Страница:
Я настоял на прекращении свидания. Мы оделись и ушли – ушли, чтобы больше не встречаться...»
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
21.
22.
Мертвец поднимется и... что дальше? Клацнет зубами. Подгоняемый голодом, начнет бродить в поисках свежего мяса и крови... Это бред, подумала она, терзаемая страхом.
Странным образом ее страх был смешан с лихорадочной надеждой...)
Та завизжала и побежала к выходу из квартиры. Уперлась в дверь, подергала ручку, забыв, как все это открывается, и сползла на пол. Ноги ее больше не держали.
Из носа Неонилы Ивановны потекла кровь – на белую в цветочек ночную рубашку. Она упала обратно на подушку и забормотала, словно боясь не успеть:
– Что ты мелешь, Сереженька... Сергей Петрович... Мразь... Подонок... Сам ты – нищий духом, сам ты индюшка... Да как у тебя язык поворачивается... Все не так было, все ты неправильно понимаешь...
Машенька заплакала – впервые за эти вечер и ночь.
А ведь грозилась: не буду, мол, плакать, ни одной, мол, слезинки...)
23.
11.
А ведь я, в отличие от нее, способна на любовь, подумала дочь. Я способна на безумства – на то, что она себе никогда не позволяла. Взять хотя бы Женатика...
Машенька влюбилась в этого человека, едва закончила школу. Он был старше на тринадцать лет (!), он был обременен семьей и маленьким ребенком, однако лошади, как говорится, понесли. Запретная связь развивалась бурно: обе стороны, фигурально выражаясь, потеряли головы. И когда ему предложили выгодный контракт на другом конце России, она уехала с ним, – бросив универ, все бросив. Его жена, если и догадывалась о чем-то, смирилась и терпела. Наверное, этой женщине было достаточно того, что разводиться Женатик не собирался. Через пять лет, когда влюбленная пара вернулась в Питер, Машенька одумалась, восстановилась в университете (на психологии, на платном), однако встречи их продолжались и поныне. Мало того, она всерьез рассматривала вариант: не завести ли от него ребенка?
Свои варианты насчет Машеньки были и у матери. Замужество дочери было голубой мечтой Неонилы Ивановны. Двадцать восемь лет для женщины – это, знаете ли, время принимать решение. Ох, и часто же они ругались на сей счет! Ругались, потом шутили, и снова ругались...
Но почему, почему не едет спецтранспорт?!
Машенька влюбилась в этого человека, едва закончила школу. Он был старше на тринадцать лет (!), он был обременен семьей и маленьким ребенком, однако лошади, как говорится, понесли. Запретная связь развивалась бурно: обе стороны, фигурально выражаясь, потеряли головы. И когда ему предложили выгодный контракт на другом конце России, она уехала с ним, – бросив универ, все бросив. Его жена, если и догадывалась о чем-то, смирилась и терпела. Наверное, этой женщине было достаточно того, что разводиться Женатик не собирался. Через пять лет, когда влюбленная пара вернулась в Питер, Машенька одумалась, восстановилась в университете (на психологии, на платном), однако встречи их продолжались и поныне. Мало того, она всерьез рассматривала вариант: не завести ли от него ребенка?
Свои варианты насчет Машеньки были и у матери. Замужество дочери было голубой мечтой Неонилы Ивановны. Двадцать восемь лет для женщины – это, знаете ли, время принимать решение. Ох, и часто же они ругались на сей счет! Ругались, потом шутили, и снова ругались...
Но почему, почему не едет спецтранспорт?!
12.
«...Однако свидание было еще. Оно состоялось в кафе где-то на Невском. Вы мне, помнится, с капризной обидой выражали свое недовольство тем, что я не ищу с Вами встреч...
Но хватит о прошлом. За пролетевшие годы неприятное забылось, как это обычно бывает, когда мы думаем о канувшей в Лету молодости. Признаюсь, я мечтал снова встретить Вас – и вот Вы у меня. Вторая попытка.
Тяжело говорить правду, но... Вы заполнили мое холостяцкое жилище не щебетанием, не воркованием, а безудержной трескотней, от которой не знаешь, куда спрятаться. Вы рассказывали о своей глазной болезни – с предисловиями и отступлениями, – о своей служебной карьере, о каком-то Альберте Альбертовиче, а еще о том, что при такой зарплате Вы ничего не делаете, имея под рукой трех экономистов... Когда я хотел показать Вам мои работы, плод мучительных творческих увлечений, приобщенных к искусству живописи, какое там! Остановившись на минуту, Вы вернулись к неоконченному рассказу, скучному и душному.
Ваша эмоциональная глухота меня потрясла.
Еще более я был поражен, когда Вы сообщили мне о третьем по счету замужестве и том же количестве разводов...»
13.
Ох уж это замужество! И это ненавистное, оскорбительное слово – «варианты».
«Запас карман не тянет», – часто говаривала мать, имея в виду, как это ни смешно, потенциальных женихов.
Ни о каких вариантахМашенька всерьез не думала. «Засиделась»? Плевать! Женатика ей хватало – по горло и выше.
Хотя, были ведь, были в ее жизни и другие мужчины, готовые ради нее на все! Причем, начиная со школы. Вот, например, парень из параллельного класса с идиотским прозвищем Паганини. Потому что пилил на скрипочке, а потом бренчал на гитарке... сейчас, говорят, известный музыкант... Ромео хренов. В младших классах таскался за ней, как потерянный песик. В старших – продолжал это дело, но уже с корешком. Она под ручку с подругой гуляет себе по школьным коридорам, а эти два остолопа – сзади поодаль, пялятся на их мини и что-то обсуждают. Так друг за другом и бродили парами – все перемены. Или такой эпизод. На физкультуре она отчетливо услышала, как ее песик восторженно говорит своему приятелю: мол, у Марии такие басы!.. «Басы» – это то же, что «буфера», то есть попросту сиськи... «Какие у Марии басы!..» Если б не было в этом вздохе одного сплошного восхищения – подошла бы и влепила по морде. А так... даже приятно. И вспоминать приятно...
Много чего есть вспомнить. Поцелуи в подъездах, поездки в Петергоф и Пушкин, песни в ее честь, исполняемые со школьной сцены...
Потом он начудил с фотографиями. Вернее, с фотомонтажом. Приделал ее голову к голым теткам из журнала – в разных видах. Очень качественно, сразу не сообразишь, что «липа». Вот тут она обиделась, и с этого эпизода, собственно, их контакты прервались.
Но мать, конечно, отнюдь не такие «варианты» имела в виду. К личной жизни дочери она подходила основательно, системно; причем, не скрывала своих действий. Затеяла от имени дочери переписку в интернете и нашла, по ее словам, очень респектабельного француза. (Неонила Ивановна неплохо знала французский, тогда как Машенька – только английский.) Отправила потенциальному жениху фотографию дочери... Машенька много повеселилась над тем, как мать развлекается, пока этот человек вдруг не сообщил, что прилетает в Питер по туристической путевке. И настала паника. Дочь кричала: мол, сама пригласила, сама и встречай, ублажай гостя; мол, что я с ним буду делать и о чем говорить, если я по-французски ни слова не понимаю!
И вообще, куда иностранца приводить? В Шары? Поселок, конечно, городского типа, – блочные дома, интернет есть, электричка под боком (30 минут до города), автобусы с маршрутками ходят. Разве что с медицинской помощью трудно, как и во всей Ленобласти, но в целом – жить удобно. А показывать эту стыдобищу постороннему... «Я лучше умру!» – кричала дочь.
Докричалась.
Кстати, е-мэйл с уведомлением о визите получили всего лишь три дня назад, в четверг. В пятницу пришла телеграмма. Встречайте господина жениха через неделю, в следующий понедельник... Вот еще одна проблема, доставшаяся в наследство от мамули, – в придачу ко всем остальным.
Сообщить бы французу, как оно обстоит на самом деле, да кто это сделает? Или по-английски ему написать?
Сил нет...
«Запас карман не тянет», – часто говаривала мать, имея в виду, как это ни смешно, потенциальных женихов.
Ни о каких вариантахМашенька всерьез не думала. «Засиделась»? Плевать! Женатика ей хватало – по горло и выше.
Хотя, были ведь, были в ее жизни и другие мужчины, готовые ради нее на все! Причем, начиная со школы. Вот, например, парень из параллельного класса с идиотским прозвищем Паганини. Потому что пилил на скрипочке, а потом бренчал на гитарке... сейчас, говорят, известный музыкант... Ромео хренов. В младших классах таскался за ней, как потерянный песик. В старших – продолжал это дело, но уже с корешком. Она под ручку с подругой гуляет себе по школьным коридорам, а эти два остолопа – сзади поодаль, пялятся на их мини и что-то обсуждают. Так друг за другом и бродили парами – все перемены. Или такой эпизод. На физкультуре она отчетливо услышала, как ее песик восторженно говорит своему приятелю: мол, у Марии такие басы!.. «Басы» – это то же, что «буфера», то есть попросту сиськи... «Какие у Марии басы!..» Если б не было в этом вздохе одного сплошного восхищения – подошла бы и влепила по морде. А так... даже приятно. И вспоминать приятно...
Много чего есть вспомнить. Поцелуи в подъездах, поездки в Петергоф и Пушкин, песни в ее честь, исполняемые со школьной сцены...
Потом он начудил с фотографиями. Вернее, с фотомонтажом. Приделал ее голову к голым теткам из журнала – в разных видах. Очень качественно, сразу не сообразишь, что «липа». Вот тут она обиделась, и с этого эпизода, собственно, их контакты прервались.
Но мать, конечно, отнюдь не такие «варианты» имела в виду. К личной жизни дочери она подходила основательно, системно; причем, не скрывала своих действий. Затеяла от имени дочери переписку в интернете и нашла, по ее словам, очень респектабельного француза. (Неонила Ивановна неплохо знала французский, тогда как Машенька – только английский.) Отправила потенциальному жениху фотографию дочери... Машенька много повеселилась над тем, как мать развлекается, пока этот человек вдруг не сообщил, что прилетает в Питер по туристической путевке. И настала паника. Дочь кричала: мол, сама пригласила, сама и встречай, ублажай гостя; мол, что я с ним буду делать и о чем говорить, если я по-французски ни слова не понимаю!
И вообще, куда иностранца приводить? В Шары? Поселок, конечно, городского типа, – блочные дома, интернет есть, электричка под боком (30 минут до города), автобусы с маршрутками ходят. Разве что с медицинской помощью трудно, как и во всей Ленобласти, но в целом – жить удобно. А показывать эту стыдобищу постороннему... «Я лучше умру!» – кричала дочь.
Докричалась.
Кстати, е-мэйл с уведомлением о визите получили всего лишь три дня назад, в четверг. В пятницу пришла телеграмма. Встречайте господина жениха через неделю, в следующий понедельник... Вот еще одна проблема, доставшаяся в наследство от мамули, – в придачу ко всем остальным.
Сообщить бы французу, как оно обстоит на самом деле, да кто это сделает? Или по-английски ему написать?
Сил нет...
14.
«...Своей красотой, Неонила Ивановна, Вы вызываете у мужчин не восторги, а, извините, слюнотечение. Горе тому, у кого вспыхивало к Вам глубокое чувство, рассчитанное на годы, навсегда. Вам нужен не домашний очаг и не тихая пристань, а преклонение, всплеск, блаженство от всеобщего обожания. А тут – муж со своими скушными объяснениями в прозаической любви. „Зачем мне это нужно? Фи!“ – повторяли Вы. Но если муж еще и ревнив, если требует объяснить, где ты была и почему вовремя не пришла с работы – это смерти подобно...»
15.
«Смерти подобно». Товарисч без юмора, а так метко пошутил... Машенька вскользь глянула на мать и поднялась со стула.
Через секунду она посмотрела на покойницу уже не вскользь. Что-то было не так. С ее лицом – не так... Минуты тупого разглядывания хватило, чтобы понять: пропали отеки. Лицо матери подтянулось, округлилось, стало похожим на прежнее – на человеческое. Да и кожа вроде бы потеряла мертвенную желтизну...
Глюки, подумала Машенька. Чего и следовало ожидать. Тоже мне, ночные чтения, тоже мне, хозяйка литературного салона.
Пугаться – не было сил. Она пошла к телефону.
– «Скорая», – откликнулась трубка женским голосом.
– Извините, я не знаю у кого спросить, поэтому – к вам... Тут у меня тело в квартире, уже с восьми вечера. Милиция сказала, заберут в течение двух часов...
– Вы откуда?
– Из Шаров.
– А, это опять вы...
Голос отдалился, крикнул кому-то там: «Эй, тут из Шаров! Чего говорить?» Веселый тенорок ответил: «Говори, как есть, у нас нет тайн от народа». В трубке откашлялись.
– С перевозкой проблемы. Застряла на полдороге.
– Сломалась?
– Вроде того.
– А починить можно?
– А хрен его знает! – выдала диспетчер в сердцах. – Водитель какую-то галиматью несет, хотя, вроде не пьян. Ну, пусть только появится...
– И что теперь? – спросила Машенька. Отчаяние стальными тисками сжало сердце.
– Что... Вышлем вторую машину. Вторая пока на вызове, но как освободится... Вы, главное, не волнуйтесь, никто про вас не забыл.
– Я свое отволновалась.
Диспетчер помолчала. Потом сказала очень по-человечески:
– Хотите, врач приедет, укольчик сделает?
– Спасибо, не надо.
– Как вы, вообще?
– Письма читаю вслух...
Впитывая ухом короткие гудки, Машенька спрашивала себя и не находила ответа: что же это в мире творится?
Через секунду она посмотрела на покойницу уже не вскользь. Что-то было не так. С ее лицом – не так... Минуты тупого разглядывания хватило, чтобы понять: пропали отеки. Лицо матери подтянулось, округлилось, стало похожим на прежнее – на человеческое. Да и кожа вроде бы потеряла мертвенную желтизну...
Глюки, подумала Машенька. Чего и следовало ожидать. Тоже мне, ночные чтения, тоже мне, хозяйка литературного салона.
Пугаться – не было сил. Она пошла к телефону.
– «Скорая», – откликнулась трубка женским голосом.
– Извините, я не знаю у кого спросить, поэтому – к вам... Тут у меня тело в квартире, уже с восьми вечера. Милиция сказала, заберут в течение двух часов...
– Вы откуда?
– Из Шаров.
– А, это опять вы...
Голос отдалился, крикнул кому-то там: «Эй, тут из Шаров! Чего говорить?» Веселый тенорок ответил: «Говори, как есть, у нас нет тайн от народа». В трубке откашлялись.
– С перевозкой проблемы. Застряла на полдороге.
– Сломалась?
– Вроде того.
– А починить можно?
– А хрен его знает! – выдала диспетчер в сердцах. – Водитель какую-то галиматью несет, хотя, вроде не пьян. Ну, пусть только появится...
– И что теперь? – спросила Машенька. Отчаяние стальными тисками сжало сердце.
– Что... Вышлем вторую машину. Вторая пока на вызове, но как освободится... Вы, главное, не волнуйтесь, никто про вас не забыл.
– Я свое отволновалась.
Диспетчер помолчала. Потом сказала очень по-человечески:
– Хотите, врач приедет, укольчик сделает?
– Спасибо, не надо.
– Как вы, вообще?
– Письма читаю вслух...
Впитывая ухом короткие гудки, Машенька спрашивала себя и не находила ответа: что же это в мире творится?
16.
Спиридон Михеич (попросту Спиря) водил машину с 17-ти, а водительский стаж имел – аж 34 года. Но до сих пор с ним ничего похожего не случалось.
Главныть, был бы выпимши – другой разговор! Ведь сухой был, трезвехонький. А скажут – скажут! – заквасился ты, Спиря, и стало тебе в падлу бублик крутить. Вот этими вот собственными руками угробил ты доверенную тебе технику, и называется это – саботаж да диверсия...
Какая там техника! УАЗ-«буханка» 95-го года выпуска. Медики, правда, кличут ее «таблеткой», у них все не как у людей, но буханка она и есть буханка. Самая отстойная, самая убитая на весь Мариинск машина. «Техника»!
Послали в Шары – жмурика забрать. Бабулька преставилась, царствие ей небесное. Напарником – Васян, санитар по жизни. Он спал в фургоне – на носилках, ясен пень. Он сутками там спал, что без жмурика, что со жмуриком, ему без разницы. Во нервы у человека! А однажды с бухл А трахался со знакомой бомжихой, тож бухой в хламье. Отодвинул покойника в сторону...
Когда выехали из больницы (машина, хоть и числилась за станцией «Скорой помощи», базировалась возле морга в больничном дворе), Спиря думал – рейс как рейс. При выезде из города решил заправиться. Пока то да се, пока любезничал с Татьяной, королевой бензоколонки (а что? Спиридон Михеич – тот еще бычок!) – приспустило колесо. Заднее. Хорошо, вовремя заметил. Менять было неохота; подкачал, посмотрел, сильно ли травит. Вроде ехать можно. Главныть, через полчасика не забыть еще подкачать. Заднее – это вам не переднее. Двинул потихоньку, но только вырулил на шоссе – камера, с-собака, лопнула! Колесо взорвалось. Хорошо, не на скорости, а то бы... Ладно, встал. Сообщил по рации. Поменял на запаску; а пока менял – спустило еще и второе заднее. Проверил: ниппель сдох. Ну, это не вопрос. Заменил, накачал, поехал. И минуток через десять чувствуется – не то, тянет машину к обочине. Вышел посмотреть... блях-перепих! Запаска спустила! Опять ниппель, опять менять и накачивать... Ну, дела! Засосало у Спири в груди, заныло. Почуяла душа – это для разгону, все хорошее впереди...
Так и есть. Едва отмахал дюжину верст, как лопнула камера уже в переднем: машину чуть на встречную не утащило. Запаска использована, что делать? Ну, лишняя камера в фургоне завсегда найдется, только долгое это дело – колесо перебортовывать. Доложился по рации: дескать, скоро не ждите, крепко встал. Мудохался с покрышкой минут сорок, двинул, помолясь... И тогда лопнула правая передняя. А резины больше нет. Снял колесо, разбортовал, – посмотреть, можно ли хоть как-то камеру заклеить. Фиг! Пока работал – опять спустили оба ниппеля у задних...
Короче, засада. Кобзец.
А санитар Васян, кстати, так и не проснулся. Железный парень.
Обратно до заправки было пилить – два червонца с хвостом. Застряла «буханка-таблетка» мертво. К тому ж Спиря так наломался, что поясницу «прострелило». Дело знакомое: люмбаго по-ученому. Заглотил он сразу две таблетки баралгина из своего НЗ, послал на станцию SOS, заполз в фургон, крича от боли, согнал санитара с носилок...
«Что за х...ня?» – в полной растерянности думал он. Примерно о том же думал, о чем и клиентка, до которой он так и не доехал.
Главныть, был бы выпимши – другой разговор! Ведь сухой был, трезвехонький. А скажут – скажут! – заквасился ты, Спиря, и стало тебе в падлу бублик крутить. Вот этими вот собственными руками угробил ты доверенную тебе технику, и называется это – саботаж да диверсия...
Какая там техника! УАЗ-«буханка» 95-го года выпуска. Медики, правда, кличут ее «таблеткой», у них все не как у людей, но буханка она и есть буханка. Самая отстойная, самая убитая на весь Мариинск машина. «Техника»!
Послали в Шары – жмурика забрать. Бабулька преставилась, царствие ей небесное. Напарником – Васян, санитар по жизни. Он спал в фургоне – на носилках, ясен пень. Он сутками там спал, что без жмурика, что со жмуриком, ему без разницы. Во нервы у человека! А однажды с бухл А трахался со знакомой бомжихой, тож бухой в хламье. Отодвинул покойника в сторону...
Когда выехали из больницы (машина, хоть и числилась за станцией «Скорой помощи», базировалась возле морга в больничном дворе), Спиря думал – рейс как рейс. При выезде из города решил заправиться. Пока то да се, пока любезничал с Татьяной, королевой бензоколонки (а что? Спиридон Михеич – тот еще бычок!) – приспустило колесо. Заднее. Хорошо, вовремя заметил. Менять было неохота; подкачал, посмотрел, сильно ли травит. Вроде ехать можно. Главныть, через полчасика не забыть еще подкачать. Заднее – это вам не переднее. Двинул потихоньку, но только вырулил на шоссе – камера, с-собака, лопнула! Колесо взорвалось. Хорошо, не на скорости, а то бы... Ладно, встал. Сообщил по рации. Поменял на запаску; а пока менял – спустило еще и второе заднее. Проверил: ниппель сдох. Ну, это не вопрос. Заменил, накачал, поехал. И минуток через десять чувствуется – не то, тянет машину к обочине. Вышел посмотреть... блях-перепих! Запаска спустила! Опять ниппель, опять менять и накачивать... Ну, дела! Засосало у Спири в груди, заныло. Почуяла душа – это для разгону, все хорошее впереди...
Так и есть. Едва отмахал дюжину верст, как лопнула камера уже в переднем: машину чуть на встречную не утащило. Запаска использована, что делать? Ну, лишняя камера в фургоне завсегда найдется, только долгое это дело – колесо перебортовывать. Доложился по рации: дескать, скоро не ждите, крепко встал. Мудохался с покрышкой минут сорок, двинул, помолясь... И тогда лопнула правая передняя. А резины больше нет. Снял колесо, разбортовал, – посмотреть, можно ли хоть как-то камеру заклеить. Фиг! Пока работал – опять спустили оба ниппеля у задних...
Короче, засада. Кобзец.
А санитар Васян, кстати, так и не проснулся. Железный парень.
Обратно до заправки было пилить – два червонца с хвостом. Застряла «буханка-таблетка» мертво. К тому ж Спиря так наломался, что поясницу «прострелило». Дело знакомое: люмбаго по-ученому. Заглотил он сразу две таблетки баралгина из своего НЗ, послал на станцию SOS, заполз в фургон, крича от боли, согнал санитара с носилок...
«Что за х...ня?» – в полной растерянности думал он. Примерно о том же думал, о чем и клиентка, до которой он так и не доехал.
17.
«...Теперь о главном. О том, ради чего Вы явились ко мне, жестоко унижая нас обоих. Я обещал, что подумаю – и вот мой ответ.
Я помогу Вам с акциями, хоть это и решительно противоречит моим принципам. Природная хитрость подсказала Вам хлопотать не только за себя, но и за дочь, а Вы, конечно же, знаете мое отношение к детям. То, о чем Вы просите, называется инсайдерской информацией. И помыслить не мог, что паду так низко, но, как выяснилось, я на все готов, лишь бы вырвать Вас из своего сердца!
Так что скупайте ваучеры, мадам. А потом, когда вы удовлетворитесь... какое мерзкое слово... потом, надеюсь, никогда боле мы с вами не свидимся.
Потому что в Вас нет жизни...»
18.
Ах, вот оно что! Вот, значит, откуда у матери сундук с газпромовскими дивидендами!
Машенька прервала чтение. Отчего-то она запыхалась – как после бега.
Получается, дата на конверте – не ошибка? И письмо, что же, действительно отправлено 15 лет назад? Как раз тогда в разгаре была приватизация... а мать, помнится, и вправду покупала ваучеры. Не чемоданами, конечно, и не вагонами, как некоторые... Большинство вкладывало их в пузыри вроде МММ-Инвест. Или меняло на бутылку «Рояля» (по курсу один к одному). Последние – не прогадали, «Рояль» был максимально надежен... мать, кстати, не гнушалась никакими продавцами: хотите пузырь со спиртом? получите! И вот, именно сегодня, ТАКОЕ письмо нашло своего адресата.
Спятишь от совпадений.
Дочь, внутренне сжавшись, посмотрела на тело. Глюки прогрессировали: казалось, мертвое лицо не просто возвращает себе форму, но словно бы разглаживается.
Машенька перекрестилась. Занесла руку, чтобы – не притрагиваясь, – перекрестить усопшую... и побоялась.
Машенька прервала чтение. Отчего-то она запыхалась – как после бега.
Получается, дата на конверте – не ошибка? И письмо, что же, действительно отправлено 15 лет назад? Как раз тогда в разгаре была приватизация... а мать, помнится, и вправду покупала ваучеры. Не чемоданами, конечно, и не вагонами, как некоторые... Большинство вкладывало их в пузыри вроде МММ-Инвест. Или меняло на бутылку «Рояля» (по курсу один к одному). Последние – не прогадали, «Рояль» был максимально надежен... мать, кстати, не гнушалась никакими продавцами: хотите пузырь со спиртом? получите! И вот, именно сегодня, ТАКОЕ письмо нашло своего адресата.
Спятишь от совпадений.
Дочь, внутренне сжавшись, посмотрела на тело. Глюки прогрессировали: казалось, мертвое лицо не просто возвращает себе форму, но словно бы разглаживается.
Машенька перекрестилась. Занесла руку, чтобы – не притрагиваясь, – перекрестить усопшую... и побоялась.
19.
«...Жизнь Ваша – это ничтожно малая величина.
Открытый, оголенный нигилизм, которым Вы пропитаны, лишает смысла буквально всё. Вами отринуты такие человеческие достоинства, как честь, гордость, духовность, сердечность. Боже мой, во что Вы превратились! Скажите на милость, откуда появились в вашем лексиконе словечки вроде „полюбовника“, „постели“, „переспать“? И эта грязь исходит из уст, к которым я, по Вашему милостивому разрешению, прикасался! – с замиранием сердца, с трепетным волнением... Я Вам напомнил о том, каким глубоким и проникновенным было мое чувство, когда Вы позволяли мне Вас обнимать и целовать. И каков был Ваш ответ?
„Подумаешь! – сказали Вы. – Поцелуи для женщины, дорогуша, ничего не значат“.
Страшные слова.
У Вас не хватило элементарного такта пощадить ту полнозвучную наполненность, которую я к Вам питал.
Когда чувства спят – это и есть небытие. ПРОСНИТЕСЬ ЖЕ!..»
20.
– Все, хватит, – сказала Машенька. – Невозможно это выносить.
Она резко встала.
На часах было полпервого ночи.
– Дурью маюсь, – подытожила она, сложила листики и осторожно – пальчиками – подсунула их матери под руки.
Перешла к себе и легла на диван, свернувшись клубком. Позвала: «Сима, Сима!» Кошка где-то пряталась – не появилась и не отозвалась. Надо бы поспать, подумала Машенька безнадежно. Свет... забыла выключить свет...
Закрыла глаза.
И в то же мгновение – ее словно подбросило. Она села, вжимаясь спиною в стену, озираясь, прижимая к себе колени руками.
По комнате кто-то ходил. Никого кроме нее не было и быть не могло, но ведь ходил же! Остановился... да, звуки шагов стихли... только сердце оглушительно колотится... и тут началось совсем уж дикое. Кто-то шлепнул по кромке дивана – сочно, размашисто, от души. И еще, и еще, и еще... Шлепки двигались по периметру постели, не переходя некую невидимую границу: по левому краю до конца дивана, затем в ногах, затем по правому краю. Дойдя до самой стены (уже справа), невидимый шутник угомонился.
Угомонился ли?
Машенька сидела, не в силах шевельнуться. Эти удары по ее кровати оказались страшнее, куда страшнее давешних ударов о стену; наверное, потому что были ближе – совсем рядом...
Она (как будто) о чем-то думала. О чем – не понимала. О матери, о письме, о кошке. Почему-то – об университете. Вихрь мыслей! Посмотрела на часы и обнаружила, что с того момента, как она прекратила чтение, прошло чуть больше минуты. Так и должно быть, вспомнила она. Их учили. Психолог она, пусть и будущий, или кто? Известное дело – в ситуации стресса время течет по своим законам. Особенно, когда случается что-то плохое, когда все плохо...
Был у них, например, такой тренинг. Двоим незнакомым людям давалось 10 минут, чтобы они узнали друг о друге как можно больше. Один в течение пяти минут брал интервью у второго, а затем второй расспрашивал первого. Затем первому давалась минута, чтобы он рассказал в группе то, что узнал о собеседнике. То же самое в течение следующей минуты проделывал и второй. Если не уложился, тебе говорили «стоп», обрывая рассказ на середине слова. Бывало наоборот: тебе кажется, что ты долго-долго рассказываешь, и уже говорить нечего, а время никак не кончается. В этих случаях люди признавались, что никогда не думали, что минута – так долго... К чему все это? К тому, что минута – и вправду очень много...
Машенька осторожно подползла к краю, свесилась и осмотрела пол возле дивана. Что я делаю, чуть не засмеялась она. Ищу следы копыт, что ли?
Она почти успокоилась. Только мысли никак не желали притормаживать.
Как теперь заснуть? Удастся ли ей здесь вообще когда-нибудь заснуть?
Ответом был громкий стук, пришедший из недр квартиры. И страх естественным образом сменился яростью. Машенька выскочила в коридор, заметалась между комнатами. Створка шкафа в маминой спальне была распахнута, «гробовой комплект», который она безуспешно собирала, вывален на пол. Взъерошенная Сима, выгибая спину, пятилась к тумбочке...
Из створки торчал ключ. Машенька его дважды провернула, когда закрывала шкаф два часа назад, – никаких сомнений, ни малейших. Значит, отнюдь не кошка здесь озорничала.
Она ворвалась в большую комнату и прорыдала:
– Что ты от меня хочешь?!
К кому обращалась – сама не знала. Заколотила кулаками по своим бедрам. Это была истерика.
И вдруг – поняла, чего от нее ждут...
Она резко встала.
На часах было полпервого ночи.
– Дурью маюсь, – подытожила она, сложила листики и осторожно – пальчиками – подсунула их матери под руки.
Перешла к себе и легла на диван, свернувшись клубком. Позвала: «Сима, Сима!» Кошка где-то пряталась – не появилась и не отозвалась. Надо бы поспать, подумала Машенька безнадежно. Свет... забыла выключить свет...
Закрыла глаза.
И в то же мгновение – ее словно подбросило. Она села, вжимаясь спиною в стену, озираясь, прижимая к себе колени руками.
По комнате кто-то ходил. Никого кроме нее не было и быть не могло, но ведь ходил же! Остановился... да, звуки шагов стихли... только сердце оглушительно колотится... и тут началось совсем уж дикое. Кто-то шлепнул по кромке дивана – сочно, размашисто, от души. И еще, и еще, и еще... Шлепки двигались по периметру постели, не переходя некую невидимую границу: по левому краю до конца дивана, затем в ногах, затем по правому краю. Дойдя до самой стены (уже справа), невидимый шутник угомонился.
Угомонился ли?
Машенька сидела, не в силах шевельнуться. Эти удары по ее кровати оказались страшнее, куда страшнее давешних ударов о стену; наверное, потому что были ближе – совсем рядом...
Она (как будто) о чем-то думала. О чем – не понимала. О матери, о письме, о кошке. Почему-то – об университете. Вихрь мыслей! Посмотрела на часы и обнаружила, что с того момента, как она прекратила чтение, прошло чуть больше минуты. Так и должно быть, вспомнила она. Их учили. Психолог она, пусть и будущий, или кто? Известное дело – в ситуации стресса время течет по своим законам. Особенно, когда случается что-то плохое, когда все плохо...
Был у них, например, такой тренинг. Двоим незнакомым людям давалось 10 минут, чтобы они узнали друг о друге как можно больше. Один в течение пяти минут брал интервью у второго, а затем второй расспрашивал первого. Затем первому давалась минута, чтобы он рассказал в группе то, что узнал о собеседнике. То же самое в течение следующей минуты проделывал и второй. Если не уложился, тебе говорили «стоп», обрывая рассказ на середине слова. Бывало наоборот: тебе кажется, что ты долго-долго рассказываешь, и уже говорить нечего, а время никак не кончается. В этих случаях люди признавались, что никогда не думали, что минута – так долго... К чему все это? К тому, что минута – и вправду очень много...
Машенька осторожно подползла к краю, свесилась и осмотрела пол возле дивана. Что я делаю, чуть не засмеялась она. Ищу следы копыт, что ли?
Она почти успокоилась. Только мысли никак не желали притормаживать.
Как теперь заснуть? Удастся ли ей здесь вообще когда-нибудь заснуть?
Ответом был громкий стук, пришедший из недр квартиры. И страх естественным образом сменился яростью. Машенька выскочила в коридор, заметалась между комнатами. Створка шкафа в маминой спальне была распахнута, «гробовой комплект», который она безуспешно собирала, вывален на пол. Взъерошенная Сима, выгибая спину, пятилась к тумбочке...
Из створки торчал ключ. Машенька его дважды провернула, когда закрывала шкаф два часа назад, – никаких сомнений, ни малейших. Значит, отнюдь не кошка здесь озорничала.
Она ворвалась в большую комнату и прорыдала:
– Что ты от меня хочешь?!
К кому обращалась – сама не знала. Заколотила кулаками по своим бедрам. Это была истерика.
И вдруг – поняла, чего от нее ждут...
21.
Вытаскивая письмо из-под рук, покоящихся на животе матери, Машенька случайно коснулась ее пальцев...
Не поверила себе. Почудилось? Специально потрогала, чтобы убедиться; и убедилась – рука у трупа потеплела. А где же, это... как там его называют... трупное окоченение? Дотронулась до шеи, – и отдернулась. Галлюцинирую, обреченно подумала она. Теряю остатки разума.
И тут же осознала, что давно не чувствует неприятного запаха. Обоняние свыклось, притерпелось? Но как можно не замечать запаха тлена, если он с каждым часом усиливается! Или... не усиливается? Пропадает?
И лицо мамино полностью утратило пугающий пергаментный цвет. По лицу разливалась смертельная бледность, как у тяжело больного человека... пока еще живого человека...
Глаза умершей будто бы приоткрывались, исподтишка наблюдая за Машенькой. Наваждение. Глаза были закрыты, никаких сомнений! – закрыты навсегда, – однако это было слишком, слишком... Женщина сжала виски ладонями.
– Оставьте меня в покое! Вы хотите, чтобы я читала вам вслух? Тогда не сводите меня с ума! Вон из моей головы!..
Не поверила себе. Почудилось? Специально потрогала, чтобы убедиться; и убедилась – рука у трупа потеплела. А где же, это... как там его называют... трупное окоченение? Дотронулась до шеи, – и отдернулась. Галлюцинирую, обреченно подумала она. Теряю остатки разума.
И тут же осознала, что давно не чувствует неприятного запаха. Обоняние свыклось, притерпелось? Но как можно не замечать запаха тлена, если он с каждым часом усиливается! Или... не усиливается? Пропадает?
И лицо мамино полностью утратило пугающий пергаментный цвет. По лицу разливалась смертельная бледность, как у тяжело больного человека... пока еще живого человека...
Глаза умершей будто бы приоткрывались, исподтишка наблюдая за Машенькой. Наваждение. Глаза были закрыты, никаких сомнений! – закрыты навсегда, – однако это было слишком, слишком... Женщина сжала виски ладонями.
– Оставьте меня в покое! Вы хотите, чтобы я читала вам вслух? Тогда не сводите меня с ума! Вон из моей головы!..
22.
«...Мы оказались на разных позициях и с разными впечатлениями, приобретенными за годы разлуки. Чем старше мы делаемся, тем больше нам предоставляется возможностей оценивать поступки и поведение людей с точки зрения своего опыта и знаний. С годами человек становится мудрее. К сожалению, Неонила Ивановна, я не нашел в Вас мудрого просветления. Духовность не окрасила Вашу жизнь. Вот пример: Вы даже не спросили меня, что я читаю, какие книги, каких авторов? Вы заметили, как много у меня книг, – и только. Я отношу это к духовной нищете и эстетической неразвитости. А ведь вкус к жизни на закате должен быть таким же, как на заре.(Как, еще что-то? – усмехнулась Машенька. Тебе мало, неведомый друг? Страшный ты тип... Как же бедная мама терпела этого грандиозного зануду?)
И еще!..»
«...Природа наградила Вас интересной внешностью, Вы вся необычна, не трафаретна. В Ваших глазах всё – от коварства до нежности. Но как же бестолково распорядились Вы красотой!(Машенька не удержалась, снова потрогала мамину руку. Кожа не просто потеплела, а БЫЛА ТЕПЛОЙ. Тридцать шесть и шесть.
Вы избалованы вниманием мужчин и завистью женщин. Подле Вас вертятся и крутятся отутюженные павлины, этакие „евтушенки“, как их называли раньше, – они делают Вам циничные предложения, и Вы не оскорбляетесь этим. Вы никогда не любили, ни в прошлом, ни в настоящем. И вдруг – мужья, разводы, ребенок... Знайте, что семейная жизнь требует ответственности и приземленности, но самое главное – отдачи всего своего существа на алтарь семейного счастья!
А Вы, что Вы можете положить на алтарь? Сон разума?
Еще раз прошу – проснитесь!..»
Мертвец поднимется и... что дальше? Клацнет зубами. Подгоняемый голодом, начнет бродить в поисках свежего мяса и крови... Это бред, подумала она, терзаемая страхом.
Странным образом ее страх был смешан с лихорадочной надеждой...)
«...Сожалею, что мы встретились. Этого свидания не надо бы было. Я потерял весь аромат прошлого дурмана. Когда я вспоминал о Вас, на моем лице появлялась грустная приятная улыбка, а в душе – изысканность пережитого...»(ИЗЫСКАННОСТЬ ПЕРЕЖИТОГО, блин. Ну, прямо название дамского романа...)
«...Вы мне сказали, что ищете красоту во взаимоотношениях с мужчинами. Но ведь чтобы ее получить, надо платить той же монетой.(Машеньку бил озноб. Что-то происходило с телом матери. Оно... вибрировало! Волны мелкой дрожи пробегали по лежащей на диване покойнице, и дочь не выдержала, привстала со стула, наклонилась над матерью – с письмом в руке, – бросая чужие фразы прямо ей в лицо...)
Надо жить, Неонила Ивановна!..»
«...Я – живу. По своим канонам, и тем довольствуюсь.(Покойница распахнула глаза, приподнялась и, закусив губу, дала дочери пощечину.
Пусть я был груб, беспощаден, но – откровенен. Прощения не прошу, потому что письмо это, разумеется, я не отправлю.
Живите и Вы – как хотите. Живите, глупая индюшка. Живите.
Более не Ваш:
С.П.»
Та завизжала и побежала к выходу из квартиры. Уперлась в дверь, подергала ручку, забыв, как все это открывается, и сползла на пол. Ноги ее больше не держали.
Из носа Неонилы Ивановны потекла кровь – на белую в цветочек ночную рубашку. Она упала обратно на подушку и забормотала, словно боясь не успеть:
– Что ты мелешь, Сереженька... Сергей Петрович... Мразь... Подонок... Сам ты – нищий духом, сам ты индюшка... Да как у тебя язык поворачивается... Все не так было, все ты неправильно понимаешь...
Машенька заплакала – впервые за эти вечер и ночь.
А ведь грозилась: не буду, мол, плакать, ни одной, мол, слезинки...)
23.
Она спрятала письмо вместе с конвертом. Незачем было матери видеть его – и даже знать о его существовании. Эпистолярная бомба взорвалась, уничтожив преграду между живым и мертвым... Не вспугнуть бы чудо.
– Где он? – спрашивала мать. – Только что был здесь.
– Никого не было, мама, – терпеливо отвечала дочь.
– Не путай меня, я ж собственными глазами... вон там, у окна. И возле дивана. Сергей Петрович, ты его не знаешь, мой давний знакомый. Гадостей насочинял!.. – она опять разволновалась. – Тоже мне, интеллигент совковый! Бабы у него во всем виноваты... – она понизила голос. – Слушай, Машу-вать... так он же помер! Как же это...
– Когда помер?
– Да уж, когда! Подожди, соображу... лет пятнадцать, как. Сильно помог мне в одном деле. И вскоре, нежданно-негаданно... Царствие ему небесное... Жаль, рано ушел мужик. На сердце был слаб. Мужики, дорогуша моя, такие хрупкие, хоть под стеклом их держи, на красном бархате...
– Поменьше говори, мама.
– Ты его точно не видела?
Виделали Машенька? Нет, к счастью. Разве что слышала – этого хватило.
– Успокойся, кроме меня и Симы никому ты сегодня ночью не нужна.
Нужна, еще как нужна! – возразила она себе.
Оказывается, бывают обиды, которые поднимают мертвых. И заслуженную оплеуху, оказывается, можно получить, явившись за ней через пятнадцать лет после смерти.
И плевок в душу бывает во спасение...
– Приснился, значит, – прошептала Неонила Ивановна.
– Этот импотент? Конечно, приснился.
– Вовсе не импотент! Почему – импотент? Любил он, дорогуша, яростно... и вообще, резкий человек... был. Я даже на могилку его иногда ездила... И все равно – не так оно было! – выплеснула Неонила Ивановна. – И я не такая! НЕ ТАКАЯ! – она замолчала, обессиленная.
...Ждали «скорую». Машенька не растерялась – позвонила на станцию, едва поняла, что случилось. Не хватало еще, чтобы воскресшая мать снова дуба дала! Чудо нуждалось в медикаментозном закреплении, это было ясно.
– А тот мальчик, он тоже мне приснился?
– Какой мальчик?
– Ну, доктор. Такой щекастый, розовый, как поросенок... веселый такой, симпатичный...
Мать, несомненно, говорила про фельдшера, констатировавшего ее смерть. Машенька содрогнулась.
– Нет, доктор как раз приходил.
– Плохо мне было, – пожаловалась Неонила Ивановна. – Все в голове путается.
– Как будто сейчас хорошо.
– А знаешь, дышать гораздо легче стало. Спасибо доктору.
Вот уж кому спасибо – в последнюю очередь, мстительно подумала Машенька. Теперь этому бодрячку тяжеленько будет работать: клеймо «оживший мертвец» крепко прилипнет к нему, что бы он ни объяснял коллегам и куда бы не перешел. А со «скорой» в Мариинске он наверняка уволится, подальше от позора...
– Где он? – спрашивала мать. – Только что был здесь.
– Никого не было, мама, – терпеливо отвечала дочь.
– Не путай меня, я ж собственными глазами... вон там, у окна. И возле дивана. Сергей Петрович, ты его не знаешь, мой давний знакомый. Гадостей насочинял!.. – она опять разволновалась. – Тоже мне, интеллигент совковый! Бабы у него во всем виноваты... – она понизила голос. – Слушай, Машу-вать... так он же помер! Как же это...
– Когда помер?
– Да уж, когда! Подожди, соображу... лет пятнадцать, как. Сильно помог мне в одном деле. И вскоре, нежданно-негаданно... Царствие ему небесное... Жаль, рано ушел мужик. На сердце был слаб. Мужики, дорогуша моя, такие хрупкие, хоть под стеклом их держи, на красном бархате...
– Поменьше говори, мама.
– Ты его точно не видела?
Виделали Машенька? Нет, к счастью. Разве что слышала – этого хватило.
– Успокойся, кроме меня и Симы никому ты сегодня ночью не нужна.
Нужна, еще как нужна! – возразила она себе.
Оказывается, бывают обиды, которые поднимают мертвых. И заслуженную оплеуху, оказывается, можно получить, явившись за ней через пятнадцать лет после смерти.
И плевок в душу бывает во спасение...
– Приснился, значит, – прошептала Неонила Ивановна.
– Этот импотент? Конечно, приснился.
– Вовсе не импотент! Почему – импотент? Любил он, дорогуша, яростно... и вообще, резкий человек... был. Я даже на могилку его иногда ездила... И все равно – не так оно было! – выплеснула Неонила Ивановна. – И я не такая! НЕ ТАКАЯ! – она замолчала, обессиленная.
...Ждали «скорую». Машенька не растерялась – позвонила на станцию, едва поняла, что случилось. Не хватало еще, чтобы воскресшая мать снова дуба дала! Чудо нуждалось в медикаментозном закреплении, это было ясно.
– А тот мальчик, он тоже мне приснился?
– Какой мальчик?
– Ну, доктор. Такой щекастый, розовый, как поросенок... веселый такой, симпатичный...
Мать, несомненно, говорила про фельдшера, констатировавшего ее смерть. Машенька содрогнулась.
– Нет, доктор как раз приходил.
– Плохо мне было, – пожаловалась Неонила Ивановна. – Все в голове путается.
– Как будто сейчас хорошо.
– А знаешь, дышать гораздо легче стало. Спасибо доктору.
Вот уж кому спасибо – в последнюю очередь, мстительно подумала Машенька. Теперь этому бодрячку тяжеленько будет работать: клеймо «оживший мертвец» крепко прилипнет к нему, что бы он ни объяснял коллегам и куда бы не перешел. А со «скорой» в Мариинске он наверняка уволится, подальше от позора...