Страница:
– А тех? – Бизон показал глазами куда-то за спину Семена.
– Это – вам, – прошептал бывший завлаб и медленно опустился на колени.
Его вывернуло. Полностью. До желчи.
Потом он лежал на спине и смотрел в голубое небо с редкими белыми барашками облаков. Кто-то проходил мимо, слышались голоса, а он просто лежал. И земля была не холодной, как на Северо-Востоке, которому он отдал половину жизни, а как в детстве – в деревне в Средней полосе.
В конце концов он почувствовал, что рядом кто-то стоит, и скосил глаза – Художник. С трудом заставляя работать мышцы, Семен сел. И спросил:
– Скажи, почему ты никогда не рисуешь войну?
Старик молчал довольно долго. Потом ответил:
– Потому что это некрасиво, Семхон.
На поле боя копошились люди. Что-то делали с мертвыми хьюггами, тела воинов-лоуринов перетаскивали на кладбище. Семен не смотрел на них. Художник тоже.
– Семхон, – сказал он, – хочу, чтоб ты помог мне. Я решил нарисовать большого оленя. Смой кровь и приходи.
– Хорошо, – ответил Семен и оглядел себя. Крови на нем не было.
Остаток дня он провел в пещере.
– То есть главное – даже не сам олень, а его бег?
– Да, я хочу показать не животное, а порыв, стремление.
– Но я подхожу и вижу, что это олень, у которого четыре передних ноги и четыре задних. Разве так бывает?
– Конечно, не бывает, когда он стоит на месте. А когда бежит, ты видишь мельтешение – ног становится как бы много. Может быть, чтобы показать скорость, нужно изобразить еще больше ног? Чтобы они сливались, накладывались друг на друга?
– М-м-м… Как же это сказать-то? Тут же магия, которой я не владею… В этом есть недоступное мне волшебство. Смотри, вот ты изобразил бизона, который пасется. Когда человек видит этот рисунок, он сразу понимает, что бык наклонил голову, чтобы щипать траву, а не для того, чтобы броситься на противника. Ты не говорил мне этого, правда?
– Да, бизон пасется. Я так хотел, и так получилось. Если бы он нападал, у него были бы иначе повернуты рога и… и… Я бы нарисовал по-другому.
– Вот видишь! Дело же не в рогах, а в чем-то, что ты и сам объяснить не можешь, но это и так всем понятно. А олень со многими ногами… Ты же не будешь стоять рядом с рисунком и объяснять всем, что их много, потому что он бежит?
– Да, не буду, – согласился старик и разровнял ладонью мелкий сырой песок на полу пещеры. – Я и сам понимаю, что это – не то. Но хочу, чтобы он мчался!
– Слушай, – осенило Семена, – а попробуй изобразить бег оленя… м-м-м… без оленя! А?
– Без?! – Старик было изумился, но быстро сообразил, в чем дело, и идея его захватила. – Да, действительно, бег… Только бег…
Он тут же забыл о Семене и принялся водить заостренной палочкой по поверхности песка. Иногда он бурчал что-то себе под нос, стирал нарисованное и чертил снова. Семен не стал мешать – отыскал плошку с остатками жира, поджег фитиль и пошел бродить по пещере, в который раз рассматривая рисунки на стенах. Бизоны, мамонты, носороги, медведи, кабаны, лошади… вот тигр или безгривый лев, пронзенный копьями, а это – охотники расстреливают из луков стадо оленей… Честно говоря, живописью Семен никогда особо не интересовался. В детстве родители водили его, конечно, по музеям и картинным галереям, но… Как-то это всё не воспринималось, не волновало душу: ну, шедевр и шедевр – раз все говорят, значит, так оно и есть. Обидно, конечно, что кто-то получает от созерцания картин удовольствие, а он нет. К балету или оперной музыке он тоже равнодушен – что поделаешь, не дано свыше! А вот незатейливые рисунки старого мастера, раскрашенные в три цвета без полутонов, прямо-таки брали за душу. Или это влияние обстановки? Или, может быть, осознание того факта, что всё это изначально предназначено не для живущих людей, а для умерших и еще не рожденных, то есть, по сути, для вечности?
Отступала повседневная суета. В сухом холодном полумраке пещеры казались мелкими, ненужными и незначительными дела, творящиеся снаружи. Как сказал Булат Шалвович:
– Смотри, Семхон! – позвал старик.
Едва намеченный контур откинутой назад головы и рогов, абрис корпуса и верхней части ног, штрихи, обозначающие напряженные мышцы крупа…
– Да! – сказал Семен. – Это так. Давай проверим – позовем кого-нибудь, кто не знает, и спросим: что это?
– Давай, – сказал старик, не отрываясь от созерцания своего произведения.
– Пойдем со мной, Веточка, – ласково поманил Семен, стараясь не испугать ребенка. – Иди, не бойся! Мы покажем тебе новую картинку!
Девочка поднялась с колен и покорно пошла к пещере. Они остановились за спиной Художника, и Семен показал пальцем на рисунок:
– Скажи, что это? Говори, не бойся! – Девочка молчала, и он добавил: – Скажи, что там нарисовано? Никто не обидит тебя. Разве ты видела, чтобы Семхон обижал маленьких?
– Я не маленькая, – прошептала девочка. – Там кто-то бежит.
Художник оглянулся, и брови его изумленно взлетели вверх:
– Кого ты привел, Семхон?!
– А что такого? В лагере больше никого не было… Но видишь, она сразу поняла, что ты нарисовал!
– Действительно, – немного смутился старик. – И всё равно, ты ведешь себя странно, Семхон. Я и раньше замечал: ты разговариваешь с женщинами почти как с равными, словно они люди. А теперь вот уродку привел!
– Да почему же она уродка?! – возмутился Семен. – По мне, так она самая красивая девочка на нашей стоянке! Я недавно видел, как купаются тетки. Это же жуткое зрелище! Даже те, которые совсем молодые: сиськи болтаются до пояса, животы, бедра жирные, всё свисает, всё в складках. Те, которые еще не рожали, не такие ужасные, но, в общем, тоже хороши! Это называется…
Семен хотел произнести мудреное медицинское словечко, но вовремя спохватился:
– В общем, ты извини, если я говорю что-то неприличное, но это мне не кажется красивым.
– Хм, а что, собственно, красивого может быть в женщине? – удивился Художник. – Нашел где красоту искать – бабы есть бабы. Их же не для красоты держат.
– А для чего? – опешил Семен.
– А то ты не знаешь! Через них происходит возрождение человека. Опять же, орудием мужским в них пошуровать можно, еду они готовят, шкуры мнут, одежду делают. Женщины – существа полезные. – Старик подумал и добавил: – Даже полезнее собак!
Семен стоял и хлопал глазами, не зная, что ответить. За его спиной тихо всхлипывала девочка. Художник продолжал:
– Я согласен, что даже нормальная голая баба – зрелище малоприятное. А уж эта урода – ты меня извини! Думаешь, она просто еще не дозрела? Да она давно взрослая! Ее соседи нашему Окуню всучили в придачу к нормальной бабе. Только он ее от себя сразу прогнал, а никто другой не позарился!
Девочка шмыгнула носом и коснулась сзади рубахи Семена. Он это почувствовал и решил стоять на своем:
– А я говорю, что она красиво двигается! Пластика у нее хорошая!
– Что-что?! – искренне удивился Художник и, обращаясь к девочке, резко скомандовал: – Раздевайся! Быстро!
Ветка покорно распустила ремешок, стягивающий разрез на груди, и сняла через голову свой уродливый меховой балахон. Старик поднялся с колен и, подсвечивая себе коптящим фитилем, осмотрел скукоженную понурую фигурку девушки со всех сторон. От холода и страха кожа ее покрылась пупырышками, редкие тонкие волосики на предплечьях и голенях встали дыбом.
– Ну, – закончив осмотр, спросил старик, – и где же у нее эта самая «пластика»?
Честно говоря, Семен и сам не очень хорошо понимал, что это такое, но отступать, похоже, было некуда. Кроме того, он обнаружил, что Художник прав: та, которую он принимал за ребенка, на самом деле оказалась взрослой девушкой вполне «европейских» пропорций. Может быть, на манекенщицу она бы и не потянула, но где-нибудь на черноморском пляже, даже в разгар сезона, выглядела бы совсем неплохо – хоть в лифчике, хоть без.
– Сейчас увидишь, – авторитетным тоном заявил он. – Встань вот здесь и смотри. А ты, – обратился он к девушке, – перестань бояться! Кому говорю?! Та-ак! А теперь подними голову, плечи расправь – грудь вперед, спина прямая. Ну! Молодец! Слушай меня: сейчас я буду напевать, а ты танцевать. Ну, двигаться под музыку. Ты сможешь! – Он доверительно улыбнулся и подмигнул: – У тебя получится, я знаю!
Семен начал тихо и даже не очень фальшиво напевать тему из «Крестного отца». Размахивая светильником, он символически показал какие-то движения (сам он танцевать не умел). Похоже, девушка жутко стеснялась, но, кажется, не своей наготы, а того, что ее удостоили вниманием сразу две взрослых особи мужского пола. Однако Семену показалось, будто в ее взгляде и мимике проскользнуло нечто совсем другое. В общем, она начала двигаться. Сначала робко и неуклюже, а потом…
«Блин, – думал Семен, в который раз повторяя немудреный мотивчик, – да они тут что, все вундеркинды?! Самородки? Или просто очень восприимчивы?»
Очень скоро мурашки на коже девушки исчезли, а в движениях появилась откровенная эротика. И адресована эта самая эротика была не кому-нибудь, а ему персонально. «Пора кончать разврат», – решил он, когда почувствовал, что усилия Сухой Ветки не проходят для него даром.
Он дотянул тему до конца и умолк. Девушка остановилась. На лице ее читалось… Что? Разочарование? Сожаление, что остановили? В общем, что-то такое…
– Спасибо, Веточка! У тебя здорово получается! Одевайся…
– М-да-а, – покачал головой Художник. – Что-то в этом есть, ты прав. Только мне не нарисовать: непривычно как-то – баба и вдруг…
– Но ты согласен, что и в женщине может быть красота?
– Оказывается, может. Надо над этим подумать…
Девушка облачилась в свой балахон и теперь смотрела на Семена широко распахнутыми глазами. В полутьме казалось, будто они что-то излучают.
– Что ты стоишь, Веточка? – спросил Семен. – Всё уже, спасибо, занимайся своими делами.
– Я тебе мясо пожарю… Можно?
– Ну, пожарь… – растерялся Семен.
Сухая Ветка повернулась и вприпрыжку помчалась к выходу. Уже издалека донесся искаженный эхом ее голос, что-то вроде:
– Хи-хи, Семхон сказал, что я красивая! И Художник сказал! Хи-хи!
«Мда-а, – подумал Семен. – Пустячок, а как оттягивает! Не зря же у воинов-зулусов была когда-то традиция после битвы «омывать топор». Народная мудрость, блин горелый!»
– …будет как у тебя!
– Нет, когда меня ранили, я пел победную песню и смеялся, а этот воет от боли.
– И рукой шевелить не может совсем.
– Ничего, выживет. Восточный Ветер силен и молод, а левая рука – не главная. Я-то сколько лет, считай, одной сражался!
Последняя реплика принадлежала Медведю. Левое плечо у него действительно было как-то скособочено и слегка выдавалось вперед.
– Ты чего, Семхон? – заметил слушателя Кижуч. Остальные оглянулись. Семен подошел ближе:
– Старейшины, могу ли я взять Сухую Ветку? – Трое удивленно переглянулись и почти в один голос спросили:
– Зачем?
– Ну… – замялся Семен, а потом мысленно махнул рукой и честно сказал, что именно он собирается с ней делать.
– Да-а, – сочувствующе покачал головой Горностай, – довели парня!
– Ничего, Семхон, – утешил Медведь, – уже недолго осталось. Скоро человеком станешь, нормальную бабу выберешь.
А Кижуч вздохнул:
– Бери, конечно. Обидно только: ты здорово сегодня сражался и достоин лучшего, а эта… Ну, ничего, потом прогонишь.
– Спасибо, старейшины, – слегка поклонился Семен, – за вашу доброту и заботу.
Он повернулся и собрался уходить, но вспомнил подслушанный разговор и остановился: «Мне-то что? Может, хватит на сегодня? Эх…» И спросил:
– А что случилось с Восточным Ветром?
– Да ничего не случилось! – ответил Медведь. – Сколько раз я ему говорил: «Следи за чужим оружием, следи!», а он, бестолочь, как начнет махаться – прет вперед и ничего не соображает. Ну и пропустил удар. Хорошо хоть башку убрать из-под палицы успел. Теперь вот мается – ни сидеть, ни лежать не может!
– Могу я осмотреть его?
– А что, – заинтересовался Горностай, – в прошлой жизни ты был шаманом, да?
– Нет, конечно, – не рискнул на самозванство Семен, – но я немного знаком с магией лекаря.
Вообще-то, «немного» – это тоже было изрядным преувеличением. Чему-то, конечно, их в институте учили, да и ежегодный экзамен по технике безопасности нельзя было сдать без кое-каких медицинских знаний. А в повседневной полевой практике нужно уметь отличить симулянта от больного, вывих от перелома, перебинтовать палец, заклеить мозоль, а также твердо знать, в каких случаях следует сразу требовать «санрейс» для вывоза больного, а в каких просто вызывать вертолет или машину. «У них здесь, правда, дела обстоят еще проще: диагнозов только три: здоров, болен (когда встать не может) и мертв. Цель лечения – поднять на ноги, то есть сделать здоровым. Впрочем, в российской глубинке именно так и жили чуть ли не до середины двадцатого века. Поскольку Восточный Ветер на ногах стоять может, значит, с ним ничего особенного не случилось и его болячки общественной значимости не имеют».
– Знаком с магией? – не отставал старейшина. – Это дело хорошее. Давай показывай Людям, не стесняйся!
– Да я… – пошел на попятную Семен, – говорю же…
Но было поздно: Горностай поманил оказавшегося поблизости мальчишку:
– Эй, ты! Беги в жилище воинов и приведи сюда Восточного Ветра, быстро!
В костер подбросили веток, и стало видно, что воин бледен до синевы, а его волосы слиплись от пота. Он стоял, чуть покачиваясь, и держался правой рукой за левую.
– Больно? – ехидно спросил Медведь. – Нечего было под палицу подставляться!
– Что-то с рукой, да? – робко спросил Семен.
– Да при чем тут рука?! Ему по плечу врезали!
Семен подошел поближе, всмотрелся в лицо воина, потрогал руку. С неудовольствием он заметил, что вокруг Костра Старейшин формируется кольцо зрителей: подростки, женщины, даже кто-то из воинов (не Бизон ли?) посматривает издалека.
– Рубаху надо снять, – сказал он обреченно. – Не видно же ничего!
– А так ты не можешь, да? – с долей разочарования спросил Горностай. – А я думал…
– Старейшины, – как можно вежливее перебил Семен, – я просил лишь разрешения осмотреть воина. Разве я обещал помочь ему? Обещал?
– Ну… Тогда зачем смотреть-то?
– Понимаешь, я ИНОГДА могу помочь, а чаще – нет. Вот и хотел посмотреть.
– Ладно, снимай рубаху, Ветер!
– Не могу, – ответил воин. – Уже пробовал. Ничего не получается. Слишком больно.
– Тогда надо разрезать, – пожал плечами Семен.
– Одежду портить?!
– Ничего, – хмыкнул Медведь, – у него три бабы в жилище, уж как-нибудь зашьют! Режь, Семхон!
Семен достал из кармана нож, разложил и, прикрывая рукой лезвие, вспорол рубаху сверху донизу, а потом еще и поперек – к левой руке. Воин остался голым. Семен подтащил его к костру и озадаченно почесал затылок.
Область ключицы и вся левая часть груди представляли собой одну большую гематому, а попросту синяк, поверх которого размещалась широкая вертикальная ссадина. Происхождение всего этого было понятно: удар шел наискосок сверху, мужик уходил от него на дальнюю дистанцию и не успел. Не успел на пару сантиметров, которые принял костями и мясом.
– Старейшины, – попросил Семен, – подвиньтесь, пожалуйста. Пусть он сядет.
Ветра усадили на бревно возле костра, Семен опустился перед ним на корточки и стал разглядывать травму. Потом попросил убрать правую руку. Воин просьбу выполнил и скривился от боли. «Ох-хо-хо-оо, – подумал самозваный лекарь, – рентгеновский снимок делать надо. И обезболивание. Ему бы новокаинчику вколоть… Или водки стакан. А рентгена у них тут, кажется, нет – пальпировать придется, однако. Но он же просто хлопнется в обморок или еще куда-нибудь от болевого шока. И все скажут, что я сделал только хуже. Мд-а-а… Как же быть? Если только… Они же тут все внушаемые, как дети… Нужно что-то… Есть, придумал!»
– Значит, так, – сказал Семен, обращаясь ко всем сразу, – я должен пощупать плечо и руку. Это не лечение, это нужно для того, чтобы узнать, КАК его следует лечить. Ему будет очень больно. Боль нужно победить, и я знаю для этого заклинание. Но никто не может слышать его просто так: все должны нас покинуть или остаться и помогать.
– Мы поможем! – ответил за всех любопытный Горностай.
– Поможет-поможем, – подтвердил Медведь. – Говори, что делать надо.
– Сейчас я скажу заклинание от боли, – заявил Семен. – Все должны его запомнить и повторять вслух. И ты, Ветер, тоже должен повторять, понял?
Вскоре процедура подготовки к осмотру пациента превратилась в культмассовое мероприятие: кажется, всё население лагеря столпилось вокруг костра. К удивлению Семена, оказалось, что Атту исключением не был – память оказалась отличной у всех. Минут через пятнадцать толпа уже довольно дружно скандировала:
После трех повторов Восточный Ветер удивленно заморгал глазами и заявил:
– Всё! Уже не болит!
– А у меня живот перестал болеть! А у меня зуб! А у меня!.. А у меня!.. – послышались голоса из толпы.
– Тихо! – поднял руку Кижуч. – Сейчас проверим…
Он начал медленно подниматься с бревна. Что там у старейшины с правым коленом, Семен не знал: то ли ревматизм, то ли отложение солей, то ли осложнения после травмы, только процедура усаживания и вставания всегда была для Кижуча мучительной, хотя ходил он почти не хромая. На сей раз поднялся он довольно легко и заявил:
– Ты не прав, Семхон! Только о себе, наверное, и думаешь! Разве это правильно – владеть такой магией и молчать?! Люди мучаются, а тебе заклинаний жалко, да? Не ожидал я от тебя, никак не ожидал!
Семен чуть не захлебнулся от обиды: вот она, людская благодарность! Он уже хотел высказать старейшине всё (ну, почти всё), что он думает по этому поводу, но осекся, так как увидел, что Восточный Ветер встал и собирается уходить, явно считая лечение законченным.
– Э, ты куда, парень!?
– Так у меня не болит уже… – смутился воин. – Что со мной-то возиться, полечи еще кого-нибудь!
«Блин, прямо как дети, право! Ну как на таких обижаться?!» – подумал Семен и рявкнул на воина:
– Сидеть! – а потом поднял руки и обратился к публике: – Слушайте меня, люди племени лоуринов, слушайте!
Народ притих, и он продолжал:
– Мое уменье – это магия другого народа. Как она действует на вас, лоуринов, я не знаю. Может быть, действие заклинания сейчас кончится… Разве я сказал, что уже помог Восточному Ветру? Разве разрешил идти? Нет уж! Или пусть все делают, как скажу, или разбирайтесь сами. В прошлой жизни я был воином (кем же еще?!), а не лекарем, моя магия слаба, а вы не хотите мне помогать!
Народ понимающе заулыбался, кто-то в толпе хихикнул:
– Знаем мы твою слабость – прикидываешься ты! Это хитрость у тебя такая!
– Так будете помогать? – спросил слегка опешивший от народной проницательности Семен.
– Будем, будем! – ответил жаждущий зрелищ народ.
– Ну, тогда все дружно говорят заклинание. Начали!
Дождавшись начала третьего повтора, Семен стал щупать плечо и грудь воина. Тот в полузабытьи бормотал «вирши» и только слегка кривился. Долго мучиться ему не пришлось – диагноз был довольно прост: сильный ушиб грудной клетки и перелом ключицы.
Что делать со сломанной ногой или рукой, Семен представлял, но с ключицей!? Эта кость как бы подпирает плечевой сустав, без опоры он вместе с рукой съезжает куда-то вперед и вниз… «У Медведя, наверное, в таком положении кость и срослась, вот он и ходит полжизни кособоким. Эх!..»
Публика, включая старейшин и больного, медленно, но верно впадала в какое-то гипнотически-сомнамбулическое состояние и уже начала покачиваться в такт собственным словам. Семен привстал на цыпочки и стал искать глазами черную шевелюру Атту. Тот стоял в задних рядах, но заметить его было нетрудно, поскольку окружающий народ был как минимум на полголовы ниже.
«Иди сюда!» – поманил его Семен. Воин не отреагировал. Пришлось лезть в толпу и шептать ему на ухо:
– Хорош балдеть, Бизон! Пошли со мной – помогать будешь!
– А? Что?! – как бы проснулся Атту. – Пошли, Семхон.
Семен заставил его поддерживать раненого сзади, а сам стал двигать руку, пытаясь найти такое положение, при котором обе части сломанной кости займут нужное положение. В конце концов ему это удалось, он постарался запомнить позу и отпустил руку. «Что же дальше делать? – спросил он себя и сам же ответил: – Фиксировать надо! Без бинтов, без гипса?! Ага – именно так!»
Потом они в четыре руки резали на полосы остатки рубахи Восточного Ветра, этого не хватило, и Атту, не колеблясь, стянул через голову собственную. В качестве шин они использовали палки, которые выбирали из кучи дров, приготовленных для костра.
То, что получилось в итоге, выглядело, мягко говоря, неэстетично, но Семену было на это плевать: лишь бы держалось.
– Ну, кажется, всё, Атту, – утер костоправ пот со лба. – Вот в таком виде он и должен ходить, есть и спать «два раза две руки» дней. А потом посмотрим. Ты сможешь проследить, чтобы он не двигал рукой, даже когда спит?
– Смогу, наверное, – сказал Атту. – И женщин его попробую научить, хоть они и глупые.
– Правильно! А теперь тащи его в жилище и укладывай на ночь. Только пусть пописает сначала.
Дождавшись, пока эти двое уйдут, Семен встал и обратился к зрителям, окончательно погрузившимся в сомнамбулическое состояние:
– Слушайте меня, лоурины!
Не вдруг и не сразу, но народ затих. В глазах стало появляться осмысленное выражение.
– Слушайте меня, лоурины! – повторил Семен. – Я дарю вам это заклинание. Каждый может пользоваться им сам, только произносить его надо тихо, чтобы не слышали окружающие. Это, конечно, не обязательно, но так надежнее. Вы поняли меня, люди?
– Мы поняли тебя, Семхон!
Уяснив, что представление окончено, народ стал потихоньку расходиться. Семен пожалел было, что отдал туземцам «обезболивающее» заклинание, – их не заклинать, а лечить надо, но… Тогда он рискует оказаться здесь в положении булгаковского земского врача. Наверное, кому-то помочь он сможет, но…
Но опять встают проблемы морально-этического плана. Даже в его собственном мире лишь малая часть народов и стран поднялась до осознания того, что жизнь конкретного человека представляет ценность и за нее надо бороться. Причем эти народы давно оторвались от матери-природы и живут независимо. А те, кто еще не оторвался, существуют по ее законам: больной, раненый или слабый жить не должен – ни к чему это… «Бог дал, Бог и взял», – говорил русский крестьянин, доставляя на кладбище гробик с телом своего ребенка. В школьные годы, помнится, было много разговоров о демографической ситуации в Африке. Туда проникла (не в полной мере, конечно) европейская медицина, и детская смертность резко снизилась. Результат – демографический взрыв, голод, конфликты. Тем же европейцам пришлось гнать и гнать туда гуманитарную помощь, которой с удовольствием кормилась родо-племенная верхушка.
– Это – вам, – прошептал бывший завлаб и медленно опустился на колени.
Его вывернуло. Полностью. До желчи.
Потом он лежал на спине и смотрел в голубое небо с редкими белыми барашками облаков. Кто-то проходил мимо, слышались голоса, а он просто лежал. И земля была не холодной, как на Северо-Востоке, которому он отдал половину жизни, а как в детстве – в деревне в Средней полосе.
В конце концов он почувствовал, что рядом кто-то стоит, и скосил глаза – Художник. С трудом заставляя работать мышцы, Семен сел. И спросил:
– Скажи, почему ты никогда не рисуешь войну?
Старик молчал довольно долго. Потом ответил:
– Потому что это некрасиво, Семхон.
На поле боя копошились люди. Что-то делали с мертвыми хьюггами, тела воинов-лоуринов перетаскивали на кладбище. Семен не смотрел на них. Художник тоже.
– Семхон, – сказал он, – хочу, чтоб ты помог мне. Я решил нарисовать большого оленя. Смой кровь и приходи.
– Хорошо, – ответил Семен и оглядел себя. Крови на нем не было.
Остаток дня он провел в пещере.
* * *
– …мчится вперед, и земля гудит под его ногами!– То есть главное – даже не сам олень, а его бег?
– Да, я хочу показать не животное, а порыв, стремление.
– Но я подхожу и вижу, что это олень, у которого четыре передних ноги и четыре задних. Разве так бывает?
– Конечно, не бывает, когда он стоит на месте. А когда бежит, ты видишь мельтешение – ног становится как бы много. Может быть, чтобы показать скорость, нужно изобразить еще больше ног? Чтобы они сливались, накладывались друг на друга?
– М-м-м… Как же это сказать-то? Тут же магия, которой я не владею… В этом есть недоступное мне волшебство. Смотри, вот ты изобразил бизона, который пасется. Когда человек видит этот рисунок, он сразу понимает, что бык наклонил голову, чтобы щипать траву, а не для того, чтобы броситься на противника. Ты не говорил мне этого, правда?
– Да, бизон пасется. Я так хотел, и так получилось. Если бы он нападал, у него были бы иначе повернуты рога и… и… Я бы нарисовал по-другому.
– Вот видишь! Дело же не в рогах, а в чем-то, что ты и сам объяснить не можешь, но это и так всем понятно. А олень со многими ногами… Ты же не будешь стоять рядом с рисунком и объяснять всем, что их много, потому что он бежит?
– Да, не буду, – согласился старик и разровнял ладонью мелкий сырой песок на полу пещеры. – Я и сам понимаю, что это – не то. Но хочу, чтобы он мчался!
– Слушай, – осенило Семена, – а попробуй изобразить бег оленя… м-м-м… без оленя! А?
– Без?! – Старик было изумился, но быстро сообразил, в чем дело, и идея его захватила. – Да, действительно, бег… Только бег…
Он тут же забыл о Семене и принялся водить заостренной палочкой по поверхности песка. Иногда он бурчал что-то себе под нос, стирал нарисованное и чертил снова. Семен не стал мешать – отыскал плошку с остатками жира, поджег фитиль и пошел бродить по пещере, в который раз рассматривая рисунки на стенах. Бизоны, мамонты, носороги, медведи, кабаны, лошади… вот тигр или безгривый лев, пронзенный копьями, а это – охотники расстреливают из луков стадо оленей… Честно говоря, живописью Семен никогда особо не интересовался. В детстве родители водили его, конечно, по музеям и картинным галереям, но… Как-то это всё не воспринималось, не волновало душу: ну, шедевр и шедевр – раз все говорят, значит, так оно и есть. Обидно, конечно, что кто-то получает от созерцания картин удовольствие, а он нет. К балету или оперной музыке он тоже равнодушен – что поделаешь, не дано свыше! А вот незатейливые рисунки старого мастера, раскрашенные в три цвета без полутонов, прямо-таки брали за душу. Или это влияние обстановки? Или, может быть, осознание того факта, что всё это изначально предназначено не для живущих людей, а для умерших и еще не рожденных, то есть, по сути, для вечности?
Отступала повседневная суета. В сухом холодном полумраке пещеры казались мелкими, ненужными и незначительными дела, творящиеся снаружи. Как сказал Булат Шалвович:
Что было сегодня? Так… мелкий, бытовой эпизод… Это он решил, что произошла вселенская катастрофа. На его глазах погибло полтора десятка человек. Они яростно дрались друг с другом. А могло погибнуть полсотни. Ну и что? Что-то изменилось бы в этом мире? Он-то знает, какой длины история и из чего она состоит. Здесь еще будут государства, армии. Будут войны, будут погибшие цивилизации и города, вырезанные до последнего человека. И все эти миллионы зарезанных, замученных, сожженных мужчин, женщин, стариков и детей исчезнут бесследно. В истории останутся имена лишь тех, кто вел армии. Неужели в этом есть какой-то смысл? А если есть, то для КОГО? А бизон щиплет траву на стене пещеры. И будет щипать всегда… Да, Художник знал, что делал, когда звал его в пещеру.
Спите себе, братцы, —
Всё придет опять,
Всё должно в природе
Повториться…
– Смотри, Семхон! – позвал старик.
Едва намеченный контур откинутой назад головы и рогов, абрис корпуса и верхней части ног, штрихи, обозначающие напряженные мышцы крупа…
– Да! – сказал Семен. – Это так. Давай проверим – позовем кого-нибудь, кто не знает, и спросим: что это?
– Давай, – сказал старик, не отрываясь от созерцания своего произведения.
* * *
Семен выбрался из пещеры и обнаружил, что лагерь пуст. Он забыл уже, что… Впрочем, нет, не забыл, но… Возле главного кострища копошилась девочка, которую звали, кажется, Сухая Ветка.– Пойдем со мной, Веточка, – ласково поманил Семен, стараясь не испугать ребенка. – Иди, не бойся! Мы покажем тебе новую картинку!
Девочка поднялась с колен и покорно пошла к пещере. Они остановились за спиной Художника, и Семен показал пальцем на рисунок:
– Скажи, что это? Говори, не бойся! – Девочка молчала, и он добавил: – Скажи, что там нарисовано? Никто не обидит тебя. Разве ты видела, чтобы Семхон обижал маленьких?
– Я не маленькая, – прошептала девочка. – Там кто-то бежит.
Художник оглянулся, и брови его изумленно взлетели вверх:
– Кого ты привел, Семхон?!
– А что такого? В лагере больше никого не было… Но видишь, она сразу поняла, что ты нарисовал!
– Действительно, – немного смутился старик. – И всё равно, ты ведешь себя странно, Семхон. Я и раньше замечал: ты разговариваешь с женщинами почти как с равными, словно они люди. А теперь вот уродку привел!
– Да почему же она уродка?! – возмутился Семен. – По мне, так она самая красивая девочка на нашей стоянке! Я недавно видел, как купаются тетки. Это же жуткое зрелище! Даже те, которые совсем молодые: сиськи болтаются до пояса, животы, бедра жирные, всё свисает, всё в складках. Те, которые еще не рожали, не такие ужасные, но, в общем, тоже хороши! Это называется…
Семен хотел произнести мудреное медицинское словечко, но вовремя спохватился:
– В общем, ты извини, если я говорю что-то неприличное, но это мне не кажется красивым.
– Хм, а что, собственно, красивого может быть в женщине? – удивился Художник. – Нашел где красоту искать – бабы есть бабы. Их же не для красоты держат.
– А для чего? – опешил Семен.
– А то ты не знаешь! Через них происходит возрождение человека. Опять же, орудием мужским в них пошуровать можно, еду они готовят, шкуры мнут, одежду делают. Женщины – существа полезные. – Старик подумал и добавил: – Даже полезнее собак!
Семен стоял и хлопал глазами, не зная, что ответить. За его спиной тихо всхлипывала девочка. Художник продолжал:
– Я согласен, что даже нормальная голая баба – зрелище малоприятное. А уж эта урода – ты меня извини! Думаешь, она просто еще не дозрела? Да она давно взрослая! Ее соседи нашему Окуню всучили в придачу к нормальной бабе. Только он ее от себя сразу прогнал, а никто другой не позарился!
Девочка шмыгнула носом и коснулась сзади рубахи Семена. Он это почувствовал и решил стоять на своем:
– А я говорю, что она красиво двигается! Пластика у нее хорошая!
– Что-что?! – искренне удивился Художник и, обращаясь к девочке, резко скомандовал: – Раздевайся! Быстро!
Ветка покорно распустила ремешок, стягивающий разрез на груди, и сняла через голову свой уродливый меховой балахон. Старик поднялся с колен и, подсвечивая себе коптящим фитилем, осмотрел скукоженную понурую фигурку девушки со всех сторон. От холода и страха кожа ее покрылась пупырышками, редкие тонкие волосики на предплечьях и голенях встали дыбом.
– Ну, – закончив осмотр, спросил старик, – и где же у нее эта самая «пластика»?
Честно говоря, Семен и сам не очень хорошо понимал, что это такое, но отступать, похоже, было некуда. Кроме того, он обнаружил, что Художник прав: та, которую он принимал за ребенка, на самом деле оказалась взрослой девушкой вполне «европейских» пропорций. Может быть, на манекенщицу она бы и не потянула, но где-нибудь на черноморском пляже, даже в разгар сезона, выглядела бы совсем неплохо – хоть в лифчике, хоть без.
– Сейчас увидишь, – авторитетным тоном заявил он. – Встань вот здесь и смотри. А ты, – обратился он к девушке, – перестань бояться! Кому говорю?! Та-ак! А теперь подними голову, плечи расправь – грудь вперед, спина прямая. Ну! Молодец! Слушай меня: сейчас я буду напевать, а ты танцевать. Ну, двигаться под музыку. Ты сможешь! – Он доверительно улыбнулся и подмигнул: – У тебя получится, я знаю!
Семен начал тихо и даже не очень фальшиво напевать тему из «Крестного отца». Размахивая светильником, он символически показал какие-то движения (сам он танцевать не умел). Похоже, девушка жутко стеснялась, но, кажется, не своей наготы, а того, что ее удостоили вниманием сразу две взрослых особи мужского пола. Однако Семену показалось, будто в ее взгляде и мимике проскользнуло нечто совсем другое. В общем, она начала двигаться. Сначала робко и неуклюже, а потом…
«Блин, – думал Семен, в который раз повторяя немудреный мотивчик, – да они тут что, все вундеркинды?! Самородки? Или просто очень восприимчивы?»
Очень скоро мурашки на коже девушки исчезли, а в движениях появилась откровенная эротика. И адресована эта самая эротика была не кому-нибудь, а ему персонально. «Пора кончать разврат», – решил он, когда почувствовал, что усилия Сухой Ветки не проходят для него даром.
Он дотянул тему до конца и умолк. Девушка остановилась. На лице ее читалось… Что? Разочарование? Сожаление, что остановили? В общем, что-то такое…
– Спасибо, Веточка! У тебя здорово получается! Одевайся…
– М-да-а, – покачал головой Художник. – Что-то в этом есть, ты прав. Только мне не нарисовать: непривычно как-то – баба и вдруг…
– Но ты согласен, что и в женщине может быть красота?
– Оказывается, может. Надо над этим подумать…
Девушка облачилась в свой балахон и теперь смотрела на Семена широко распахнутыми глазами. В полутьме казалось, будто они что-то излучают.
– Что ты стоишь, Веточка? – спросил Семен. – Всё уже, спасибо, занимайся своими делами.
– Я тебе мясо пожарю… Можно?
– Ну, пожарь… – растерялся Семен.
Сухая Ветка повернулась и вприпрыжку помчалась к выходу. Уже издалека донесся искаженный эхом ее голос, что-то вроде:
– Хи-хи, Семхон сказал, что я красивая! И Художник сказал! Хи-хи!
«Мда-а, – подумал Семен. – Пустячок, а как оттягивает! Не зря же у воинов-зулусов была когда-то традиция после битвы «омывать топор». Народная мудрость, блин горелый!»
* * *
Из пещеры он вылез уже в сумерках. Лагерь, казалось, вновь жил обычной жизнью, только мужчин заметно поубавилось. Семен вспомнил почему. Общаться с кем-либо ему совершенно не хотелось, и он побрел на окраину, к своему шалашу. Но не дошел, так как увидел, что возле его жилища горит костер. «Та-ак, приплыли, – подумал Семен. – Похоже, мне там действительно жарят мясо». Он сменил курс и отправился искать начальство. Ему бы хотелось поговорить с кем-нибудь одним с глазу на глаз, но не получилось – законодательная власть в полном составе заседала у Костра Старейшин. Семен остановился за спинами Медведя и Горностая и стал смотреть на Кижуча в ожидании, когда тот обратит на него внимание. Подслушивать он не собирался, но волей-неволей кусок разговора услышал.– …будет как у тебя!
– Нет, когда меня ранили, я пел победную песню и смеялся, а этот воет от боли.
– И рукой шевелить не может совсем.
– Ничего, выживет. Восточный Ветер силен и молод, а левая рука – не главная. Я-то сколько лет, считай, одной сражался!
Последняя реплика принадлежала Медведю. Левое плечо у него действительно было как-то скособочено и слегка выдавалось вперед.
– Ты чего, Семхон? – заметил слушателя Кижуч. Остальные оглянулись. Семен подошел ближе:
– Старейшины, могу ли я взять Сухую Ветку? – Трое удивленно переглянулись и почти в один голос спросили:
– Зачем?
– Ну… – замялся Семен, а потом мысленно махнул рукой и честно сказал, что именно он собирается с ней делать.
– Да-а, – сочувствующе покачал головой Горностай, – довели парня!
– Ничего, Семхон, – утешил Медведь, – уже недолго осталось. Скоро человеком станешь, нормальную бабу выберешь.
А Кижуч вздохнул:
– Бери, конечно. Обидно только: ты здорово сегодня сражался и достоин лучшего, а эта… Ну, ничего, потом прогонишь.
– Спасибо, старейшины, – слегка поклонился Семен, – за вашу доброту и заботу.
Он повернулся и собрался уходить, но вспомнил подслушанный разговор и остановился: «Мне-то что? Может, хватит на сегодня? Эх…» И спросил:
– А что случилось с Восточным Ветром?
– Да ничего не случилось! – ответил Медведь. – Сколько раз я ему говорил: «Следи за чужим оружием, следи!», а он, бестолочь, как начнет махаться – прет вперед и ничего не соображает. Ну и пропустил удар. Хорошо хоть башку убрать из-под палицы успел. Теперь вот мается – ни сидеть, ни лежать не может!
– Могу я осмотреть его?
– А что, – заинтересовался Горностай, – в прошлой жизни ты был шаманом, да?
– Нет, конечно, – не рискнул на самозванство Семен, – но я немного знаком с магией лекаря.
Вообще-то, «немного» – это тоже было изрядным преувеличением. Чему-то, конечно, их в институте учили, да и ежегодный экзамен по технике безопасности нельзя было сдать без кое-каких медицинских знаний. А в повседневной полевой практике нужно уметь отличить симулянта от больного, вывих от перелома, перебинтовать палец, заклеить мозоль, а также твердо знать, в каких случаях следует сразу требовать «санрейс» для вывоза больного, а в каких просто вызывать вертолет или машину. «У них здесь, правда, дела обстоят еще проще: диагнозов только три: здоров, болен (когда встать не может) и мертв. Цель лечения – поднять на ноги, то есть сделать здоровым. Впрочем, в российской глубинке именно так и жили чуть ли не до середины двадцатого века. Поскольку Восточный Ветер на ногах стоять может, значит, с ним ничего особенного не случилось и его болячки общественной значимости не имеют».
– Знаком с магией? – не отставал старейшина. – Это дело хорошее. Давай показывай Людям, не стесняйся!
– Да я… – пошел на попятную Семен, – говорю же…
Но было поздно: Горностай поманил оказавшегося поблизости мальчишку:
– Эй, ты! Беги в жилище воинов и приведи сюда Восточного Ветра, быстро!
В костер подбросили веток, и стало видно, что воин бледен до синевы, а его волосы слиплись от пота. Он стоял, чуть покачиваясь, и держался правой рукой за левую.
– Больно? – ехидно спросил Медведь. – Нечего было под палицу подставляться!
– Что-то с рукой, да? – робко спросил Семен.
– Да при чем тут рука?! Ему по плечу врезали!
Семен подошел поближе, всмотрелся в лицо воина, потрогал руку. С неудовольствием он заметил, что вокруг Костра Старейшин формируется кольцо зрителей: подростки, женщины, даже кто-то из воинов (не Бизон ли?) посматривает издалека.
– Рубаху надо снять, – сказал он обреченно. – Не видно же ничего!
– А так ты не можешь, да? – с долей разочарования спросил Горностай. – А я думал…
– Старейшины, – как можно вежливее перебил Семен, – я просил лишь разрешения осмотреть воина. Разве я обещал помочь ему? Обещал?
– Ну… Тогда зачем смотреть-то?
– Понимаешь, я ИНОГДА могу помочь, а чаще – нет. Вот и хотел посмотреть.
– Ладно, снимай рубаху, Ветер!
– Не могу, – ответил воин. – Уже пробовал. Ничего не получается. Слишком больно.
– Тогда надо разрезать, – пожал плечами Семен.
– Одежду портить?!
– Ничего, – хмыкнул Медведь, – у него три бабы в жилище, уж как-нибудь зашьют! Режь, Семхон!
Семен достал из кармана нож, разложил и, прикрывая рукой лезвие, вспорол рубаху сверху донизу, а потом еще и поперек – к левой руке. Воин остался голым. Семен подтащил его к костру и озадаченно почесал затылок.
Область ключицы и вся левая часть груди представляли собой одну большую гематому, а попросту синяк, поверх которого размещалась широкая вертикальная ссадина. Происхождение всего этого было понятно: удар шел наискосок сверху, мужик уходил от него на дальнюю дистанцию и не успел. Не успел на пару сантиметров, которые принял костями и мясом.
– Старейшины, – попросил Семен, – подвиньтесь, пожалуйста. Пусть он сядет.
Ветра усадили на бревно возле костра, Семен опустился перед ним на корточки и стал разглядывать травму. Потом попросил убрать правую руку. Воин просьбу выполнил и скривился от боли. «Ох-хо-хо-оо, – подумал самозваный лекарь, – рентгеновский снимок делать надо. И обезболивание. Ему бы новокаинчику вколоть… Или водки стакан. А рентгена у них тут, кажется, нет – пальпировать придется, однако. Но он же просто хлопнется в обморок или еще куда-нибудь от болевого шока. И все скажут, что я сделал только хуже. Мд-а-а… Как же быть? Если только… Они же тут все внушаемые, как дети… Нужно что-то… Есть, придумал!»
– Значит, так, – сказал Семен, обращаясь ко всем сразу, – я должен пощупать плечо и руку. Это не лечение, это нужно для того, чтобы узнать, КАК его следует лечить. Ему будет очень больно. Боль нужно победить, и я знаю для этого заклинание. Но никто не может слышать его просто так: все должны нас покинуть или остаться и помогать.
– Мы поможем! – ответил за всех любопытный Горностай.
– Поможет-поможем, – подтвердил Медведь. – Говори, что делать надо.
– Сейчас я скажу заклинание от боли, – заявил Семен. – Все должны его запомнить и повторять вслух. И ты, Ветер, тоже должен повторять, понял?
Вскоре процедура подготовки к осмотру пациента превратилась в культмассовое мероприятие: кажется, всё население лагеря столпилось вокруг костра. К удивлению Семена, оказалось, что Атту исключением не был – память оказалась отличной у всех. Минут через пятнадцать толпа уже довольно дружно скандировала:
Много прекрасного в мире Срединном:
Небо вверху и земля под ногами,
Зелень деревьев и шорох травы,
Боли же нет – только призрак один.
Мяса глоток и соитие с женщиной,
Бег по равнине навстречу рассвету,
Выстрел прицельный, сражающий зверя,
Боли же нет – растворилась, как дым.
Шутки друзей и отдых вечерний,
Ярость сраженья и скальп побежденного —
Много дано мне в пути меж мирами,
Боли же нет – убежала, как мышь.
Было заметно, что, повторяя неуклюжий, но мало-мальски связный текст, люди получают не просто удовольствие, а прямо-таки ловят кайф, похожий на наркотическое опьянение.
Голод и жажда, усталость смертельная —
Жалкая плата за радости жизни,
Их обменяю я вмиг, не торгуясь,
Боли же нет – только призрак один.
После трех повторов Восточный Ветер удивленно заморгал глазами и заявил:
– Всё! Уже не болит!
– А у меня живот перестал болеть! А у меня зуб! А у меня!.. А у меня!.. – послышались голоса из толпы.
– Тихо! – поднял руку Кижуч. – Сейчас проверим…
Он начал медленно подниматься с бревна. Что там у старейшины с правым коленом, Семен не знал: то ли ревматизм, то ли отложение солей, то ли осложнения после травмы, только процедура усаживания и вставания всегда была для Кижуча мучительной, хотя ходил он почти не хромая. На сей раз поднялся он довольно легко и заявил:
– Ты не прав, Семхон! Только о себе, наверное, и думаешь! Разве это правильно – владеть такой магией и молчать?! Люди мучаются, а тебе заклинаний жалко, да? Не ожидал я от тебя, никак не ожидал!
Семен чуть не захлебнулся от обиды: вот она, людская благодарность! Он уже хотел высказать старейшине всё (ну, почти всё), что он думает по этому поводу, но осекся, так как увидел, что Восточный Ветер встал и собирается уходить, явно считая лечение законченным.
– Э, ты куда, парень!?
– Так у меня не болит уже… – смутился воин. – Что со мной-то возиться, полечи еще кого-нибудь!
«Блин, прямо как дети, право! Ну как на таких обижаться?!» – подумал Семен и рявкнул на воина:
– Сидеть! – а потом поднял руки и обратился к публике: – Слушайте меня, люди племени лоуринов, слушайте!
Народ притих, и он продолжал:
– Мое уменье – это магия другого народа. Как она действует на вас, лоуринов, я не знаю. Может быть, действие заклинания сейчас кончится… Разве я сказал, что уже помог Восточному Ветру? Разве разрешил идти? Нет уж! Или пусть все делают, как скажу, или разбирайтесь сами. В прошлой жизни я был воином (кем же еще?!), а не лекарем, моя магия слаба, а вы не хотите мне помогать!
Народ понимающе заулыбался, кто-то в толпе хихикнул:
– Знаем мы твою слабость – прикидываешься ты! Это хитрость у тебя такая!
– Так будете помогать? – спросил слегка опешивший от народной проницательности Семен.
– Будем, будем! – ответил жаждущий зрелищ народ.
– Ну, тогда все дружно говорят заклинание. Начали!
Дождавшись начала третьего повтора, Семен стал щупать плечо и грудь воина. Тот в полузабытьи бормотал «вирши» и только слегка кривился. Долго мучиться ему не пришлось – диагноз был довольно прост: сильный ушиб грудной клетки и перелом ключицы.
Что делать со сломанной ногой или рукой, Семен представлял, но с ключицей!? Эта кость как бы подпирает плечевой сустав, без опоры он вместе с рукой съезжает куда-то вперед и вниз… «У Медведя, наверное, в таком положении кость и срослась, вот он и ходит полжизни кособоким. Эх!..»
Публика, включая старейшин и больного, медленно, но верно впадала в какое-то гипнотически-сомнамбулическое состояние и уже начала покачиваться в такт собственным словам. Семен привстал на цыпочки и стал искать глазами черную шевелюру Атту. Тот стоял в задних рядах, но заметить его было нетрудно, поскольку окружающий народ был как минимум на полголовы ниже.
«Иди сюда!» – поманил его Семен. Воин не отреагировал. Пришлось лезть в толпу и шептать ему на ухо:
– Хорош балдеть, Бизон! Пошли со мной – помогать будешь!
– А? Что?! – как бы проснулся Атту. – Пошли, Семхон.
Семен заставил его поддерживать раненого сзади, а сам стал двигать руку, пытаясь найти такое положение, при котором обе части сломанной кости займут нужное положение. В конце концов ему это удалось, он постарался запомнить позу и отпустил руку. «Что же дальше делать? – спросил он себя и сам же ответил: – Фиксировать надо! Без бинтов, без гипса?! Ага – именно так!»
Потом они в четыре руки резали на полосы остатки рубахи Восточного Ветра, этого не хватило, и Атту, не колеблясь, стянул через голову собственную. В качестве шин они использовали палки, которые выбирали из кучи дров, приготовленных для костра.
То, что получилось в итоге, выглядело, мягко говоря, неэстетично, но Семену было на это плевать: лишь бы держалось.
– Ну, кажется, всё, Атту, – утер костоправ пот со лба. – Вот в таком виде он и должен ходить, есть и спать «два раза две руки» дней. А потом посмотрим. Ты сможешь проследить, чтобы он не двигал рукой, даже когда спит?
– Смогу, наверное, – сказал Атту. – И женщин его попробую научить, хоть они и глупые.
– Правильно! А теперь тащи его в жилище и укладывай на ночь. Только пусть пописает сначала.
Дождавшись, пока эти двое уйдут, Семен встал и обратился к зрителям, окончательно погрузившимся в сомнамбулическое состояние:
– Слушайте меня, лоурины!
Не вдруг и не сразу, но народ затих. В глазах стало появляться осмысленное выражение.
– Слушайте меня, лоурины! – повторил Семен. – Я дарю вам это заклинание. Каждый может пользоваться им сам, только произносить его надо тихо, чтобы не слышали окружающие. Это, конечно, не обязательно, но так надежнее. Вы поняли меня, люди?
– Мы поняли тебя, Семхон!
Уяснив, что представление окончено, народ стал потихоньку расходиться. Семен пожалел было, что отдал туземцам «обезболивающее» заклинание, – их не заклинать, а лечить надо, но… Тогда он рискует оказаться здесь в положении булгаковского земского врача. Наверное, кому-то помочь он сможет, но…
Но опять встают проблемы морально-этического плана. Даже в его собственном мире лишь малая часть народов и стран поднялась до осознания того, что жизнь конкретного человека представляет ценность и за нее надо бороться. Причем эти народы давно оторвались от матери-природы и живут независимо. А те, кто еще не оторвался, существуют по ее законам: больной, раненый или слабый жить не должен – ни к чему это… «Бог дал, Бог и взял», – говорил русский крестьянин, доставляя на кладбище гробик с телом своего ребенка. В школьные годы, помнится, было много разговоров о демографической ситуации в Африке. Туда проникла (не в полной мере, конечно) европейская медицина, и детская смертность резко снизилась. Результат – демографический взрыв, голод, конфликты. Тем же европейцам пришлось гнать и гнать туда гуманитарную помощь, которой с удовольствием кормилась родо-племенная верхушка.