Щербаков Александр. Рассказы из жизни А.П.Балаева

   Он глядит на меня с опаской, похоже, за психа считает, прикидывает, не проще ли меня сгрести - и в изолятор.
   - Могу, мсье, - говорит. - Если вам угодно, я могу связать вас с кем хотите, это входит в число услуг, оказываемых компанией "Эйразия" со скидкой двенадцать процентов против местного зонального тарифа. Пройдите по коридору, там есть кабина связи. Связь обеспечивается немедленно по предъявлении кредитной карточки.
   Какая у меня к черту кредитная карточка!
   - А вы сами, - говорю, - вы что, тоже этой кабиной пользуетесь в случае нужды?
   - Конечно, - отвечает он. - Это очень удобно и дешево.
   И тут вдруг я вижу в книге вопрос: "В каком направлении мы летим? - код 6 572 384 019".
   - Вот, - говорю, - мсье. Вот.
   Он глядит, кивает, набирает на диске код, и телетайп мигом выдает ответ: "Ваш запрос принят. Ответ в течение часа".
   - Почему в течение часа?
   - Потому что все в порядке. Компьютер поставил нас на часовое ожидание ответа, проанализировав ситуацию самолета и убедившись, что ничего срочного в моем запросе нет. Это еще раз доказывает, что все в порядке, мсье. Вы не волнуйтесь, мсье. Уверяю вас, все обстоит благополучно. Компания "Эйразия"...
   Я прикинул. Через час мы уже пролетим Калифорнию. В конце концов, даже интересно. Черт, думаю, с ним!
   А мой, не знаю, как лучше сказать - филот или пилолог, так это плотоядно смотрит на меня и вдруг вопрошает:
   - Извините, мсье, за любопытство, Тшебоксар это в России, да?
   - Да, - говорю.
   - Мсье, я слыхал, в России все играют в шахматы. Мсье не откажется в ожидании ответа сыграть со мной маленький матч: три пятиминутные партии? Извините, мсье, это мое маленькое увлечение. Я коллекционирую блиц-турниры с гражданами экзотических городов.
   Это наши-то Чебоксары экзотика! Впрочем, для француза оно, может быть, как для меня какой-нибудь Лимож.
   - Я, - говорит, - играл блиц-турнир с одним ученым с лунной станции "Коперник". Это гордость моей коллекции. Вот моя картотека, если вас интересует. Я очень плохо играю в шахматы, так что мсье может не опасаться проигрыша. Видите: я играл уже двадцать девять матчей и проиграл двадцать семь. А два свел вничью: с господином с острова Санторин и с господином из Куйябы. Это в Бразилии.
   "Ах, ты, - думаю, - хомо сапиенс замедленного действия с часовым ожиданием. Бог с тобой, хоть время пройдет".
   - Извольте, - говорю. - Но я игрок не из сильных, так что можете рассчитывать на победу.
   - Ни в коем случае, - счастливо отвечает мой "кустос". - Для меня важен сам факт игры.
   Достает он шахматы, расставляет, пристраивает на командирском пульте допотопные шахматные часы.
   - Обратите внимание, - говорит. - Это сувенир. Я купил на аукционе. Этими часами пользовались господа Стейниц и Ласкер. Если изволите полюбопытствовать, вот у меня сертификат.
   Я, конечно, понимаю, что он готов мне все три партии просадить исключительно из вежливости. "Не выйдет, - думаю, - голубчик".
   Но в первой партии он сумел вывернуться, и пришлось мне черными выигрывать. Собрал я все силенки и вторую белыми ему с честью продул. Он, вижу, меня зауважал, и третью мы в сиянии улыбок по молчаливому согласию свели вничью.
   Сияет мой "сюрвейян", преобразился, суетится, вызывает стюардессу, еще аперитив требует.
   - А теперь, - говорит, - объясните же мне, мсье, как вы в полете определяете направление. Хотя я плохо разбираюсь в таких вещах, но знаю, что простой компас тут не поможет, потому что здесь много электричества и самолет сделан из такого металла, который вносит помеху. Мне об этом говорил один специалист.
   - Да очень просто, - говорю. - Во-первых, по положению солнца, а во-вторых, извольте посмотреть в окно. Насколько я понял, в географии мсье разбирается. И без труда определит, что мы пролетаем над Калифорнийским полуостровом.
   Мой "сюрвейян" как-то даже остолбенел, посмотрел в окно, похлопал очами, вижу, скулы у него заходили, разворачивается он на кресле, вызывает стюардессу по телефону, что-то быстро ей говорит и начинает лихорадочно с кем-то связываться, передавать, принимать, не пользуясь, между прочим, никакой кабиной в коридоре.
   - Извините, - говорит, - мсье доктор. Одну минуту.
   "Ага, - думаю. - Проняло".
   - Что вы, что вы! - говорю. - Извольте, пожалуйста.
   И любуюсь Калифорнией, как она отплывает под нами в синюю даль.
   Вдруг встает мсье командир передо мной навытяжку и объявляет:
   - Мсье доктор, от имени компании "Эйразия" приношу вам глубокие извинения за причиненное беспокойство. В возмещение причиненного ущерба компания "Эйразия" просит вас согласиться на бесплатный перелет любым самолетом в любом избранном вами направлении и в любое избранное вами время. Компания надеется, что этот маленький инцидент изгладится из вашей памяти и не станет, по крайней мере в ближайшее время, достоянием широкой гласности.
   Тут уж я столбенею. Как же это так?
   - Извольте, - говорю. - Со своей стороны претензий не имею, но не все от меня зависит. Опоздание самолета чуть ли не на восемь часов будет замечено не только мной, не только всеми пассажирами, но и вашими конкурентами. Я могу лишь лично обязаться не причинять компании излишних неприятностей, но...
   - О нет, мсье, - говорит "сюрвейян". - Об опоздании не может быть и речи. Мы прибываем вовремя, и, видимо, кроме вас, никто не заметил, что мы показываем не тот фильм.
   - Какой фильм?
   - В окнах.
   - В окнах?
   В конце концов мы разобрались. В хорошенькую историю я влип! Оказывается, никаких окон у "Стармастера" нет. На этом самолет имеет лишних сто километров в час скорости. Но при пробных полетах выяснилось, что пассажиры в закрытом салоне испытывают неприятные эмоции, и тогда решено было сделать в салоне фальшьокна-телевизоры и показывать по ним объемный фильм о данном рейсе, снятый с высоты двенадцать тысяч метров в реальном масштабе времени. Тем более что самолет идет на тридцати пяти, откуда вид в окнах, как показали опыты, не доставляет пассажирам максимального эстетического удовлетворения, а лишь вызывает, особенно у пожилых людей, ощущение внутренней тревоги.
   Запуск фильма производит стюардесса, опять же по кодовым номерам. Она и запустила, да не тот. Угостила нас фильмом "Рим - Гонолулу" вместо фильма "Рим - Бангкок", за что получит соответствующее взыскание. А мы через пятнадцать минут приземлимся в аэропорту назначения.
   Господи, какая чепуха!
   - Простите, - говорю, - мсье капитан, а нельзя ли обойтись без взыскания? Жаль девушку, а в сущности, ведь это мелочь. Никакого ущерба мне не было причинено. Наоборот, я как бы вместо одного рейса совершил два, за что крайне признателен компании "Эйразия". И считаю, что таким образом использовал свое право на бесплатный полет.
   Мой "кустос" кивает.
   - Слова господина доктора будут должным образом доведены до руководства полетами. А теперь, извините, мсье, я должен приготовиться к посадке.
   Вот, собственно, и вся история. Сели мы через десять минут. В окнах у нас аэропорт был виден как на ладони. Только гонолульский - не менять же было кассету с фильмом под конец.
   Да! Самое смешное! В первый день конгресса, когда мы вернулись в гостиницу, портье вручил мне послание компании "Эйразия", естественно, на пяти языках. Я его до сих пор храню. Вот полюбуйтесь: "На посланный Вами запрос был получен ответ: "Ваш самолет летит рейсом Рим - Бангкок и в момент получения запроса пересекал малабарское побережье". Искренне опечалены невозможностью вручить Вам ответ лично на борту самолета ввиду своевременного окончания рейса. Ваше пожелание о снисходительности к персоналу будет учтено наидоброжелательнейшим образом и в первую очередь. С глубочайшими извинениями и уважением. Вице-президент Нагхатта Джемур".
   Сервис так сервис!
   ЗОЛОТОЙ КУБ
   Вы меня, товарищи, простите, но я должен отвлечься несколько от нашей темы и рассказать вам кое-что из юмористической, если хотите, трагедии жизни Александра Балаева. Именно юмористической, именно трагедии и именно про стоп-спин. Да-да. Обо всем остальном я вам уже рассказывал, а если и не обо всем, то случай уж больно подходящий.
   Вот недавно один писатель подарил мне книжку. Про Галилея, Ньютона, Эйнштейна и меня. Так мне, знаете, нехорошо как-то стало. Будто смотрю это я на президиум физики, сидят там все люди солидные, степенные, вдвое больше натуральной величины, а сбоку в кресле болтает ножками какой-то шалопайчик в коротких штанишках, сандалики до полу не достают. "А это, говорю, - что за чудо морское?" - "А это, - отвечают, - и есть вы, Александр Петрович Балаев, замечательный и заслуженный физик нашего времени". - "Да какой же это физик! - кричу. - Это же попрыгунчик какой-то, молоко на губах не обсохло. Случайный кавалер фортуны". - "А это, - говорят, - ваше личное мнение, которое никого не касается. Вы, пожалуйста, не усложняйте вопрос, Александр Петрович, и не мешайте наглядной пропаганде образцов для нашего юношества". И убедительно излагают окружающим невероятную историю, будто я с детства задумчиво глядел на вертящийся волчок. А меня как холодной водой обдает. А вдруг это и не выдумки, вдруг это я сам по божественному наитию бреханул когда-нибудь, а до них дошло. На волчок иначе как задумчиво и смотреть-то, по-моему, невозможно. Только задумчивость эта какая-то не такая, не дай бог никому: сидишь и ждешь, когда же это он дрогнет и начнет покачиваться. Нетворческая задумчивость.
   А по правде говоря, или, как это мне сейчас представляется, вся эта история началась, конечно, не с волчка, а со студенческих времен, с того самого вечера, когда в общежитии мы, изнывая от безделья, смотрели по телевизору инсценировку по Уэллсу. Помните, там есть у него рассказ про человека, который мог совершать чудеса. Смотрели мы и от нечего делать изощрялись в остроумии. И когда герой под конец остановил вращение Земли, и все понеслось в тартарары и море встало на дыбы - здорово было снято, как сейчас помню, - кто-то ляпнул: "Эх, плотину бы сюда!" Кто-то добавил: "Да турбину бы сюда". И кто-то кончил: "Ну, и чаю мы с тобой наварили бы тогда!" Все, конечно, грохнули. Может, это само так получилось, может, чьи-то вирши припомнились, не знаю. Я по стихам не специалист. Но эти стишки в память мне запали. Вместе с видом моря, вставшего на дыбы. И посредством этого аудиовизуального воздействия, как тогда говорили, выпала во мне в осадок четкая логическая цепь: "Остановка вращения освобождает энергию, которую можно полезно использовать". Не от изучения маховика, хотя я его изучал - ведь изучал же! - а от непритязательного и, собственно, не очень смешного анекдота. Так уж, видно, я устроен, что запоминаю не через обстоятельства дела, а через обстоятельства около дела. Так, значит, я с этой логической цепью и бегал, как сорвавшийся Барбос, и висела она при мне без всякой пользы и употребления но как говорят, весомо, грубо, зримо. Как не о чем становилось думать, хоть и редко это бывало, все выводила меня память на эти дурацкие стишки. Бормотал я их, бормотал и автоматически принимался прикидывать, что бы такое крутящееся остановить да как бы получить такую волну, как там, в фильме, какую бы там приспособить плотину и турбину, и в каком виде наварить означенный чай. Для пущей ясности даже кустарное начало к этим стишкам присочинил: "Твердое остановилось, жидкое бежать пустилось. Вот бежит оно, бежит, так что все кругом дрожит". А дальше уже про плотину и турбину.
   И вот как-то опаздывал я на работу безнадежно и решил часок в парке побродить, чтобы потом разыграть в проходной сцену возвращения из местной командировки. Во избежание персональных неприятностей. Бродил-бродил и добродился до того, что начал эти стишки по обыкновению повторять. И место я очень хорошо запомнил: такой склон, на нем здоровый пень, опилки свежие вокруг - вдруг сообразил: электрон вращается вокруг оси? Говорят, вращается. А вот если это вращение остановить, что получится? Стал дальше соображать - ничего не сообразилось. С какой он скоростью вращается? Какая энергия во вращении запасена? И спин он, конечно, спин - веретено, но ведь и говорится, что все это так, формально, а по сути дела... А что по сути дела? Да и потом спины равновероятно разориентированы. А сориентировать их можно? И стали меня мучить какие-то казарменные кошмары. Помните, там у Грибоедова сказано: "Он в три шеренги вас построит. А пикнете, так мигом успокоит". Представляете себе картину: все валентные электроны в металлическом кубике выстроены в этакое трехмерное каре а ля Луи Надцатый вертящихся веретен. А.Балаев подает команду. Раз-два! Все веретена останавливаются - бах! - возникает всплеск освобожденной энергии, загораются лампочки, чайники кипят, троллейбусы бегают и т.д. и т.п. Отлично! А во что превращаются эти стоячие веретена, что являет собой электрон без спина? Теперь вы мне это все на пальцах объясните, а тогда некому было. Человек достойный этого дела наверняка бы так не оставил, стал бы книжки читать, размышлять по ночам в супружеской постели. Может, темку бы открыл. А я бросил. Занялся люмонами, потом на волновые аномалии перебросился, потом... Потом много всего было.
   Лет пять или шесть прошло. А может, и больше. Изредка я вспоминал всю эту историю, с энергией спина разбирался, картинку рисовал: электрон в виде веретена, вектор спина а виде копья и две-три школьные формулы: веер Филиппова, распределение валентных спинов по Джеффрису и преобразованную мной самим матрицу Бертье-Уиннерсмита.
   И вот однажды застал меня за этим занятием Оскарик Джапаридзе.
   - Что это у тебя? - спрашивает.
   - Да так, - говорю. - Фестончики скудоумия. Шизок.
   - Брехня, - говорит Оскарик.
   Садится, начинает писать, запинается и смотрит на меня искоса.
   - Слушай, - говорит, - а может, и не совсем брехня? Выкладывай.
   Ну и выложил я ему всю эту альгамбру.
   - Архимед! - говорит Оскарик, головой крутит и удаляется по своим делам.
   Обозлился я. И задумался всерьез, как же все-таки поставить эксперимент. И вдруг пришла мне в голову ясная, отчетливая мысль. Как будто в мозгу какая-то перепонка лопнула. И все одно к одному, логично, очевидно. И выходит чудовищный результат: электрон с тормозящимся спином дает ориентирующее поле. Грубо говоря, сам по стойке смирно стоит и соседей заставляет. И начинается спонтанный процесс. И осуществляется идиотическое видение о каре электронов.
   Очумел я от этой мысли. "Наверняка, - думаю, - где-нибудь напорол". Пускай, думаю, полежит недельки три, угар сойдет, и поглядим.
   Хожу, как в полусне, дела не делаю, функционирую через пень-колоду. Как дьюар: внутри все кипит, а снаружи жестяная банка.
   И вот день на третий сижу это я в курилке, и вдруг влетает туда Оскарик.
   - Слышь, Саня, - говорит, - я тебя ищу-ищу. Куда ты подевался? Я тут сложил балладу. Смотри, что из этого получается.
   И прямо на кафельной стенке начинает мне изображать; И так у него, хитрюги, все ловко выходит. И вдруг - спотык!..
   - Брек! - говорю.
   И на той же плитке начинаю его сигмы разгибать.
   - Ах, вот как! - говорит Оскарик. - Ну, как знаешь, как знаешь.
   И сублимирует в неизвестном направлении.
   Смотрел я, смотрел на его каракули, ничего не высмотрел и поплелся домой. Дома еще часа три ковырялся. "Нет, - думаю, - недаром тебя, Саня, отцы-профессора определили по экспериментальной части. Теоретик из тебя, как из шагающего экскаватора: за сто метров горы роешь, а под пятой лягушки спят". Стал я выписывать на лист слева свои закорючки, справа Оскариковы. До середины дописал и все понял. И где я вру, и где Оскар врет, и что должно быть в действительности. Задачка - чистая арифметика, опыт - что поленья в печку класть. Сижу, смотрю, очами хлопаю, а тут звонок. Телефон. Оскарик звонит.
   - Санечка, - говорит. - А это вот не купишь?
   И начинает мне те же выкладки теми же словами.
   - У самого есть, - говорю. - А дальше вот что.
   - Альгамбра, - отвечает он. - Ты, Саня, голова, и я, Саня, голова! А что из этого проистекает?
   - А проистекает, - говорю, - то, что если ты немедленно ко мне не проследуешь, то я за себя не ручаюсь. Вплоть до ломки мебели и битья посуды. Нету никакой моей мочи перед лицом открывшихся перспектив...
   По-честному, на этом вся история открытия и кончается. Без всяких там задумчивых волчков. Ей-богу! Ведь правда же, неинтересно! Ньютону хоть яблоко на голову упало - предмет эстетичный по форме и аппетитный по содержанию. А мне что прикажете? Так в веках и оставаться при кафельной скрижали из курилки? Осатанеть можно от тоски. Чем не юмористическая трагедия?
   Ну ладно, сатанеть мы не будем. У нас для этого других причин достаточно. Я вам не случайно всю эту историю рассказывал, а в виде присказки. А сказка-то будет впереди. И не вся. Не вся, отрывочек только.
   Кончили мы с Оскариком расчеты в три дня, обоснование эксперимента написали и вломились к Земченкову, к Виктор Палычу. Да-да, к тому самому. Он уже членкором был, нашим замом по науке. Так и так, говорим, нужен нам для эксперимента не больше, не меньше, а куб из золота с ребром в семьдесят сантиметров.
   Он, душа, аж взвился:
   - Да вы что, ребята! Вы понимаете, сколько он будет весить?
   - Понимаем, - говорит Оскарик. - В исходном виде шесть и шестьдесят пять сотых тонны. Но это только в исходном, потому что мы его с трех сторон просверлим через каждые десять сантиметров сквозными каналами, чтобы обеспечить охлаждение жидким водородом и получить узлы массы. И штуцера приварим. Тоже золотые, Вот эскиз, посмотрите.
   - Ох, люблю я вас, ребята! - говорит Виктор Палыч. - Очень вы хорошие ребята. А сколько будет стоить этот ваш кубик, вы себе отчетливо представляете?
   - Это как сказать, - говорю. - Если по международному курсу, то шесть с половиной миллионов рублей без стоимости обработки. Ну, обработка-то недорогая, тысяч двадцать потянет, спецсверла опять же делать надо.
   - А больше вам ничего не надо? - спрашивает он. - Может, еще штук сто Ко-и-Нуров по углам, а?
   - Надо, - хором говорим мы с Оскариком. - Но тут мы подумали: если немножко разорить у Благовещенского стенд и кое-что переделать - немного, тысяч на двести пятьдесят - триста, - то мы обойдемся.
   - Ах, обойдетесь, - говорит Виктор Палыч. - А что в результате?
   - А в результате, - говорю я, - будем иметь электростанцию на сто восемьдесят мегаватт с собственным потреблением сорок. Итого чистый выход сто сорок мегаватт. Это с запасом. Три года можно так работать. А потом еще три года будем иметь сто пятьдесят мегаватт при собственном потреблении пятьдесят, но уже без запаса. А потом куб надо будет заменять, потому что он будет уже на треть палладий.
   - Палладий, - говорит он. - Две тонны палладия - это тоже неплохо. Ну, а какова вероятность успеха?
   - Нас двое - природа одна, - говорит Оскарик. - Значит, вероятность успеха шестьдесят шесть и шесть в периоде. Иными словами, две трети.
   - Ну, вот и прекрасно, - говорит Виктор Палыч. - А знаете ли вы, какой годовой бюджет у нашего института?
   - Знаем, - говорю. - Что-то около восьми миллионов.
   - Вот именно что около. Восемь миллионов сто двадцать шесть с половиной тысяч рублей. И за каждый рубль я сражался, как Илья Муромец. Так что ваши семь миллионов плюс столько же на непредвиденные расходы для меня добыть ровным счетом никаких трудов не составляет. Да и вероятность какая! Балаев и Джапаридзе против матери-природы! Еще и половину меня запишите. Выйдет без малого семьдесят один с половиной процент! Все ясно. Все работы прекращаем, всех докторов и профессоров увольняем на пенсию, чтобы они институтское производство не загружали своими мелочами. Кстати, и у Благовещенского стенд отбираем, нечего ему с ортометронами возиться, когда нас такие идеи озаряют. И наваливаемся! Золото уже везут в спецвагоне, тридцать три богатыря его стерегут. Балаев и Джапаридзе у сверлильного станка на карачках ползают, стружечку золотую в мешочек собирают-для отчета. И через полгода - от силы через три квартала - членкор Земченков включает рубильник. Гром и молния! И нас с вами в наступившей тишине остальными двадцатью восемью с половиной процентами невероятности по шеям, по шеям! Так, что ли, молодые люди?
   - Да нет, - говорю, - не так, конечно. Но делать-то надо, Виктор Павлович! И меньшие размеры эксперимента ничего не дадут. Критический конус не развернется. Вы посмотрите расчеты.
   - Посмотрю, посмотрю, - говорит Виктор Павлович. - Обязательно посмотрю. И не только я посмотрю. Все посмотрят. А чего не поймем, молодые люди, так обязательно у вас спросим. И для начала, будьте любезны, вы расчетики свои приведите в божеский вид, размножьте экземплярах в двадцати, как положено... Сколько вам на это надо?
   - Четыре дня и один час, - ехидно говорит Оскарик. - День в порядок приводить, три дня бегать, просить и час печатать.
   - Спокойней, - говорит Виктор Павлович. - Спокойней, Оскар Гивич. Впрочем, я не возражаю, если вместо расчетов вы возьметесь за реконструкцию нашей копировки и закупку оборудования. Не хотите ли?
   - Не хочу, - говорит Оскар.
   - Вот и никто не хочет, - говорит Земченков. - Все хотят что-нибудь этакое открыть. И приходится все Льву Ефимовичу делать, да и мне еще ему помогать. А он Лев, да не Толстой, и Ефимович, да не Репин. Ни написать, ни нарисовать действующего оборудования не может. А так бы хорошо было! Так вот, значит, экземплярчики мне на стол. С визой ваших обоих руководителей. И Фоменко, и Месропяна. Семинар у нас до февраля расписан, так мы проведем внеочередной. В отделе у Благовещенского. Тем более что и стенд его вам подходит. Устраивает?
   - Устраивает, - говорим.
   - Ну, вот и лады! А экземплярчик без виз, если хотите - можно от руки, только поаккуратней, - препроводите быстренько Григорий Давыдовичу, - это помощник был у Земченкова по ученой части, - пусть поколдует.
   Вот. И стали нас с Оскариком причесывать. И не в четыре дня мы Земченкову расчеты на стол положили, а и четырех месяцев нам не хватило. Месропян, тот сразу сказал, что это не по его части, его другие вещи занимают. А Фоменко, Оскариков руководитель, так в нас вцепился, что пух и перья полетели. И нащупал он у нас, злодей, спасибо ему, слабину в математике. Топтались мы, топтались, только Лайманис выручил. Знаете его? Сунул он нас носом в узбекский ежегодник, дай бог памяти, года семьдесят восьмого или девятого. Старина! Но там примерно такое же преобразование рассматривалось, только не с теми граничными условиями. Очень нам помог Владик Рубашевич, его нам Григорий Давыдович сосватал. Он - Григорий Давыдович, конечно, - посмотрел на наши выкладки и сказал, помню: "Да-а. Это, мальчики, не термоядерный реактор. И даже не ядерный. Именно поэтому очень было бы хорошо. Но сыро. Очень сыро. И желявы полно". Он четыре вида человеческой деятельности различал: помимо нормальной еще "велю" - это когда командуют много, "желяву" - это когда желаемое вперед действительного вылезает, и "бебшик" - это когда, кроме суеты, вообще ничего нет. "Так вот, - говорит, - желявы у вас полно. Ну, это ничего. Есть тут у меня на примете один аспирант. Аскет. Вам в самый раз для комплекта. Если хотите, познакомлю". Это и был Владик. Он сейчас в Киншасе преподает. Доктор. Вот человек - танк! Не летает, но где пройдет, там воевать уже нечего. Если у меня в мозгу и были ребра, то он их сокрушил. "Вы, - говорит, - Александр Петрович, совершенно правы. Но не в этом вопросе..."
   Что-то я, дорогие товарищи, стал мыслию растекаться. Бебшиком попахивает, а? Да и время позднее. Ну, чем кончилось, вы сами знаете. Встала против нас геофизика с экологией. Вы что же это, мол, электрончик раздели, зарядик черт-те во что превратили, употребили, а чем компенсировать будете? Ах, от Земли? Раз от Земли, два от Земли, а потом что? Положительный заряд планете сообщать задумали? Не пойдет. Нарушение природного равновесия. Космологическая проблема. Вот ее-то Махалайнен и решил. Казалось бы, проще простого. Он с протонов предложил снимать положительный заряд. Процесс дороже нашего раза в четыре, но без него никуда. Так мы втроем Нобелевскую премию и получали: Махалайнен, Оскарик и я. Помню, встретился я с Махалайненом в Хельсинки в первый раз. Я как-то привык, что мы все молодые поглядел на него и - как с разбегу в стенку! Семидесятилетний старец, брови серебряные, борода лопатой. "Здравствуйте, - говорит, - Александр Петрович, - а меня все Санькой звали, и я сам себя так звал, - очень рад с вами познакомиться. Давно желал, думал - не успею. И вот - успел. Рад, сердечно рад". А я стою и соображаю: "Что значит "успел - не успел"? Как это?" Потом понял, и в краску меня ударило. До этого я вообще не задумывался, может ли человек чего-то не успеть. А сейчас уже и сам подумываю; "Вот этого я не успею. Вот это вряд ли увижу. А то успею - только поднавалиться бы надо". И выходит, что очень многого я не успею, потому что, если по-настоящему дело делать, в нашей науке за всю жизнь больше ста метров и не замостить. Так-то, молодые люди. Ведь до запуска первой полноценной промышленной стоп-спин станции мощностью девятьсот мегаватт - уж так нам экология определила - не год прошел, не пять, а двадцать четыре года, как одна копеечка. И все двадцать четыре года крутились мы с этим делом, как белочки. И стоила эта работа не семь миллионов рублей на круг, как мы с Оскариком прикинули, не четырнадцать, как выдал нам Земченков для сбития спеси, а триста двадцать два миллиона шестьсот семьдесят тысяч карбованцев. И на что ушла каждая тысяча, я, Балаев, помню. Ох, как помню! А вот профессор Махалайнен красоточки нашей и не увидал. Не успел.
   Так что, молодые люди, вы мне не говорите: "Вот вам, Александр Петрович, вектор, вот вам сектор, вот вам эйнштейниан первого рода, вот второго. Дайте нам полтора миллиона, и через год будет у вас - это у меня, значит! Вон я какой царь Дадон! - антигравитация". Расчетики свои вы передайте Семену Григорьевичу. Если хотите, сразу. Размножьте, раздайте по отделам, готовьтесь. Как будете готовы, я внеочередной семинар назначу. Это я вам твердо обещаю.