про Хайрама и там чувствует себя ближе к нему?
В саду в Уиллоу-Бенде я нашел его почти сразу же. Он был на одном из деревьев, близко от дома. Он смотрел на меня из кроны своими огромными кошачьими глазами и даже усмехнулся мне.
— Кошарик, — сказал я, — Хайрам ранен, но он скоро поправится. Несколько дней его не будет. Кошарик, можешь ли ты мигнуть? Можешь закрыть глаза?
Он закрыл глаза и открыл их опять, затем закрыл и снова открыл.
— Хорошо, — сказал я. — Мне бы хотелось поговорить с тобой. Ты можешь слышать меня, но я тебя слышать не могу. Может быть, мы сможем объясниться таким образом: я буду задавать вопросы. Если твой ответ будет «да», закрой глаза один раз. Если «нет», закрой их дважды.
Он закрыл глаза и затем открыл их.
— Прекрасно, — сказал я. — Ты понял, что я рассказал тебе про Хайрама?
Он закрыл глаза один раз.
— Тебе понятно, что несколько дней его не будет?
Он просигналил «да».
— И ты согласен разговаривать со мной вот таким образом?
«Да», — показал он.
— Это не очень удобный способ общения, не так ли?
Кошарик мигнул дважды.
— Ну, правильно. Итак, в Мастодонии… ты знаешь, где Мастодония, Кошарик?
«Да».
— В Мастодонии нам нужны четыре дороги во времени. Я забил там четыре линии палок, выкрашенных красным, с флагами на каждой, на конце каждой линии. Флаг означает точку, в которой мы хотим перейти в другое время. Понятно ли тебе?
Кошарик дал понять, что ему ясно.
— Ты видел эти палки и флаги?
«Да», — сообщил он.
— Теперь слушай меня внимательно. Первая дорога должна идти в прошлое на семьдесят миллионов лет. Следующая дорога должна быть на десять тысяч лет ближе к нам.
Кошарик не стал ждать моего вопроса, понял ли он, и просигналил «да».
— Третья, — продолжал я, — еще на десять тысяч лет ближе к нам, четвертая — на десять тысяч лет позже третьей.
«Да», — сказал Кошарик.
Мы повторили все это еще раз, чтобы быть уверенными, что все понято ясно.
— Ты сделаешь это сейчас? — спросил я.
Он сообщил, что сделает — и исчез.
Я стоял, тупо уставившись на то место, где он был только что, и подозревал, что он понял меня буквально, что он сейчас в Мастодонии прокладывает дороги во времени. По крайней мере, я на это надеялся.
Бен был в своем офисе, устроившись с ногами на столе.
— Знаешь, Эйса, — сказал он, — это самая лучшая работа, какую я когда-либо имел. Мне она нравится.
— А твой банк?
— Скажу тебе кое-что, чего никому другому бы не сказал: банк управляется сам собой. Конечно, я им занят, но теперь мне там нечего делать. Только принимаю решения — и не все, а наиболее трудные, да подписываю бумаги.
— Тогда как насчет того, чтобы приподняться и отправиться со мной поразмяться? В мел.
— В мел? Ты хочешь сказать, что ты сделал это, Эйса?!
— Надеюсь. Но не уверен. Мы должны это проверить. Мне бы не хотелось идти в одиночку, предпочитаю компанию. Я еще слишком цыпленок, чтобы ходить туда одному.
— Слоновые ружья все еще у тебя?
Я кивнул.
— Но — никакой охоты. Не в этот раз. Сейчас мы только проверим дороги.
Райла пошла с нами. Мы поспорили, брать ли машину, и решили отправиться пешком. Я был полностью готов к тому, что, когда мы пройдем первую линию палок, ничего не произойдет. Однако это случилось. Мы вышли прямо в мел. Там шел дождь, бесконечный ливень. Мы забили палки, которые принесли с собой, немного походили, чтобы убедиться, что попали туда, куда нужно. Группа глупых птицезавровых динозавров улепетнула при нашем приближении.
Остальные три дороги тоже уже существовали. На другом конце каждой из них дождя не было. Насколько я мог заметить, все эти места выглядели очень похожими. Если бы мы провели там побольше времени, отличия бы нашлись. Но мы там не задерживались. Забивали палки и уходили. На четвертой дороге, однако, Бен убил маленького анкилозавра, шести или семи футов длиной, возможно, годовалого. Пуля почти отстрелила ему голову.
— Нынче вечером — бифштекс из динозавра, — сказал Бен.
Тащить его назад в Мастодонию пришлось всем троим. Там с помощью топора мы разрубили панцирь. Сначала мы рубили по всей длине тела, чтобы стало возможно снять панцирь, но это было нелегко. Бен отрезал себе хвост в качестве трофея. Я вытащил жаровню — она лежала под домиком — и развел огонь.
Пока Бен обжаривал толстые ломти мяса, я спустился по холму к яблоневой роще и нашел Кошарика.
— Я просто пришел сказать тебе спасибо. Дороги великолепны. — Он мигнул мне глазами четыре или пять раз, все время усмехаясь.
— Я могу что-нибудь для тебя сделать? — спросил я его.
Он мигнул дважды, отвечая «нет».
Динозавр, которого мы съели во время первой прогулки в мел, был вкусен, но, думал я, мясо анкилозавра может нас разочаровать. Они ведь такие страшилища. Но мы не разочаровались. Я заглатывал куски, слегка стыдясь, как много ем.
Позже мы срезали остатки панциря, положили несколько кусков мяса в наш холодильник, а остальное завернули Бену, чтобы он взял его домой.
— Вечером у нас будет динозаврятина, — усмехнулся он. — Может быть, приглашу газетчиков, пусть попробуют. Надо же им о чем-то писать.
После ухода Бена мы с Райлой стали вести спокойную, размеренную жизнь. Поздно засыпали, подолгу засиживались за столом на улице, присматривали за хозяйством. Я взял дробовик и отправился с Боусером охотиться на гремучих змей. Мы не нашли ни одной. Нас навестил Неуклюжик. Он прошаркал совсем близко, тянул хобот, фыркая на нас и хлопая ушами. Но я уже знал, что нужно делать. Райла держала его под прицелом, прикрывая меня, а я пошел к нему, медленно, на дрожащих ногах. Он обнюхал меня, и я почесал его хобот. Он хрюкал и стонал в экстазе. Я придвинулся ближе, чтобы дотянуться до его нижней губы, и почесал ее. Ему все это нравилось, он сделал все, что мог, чтобы сказать мне, как он любит меня. Я повел его вниз, в долину, и велел ему оставаться там, держась, черт побери, от нас, на приличном расстоянии. Он дружелюбно хрюкал. Я боялся, что он последует за мной, когда я пойду домой, но он этого не сделал.
В тот вечер мы сидели, наблюдая, как над землей сгущаются сумерки. Райла сказала мне:
— Эйса, меня что-то беспокоит.
— Хайрам, — ответил я.
— Но с ним все обошлось. Через несколько дней он вернется.
— Это происшествие заставило меня осознать, как все ненадежно. Временной бизнес, основанный на Хайраме и Кошарике. Если хоть с одним из них что-то случится…
— Но ведь и ты можешь объясниться с Кошариком. Ты добился того, что он открыл дороги во времени. Даже если прямо сейчас все пойдет наперекосяк, то они-то у нас есть, и есть дело с Сафари, наш основной бизнес. В свое время будет и еще что-нибудь, но эта охота на крупную дич ь…
— Райла, тебе этого довольно?
— Думаю, что нет, но и этого было бы больше, чем было у нас до этого.
— Удивляюсь.
— Удивляешься? Чему?
— Пожалуйста, постарайся понять. Стань на некоторое время мной. В тот день, когда ты отвезла Хайрама в госпиталь, я был на ферме. Точнее, мы с Боусером. Походили немного, посидели на ступеньках, как прежде. Мы даже вошли в дом, но я не пошел дальше кухни. Я сидел там за столом и вспоминал, как это было. Я чувствовал себя потерянным. Неважно, что я делал, где я ходил, что думал — я был потерян. Все это изменилось.
— Изменения тебе не нравятся?
— Не знаю. Знаю, что все это делать должен. Сейчас у нас есть деньги, а прежде их никогда не было. Мы теперь можем путешествовать во времени, а никто другой не может. Думаю, что все это из-за Хайрама и ощущения нашей неустойчивости…
Она взяла мою руку в свою.
— Знаю, — сказала она. — Знаю.
— Как?! И ты тоже?
— Нет, Эйса. Не я. Но ты — я знаю, как ты можешь чувствовать себя. Я чувствую себя виноватой. Это я втравила тебя в это дело.
— Меня легко было втравить. Не упрекай себя. Тебе не за что себя упрекать. Дело в том, что я любил эту ферму. Когда я увидел ее в тот день, я понял, что потерял ее.
— Пойдем прогуляемся, — предложила она.
И мы пошли рука об руку, вниз по гребню, и все, что окружало нас, был мир Мастодонии. С холма доносился резкий крик козодоя, и мы остановились, очарованные. Здесь мы его слышали впервые. Я уже и не ожидал услышать его, поскольку нелогично заключил, что их здесь нет. Но вот при этом крике я понял, что это — звук дома, он вызвал во мне память о давно забытых годах, принес дальний запах свежескошенного сена, которым тянуло от только что выкошенных полей, вспомнилось звяканье колокольчиков в стаде коров, которых выгоняют на пастбище после дойки. И, слушая, я чувствовал, что странное довольство наполняет меня.
Мы вернулись к передвижному домику и позвали Боусера внутрь. Он степенно пошел прямо к комнате Хайрама. Какое-то время мы слышали, как он возится на одеяле, устраиваясь на ночь.
В кухне я соорудил графин «манхеттена» и понес его в гостиную. Мы сидели, выпивали, расслабленные и цивилизованные.
— Помнишь тот день, когда я появилась? — спросила Райла. — Внезапно, после этих двадцати лет?
Я кивнул. Мне казалось, что я запомнил каждую минуту того дня.
— Я все время спрашивала себя, когда ехала в Уиллоу-Бенд: а что, если придет время, когда я пожалею о своем приезде? С тех пор я не раз задавала себе этот вопрос, Эйса. Теперь я хочу сказать тебе, что не жалею ни о чем. И вопросов этих больше не задаю. Дело не в путешествиях во времени, не в веселье и не в деньгах. Дело в тебе. Я никогда не пожалею, что вернулась к тебе.
Поставив стакан, я пошел к кушетке, на которой она сидела, сел с ней рядом, взял ее руки в свои. Так мы сидели долго, похожие на пару глупых детей, которые внезапно открыли, что любят друг друга. Во мне росла благодарность к ней за то, что она сказала мне, и я думал, что, может быть, должен сказать ей то же, но не было слов, какими бы я мог выразить то, что чувствовал. Вместо этого я сказал то, чем было полно мое сердце:
— Я любил тебя, Райла, думаю, что всегда любил, с первого дня, как только увидел тебя.
На следующий день, вскоре после полудня, приехал Куртни на машине, которую одолжил ему Бен. С ним был сенатор Абель Фримор.
— Я доставил его в ваши руки, — сказал Куртни. — Старик никак не соглашался говорить со мной. Ему нужно поговорить именно с вами. Он хочет взять быка за рога. Кроме того, пробудилось к жизни Налоговое Управление: их представители уже были у меня. Однако я не думаю, что дело сенатора имеет к ним какое-либо отношение.
— Никакого, — сказал сенатор. — Подобно любому здравомыслящему человеку, я стараюсь держаться от них подальше.
Он относился к немногочисленным мужчинам с лицом типичного фермера. Волосы его были белыми и редкими, лицо и руки — загорелыми и обветренными. Он был невысокого роста, стоял возле машины и оглядывался вокруг.
— Итак, Мастодония, — сказал он. — Куртни говорил мне о ней. Когда вы собираетесь начать ее делить?
— Мы не собираемся этого делать вовсе, — резко сказала Райла.
— Должен вам сказать, — проговорил Куртни, обращаясь к нам, — что Сафари прибудет завтра. Несколько дней назад позвонил Бен, сказал, что дороги открыты. Рад, что тебе это удалось.
— Не без труда, — заметил я.
— Мне бы хотелось остаться и поглядеть, как отправится первое сафари. Того же хочет и сенатор. У вас найдутся комнаты, чтобы переночевать?
— Две комнаты есть, — ответила Райла. — Добро пожаловать. Но один из вас будет спать в одной комнате с Боусером.
— Не будет ли возможности отправиться туда с ними? — спросил сенатор.
— Только чтобы взглянуть вокруг. Быстренько осмотреться и вернуться назад.
— Это будет зависеть от людей Сафари, — ответил я. — Поговорите с тем, кто возглавит группу.
Сенатор взглянул на Куртни.
— А вы? Если вам позволят, вы пойдете?
— Не знаю. Я видел фильм. Там, в прошлом, кровожадные твари. Мне нужно подумать.
Сенатор важно прошелся вокруг, все разглядывая, затем направился к столу. Райла вынесла кофе. Сенатор, садясь, взял чашку.
— Спасибо, моя дорогая, — сказал он Райле, когда она наполнила чашку.
— Я — парень простой, фермерский, и очень ценю чашечку кофе.
Остальные присоединились к нему, и Райла налила всем нам.
— Мне кажется, — сказал Фримор, — что я могу уже высказать то, что собирался. Это не предложение. Ничего достаточно веского. Ничего, с чем можно было бы отправиться в сенат или в правительство. Всего лишь несколько вопросов, которые крутятся у меня в голове.
Сенатор пролил несколько капель кофе на стол, а затем, продолжая говорить, стер их ладонью.
— Боюсь, — сказал он, — вы подумаете, что я глупый старикан, гоняющийся за тенью. Но есть проблема, которая стоила мне многих бессонных ночей. На самом деле, проблем даже две. Как бы это объяснить попонятнее?
Он сделал паузу, как бы для того, чтобы все обдумать. Я был уверен, что ему ничего не надо обдумывать. Это был просто отработанный ораторский прием. За годы, что он слишком часто выступал в сенате.
— Проще говоря, — начал он, — мы имеем две накладывающиеся проблемы: состояние сельского хозяйства в мире и огромное количество разоренных людей, которых множество и в нашей стране. Неудачники, безработные, дно социальной пирамиды.
Вообще-то, мы в состоянии вырастить достаточно пищи, чтобы прокормить всех людей на Земле. Когда люди голодают — это результат плохого распределения пищи, а не проблема ее выращивания. Но я боюсь того дня — может быть, не такого уж и далекого — когда производство пищи тоже упадет. Метеорологи говорят нам, и, должен сказать, очень уверенно, что по крайней мере северное полушарие, а возможно и весь мир, вступает в следующий, более холодный и более сухой цикл. У нас было, говорят нам, около шестидесяти лет самой благоприятной погоды, какая была известна за века. Теперь начинаются засухи. Обширные пространства продуктивных, урожайных земель получат мало влаги, а климат станет холоднее. Если эти тенденции к похолоданию сохранятся, время роста растений сократится. Это означает уменьшение количества продуктов. Если их количество уменьшится, скажем, на десять процентов или около того за несколько лет, эти районы окажутся перед лицом массового голода. На протяжении последних лет в мире произошли заметные социальные и экономические достижения, но выросло и население. Пока нет признаков того, что этот рост замедлится, так что только в немногих избранных районах экономический бум будет способствовать облегчению человеческих страданий.
Когда я вернулся в дом, Райла сказала:
— Мне следовало бы помочь тебе, но я боялась спугнуть его. Тебя он знает давно, а я тут новичок.
Мы сидели на лужайке за столом, подавленные.
— Что, если мы его не отыщем? — спросила Райла. — Может быть, он знает, что случилось с Хайрамом, и прячется, не желает нам показываться, пока не вернется Хайрам?
— Что ж, если мы его не найдем, значит, не найдем.
— Но Сафари…
— Сафари обождет. Даже если мы и найдем его, не знаю, пожелает ли он работать со мной.
— Может быть, нам вернуться в Уиллоу-Бенд? К плодовому саду на ферме. Это было его любимое место, не так ли? Может быть, он знает про Хайрама и там чувствует себя ближе к нему?
В саду в Уиллоу-Бенде я нашел его почти сразу же. Он был на одном из деревьев, близко от дома. Он смотрел на меня из кроны своими огромными кошачьими глазами и даже усмехнулся мне.
— Кошарик, — сказал я, — Хайрам ранен, но он скоро поправится. Несколько дней его не будет. Кошарик, можешь ли ты мигнуть? Можешь закрыть глаза?
Он закрыл глаза и открыл их опять, затем закрыл и снова открыл.
— Хорошо, — сказал я. — Мне бы хотелось поговорить с тобой. Ты можешь слышать меня, но я тебя слышать не могу. Может быть, мы сможем объясниться таким образом: я буду задавать вопросы. Если твой ответ будет «да», закрой глаза один раз. Если «нет», закрой их дважды.
Он закрыл глаза и затем открыл их.
— Прекрасно, — сказал я. — Ты понял, что я рассказал тебе про Хайрама?
Он закрыл глаза один раз.
— Тебе понятно, что несколько дней его не будет?
Он просигналил «да».
— И ты согласен разговаривать со мной вот таким образом?
«Да», — показал он.
— Это не очень удобный способ общения, не так ли?
Кошарик мигнул дважды.
— Ну, правильно. Итак, в Мастодонии… ты знаешь, где Мастодония, Кошарик?
«Да».
— В Мастодонии нам нужны четыре дороги во времени. Я забил там четыре линии палок, выкрашенных красным, с флагами на каждой, на конце каждой линии. Флаг означает точку, в которой мы хотим перейти в другое время. Понятно ли тебе?
Кошарик дал понять, что ему ясно.
— Ты видел эти палки и флаги?
«Да», — сообщил он.
— Теперь слушай меня внимательно. Первая дорога должна идти в прошлое на семьдесят миллионов лет. Следующая дорога должна быть на десять тысяч лет ближе к нам.
Кошарик не стал ждать моего вопроса, понял ли он, и просигналил «да».
— Третья, — продолжал я, — еще на десять тысяч лет ближе к нам, четвертая — на десять тысяч лет позже третьей.
«Да», — сказал Кошарик.
Мы повторили все это еще раз, чтобы быть уверенными, что все понято ясно.
— Ты сделаешь это сейчас? — спросил я.
Он сообщил, что сделает — и исчез.
Я стоял, тупо уставившись на то место, где он был только что, и подозревал, что он понял меня буквально, что он сейчас в Мастодонии прокладывает дороги во времени. По крайней мере, я на это надеялся.
Бен был в своем офисе, устроившись с ногами на столе.
— Знаешь, Эйса, — сказал он, — это самая лучшая работа, какую я когда-либо имел. Мне она нравится.
— А твой банк?
— Скажу тебе кое-что, чего никому другому бы не сказал: банк управляется сам собой. Конечно, я им занят, но теперь мне там нечего делать. Только принимаю решения — и не все, а наиболее трудные, да подписываю бумаги.
— Тогда как насчет того, чтобы приподняться и отправиться со мной поразмяться? В мел.
— В мел? Ты хочешь сказать, что ты сделал это, Эйса?!
— Надеюсь. Но не уверен. Мы должны это проверить. Мне бы не хотелось идти в одиночку, предпочитаю компанию. Я еще слишком цыпленок, чтобы ходить туда одному.
— Слоновые ружья все еще у тебя?
Я кивнул.
— Но — никакой охоты. Не в этот раз. Сейчас мы только проверим дороги.
Райла пошла с нами. Мы поспорили, брать ли машину, и решили отправиться пешком. Я был полностью готов к тому, что, когда мы пройдем первую линию палок, ничего не произойдет. Однако это случилось. Мы вышли прямо в мел. Там шел дождь, бесконечный ливень. Мы забили палки, которые принесли с собой, немного походили, чтобы убедиться, что попали туда, куда нужно. Группа глупых птицезавровых динозавров улепетнула при нашем приближении.
Остальные три дороги тоже уже существовали. На другом конце каждой из них дождя не было. Насколько я мог заметить, все эти места выглядели очень похожими. Если бы мы провели там побольше времени, отличия бы нашлись. Но мы там не задерживались. Забивали палки и уходили. На четвертой дороге, однако, Бен убил маленького анкилозавра, шести или семи футов длиной, возможно, годовалого. Пуля почти отстрелила ему голову.
— Нынче вечером — бифштекс из динозавра, — сказал Бен.
Тащить его назад в Мастодонию пришлось всем троим. Там с помощью топора мы разрубили панцирь. Сначала мы рубили по всей длине тела, чтобы стало возможно снять панцирь, но это было нелегко. Бен отрезал себе хвост в качестве трофея. Я вытащил жаровню — она лежала под домиком — и развел огонь.
Пока Бен обжаривал толстые ломти мяса, я спустился по холму к яблоневой роще и нашел Кошарика.
— Я просто пришел сказать тебе спасибо. Дороги великолепны. — Он мигнул мне глазами четыре или пять раз, все время усмехаясь.
— Я могу что-нибудь для тебя сделать? — спросил я его.
Он мигнул дважды, отвечая «нет».
Динозавр, которого мы съели во время первой прогулки в мел, был вкусен, но, думал я, мясо анкилозавра может нас разочаровать. Они ведь такие страшилища. Но мы не разочаровались. Я заглатывал куски, слегка стыдясь, как много ем.
Позже мы срезали остатки панциря, положили несколько кусков мяса в наш холодильник, а остальное завернули Бену, чтобы он взял его домой.
— Вечером у нас будет динозаврятина, — усмехнулся он. — Может быть, приглашу газетчиков, пусть попробуют. Надо же им о чем-то писать.
После ухода Бена мы с Райлой стали вести спокойную, размеренную жизнь. Поздно засыпали, подолгу засиживались за столом на улице, присматривали за хозяйством. Я взял дробовик и отправился с Боусером охотиться на гремучих змей. Мы не нашли ни одной. Нас навестил Неуклюжик. Он прошаркал совсем близко, тянул хобот, фыркая на нас и хлопая ушами. Но я уже знал, что нужно делать. Райла держала его под прицелом, прикрывая меня, а я пошел к нему, медленно, на дрожащих ногах. Он обнюхал меня, и я почесал его хобот. Он хрюкал и стонал в экстазе. Я придвинулся ближе, чтобы дотянуться до его нижней губы, и почесал ее. Ему все это нравилось, он сделал все, что мог, чтобы сказать мне, как он любит меня. Я повел его вниз, в долину, и велел ему оставаться там, держась, черт побери, от нас, на приличном расстоянии. Он дружелюбно хрюкал. Я боялся, что он последует за мной, когда я пойду домой, но он этого не сделал.
В тот вечер мы сидели, наблюдая, как над землей сгущаются сумерки. Райла сказала мне:
— Эйса, меня что-то беспокоит.
— Хайрам, — ответил я.
— Но с ним все обошлось. Через несколько дней он вернется.
— Это происшествие заставило меня осознать, как все ненадежно. Временной бизнес, основанный на Хайраме и Кошарике. Если хоть с одним из них что-то случится…
— Но ведь и ты можешь объясниться с Кошариком. Ты добился того, что он открыл дороги во времени. Даже если прямо сейчас все пойдет наперекосяк, то они-то у нас есть, и есть дело с Сафари, наш основной бизнес. В свое время будет и еще что-нибудь, но эта охота на крупную дич ь…
— Райла, тебе этого довольно?
— Думаю, что нет, но и этого было бы больше, чем было у нас до этого.
— Удивляюсь.
— Удивляешься? Чему?
— Пожалуйста, постарайся понять. Стань на некоторое время мной. В тот день, когда ты отвезла Хайрама в госпиталь, я был на ферме. Точнее, мы с Боусером. Походили немного, посидели на ступеньках, как прежде. Мы даже вошли в дом, но я не пошел дальше кухни. Я сидел там за столом и вспоминал, как это было. Я чувствовал себя потерянным. Неважно, что я делал, где я ходил, что думал — я был потерян. Все это изменилось.
— Изменения тебе не нравятся?
— Не знаю. Знаю, что все это делать должен. Сейчас у нас есть деньги, а прежде их никогда не было. Мы теперь можем путешествовать во времени, а никто другой не может. Думаю, что все это из-за Хайрама и ощущения нашей неустойчивости…
Она взяла мою руку в свою.
— Знаю, — сказала она. — Знаю.
— Как?! И ты тоже?
— Нет, Эйса. Не я. Но ты — я знаю, как ты можешь чувствовать себя. Я чувствую себя виноватой. Это я втравила тебя в это дело.
— Меня легко было втравить. Не упрекай себя. Тебе не за что себя упрекать. Дело в том, что я любил эту ферму. Когда я увидел ее в тот день, я понял, что потерял ее.
— Пойдем прогуляемся, — предложила она.
И мы пошли рука об руку, вниз по гребню, и все, что окружало нас, был мир Мастодонии. С холма доносился резкий крик козодоя, и мы остановились, очарованные. Здесь мы его слышали впервые. Я уже и не ожидал услышать его, поскольку нелогично заключил, что их здесь нет. Но вот при этом крике я понял, что это — звук дома, он вызвал во мне память о давно забытых годах, принес дальний запах свежескошенного сена, которым тянуло от только что выкошенных полей, вспомнилось звяканье колокольчиков в стаде коров, которых выгоняют на пастбище после дойки. И, слушая, я чувствовал, что странное довольство наполняет меня.
Мы вернулись к передвижному домику и позвали Боусера внутрь. Он степенно пошел прямо к комнате Хайрама. Какое-то время мы слышали, как он возится на одеяле, устраиваясь на ночь.
В кухне я соорудил графин «манхеттена» и понес его в гостиную. Мы сидели, выпивали, расслабленные и цивилизованные.
— Помнишь тот день, когда я появилась? — спросила Райла. — Внезапно, после этих двадцати лет?
Я кивнул. Мне казалось, что я запомнил каждую минуту того дня.
— Я все время спрашивала себя, когда ехала в Уиллоу-Бенд: а что, если придет время, когда я пожалею о своем приезде? С тех пор я не раз задавала себе этот вопрос, Эйса. Теперь я хочу сказать тебе, что не жалею ни о чем. И вопросов этих больше не задаю. Дело не в путешествиях во времени, не в веселье и не в деньгах. Дело в тебе. Я никогда не пожалею, что вернулась к тебе.
Поставив стакан, я пошел к кушетке, на которой она сидела, сел с ней рядом, взял ее руки в свои. Так мы сидели долго, похожие на пару глупых детей, которые внезапно открыли, что любят друг друга. Во мне росла благодарность к ней за то, что она сказала мне, и я думал, что, может быть, должен сказать ей то же, но не было слов, какими бы я мог выразить то, что чувствовал. Вместо этого я сказал то, чем было полно мое сердце:
— Я любил тебя, Райла, думаю, что всегда любил, с первого дня, как только увидел тебя.
На следующий день, вскоре после полудня, приехал Куртни на машине, которую одолжил ему Бен. С ним был сенатор Абель Фримор.
— Я доставил его в ваши руки, — сказал Куртни. — Старик никак не соглашался говорить со мной. Ему нужно поговорить именно с вами. Он хочет взять быка за рога. Кроме того, пробудилось к жизни Налоговое Управление: их представители уже были у меня. Однако я не думаю, что дело сенатора имеет к ним какое-либо отношение.
— Никакого, — сказал сенатор. — Подобно любому здравомыслящему человеку, я стараюсь держаться от них подальше.
Он относился к немногочисленным мужчинам с лицом типичного фермера. Волосы его были белыми и редкими, лицо и руки — загорелыми и обветренными. Он был невысокого роста, стоял возле машины и оглядывался вокруг.
— Итак, Мастодония, — сказал он. — Куртни говорил мне о ней. Когда вы собираетесь начать ее делить?
— Мы не собираемся этого делать вовсе, — резко сказала Райла.
— Должен вам сказать, — проговорил Куртни, обращаясь к нам, — что Сафари прибудет завтра. Несколько дней назад позвонил Бен, сказал, что дороги открыты. Рад, что тебе это удалось.
— Не без труда, — заметил я.
— Мне бы хотелось остаться и поглядеть, как отправится первое сафари. Того же хочет и сенатор. У вас найдутся комнаты, чтобы переночевать?
— Две комнаты есть, — ответила Райла. — Добро пожаловать. Но один из вас будет спать в одной комнате с Боусером.
— Не будет ли возможности отправиться туда с ними? — спросил сенатор.
— Только чтобы взглянуть вокруг. Быстренько осмотреться и вернуться назад.
— Это будет зависеть от людей Сафари, — ответил я. — Поговорите с тем, кто возглавит группу.
Сенатор взглянул на Куртни.
— А вы? Если вам позволят, вы пойдете?
— Не знаю. Я видел фильм. Там, в прошлом, кровожадные твари. Мне нужно подумать.
Сенатор важно прошелся вокруг, все разглядывая, затем направился к столу. Райла вынесла кофе. Сенатор, садясь, взял чашку.
— Спасибо, моя дорогая, — сказал он Райле, когда она наполнила чашку.
— Я — парень простой, фермерский, и очень ценю чашечку кофе.
Остальные присоединились к нему, и Райла налила всем нам.
— Мне кажется, — сказал Фримор, — что я могу уже высказать то, что собирался. Это не предложение. Ничего достаточно веского. Ничего, с чем можно было бы отправиться в сенат или в правительство. Всего лишь несколько вопросов, которые крутятся у меня в голове.
Сенатор пролил несколько капель кофе на стол, а затем, продолжая говорить, стер их ладонью.
— Боюсь, — сказал он, — вы подумаете, что я глупый старикан, гоняющийся за тенью. Но есть проблема, которая стоила мне многих бессонных ночей. На самом деле, проблем даже две. Как бы это объяснить попонятнее?
Он сделал паузу, как бы для того, чтобы все обдумать. Я был уверен, что ему ничего не надо обдумывать. Это был просто отработанный ораторский прием. За годы, что он слишком часто выступал в сенате.
— Проще говоря, — начал он, — мы имеем две накладывающиеся проблемы: состояние сельского хозяйства в мире и огромное количество разоренных людей, которых множество и в нашей стране. Неудачники, безработные, дно социальной пирамиды.
Вообще-то, мы в состоянии вырастить достаточно пищи, чтобы прокормить всех людей на Земле. Когда люди голодают — это результат плохого распределения пищи, а не проблема ее выращивания. Но я боюсь того дня — может быть, не такого уж и далекого — когда производство пищи тоже упадет. Метеорологи говорят нам, и, должен сказать, очень уверенно, что по крайней мере северное полушарие, а возможно и весь мир, вступает в следующий, более холодный и более сухой цикл. У нас было, говорят нам, около шестидесяти лет самой благоприятной погоды, какая была известна за века. Теперь начинаются засухи. Обширные пространства продуктивных, урожайных земель получат мало влаги, а климат станет холоднее. Если эти тенденции к похолоданию сохранятся, время роста растений сократится. Это означает уменьшение количества продуктов. Если их количество уменьшится, скажем, на десять процентов или около того за несколько лет, эти районы окажутся перед лицом массового голода. На протяжении последних лет в мире произошли заметные социальные и экономические достижения, но выросло и население. Пока нет признаков того, что этот рост замедлится, так что только в немногих избранных районах экономический бум будет способствовать облегчению человеческих страданий.