Он задумался на секунду и потом начал быстро перечислять:
– Строительство и содержание спецзоны, которая сгорела. За все три года. Вместе со всеми зарплатами, накладными расходами, кормежкой и прочим. Транспорт и все прочее имущество. Спецчасть, где этих зомби готовили. По той же схеме – за все время. Строительство, содержание и все остальное. Все зарплаты, премии, каждую бутылку водки для лесорубов посчитаешь. Потом – все деньги, заплаченные за туловища. Все взятки, все непредвиденные расходы, короче – все, до последней копейки. Чтобы все было в ноль. Понял?
Толстяк снова закивал.
– И эти деньги, – Гаврилыч обвел взглядом гостиную, – эти деньги, а их там ой сколько получится, разделишь на всех, кто здесь есть. И вы, обсосы, принесете эти деньги мне. Сюда. В эту комнату.
Считать деньги умели все присутствовавшие, поэтому счетчики в их головах мгновенно показали сотни миллионов долларов, которые, даже будучи разделены на всех, внушали почтение. В гостиной поднялся ропот. Один из генералов, то ли осмелев, то ли потеряв от неожиданности осторожность, воскликнул:
– Так ведь, Гаврилыч, это ж такие суммы получаются!
– Молчи, гандон, – прошипел Гаврилыч, угрожающе подавшись в его сторону, – а не то я тебе лично маслину в лобешник организую! Урод! Суммы ему не нравятся! Суммы там получаются никак не больше, чем ты за свою жизнь наворовал. Так что заткнись.
Гаврилыч посмотрел на Жерехова, который, не обращая внимания на происходившее, азартно поглощал заливное из осетра, и усмехнулся.
– Вот ведь человек! Ничто ему аппетита испортить не может. Я тебе говорю, проглот!
Жерехов оторвался от еды и с готовностью посмотрел на Гаврилыча.
– Слушаю, ваше превосходительство!
– Шут гороховый. В общем, то, что я тут про деньги говорил, тебя не касается. У таких, как ты, кроме триппера и карточных долгов, ничего не бывает. Ну, может, еще красивые шрамы, вдовушек охмурять. Жри дальше.
Жерехов кивнул и вернулся к заливному.
Гаврилыч глубоко вздохнул, и с его лица медленно исчезло выражение злости, жестокости, грубости…
– О-хо-хо, грехи мои тяжкие, – прокряхтел он и тяжело опустился в кресло.
Михайлов, оцепенело наблюдавший за развернувшимся перед ним спектаклем, захлопнул рот и перевел дух. Если тут, на этом уровне, все именно так и происходит, то не лучше ли сказаться неизлечимым инвалидом и нырнуть в далекую деревню, поближе к грядкам с луком и подальше от политики…
Однако, несмотря на шокировавшую его первобытную изнанку высшей государственной политики, Михайлов и раньше догадывался о чем-то подобном, а кроме того, он, как и все присутствовавшие, лелеял надежду, что уж кто-кто, а он-то не попадет на плаху. Да и деньги, к которым тут можно было приложиться, стоили риска…
Поэтому он придал лицу светское выражение и, склонившись к сидевшему рядом с ним Жерехову, вполголоса попросил:
– Будьте любезны, передайте мне, пожалуйста, вон тот салатник.
Жерехов кивнул и салатник передал.
Гаврилыч поерзал на кресле, усаживаясь поудобнее, потом оглядел свою молчаливую гвардию и, сделав слабый жест рукой, сказал:
– Вы это… Пока в садике погуляйте. Может, потом…
Серые спецы синхронно повернулись к двери и бесшумно вышли.
Оглядев изрядно струхнувшее собрание, Гаврилыч вздохнул, потом посмотрел на Михайлова и, сокрушенно разведя руками, сказал:
– Вот, Александр Николаич, какая публика. Ты с ними ухо востро держи, а то как раз сожрут. Ведь сожрете, подлецы?
И он грозно оглядел притихших подлецов, из которых одному только Жерехову все было нипочем и он как раз с заливного осетра переключился на холодного поросенка с кашей. На лицах подлецов появились разные выражения, но все они убедительно свидетельствовали о том, что подлецы эти – все как один травоядны и в свободное время мирно нюхают цветочки.
– Нет, ты посмотри, какие они зайчики! – восхитился Гаврилыч. – Но не вздумай поверить их постным рожам. Серьезные дела они делать не могут, а вот сожрать всей сворой кого-нибудь из своих – в самый раз.
Михайлов почувствовал себя статистом на сольном выступлении Гаврилыча, и номенклатурная интуиция подсказала ему, что серому кардиналу нужно подыграть.
Он оглядел присутствовавших и сильно удивился:
– Не может быть, Терентий Гаврилович! Такие приличные люди…
Гаврилыч с благодарностью принял подачу и врезал над самой сеткой:
– Приличные? Знаешь, кто они?
Михайлов заинтересованно и недоверчиво поднял брови.
– Все они, – Гаврилыч грозно оглядел собрание, – все они клятвопреступники, казнокрады и предатели. Во времена Петра Первого обладателей таких чудесных качеств называли просто ворами и сажали на кол. Я могу легко поступить так с половиной из них… Лучше бы со всеми, но тогда работать не с кем будет. Да… Так вот – все они такие, как я сказал. Я – не лучше их всех, а может, еще и хуже. Но сажать на кол их нужно не за то, что они делают, а за то, что они передо мной корчат из себя целок!
На последнем слове он резко повысил голос, и над столом пролетели несколько мелких капель слюны. Его лицо на секунду обрело то, другое, выражение, и перед Михайловым снова показался жестокий главарь, который может собственноручно перерезать глотку неугодному подчиненному.
Но Гаврилыч тут же вернулся в образ немощного сварливого старикана и, озабоченно оглядев стол, сказал:
– Тэк-с… Что у нас тут имеется? Холодец… Не в службу, а в дружбу, передай мне тарелку, Александр Николаич.
Михайлов с достоинством передал Гаврилычу холодец и уже по собственной инициативе спросил:
– Водочки?
– А как же! – Гаврилыч энергично потер сухие ладони. – Всеобязательно!
Михайлов налил ему и водочки.
Выпив и закусив в полной тишине, Гаврилыч слегка отодвинулся от стола и, посмотрев на Михайлова, объявил:
– Позвольте представить вам еще одного, нового члена нашего прелестного сообщества, – в голосе Гаврилыча прозвучал откровенный сарказм, – прошу любить и жаловать – депутат Государственной думы, только что назначенный председатель Комитета по природным ресурсам и землепользованию Михайлов Александр Николаевич. Депутат, кстати сказать, от Томска. Он и раньше неоднократно помогал нам. Он и его региональная администрация. И теперь не заграница нам поможет, а Сибирь, которой наша Россия приросла и прирастать будет. Мы с вами в прошлый раз о кандидатуре премьера не договорились? Ну так вот вам кандидатура. Обсуждению не подлежит.
Михайлов не был готов к такому, хотя и невероятно благоприятному, но весьма неожиданному повороту. Прелестное сообщество – тем более.
Вокруг стола пронесся легкий шорох, и, осмотревшись, Михайлов увидел, что на лицах сидевших вокруг стола людей отразились самые разнообразные чувства – от зависти и ненависти до подобострастия и желания понравиться.
Он, все еще не веря своим ушам, слегка наклонил голову, как бы с готовностью подчиняясь решению старшего, а Гаврилыч сказал:
– Познакомитесь потом, а сейчас…
Он взглянул на растерявшегося Михайлова и, хлопнув его по колену, воскликнул:
– Да не ссы ты! Все будет путем!
Михайлов поправил галстук, который стал почему-то тесен, и кивнул.
– Но об этом – потом, – Гаврилыч ковырнул вилкой студень, – а сейчас меня больше всего интересует, что же это за силы такие нездешние поломали нам все планы. И спецзона, и поезд… Мнения есть? Прошу высказываться.
И он, слегка склонившись к Михайлову, многозначительно кивнул на хрустально-граненую бутылку водки.
Михайлов взялся за бутылку, и до него только сейчас дошло, что он сидит справа от серого кардинала. Правая рука…
«Интересно», – подумал Михайлов и стал осторожно наливать Гаврилычу водку.
Правая рука.
А ведь не зря бояре чинились, где кому сидеть! И теперь получилось так, что он, Михайлов, сидел выше всех. Это было невероятно удачно, но и очень опасно. Интриги со всеми вытекающими последствиями, вплоть до физического устранения соперника, пока еще никто не отменял.
Словно услышав его мысли, Гаврилыч повернулся к нему и, не двигая губами, прошелестел:
– Теперь рядом с тобой всегда будут мои люди. Иначе нельзя.
Михайлов едва заметно кивнул.
Гаврилыч поднял рюмку и провозгласил:
– Ну, за новоиспеченного премьера!
Все послушно выпили, и Гаврилыч, для разнообразия занюхав водку хлебом, сказал:
– Ну? Так я слушаю мнения. Кто первый?
То, что прозвучало в следующие десять минут, было полным бредом, а по большому счету – просто тупым перечислением всех существовавших в современном мире опасностей и технологий.
Начали, как всегда, с чеченских террористов, потом, по аналогии, вспомнили про Аль Каиду, Коза Ностру и даже про Триаду с Якудзой, далее затронули ЦРУ, Моссад и почему-то Сигуранцу. В этом месте над столом прозвучал дружный смех, несколько разрядивший напряженную обстановку, и убогая чиновная фантазия понеслась дальше.
С легкой руки шефа Института перспективной технологии и разработок предположения перешли в русло достижений военной науки. Орбитальный лазер, сейсмическое оружие, ультразвуковая пушка, магнитная пушка, простая пушка…
А когда научно-технические предположения иссякли, директор Института экспериментальной финансовой политики, выпятив губы, пробормотал:
– Березовский… Или Абрамович…
Все. Это был конец обсуждения.
Народ хохотал, визжал и рыдал.
Жерехов свалился под стол, а Гаврилыч, скупо улыбнувшись, тихо сказал Михайлову:
– Нет, ты понял? И вот с ними я работаю.
Он постучал вилкой по тарелке и, дождавшись далеко не сразу наступившей тишины, сказал:
– Так. С вами все ясно. А ты, Александр Николаич? Может, ты скажешь нам что-нибудь утешительное?
Михайлов почувствовал, что именно сейчас от него требуется все его умение, весь его опыт, приобретенный за годы номенклатурной работы с людьми, и по большому счету именно сейчас решится, пожалеет коварный и страшный Гаврилыч о своем выборе или нет. Он ослабил галстук давно отработанным непринужденным жестом, обвел слушателей ясным и прямым взглядом и, слегка кашлянув, сказал:
– Я не уверен, что обладаю конкретной информацией, но… Надеюсь, что общими усилиями, так сказать – мозговым штурмом, мы сможем достичь понимания проблемы.
Михайлов нахмурился и прищурился, как бы взвешивая имевшиеся у него соображения, затем почесал пальцем нос и, задумчиво глядя в неизвестное далекое пространство, начал говорить:
– Возможно… Подчеркиваю – возможно, что источник неприятностей находится в Томске. То есть – в непосредственной близости и от бывшей спецзоны, и от учебного центра. Местный князь господин Вертяков… Я имею достоверную информацию о его связях. Современная техника, знаете ли, помогает.
Он усмехнулся и продолжил:
– В том, что Вертяков теснейшим образом связан с криминальными структурами, нет ничего особенного. Люди, как говорится, всякие нужны. Но прослушивание записей его бесед с другими, точнее – с другим персонажем… В общем, как я понял, появилась в Томске какая-то странная фигура. Русский американец без определенных занятий. Некто Майкл Боткин. И не понять – кто он такой? То ли просто богатый бездельник, то ли… Черт его знает – резидент какой-нибудь? У моих технарей имеются записи разговоров Вертякова с этим Боткиным, а также – Вертякова со своим братом, уголовным авторитетом Кислым, об этом Боткине. Странные, знаете ли, разговоры. Особенно в свете последних событий. Денег, судя по разговорам Вертякова с его уголовным братцем, у этого Боткина неопределенно много. В общем, что-то с этим Боткиным не чисто.
Гаврилыч, внимательно выслушав Михайлова, удовлетворенно кивнул и, как бы подытоживая разговор, сказал:
– Ну вот и славненько. С этого Боткина и начнем. А пока…
Он оглядел стол.
– А пока неплохо бы поесть. Что там насчет горячего?
Возможно, то, что людям кажется вопиющим безобразием и чудовищным злом, на холсте картины бытия выглядит всего лишь гармонично вписывающейся в общий сюжет деталью, а события и люди, являющиеся примерами высот человеческого духа – бликом на пуговице сюртука, в который одет натурщик…
Саня Щербаков, совершенно очумевший от московских приключений, стоял у стойки бара в аэропорту Домодедово и осторожно пил пиво, с величайшим подозрением оглядывая тех пассажиров, в руках которых были кейсы.
А когда из подсобного помещения вышли двое рабочих в заляпанных краской комбинезонах и один из них сунул правую руку за пазуху, Саня напрягся и спрятался за колонной. Рабочие удалились, так никого и не подстрелив, и Саня облегченно вздохнул.
Допив пиво, он бдительно огляделся и направился к сверкавшему цветными глянцевыми обложками журналов киоску. У него в руках не было ничего, потому что ангел, снабжавший Саню инструкциями, сказал, чтобы он не брал с собой совершенно ничего, и Саня отправлялся в родной Томск с пустыми руками. Это было непривычно, но забавно… А кроме того, совершенно исключалась возможность случайно подхватить чужой кейс, в котором, как Саня был уже совершенно уверен, обязательно окажется очередная сотня тысяч долларов.
Подойдя к киоску, он стал разглядывать голых девок, которые фальшиво улыбались с обложек журналов для настоящих мужиков, и тут рядом с ним кто-то сказал:
– Ну и что? Вертяков теперь один остался, и будет сидеть ниже травы.
Ему ответили:
– Ага, щас! Свято место пусто не бывает, и замена братцу найдется быстро.
Саня, будучи жителем Томска, знал, о ком идет речь, поэтому слегка повернулся в сторону разговора и, сделав равнодушное лицо, скользнул взглядом по говорившим.
Рядом с ним стояли двое крепких молодых мужчин.
Один из них, брюнет, был коротко острижен и, несмотря на то что у него были мятые уши и слегка искривленный нос, бандитом не выглядел. В его лице было что-то неуловимо самурайское. Другой, модно подстриженный самоуверенный тип в дорогих дымчатых очках, пренебрежительно оглядывал зал и вертел в пальцах золотую зажигалку.
Он поднял бровь и, слегка пожав плечами, ответил:
– Ладно… Приедем – увидим.
Саня отвернулся и стал выбирать журнал, в котором было бы побольше девок. На обложке одного из журналов раскорячилась совершенно голая двадцатилетняя красотка с бюстом, как у раскормленной доярки. Вся она был утыкана и увешана пирсингом, и Саня только подивился тому, как это ей не мешают железки, установленные в самых что ни на есть неудобных местах.
О двух молодых мужиках, только что стоявших рядом с ним, он уже забыл.
Знахарь и Тимур медленно шли по полированному мрамору огромного зала и неторопливо беседовали.
– А как насчет пивка? – поинтересовался Тимур.
Знахарь посмотрел на часы и ответил:
– Ну… У нас еще как минимум полчаса. Так что не возражаю.
И они направились к светившемуся в полусотне метров от них бару.
Оба находились в том расслабленном состоянии, когда обязательные действия вроде регистрации уже выполнены и теперь все зависит от других людей, которые должны объявить посадку и пригласить в самолет.
Усевшись за столик, они заказали четыре бутылки «Грольша» и стали ждать, пока им принесут заказ.
Тимур кашлянул и, бесцельно оглянувшись, спросил:
– Ну а что же красотка твоя, Рита?
– Что – Рита? – не понял Знахарь.
– Я имею в виду – почему она тебя не провожает?
– А-а-а… Ну, она сказала, что не любит проводы. И я ее, в общем-то, понимаю.
– Ага… А вообще она – правильная баба.
И Тимур уверенно кивнул.
– Она-то правильная, – засмеялся Знахарь, – да только вот я рядом с ней чувствую себя неправильным. Она, как бы это сказать… Она – аристократка, а я…
– А ты – полуграмотный пильщик дров, который ей понравился, – закончил фразу Тимур.
– Во-во, – Знахарь кивнул, – вроде того. Я постоянно чувствую ее превосходство.
– Ну это ты брось, – отмахнулся Тимур, – это только внешне. А внутри они все обычные бабы. Хоть аристократки, хоть королевы. Так что ты не расстраивайся, все нормально.
– Да я и не расстраиваюсь, – улыбнулся Знахарь, – и все действительно нормально. Ты сам видел.
– Видел. Но могла бы и проводить.
– А зачем? Она же сама скоро приедет.
В это время молоденькая смазливая официантка принесла пиво, и разговор перешел на главные свойства прохладительных, а также горячительных напитков.
– Что ни говори, – авторитетно вещал Тимур, – а жажду лучше всего утолять горячим чаем. Думаешь, чучмеки дураки? На улице плюс сорок, а он пару ватных халатиков на себя накинет и дует горячий чай чайниками. И – ничего!
Сам он в это время медленно наливал себе пиво.
Знахарь усмехнулся и, глотнув пива, поинтересовался:
– А что же ты не заказал себе чаю?
– Так на дворе ведь не сорок градусов! – ловко вывернулся Тимур и приложился к высокому запотевшему стакану, погрузив нос в пену.
Через два столика спиной к ним сидел плотный широкоплечий мужчина.
На нем была клетчатая рубашка с закатанными рукавами, джинсы и обыкновенные китайские кеды. Его аккуратно стриженный седоватый затылок переходил в крепкую загорелую шею, такими же загорелыми и крепкими были его мускулистые руки.
Двадцать минут назад он прошел регистрацию как Савелий Андреевич Штерн и теперь, сидя в нескольких метрах от расслабившихся Знахаря и Тимура, внимательно слушал их благодушную болтовню. Но его совершенно не интересовал сравнительный анализ туркменского чая и немецкого пива.
Семен Барков пощадил его тогда, в лесу, и это было его огромной ошибкой.
Штерн не стал возвращаться в зону, а вместо этого поселился в Томске под видом простого работяги. В списках УВД он числился как пропавший без вести, и через два месяца о нем забыли. Но он не забыл ничего.
Абсолютный властитель человеческих жизней, привыкший распоряжаться ими, как ему заблагорассудится, сам попал в руки к человеку, который, не моргнув глазом, приговорил его к смерти. И только минутная слабость исполнителя приговора не позволила ему сделать то, что было бы вполне справедливым.
Семен Барков развязал Штерна и выстрелил в воздух.
И теперь Штерн сидел спиной к Знахарю и неслышно бормотал себе под нос:
– Пива тебе, чаю тебе… Будет тебе и пиво, и чай, и еще кое-что. Вот прилетишь в Томск – будет тебе сюрпризик. Я до тебя доберусь, и тогда…
Что будет тогда, Штерн не додумал, потому что под потолком огромного зала прозвучал мелодичный гонг и молодой женский голос произнес:
– Объявляется посадка на рейс Москва – Томск. Пассажиров, не прошедших регистрацию, просят подойти к стойке номер два…
– Строительство и содержание спецзоны, которая сгорела. За все три года. Вместе со всеми зарплатами, накладными расходами, кормежкой и прочим. Транспорт и все прочее имущество. Спецчасть, где этих зомби готовили. По той же схеме – за все время. Строительство, содержание и все остальное. Все зарплаты, премии, каждую бутылку водки для лесорубов посчитаешь. Потом – все деньги, заплаченные за туловища. Все взятки, все непредвиденные расходы, короче – все, до последней копейки. Чтобы все было в ноль. Понял?
Толстяк снова закивал.
– И эти деньги, – Гаврилыч обвел взглядом гостиную, – эти деньги, а их там ой сколько получится, разделишь на всех, кто здесь есть. И вы, обсосы, принесете эти деньги мне. Сюда. В эту комнату.
Считать деньги умели все присутствовавшие, поэтому счетчики в их головах мгновенно показали сотни миллионов долларов, которые, даже будучи разделены на всех, внушали почтение. В гостиной поднялся ропот. Один из генералов, то ли осмелев, то ли потеряв от неожиданности осторожность, воскликнул:
– Так ведь, Гаврилыч, это ж такие суммы получаются!
– Молчи, гандон, – прошипел Гаврилыч, угрожающе подавшись в его сторону, – а не то я тебе лично маслину в лобешник организую! Урод! Суммы ему не нравятся! Суммы там получаются никак не больше, чем ты за свою жизнь наворовал. Так что заткнись.
Гаврилыч посмотрел на Жерехова, который, не обращая внимания на происходившее, азартно поглощал заливное из осетра, и усмехнулся.
– Вот ведь человек! Ничто ему аппетита испортить не может. Я тебе говорю, проглот!
Жерехов оторвался от еды и с готовностью посмотрел на Гаврилыча.
– Слушаю, ваше превосходительство!
– Шут гороховый. В общем, то, что я тут про деньги говорил, тебя не касается. У таких, как ты, кроме триппера и карточных долгов, ничего не бывает. Ну, может, еще красивые шрамы, вдовушек охмурять. Жри дальше.
Жерехов кивнул и вернулся к заливному.
Гаврилыч глубоко вздохнул, и с его лица медленно исчезло выражение злости, жестокости, грубости…
– О-хо-хо, грехи мои тяжкие, – прокряхтел он и тяжело опустился в кресло.
Михайлов, оцепенело наблюдавший за развернувшимся перед ним спектаклем, захлопнул рот и перевел дух. Если тут, на этом уровне, все именно так и происходит, то не лучше ли сказаться неизлечимым инвалидом и нырнуть в далекую деревню, поближе к грядкам с луком и подальше от политики…
Однако, несмотря на шокировавшую его первобытную изнанку высшей государственной политики, Михайлов и раньше догадывался о чем-то подобном, а кроме того, он, как и все присутствовавшие, лелеял надежду, что уж кто-кто, а он-то не попадет на плаху. Да и деньги, к которым тут можно было приложиться, стоили риска…
Поэтому он придал лицу светское выражение и, склонившись к сидевшему рядом с ним Жерехову, вполголоса попросил:
– Будьте любезны, передайте мне, пожалуйста, вон тот салатник.
Жерехов кивнул и салатник передал.
Гаврилыч поерзал на кресле, усаживаясь поудобнее, потом оглядел свою молчаливую гвардию и, сделав слабый жест рукой, сказал:
– Вы это… Пока в садике погуляйте. Может, потом…
Серые спецы синхронно повернулись к двери и бесшумно вышли.
Оглядев изрядно струхнувшее собрание, Гаврилыч вздохнул, потом посмотрел на Михайлова и, сокрушенно разведя руками, сказал:
– Вот, Александр Николаич, какая публика. Ты с ними ухо востро держи, а то как раз сожрут. Ведь сожрете, подлецы?
И он грозно оглядел притихших подлецов, из которых одному только Жерехову все было нипочем и он как раз с заливного осетра переключился на холодного поросенка с кашей. На лицах подлецов появились разные выражения, но все они убедительно свидетельствовали о том, что подлецы эти – все как один травоядны и в свободное время мирно нюхают цветочки.
– Нет, ты посмотри, какие они зайчики! – восхитился Гаврилыч. – Но не вздумай поверить их постным рожам. Серьезные дела они делать не могут, а вот сожрать всей сворой кого-нибудь из своих – в самый раз.
Михайлов почувствовал себя статистом на сольном выступлении Гаврилыча, и номенклатурная интуиция подсказала ему, что серому кардиналу нужно подыграть.
Он оглядел присутствовавших и сильно удивился:
– Не может быть, Терентий Гаврилович! Такие приличные люди…
Гаврилыч с благодарностью принял подачу и врезал над самой сеткой:
– Приличные? Знаешь, кто они?
Михайлов заинтересованно и недоверчиво поднял брови.
– Все они, – Гаврилыч грозно оглядел собрание, – все они клятвопреступники, казнокрады и предатели. Во времена Петра Первого обладателей таких чудесных качеств называли просто ворами и сажали на кол. Я могу легко поступить так с половиной из них… Лучше бы со всеми, но тогда работать не с кем будет. Да… Так вот – все они такие, как я сказал. Я – не лучше их всех, а может, еще и хуже. Но сажать на кол их нужно не за то, что они делают, а за то, что они передо мной корчат из себя целок!
На последнем слове он резко повысил голос, и над столом пролетели несколько мелких капель слюны. Его лицо на секунду обрело то, другое, выражение, и перед Михайловым снова показался жестокий главарь, который может собственноручно перерезать глотку неугодному подчиненному.
Но Гаврилыч тут же вернулся в образ немощного сварливого старикана и, озабоченно оглядев стол, сказал:
– Тэк-с… Что у нас тут имеется? Холодец… Не в службу, а в дружбу, передай мне тарелку, Александр Николаич.
Михайлов с достоинством передал Гаврилычу холодец и уже по собственной инициативе спросил:
– Водочки?
– А как же! – Гаврилыч энергично потер сухие ладони. – Всеобязательно!
Михайлов налил ему и водочки.
Выпив и закусив в полной тишине, Гаврилыч слегка отодвинулся от стола и, посмотрев на Михайлова, объявил:
– Позвольте представить вам еще одного, нового члена нашего прелестного сообщества, – в голосе Гаврилыча прозвучал откровенный сарказм, – прошу любить и жаловать – депутат Государственной думы, только что назначенный председатель Комитета по природным ресурсам и землепользованию Михайлов Александр Николаевич. Депутат, кстати сказать, от Томска. Он и раньше неоднократно помогал нам. Он и его региональная администрация. И теперь не заграница нам поможет, а Сибирь, которой наша Россия приросла и прирастать будет. Мы с вами в прошлый раз о кандидатуре премьера не договорились? Ну так вот вам кандидатура. Обсуждению не подлежит.
Михайлов не был готов к такому, хотя и невероятно благоприятному, но весьма неожиданному повороту. Прелестное сообщество – тем более.
Вокруг стола пронесся легкий шорох, и, осмотревшись, Михайлов увидел, что на лицах сидевших вокруг стола людей отразились самые разнообразные чувства – от зависти и ненависти до подобострастия и желания понравиться.
Он, все еще не веря своим ушам, слегка наклонил голову, как бы с готовностью подчиняясь решению старшего, а Гаврилыч сказал:
– Познакомитесь потом, а сейчас…
Он взглянул на растерявшегося Михайлова и, хлопнув его по колену, воскликнул:
– Да не ссы ты! Все будет путем!
Михайлов поправил галстук, который стал почему-то тесен, и кивнул.
– Но об этом – потом, – Гаврилыч ковырнул вилкой студень, – а сейчас меня больше всего интересует, что же это за силы такие нездешние поломали нам все планы. И спецзона, и поезд… Мнения есть? Прошу высказываться.
И он, слегка склонившись к Михайлову, многозначительно кивнул на хрустально-граненую бутылку водки.
Михайлов взялся за бутылку, и до него только сейчас дошло, что он сидит справа от серого кардинала. Правая рука…
«Интересно», – подумал Михайлов и стал осторожно наливать Гаврилычу водку.
Правая рука.
А ведь не зря бояре чинились, где кому сидеть! И теперь получилось так, что он, Михайлов, сидел выше всех. Это было невероятно удачно, но и очень опасно. Интриги со всеми вытекающими последствиями, вплоть до физического устранения соперника, пока еще никто не отменял.
Словно услышав его мысли, Гаврилыч повернулся к нему и, не двигая губами, прошелестел:
– Теперь рядом с тобой всегда будут мои люди. Иначе нельзя.
Михайлов едва заметно кивнул.
Гаврилыч поднял рюмку и провозгласил:
– Ну, за новоиспеченного премьера!
Все послушно выпили, и Гаврилыч, для разнообразия занюхав водку хлебом, сказал:
– Ну? Так я слушаю мнения. Кто первый?
То, что прозвучало в следующие десять минут, было полным бредом, а по большому счету – просто тупым перечислением всех существовавших в современном мире опасностей и технологий.
Начали, как всегда, с чеченских террористов, потом, по аналогии, вспомнили про Аль Каиду, Коза Ностру и даже про Триаду с Якудзой, далее затронули ЦРУ, Моссад и почему-то Сигуранцу. В этом месте над столом прозвучал дружный смех, несколько разрядивший напряженную обстановку, и убогая чиновная фантазия понеслась дальше.
С легкой руки шефа Института перспективной технологии и разработок предположения перешли в русло достижений военной науки. Орбитальный лазер, сейсмическое оружие, ультразвуковая пушка, магнитная пушка, простая пушка…
А когда научно-технические предположения иссякли, директор Института экспериментальной финансовой политики, выпятив губы, пробормотал:
– Березовский… Или Абрамович…
Все. Это был конец обсуждения.
Народ хохотал, визжал и рыдал.
Жерехов свалился под стол, а Гаврилыч, скупо улыбнувшись, тихо сказал Михайлову:
– Нет, ты понял? И вот с ними я работаю.
Он постучал вилкой по тарелке и, дождавшись далеко не сразу наступившей тишины, сказал:
– Так. С вами все ясно. А ты, Александр Николаич? Может, ты скажешь нам что-нибудь утешительное?
Михайлов почувствовал, что именно сейчас от него требуется все его умение, весь его опыт, приобретенный за годы номенклатурной работы с людьми, и по большому счету именно сейчас решится, пожалеет коварный и страшный Гаврилыч о своем выборе или нет. Он ослабил галстук давно отработанным непринужденным жестом, обвел слушателей ясным и прямым взглядом и, слегка кашлянув, сказал:
– Я не уверен, что обладаю конкретной информацией, но… Надеюсь, что общими усилиями, так сказать – мозговым штурмом, мы сможем достичь понимания проблемы.
Михайлов нахмурился и прищурился, как бы взвешивая имевшиеся у него соображения, затем почесал пальцем нос и, задумчиво глядя в неизвестное далекое пространство, начал говорить:
– Возможно… Подчеркиваю – возможно, что источник неприятностей находится в Томске. То есть – в непосредственной близости и от бывшей спецзоны, и от учебного центра. Местный князь господин Вертяков… Я имею достоверную информацию о его связях. Современная техника, знаете ли, помогает.
Он усмехнулся и продолжил:
– В том, что Вертяков теснейшим образом связан с криминальными структурами, нет ничего особенного. Люди, как говорится, всякие нужны. Но прослушивание записей его бесед с другими, точнее – с другим персонажем… В общем, как я понял, появилась в Томске какая-то странная фигура. Русский американец без определенных занятий. Некто Майкл Боткин. И не понять – кто он такой? То ли просто богатый бездельник, то ли… Черт его знает – резидент какой-нибудь? У моих технарей имеются записи разговоров Вертякова с этим Боткиным, а также – Вертякова со своим братом, уголовным авторитетом Кислым, об этом Боткине. Странные, знаете ли, разговоры. Особенно в свете последних событий. Денег, судя по разговорам Вертякова с его уголовным братцем, у этого Боткина неопределенно много. В общем, что-то с этим Боткиным не чисто.
Гаврилыч, внимательно выслушав Михайлова, удовлетворенно кивнул и, как бы подытоживая разговор, сказал:
– Ну вот и славненько. С этого Боткина и начнем. А пока…
Он оглядел стол.
– А пока неплохо бы поесть. Что там насчет горячего?
* * *
Судьба плетет свои узоры, как ей заблагорассудится, и человеку не по силам постичь смысл и нечеловеческую красоту этих узоров.Возможно, то, что людям кажется вопиющим безобразием и чудовищным злом, на холсте картины бытия выглядит всего лишь гармонично вписывающейся в общий сюжет деталью, а события и люди, являющиеся примерами высот человеческого духа – бликом на пуговице сюртука, в который одет натурщик…
Саня Щербаков, совершенно очумевший от московских приключений, стоял у стойки бара в аэропорту Домодедово и осторожно пил пиво, с величайшим подозрением оглядывая тех пассажиров, в руках которых были кейсы.
А когда из подсобного помещения вышли двое рабочих в заляпанных краской комбинезонах и один из них сунул правую руку за пазуху, Саня напрягся и спрятался за колонной. Рабочие удалились, так никого и не подстрелив, и Саня облегченно вздохнул.
Допив пиво, он бдительно огляделся и направился к сверкавшему цветными глянцевыми обложками журналов киоску. У него в руках не было ничего, потому что ангел, снабжавший Саню инструкциями, сказал, чтобы он не брал с собой совершенно ничего, и Саня отправлялся в родной Томск с пустыми руками. Это было непривычно, но забавно… А кроме того, совершенно исключалась возможность случайно подхватить чужой кейс, в котором, как Саня был уже совершенно уверен, обязательно окажется очередная сотня тысяч долларов.
Подойдя к киоску, он стал разглядывать голых девок, которые фальшиво улыбались с обложек журналов для настоящих мужиков, и тут рядом с ним кто-то сказал:
– Ну и что? Вертяков теперь один остался, и будет сидеть ниже травы.
Ему ответили:
– Ага, щас! Свято место пусто не бывает, и замена братцу найдется быстро.
Саня, будучи жителем Томска, знал, о ком идет речь, поэтому слегка повернулся в сторону разговора и, сделав равнодушное лицо, скользнул взглядом по говорившим.
Рядом с ним стояли двое крепких молодых мужчин.
Один из них, брюнет, был коротко острижен и, несмотря на то что у него были мятые уши и слегка искривленный нос, бандитом не выглядел. В его лице было что-то неуловимо самурайское. Другой, модно подстриженный самоуверенный тип в дорогих дымчатых очках, пренебрежительно оглядывал зал и вертел в пальцах золотую зажигалку.
Он поднял бровь и, слегка пожав плечами, ответил:
– Ладно… Приедем – увидим.
Саня отвернулся и стал выбирать журнал, в котором было бы побольше девок. На обложке одного из журналов раскорячилась совершенно голая двадцатилетняя красотка с бюстом, как у раскормленной доярки. Вся она был утыкана и увешана пирсингом, и Саня только подивился тому, как это ей не мешают железки, установленные в самых что ни на есть неудобных местах.
О двух молодых мужиках, только что стоявших рядом с ним, он уже забыл.
Знахарь и Тимур медленно шли по полированному мрамору огромного зала и неторопливо беседовали.
– А как насчет пивка? – поинтересовался Тимур.
Знахарь посмотрел на часы и ответил:
– Ну… У нас еще как минимум полчаса. Так что не возражаю.
И они направились к светившемуся в полусотне метров от них бару.
Оба находились в том расслабленном состоянии, когда обязательные действия вроде регистрации уже выполнены и теперь все зависит от других людей, которые должны объявить посадку и пригласить в самолет.
Усевшись за столик, они заказали четыре бутылки «Грольша» и стали ждать, пока им принесут заказ.
Тимур кашлянул и, бесцельно оглянувшись, спросил:
– Ну а что же красотка твоя, Рита?
– Что – Рита? – не понял Знахарь.
– Я имею в виду – почему она тебя не провожает?
– А-а-а… Ну, она сказала, что не любит проводы. И я ее, в общем-то, понимаю.
– Ага… А вообще она – правильная баба.
И Тимур уверенно кивнул.
– Она-то правильная, – засмеялся Знахарь, – да только вот я рядом с ней чувствую себя неправильным. Она, как бы это сказать… Она – аристократка, а я…
– А ты – полуграмотный пильщик дров, который ей понравился, – закончил фразу Тимур.
– Во-во, – Знахарь кивнул, – вроде того. Я постоянно чувствую ее превосходство.
– Ну это ты брось, – отмахнулся Тимур, – это только внешне. А внутри они все обычные бабы. Хоть аристократки, хоть королевы. Так что ты не расстраивайся, все нормально.
– Да я и не расстраиваюсь, – улыбнулся Знахарь, – и все действительно нормально. Ты сам видел.
– Видел. Но могла бы и проводить.
– А зачем? Она же сама скоро приедет.
В это время молоденькая смазливая официантка принесла пиво, и разговор перешел на главные свойства прохладительных, а также горячительных напитков.
– Что ни говори, – авторитетно вещал Тимур, – а жажду лучше всего утолять горячим чаем. Думаешь, чучмеки дураки? На улице плюс сорок, а он пару ватных халатиков на себя накинет и дует горячий чай чайниками. И – ничего!
Сам он в это время медленно наливал себе пиво.
Знахарь усмехнулся и, глотнув пива, поинтересовался:
– А что же ты не заказал себе чаю?
– Так на дворе ведь не сорок градусов! – ловко вывернулся Тимур и приложился к высокому запотевшему стакану, погрузив нос в пену.
Через два столика спиной к ним сидел плотный широкоплечий мужчина.
На нем была клетчатая рубашка с закатанными рукавами, джинсы и обыкновенные китайские кеды. Его аккуратно стриженный седоватый затылок переходил в крепкую загорелую шею, такими же загорелыми и крепкими были его мускулистые руки.
Двадцать минут назад он прошел регистрацию как Савелий Андреевич Штерн и теперь, сидя в нескольких метрах от расслабившихся Знахаря и Тимура, внимательно слушал их благодушную болтовню. Но его совершенно не интересовал сравнительный анализ туркменского чая и немецкого пива.
Семен Барков пощадил его тогда, в лесу, и это было его огромной ошибкой.
Штерн не стал возвращаться в зону, а вместо этого поселился в Томске под видом простого работяги. В списках УВД он числился как пропавший без вести, и через два месяца о нем забыли. Но он не забыл ничего.
Абсолютный властитель человеческих жизней, привыкший распоряжаться ими, как ему заблагорассудится, сам попал в руки к человеку, который, не моргнув глазом, приговорил его к смерти. И только минутная слабость исполнителя приговора не позволила ему сделать то, что было бы вполне справедливым.
Семен Барков развязал Штерна и выстрелил в воздух.
И теперь Штерн сидел спиной к Знахарю и неслышно бормотал себе под нос:
– Пива тебе, чаю тебе… Будет тебе и пиво, и чай, и еще кое-что. Вот прилетишь в Томск – будет тебе сюрпризик. Я до тебя доберусь, и тогда…
Что будет тогда, Штерн не додумал, потому что под потолком огромного зала прозвучал мелодичный гонг и молодой женский голос произнес:
– Объявляется посадка на рейс Москва – Томск. Пассажиров, не прошедших регистрацию, просят подойти к стойке номер два…