– Знаешь, я не уверена, что маме это понравится.
– Почему? – удивился он.
– Это как-то несерьёзно.
– Но, как я понял, у неё не очень серьёзные сказки.
– Это так, – кивнула я, – но если при этом играть, получится вообще цирк.
Официант принёс кофе. Я заглянула в чашку. Там был шарик мороженого, политый кофе и каким-то соусом.
– Кофе-гляссе, – сказал Данька, – попробовать необходимо.
– Отказавшихся топят в озере? Или поджаривают на мангале?
– Нет, их кормят насильно.
С этими словами он взял свой стул и поставил рядом с моим. Взял мою чашку и ложечку, зачерпнул.
– А фартучек мне повяжешь? – продолжала сопротивляться я. – Такой, с загибом внизу, в который кусками еда падает?
– Обязательно! – заверил он меня. – Когда буду кормить тебя через семьдесят лет!
Я вздохнула и прикоснулась губами к мороженому. Соус оказался карамельным, и мне пришлось признаться:
– Вкусно… Просто, если честно, это вредно.
– Ну, тогда я доем, – бодро сказал Данька и принялся за моё мороженое.
– Погоди, я ещё раз… попробую.
Я протянула руку, но он её отвёл.
– Нет! – заявил он. – Только из моих рук. А то знаю я тебя – как начнёшь лопать, так и не оставишь ни капельки.
– У тебя своё есть!
– Сначала съедим твоё, а потом каждый – своё.
Он принялся меня кормить, а вслух сказал:
– Так что у нас с цирком?
– Слишком весело, – покачала я головой, вытирая с губ карамельный соус.
– А ты не любишь, когда весело? – спросил он.
Я задумалась: как бы ему объяснить?
Дети гоняли на самокатах вдоль озера. Один парень на велосипеде отчаянно сигналил старому серому пуделю, переходившему дорогу. Это был не чистокровный пудель, помесь с какой-то другой породой. У него были растрёпанные уши, лохматый хвост. Он бросил на пацана недовольный взгляд, всем своим видом напоминая, что зря все радуются, что октябрь на дворе, и скоро опять в зиму, в ранние сумерки, в сон под холодной снежной шубой. Зима – это вам не шуточки.
– Люблю, – наконец ответила я, – но не когда слишком. Жизнь вообще-то серьёзная штука, если ты не в курсе.
– В курсе, в курсе, – со смехом сказал он, – поэтому я и уверен, что веселиться надо на полную катушку. И мне почему-то кажется, что ты бы тоже не прочь была.
Я с изумлением посмотрела на него. А Данька приподнялся, стащил со своего стула плед и, расправив, накрыл наши колени.
– Повеселиться не прочь, – пояснил он, – но тебе словно что-то мешает. Словно в тебе сидит кто-то мрачный и говорит: «Вера! Никакого веселья!» Может, прогоним его, этого мрачного?
– Как? – растерялась я.
– А вот так! – сказал Данька, и вдруг левой рукой взял меня за руку под пледом, а правой прикоснулся к моему затылку и легонько придвинул моё лицо к своему.
Заглянул в мои глаза. Поправил мне локон, заложив его за ухо.
– У тебя красивые волосы, – прошептал он, – вьются…
– Как у барана, который пошёл на плед?
– Дурочка…
Он прижался к моим губам своими.
Я закрыла глаза, а в голове стучало: «Я целуюсь с чужим парнем! У него есть девушка!»
Но я всё равно не могла оторваться от поцелуя, и когда он закончился, я подумала, что он был слишком коротким и что, пожалуй, мне начинает нравиться не только запах кофе, но и его вкус.
Данька смотрел на меня, и выражение лица у него было таким же, каким я запомнила его на первой встрече: чуть детским, радостно-удивлённым, восторженным. Это длилось всего секунду, потом он отвёл взгляд и прищёлкнул языком:
– Клёвый самокат у пацана! Тоже такой хочу.
А я вдруг почувствовала себя паршиво.
Что это было вообще?! У него есть девушка. Значит, он ей со мной изменяет?!
О боже…
Совесть металась во мне, как озверевшая рысь, и, наконец, я не выдержала натиска её коготков. Я решилась.
– Даня… Я слышала твой разговор.
– Какой? Эй, чувак! – заорал он пацану. – Равновесие держи! Угробишь машину!
– С твоей девушкой, – с трудом сказала я, – там, у ЦДХ. Когда искали сумку.
– Но у меня нет девушки, – озадаченно сказал он, – а с кем я разговаривал у ЦДХ – не помню. Это же было неделю назад. Тьфу, чёрт. Упал-таки! Погоди, я ему помогу.
Он привстал, откинул плед.
– Ты назвал её деткой. Сказал, что ты с ней.
Данька сел обратно. Я теребила бахрому на пледе, не смея поднять глаз.
– Погоди. Так это моя племянница была.
– Правда?!
Я мигом представила себе девочку лет пяти. Нет, семи, сейчас телефоны всем в первом классе покупают. Хотя она могла звонить и с родительского, так что пусть будет пятилетняя.
– Ага, у неё родители разводятся. Старший сын моего отца с женой. Они владеют салоном красоты и никак не могут его поделить. А на племяшку вообще рукой махнули. Она и психует. Я ей сказал, что я с ней. А «деткой» её все зовут. Потому что она всех называет «детками». У них в школе это модно.
Значит, племянница была школьницей. Что ж, это не так прекрасно, как пятилетняя девочка, но тоже ничего.
– А почему ты так странно называешь своего брата? «Старший сын отца»?
– Я его братом никогда не считал. Он сын отца от предыдущего брака. У нас разница двадцать лет. И он никогда с нами не жил. Погоди-ка, Верка! Так ты сейчас целовалась со мной, думая, что у меня девчонка есть?
Я почувствовала, что краснею, и потянулась к чашке с кофе.
– А мне ты показалась такой принципиальной! Такой строгой! Жизнь – это серьёзная штука, то-сё!
– Хорош издеваться! И вообще – садись на свою сторону, допей кофе, а то он совсем остынет!
– Нет, погоди, у меня есть дела и на этой стороне.
Он сжал мою руку под пледом. И взял меня за подбородок.
– Тот поцелуй не считается, – строго сказал Данька, – потому что ему аккомпанировали неправильные мысли.
– Ак-ком-па-ни-ро-ва-ли!
– Это чтобы ты не забывала, что я музыкант.
– Или чтобы выпендриться?
– Может, и так. В общем, допьёшь потом свой кофе. В смысле – доешь.
Он провёл пальцем по моему лбу, по векам, съехал им по носу на самый кончик, и, наконец, прикоснулся к моей нижней губе, чуть приоткрыв её.
– Ну что? – прошептал он, приблизившись. – Я достаточно серьёзен?
– Достаточно для чего?
– Чтобы понравиться тебе.
Наши губы почти соприкасались, передавая друг другу нежный шёпот.
– Только не говори, что ты правда думаешь, что жизнь – серьёзная штука.
– Думаю-думаю, – сощурилась я, – но после мороженого с карамельным соусом…
– И кофе!
– …и кофе… я позволяю себе об этом забыть.
Я запустила ему в волосы руки и прижала его лицо к своему, успев подумать, что поцелуй – лучшее лекарство от любви.
Глава 11
Глава 12
Глава 13
– Почему? – удивился он.
– Это как-то несерьёзно.
– Но, как я понял, у неё не очень серьёзные сказки.
– Это так, – кивнула я, – но если при этом играть, получится вообще цирк.
Официант принёс кофе. Я заглянула в чашку. Там был шарик мороженого, политый кофе и каким-то соусом.
– Кофе-гляссе, – сказал Данька, – попробовать необходимо.
– Отказавшихся топят в озере? Или поджаривают на мангале?
– Нет, их кормят насильно.
С этими словами он взял свой стул и поставил рядом с моим. Взял мою чашку и ложечку, зачерпнул.
– А фартучек мне повяжешь? – продолжала сопротивляться я. – Такой, с загибом внизу, в который кусками еда падает?
– Обязательно! – заверил он меня. – Когда буду кормить тебя через семьдесят лет!
Я вздохнула и прикоснулась губами к мороженому. Соус оказался карамельным, и мне пришлось признаться:
– Вкусно… Просто, если честно, это вредно.
– Ну, тогда я доем, – бодро сказал Данька и принялся за моё мороженое.
– Погоди, я ещё раз… попробую.
Я протянула руку, но он её отвёл.
– Нет! – заявил он. – Только из моих рук. А то знаю я тебя – как начнёшь лопать, так и не оставишь ни капельки.
– У тебя своё есть!
– Сначала съедим твоё, а потом каждый – своё.
Он принялся меня кормить, а вслух сказал:
– Так что у нас с цирком?
– Слишком весело, – покачала я головой, вытирая с губ карамельный соус.
– А ты не любишь, когда весело? – спросил он.
Я задумалась: как бы ему объяснить?
Дети гоняли на самокатах вдоль озера. Один парень на велосипеде отчаянно сигналил старому серому пуделю, переходившему дорогу. Это был не чистокровный пудель, помесь с какой-то другой породой. У него были растрёпанные уши, лохматый хвост. Он бросил на пацана недовольный взгляд, всем своим видом напоминая, что зря все радуются, что октябрь на дворе, и скоро опять в зиму, в ранние сумерки, в сон под холодной снежной шубой. Зима – это вам не шуточки.
– Люблю, – наконец ответила я, – но не когда слишком. Жизнь вообще-то серьёзная штука, если ты не в курсе.
– В курсе, в курсе, – со смехом сказал он, – поэтому я и уверен, что веселиться надо на полную катушку. И мне почему-то кажется, что ты бы тоже не прочь была.
Я с изумлением посмотрела на него. А Данька приподнялся, стащил со своего стула плед и, расправив, накрыл наши колени.
– Повеселиться не прочь, – пояснил он, – но тебе словно что-то мешает. Словно в тебе сидит кто-то мрачный и говорит: «Вера! Никакого веселья!» Может, прогоним его, этого мрачного?
– Как? – растерялась я.
– А вот так! – сказал Данька, и вдруг левой рукой взял меня за руку под пледом, а правой прикоснулся к моему затылку и легонько придвинул моё лицо к своему.
Заглянул в мои глаза. Поправил мне локон, заложив его за ухо.
– У тебя красивые волосы, – прошептал он, – вьются…
– Как у барана, который пошёл на плед?
– Дурочка…
Он прижался к моим губам своими.
Я закрыла глаза, а в голове стучало: «Я целуюсь с чужим парнем! У него есть девушка!»
Но я всё равно не могла оторваться от поцелуя, и когда он закончился, я подумала, что он был слишком коротким и что, пожалуй, мне начинает нравиться не только запах кофе, но и его вкус.
Данька смотрел на меня, и выражение лица у него было таким же, каким я запомнила его на первой встрече: чуть детским, радостно-удивлённым, восторженным. Это длилось всего секунду, потом он отвёл взгляд и прищёлкнул языком:
– Клёвый самокат у пацана! Тоже такой хочу.
А я вдруг почувствовала себя паршиво.
Что это было вообще?! У него есть девушка. Значит, он ей со мной изменяет?!
О боже…
Совесть металась во мне, как озверевшая рысь, и, наконец, я не выдержала натиска её коготков. Я решилась.
– Даня… Я слышала твой разговор.
– Какой? Эй, чувак! – заорал он пацану. – Равновесие держи! Угробишь машину!
– С твоей девушкой, – с трудом сказала я, – там, у ЦДХ. Когда искали сумку.
– Но у меня нет девушки, – озадаченно сказал он, – а с кем я разговаривал у ЦДХ – не помню. Это же было неделю назад. Тьфу, чёрт. Упал-таки! Погоди, я ему помогу.
Он привстал, откинул плед.
– Ты назвал её деткой. Сказал, что ты с ней.
Данька сел обратно. Я теребила бахрому на пледе, не смея поднять глаз.
– Погоди. Так это моя племянница была.
– Правда?!
Я мигом представила себе девочку лет пяти. Нет, семи, сейчас телефоны всем в первом классе покупают. Хотя она могла звонить и с родительского, так что пусть будет пятилетняя.
– Ага, у неё родители разводятся. Старший сын моего отца с женой. Они владеют салоном красоты и никак не могут его поделить. А на племяшку вообще рукой махнули. Она и психует. Я ей сказал, что я с ней. А «деткой» её все зовут. Потому что она всех называет «детками». У них в школе это модно.
Значит, племянница была школьницей. Что ж, это не так прекрасно, как пятилетняя девочка, но тоже ничего.
– А почему ты так странно называешь своего брата? «Старший сын отца»?
– Я его братом никогда не считал. Он сын отца от предыдущего брака. У нас разница двадцать лет. И он никогда с нами не жил. Погоди-ка, Верка! Так ты сейчас целовалась со мной, думая, что у меня девчонка есть?
Я почувствовала, что краснею, и потянулась к чашке с кофе.
– А мне ты показалась такой принципиальной! Такой строгой! Жизнь – это серьёзная штука, то-сё!
– Хорош издеваться! И вообще – садись на свою сторону, допей кофе, а то он совсем остынет!
– Нет, погоди, у меня есть дела и на этой стороне.
Он сжал мою руку под пледом. И взял меня за подбородок.
– Тот поцелуй не считается, – строго сказал Данька, – потому что ему аккомпанировали неправильные мысли.
– Ак-ком-па-ни-ро-ва-ли!
– Это чтобы ты не забывала, что я музыкант.
– Или чтобы выпендриться?
– Может, и так. В общем, допьёшь потом свой кофе. В смысле – доешь.
Он провёл пальцем по моему лбу, по векам, съехал им по носу на самый кончик, и, наконец, прикоснулся к моей нижней губе, чуть приоткрыв её.
– Ну что? – прошептал он, приблизившись. – Я достаточно серьёзен?
– Достаточно для чего?
– Чтобы понравиться тебе.
Наши губы почти соприкасались, передавая друг другу нежный шёпот.
– Только не говори, что ты правда думаешь, что жизнь – серьёзная штука.
– Думаю-думаю, – сощурилась я, – но после мороженого с карамельным соусом…
– И кофе!
– …и кофе… я позволяю себе об этом забыть.
Я запустила ему в волосы руки и прижала его лицо к своему, успев подумать, что поцелуй – лучшее лекарство от любви.
Глава 11
Право на тайну
– А вот тут хорошо Моцарта дать!
– Данечка, ну какой Моцарт? Там будут шестилетние дети. И вообще, зачем нам изобретать велосипед? Давай найдём в Интернете готовый сценарий, возьмём музыку из него!
– Да ну, ты что! У нас, что ли, своей головы на плечах нет? Ты послушай!
И Данька заиграл на фортепьяно. Я прижала трубку к уху. Здорово он всё же играет.
– Ну что?
– Ладно, признаюсь – это было круто. Но это только одна сцена! Где они прыгают на полянке. А сколько их всего, этих сцен? Где ты столько времени найдёшь? Или ты прогуливаешь?
– Да ну эту школу, тут всё гораздо интереснее. Давно мечтал к чему-то музыку подобрать.
– А, так ты поэтому и предложил мне на встрече в кафе поставить спектакль? Чтобы подобрать к нему музыку?
– Ты меня раскусила! Но имей в виду, на синтезаторе звук чуть хуже, не такой богатый, как на фоно.
– Дань, это тебе слышно, ты специалист, а людям, мне кажется, всё равно.
– Не зна-аю, – протянул он, – вот послушай.
Он сыграл «Турецкий марш» на синтезаторе.
– Ну да, – признала я, – в предыдущий раз мне больше понравилось.
– Да у меня ещё и синтер дрянь. Идея! Я всё равно собирался новый покупать. Денег уже поднакопил, отец ещё добавит. Он бы всю сумму дал, но мне хотелось самому. Понимаешь?
– Понимаю.
– Тогда поехали со мной в субботу на Савёловский рынок?
Сердце у меня сжалось.
– Дань… я в субботу не могу.
Повисла пауза.
– Ты не могла в позапрошлую субботу.
– Да…
– И в прошлую.
– Точно.
– И что же ты делаешь по субботам?
– Да ничего особенного, – замялась я, – обычные дела. Давай на Савёловский в воскресенье съездим?
– В воскресенье там давка. А что, говоришь, за обычные дела?
– Ну, я в магазин пойду… Уроки… Уборка… Стирка, маткружок.
– А почему эти обычные дела нельзя перенести на воскресенье?
Я кляла себя на все корки. Дура, дурила! Надо было соглашаться на субботу! А прямо в субботу что-нибудь придумать. Сказать, что у меня болит голова, например! С другой стороны – неудобно как-то! Он же из-за меня покупает этот синтезатор.
– Дань, а зачем всё-таки тратить деньги ради одного выступления? Может, сыграешь на старом синтезаторе? Звук, конечно, был хуже, чем на фортепьяно, но в целом…
– Вера, ответь на мой вопрос.
– Мне надо помочь бабушке с одним делом. Она просила.
– Врёшь.
– Я никогда не вру!
– Сейчас точно врёшь!
– Что? – растерялась я. – Ах так! Ну пока!
И швырнула трубку.
Отлично. Теперь он будет уверен, что я наврала. Но я почти не врала, действительно. Моё дело связано с бабушкой. Другое дело, что она меня никогда о помощи не просила.
Я закусила губу. К глазам подступили слёзы. Это нечестно! Я не делаю ничего плохого!
Может, мне не надо было ехать? Я ведь уже пропускала… Потому что и гриппом болела, и ветрянкой, и один раз ногу подворачивала, хромала потом неделю. И не ездила. Но вот именно тогда у меня была причина, чтобы не приезжать. А сейчас она какая? В голову любовь стукнула? Ну и что, не молния же… Может и подождать.
И всё-таки Данька не прав. Это несправедливо – считать меня вруньей!
Я взяла телефон и набрала: «У человека должны быть тайны».
Стёрла.
Снова принялась набирать: «У каждого есть право на тайну. Если он никому этой тайной не меша…»
Стёрла.
Не надо про тайну вообще. Нет у меня тайн. Помогаю бабушке делать кое-что важное. Скажем, выбирать ей шерсть для вязания. Она без меня не справится. Дело государственной важности, требуется человек с высоким уровнем ответственности, то есть я.
Пишу: «Я помогаю бабушке…» И стираю. Ещё быстрее, чем предыдущие сообщения. Потому что врать ему – так же гадко, как возить пенопластом по стеклу.
Ёлки-палки, что делать-то! Телефон пикнул. Сообщение от него!
Вот такое: «пишустираюпишустираюпишустираю». Я улыбнулась. И напечатала: «Я тоже». И добавила: «Прости. Но я не хочу это обсуждать».
И быстро послала ему, не давая себе возможности подумать – правильно ли? «Сообщение доставлено» – прочла я, и мне стало страшно. Вдруг он пошлёт меня куда подальше с моими идиотскими тайнами? Я заёрзала на стуле. Дура! Надо было написать не «не хочу», а «не могу»!
«Пип!» – сказал телефон.
«Ты с кем-то встречаешься, кроме меня?»
– Бррр! Фу! Пшик! – вырвалось у меня, и я набрала его номер.
– Нет, – завопила я в трубку, – нет! У меня только ты! Такой прекрасный ты, такой бэби, такой хани, такой свит!
– Такой СВИН? – переспросил он.
– СВИТ! У нас тут вроде кто-то отлично шарит в английском?!
– Тогда почему ты не едешь с таким распрекрасным хани и свитом в субботу на Савёловский? – холодно спросил он.
– Тьфу, – в отчаянии сказала я, – ты правда хочешь знать, как я провожу каждую субботу?
– Да!
– Ну, слушай…
– Данечка, ну какой Моцарт? Там будут шестилетние дети. И вообще, зачем нам изобретать велосипед? Давай найдём в Интернете готовый сценарий, возьмём музыку из него!
– Да ну, ты что! У нас, что ли, своей головы на плечах нет? Ты послушай!
И Данька заиграл на фортепьяно. Я прижала трубку к уху. Здорово он всё же играет.
– Ну что?
– Ладно, признаюсь – это было круто. Но это только одна сцена! Где они прыгают на полянке. А сколько их всего, этих сцен? Где ты столько времени найдёшь? Или ты прогуливаешь?
– Да ну эту школу, тут всё гораздо интереснее. Давно мечтал к чему-то музыку подобрать.
– А, так ты поэтому и предложил мне на встрече в кафе поставить спектакль? Чтобы подобрать к нему музыку?
– Ты меня раскусила! Но имей в виду, на синтезаторе звук чуть хуже, не такой богатый, как на фоно.
– Дань, это тебе слышно, ты специалист, а людям, мне кажется, всё равно.
– Не зна-аю, – протянул он, – вот послушай.
Он сыграл «Турецкий марш» на синтезаторе.
– Ну да, – признала я, – в предыдущий раз мне больше понравилось.
– Да у меня ещё и синтер дрянь. Идея! Я всё равно собирался новый покупать. Денег уже поднакопил, отец ещё добавит. Он бы всю сумму дал, но мне хотелось самому. Понимаешь?
– Понимаю.
– Тогда поехали со мной в субботу на Савёловский рынок?
Сердце у меня сжалось.
– Дань… я в субботу не могу.
Повисла пауза.
– Ты не могла в позапрошлую субботу.
– Да…
– И в прошлую.
– Точно.
– И что же ты делаешь по субботам?
– Да ничего особенного, – замялась я, – обычные дела. Давай на Савёловский в воскресенье съездим?
– В воскресенье там давка. А что, говоришь, за обычные дела?
– Ну, я в магазин пойду… Уроки… Уборка… Стирка, маткружок.
– А почему эти обычные дела нельзя перенести на воскресенье?
Я кляла себя на все корки. Дура, дурила! Надо было соглашаться на субботу! А прямо в субботу что-нибудь придумать. Сказать, что у меня болит голова, например! С другой стороны – неудобно как-то! Он же из-за меня покупает этот синтезатор.
– Дань, а зачем всё-таки тратить деньги ради одного выступления? Может, сыграешь на старом синтезаторе? Звук, конечно, был хуже, чем на фортепьяно, но в целом…
– Вера, ответь на мой вопрос.
– Мне надо помочь бабушке с одним делом. Она просила.
– Врёшь.
– Я никогда не вру!
– Сейчас точно врёшь!
– Что? – растерялась я. – Ах так! Ну пока!
И швырнула трубку.
Отлично. Теперь он будет уверен, что я наврала. Но я почти не врала, действительно. Моё дело связано с бабушкой. Другое дело, что она меня никогда о помощи не просила.
Я закусила губу. К глазам подступили слёзы. Это нечестно! Я не делаю ничего плохого!
Может, мне не надо было ехать? Я ведь уже пропускала… Потому что и гриппом болела, и ветрянкой, и один раз ногу подворачивала, хромала потом неделю. И не ездила. Но вот именно тогда у меня была причина, чтобы не приезжать. А сейчас она какая? В голову любовь стукнула? Ну и что, не молния же… Может и подождать.
И всё-таки Данька не прав. Это несправедливо – считать меня вруньей!
Я взяла телефон и набрала: «У человека должны быть тайны».
Стёрла.
Снова принялась набирать: «У каждого есть право на тайну. Если он никому этой тайной не меша…»
Стёрла.
Не надо про тайну вообще. Нет у меня тайн. Помогаю бабушке делать кое-что важное. Скажем, выбирать ей шерсть для вязания. Она без меня не справится. Дело государственной важности, требуется человек с высоким уровнем ответственности, то есть я.
Пишу: «Я помогаю бабушке…» И стираю. Ещё быстрее, чем предыдущие сообщения. Потому что врать ему – так же гадко, как возить пенопластом по стеклу.
Ёлки-палки, что делать-то! Телефон пикнул. Сообщение от него!
Вот такое: «пишустираюпишустираюпишустираю». Я улыбнулась. И напечатала: «Я тоже». И добавила: «Прости. Но я не хочу это обсуждать».
И быстро послала ему, не давая себе возможности подумать – правильно ли? «Сообщение доставлено» – прочла я, и мне стало страшно. Вдруг он пошлёт меня куда подальше с моими идиотскими тайнами? Я заёрзала на стуле. Дура! Надо было написать не «не хочу», а «не могу»!
«Пип!» – сказал телефон.
«Ты с кем-то встречаешься, кроме меня?»
– Бррр! Фу! Пшик! – вырвалось у меня, и я набрала его номер.
– Нет, – завопила я в трубку, – нет! У меня только ты! Такой прекрасный ты, такой бэби, такой хани, такой свит!
– Такой СВИН? – переспросил он.
– СВИТ! У нас тут вроде кто-то отлично шарит в английском?!
– Тогда почему ты не едешь с таким распрекрасным хани и свитом в субботу на Савёловский? – холодно спросил он.
– Тьфу, – в отчаянии сказала я, – ты правда хочешь знать, как я провожу каждую субботу?
– Да!
– Ну, слушай…
Глава 12
Дом П
– Каждую субботу я встаю рано, часов в восемь, и еду на метро до станции «Молодёжная». Там сажусь на маршрутку номер 594 и еду до конечной, до остановки «Ромашково». Когда выхожу из маршрутки, то иду по дороге налево, снова налево, мимо церкви, вниз и дальше – мимо дачных участков до зелёного забора.
– А не страшно вдоль дороги идти? – спросил Данька.
Он затаил дыхание, словно я пересказывала ему новый роман Стивена Кинга в подробностях. В доме престарелых, кстати, его любят.
– Нет. Если кого-то подозрительного вижу на остановке, то прошу дяденьку, который работает продавцом в местном магазине, меня проводить.
– Он, конечно, соглашается из-за твоей красоты!
– Из-за моих ста рублей, скорее. Итак, я дохожу до зелёного забора. За ним – серое здание.
– Это дом престарелых?
– Нет, это Ромашковская амбулатория. А вот следующее за ней здание, салатовое…
– Твой Дом П?
– Ага.
– И что ты там делаешь?
– Сначала отмечаюсь у охранника. Потом меня встречает социальный работник. Низенькая такая, добродушная женщина, Марина. Ведёт к бабушкам.
– Ты им еду какую-то привозишь?
– Да, сладкое. Пастилу, печенье. Ещё книги.
– Старые?
– О нет, только современные! Детективы! Там такие читательницы есть, ух!
– Так, и что дальше? Что ты с ними делаешь?
– Дань, ну что можно со старенькими бабушками делать, сам-то подумай! Сижу рядом с ними, слушаю об их житье-бытье.
– Жалуются?
– Когда как. Иногда наоборот – хвалят.
– А на кого жалуются? На директора?
– Ну, про него говорят, что он бывший военный, и у него всё строго с дисциплиной. Но он и сам признаёт, что у них там каждый день – как на войне. То проводка загорится, то трубы потекут. А есть такие бабушки, которые его просто обожают. Помнишь, мы на выставке видели «руки повара Никитичны»? Это как раз Полина Никитична, она директора уважает, а он – к ней хорошо относится.
– Откуда ты знаешь? Ты что, знакома с директором?
– Да, конечно. За год, что туда езжу, успела познакомиться.
– Вер, а почему ты начала туда ездить?
Я помолчала. Вот мы и подошли к самому трудному.
– Там жила бабушкина подруга, Любовь Анатольевна. У неё не было семьи. А на старости потребовался медицинский уход. Ну, её и определили туда. Я стала к ней ездить, её навещать. А потом…
Я собралась с силами. Надо рассказать ему обо всём.
– А потом я начала встречаться с одним мальчиком из параллельного класса. Его звали Олег. Он говорил, что потерял от меня голову. А мне казалось – что я от него. Это было как раз прошлой осенью. В общем, мы гуляли все выходные напролёт.
– Так этому Олегу повезло больше, чем мне!
– Даня!
– Прости.
– Я перестала ездить к бабушке Любе по субботам. Меня никто не упрекал, ни она, ни моя бабушка. Но один раз моя всё же попросила меня поехать. Надо было отвезти лекарство. Что-то для сосудов. А мне так не хотелось! Мы с Олегом столько всего напланировали на эту субботу! Я была расстроена. Рассказала ему. Мне так хотелось провести эту субботу с ним! И я предложила: «Может, ты со мной съездишь? Это недолго, до обеда только!» Он кивнул. Теперь я понимаю, что он не хотел. Но тогда я не заметила. Или не захотела замечать. Всё, чего мне хотелось, это быть рядом с ним.
Данька молчал.
– Ты не ревнуешь? – спохватилась я.
– Ревновал бы. Если бы у тебя была другая интонация. Эта мне не очень нравится. Рассказывай дальше.
– А дальше мы приехали к бабушке Любе. Она вскочила с кровати, стала нас обнимать. Олег дёрнулся с отвращением, когда она до него дотронулась. Это я заметила. Но тут же оправдала его тем, что он просто не привык. Мне кажется, все легко оправдывают тех, кого любят. Бабушка Люба усадила нас, налила нам чаю. Олег не притронулся ни к кружке, ни к печенью. Сидел, смотрел мрачно в окно, не вникая в разговор. А потом бабушка Люба сказала: «Молодчина, Вер, что приехала. Так я по тебе соскучилась. И по Кате – ужасно». Катя – это моя бабушка, Екатерина Тимофеевна. Они жили раньше в одном доме в Измайловском. «Помню, – говорит, – как мы с ней по парку гуляли. Хорошо нам было, молодые, здоровые!» Я и говорю: «Да вы и сейчас молодая и здоровая!» Дань, ты понял, почему я так сказала?
– Я похож на идиота?
– Олег вот не понял. Он как раз на меня, как на идиотку, посмотрел. И одними губами повторил: «Молодая?!» Мне как-то не по себе стало, словно он меня в чём-то нехорошем уличил. И я заартачилась: «А что, говорю, сейчас разве не погуляете по парку?» Мне так хотелось доказать Олегу, что она, может, и не молодая, но «как молодая» – точно! А она смеётся: «По парку, может, и погуляю». – «Ну и поехали, – говорю, – в следующие выходные в Измайловский парк. А маму попрошу, чтобы она бабушку привезла туда. Сюда не получается, её в маршрутке укачивает, а там – на метро». – «Милая Вера, – улыбнулась бабушка Люба, – у меня уже не те ноги. В парке, может, и погуляю. Но до парка не доберусь». Олег приподнял брови: мол, довольна ты? Нет, я была недовольна. И брякнула: «А мы вас на такси отвезём!» Олег аж побелел.
– Ну, я бы тоже на его месте, – вставил Данька, – это же сколько стоит из Подмосковья на такси до Измайлова?
– Полторы тысячи рублей, – отчеканила я.
– До фига же. Но я бы нашёл, – поторопился добавить Данька, – наверное.
Я вздохнула.
– Бабушка Люба стала меня убеждать, что, мол, дорого, не надо. А для меня это – как барьер. Ты же видишь, какая я?
– Упрямая.
– Точно.
– Как коза Розка.
– Розка – это корова. Ты ж читал в детстве «Папу, маму, восемь детей и грузовик»? В общем, я начала её переубеждать. Что, мол, не так дорого, как она думает. И что это будет отличная поездка. И когда она уже почти согласилась, Олег сказал мне: «Давай выйдем?» Мы вышли в коридор, и он спросил: «Ты с ума сошла? У тебя есть три штуки?» «У меня полторы, – говорю, – ты мне не дашь взаймы?» Он взвился просто: «Хочешь потратить три штуки, чтобы две бабульки посплетничали о тебе же на скамейке? Они что, по телефону не могут это сделать? Бесплатно!» – «Олег, – говорю, – они же не виделись кучу лет. Обе будут счастливы». А он цедит: «Да я смотрю, ты наизнанку вывернешься ради их счастья… Торчишь тут, слушаешь ахинею, которую они несут. Тебе что, правда интересно слушать, как она пересказывает программу «Жди меня»?! Кружки их облизываешь. Ты хоть видела, что в твоей кружке белые следы от кефира?» – «Я их смыла!» – «А кипятком обдала? Ты представь, сколько тут инфекции!» – «Не хочешь, не пей», – растерялась я. «Как же, не пей! – горько сказал он. – Вы же потом мне устроите. Ах-ах, не уважил, не попил чайку. Да даже если не пить. Она же обниматься сразу полезла. Какого фига, а? Мне что, приятно это должно быть?» В общем, я разозлилась ужасно.
Я помолчала и продолжила с трудом.
– Если бы я не разозлилась, всё могло бы быть по-другому. Но я закричала: «А что в этом неприятного?!» Как бешеная заорала. И он тогда в ответ заорал: «Да меня тошнит от твоей бабки! От её чая, от всего этого вонючего места тошнит! И если ты в следующие выходные хотела покатать двух вонючих бабок за моё бабло, то могу сказать только одно – иди ты!» Знаешь, я только тогда поняла, какой он на самом деле. «Сам, – говорю, – иди. На все четыре стороны». Он и свалил. В сторону остановки. Тут же.
– Всё? – спросил Данька.
– Нет, – хмуро ответила я, – я вернулась к бабушке Любе. Она слышала последнюю фразу Олега. Что его от всего тошнит. Я попыталась её как-то переключить, разговорить. Но по её глазам было видно – она всё перебирает в памяти слова этого придурка. Наконец, я уехала, пообещав, что или найду недостающие полторы тысячи, или накормлю свою бабушку средствами от укачивания и притащу сюда в следующие выходные. Бабушка Люба обняла меня на прощанье. Но так, осторожно, как будто боялась, что мне это тоже противно. Той ночью она умерла. Сердечный приступ.
Мы помолчали.
– Да, – наконец, сказал Данька, – сказать тут нечего.
– Мне тоже нечего было сказать. Долго ещё.
– Ты ощущаешь свою ви… Ну… как бы… у тебя есть чувство ви… короче, ты поняла! У тебя есть это чувство?
– А ты как думаешь?
– Слушай… не знаю. Это может быть совпадением.
– Да, бабушка тоже так говорит. Она даже пытается вспоминать её так, знаешь, легко, ну, типа, к слову пришлось.
– Может, правда к слову приходится!
– Может, и приходится, Дань, но только мне каждый раз больно.
– Бедный ты мой человек.
– Да нет, – я улыбнулась через силу, – всё о’кей. Я себя вполне контролирую. Просто бывают моменты. У бабушки есть чемодан с париками…
– Вер, погоди! Ну правда же! Это же вполне может быть совпадением! Она ведь могла расстроиться по любому другому поводу!
– У бабушки есть чемодан с париками, – продолжала я, – бабушка Люба работала костюмером в Театре Натальи Сац. И вот эти парики – всё, что осталось от бабушки Любы. Я даже смотреть на них не могу.
– Вер.
– Ну?
– А к кому ты ездишь сейчас?
– Да ко всем подряд.
– И… только не убивай, ладно? Зачем?
– Как я тебя убью, мы по телефону разговариваем?
– Интонацией своей. Молчанием. Так зачем?
Я молчала. Не потому что хотела убить Даньку, конечно. Я давно научилась относиться снисходительно к людям, которые не были внутри моей ситуации. Просто думала, как объяснить… Сама-то я считала эти поездки чем-то вроде наказания. Мне не хотелось туда ездить. Там вещей, от которых начинало болеть сердце, было гораздо больше, чем в чемоданчике за шкафом.
Её бывшая соседка, её кресло в холле, её стул в столовке, её любимые тряпочные цветы в вазе у телевизора, её любимые собаки, которых она подкармливала, её любимый маршрут для прогулки – мимо амбулатории, через детскую площадку. Каждый раз, когда мы гуляли мимо этой площадки, мы шутили. «Ну что, бабушка Люба? С горки скатимся?» И она каждый раз придумывала что-то новенькое, вроде: «Нет, сегодня мокро и грязно!» или «Нет, на мне парадно-выходное платье, Веруня!».
– Ладно, попробую угадать, – подал голос Данька, – ты типа обета дала, да?
– Да, – с облегчением согласилась я.
Пусть считает обетом. Слово «наказание» ему явно не понравится. Начнёт спорить, доказывать… Зачем?
– А мне с тобой можно?
Я подскочила на стуле, оперлась руками на стол, свалила карандашницу.
– Нет! Не надо! Ни в коем случае! Второго такого раза я не переживу!
– Да перестань, я не брезгливый. Могу и из кружки с кефирными разводами попить.
– Нет, Данька, не надо! Ты что, ещё не понял? Это совсем не фан!
– А я не хочу быть для тебя только «фаном», – сказал Данька, – я хочу быть с тобой всё время. Даже, когда тебе не слишком весело. Что ты там говорила про «жизнь – серьёзную штуку»?
– А не страшно вдоль дороги идти? – спросил Данька.
Он затаил дыхание, словно я пересказывала ему новый роман Стивена Кинга в подробностях. В доме престарелых, кстати, его любят.
– Нет. Если кого-то подозрительного вижу на остановке, то прошу дяденьку, который работает продавцом в местном магазине, меня проводить.
– Он, конечно, соглашается из-за твоей красоты!
– Из-за моих ста рублей, скорее. Итак, я дохожу до зелёного забора. За ним – серое здание.
– Это дом престарелых?
– Нет, это Ромашковская амбулатория. А вот следующее за ней здание, салатовое…
– Твой Дом П?
– Ага.
– И что ты там делаешь?
– Сначала отмечаюсь у охранника. Потом меня встречает социальный работник. Низенькая такая, добродушная женщина, Марина. Ведёт к бабушкам.
– Ты им еду какую-то привозишь?
– Да, сладкое. Пастилу, печенье. Ещё книги.
– Старые?
– О нет, только современные! Детективы! Там такие читательницы есть, ух!
– Так, и что дальше? Что ты с ними делаешь?
– Дань, ну что можно со старенькими бабушками делать, сам-то подумай! Сижу рядом с ними, слушаю об их житье-бытье.
– Жалуются?
– Когда как. Иногда наоборот – хвалят.
– А на кого жалуются? На директора?
– Ну, про него говорят, что он бывший военный, и у него всё строго с дисциплиной. Но он и сам признаёт, что у них там каждый день – как на войне. То проводка загорится, то трубы потекут. А есть такие бабушки, которые его просто обожают. Помнишь, мы на выставке видели «руки повара Никитичны»? Это как раз Полина Никитична, она директора уважает, а он – к ней хорошо относится.
– Откуда ты знаешь? Ты что, знакома с директором?
– Да, конечно. За год, что туда езжу, успела познакомиться.
– Вер, а почему ты начала туда ездить?
Я помолчала. Вот мы и подошли к самому трудному.
– Там жила бабушкина подруга, Любовь Анатольевна. У неё не было семьи. А на старости потребовался медицинский уход. Ну, её и определили туда. Я стала к ней ездить, её навещать. А потом…
Я собралась с силами. Надо рассказать ему обо всём.
– А потом я начала встречаться с одним мальчиком из параллельного класса. Его звали Олег. Он говорил, что потерял от меня голову. А мне казалось – что я от него. Это было как раз прошлой осенью. В общем, мы гуляли все выходные напролёт.
– Так этому Олегу повезло больше, чем мне!
– Даня!
– Прости.
– Я перестала ездить к бабушке Любе по субботам. Меня никто не упрекал, ни она, ни моя бабушка. Но один раз моя всё же попросила меня поехать. Надо было отвезти лекарство. Что-то для сосудов. А мне так не хотелось! Мы с Олегом столько всего напланировали на эту субботу! Я была расстроена. Рассказала ему. Мне так хотелось провести эту субботу с ним! И я предложила: «Может, ты со мной съездишь? Это недолго, до обеда только!» Он кивнул. Теперь я понимаю, что он не хотел. Но тогда я не заметила. Или не захотела замечать. Всё, чего мне хотелось, это быть рядом с ним.
Данька молчал.
– Ты не ревнуешь? – спохватилась я.
– Ревновал бы. Если бы у тебя была другая интонация. Эта мне не очень нравится. Рассказывай дальше.
– А дальше мы приехали к бабушке Любе. Она вскочила с кровати, стала нас обнимать. Олег дёрнулся с отвращением, когда она до него дотронулась. Это я заметила. Но тут же оправдала его тем, что он просто не привык. Мне кажется, все легко оправдывают тех, кого любят. Бабушка Люба усадила нас, налила нам чаю. Олег не притронулся ни к кружке, ни к печенью. Сидел, смотрел мрачно в окно, не вникая в разговор. А потом бабушка Люба сказала: «Молодчина, Вер, что приехала. Так я по тебе соскучилась. И по Кате – ужасно». Катя – это моя бабушка, Екатерина Тимофеевна. Они жили раньше в одном доме в Измайловском. «Помню, – говорит, – как мы с ней по парку гуляли. Хорошо нам было, молодые, здоровые!» Я и говорю: «Да вы и сейчас молодая и здоровая!» Дань, ты понял, почему я так сказала?
– Я похож на идиота?
– Олег вот не понял. Он как раз на меня, как на идиотку, посмотрел. И одними губами повторил: «Молодая?!» Мне как-то не по себе стало, словно он меня в чём-то нехорошем уличил. И я заартачилась: «А что, говорю, сейчас разве не погуляете по парку?» Мне так хотелось доказать Олегу, что она, может, и не молодая, но «как молодая» – точно! А она смеётся: «По парку, может, и погуляю». – «Ну и поехали, – говорю, – в следующие выходные в Измайловский парк. А маму попрошу, чтобы она бабушку привезла туда. Сюда не получается, её в маршрутке укачивает, а там – на метро». – «Милая Вера, – улыбнулась бабушка Люба, – у меня уже не те ноги. В парке, может, и погуляю. Но до парка не доберусь». Олег приподнял брови: мол, довольна ты? Нет, я была недовольна. И брякнула: «А мы вас на такси отвезём!» Олег аж побелел.
– Ну, я бы тоже на его месте, – вставил Данька, – это же сколько стоит из Подмосковья на такси до Измайлова?
– Полторы тысячи рублей, – отчеканила я.
– До фига же. Но я бы нашёл, – поторопился добавить Данька, – наверное.
Я вздохнула.
– Бабушка Люба стала меня убеждать, что, мол, дорого, не надо. А для меня это – как барьер. Ты же видишь, какая я?
– Упрямая.
– Точно.
– Как коза Розка.
– Розка – это корова. Ты ж читал в детстве «Папу, маму, восемь детей и грузовик»? В общем, я начала её переубеждать. Что, мол, не так дорого, как она думает. И что это будет отличная поездка. И когда она уже почти согласилась, Олег сказал мне: «Давай выйдем?» Мы вышли в коридор, и он спросил: «Ты с ума сошла? У тебя есть три штуки?» «У меня полторы, – говорю, – ты мне не дашь взаймы?» Он взвился просто: «Хочешь потратить три штуки, чтобы две бабульки посплетничали о тебе же на скамейке? Они что, по телефону не могут это сделать? Бесплатно!» – «Олег, – говорю, – они же не виделись кучу лет. Обе будут счастливы». А он цедит: «Да я смотрю, ты наизнанку вывернешься ради их счастья… Торчишь тут, слушаешь ахинею, которую они несут. Тебе что, правда интересно слушать, как она пересказывает программу «Жди меня»?! Кружки их облизываешь. Ты хоть видела, что в твоей кружке белые следы от кефира?» – «Я их смыла!» – «А кипятком обдала? Ты представь, сколько тут инфекции!» – «Не хочешь, не пей», – растерялась я. «Как же, не пей! – горько сказал он. – Вы же потом мне устроите. Ах-ах, не уважил, не попил чайку. Да даже если не пить. Она же обниматься сразу полезла. Какого фига, а? Мне что, приятно это должно быть?» В общем, я разозлилась ужасно.
Я помолчала и продолжила с трудом.
– Если бы я не разозлилась, всё могло бы быть по-другому. Но я закричала: «А что в этом неприятного?!» Как бешеная заорала. И он тогда в ответ заорал: «Да меня тошнит от твоей бабки! От её чая, от всего этого вонючего места тошнит! И если ты в следующие выходные хотела покатать двух вонючих бабок за моё бабло, то могу сказать только одно – иди ты!» Знаешь, я только тогда поняла, какой он на самом деле. «Сам, – говорю, – иди. На все четыре стороны». Он и свалил. В сторону остановки. Тут же.
– Всё? – спросил Данька.
– Нет, – хмуро ответила я, – я вернулась к бабушке Любе. Она слышала последнюю фразу Олега. Что его от всего тошнит. Я попыталась её как-то переключить, разговорить. Но по её глазам было видно – она всё перебирает в памяти слова этого придурка. Наконец, я уехала, пообещав, что или найду недостающие полторы тысячи, или накормлю свою бабушку средствами от укачивания и притащу сюда в следующие выходные. Бабушка Люба обняла меня на прощанье. Но так, осторожно, как будто боялась, что мне это тоже противно. Той ночью она умерла. Сердечный приступ.
Мы помолчали.
– Да, – наконец, сказал Данька, – сказать тут нечего.
– Мне тоже нечего было сказать. Долго ещё.
– Ты ощущаешь свою ви… Ну… как бы… у тебя есть чувство ви… короче, ты поняла! У тебя есть это чувство?
– А ты как думаешь?
– Слушай… не знаю. Это может быть совпадением.
– Да, бабушка тоже так говорит. Она даже пытается вспоминать её так, знаешь, легко, ну, типа, к слову пришлось.
– Может, правда к слову приходится!
– Может, и приходится, Дань, но только мне каждый раз больно.
– Бедный ты мой человек.
– Да нет, – я улыбнулась через силу, – всё о’кей. Я себя вполне контролирую. Просто бывают моменты. У бабушки есть чемодан с париками…
– Вер, погоди! Ну правда же! Это же вполне может быть совпадением! Она ведь могла расстроиться по любому другому поводу!
– У бабушки есть чемодан с париками, – продолжала я, – бабушка Люба работала костюмером в Театре Натальи Сац. И вот эти парики – всё, что осталось от бабушки Любы. Я даже смотреть на них не могу.
– Вер.
– Ну?
– А к кому ты ездишь сейчас?
– Да ко всем подряд.
– И… только не убивай, ладно? Зачем?
– Как я тебя убью, мы по телефону разговариваем?
– Интонацией своей. Молчанием. Так зачем?
Я молчала. Не потому что хотела убить Даньку, конечно. Я давно научилась относиться снисходительно к людям, которые не были внутри моей ситуации. Просто думала, как объяснить… Сама-то я считала эти поездки чем-то вроде наказания. Мне не хотелось туда ездить. Там вещей, от которых начинало болеть сердце, было гораздо больше, чем в чемоданчике за шкафом.
Её бывшая соседка, её кресло в холле, её стул в столовке, её любимые тряпочные цветы в вазе у телевизора, её любимые собаки, которых она подкармливала, её любимый маршрут для прогулки – мимо амбулатории, через детскую площадку. Каждый раз, когда мы гуляли мимо этой площадки, мы шутили. «Ну что, бабушка Люба? С горки скатимся?» И она каждый раз придумывала что-то новенькое, вроде: «Нет, сегодня мокро и грязно!» или «Нет, на мне парадно-выходное платье, Веруня!».
– Ладно, попробую угадать, – подал голос Данька, – ты типа обета дала, да?
– Да, – с облегчением согласилась я.
Пусть считает обетом. Слово «наказание» ему явно не понравится. Начнёт спорить, доказывать… Зачем?
– А мне с тобой можно?
Я подскочила на стуле, оперлась руками на стол, свалила карандашницу.
– Нет! Не надо! Ни в коем случае! Второго такого раза я не переживу!
– Да перестань, я не брезгливый. Могу и из кружки с кефирными разводами попить.
– Нет, Данька, не надо! Ты что, ещё не понял? Это совсем не фан!
– А я не хочу быть для тебя только «фаном», – сказал Данька, – я хочу быть с тобой всё время. Даже, когда тебе не слишком весело. Что ты там говорила про «жизнь – серьёзную штуку»?
Глава 13
Чудесная Светлана Романовна
Я оделась как обычно – синие брюки, голубая водолазка, бежевая стёганая куртка с ремнём – некий компромисс, на который я иду каждую субботу. Замшевые ботинки, не на каблуке – на небольшой танкетке. Волосы распрямила и заплела в тугую косу. В общем, выглядела элегантно, но строго. И выражение лица тоже нацепила строгое, чуть-чуть равнодушное. Что-то вроде: «навязался этот Белых на мою голову, что поделаешь». Главное – быть серьёзными. Ведь Дом П – это не место для шуток.
Но Данька уже от остановки начал валять такого дурака, что удержаться от смеха было невозможно. Увидел рядом со стройкой каких-то рабочих в оранжевых фуфайках, которые сидели на скамейках и лопали быстрорастворимую лапшу, и как дёрнет меня за руку:
– О! Смотри! Пошли с ними затусуемся! А то я сегодня не позавтракал!
– Отстань!
– Ну пра-авда! Я такой голодный! Готов у вороны сыр отнять! Может, от тебя кусочек откусить?
Он схватил мою руку и поднёс к губам, но я её вырвала.
– Дань, уймись, а?
– Ну вот, – обиженно надулся Даня, – мне теперь умирать с голоду? Хорошо, что я с собой догался термосок с чаем взять!
– Что? – не поверила я. – Ты взял термос? Зачем?
– А подумал: вдруг чайку захочется!
– Но почему ты дома не позавтракал?
– А не хотелось!
– И где ты собираешься этот чай пить?
– На остановке автобусной.
– С ума сошёл! Это негигиенично!
– Ха. Ещё попросишь у меня чайку-то.
– Ни за что на свете, – покачала головой я, – у меня, в отличие от тебя, всё по плану. Встал – и позавтракал. Выехал. Вернулся – пообедал. Нечего тут устраивать цирк!
– Ты как тот мужик в анекдоте, – откликнулся Данька, – помнишь? Как на фуршете подали закуски. Один ест, наедается. Второй даже не притрагивается. Горячее подали. Первый набросился. Второй даже не посмотрел. Сладкое подали. Первый порцию схватил и ко второму подходит: «Слушай, говорит, тут всё бесплатно! Ешь!» А второй: «Я не хочу!» А первый: «Ну бесплатно ж!» Второй: «Слушай, отстань. Я когда хочу – ем. Когда не хочу – не ем». А первый ему: «Ну ты прям как животное какое-то!»
– Во-во, – засмеялась я, – и вообще, Даниил. Перестань ржать! Мы едем в серьёзное место! Там не до смеха. Там люди со своими проблемами. С ними надо разговаривать се-рьёз-но.
– Тогда мне надо в аптеку, – весьма серьёзно говорит Данька.
– Зачем?
– За пластырем. Заклеишь мне рот, и я буду оч-чень серьёзным! Ну или жгут мне наложишь. Чего у них там есть? Или мне пол-литра слабительного у них дерябнуть? Вот тогда мне точно будет не до смеха!
– Фу, ну и шуточки, – морщусь я, но всё же фыркаю.
В общем мало того, что мы туда ехали и хохотали, почти не переставая, так он умудрился влить в меня свой чай на автобусной остановке уже в Ромашкове. Чай у него оказался заварен с палочками корицы и кусочками апельсиновой цедры, а это всё вместе так пахло!
Местные жители шли мимо остановки и оглядывались. То ли смотрели на двух московских психов, которые распивали чаёк на остановке, то ли им тоже хотелось отхлебнуть из Данькиного термоса.
Но больше всего меня поразили мои старушки-подружки из дома престарелых! Они вели себя совсем не так, как в те дни, когда я приезжала одна. Знаете, что они рассказывали мне? Что у них слабое зрение! Что слабый слух! Что храпит соседка. Что дышать нечем, а не проветрить – сразу простужаешься!
А тут? Все сразу стали с Данькой кокетничать и хихикать. И он хорош! Пришёл и спрашивает, громко ещё так, на весь этаж:
– Что, достала вас тут всех моя девушка?
«Моя девушка», – повторила я одними губами. Он сказал – «моя девушка»? Мне не послышалось?
– Ох, достала, – согласилась сразу Светлана Романовна, старушка, которую мы навещаем сегодня, – сил наших нет её развлекать!
Я кисло улыбнулась. Везёт мне сегодня на шутничков. Сначала один, потом – другая!
– А вы замок амбарный повесьте, чтобы она к вам проникнуть не могла, – посоветовал Данька, и я незамедлительно пнула его в бок.
– Да если бы они тут продавались, – со вздохом проговорила Светлана Романовна, – и вообще, вы чего притащились? Погода прелестная!
Она глянула в окно, где как раз всё потемнело и нахмурилось.
– Шли бы в музей вдвоём! На импрессионистов смотреть. О, я бы дорого дала сейчас за возможность сходить в Пушкинский музей! А вы не цените свою свободу, таскаетесь по каким-то бабкам! Ой, а это ещё что? Не надо! Не надо этого!
Это она про то, что я стала выгружать из Данькиного рюкзака пастилу, зефир и овсяное печенье. Она каждый раз вопит, что не надо было ей привозить ничего. И я каждый раз бормочу: ну как же не надо… надо же…
– А почему это не надо? – прищуривается Данька.
– Да чтобы вас не разорять!
– А мы и не разорялись, – пожимает плечами Данька, – мы это всё украли, не беспокойтесь! Нет, мы банк грабанули! Ну такой, небольшой.
– Небольшой банк и смысла грабить нет, – с видом знатной рецидивистки заявила Светлана Романовна, – вот большой – да! И вообще, у вас обоих больно лица добрые! Не можете вы банк ограбить. Вот я – да. Я могла бы!
– Одной левой, – подтверждает Данька, и они оба хохочут.
Я качаю головой, строго, как будто они – расхулиганившиеся дети, а я – их мать. Светлана Романовна и правда, как расшалившаяся девчонка, сунула Даньке «барбариску». Тот развернул её и тут же выронил на пол. Конфета укатилась под диван, и Данька встал на колени, чтобы её достать.
– Ты что это, милый мой? – удивилась Светлана Романовна. – Никак предложение мне собрался делать?
– Угу, – пропыхтел Данька, заглядывая под диван, – предложение найти конфету и уничтожить, чтобы к вам со всего дома муравьи не прибежали на пир.
– А, это ладно, – лукаво улыбается Светлана Романовна, – а то я думаю, влюбился в одну, а предложение собрался другой делать.
Мы с Данькой оба дёргаемся от слова «влюбился». Он снова уронил конфету, которую только что достал, а я преувеличенно громко сказала:
– Светлана Романовна! Чай заваривать?
– Заваривай, милая, заваривай, – благодушно откликается Светлана Романовна, – хотя я бы не удивилась, дружочек, если бы ты мне предложение сделал. Я ведь ещё вполне себе хороша!
– Точно! – хором говорим мы с Данькой, и все смеёмся.
Когда чай заварен, дело доходит до историй. Светлана Романовна, раскрасневшись от горячего чая, а может, и от Данькиных шуточек, принялась рассказывать:
– Вот я, в отличие от вас, молодых, была девочкой покорной и послушной. Родителей слушалась, значит! Вот как-то пришли мы в гости. Меня там положили спать. На кровать. Укрыли шёлковым одеялом. А сами чай пить пошли. Только прихватили чемодан со столовыми приборами гостевыми. Чистое серебро хранилось в здоровом таком чемодане. А чемодан стоял между кроватью и стеной. Они его вытащили, а кровать не придвинули. Ну и получилось расстояние между кроватью и стеной.
Но Данька уже от остановки начал валять такого дурака, что удержаться от смеха было невозможно. Увидел рядом со стройкой каких-то рабочих в оранжевых фуфайках, которые сидели на скамейках и лопали быстрорастворимую лапшу, и как дёрнет меня за руку:
– О! Смотри! Пошли с ними затусуемся! А то я сегодня не позавтракал!
– Отстань!
– Ну пра-авда! Я такой голодный! Готов у вороны сыр отнять! Может, от тебя кусочек откусить?
Он схватил мою руку и поднёс к губам, но я её вырвала.
– Дань, уймись, а?
– Ну вот, – обиженно надулся Даня, – мне теперь умирать с голоду? Хорошо, что я с собой догался термосок с чаем взять!
– Что? – не поверила я. – Ты взял термос? Зачем?
– А подумал: вдруг чайку захочется!
– Но почему ты дома не позавтракал?
– А не хотелось!
– И где ты собираешься этот чай пить?
– На остановке автобусной.
– С ума сошёл! Это негигиенично!
– Ха. Ещё попросишь у меня чайку-то.
– Ни за что на свете, – покачала головой я, – у меня, в отличие от тебя, всё по плану. Встал – и позавтракал. Выехал. Вернулся – пообедал. Нечего тут устраивать цирк!
– Ты как тот мужик в анекдоте, – откликнулся Данька, – помнишь? Как на фуршете подали закуски. Один ест, наедается. Второй даже не притрагивается. Горячее подали. Первый набросился. Второй даже не посмотрел. Сладкое подали. Первый порцию схватил и ко второму подходит: «Слушай, говорит, тут всё бесплатно! Ешь!» А второй: «Я не хочу!» А первый: «Ну бесплатно ж!» Второй: «Слушай, отстань. Я когда хочу – ем. Когда не хочу – не ем». А первый ему: «Ну ты прям как животное какое-то!»
– Во-во, – засмеялась я, – и вообще, Даниил. Перестань ржать! Мы едем в серьёзное место! Там не до смеха. Там люди со своими проблемами. С ними надо разговаривать се-рьёз-но.
– Тогда мне надо в аптеку, – весьма серьёзно говорит Данька.
– Зачем?
– За пластырем. Заклеишь мне рот, и я буду оч-чень серьёзным! Ну или жгут мне наложишь. Чего у них там есть? Или мне пол-литра слабительного у них дерябнуть? Вот тогда мне точно будет не до смеха!
– Фу, ну и шуточки, – морщусь я, но всё же фыркаю.
В общем мало того, что мы туда ехали и хохотали, почти не переставая, так он умудрился влить в меня свой чай на автобусной остановке уже в Ромашкове. Чай у него оказался заварен с палочками корицы и кусочками апельсиновой цедры, а это всё вместе так пахло!
Местные жители шли мимо остановки и оглядывались. То ли смотрели на двух московских психов, которые распивали чаёк на остановке, то ли им тоже хотелось отхлебнуть из Данькиного термоса.
Но больше всего меня поразили мои старушки-подружки из дома престарелых! Они вели себя совсем не так, как в те дни, когда я приезжала одна. Знаете, что они рассказывали мне? Что у них слабое зрение! Что слабый слух! Что храпит соседка. Что дышать нечем, а не проветрить – сразу простужаешься!
А тут? Все сразу стали с Данькой кокетничать и хихикать. И он хорош! Пришёл и спрашивает, громко ещё так, на весь этаж:
– Что, достала вас тут всех моя девушка?
«Моя девушка», – повторила я одними губами. Он сказал – «моя девушка»? Мне не послышалось?
– Ох, достала, – согласилась сразу Светлана Романовна, старушка, которую мы навещаем сегодня, – сил наших нет её развлекать!
Я кисло улыбнулась. Везёт мне сегодня на шутничков. Сначала один, потом – другая!
– А вы замок амбарный повесьте, чтобы она к вам проникнуть не могла, – посоветовал Данька, и я незамедлительно пнула его в бок.
– Да если бы они тут продавались, – со вздохом проговорила Светлана Романовна, – и вообще, вы чего притащились? Погода прелестная!
Она глянула в окно, где как раз всё потемнело и нахмурилось.
– Шли бы в музей вдвоём! На импрессионистов смотреть. О, я бы дорого дала сейчас за возможность сходить в Пушкинский музей! А вы не цените свою свободу, таскаетесь по каким-то бабкам! Ой, а это ещё что? Не надо! Не надо этого!
Это она про то, что я стала выгружать из Данькиного рюкзака пастилу, зефир и овсяное печенье. Она каждый раз вопит, что не надо было ей привозить ничего. И я каждый раз бормочу: ну как же не надо… надо же…
– А почему это не надо? – прищуривается Данька.
– Да чтобы вас не разорять!
– А мы и не разорялись, – пожимает плечами Данька, – мы это всё украли, не беспокойтесь! Нет, мы банк грабанули! Ну такой, небольшой.
– Небольшой банк и смысла грабить нет, – с видом знатной рецидивистки заявила Светлана Романовна, – вот большой – да! И вообще, у вас обоих больно лица добрые! Не можете вы банк ограбить. Вот я – да. Я могла бы!
– Одной левой, – подтверждает Данька, и они оба хохочут.
Я качаю головой, строго, как будто они – расхулиганившиеся дети, а я – их мать. Светлана Романовна и правда, как расшалившаяся девчонка, сунула Даньке «барбариску». Тот развернул её и тут же выронил на пол. Конфета укатилась под диван, и Данька встал на колени, чтобы её достать.
– Ты что это, милый мой? – удивилась Светлана Романовна. – Никак предложение мне собрался делать?
– Угу, – пропыхтел Данька, заглядывая под диван, – предложение найти конфету и уничтожить, чтобы к вам со всего дома муравьи не прибежали на пир.
– А, это ладно, – лукаво улыбается Светлана Романовна, – а то я думаю, влюбился в одну, а предложение собрался другой делать.
Мы с Данькой оба дёргаемся от слова «влюбился». Он снова уронил конфету, которую только что достал, а я преувеличенно громко сказала:
– Светлана Романовна! Чай заваривать?
– Заваривай, милая, заваривай, – благодушно откликается Светлана Романовна, – хотя я бы не удивилась, дружочек, если бы ты мне предложение сделал. Я ведь ещё вполне себе хороша!
– Точно! – хором говорим мы с Данькой, и все смеёмся.
Когда чай заварен, дело доходит до историй. Светлана Романовна, раскрасневшись от горячего чая, а может, и от Данькиных шуточек, принялась рассказывать:
– Вот я, в отличие от вас, молодых, была девочкой покорной и послушной. Родителей слушалась, значит! Вот как-то пришли мы в гости. Меня там положили спать. На кровать. Укрыли шёлковым одеялом. А сами чай пить пошли. Только прихватили чемодан со столовыми приборами гостевыми. Чистое серебро хранилось в здоровом таком чемодане. А чемодан стоял между кроватью и стеной. Они его вытащили, а кровать не придвинули. Ну и получилось расстояние между кроватью и стеной.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента