Страница:
– Сам заткнул ей рот салфеткой, чтобы не визжала, – прибавил я. – Как твою невесту звали, ты хоть знаешь?
Вопрос поставил животное в тупик. Оно задумчиво пожевало губами, пошмыгало носом и вдруг обиделось. Смена его настроений была поразительной – истеричный вопль пронесся над лужайкой:
– Мое – не твое, ты! Я отказываюсь говорить!
Наш «гамак» скатился со ступенек на траву, лягая воздух свободной ножищей, он пытался схватить кого-нибудь растопыренной пятерней, бил головой в землю, рычал:
– Ты – с ней, а сам улыбочки мне строишь, мораль читаешь... Главное, тайком!.. Натуралисты, натуристы – один хрен! Я человек простой, простодушный! Видал я раньше мерзость, но ты, ты...
Мы держали его втроем – и не могли удержать. Узловатое, скрученное из толстых жгутов тело рвалось куда-то, наручники калечили сцепленные крест-накрест конечности, и тогда университетский врач опять захватил своей клешней зону его шейных позвонков, но я попросил: «Подождите, может он еще чего скажет...», а потом словно выключатель сработал, словно вилку из розетки вытащили, и бешеная пляска превратилась в агонию. Человек неистово зашептал: «Отказываюсь говорить... отказываюсь...», – все тише и тише. «Отказываюсь... отказываюсь...» И замер, согнувшись крючком. Лоб его прорезали две большие морщины, пальцы продолжали непроизвольно шевелиться.
– Что с ним? – заволновался Бэла.
Старик проверил пульс, заглянул пациенту под веки и сказал:
– Реакция выздоровления.
– Что? – не понял полицейский.
– Ну... Скажем, спит, – подытожил врач. – Своеобразный адаптационный синдром.
– В каком смысле – выздоровление? – опять напрягся комиссар. Бывшие межпланетники бывают иногда ужасно тупы.
– Я не знаю, каким психическим расстройством страдает этот человек и страдает ли вообще, – ответил старик вежливо. – И строить догадки о причинах столь сильного возбуждения не возьмусь. Но эпилептоидный характер транса в сочетании с паранойяльной системностью бреда наводит на вполне определенные мысли. Я бы даже сказал – подозрения.
– Ладно, – криво усмехнулся Бэла, – ни черта не понял. Но принял ваше мнение на заметку.
Старик отвердел лицом.
– Вы хотите знать мое мнение? Ради Бога. У этого человека, по всей видимости, вывих бедра. Возможно смещение нескольких позвонков. Переломов, скорее всего, нет, но если через полчаса не освободить ногу от наручника, он может потерять стопу.
– Давайте поостережемся освобождать его до прибытия спецтранспорта, вы не против?..
Я не встревал в их диалог. Я поднялся по холму на несколько ступеней и присел, ожидая, когда ж ко мне-то придет реакция выздоровления. Очередное приключение опустошило мою душу (которой то ли не было у меня, то ли все-таки была). Частокол вопросов, возведенный полицейским и врачом вокруг этой пустоты, попросту пугал... Преступление, не позволявшее мне спокойно дышать, было раскрыто. Шизофреник-убийца. Неужели так просто? Безумный свадебный ритуал, придуманный и осуществленный маньяком, придуманная им же «измена»... И как это связывается с запиской, лежащей в моем кармане? Убив Кони Вардас, придурок хотел затем покончить и со мной, нож в его руке не давал повода сомневаться. Но при этом кто-то знал заранее, что со мной хотят покончить. Лейтенант Сикорски. По своей ли воле он предупредил меня? Или есть кто-то третий, кто двигает нашим лейтенантом, как неразделенная любовь водила рукой командированного? Каков бы ни был ответ, спасибо вам, неведомые доброжелатели. Странные чувства заполняют пустоту в груди, когда знаешь, что кому-то ты еще дорог.
Да, но зачем убивать Жилина у всех на виду, при таком скоплении свидетелей? Почему бы не сделать это тихо и культурно? Вот и думай теперь, о том ли покушении меня любезно предупреждали и не пора ли готовиться к новому, настоящему...
Старик подошел ко мне и встал на ступеньку ниже.
– Удивительный вы врач, – сказал я ему, с восхищением рассматривая его широченные ладони.
Он, смутившись, сложил руки на груди.
– Я в разных местах работал, – ответил он уклончиво. – Есть некоторый опыт. Чтобы лечить, надо знать, как наносятся повреждения.
– Самое удивительное, как вовремя вы приходите на помощь.
– Я почувствовал, – серьезно сказал он, – что настал момент, когда вам физическая помощь нужна не меньше, чем гносеологическая.
– Вы считаете, что этого парня запрограммировали? – спросил я напрямик. – Наркогипноз?
Он и глазом не моргнул, словно ждал подобного вопроса.
– Скорее волновой психодислептик, судя по припадку. Для любовного бреда, для паранойи ревности характерно вовсе не то, что мы наблюдали. Убедите вашего товарища, что применять психоволновые стимуляторы во время допросов в этом случае недопустимо, иначе симптомы интоксикации будут усилены. Как психотические, так и вегетативные.
– Волновой психодислептик – это вторая личность? – уточнил я. – Это доктор Джекил и мистер Хайд?
Старик с сомнением посмотрел на меня.
– Это много чего. Изолированные очаги в коре головного мозга с его помощью формируются так же легко, как и убираются. Вот вам и результат – паранойяльный синдром в виде экзацербации, то есть вспышки. При неумелом применении возможны генерализованные поведенческие эксцессы.
– А при умелом? – спросил я.
Он с любопытством смотрел вбок. Я посмотрел туда же и невольно напрягся. К нам бежал громадный жуткий человек ростом даже выше меня. Он был в комбинезоне с отрезанными рукавами и с нашивкой «Исторический факультет», с прямоугольной, выдвинутой вперед челюстью, с волосатыми руками, свисающими чуть ли не до земли. Я вскочил. Он подбежал и пророкотал, нисколько не запыхавшись:
– Вы Жилин?
– Как будто, – ответил я, на всякий случай вытащив кулаки из карманов.
– Мила, – представилось страшилище. – Мила Аврамович, начальник археологической экспедиции. Мне поручили вас найти и проводить.
Более волосатых людей я в своей жизни не видел: не только руки, но и плечи, шею, – все покрывал слой шерсти; шерсть, казалось, прорастала сквозь ткань. Горилла, а не человек. Он повернулся к старику и почтительно поклонился:
– Простите за беспокойство, мастер.
– Долго меня искали? – поинтересовался я.
– Мария мне посоветовала: ищи возле Гончара, не ошибешься. Жилин, говорит, Гончара не пропустит. А тут у вас, оказывается, такие дела творятся... – Он посмотрел на нервничающего Бэлу, на медитирующего убийцу, поочередно посмотрел на нас обоих и закончил мысль. – Рад, что вы уже познакомились.
Мы познакомились? Я мысленно прокрутил назад наш бессмысленный разговор. Старик не спросил моего имени, я не назвал себя; но, быть может, так и следует поступать людям, которые доверяют друг другу с первого взгляда?
Горилла с ласковым именем Мила отрывисто засмеялась.
– Мастер, научите его жить вечно. Мария за него очень просила.
Гончар посмотрел на меня и тут же отвернулся.
– Мила шутит, – сказал он твердо. – Я не могу вас ничему научить, простите. Вы и сам – мастер.
– Как жить вечно и умереть молодым, – с горечью откликнулся я. – Пособие для всех, кто развесил уши. Трудно вас, поэтов, понять.
– Мы пойдем, – рыкнул Мила.
– Поэты, – с трудом выговорил старик, словно радиофаг во рту разжевал. – От слова «поэтому». Поэт – то есть мудрец... Вы, конечно, тоже пошутили. Когда понимают, о чем шумит дерево, не понимая, почему оно шумит – и наоборот, – следует заняться либо психикой, либо физикой.
Он сказал это по-русски, чтобы я наконец хоть что-то понял. Как выяснилось, мы с ним говорили и мыслили на одном языке, – слишком поздно это выяснилось, ужасно жаль. Тогда я решился на последний вопрос.
– У вас в полиции, – сказал я, – служит некий лейтенант Сикорски...
– Руди? – спросил Гончар. – Хороший человек, цельный. Мой бывший пациент. Он что, как-то причастен к этому казусу?
– Вы бы поручились за него?
– Ну и вопросы, – произнес врач и задумался. – Семь лет назал Руди потерял смысл жизни. Это называется депривацией. Во время беспорядков сожгли оливковый сад, который он выращивал с раннего детства, более двадцати лет. Однако мы справились с ситуацией, мне даже удалось убедить его пойти работать. Он пошел в полицию... Поверьте, это хороший человек, много переживший.
Почему-то я почувствовал огромное облегчение. Существуют люди, которым нельзя не верить. Наверное, они и есть – искомая точка равновесия.
«Бог – это равновесие...»
– Пакуйте без меня, – махнул я Бэле. – Я зайду в Управление попозже.
– Подожди, – вскинулся начальник полиции. – А как же...
Я спустился к нему.
– Советую обратить особое внимание на это. – Я поднял с земли «Генераторы поллюций». – Сдается мне, что это самая важная на сегодня улика. Кроме шуток, комиссар... Вы идите, я вас догоню, – крикнул я Миле Аврамовичу.
Вдвоем с Гончаром они медленно двинулись в сторону главного корпуса.
– Подожди, я не разрешаю тебе уходить, – нервно сказал Бэла, оторопевший от подобного нахальства.
Оставаться? А мне тут нечего было больше делать, всё мне было ясно.
– Я нашел преступника, – примирительно сказал я. – Что тебе еще от меня надо? Сами справитесь. Претензий я ни к кому не имею, тем более, к психически больным. Ты отдай кристалл экспертам, комиссар, обязательно отдай, не забудь.
Догнав своих провожатых, я попросил Гончара:
– Прочитайте что-нибудь еще, если можно.
Он растерянно помолчал, сложив губы ниточкой, потом сказал тихо:
– Спасибо вам...
И родились стихи:
Глава восемнадцатая
Вопрос поставил животное в тупик. Оно задумчиво пожевало губами, пошмыгало носом и вдруг обиделось. Смена его настроений была поразительной – истеричный вопль пронесся над лужайкой:
– Мое – не твое, ты! Я отказываюсь говорить!
Наш «гамак» скатился со ступенек на траву, лягая воздух свободной ножищей, он пытался схватить кого-нибудь растопыренной пятерней, бил головой в землю, рычал:
– Ты – с ней, а сам улыбочки мне строишь, мораль читаешь... Главное, тайком!.. Натуралисты, натуристы – один хрен! Я человек простой, простодушный! Видал я раньше мерзость, но ты, ты...
Мы держали его втроем – и не могли удержать. Узловатое, скрученное из толстых жгутов тело рвалось куда-то, наручники калечили сцепленные крест-накрест конечности, и тогда университетский врач опять захватил своей клешней зону его шейных позвонков, но я попросил: «Подождите, может он еще чего скажет...», а потом словно выключатель сработал, словно вилку из розетки вытащили, и бешеная пляска превратилась в агонию. Человек неистово зашептал: «Отказываюсь говорить... отказываюсь...», – все тише и тише. «Отказываюсь... отказываюсь...» И замер, согнувшись крючком. Лоб его прорезали две большие морщины, пальцы продолжали непроизвольно шевелиться.
– Что с ним? – заволновался Бэла.
Старик проверил пульс, заглянул пациенту под веки и сказал:
– Реакция выздоровления.
– Что? – не понял полицейский.
– Ну... Скажем, спит, – подытожил врач. – Своеобразный адаптационный синдром.
– В каком смысле – выздоровление? – опять напрягся комиссар. Бывшие межпланетники бывают иногда ужасно тупы.
– Я не знаю, каким психическим расстройством страдает этот человек и страдает ли вообще, – ответил старик вежливо. – И строить догадки о причинах столь сильного возбуждения не возьмусь. Но эпилептоидный характер транса в сочетании с паранойяльной системностью бреда наводит на вполне определенные мысли. Я бы даже сказал – подозрения.
– Ладно, – криво усмехнулся Бэла, – ни черта не понял. Но принял ваше мнение на заметку.
Старик отвердел лицом.
– Вы хотите знать мое мнение? Ради Бога. У этого человека, по всей видимости, вывих бедра. Возможно смещение нескольких позвонков. Переломов, скорее всего, нет, но если через полчаса не освободить ногу от наручника, он может потерять стопу.
– Давайте поостережемся освобождать его до прибытия спецтранспорта, вы не против?..
Я не встревал в их диалог. Я поднялся по холму на несколько ступеней и присел, ожидая, когда ж ко мне-то придет реакция выздоровления. Очередное приключение опустошило мою душу (которой то ли не было у меня, то ли все-таки была). Частокол вопросов, возведенный полицейским и врачом вокруг этой пустоты, попросту пугал... Преступление, не позволявшее мне спокойно дышать, было раскрыто. Шизофреник-убийца. Неужели так просто? Безумный свадебный ритуал, придуманный и осуществленный маньяком, придуманная им же «измена»... И как это связывается с запиской, лежащей в моем кармане? Убив Кони Вардас, придурок хотел затем покончить и со мной, нож в его руке не давал повода сомневаться. Но при этом кто-то знал заранее, что со мной хотят покончить. Лейтенант Сикорски. По своей ли воле он предупредил меня? Или есть кто-то третий, кто двигает нашим лейтенантом, как неразделенная любовь водила рукой командированного? Каков бы ни был ответ, спасибо вам, неведомые доброжелатели. Странные чувства заполняют пустоту в груди, когда знаешь, что кому-то ты еще дорог.
Да, но зачем убивать Жилина у всех на виду, при таком скоплении свидетелей? Почему бы не сделать это тихо и культурно? Вот и думай теперь, о том ли покушении меня любезно предупреждали и не пора ли готовиться к новому, настоящему...
Старик подошел ко мне и встал на ступеньку ниже.
– Удивительный вы врач, – сказал я ему, с восхищением рассматривая его широченные ладони.
Он, смутившись, сложил руки на груди.
– Я в разных местах работал, – ответил он уклончиво. – Есть некоторый опыт. Чтобы лечить, надо знать, как наносятся повреждения.
– Самое удивительное, как вовремя вы приходите на помощь.
– Я почувствовал, – серьезно сказал он, – что настал момент, когда вам физическая помощь нужна не меньше, чем гносеологическая.
– Вы считаете, что этого парня запрограммировали? – спросил я напрямик. – Наркогипноз?
Он и глазом не моргнул, словно ждал подобного вопроса.
– Скорее волновой психодислептик, судя по припадку. Для любовного бреда, для паранойи ревности характерно вовсе не то, что мы наблюдали. Убедите вашего товарища, что применять психоволновые стимуляторы во время допросов в этом случае недопустимо, иначе симптомы интоксикации будут усилены. Как психотические, так и вегетативные.
– Волновой психодислептик – это вторая личность? – уточнил я. – Это доктор Джекил и мистер Хайд?
Старик с сомнением посмотрел на меня.
– Это много чего. Изолированные очаги в коре головного мозга с его помощью формируются так же легко, как и убираются. Вот вам и результат – паранойяльный синдром в виде экзацербации, то есть вспышки. При неумелом применении возможны генерализованные поведенческие эксцессы.
– А при умелом? – спросил я.
Он с любопытством смотрел вбок. Я посмотрел туда же и невольно напрягся. К нам бежал громадный жуткий человек ростом даже выше меня. Он был в комбинезоне с отрезанными рукавами и с нашивкой «Исторический факультет», с прямоугольной, выдвинутой вперед челюстью, с волосатыми руками, свисающими чуть ли не до земли. Я вскочил. Он подбежал и пророкотал, нисколько не запыхавшись:
– Вы Жилин?
– Как будто, – ответил я, на всякий случай вытащив кулаки из карманов.
– Мила, – представилось страшилище. – Мила Аврамович, начальник археологической экспедиции. Мне поручили вас найти и проводить.
Более волосатых людей я в своей жизни не видел: не только руки, но и плечи, шею, – все покрывал слой шерсти; шерсть, казалось, прорастала сквозь ткань. Горилла, а не человек. Он повернулся к старику и почтительно поклонился:
– Простите за беспокойство, мастер.
– Долго меня искали? – поинтересовался я.
– Мария мне посоветовала: ищи возле Гончара, не ошибешься. Жилин, говорит, Гончара не пропустит. А тут у вас, оказывается, такие дела творятся... – Он посмотрел на нервничающего Бэлу, на медитирующего убийцу, поочередно посмотрел на нас обоих и закончил мысль. – Рад, что вы уже познакомились.
Мы познакомились? Я мысленно прокрутил назад наш бессмысленный разговор. Старик не спросил моего имени, я не назвал себя; но, быть может, так и следует поступать людям, которые доверяют друг другу с первого взгляда?
Горилла с ласковым именем Мила отрывисто засмеялась.
– Мастер, научите его жить вечно. Мария за него очень просила.
Гончар посмотрел на меня и тут же отвернулся.
– Мила шутит, – сказал он твердо. – Я не могу вас ничему научить, простите. Вы и сам – мастер.
– Как жить вечно и умереть молодым, – с горечью откликнулся я. – Пособие для всех, кто развесил уши. Трудно вас, поэтов, понять.
– Мы пойдем, – рыкнул Мила.
– Поэты, – с трудом выговорил старик, словно радиофаг во рту разжевал. – От слова «поэтому». Поэт – то есть мудрец... Вы, конечно, тоже пошутили. Когда понимают, о чем шумит дерево, не понимая, почему оно шумит – и наоборот, – следует заняться либо психикой, либо физикой.
Он сказал это по-русски, чтобы я наконец хоть что-то понял. Как выяснилось, мы с ним говорили и мыслили на одном языке, – слишком поздно это выяснилось, ужасно жаль. Тогда я решился на последний вопрос.
– У вас в полиции, – сказал я, – служит некий лейтенант Сикорски...
– Руди? – спросил Гончар. – Хороший человек, цельный. Мой бывший пациент. Он что, как-то причастен к этому казусу?
– Вы бы поручились за него?
– Ну и вопросы, – произнес врач и задумался. – Семь лет назал Руди потерял смысл жизни. Это называется депривацией. Во время беспорядков сожгли оливковый сад, который он выращивал с раннего детства, более двадцати лет. Однако мы справились с ситуацией, мне даже удалось убедить его пойти работать. Он пошел в полицию... Поверьте, это хороший человек, много переживший.
Почему-то я почувствовал огромное облегчение. Существуют люди, которым нельзя не верить. Наверное, они и есть – искомая точка равновесия.
«Бог – это равновесие...»
– Пакуйте без меня, – махнул я Бэле. – Я зайду в Управление попозже.
– Подожди, – вскинулся начальник полиции. – А как же...
Я спустился к нему.
– Советую обратить особое внимание на это. – Я поднял с земли «Генераторы поллюций». – Сдается мне, что это самая важная на сегодня улика. Кроме шуток, комиссар... Вы идите, я вас догоню, – крикнул я Миле Аврамовичу.
Вдвоем с Гончаром они медленно двинулись в сторону главного корпуса.
– Подожди, я не разрешаю тебе уходить, – нервно сказал Бэла, оторопевший от подобного нахальства.
Оставаться? А мне тут нечего было больше делать, всё мне было ясно.
– Я нашел преступника, – примирительно сказал я. – Что тебе еще от меня надо? Сами справитесь. Претензий я ни к кому не имею, тем более, к психически больным. Ты отдай кристалл экспертам, комиссар, обязательно отдай, не забудь.
Догнав своих провожатых, я попросил Гончара:
– Прочитайте что-нибудь еще, если можно.
Он растерянно помолчал, сложив губы ниточкой, потом сказал тихо:
– Спасибо вам...
И родились стихи:
Чудес ты хочешь, я хочу покоя.
Ты жаждешь славы, я хочу уснуть.
Распределенье склонностей такое
Нам предрекает долгий, трудный путь.
Глава восемнадцатая
В подземелье я попал через сейф...
Впрочем, сначала меня довели до главного корпуса, и там мы потеряли нашего удивительного врача-поэта. Гончар отправился в свою амбулаторию, а мы с Милой, миновав столовую, снова вышли на воздух. Выяснилось вдруг, что меня ведут к древнему замку. Странный это был путь, кружной, нелепый – через главный корпус, через столовую, через редкий лесок – от одного этого становилось интересно.
Человечек в моей черепной коробке был возбужден до крайности, норовил выскочить наружу и усесться мне на плечо, но я ловил его двумя пальцами за шкирку и с отвращением засовывал обратно под крышку.
Я заставлял себя размышлять о прекрасном, отталкивая поганые видения. Я заполнял пустоту, уводя свою душу как можно дальше от места происшествия... Омолодиться, и вперед, думал я. А ведь они здесь веруют не просто в замедление или консервацию старения – в омоложение! Только сейчас я осознал это. Если их вера основана хоть на чем-нибудь реальном, тогда нужны изменения на генном уровне, потому что жизненный цикл клетки непременно становится иным. Но ведь это – невозможно...
Тпру, Жилин, осадил я себя. Ты не специалист, Жилин. Прекратив семь лет назад опасные игры со слегом, ты отчаянно захотел понять, почему тебя так тянет обратно в эту проклятую ванну, ты, собственно, и писателем-то стал, чтобы заменить один вид зависимости на другой, но воздержись от выводов, Жилин, ты всегда был и остаешься только наблюдателем...
С другой стороны, если изменяется жизненный цикл клетки, почему мы не сталкиваемся с массовыми душевными расстройствами? Или как раз это и имеем, стоит лишь осмотреться? Тпру, Жилин!
Меня доставили к руинам замка, потчуя рассказами о славном Ульрихе де Каза и о его родовом проклятье, а также о том, что именно заставило отпрыска древнего дома сбежать из родной Каталонии и обосноваться на этих землях. Затем мне указали на проход сквозь фрагменты крепостной стены – так я попал на территорию архитектурного памятника середины 16-го века. До революции здесь было что-то вроде музея спиритизма на открытом воздухе, который я так и не успел осмотреть. Не об этом ли музее говорила Рэй? А меня тянули и тянули вперед, попутно разъясняя положение вещей: мол, археологическое отделение исторического факультета – вот оно, в бывшем жилье челяди, сама же археологическая экспедиция занимает бывшую псарню, а вон там у нас тренажерный раскоп для студентов, а в бывших конюшнях устроена камералка – так называется рабочее помещение, где собираются и восстанавливаются находки... Байки насчет археологической экспедиции, которыми развлекало меня обаятельное волосатое чудовище, вызывали во мне добрую понимающую улыбку, поскольку крепкотелые спортивные парни, изображавшие рабочих возле раскопов, ни на секунду не выпускали нас из виду, передавая один другому. Поджарый художник-фотограф даже подбежал и спросил у Милы, профессионально оглядев меня, не нужна ли помощь. Если б не шагал рядом со мной их разговорчивый начальник, вряд ли б я погулял так свободно по территории замка, это было ясно, и еще было ясно, что их археологическая экспедиция – всего лишь удобная легенда, позволявшая охранникам-энтузиастам круглые сутки торчать в этих местах. А потом Мила Аврамович, то ли провожатый мой, то ли телохранитель, пригласил меня внутрь, и мы вошли под каменные своды, миновали бытовку, комнату отдыха и наконец уперлись в его кабинет, и вот там-то, между картотекой и книжным шкафом, обнаружился тот самый сейф, предназначенный для хранения ценных находок.
Сначала главный археолог, сосредоточенно сведя брови, исследовал меня двумя детекторами сразу. Конечно, хозяевам хотелось знать, не излучает ли гость чего лишнего. Гость, однако, был безупречен, как свежий подгузник – лишь впитывал все в себя. И тогда распахнулись заветные врата. Задняя стена сейфа оказалась на самом деле бронированной дверью, скрывавшей проход в подземелье. Мила бодро сказал мне: «Вас там встретят», похлопал меня по спине, и тогда я, согнувшись пополам, пополз по тесной витой бесконечной лестнице...
Господин Скребутан ждал меня внизу.
Стас Скребутан и вправду смотрелся, как полноценный, добротный господин. Габардиновый костюм фисташкового цвета. Рубашка в тон костюму. Галстук со слабо выраженным рисунком. Эх, где наша молодость? Узкие очки в металлической оправе, прицепившиеся к его длинному тонкому носу – вот и все, что осталось от задиристого хулигана-рыбаря.
– Здесь я временно живу, – сказал он, глупо улыбаясь.
Он приложил ключ куда-то к стене, и плита встала на место. Проход исчез, как и не было его. Мы стояли в глухой каменной келье. На то, что здесь и вправду кто-то живет, указывали только раскладушка и здоровенный термос, а также – видавший виды ночной горшок, тщательно спрятанный под раскладушкой. Все, никаких других предметов в келье не было.
– Это так у вас банкиры болеют? – гулко удивился я.
– Банкиры у нас сразу сходят в могилу, – возразил он и по-хозяйски обвел каменное чрево рукой. – Минуя, так сказать, промежуточную стадию.
Он любил и умел мрачно пошутить.
– И все-таки врать нехорошо, – сказал я.
– За вранье наказывают только приезжих, – ответил он. – Двойные стандарты, цинизм властей и так далее. Ну, ты понимаешь.
Первая неловкость встречи была снята, но обниматься мы не стали, не в наших это было правилах. Стас вытолкнул дверь ногой – здесь, оказывается, еще и дверь была, – и мы вышли в коридор. Сразу двинулись вперед – он первым номером, я вторым. На прощанье я оглянулся. Вместо таблички к двери был приклеен скотчем лист писчей бумаги, на котором кривыми детскими буквами было выведено: «Покои Президента. Без доклада не входить».
А вот почерк у господина Скребутана решительно не изменился...
Шаги у нас получались звучными, объемными – оттого, что пол был выстлан базальтовой брусчаткой. Подземный ход вообще мало походил на путь в могилу; был он настолько просторен, что я мог перемещаться, не кланяясь каждой арке. Светильники-таблетки, расположенные в перекрестиях сводов, давали достаточно света. По стене тянулся плоский короб вентиляции. Поблескивали глазки телекамер, пристально следя за порядком. Сводчатые потолки были защищены гидроизоляционным покрытием, а стены были обшиты пластиковыми панелями, чтобы ничего тут не плесневело и не подтекало.
Так кто же все-таки на самом деле хочет убить безобидного туриста Жилина, подумал я, дыша в спину старого друга. Иллюзорность обстановки очень не способствовала здравости мыслительного процесса.
– Куда ведет эта нора? – спросил я.
Ощущался едва заметный наклон вниз.
– В шестнадцатом веке доходила до катакомб, – ответил Скребутан.
– Примерно пять километров? – сориентировался я. – Впечатляет.
– Какие пять, там давно все обвалилось, – сказал он равнодушно. – Известняк – не главная статья городских доходов. Но ты, я надеюсь, все равно шокирован?
– Чем?
– Нашими тайными фортификациями.
– Я предполагал увидеть что-то в таком роде, когда меня отконвоировали к руинам, – сказал я. – Не предполагал только тебя здесь встретить.
– Без меня никак, – расстроился он. – Как же без меня, если я здесь босс.
На полу и в стенах появились звукопоглощающие включения, гасящие эхо. Голоса тут же потеряли романтическую гулкость.
– И что ты здесь прячешь? – спросил я.
– Деньги, – сообщил Стас шепотом. – Мы с тобой в центральном денежном хранилище, в узловом объекте Национального Банка. Страшный государственный секрет, между прочим.
– Тогда понятно, – сказал я. – Наверху охрана, внизу телекамеры... Властелин подземелий.
– Телекамеры? – встрепенулся он. – Где?
Я показал. Скребутан остановился и вдруг закричал:
– Подглядываем? – Он снял очки, заглянул прищуренным глазом в самый объектив и решительно заявил. – Это не я. У вас там пылинка.
Он сорвал с моей головы кепочку и накрыл ею камеру. Умный человек дурачился – тяжелое было зрелище.
– Я себя неуютно чувствую перед телекамерой, – азартно пожаловался он, – потому что я за это ничего не получаю. Где, спрашивается, гонорар? Нет, я согласен только на фотоаппарат.
Если Стас шутил, значит, дела обстояли не очень хорошо, но если он дурачился, значит, дела шли из рук вон плохо; впрочем, насчет хранилища было сказано всерьез, ибо друг мой рыбарь позволял себе шутить на любые темы, кроме финансовых, он всегда питал к деньгам особые чувства, чистота и святость которых сделали его в свое время бухгалтером, а после революции, вероятно, тропа этой бескорыстной любви и вывела его в топ-менеджеры. Вернув свой головной убор на место, я сказал:
– Деньги, как хорошее вино, должны настояться в погребе, иначе они не приобретут целительной силы. И что, все деньги в твоем подземелье – волшебные?
Господин Скребутан молча надел очки и молча посмотрел на меня. Мы отправились дальше и, лишь прошагав несколько метров, он мне ответил – вроде бы возразил:
– Деньги – как вода, вкуса не имеют. Все-таки мы хорошо поработали, согласись.
Я согласился:
– Трепет душу охватывает.
– Душа, – сказал Стас задумчиво. – Дело не в душе, а в возрасте. Если есть еще силы, ты что-то пытаешься сделать, а когда сил не хватает, тогда остается ручка, бумага и письменный стол.
– Это вызов? – осведомился я. – Тебе тоже не нравятся писатели?
– Ой. Извини, – легко улыбнулся он. – Я ничего не имею против писателей. Народу нужны хорошие детско-юношеские книги, которые дают подрастающему поколению образцы того, как нужно идти к цели – прямым путем, иногда рискуя жизнью...
– Хорошие детско-юношеские книги – это мои? – растрогался я. – Высокая оценка.
– Космос, цивилизация, чужие, – со вкусом произнес он. – Романтика. Так и хочется поверить, что это было на самом деле.
– Это было на самом деле, – сказал я.
– Но этого мы не знаем, – пожал он плечами. – Некоторые книги позволяют любому двоечнику и разгильдяю, лежа на диване кверху пузом, испытывать те же чувства, которые испытываешь, например, прикасаясь к древнему манускрипту или любуясь только что выведенной цепочкой формул. Вот в этом, по-моему, гораздо больше волшебства, чем в наших деньгах.
– Бог с ними, с книгами, – сказал я. – Лучше объясни, зачем все это? – Я показал на уходящий вдаль коридор.
– Режим секретности? – участливо спросил он.
– Избирательность чуда, – сказал я. – Когда волшебство – не для всех, оно колдовство, и есть в этом что-то неприятное, несправедливое. Зачем?
– Хорошим людям нужно помочь, слишком много здоровья у них уходит на поддержание душевного равновесия, – объяснил Стас. – Хороший человек должен жить долго.
– Хороший человек – всего лишь тот, кто не совершает дурных поступков. Этого достаточно. И что там у него в голове, то ли гордыня, то ли просто глупость – никого не касается.
– Всегда так, – сказал он с неожиданным раздражением. – Стоит только появиться хоть каким-нибудь результатам, обязательно приезжает кто-то, кому подавай вселенскую справедливость... – Он вдруг споткнулся.
– Scheisse [10]! – непроизвольно вырвалось у него.
– Уймись, – развеселился я. – Ты меня с кем-то спутал, я, кажется, тебя всего лишь о ваших деньгах спрашивал. Почему, собственно, деньги? Во все века они были синонимом алчности, средоточием греха, в лучшем случае – всеобщим эквивалентом, а вы тут рождественские гирлянды из них скручиваете. Какой в этом скрытый смысл?
Он поправил съехавшие с носа очки, размышляя над ответом.
– По-моему, никакого скрытого смысла, Иван. Деньги – самое удобное средство. У нас не было времени подыскивать другое.
– Абсурд на службе перевоспитания, – сказал я. – Средство от чего?
– Не «от», а «для». Представь себе уникальный механизм, где каждый элемент энергетически связан со всеми остальными. Это и есть деньги. Так почему бы не использовать уже готовую систему, чтобы соединить с ее помощью и людей? В единый здоровый организм.
Все-таки он был изрядный выдумщик, мой друг Стас! Не мог я не подыграть ему:
– Гигантский ретранслятор, выполненный в виде денежных россыпей, да? В каком спектре излучаем, товарищи? Биотроника, кстати, пока не одобрена совбезом. Или вы используете запахи, меняющие гормональную регуляцию? Специальную краску, содержащую летучие реверсанты. Фирма «Девон»...
Он оскорбился:
– Чем потрясать стены эрудицией, не проще ли допустить существование неизвестных науке полей и взаимодействий?
– Не проще, – сказал я. – Проще жить по Оккаму, не плодя новых сущностей.
– Энергетическое Поле Желания, – объявил Стас на весь коридор. – Великая русская мечта – сделать реальность сном. Лампа Алладина, Золотая Рыбка, Золотой Шар. И вот теперь, когда появилась физическая возможность сцеплять кванты желаний в один всепобеждающий луч, мелкие государственные деятели вроде нас пользуются этим эффектом, чтобы излечить кого-то от энуреза. Смешно, товарищи.
Он упорно продолжал общаться в обычной своей манере, когда непонятно, шутит человек или говорит серьезно, и я вдруг почувствовал неуверенность.
– Физическая возможность? – переспросил я. – В каком смысле?
– Многие люди мечтают... ну, скажем, быть здоровыми и молодыми. Их тоскливые, несбыточные желания уходят попусту в пространство, не совершая никакой полезной работы. Жуткая расточительность.
Я коротко поаплодировал собеседнику в спину:
– Сюжет для детско-юношеской книги?
Он не обиделся. Он остановился и сказал:
– Пришли.
Готический подземный ход расширился, превратившись во вполне современный бункер. Здесь было что-то вроде Т-образного перекрестка: вбок уходил просторный тоннель с проложенными по земле рельсами. Рельсы начинались у компактного перрона, из тоннеля тянуло холодом. В бункере был светящийся потолок, а на перекрестке дежурил скучающий богатырь, одетый в комбинезон с нашивкой «АХЧ» и в рабочую кепочку. Внутренняя охрана? Увидев нас, дежурный ослепительно улыбнулся и лихо взял под козырек.
А еще здесь были стальные двери с номерами, на одной из которых красовалась такая же приклеенная скотчем бумажка. Было написано от руки: «Музей современного спиритизма». Дети подземелий развлекались, кто как умел.
– Где это мы? – спросил я.
– Как раз под холмом, – ответил Стас.
– Железную дорогу тоже в шестнадцатом веке проложили?
– Это же Старое Метро, Иван. Никаких излишеств, штольню слегка удлинили, почистили, и все.
– Этак что, до Парка Грез доехать можно? – сообразил я. – Ах, вот почему кибер-такси таранило заповедную шахту. Попытка ограбления века?
– Scheisse, – сказал господин Скребутан с сердцем. – Вряд ли нас хотели грабить, скорее это была разведка боем... – Он увлек меня к двери. К той самой, к «Музею».
– В Парке Грез у нас только временное хранилище, где заказанные средства ждут транспорта, – продолжал он. – Тем более, деньги сегодня не перевозились... Ты входи, не стесняйся.
Мы вошли. И оказались под открытым небом.
На долю секунды я потерял чувство реальности. Вновь я был на холме; или нет, заметно выше холма; солнце било в подставленную щеку, стая чаек тревожно носилась над деревьями, не находя себе пристанища, лишь движение воздуха отчего-то не ощущалось – воздух стоял, как теплая жижа в трясине... А через миг наваждение прошло.
– Аппаратура что, на мачте с флагом установлена? – спросил я.
Впрочем, сначала меня довели до главного корпуса, и там мы потеряли нашего удивительного врача-поэта. Гончар отправился в свою амбулаторию, а мы с Милой, миновав столовую, снова вышли на воздух. Выяснилось вдруг, что меня ведут к древнему замку. Странный это был путь, кружной, нелепый – через главный корпус, через столовую, через редкий лесок – от одного этого становилось интересно.
Человечек в моей черепной коробке был возбужден до крайности, норовил выскочить наружу и усесться мне на плечо, но я ловил его двумя пальцами за шкирку и с отвращением засовывал обратно под крышку.
Я заставлял себя размышлять о прекрасном, отталкивая поганые видения. Я заполнял пустоту, уводя свою душу как можно дальше от места происшествия... Омолодиться, и вперед, думал я. А ведь они здесь веруют не просто в замедление или консервацию старения – в омоложение! Только сейчас я осознал это. Если их вера основана хоть на чем-нибудь реальном, тогда нужны изменения на генном уровне, потому что жизненный цикл клетки непременно становится иным. Но ведь это – невозможно...
Тпру, Жилин, осадил я себя. Ты не специалист, Жилин. Прекратив семь лет назад опасные игры со слегом, ты отчаянно захотел понять, почему тебя так тянет обратно в эту проклятую ванну, ты, собственно, и писателем-то стал, чтобы заменить один вид зависимости на другой, но воздержись от выводов, Жилин, ты всегда был и остаешься только наблюдателем...
С другой стороны, если изменяется жизненный цикл клетки, почему мы не сталкиваемся с массовыми душевными расстройствами? Или как раз это и имеем, стоит лишь осмотреться? Тпру, Жилин!
Меня доставили к руинам замка, потчуя рассказами о славном Ульрихе де Каза и о его родовом проклятье, а также о том, что именно заставило отпрыска древнего дома сбежать из родной Каталонии и обосноваться на этих землях. Затем мне указали на проход сквозь фрагменты крепостной стены – так я попал на территорию архитектурного памятника середины 16-го века. До революции здесь было что-то вроде музея спиритизма на открытом воздухе, который я так и не успел осмотреть. Не об этом ли музее говорила Рэй? А меня тянули и тянули вперед, попутно разъясняя положение вещей: мол, археологическое отделение исторического факультета – вот оно, в бывшем жилье челяди, сама же археологическая экспедиция занимает бывшую псарню, а вон там у нас тренажерный раскоп для студентов, а в бывших конюшнях устроена камералка – так называется рабочее помещение, где собираются и восстанавливаются находки... Байки насчет археологической экспедиции, которыми развлекало меня обаятельное волосатое чудовище, вызывали во мне добрую понимающую улыбку, поскольку крепкотелые спортивные парни, изображавшие рабочих возле раскопов, ни на секунду не выпускали нас из виду, передавая один другому. Поджарый художник-фотограф даже подбежал и спросил у Милы, профессионально оглядев меня, не нужна ли помощь. Если б не шагал рядом со мной их разговорчивый начальник, вряд ли б я погулял так свободно по территории замка, это было ясно, и еще было ясно, что их археологическая экспедиция – всего лишь удобная легенда, позволявшая охранникам-энтузиастам круглые сутки торчать в этих местах. А потом Мила Аврамович, то ли провожатый мой, то ли телохранитель, пригласил меня внутрь, и мы вошли под каменные своды, миновали бытовку, комнату отдыха и наконец уперлись в его кабинет, и вот там-то, между картотекой и книжным шкафом, обнаружился тот самый сейф, предназначенный для хранения ценных находок.
Сначала главный археолог, сосредоточенно сведя брови, исследовал меня двумя детекторами сразу. Конечно, хозяевам хотелось знать, не излучает ли гость чего лишнего. Гость, однако, был безупречен, как свежий подгузник – лишь впитывал все в себя. И тогда распахнулись заветные врата. Задняя стена сейфа оказалась на самом деле бронированной дверью, скрывавшей проход в подземелье. Мила бодро сказал мне: «Вас там встретят», похлопал меня по спине, и тогда я, согнувшись пополам, пополз по тесной витой бесконечной лестнице...
Господин Скребутан ждал меня внизу.
Стас Скребутан и вправду смотрелся, как полноценный, добротный господин. Габардиновый костюм фисташкового цвета. Рубашка в тон костюму. Галстук со слабо выраженным рисунком. Эх, где наша молодость? Узкие очки в металлической оправе, прицепившиеся к его длинному тонкому носу – вот и все, что осталось от задиристого хулигана-рыбаря.
– Здесь я временно живу, – сказал он, глупо улыбаясь.
Он приложил ключ куда-то к стене, и плита встала на место. Проход исчез, как и не было его. Мы стояли в глухой каменной келье. На то, что здесь и вправду кто-то живет, указывали только раскладушка и здоровенный термос, а также – видавший виды ночной горшок, тщательно спрятанный под раскладушкой. Все, никаких других предметов в келье не было.
– Это так у вас банкиры болеют? – гулко удивился я.
– Банкиры у нас сразу сходят в могилу, – возразил он и по-хозяйски обвел каменное чрево рукой. – Минуя, так сказать, промежуточную стадию.
Он любил и умел мрачно пошутить.
– И все-таки врать нехорошо, – сказал я.
– За вранье наказывают только приезжих, – ответил он. – Двойные стандарты, цинизм властей и так далее. Ну, ты понимаешь.
Первая неловкость встречи была снята, но обниматься мы не стали, не в наших это было правилах. Стас вытолкнул дверь ногой – здесь, оказывается, еще и дверь была, – и мы вышли в коридор. Сразу двинулись вперед – он первым номером, я вторым. На прощанье я оглянулся. Вместо таблички к двери был приклеен скотчем лист писчей бумаги, на котором кривыми детскими буквами было выведено: «Покои Президента. Без доклада не входить».
А вот почерк у господина Скребутана решительно не изменился...
Шаги у нас получались звучными, объемными – оттого, что пол был выстлан базальтовой брусчаткой. Подземный ход вообще мало походил на путь в могилу; был он настолько просторен, что я мог перемещаться, не кланяясь каждой арке. Светильники-таблетки, расположенные в перекрестиях сводов, давали достаточно света. По стене тянулся плоский короб вентиляции. Поблескивали глазки телекамер, пристально следя за порядком. Сводчатые потолки были защищены гидроизоляционным покрытием, а стены были обшиты пластиковыми панелями, чтобы ничего тут не плесневело и не подтекало.
Так кто же все-таки на самом деле хочет убить безобидного туриста Жилина, подумал я, дыша в спину старого друга. Иллюзорность обстановки очень не способствовала здравости мыслительного процесса.
– Куда ведет эта нора? – спросил я.
Ощущался едва заметный наклон вниз.
– В шестнадцатом веке доходила до катакомб, – ответил Скребутан.
– Примерно пять километров? – сориентировался я. – Впечатляет.
– Какие пять, там давно все обвалилось, – сказал он равнодушно. – Известняк – не главная статья городских доходов. Но ты, я надеюсь, все равно шокирован?
– Чем?
– Нашими тайными фортификациями.
– Я предполагал увидеть что-то в таком роде, когда меня отконвоировали к руинам, – сказал я. – Не предполагал только тебя здесь встретить.
– Без меня никак, – расстроился он. – Как же без меня, если я здесь босс.
На полу и в стенах появились звукопоглощающие включения, гасящие эхо. Голоса тут же потеряли романтическую гулкость.
– И что ты здесь прячешь? – спросил я.
– Деньги, – сообщил Стас шепотом. – Мы с тобой в центральном денежном хранилище, в узловом объекте Национального Банка. Страшный государственный секрет, между прочим.
– Тогда понятно, – сказал я. – Наверху охрана, внизу телекамеры... Властелин подземелий.
– Телекамеры? – встрепенулся он. – Где?
Я показал. Скребутан остановился и вдруг закричал:
– Подглядываем? – Он снял очки, заглянул прищуренным глазом в самый объектив и решительно заявил. – Это не я. У вас там пылинка.
Он сорвал с моей головы кепочку и накрыл ею камеру. Умный человек дурачился – тяжелое было зрелище.
– Я себя неуютно чувствую перед телекамерой, – азартно пожаловался он, – потому что я за это ничего не получаю. Где, спрашивается, гонорар? Нет, я согласен только на фотоаппарат.
Если Стас шутил, значит, дела обстояли не очень хорошо, но если он дурачился, значит, дела шли из рук вон плохо; впрочем, насчет хранилища было сказано всерьез, ибо друг мой рыбарь позволял себе шутить на любые темы, кроме финансовых, он всегда питал к деньгам особые чувства, чистота и святость которых сделали его в свое время бухгалтером, а после революции, вероятно, тропа этой бескорыстной любви и вывела его в топ-менеджеры. Вернув свой головной убор на место, я сказал:
– Деньги, как хорошее вино, должны настояться в погребе, иначе они не приобретут целительной силы. И что, все деньги в твоем подземелье – волшебные?
Господин Скребутан молча надел очки и молча посмотрел на меня. Мы отправились дальше и, лишь прошагав несколько метров, он мне ответил – вроде бы возразил:
– Деньги – как вода, вкуса не имеют. Все-таки мы хорошо поработали, согласись.
Я согласился:
– Трепет душу охватывает.
– Душа, – сказал Стас задумчиво. – Дело не в душе, а в возрасте. Если есть еще силы, ты что-то пытаешься сделать, а когда сил не хватает, тогда остается ручка, бумага и письменный стол.
– Это вызов? – осведомился я. – Тебе тоже не нравятся писатели?
– Ой. Извини, – легко улыбнулся он. – Я ничего не имею против писателей. Народу нужны хорошие детско-юношеские книги, которые дают подрастающему поколению образцы того, как нужно идти к цели – прямым путем, иногда рискуя жизнью...
– Хорошие детско-юношеские книги – это мои? – растрогался я. – Высокая оценка.
– Космос, цивилизация, чужие, – со вкусом произнес он. – Романтика. Так и хочется поверить, что это было на самом деле.
– Это было на самом деле, – сказал я.
– Но этого мы не знаем, – пожал он плечами. – Некоторые книги позволяют любому двоечнику и разгильдяю, лежа на диване кверху пузом, испытывать те же чувства, которые испытываешь, например, прикасаясь к древнему манускрипту или любуясь только что выведенной цепочкой формул. Вот в этом, по-моему, гораздо больше волшебства, чем в наших деньгах.
– Бог с ними, с книгами, – сказал я. – Лучше объясни, зачем все это? – Я показал на уходящий вдаль коридор.
– Режим секретности? – участливо спросил он.
– Избирательность чуда, – сказал я. – Когда волшебство – не для всех, оно колдовство, и есть в этом что-то неприятное, несправедливое. Зачем?
– Хорошим людям нужно помочь, слишком много здоровья у них уходит на поддержание душевного равновесия, – объяснил Стас. – Хороший человек должен жить долго.
– Хороший человек – всего лишь тот, кто не совершает дурных поступков. Этого достаточно. И что там у него в голове, то ли гордыня, то ли просто глупость – никого не касается.
– Всегда так, – сказал он с неожиданным раздражением. – Стоит только появиться хоть каким-нибудь результатам, обязательно приезжает кто-то, кому подавай вселенскую справедливость... – Он вдруг споткнулся.
– Scheisse [10]! – непроизвольно вырвалось у него.
– Уймись, – развеселился я. – Ты меня с кем-то спутал, я, кажется, тебя всего лишь о ваших деньгах спрашивал. Почему, собственно, деньги? Во все века они были синонимом алчности, средоточием греха, в лучшем случае – всеобщим эквивалентом, а вы тут рождественские гирлянды из них скручиваете. Какой в этом скрытый смысл?
Он поправил съехавшие с носа очки, размышляя над ответом.
– По-моему, никакого скрытого смысла, Иван. Деньги – самое удобное средство. У нас не было времени подыскивать другое.
– Абсурд на службе перевоспитания, – сказал я. – Средство от чего?
– Не «от», а «для». Представь себе уникальный механизм, где каждый элемент энергетически связан со всеми остальными. Это и есть деньги. Так почему бы не использовать уже готовую систему, чтобы соединить с ее помощью и людей? В единый здоровый организм.
Все-таки он был изрядный выдумщик, мой друг Стас! Не мог я не подыграть ему:
– Гигантский ретранслятор, выполненный в виде денежных россыпей, да? В каком спектре излучаем, товарищи? Биотроника, кстати, пока не одобрена совбезом. Или вы используете запахи, меняющие гормональную регуляцию? Специальную краску, содержащую летучие реверсанты. Фирма «Девон»...
Он оскорбился:
– Чем потрясать стены эрудицией, не проще ли допустить существование неизвестных науке полей и взаимодействий?
– Не проще, – сказал я. – Проще жить по Оккаму, не плодя новых сущностей.
– Энергетическое Поле Желания, – объявил Стас на весь коридор. – Великая русская мечта – сделать реальность сном. Лампа Алладина, Золотая Рыбка, Золотой Шар. И вот теперь, когда появилась физическая возможность сцеплять кванты желаний в один всепобеждающий луч, мелкие государственные деятели вроде нас пользуются этим эффектом, чтобы излечить кого-то от энуреза. Смешно, товарищи.
Он упорно продолжал общаться в обычной своей манере, когда непонятно, шутит человек или говорит серьезно, и я вдруг почувствовал неуверенность.
– Физическая возможность? – переспросил я. – В каком смысле?
– Многие люди мечтают... ну, скажем, быть здоровыми и молодыми. Их тоскливые, несбыточные желания уходят попусту в пространство, не совершая никакой полезной работы. Жуткая расточительность.
Я коротко поаплодировал собеседнику в спину:
– Сюжет для детско-юношеской книги?
Он не обиделся. Он остановился и сказал:
– Пришли.
Готический подземный ход расширился, превратившись во вполне современный бункер. Здесь было что-то вроде Т-образного перекрестка: вбок уходил просторный тоннель с проложенными по земле рельсами. Рельсы начинались у компактного перрона, из тоннеля тянуло холодом. В бункере был светящийся потолок, а на перекрестке дежурил скучающий богатырь, одетый в комбинезон с нашивкой «АХЧ» и в рабочую кепочку. Внутренняя охрана? Увидев нас, дежурный ослепительно улыбнулся и лихо взял под козырек.
А еще здесь были стальные двери с номерами, на одной из которых красовалась такая же приклеенная скотчем бумажка. Было написано от руки: «Музей современного спиритизма». Дети подземелий развлекались, кто как умел.
– Где это мы? – спросил я.
– Как раз под холмом, – ответил Стас.
– Железную дорогу тоже в шестнадцатом веке проложили?
– Это же Старое Метро, Иван. Никаких излишеств, штольню слегка удлинили, почистили, и все.
– Этак что, до Парка Грез доехать можно? – сообразил я. – Ах, вот почему кибер-такси таранило заповедную шахту. Попытка ограбления века?
– Scheisse, – сказал господин Скребутан с сердцем. – Вряд ли нас хотели грабить, скорее это была разведка боем... – Он увлек меня к двери. К той самой, к «Музею».
– В Парке Грез у нас только временное хранилище, где заказанные средства ждут транспорта, – продолжал он. – Тем более, деньги сегодня не перевозились... Ты входи, не стесняйся.
Мы вошли. И оказались под открытым небом.
На долю секунды я потерял чувство реальности. Вновь я был на холме; или нет, заметно выше холма; солнце било в подставленную щеку, стая чаек тревожно носилась над деревьями, не находя себе пристанища, лишь движение воздуха отчего-то не ощущалось – воздух стоял, как теплая жижа в трясине... А через миг наваждение прошло.
– Аппаратура что, на мачте с флагом установлена? – спросил я.