Страница:
Александр Щёголев
Вать машу!
Рассказ о чистой силе
На основе событий, произошедших с реальными людьми
1.
Ее заперли в туалете, как раз когда зазвонил телефон. Снаружи стрельнула задвижка – в абсолютной тишине. В первую секунду она даже не сообразила, что произошло; сидя на унитазе, подергала дверь. Нелепо воскликнула: «Ау, мамуля!», и только потом ее ожгло... В квартире – никого! Вернее, никого не должно быть. Если не считать тела матери в большой комнате.
Телефон трезвонил, и тогда она отчаянно ударила дверь, раз, другой, третий, пока не вырвалась на волю.
Опоздала. Сигнал умолк.
Она обошла квартиру, все три мертвые комнаты. Жилище было ярко освещено, подметено, убрано, проветрено, – и совершенно пусто. Кроме кошки да ее самой отныне здесь некого было искать... Что за шутки?!
Машенька присела на скамеечку в прихожей, тупо глядя на выдранную с мясом задвижку. Дверь туалета медленно, со скрипом приоткрывалась, но в этом как раз – ничего сверхъестественного. Косяк чуть перекошен, мужских рук в доме отродясь нет – оттого, кстати, снаружи и стоял шпингалет... Страха не было. Никогда еще ее не запирали в уборной таким вот образом, и она не слышала, чтобы что-то подобное случалось с другими, но страха – нет, не было. Была пустота. Ничего, кроме пустоты.
Кошка забилась под кухонный стол и смотрела оттуда очумелыми глазами.
– Симочка, – позвала ее женщина. – Иди ко мне, кисуля...
Телефон трезвонил, и тогда она отчаянно ударила дверь, раз, другой, третий, пока не вырвалась на волю.
Опоздала. Сигнал умолк.
Она обошла квартиру, все три мертвые комнаты. Жилище было ярко освещено, подметено, убрано, проветрено, – и совершенно пусто. Кроме кошки да ее самой отныне здесь некого было искать... Что за шутки?!
Машенька присела на скамеечку в прихожей, тупо глядя на выдранную с мясом задвижку. Дверь туалета медленно, со скрипом приоткрывалась, но в этом как раз – ничего сверхъестественного. Косяк чуть перекошен, мужских рук в доме отродясь нет – оттого, кстати, снаружи и стоял шпингалет... Страха не было. Никогда еще ее не запирали в уборной таким вот образом, и она не слышала, чтобы что-то подобное случалось с другими, но страха – нет, не было. Была пустота. Ничего, кроме пустоты.
Кошка забилась под кухонный стол и смотрела оттуда очумелыми глазами.
– Симочка, – позвала ее женщина. – Иди ко мне, кисуля...
2.
Мать умерла около трех часов назад. Без пяти восемь вечера. Время запомнилось, потому что только-только протрубили позывные этого ее дурацкого телешоу, сгори оно вместе с телевизором. Сначала матери сделалось вдруг нестерпимо душно, ее одолел сухой нескончаемый кашель. Она даже выползла из постели и побрела открывать окно. Уличный воздух не очень-то помог: она начала задыхаться. Упала возле дивана, не сумев вернуться, – тут и дочь прибежала на звук... Пока «скорая» ехала, матери не стало. Не дождалась. По правде говоря, машина с врачом долго до Шаров добиралась. Поселок Шары – на границе Мариинского и Постненского районов Ленобласти, а единственная на район станция «скорой помощи» – в городе Мариинске. Врач порасспросил Машеньку, как оно с матерью было, и уверенно заявил, мол, инфаркт, сердечная астма, возможно, отек легких. Классика. Проблемы малого круга кровообращения. Страдала больная сердечной недостаточностью? Страдала. Ну и вот.
Коварная штука – сердечная недостаточность, особенно, если ты едва перевалила через полтинник. Никто не собирается умирать от этого заболевания в пятьдесят один год. Сердце пошаливает и пошаливает, а человек живет себе, не бьет тревогу, не принимает меры, – ждет, что само рассосется...
Дура, подумала дочь о матери. Что ж ты наделала, дура?
А ведь всего месяц назад у нее случился инсульт. Пусть легкий, практически без последствий, но... И сразу, чуть оправившись, она серьезно загрипповала. С температурой зачем-то поперлась на работу... героиня безмозглая! Как осложнение – острейший бронхит. Короче, если оглянуться, – все дороги вели к сегодняшнему дню... Нет, не хочется оглядываться.
Врач попался молодой, бойкий, говорливый. Рассказал, что согласно каким-то там исследованиям все смерти от инсульта случаются примерно в одно время, дважды в сутки, – с шести до восьми утром или с шести до восьми вечером. А при чем здесь мой случай? – довольно резко отреагировала Машенька. Или вы отказываетесь от своей сердечной астмы в пользу инсульта? Нет, говорит врач, просто ваша уважаемая матушка скончалась незадолго до восьми, вот к слову и пришлось. Конечно, вы правы, логичнее было бы ожидать второго инсульта, но, как говорится, прозектор поставит диагноз и назначит лечение...
К слову ему пришлось, шутнику! Прозектор лечение назначит!
– Вы такой умный, – психанула Машенька – А я такая неловкая.
Она сбросила на пол сумку, с которой этот живчик приехал. Изнутри вывалился... «Справочник фельдшера».
– Так вы не врач?
– Это почему? Фельдшер!
Он был виден насквозь, маленький фельдшер с большим самомнением. Хотел на халяву подбить клинья к смазливой телке, хрен бесстыжий. Ладно, все они, мужики, одинаковые. Машенька привыкла. Главное, смерть констатировал и вызвал милицию, прежде чем сгинуть навсегда...
Зачем милицию? Положено. Смерть еще надо зарегистрировать и выяснить, нет ли криминала. Потом отправить тело на вскрытие. Если усопшая не старая, то вскрытие, как и вызов милиции, неизбежно; его назначают во всех случаях, когда человек умирает вне госпиталя.
Мать была не то что не старая – даже не пожилая! Прекрасно выглядела, до сих пор на нее заглядывались. Пятьдесят один год – что за возраст для женщины? Для настоящей женщины...
Милиция явилась в образе ленивого и толстого участкового, который, так толком ничего не объяснив, предлагал подсуетиться с перевозкой, а когда денег не дали – уехал, обидевшись.
Перевозкой они называли спецтранспорт, на котором забирают тело в морг. Криминала, ясное дело, не обнаружили. И транспорт вызвали, никуда не делись... Честно говоря, Машенька была на грани паники. Откуда ей знать про все тонкости – ей, двадцативосьмилетней женщине, которая никогда никого не хоронила? С отчаяния опять позвонила в «скорую». Хорошо, диспетчерша попалась человек, – разъяснила ей ситуацию... Вскрытие производится в морге, и только потом можно получить свидетельство о смерти. А пока нет свидетельства, с телом ничего не сделаешь, – все дальнейшие действия словно бы заклинило. Даже в бюро ритуальных услуг не обратишься. Вообще, без этой бумажки не вступишь в наследство, не решишь проблемы с банком, с квартирой, с университетом...
Так она поняла.
Вот и жди теперь, когда мать увезут.
Она ждала.
Коварная штука – сердечная недостаточность, особенно, если ты едва перевалила через полтинник. Никто не собирается умирать от этого заболевания в пятьдесят один год. Сердце пошаливает и пошаливает, а человек живет себе, не бьет тревогу, не принимает меры, – ждет, что само рассосется...
Дура, подумала дочь о матери. Что ж ты наделала, дура?
А ведь всего месяц назад у нее случился инсульт. Пусть легкий, практически без последствий, но... И сразу, чуть оправившись, она серьезно загрипповала. С температурой зачем-то поперлась на работу... героиня безмозглая! Как осложнение – острейший бронхит. Короче, если оглянуться, – все дороги вели к сегодняшнему дню... Нет, не хочется оглядываться.
Врач попался молодой, бойкий, говорливый. Рассказал, что согласно каким-то там исследованиям все смерти от инсульта случаются примерно в одно время, дважды в сутки, – с шести до восьми утром или с шести до восьми вечером. А при чем здесь мой случай? – довольно резко отреагировала Машенька. Или вы отказываетесь от своей сердечной астмы в пользу инсульта? Нет, говорит врач, просто ваша уважаемая матушка скончалась незадолго до восьми, вот к слову и пришлось. Конечно, вы правы, логичнее было бы ожидать второго инсульта, но, как говорится, прозектор поставит диагноз и назначит лечение...
К слову ему пришлось, шутнику! Прозектор лечение назначит!
– Вы такой умный, – психанула Машенька – А я такая неловкая.
Она сбросила на пол сумку, с которой этот живчик приехал. Изнутри вывалился... «Справочник фельдшера».
– Так вы не врач?
– Это почему? Фельдшер!
Он был виден насквозь, маленький фельдшер с большим самомнением. Хотел на халяву подбить клинья к смазливой телке, хрен бесстыжий. Ладно, все они, мужики, одинаковые. Машенька привыкла. Главное, смерть констатировал и вызвал милицию, прежде чем сгинуть навсегда...
Зачем милицию? Положено. Смерть еще надо зарегистрировать и выяснить, нет ли криминала. Потом отправить тело на вскрытие. Если усопшая не старая, то вскрытие, как и вызов милиции, неизбежно; его назначают во всех случаях, когда человек умирает вне госпиталя.
Мать была не то что не старая – даже не пожилая! Прекрасно выглядела, до сих пор на нее заглядывались. Пятьдесят один год – что за возраст для женщины? Для настоящей женщины...
Милиция явилась в образе ленивого и толстого участкового, который, так толком ничего не объяснив, предлагал подсуетиться с перевозкой, а когда денег не дали – уехал, обидевшись.
Перевозкой они называли спецтранспорт, на котором забирают тело в морг. Криминала, ясное дело, не обнаружили. И транспорт вызвали, никуда не делись... Честно говоря, Машенька была на грани паники. Откуда ей знать про все тонкости – ей, двадцативосьмилетней женщине, которая никогда никого не хоронила? С отчаяния опять позвонила в «скорую». Хорошо, диспетчерша попалась человек, – разъяснила ей ситуацию... Вскрытие производится в морге, и только потом можно получить свидетельство о смерти. А пока нет свидетельства, с телом ничего не сделаешь, – все дальнейшие действия словно бы заклинило. Даже в бюро ритуальных услуг не обратишься. Вообще, без этой бумажки не вступишь в наследство, не решишь проблемы с банком, с квартирой, с университетом...
Так она поняла.
Вот и жди теперь, когда мать увезут.
Она ждала.
3.
Звонок в дверь вырвал ее из трясины безволия.
Кошка Сима, уже покинувшая убежище под столом и осторожно выбиравшаяся из кухни, стрелой промчалась в Машенькину комнату – лишь когти скрежетнули на вираже, – и влетела на полном ходу под диван. Странно, до сих пор она реагировала на звонки в дверь совершенно по-другому: бежала к двери посмотреть, кто пришел.
Там была соседка с последнего этажа. Поднималась к себе, волоча два пухлых полиэтиленовых пакета (наверное, припозднилась с электрички). Пакеты, впрочем, поставила на ступеньки.
– Вот, – сказала она, тяжело дыша, – у вас в почте лежало.
Протянула конверт. Машенька взяла, посмотрела на надписи, не в силах ничего прочитать.
– Спасибо за любезность, – и вдруг сообразила. – Но, простите, каким образом вы смогли...
– Ящик-то ваш, того, – сообщила соседка, понизив голос. – Что шпана творит, вы подумайте! Дверцу выдернули. С петельками. Под ногами валяется. Вот я и...
Машенька отчетливо помнила, что всего три часа назад, когда она несколько раз бегала на улицу встречать «скорую», почтовый ящик был цел. Как и все прочие, кстати.
– Спасибо, – автоматически сказала она.
– Вы, это, с утра позвоните в отдел доставки, или куда там еще. Пусть пришлют мастера.
– Непременно.
– Руки б пообрывала, – сказала соседка и потащилась вверх по лестнице. – Уроды... Развели дебилов...
Машенька закрылась в квартире и оперлась спиной о дверь. Про свалившееся на нее горе – промолчала. Зачем, кому какое дело... Шпана? – думала она. – Мальчишки? Ой, вряд ли. Подложили бы дымовуху или напихали мусора, а если уж приспичило курочить ящики – то почему наш! Чем другие жильцы лучше? Как странно...
За что мне все это?
Она рассмотрела, наконец, конверт. Адресовано матери, фамилия имя и отчество написаны полностью. Обратный адрес отсутствует, в поле отправителя стоят буквы «С. П.» Инициалы, очевидно. Или первые буквы имени и фамилии. На штемпеле легко читается город: Санкт-Петербург. А также дата – пятнадцатилетней давности.
Письмо отправлено пятнадцать лет назад? Ошибка!
Конечно, ошибка, сказала себе Машенька, направляясь в большую комнату. Остановилась на пороге, оттягивая время. Вытащила из конверта сложенные листки бумаги – хороший повод, чтобы не входить. Заставила себя сделать шаг...
Здесь плохо пахло; или это только казалось? Сладковатый дух витал в помещении, вызывая дурноту. Смерть пахнет, даже если Ее еще нет; когда же Она так близко, что дотронуться можно, – запах этот ни с чем не спутаешь... И было почему-то холодно. Машеньку пробрал озноб.
Покойница лежала в той же позе, в какой ее оставили (как же еще?) Руки на груди, глаза закрыты. Глаза мать закрыла сама, перед тем, как уснуть навсегда. Чтобы не смотреть на нее, Машенька развернула письмо и пробежала взглядом первые строчки.
Тут и телефон завякал. Дочь с облегчением бросила письмо на стул возле кровати. База с трубкой размещалась на тумбочке в прихожей. Хороший повод, чтобы уйти и не натыкаться взглядом на это птичье лицо, столь внезапно ставшее чужим и незнакомым. Заострившийся нос и скулы, ввалившиеся щеки...
– Машу-вать, снегурочка моя, – нежно произнесли в трубке. – Чего мобильник отключила?
– Подожди, сейчас посмотрю... Аккумулятор сел.
– Давай мы тебе новую трубу купим.
– У меня их теперь две...
Звонил Женатик. Так мать называла мужчину – за глаза, конечно, – из-за которого Машенька в свое время разум потеряла. И прозвище это прижилось в их доме. Что касается обращения «Машу-вать», то сия милая кличка возникла еще в школе, хорошо хоть, пользовались ею немногие – мать, Женатик вот тоже.
– Это ты недавно звонил? – спросила она. – Прости, я не успела подойти.
– Не я. Наверное, другой кавалер. Ох, заревную!
– Что ты хотел?
– Приезжай ко мне. Прямо сейчас. Супруга изволила к родственникам отбыть, и пацанов с собой прихватила. Только не шуми, я вижу, сколько на часах. Ты вызови такси или, там, машину на шоссе поймай, не думай о деньгах...
– Мама умерла, – сказала Машенька.
– Что? – он осекся.
– Мама. Умерла. Сегодня вечером.
– Подожди... Как умерла?
– А как умирают? – закричала Машенька. – Например, когда с гриппом после инсульта на работу ходят! Или когда «скорая» по часу на вызов едет! Что неясно?
– Еду, – сказал Женатик. – Держись, ежик.
Отключился.
Неужели и вправду приедет?
Никого у них с матерью нет – одни на свете. Впрочем, отец... Был отец. Вернее, есть. Третий муж Неонилы Ивановны, которого мать презирала пуще всех прочих мужчин. За что? За то, говорила она, что спать в носках ложился. Машенька хорошо к нему относилась: нормальный мужик. Виделись только очень редко.
Да, плохо быть одной, особенно, если совсем одна. Всю жизнь мать ей об этом толковала, а она посмеивалась. Только сейчас поняла, насколько это плохо...
Кошка Сима, уже покинувшая убежище под столом и осторожно выбиравшаяся из кухни, стрелой промчалась в Машенькину комнату – лишь когти скрежетнули на вираже, – и влетела на полном ходу под диван. Странно, до сих пор она реагировала на звонки в дверь совершенно по-другому: бежала к двери посмотреть, кто пришел.
Там была соседка с последнего этажа. Поднималась к себе, волоча два пухлых полиэтиленовых пакета (наверное, припозднилась с электрички). Пакеты, впрочем, поставила на ступеньки.
– Вот, – сказала она, тяжело дыша, – у вас в почте лежало.
Протянула конверт. Машенька взяла, посмотрела на надписи, не в силах ничего прочитать.
– Спасибо за любезность, – и вдруг сообразила. – Но, простите, каким образом вы смогли...
– Ящик-то ваш, того, – сообщила соседка, понизив голос. – Что шпана творит, вы подумайте! Дверцу выдернули. С петельками. Под ногами валяется. Вот я и...
Машенька отчетливо помнила, что всего три часа назад, когда она несколько раз бегала на улицу встречать «скорую», почтовый ящик был цел. Как и все прочие, кстати.
– Спасибо, – автоматически сказала она.
– Вы, это, с утра позвоните в отдел доставки, или куда там еще. Пусть пришлют мастера.
– Непременно.
– Руки б пообрывала, – сказала соседка и потащилась вверх по лестнице. – Уроды... Развели дебилов...
Машенька закрылась в квартире и оперлась спиной о дверь. Про свалившееся на нее горе – промолчала. Зачем, кому какое дело... Шпана? – думала она. – Мальчишки? Ой, вряд ли. Подложили бы дымовуху или напихали мусора, а если уж приспичило курочить ящики – то почему наш! Чем другие жильцы лучше? Как странно...
За что мне все это?
Она рассмотрела, наконец, конверт. Адресовано матери, фамилия имя и отчество написаны полностью. Обратный адрес отсутствует, в поле отправителя стоят буквы «С. П.» Инициалы, очевидно. Или первые буквы имени и фамилии. На штемпеле легко читается город: Санкт-Петербург. А также дата – пятнадцатилетней давности.
Письмо отправлено пятнадцать лет назад? Ошибка!
Конечно, ошибка, сказала себе Машенька, направляясь в большую комнату. Остановилась на пороге, оттягивая время. Вытащила из конверта сложенные листки бумаги – хороший повод, чтобы не входить. Заставила себя сделать шаг...
Здесь плохо пахло; или это только казалось? Сладковатый дух витал в помещении, вызывая дурноту. Смерть пахнет, даже если Ее еще нет; когда же Она так близко, что дотронуться можно, – запах этот ни с чем не спутаешь... И было почему-то холодно. Машеньку пробрал озноб.
Покойница лежала в той же позе, в какой ее оставили (как же еще?) Руки на груди, глаза закрыты. Глаза мать закрыла сама, перед тем, как уснуть навсегда. Чтобы не смотреть на нее, Машенька развернула письмо и пробежала взглядом первые строчки.
«Неонила Ивановна! Мы с Вами подсчитали, и вышло, что не виделись мы 11 с лишним лет. В человеческой жизни это очень много. За это время люди меняются и физически, и духовно, и восприятие явлений, отношений так же претерпевает очень заметное изменение...»Ровный понятный почерк, легко читается, но смысл, – каков во всем этом смысл? Кто автор, о чем пишет? Неонила Ивановна – это, собственно, имя-отчество матери... Машенька перечитала первую страничку... нет, все мимо. Никому это теперь не нужно.
Тут и телефон завякал. Дочь с облегчением бросила письмо на стул возле кровати. База с трубкой размещалась на тумбочке в прихожей. Хороший повод, чтобы уйти и не натыкаться взглядом на это птичье лицо, столь внезапно ставшее чужим и незнакомым. Заострившийся нос и скулы, ввалившиеся щеки...
– Машу-вать, снегурочка моя, – нежно произнесли в трубке. – Чего мобильник отключила?
– Подожди, сейчас посмотрю... Аккумулятор сел.
– Давай мы тебе новую трубу купим.
– У меня их теперь две...
Звонил Женатик. Так мать называла мужчину – за глаза, конечно, – из-за которого Машенька в свое время разум потеряла. И прозвище это прижилось в их доме. Что касается обращения «Машу-вать», то сия милая кличка возникла еще в школе, хорошо хоть, пользовались ею немногие – мать, Женатик вот тоже.
– Это ты недавно звонил? – спросила она. – Прости, я не успела подойти.
– Не я. Наверное, другой кавалер. Ох, заревную!
– Что ты хотел?
– Приезжай ко мне. Прямо сейчас. Супруга изволила к родственникам отбыть, и пацанов с собой прихватила. Только не шуми, я вижу, сколько на часах. Ты вызови такси или, там, машину на шоссе поймай, не думай о деньгах...
– Мама умерла, – сказала Машенька.
– Что? – он осекся.
– Мама. Умерла. Сегодня вечером.
– Подожди... Как умерла?
– А как умирают? – закричала Машенька. – Например, когда с гриппом после инсульта на работу ходят! Или когда «скорая» по часу на вызов едет! Что неясно?
– Еду, – сказал Женатик. – Держись, ежик.
Отключился.
Неужели и вправду приедет?
Никого у них с матерью нет – одни на свете. Впрочем, отец... Был отец. Вернее, есть. Третий муж Неонилы Ивановны, которого мать презирала пуще всех прочих мужчин. За что? За то, говорила она, что спать в носках ложился. Машенька хорошо к нему относилась: нормальный мужик. Виделись только очень редко.
Да, плохо быть одной, особенно, если совсем одна. Всю жизнь мать ей об этом толковала, а она посмеивалась. Только сейчас поняла, насколько это плохо...
4.
Разговор непонятным образом раскачал ее и взвинтил. Сидеть она больше не могла: апатия разом сменилась жаждой деятельности. Она пометалась по квартире, не зная, чем себя занять; попыталась мыть посуду, подумала, не сготовить ли чего... от мыслей о еде тут же замутило. Потом она вдруг вспомнила, что нужно разобраться с вещами. Сработал стереотип поведения: когда человек уезжает в больницу, его собирают. Мать уезжала вовсе не в больницу, но дочь словно забыла об этом: главное было – занять руки.
Она перебралась в среднюю комнату. (Большую и среднюю занимала мать, в дальней жила дочь.) Кровать, кресло с высокой спинкой, платяной шкаф, секретер с книгами, музыкальный центр... Она выгребла из платяного шкафа всякую всячину. Нашла чулки, платье, комбинацию поприличнее. Жаль, некому было ей сказать, что никакие вещи сейчас не нужны, что их придется везти в морг потом, и вещи потребуются новые, неношеные. Впрочем, подобранный наряд все-таки показался Машеньке не вполне приличным. Она вспомнила, как однажды в маршрутке пожилая женщина рассказывала другой пассажирке, мол, у нее уже заготовлен «гробовой комплект», чтобы родственникам поменьше хлопот было. Может ли у матери быть «гробовой комплект»? Она принялась искать по новой, думая о том, что в пятьдесят лет люди еще не готовят себе «гробовые» вещи... да и в семьдесят, наверное, далеко не все готовят... и неожиданно поняла, что роется в тряпках вовсе не в поисках одежды.
Она искала деньги.
Была ли у матери заначка, спрятанная втайне от дочери? И если была, то где искать? Машенька наскоро распихала вытащенное барахло обратно по полкам и опустилась в кресло. Поднимать матрас? Рыться в книгах, вытаскивать и переворачивать ящички?.. Фу, как пошло.
Болезненное возбуждение исчезало, растворяясь в разъедающей душу обиде.
Обида осторожно ходила вокруг Машеньки все эти страшные часы, но теперь, осмелев, села к ней на колени, обняла и посмотрела женщине в глаза... Проблема была именно в деньгах. Конечно, смириться с уходом родного человека – да просто осознать это! – непросто. Но когда личное горе осложняется чисто финансовыми потерями – пиши пропало...
«Как же вы могли так со мной поступить, уважаемая Неонила Иванна? – закипало в голове у дочери. – Не следили за своим здоровьем, отмахивалась от всего, что вам говорили. Собиралась жить вечно молодой – и вечно хороводить с кавалерами разной степени резвости, среди которых, справедливости ради, попадались чуть ли не моего возраста...» Нечестно это. Мать не уставала повторять, что на свете есть только два человека, достойных ее любви: доченька и она сама. Вообще, о любви она много рассуждала: в том смысле, что эта напасть – удел слабых и зависимых, то есть НЕ-личностей. Сама же – о-о! – была личностью... И что показал сегодняшний день? Даже себя она не любила, не говоря уж о своем ребенке. «Прости, мамуля, но относилась ты к себе наплевательски», – подытожила Машенька.
И что теперь прикажете делать?
«Не думай о деньгах», – обмолвился тут Женатик. Да как же можно о них, проклятых, не думать...
Обучение в университете оплачивала мать. Между прочим, 75 тысяч рублей в семестр. Плюс платежи за еще несуществующую квартиру, которую строили на Юго-западе по договору долевого участия. Шикарная будет квартира – большущая, в хорошем районе... будет ли? Не рухнет ли эта мечта – вместе со всем остальным?
Вступить в наследство можно не ранее, чем через полгода. Завещания нет, значит, придется ждать: вдруг объявятся другие наследники. Таков закон. А платить надо сейчас. Станут ли в университете ждать шесть месяцев, пока студентка получит право снять деньги с банковского счета матери? Сомнительно. Но если с универом еще есть шанс побарахтаться, попытаться договориться, то фирма-застройщик попросту вычеркнет Машеньку из списка дольщиков, – достаточно два раза просрочить платеж. Так что – ау, новая квартира...
Жизнь развалилась.
Обида обжигала, как кислота.
А еще (представим на миг), что у матери где-то на стороне есть-таки другой ребенок – от одного из предыдущих мужей. Оставила в чужой семье и упорхнула. И вот он (она) является – сводный братик или сестренка. На юридическом языке – наследник с равными правами. И начинает резать обе квартиры, а заодно раскладывать акции на две кучки. Кошмар...
– Нет!!!
Машенька, застонав от стыда, ударила лбом в мягкий подлокотник. «Не сходи с ума, только не сходи с ума...» Разумеется, мать не могла так поступить. Точка. Не будем умножать зло – даже мысленно.
Хотя, оскорбительное предположение насчет второго ребенка – не так уж нелепо. А что, с Неонилы Ивановны станется! Начудила она в жизни изрядно, – и половины, небось, не рассказала. Взять те же акции, с которых их маленькая семья все последние пятнадцать лет кормилась, причем, неплохо кормилась. Мать всю жизнь проработала в Питере, не бывала ни в каком Салехарде или, Боже упаси, Уренгое. Откуда у нее, спрашивается, пакет акций Газпрома? Да, она в начале девяностых работала в дочернем предприятии этого гиганта, однако мало ли кто где работал в те смутные времена? Как известно, «голубые фишки» выставили на обмен в самые последние дни, то есть исключительно для своих, когда простая публика от ваучеров уже освободилась. Получается, мать была «своей»? Очевидно, кто-то ей помог. Может, кто-то из мужей... Хотя, вряд ли это был отец Машеньки.
Короче, темная история... или светлая, с какой стороны посмотреть...
Грохот, раздавшийся в большой комнате, сорвал ее с нагретого сиденья.
Она перебралась в среднюю комнату. (Большую и среднюю занимала мать, в дальней жила дочь.) Кровать, кресло с высокой спинкой, платяной шкаф, секретер с книгами, музыкальный центр... Она выгребла из платяного шкафа всякую всячину. Нашла чулки, платье, комбинацию поприличнее. Жаль, некому было ей сказать, что никакие вещи сейчас не нужны, что их придется везти в морг потом, и вещи потребуются новые, неношеные. Впрочем, подобранный наряд все-таки показался Машеньке не вполне приличным. Она вспомнила, как однажды в маршрутке пожилая женщина рассказывала другой пассажирке, мол, у нее уже заготовлен «гробовой комплект», чтобы родственникам поменьше хлопот было. Может ли у матери быть «гробовой комплект»? Она принялась искать по новой, думая о том, что в пятьдесят лет люди еще не готовят себе «гробовые» вещи... да и в семьдесят, наверное, далеко не все готовят... и неожиданно поняла, что роется в тряпках вовсе не в поисках одежды.
Она искала деньги.
Была ли у матери заначка, спрятанная втайне от дочери? И если была, то где искать? Машенька наскоро распихала вытащенное барахло обратно по полкам и опустилась в кресло. Поднимать матрас? Рыться в книгах, вытаскивать и переворачивать ящички?.. Фу, как пошло.
Болезненное возбуждение исчезало, растворяясь в разъедающей душу обиде.
Обида осторожно ходила вокруг Машеньки все эти страшные часы, но теперь, осмелев, села к ней на колени, обняла и посмотрела женщине в глаза... Проблема была именно в деньгах. Конечно, смириться с уходом родного человека – да просто осознать это! – непросто. Но когда личное горе осложняется чисто финансовыми потерями – пиши пропало...
«Как же вы могли так со мной поступить, уважаемая Неонила Иванна? – закипало в голове у дочери. – Не следили за своим здоровьем, отмахивалась от всего, что вам говорили. Собиралась жить вечно молодой – и вечно хороводить с кавалерами разной степени резвости, среди которых, справедливости ради, попадались чуть ли не моего возраста...» Нечестно это. Мать не уставала повторять, что на свете есть только два человека, достойных ее любви: доченька и она сама. Вообще, о любви она много рассуждала: в том смысле, что эта напасть – удел слабых и зависимых, то есть НЕ-личностей. Сама же – о-о! – была личностью... И что показал сегодняшний день? Даже себя она не любила, не говоря уж о своем ребенке. «Прости, мамуля, но относилась ты к себе наплевательски», – подытожила Машенька.
И что теперь прикажете делать?
«Не думай о деньгах», – обмолвился тут Женатик. Да как же можно о них, проклятых, не думать...
Обучение в университете оплачивала мать. Между прочим, 75 тысяч рублей в семестр. Плюс платежи за еще несуществующую квартиру, которую строили на Юго-западе по договору долевого участия. Шикарная будет квартира – большущая, в хорошем районе... будет ли? Не рухнет ли эта мечта – вместе со всем остальным?
Вступить в наследство можно не ранее, чем через полгода. Завещания нет, значит, придется ждать: вдруг объявятся другие наследники. Таков закон. А платить надо сейчас. Станут ли в университете ждать шесть месяцев, пока студентка получит право снять деньги с банковского счета матери? Сомнительно. Но если с универом еще есть шанс побарахтаться, попытаться договориться, то фирма-застройщик попросту вычеркнет Машеньку из списка дольщиков, – достаточно два раза просрочить платеж. Так что – ау, новая квартира...
Жизнь развалилась.
Обида обжигала, как кислота.
А еще (представим на миг), что у матери где-то на стороне есть-таки другой ребенок – от одного из предыдущих мужей. Оставила в чужой семье и упорхнула. И вот он (она) является – сводный братик или сестренка. На юридическом языке – наследник с равными правами. И начинает резать обе квартиры, а заодно раскладывать акции на две кучки. Кошмар...
– Нет!!!
Машенька, застонав от стыда, ударила лбом в мягкий подлокотник. «Не сходи с ума, только не сходи с ума...» Разумеется, мать не могла так поступить. Точка. Не будем умножать зло – даже мысленно.
Хотя, оскорбительное предположение насчет второго ребенка – не так уж нелепо. А что, с Неонилы Ивановны станется! Начудила она в жизни изрядно, – и половины, небось, не рассказала. Взять те же акции, с которых их маленькая семья все последние пятнадцать лет кормилась, причем, неплохо кормилась. Мать всю жизнь проработала в Питере, не бывала ни в каком Салехарде или, Боже упаси, Уренгое. Откуда у нее, спрашивается, пакет акций Газпрома? Да, она в начале девяностых работала в дочернем предприятии этого гиганта, однако мало ли кто где работал в те смутные времена? Как известно, «голубые фишки» выставили на обмен в самые последние дни, то есть исключительно для своих, когда простая публика от ваучеров уже освободилась. Получается, мать была «своей»? Очевидно, кто-то ей помог. Может, кто-то из мужей... Хотя, вряд ли это был отец Машеньки.
Короче, темная история... или светлая, с какой стороны посмотреть...
Грохот, раздавшийся в большой комнате, сорвал ее с нагретого сиденья.
5.
Упал альбом с фотографиями, утянув за собой несколько неразложенных пачек. С полки, висевшей над диваном. Часть карточек оказалась на полу, часть попала на тело.
– Да что ж это такое? – растерянно спросила Машенька.
Мать, обсыпанная фотографиями, промолчала. Дочь подошла к кровати, ступая прямо по глянцевым прямоугольникам, и зачем-то подергала полку. Держится крепко. Ничего больше не падает. Но какая сила заставила альбом потерять равновесие? Да, он стоял, а не лежал, – на самом краю, обложкой в комнату, – радуя глаз бархатным тиснением... согласимся, что такое положение не вполне устойчиво... но ведь он стоял так годами!
Теперь альбом валялся на стуле возле дивана – раскрытый, со смятой страницей. Машенька взяла его... и увидела письмо, про которое успела забыть.
Письмо непонятно от кого. Адресованное мертвой матери. Обнаруженное в изуродованном почтовом ящике.
Она принялась читать, нетерпеливо переворачивая листки – первый, второй, третий...
Через минуту она хохотала.
ЭТО – про ее мать? Про утонченную леди, считавшую гордость главным своим достоинством?.. Как жаль, что письмо опоздало. И как жаль, что не удастся понаблюдать за маминой реакцией, – вот был бы спектакль, театр одного актера...
– Знаешь, мамуля, – медленно произнесла Машенька. – Я все-таки ознакомлю тебя с этой эпистолой.
Она без страха взглянула в обвисшее, неподвижное лицо, – нет, не лицо это было, а жуткая маска, обтянутая пергаментом.
– Давай мы с тобой хоть на короткое время выйдем из мира иллюзий, который ты для нас построила. Не возражаешь?
Она вновь начала читать – на сей раз вслух.
– Да что ж это такое? – растерянно спросила Машенька.
Мать, обсыпанная фотографиями, промолчала. Дочь подошла к кровати, ступая прямо по глянцевым прямоугольникам, и зачем-то подергала полку. Держится крепко. Ничего больше не падает. Но какая сила заставила альбом потерять равновесие? Да, он стоял, а не лежал, – на самом краю, обложкой в комнату, – радуя глаз бархатным тиснением... согласимся, что такое положение не вполне устойчиво... но ведь он стоял так годами!
Теперь альбом валялся на стуле возле дивана – раскрытый, со смятой страницей. Машенька взяла его... и увидела письмо, про которое успела забыть.
Письмо непонятно от кого. Адресованное мертвой матери. Обнаруженное в изуродованном почтовом ящике.
Она принялась читать, нетерпеливо переворачивая листки – первый, второй, третий...
Через минуту она хохотала.
ЭТО – про ее мать? Про утонченную леди, считавшую гордость главным своим достоинством?.. Как жаль, что письмо опоздало. И как жаль, что не удастся понаблюдать за маминой реакцией, – вот был бы спектакль, театр одного актера...
– Знаешь, мамуля, – медленно произнесла Машенька. – Я все-таки ознакомлю тебя с этой эпистолой.
Она без страха взглянула в обвисшее, неподвижное лицо, – нет, не лицо это было, а жуткая маска, обтянутая пергаментом.
– Давай мы с тобой хоть на короткое время выйдем из мира иллюзий, который ты для нас построила. Не возражаешь?
Она вновь начала читать – на сей раз вслух.
6.
«...11 лет! Глубина этой пропасти вызывает головокружение.
Когда Вы мне вчера позвонили, признаюсь, я испытал глубокое душевное волнение. Пожалуй, было бы нелепо подходить к этому волнению с меркой житейской логики. Когда-то я был пленен Вами и пребывал в несказанной сумятице чувств, которые вычерчивали сумасшедшие зигзаги. Трезвые мысли, разумное мышление сменялись безрассудством, отрешенностью от действительности и ожиданием тайного беспокойства.
И вот теперь...
Впрочем, помните ли Вы, с чего началось? С Вашего уязвленного самолюбия. Как же так, все мужчины падают ниц перед Вами, и вдруг нашелся уникум – не обращает ровно никакого внимания. И когда я наконец попал в плеяду Ваших поклонников, Вы не скрывали своего полного и честолюбивого удовлетворения. Увлечение захватило меня с осязаемым волнением, с манящей романтикой. Я был безгранично восхищен блаженством земного великолепия и видением прекрасного будущего.
Чем же сказка кончилась?..»
7.
«Блаженство земного великолепия...» Каков штиль, каковы сопли! – усмехнулась Машенька. Прямо-таки столетней выдержки...
Она прервалась, вернула исписанные листики в конверт. Все это было как-то глупо, детский сад какой-то. В который раз захотелось плакать, но отчего-то не плакалось... Кем нужно быть, чтобы читать письмо мертвецу? Истеричкой нужно быть, вот кем! Так я и есть истеричка...
Устала.
Она побродила бесцельно по квартире и пришла в свою комнату. Уронила себя на разложенный двуспальный диван (обожала широкие ложа) и занялась напряженным созерцанием потолка.
И опять, как черви, закопошились мелкие поганые мысли.
Ведь можно, можно было написать доверенность в банке, чтобы Машенька получала деньги наравне с матерью! Почему Неонила Ивановна не сделала этого? Не доверяла дочери? Ах, да, она же собиралась жить долго и к тому же – вечно побеждать, а значит, разделить с кем-то ответственность было для нее равносильно поражению. Вот так и получалось: она давала дочери, сколько нужно, платила за обе квартиры, – все сама. Что вам еще надо?.. Завещание?! Никому и в голову не приходило его оформлять. А даже бы и пришло – как матери об этом намекнешь, как попросишь? Язык не повернется. И вправду, зачем писать завещание, если наследница одна-единственная...
Это называется облом.
Но где же их чертов катафалк?! Сказали, полтора-два часа. Прошло уже два – с изрядным довеском.
Не было покоя – ни для усопшей, ни для ее разобранной на части наследницы...
Она прервалась, вернула исписанные листики в конверт. Все это было как-то глупо, детский сад какой-то. В который раз захотелось плакать, но отчего-то не плакалось... Кем нужно быть, чтобы читать письмо мертвецу? Истеричкой нужно быть, вот кем! Так я и есть истеричка...
Устала.
Она побродила бесцельно по квартире и пришла в свою комнату. Уронила себя на разложенный двуспальный диван (обожала широкие ложа) и занялась напряженным созерцанием потолка.
И опять, как черви, закопошились мелкие поганые мысли.
Ведь можно, можно было написать доверенность в банке, чтобы Машенька получала деньги наравне с матерью! Почему Неонила Ивановна не сделала этого? Не доверяла дочери? Ах, да, она же собиралась жить долго и к тому же – вечно побеждать, а значит, разделить с кем-то ответственность было для нее равносильно поражению. Вот так и получалось: она давала дочери, сколько нужно, платила за обе квартиры, – все сама. Что вам еще надо?.. Завещание?! Никому и в голову не приходило его оформлять. А даже бы и пришло – как матери об этом намекнешь, как попросишь? Язык не повернется. И вправду, зачем писать завещание, если наследница одна-единственная...
Это называется облом.
Но где же их чертов катафалк?! Сказали, полтора-два часа. Прошло уже два – с изрядным довеском.
Не было покоя – ни для усопшей, ни для ее разобранной на части наследницы...
8.
Кошка, до сих пор сидевшая на письменном столе возле горящей лампы, сорвалась с места. Двумя прыжками она оказалась на диване, наткнулась на валявшееся здесь письмо, секунду нюхала его – и в панике шарахнулась обратно на пол.
– Симка! – женщина приподнялась на локте. – Ошалела?
Кошка прямо с пола сиганула ей на грудь. Это было так неожиданно, что Машенька опрокинулась обратно на подушки.
Никогда раньше Сима так не делала – в отличие от большинства котов и кошек, обожающих греть животики на спящих хозяевах. Иногда ложилась в ноги, но никак не на грудь!
Сейчас она ложиться и не подумала – присела на полусогнутых, затравленно озираясь.
И тут возникли звуки.
Из того угла, что возле окна – от письменного стола, с которого кошка столь поспешно удрала, – послышался громкий, методичный стук в стену. Звук этот двигался: будто кто-то шел по периметру комнаты и бил в стену тяжелым. Машенька застыла, обмирая от жути. Сейчас, думала она... сейчас ЭТО достанет до дивана – и... Она машинально гладила Симу по вздыбленной холке, успокаивая больше себя, чем животное.
Стук добрался только до выхода в коридор и ушел вглубь квартиры. Дверь была стеклянной; стекло задрожало, – и все кончилось.
Машенька отодрала от себя обезумевшую кошку, цеплявшуюся за нее всеми двадцатью когтями. Потом чуток полежала, испытывая острейшее желание сбежать из квартиры, но при этом боясь спустить с дивана ноги...
– Симка! – женщина приподнялась на локте. – Ошалела?
Кошка прямо с пола сиганула ей на грудь. Это было так неожиданно, что Машенька опрокинулась обратно на подушки.
Никогда раньше Сима так не делала – в отличие от большинства котов и кошек, обожающих греть животики на спящих хозяевах. Иногда ложилась в ноги, но никак не на грудь!
Сейчас она ложиться и не подумала – присела на полусогнутых, затравленно озираясь.
И тут возникли звуки.
Из того угла, что возле окна – от письменного стола, с которого кошка столь поспешно удрала, – послышался громкий, методичный стук в стену. Звук этот двигался: будто кто-то шел по периметру комнаты и бил в стену тяжелым. Машенька застыла, обмирая от жути. Сейчас, думала она... сейчас ЭТО достанет до дивана – и... Она машинально гладила Симу по вздыбленной холке, успокаивая больше себя, чем животное.
Стук добрался только до выхода в коридор и ушел вглубь квартиры. Дверь была стеклянной; стекло задрожало, – и все кончилось.
Машенька отодрала от себя обезумевшую кошку, цеплявшуюся за нее всеми двадцатью когтями. Потом чуток полежала, испытывая острейшее желание сбежать из квартиры, но при этом боясь спустить с дивана ноги...
9.
Что на нее нашло – не объяснил бы и титулованный психиатр. Наверное, секунды пережитого ужаса (абсолютно иррационального по сути) пробили брешь в ее броне. Контуженное сознание выползло из кокона; отравленное облако заволокло квартиру. Тоска, обида, жалость к себе, страх перед будущим...
Как же я тебя, мамуля, ненавижу, внезапно поняла она.
И сама удивилась, насколько точным было пришедшее на ум слово.
Машенька схватила письмо, лихорадочно его перелистала. Опять злорадно хохотнула, не в силах сдержаться. Месть неведомого кретина, уязвленного в самое сердце, была уникальна по своей простоте и эффективности, – надо знать Неонилу Ивановну, чтобы понимать это! Как все-таки жаль, что стрела не долетела до мишени... как несправедливо...
Дочь ворвалась к матери.
– Я не знаю, что мне теперь делать!!! – крикнула она. – Ты этого хотела? Ты хотела, чтобы я подняла кверху лапки? Подняла!!! Без тебя я никто, да, да, да!!! Очень вовремя ты меня бросила... А ведь была б ты живая – так и ползала бы я перед тобой на брюхе! Как всю жизнь, всю эту долбанную жизнь...
Она села на стул возле дивана и закинула ногу на ногу.
– Скоро тебя увезут, а я не запл А чу. И не надейся. Ни одной слезинки не уроню. А пока мы еще вместе, послушай, что на самом деле о тебе думают прирученные тобой приматы...
Как же я тебя, мамуля, ненавижу, внезапно поняла она.
И сама удивилась, насколько точным было пришедшее на ум слово.
Машенька схватила письмо, лихорадочно его перелистала. Опять злорадно хохотнула, не в силах сдержаться. Месть неведомого кретина, уязвленного в самое сердце, была уникальна по своей простоте и эффективности, – надо знать Неонилу Ивановну, чтобы понимать это! Как все-таки жаль, что стрела не долетела до мишени... как несправедливо...
Дочь ворвалась к матери.
– Я не знаю, что мне теперь делать!!! – крикнула она. – Ты этого хотела? Ты хотела, чтобы я подняла кверху лапки? Подняла!!! Без тебя я никто, да, да, да!!! Очень вовремя ты меня бросила... А ведь была б ты живая – так и ползала бы я перед тобой на брюхе! Как всю жизнь, всю эту долбанную жизнь...
Она села на стул возле дивана и закинула ногу на ногу.
– Скоро тебя увезут, а я не запл А чу. И не надейся. Ни одной слезинки не уроню. А пока мы еще вместе, послушай, что на самом деле о тебе думают прирученные тобой приматы...
10.
«...Мы тогда часто с Вами встречались по служебным делам, а после – и за пределами своих административных обязанностей. Говорили буквально обо всем, анализировали мировые события, обсуждали вечные вопросы бытия, и в то же время безотчетно стремились к выяснению беспокоящих нас чувств. Наконец, встречи и прогулки закончились тем, что Вы посетили меня под сводами моей крыши. Разве могу я сейчас скрывать, ЧТО я пережил, ожидая трепетный миг обладания, напряженные и волнующие мгновения чувственного влечения!(«Платье шло к лицу, лицо – ему навстречу», – подумала Машенька. Автор не в ладах с русским языком, но это и ценно, в этом – особенный смак. Неонилу Ивановну, ценительницу Ахматовой и Цветаевой, натурально бы стошнило...)
Вы были эффектны в голубом платье, которое особенно подчеркивало пластичность Вашей фигуры. Платье шло Вам и к лицу, и ко всему облику...»
«...Увы, первое разочарование. Не все в Вашем туалете оказалось в порядке. Избавим друг друга от интимных подробностей, но этот беспорядок, это упущение – называя вещи своими именами, прямая неопрятность, – больно кольнули меня.
Второе разочарование стало решающим в нашем разрыве. Я всем своим существом понял, что являюсь не более, чем очередным экспонатом в коллекции Ваших, как Вы теперь выражаетесь, полюбовников. Романтика, опьяняющие мечты – это были игра и вздор.