Привязав лодку у моста, мы отправились в Стритли и позавтракали в гостинице
"Бык" к великому удовольствию Монморенси.
Говорят, что горы, высящиеся на обоих берегах реки, когда-то
соединялись и преграждали течение нынешней Темзы. Река будто бы
оканчивалась несколько выше Горинга, образуя большое озеро. Я не могу ни
подтвердить, ни опровергнуть это утверждение. Я просто отмечаю его.
Стритли - старинное местечко, основанное, как большинство прибрежных
городов и поселков, во времена бриттов и саксов. В Стритли куда приятнее
останавливаться, чем в Горинге, если у вас есть возможность выбирать, но
сам по себе Горинг достаточно красив и к тому же расположен ближе к
железной дороге, что имеет значение, если вы хотите удрать из гостиницы, не
заплатив по счету.
Стирка. Рыба и рыбаки. Об искусстве уженья. Добросовестный удильщик на
муху. Рыбацкая история.
Мы пробыли в Стритли два дня и отдали наше платье в стирку. Мы сами
пробовали стирать его в реке под наблюдением Джорджа, но это окончилось
неудачей. Поистине это можно назвать больше чем неудачей, так как после
стирки мы оказались в еще худшем положении, чем прежде. Перед стиркой наше
платье было, правда, очень грязно, но его все-таки можно было носить. А
после того как мы его постирали... Скажем кратко: вода в реке между
Рэдингом и Хэнли стала после этого много чище. Мы собрали во время стирки
всю грязь, которая скопилась в реке между Рэдингом и Хэнли, и, так сказать,
вмыли ее в наше платье.
Стритлейская прачка сказала, что считает себя обязанной взять с нас за
стирку втрое дороже обычной платы. Она заявила, что, пока работала,
чувствовала себя не прачкой, а скорее землекопом.
Мы заплатили по счету без единого слова.
Окрестности Горинга и Стритли - излюбленное место рыболовов. Река
изобилует щуками, плотвой, угрями, уклейкой, и можно целый день сидеть на
берегу и удить.
Некоторые люди так и делают. Но у них ничего не ловится. Я никогда не
видел, чтобы кто-нибудь поймал что-нибудь в Темзе, кроме пескарей и дохлых
кошек, а эти создания явно не имеют отношения к рыбной ловле! Местный
"Путеводитель рыбака" ни слова не говорит о поимке рыбы. Он ограничивается
замечанием, что Го-ринг - прекрасное место для рыбной ловли. Судя по тому,
что мне пришлось видеть, я вполне готов поддержать это утверждение. Нет
другого места на земле, где вы могли бы больше наслаждаться рыбной ловлей
или удить в течение более долгого времени. Некоторые рыболовы приезжают
сюда и удят весь день, другие остаются удить на месяц. Вы можете продлить
это занятие и удить целый год - разницы не будет.
В "Спутнике рыболова на Темзе" сказано, что "здесь водятся щуки и
окуни". Да, щуки и окуни, может быть, и водятся в Темзе. Я даже наверное
знаю, что это так. Гуляя по берегу, вы можете видеть их целые стаи. Они
подплывают и высовываются из воды, раскрывая рот в надежде получить
печенье. А когда вы купаетесь, они плотным кольцом окружают вас, мешают
плавать и действуют на нервы. Но чтобы поймать их на крючок с червяком на
конце или на что-нибудь подобное - этого не случается.
Сам я - неважный рыболов. Некогда я посвящал этому занятию много
внимания, и дело, как мне казалось, шло хорошо. Но опытные рыбаки сказали,
что из меня никогда не выйдет толку, и посоветовали мне отступиться. Они
говорили, что я очень неплохо закидываю удочку и, видимо, обладаю большой
смекалкой и совершенно достаточной врожденной леностью. Но, по их глубокому
убеждению, рыбак из меня не получится. У меня слишком мало воображения.
Они говорили, что в роли поэта, автора уголовных романов, репортера
или чего-нибудь в этом роде я, может быть, и добьюсь успеха. Но чтобы
создать себе имя в качестве удильщика на Темзе, нужно больше, чем у меня,
фантазии, больше способности к выдумке.
Многие считают, что от хорошего рыболова требуется только уменье
легко, не краснея, врать. Но эта глубокое заблуждение. Голое вранье
бесполезно - на это способен любой новичок. Обстоятельные подробности,
изящные правдоподобные штрихи, общее впечатление щепетильной, почти
педантической правдивости - вот что характерно для опытного рыбака.
Каждый может войти и сказать: "Знаете, вчера вечером я поймал
пятнадцать дюжин окуней", или: "В прошлый понедельник я вытащил пескаря
весом в восемнадцать фунтов и длиной в три фута от головы до хвоста".
Для этого не требуется искусства или уменья. Это свидетельствует всего
лишь о смелости.
Нет, настоящий рыбак не стал бы врать таким образом. Его система - это
целая наука.
Он спокойно входит, не снимая шляпы, усаживается на самый удобный
стул, закуривает трубку и молча пускает клубы дыма. Он дает молодежи вволю
похвастаться и, воспользовавшись минутой тишины, вынимает трубку изо рта и
говорит, выколачивая ее о решетку камина.
- Н-да... во вторник вечером мне удалось выловить такое, что, пожалуй,
об этом не стоит и говорить.
- Почему? - восклицают все разом.
- Потому что, если я и расскажу, мне вряд ли поверят, - спокойно
отвечает старик без тени горечи в голосе. Он снова набивает трубку и просит
трактирщика принести ему три рюмки шотландской.
Наступает пауза; никто не чувствует в себе достаточной уверенности,
чтобы оспаривать мнение старого джентльмена. Тому приходится продолжать, не
дожидаясь поддержки.
- Нет, - говорит он задумчиво, - я бы и сам не поверил, если бы мне
рассказали такое. Но тем не менее это факт. Я весь день просидел на берегу
и не поймал буквально ничего - только несколько дюжин уклеек и штук
двадцать щук. Я уже собирался бросить это дело, как вдруг чувствую, -
удочку здорово дернуло. Я подумал, что это опять какая-нибудь мелочь, и
хотел подсечь. И что же? Удочка ни туда, ни сюда. Мне потребовалось
полчаса, - да-с, полчаса, - чтобы вытащить эту рыбу, и каждую минуту я
думал, что леса оборвется. Наконец я ее вытащил, и что же, вы думаете, это
оказалось? Осетр!.. Сорок фунтов весом! Да-с, на удочку! Удивительно?
Конечно. Эй, хозяин, еще три рюмки шотландской!
Потом он рассказывает, как поражены были все, кто видел эту рыбу, и
что сказала жена, когда он пришел домой, и какого мнения об этом случае Джо
Багглс.
Как-то раз я спросил хозяина одного прибрежного трактира, не противно
ли ему слушать россказни местных рыбаков. Он ответил:
- Нет, сэр, теперь - нет. Сначала я, правда, немного шалел, но теперь
ничего, мы с хозяйкой можем хоть целый день их слушать. Дело привычки,
знаете, дело привычки.
У меня был один знакомый. Это был очень добросовестный молодой
человек, и когда он начал удить на муху, то решил не преувеличивать своего
улова больше, чем на двадцать пять процентов.
- Если я поймаю сорок штук, - говорил он, - я буду рассказывать что
поймал пятьдесят, и так далее. Но больше я прибавлять не буду, потому что
врать - грех.
Двадцатипятипроцентный план действовал очень плохо. Моему знакомому
никак не удавалось его применить. Он ловил за день самое большое три рыбы,
а к трем не прибавишь двадцать пять процентов, по крайней мере в рыбах.
Тогда мой знакомый повысил процент до тридцати трех с третью. Но это
тоже оказывалось неудобно, если ему удавалось выловить одну рыбу или две.
Наконец, чтобы упростить дело, он решил увеличивать свой улов ровно вдвое.
Месяца два он соблюдал это правило, но потом ему надоело. Никто не
верил, что он только удваивает, и это нисколько не улучшало его репутации;
в то же время его умеренность ставила его в невыгодное положение в
сравнении с другими рыболовами. Когда он ловил каких-нибудь три рыбешки, то
говорил, что поймал шесть, и ему было очень обидно слушать, как человек,
который заведомо поймал только одну рыбу, ходил и рассказывал, что вытащил
две дюжины.
Наконец мой знакомый заключил сам с собой условие, которого свято
придерживается до сих пор: каждую пойманную им рыбу он решил считать за
десять, и притом всегда начинает счет с десяти. Если, например, ему не
удавалось поймать ни одной рыбы, он говорил, что поймал десять. По его
счету нельзя было поймать меньше десяти рыб, - в этом заключалась основа
его системы. Когда же он ухитрялся выловить одну рыбу, то считал ее за
двадцать, две рыбы шли за тридцать, три - за сорок и так далее.
Этот план прост и легко осуществим. Недавно шли даже разговоры о том,
чтобы распространить его на всю удящую братию. Правление Ассоциации
удильщиков на Темзе года два тому назад действительно рекомендовало его
принять. Но несколько старейших членов запротестовали. Они сказали, что
готовы рассмотреть этот план, если исходная цифра будет удвоена и каждая
рыба пойдет за двадцать.
Если вы будете на реке и у вас окажется свободный вечер, советую вам
зайти в какой-нибудь маленький деревенский трактир и сесть в распивочной.
Вы почти наверняка застанете там несколько старых удильщиков за стаканом
грога, и они в полчаса расскажут достаточно рыбных историй, чтобы
расстроить вам желудок на целый месяц.
Я и Джордж... (Я не знаю, что случилось с Гаррисом: сразу после
завтрака он пошел побриться, а вернувшись, целых сорок минут наводил глянец
на свои башмаки; после этого мы его не видели.) Итак, я, Джордж и собака,
предоставленные самим себе, на второй день вечером пошли прогуляться в
Уоллингфорд. На обратном пути мы заглянули в маленький трактирчик, чтобы
отдохнуть и подкрепиться.
Мы вошли в зал и сели. В зале находился какой-то старик, куривший
длинную глиняную трубку. Естественно, мы разговорились с ним.
Старик сказал, что сегодня хорошая погода. Мы сказали, что вчера тоже
была хорошая погода. Затем мы сообщили друг другу, что завтра, вероятно,
тоже будет хорошая погода. Джордж сказал, что хлеба, кажется, всходят
недурно.
Потом каким-то образом всплыло, что мы нездешние и завтра утром
уезжаем.
После этого в разговоре наступила пауза. Мы рассеянно оглядывали
комнату, и наши глаза остановились на старом, пыльном стеклянном ящике,
подвешенном высоко над камином. В ящике, лежала форель. Эта форель
прямо-таки обворожила меня - это была совершенно чудовищная рыба. Сначала я
даже принял ее за треску.
- А, - сказал старый джентльмен, заметив, на что я смотрю. -
Замечательный экземпляр, не правда ли?
- Совершенно необычайный!.. - пробормотал я, а Джордж спросил старика,
сколько эта рыба, по его мнению, весит.
- Восемнадцать фунтов и шесть унций, - ответил старик, поднимаясь и
снимая пиджак. - Да, - продолжал он, - третьего числа следующего месяца
будет шестнадцать лет, как я ее вытащил. Я поймал ее на уклейку у самого
моста. Мне сказали, что она плавает в реке, и я сказал, что поймаю ее, и
поймал. Теперь такой рыбы здесь не увидишь. Спокойной ночи, джентльмены,
спокойной ночи.
И он вышел, оставив нас одних.
Мы не могли отвести глаз от этой рыбы. Рыба действительно была
замечательная. Мы все еще глядели на нее, когда в комнату вошел только что
подъехавший к трактиру местный извозчик с кружкой пива в руке и тоже
посмотрел на рыбу.
- Изрядная форель, а? - сказал Джордж, поворачиваясь к нему.
- Да, сэр, это про нее вполне можно сказать, - ответил извозчик, и,
отхлебнув пива, прибавил: - Может быть, вас здесь не было, сэр, когда ее
поймали?
- Нет, - ответили мы ему. - Мы здесь чужие.
- Ах, вот как, - сказал извозчик. - Ну, тогда вы, конечно, не можете
знать. Вот уже без малого пять лет, как я поймал эту рыбу.
- Как! Разве это вы ее поймали? - спросил я.
- Да, - ответил добродушно старик. - Я поймал ее у самого шлюза (тогда
здесь еще был шлюз) как-то после обеда, в пятницу. И самое удивительное -
поймал на муху. Я собирался ловить щук, право слово, и даже не думал о
форелях, и когда я увидел на конце удочки эту громадину, то, ей-богу,
совсем ошалел. В ней оказалось двадцать шесть фунтов. До свиданья,
джентльмены, до свиданья.
Через пять минут вошел третий человек и рассказал, как он поймал эту
форель на червяка, и ушел. Потом появился какой-то невозмутимый, серьезный
на вид джентльмен средних лет и сел у окна.
Некоторое время мы молчали. Наконец Джордж обратился к пришедшему:
- Простите, пожалуйста... Надеюсь, вы извините, что мы, совершенно
чужие в этих краях люди, позволяем себе такую смелость... Но я и мой
приятель были бы вам чрезвычайно обязаны, если бы вы рассказали, как вам
удалось поймать эту форель.
- А кто вам сказал, что это я поймал ее? - последовал удивленный
вопрос.
Мы ответили, что никто нам этого не говорил, но мы инстинктивно
чувствуем, что это сделал именно он.
- Удивительная вещь, - со смехом воскликнул серьезный джентльмен, -
совершенно удивительная! Ведь вы угадали. Я в самом деле поймал ее. Но как
вам удалось это узнать? Право, удивительно! В высшей степени удивительно!
И он рассказал нам, как целых полчаса тащил эту рыбу и как она сломала
удилище. Придя домой, он тщательно ее взвесил, и стрелка показала тридцать
шесть фунтов.
После этого он тоже удалился, и когда он ушел, к нам заглянул хозяин
трактира. Мы рассказали ему все, что слышали об этой форели, и это очень
его позабавило. Мы все от души хохотали.
- Так, значит, Джим Бэйтс, и Джо Магглс, и мистер Джонс, и старый
Билли Маундерс говорили вам, что они ее поймали? Ха-ха-ха! Вот это здорово!
- восклицал честный старик, весело смеясь. - Как же! Такие они люди, чтобы
отдать эту форель мне и позволить повесить ее в моем трактире если они сами
ее поймали. Как бы не так. Ха-ха-ха!
И он рассказал нам правду об этой форели. Оказалось, что это он поймал
ее много лет назад, когда был еще совсем мальчишкой. Ему помогло не
искусство, не уменье, а то непонятное счастье, которое, кажется, всегда
поджидает шалуна, удирающего из школы, чтобы поудить в солнечный день на
веревочку, привязанную к ветке.
Он говорил, что, принеся домой эту форель, избежал здоровой порки и
что даже школьный учитель сказал, что такая форель стоит тройного правила и
умножения многозначных чисел, вместе взятых.
В эту минуту трактирщика вызвали из комнаты, и мы с Джорджем снова
обратили взоры на форель.
Это, право же, была удивительная рыба. Чем больше мы смотрели на нее,
тем больше изумлялись.
Джордж до того заинтересовался ею, что влез на спинку стула, чтобы
рассмотреть получше. И вдруг стул качнулся, и Джордж изо всех сил вцепился
в ящик, чтобы удержаться, и ящик полетел вниз вместе со стулом и Джорджем.
- Рыба! Ты не испортил рыбу? - испуганно крикнул я, бросаясь к
Джорджу.
- Надеюсь, что нет, - сказал Джордж и осторожно поднялся. Но он все же
испортил рыбу. Форель лежала перед нами, разбитая на тысячу кусков (я
говорю - тысячу, но, может быть, их было и девятьсот, - я не считал). Нам
показалось странным и непонятным, что чучело форели разбилось на такие
маленькие кусочки.
Это было бы действительно странно и непонятно, будь перед нами
настоящее чучело форели. Но это было не так.
Форель была гипсовая!
Шлюзы. Меня и Джорджа фотографируют. Уоллингфорд. Дорчестер. Эбингдон.
Отец семейства. Здесь удобно тонуть. Трудный участок реки. Дурное влияние
речного воздуха.
На следующий день, рано утром, мы покинули Стритли, поднялись до
Келхэма и ночевали там в заводи под брезентом.
Между Стритли и Уоллингфордом река не особенно интересна. От Клива на
протяжении шести с половиной миль нет ни одного шлюза. Это, пожалуй, самый
длинный свободный участок реки выше Теддингтона; Оксфордский гребной клуб
тренирует на нем свои восьмерки.
Но как бы ни было приятно отсутствие шлюзов для гребцов, оно огорчает
тех, кто ищет на реке удовольствия.
Лично я очень люблю шлюзы. Они так приятно нарушают однообразие
гребли. Мне нравится сидеть в лодке и медленно подниматься из прохладных
глубин в новые воды, к незнакомым видам, или опускаться, словно покидая
мир, и ждать, пока не заскрипят мрачные ворота и узкая полоска дневного
света не начнет все больше и больше расширяться. И вот прекрасная,
улыбающаяся река вся лежит перед вами, и вы снова толкаете вашу лодочку из
недолгого заточения в приветливые струи.
Что за живописные пятна на реке эти шлюзы! Толстый старый сторож, его
веселая жена или ясноглазая дочка - милые люди, с которыми приятно
поболтать мимоходом. Вы встречаете там другие лодки и обмениваетесь речными
сплетнями. Без своих обсаженных цветами шлюзов Темза не была бы таким
волшебным местом.
Говоря о шлюзах, я вспомнил, как однажды летом, у Хэмптон-Корта, мы с
Джорджем чуть не погибли. Погода стояла великолепная, и шлюз был полон. Как
часто бывает на реке, какой-то расчетливый фотограф снимал наши лодки,
качавшиеся на прибывающей воде.
Я не сразу сообразил, в чем дело, и поэтому очень удивился, увидав,
что Джордж торопливо приглаживает брюки, взбивает волосы и залихватски
сдвигает фуражку на затылок. Потом, придав своему лицу приветливое и слегка
печальное выражение, он принял изящную позу, стараясь куда-нибудь спрятать
ноги.
Сначала я подумал, что Джордж увидел какую-нибудь знакомую девушку, и
оглянулся, чтобы посмотреть, кто это. Все, кто был на реке, сразу словно
окоченели. Они стояли и сидели в самых странных и нелепых позах, какие мне
приходилось видеть только на японских веерах. Девушки, все до одной,
улыбались. Они выглядели такими милыми! А мужчины нахмурили брови и
казались благородными и серьезными.
Тут истина вдруг открылась мне, и я испугался, что опоздаю. Наша лодка
была первая, и мне казалось, что с моей стороны будет невежливо испортить
фотографу снимок. Я быстро обернулся и занял позицию на носу, с небрежным
изяществом опираясь на багор. Моя поза говорила о силе и ловкости. Я привел
волосы в порядок, спустив одну прядь на лоб, и придал лицу выражение
ласковой грусти, смешанной с цинизмом. Оно, как говорят, мне идет. Мы
стояли и ждали торжественного момента. И вдруг я услышал сзади крик:
- Эй, посмотрите на свой нос!
Я не мог повернуться и поглядеть, в чем дело и на чей нос нам
надлежало смотреть. Я бросил украдкой взгляд на нос Джорджа. С ним все было
в порядке - во всяком случае в нем ничего нельзя было исправить. Скосив
глаза на свой собственный нос, я убедился, что он не хуже, чем я думал.
- Посмотрите на свой нос, осел вы этакий! - раздался тот же голос, но
уже громче.
После этого другой голос крикнул:
- Вытолкните свой нос, эй, вы там, двое, с собакой!
Ни я, ни Джордж не осмеливались повернуться. Рука фотографа лежала на
колпачке объектива, и он каждую секунду мог сделать снимок. Неужели они
кричали нам? Что же случилось с нашими носами? Почему их надо было
вытолкнуть?
Но теперь кричал уже весь шлюз, и чей-то громовой голос сзади нас
гаркнул:
- Посмотрите на вашу лодку, сэр! Эй, вы, в красных с черным фуражках!
Если вы не поторопитесь, на снимке выйдут только ваши трупы.
Тут мы посмотрели и увидели, что нос нашей лодки застрял между сваями
шлюза, а вода все прибывала и поднимала нас. Еще минута, и мы бы
опрокинулись. Быстрее молнии мы схватили по веслу; сильный удар рукояткой о
боковину шлюза освободил лодку, и мы полетели на спину.
Мы с Джорджем не особенно хорошо вышли на этой фотографии. Как и
следовало ожидать, нам уж так повезло, что фотограф пустил свой несчастный
аппарат в действие как раз тогда, когда мы оба с растерянным видом лежали
на спине и отчаянно болтали ногами в воздухе.
Наши ноги несомненно были "гвоздем" этой фотографии. По правде говоря,
кроме них почти ничего не было видно. Они занимали весь передний план. За
ними можно было разглядеть очертания других лодок и кусочки окружающего
пейзажа; но все это в сравнении с нашими ногами выглядело таким ничтожным и
незначительным, что остальные катающиеся почувствовали себя совсем
пристыженными и отказались приобрести фотографию. Владелец одного из
баркасов, заказавший шесть карточек, аннулировал заказ, когда ему показали
негатив. Он сказал, что возьмет их, если кто-нибудь покажет ему его баркас,
но никто не мог этого сделать. Он был где-то позади правой ноги Джорджа.
С этой фотографией вышло много неприятностей. Фотограф считал, что мы
обязаны взять по дюжине экземпляров, так как снимок на девять десятых
состоял из наших изображений, но мы отказались. Мы заявили, что не
протестуем против того, чтобы нас снимали во весь рост, но предпочитаем
быть увековеченными в вертикальном положении.
Уоллингфорд, в шести милях вверх от Стритли, - очень древний город,
который деятельно участвовал в создании английской истории. Во времена
бриттов это был город с грубыми глиняными сооружениями, но потом римские
легионы изгнали бриттов и на месте глиняных валов воздвигли мощные стены,
которые не смогло свалить даже Время, так искусно они были сложены древними
каменщиками.
Но Время, остановившееся перед римскими стенами, самих римлян
превратило в прах; позднее на этих землях сражались дикие саксы и огромные
датчане, потом пришли норманны.
До парламентской войны город был обнесен стенами и укреплениями, но
Фэрфакс подверг его долгой и жестокой осаде, город пал, и стены сровняли с
землей.
От Уоллингфорда к Дорчестеру окрестности реки становятся более
гористыми, разнообразными и живописными. Дорчестер стоит в полумиле от
реки. Если лодка у вас маленькая, до него можно добраться по речушке Тем.
Но лучше всего оставить лодку у шлюза Дэй и отправиться пешком через поля.
Дорчестер - красивое старинное местечко, приютившееся среди тишины,
спокойствия, дремоты.
Так же как и Уоллингфорд, Дорчестер в древности был городом; тогда он
назывался Каер Дорен - "город на воде". Позднее римляне создали там большой
лагерь; укрепления, которые окружали его, теперь кажутся низкими ровными
холмиками. Во времена саксов он был столицей Уэссекса. Город очень древний,
некогда он был сильным и большим. А теперь он стоит в стороне от шумной
жизни, клюет носом и видит сны.
В окрестностях Клифтон Хэмпдена, красивой деревушки, старомодной,
спокойной, изящной благодаря своим цветникам, берега реки очень колоритны и
красивы. Если вы собираетесь переночевать в Клифтоне, лучше всего
остановиться в "Ячменном Стоге". Можно смело сказать, что это самая
оригинальная, самая старинная гостиница на всей реке. Она стоит справа от
моста, в стороне от деревни. Высокая соломенная крыша и решетчатые окна
придают ей сказочный вид, а внутри пахнет стариной еще больше.
Для героини современного романа это было бы неподходящее место.
Героиня современного романа всегда "царственно высока", и она то и дело
"выпрямляется во весь рост". В "Ячменном Стоге" она бы каждый раз стукалась
головой о потолок.
Для пьяного эта гостиница тоже не подошла бы. Ему на каждом шагу
встречались бы разные неожиданности в виде ступенек, по которым надо то
спускаться, то подниматься, чтобы попасть в другую комнату; а уж подняться
в спальню или найти свою постель - это было бы для него совершенно
немыслимо.
На следующее утро мы встали рано, нам хотелось к полудню попасть в
Оксфорд. Просто удивительно, как рано человек может встать, когда ночует на
открытом воздухе. Лежа на досках, завернувшись в плед, с саквояжем под
головой вместо подушки, не так хочется "вздремнуть еще пять минут", как
если б ты нежился в мягкой постели. К половине девятого мы уже позавтракали
и прошли Клифтонский шлюз.
От Клифтона до Кэлхэма берега реки низкие, однообразные, неинтересные.
Но как только минуешь Кэлхэмский шлюз - самый холодный и глубокий, - пейзаж
оживает.
В Абингдоне река протекает под самыми улицами. Абингдон - типичный
провинциальный городок - спокойный, в высшей степени респектабельный,
чистый и безнадежно скучный. Он гордится своей древностью, но вряд ли он
может сравниться в этом с Уоллингфордом и Дорчестером. Некогда здесь было
известное аббатство, но теперь под остатками его священных сводов варят
горький эль.
В церкви св. Николая в Абингдоне стоит памятник Джону Блэкуоллу и его
жене Джейн, которые, счастливо прожив жизнь, скончались в один день, 21
августа 1625 года; а в церкви св. Елены есть запись, в которой говорится,
что У. Ли, умерший в 1637 году, "имел потомства от чресл своих без трех
двести". Если сообразить, что это значит, то окажется, что семья мистера У.
Ли насчитывала сто девяносто семь человек. Мистер У. Ли, пять раз
избиравшийся мэром Абингдона, без сомнения был благодетелем для своего
поколения; но я надеюсь, что в наш перенаселенный век не много найдется ему
подобных.
От Абингдона до Нунхэма Кортени тянутся красивые места. Поместье
Нунхэм-парк заслуживает внимания. Его можно осматривать по вторникам и
четвергам. В доме есть прекрасная коллекция картин и редкостей, и сам парк
очень красив.
Заводь у Сэндфордской запруды - подходящее место для того, чтобы
утопиться. Нижнее течение здесь очень сильно, и если попадешь в него - все
в порядке. Обелиском отмечено место, где утонули уже двое во время купанья;
теперь со ступенек обелиска ныряют молодые люди, которые хотят убедиться,
действительно ли это место так опасно.
Шлюз и мельница Иффли, в миле от Оксфорда, - излюбленный сюжет
художников, которые пишут речные пейзажи. Но в жизни они много хуже, чем на
картинах. Я уже заметил, что в этом мире очень немногие вещи полностью
"Бык" к великому удовольствию Монморенси.
Говорят, что горы, высящиеся на обоих берегах реки, когда-то
соединялись и преграждали течение нынешней Темзы. Река будто бы
оканчивалась несколько выше Горинга, образуя большое озеро. Я не могу ни
подтвердить, ни опровергнуть это утверждение. Я просто отмечаю его.
Стритли - старинное местечко, основанное, как большинство прибрежных
городов и поселков, во времена бриттов и саксов. В Стритли куда приятнее
останавливаться, чем в Горинге, если у вас есть возможность выбирать, но
сам по себе Горинг достаточно красив и к тому же расположен ближе к
железной дороге, что имеет значение, если вы хотите удрать из гостиницы, не
заплатив по счету.
Стирка. Рыба и рыбаки. Об искусстве уженья. Добросовестный удильщик на
муху. Рыбацкая история.
Мы пробыли в Стритли два дня и отдали наше платье в стирку. Мы сами
пробовали стирать его в реке под наблюдением Джорджа, но это окончилось
неудачей. Поистине это можно назвать больше чем неудачей, так как после
стирки мы оказались в еще худшем положении, чем прежде. Перед стиркой наше
платье было, правда, очень грязно, но его все-таки можно было носить. А
после того как мы его постирали... Скажем кратко: вода в реке между
Рэдингом и Хэнли стала после этого много чище. Мы собрали во время стирки
всю грязь, которая скопилась в реке между Рэдингом и Хэнли, и, так сказать,
вмыли ее в наше платье.
Стритлейская прачка сказала, что считает себя обязанной взять с нас за
стирку втрое дороже обычной платы. Она заявила, что, пока работала,
чувствовала себя не прачкой, а скорее землекопом.
Мы заплатили по счету без единого слова.
Окрестности Горинга и Стритли - излюбленное место рыболовов. Река
изобилует щуками, плотвой, угрями, уклейкой, и можно целый день сидеть на
берегу и удить.
Некоторые люди так и делают. Но у них ничего не ловится. Я никогда не
видел, чтобы кто-нибудь поймал что-нибудь в Темзе, кроме пескарей и дохлых
кошек, а эти создания явно не имеют отношения к рыбной ловле! Местный
"Путеводитель рыбака" ни слова не говорит о поимке рыбы. Он ограничивается
замечанием, что Го-ринг - прекрасное место для рыбной ловли. Судя по тому,
что мне пришлось видеть, я вполне готов поддержать это утверждение. Нет
другого места на земле, где вы могли бы больше наслаждаться рыбной ловлей
или удить в течение более долгого времени. Некоторые рыболовы приезжают
сюда и удят весь день, другие остаются удить на месяц. Вы можете продлить
это занятие и удить целый год - разницы не будет.
В "Спутнике рыболова на Темзе" сказано, что "здесь водятся щуки и
окуни". Да, щуки и окуни, может быть, и водятся в Темзе. Я даже наверное
знаю, что это так. Гуляя по берегу, вы можете видеть их целые стаи. Они
подплывают и высовываются из воды, раскрывая рот в надежде получить
печенье. А когда вы купаетесь, они плотным кольцом окружают вас, мешают
плавать и действуют на нервы. Но чтобы поймать их на крючок с червяком на
конце или на что-нибудь подобное - этого не случается.
Сам я - неважный рыболов. Некогда я посвящал этому занятию много
внимания, и дело, как мне казалось, шло хорошо. Но опытные рыбаки сказали,
что из меня никогда не выйдет толку, и посоветовали мне отступиться. Они
говорили, что я очень неплохо закидываю удочку и, видимо, обладаю большой
смекалкой и совершенно достаточной врожденной леностью. Но, по их глубокому
убеждению, рыбак из меня не получится. У меня слишком мало воображения.
Они говорили, что в роли поэта, автора уголовных романов, репортера
или чего-нибудь в этом роде я, может быть, и добьюсь успеха. Но чтобы
создать себе имя в качестве удильщика на Темзе, нужно больше, чем у меня,
фантазии, больше способности к выдумке.
Многие считают, что от хорошего рыболова требуется только уменье
легко, не краснея, врать. Но эта глубокое заблуждение. Голое вранье
бесполезно - на это способен любой новичок. Обстоятельные подробности,
изящные правдоподобные штрихи, общее впечатление щепетильной, почти
педантической правдивости - вот что характерно для опытного рыбака.
Каждый может войти и сказать: "Знаете, вчера вечером я поймал
пятнадцать дюжин окуней", или: "В прошлый понедельник я вытащил пескаря
весом в восемнадцать фунтов и длиной в три фута от головы до хвоста".
Для этого не требуется искусства или уменья. Это свидетельствует всего
лишь о смелости.
Нет, настоящий рыбак не стал бы врать таким образом. Его система - это
целая наука.
Он спокойно входит, не снимая шляпы, усаживается на самый удобный
стул, закуривает трубку и молча пускает клубы дыма. Он дает молодежи вволю
похвастаться и, воспользовавшись минутой тишины, вынимает трубку изо рта и
говорит, выколачивая ее о решетку камина.
- Н-да... во вторник вечером мне удалось выловить такое, что, пожалуй,
об этом не стоит и говорить.
- Почему? - восклицают все разом.
- Потому что, если я и расскажу, мне вряд ли поверят, - спокойно
отвечает старик без тени горечи в голосе. Он снова набивает трубку и просит
трактирщика принести ему три рюмки шотландской.
Наступает пауза; никто не чувствует в себе достаточной уверенности,
чтобы оспаривать мнение старого джентльмена. Тому приходится продолжать, не
дожидаясь поддержки.
- Нет, - говорит он задумчиво, - я бы и сам не поверил, если бы мне
рассказали такое. Но тем не менее это факт. Я весь день просидел на берегу
и не поймал буквально ничего - только несколько дюжин уклеек и штук
двадцать щук. Я уже собирался бросить это дело, как вдруг чувствую, -
удочку здорово дернуло. Я подумал, что это опять какая-нибудь мелочь, и
хотел подсечь. И что же? Удочка ни туда, ни сюда. Мне потребовалось
полчаса, - да-с, полчаса, - чтобы вытащить эту рыбу, и каждую минуту я
думал, что леса оборвется. Наконец я ее вытащил, и что же, вы думаете, это
оказалось? Осетр!.. Сорок фунтов весом! Да-с, на удочку! Удивительно?
Конечно. Эй, хозяин, еще три рюмки шотландской!
Потом он рассказывает, как поражены были все, кто видел эту рыбу, и
что сказала жена, когда он пришел домой, и какого мнения об этом случае Джо
Багглс.
Как-то раз я спросил хозяина одного прибрежного трактира, не противно
ли ему слушать россказни местных рыбаков. Он ответил:
- Нет, сэр, теперь - нет. Сначала я, правда, немного шалел, но теперь
ничего, мы с хозяйкой можем хоть целый день их слушать. Дело привычки,
знаете, дело привычки.
У меня был один знакомый. Это был очень добросовестный молодой
человек, и когда он начал удить на муху, то решил не преувеличивать своего
улова больше, чем на двадцать пять процентов.
- Если я поймаю сорок штук, - говорил он, - я буду рассказывать что
поймал пятьдесят, и так далее. Но больше я прибавлять не буду, потому что
врать - грех.
Двадцатипятипроцентный план действовал очень плохо. Моему знакомому
никак не удавалось его применить. Он ловил за день самое большое три рыбы,
а к трем не прибавишь двадцать пять процентов, по крайней мере в рыбах.
Тогда мой знакомый повысил процент до тридцати трех с третью. Но это
тоже оказывалось неудобно, если ему удавалось выловить одну рыбу или две.
Наконец, чтобы упростить дело, он решил увеличивать свой улов ровно вдвое.
Месяца два он соблюдал это правило, но потом ему надоело. Никто не
верил, что он только удваивает, и это нисколько не улучшало его репутации;
в то же время его умеренность ставила его в невыгодное положение в
сравнении с другими рыболовами. Когда он ловил каких-нибудь три рыбешки, то
говорил, что поймал шесть, и ему было очень обидно слушать, как человек,
который заведомо поймал только одну рыбу, ходил и рассказывал, что вытащил
две дюжины.
Наконец мой знакомый заключил сам с собой условие, которого свято
придерживается до сих пор: каждую пойманную им рыбу он решил считать за
десять, и притом всегда начинает счет с десяти. Если, например, ему не
удавалось поймать ни одной рыбы, он говорил, что поймал десять. По его
счету нельзя было поймать меньше десяти рыб, - в этом заключалась основа
его системы. Когда же он ухитрялся выловить одну рыбу, то считал ее за
двадцать, две рыбы шли за тридцать, три - за сорок и так далее.
Этот план прост и легко осуществим. Недавно шли даже разговоры о том,
чтобы распространить его на всю удящую братию. Правление Ассоциации
удильщиков на Темзе года два тому назад действительно рекомендовало его
принять. Но несколько старейших членов запротестовали. Они сказали, что
готовы рассмотреть этот план, если исходная цифра будет удвоена и каждая
рыба пойдет за двадцать.
Если вы будете на реке и у вас окажется свободный вечер, советую вам
зайти в какой-нибудь маленький деревенский трактир и сесть в распивочной.
Вы почти наверняка застанете там несколько старых удильщиков за стаканом
грога, и они в полчаса расскажут достаточно рыбных историй, чтобы
расстроить вам желудок на целый месяц.
Я и Джордж... (Я не знаю, что случилось с Гаррисом: сразу после
завтрака он пошел побриться, а вернувшись, целых сорок минут наводил глянец
на свои башмаки; после этого мы его не видели.) Итак, я, Джордж и собака,
предоставленные самим себе, на второй день вечером пошли прогуляться в
Уоллингфорд. На обратном пути мы заглянули в маленький трактирчик, чтобы
отдохнуть и подкрепиться.
Мы вошли в зал и сели. В зале находился какой-то старик, куривший
длинную глиняную трубку. Естественно, мы разговорились с ним.
Старик сказал, что сегодня хорошая погода. Мы сказали, что вчера тоже
была хорошая погода. Затем мы сообщили друг другу, что завтра, вероятно,
тоже будет хорошая погода. Джордж сказал, что хлеба, кажется, всходят
недурно.
Потом каким-то образом всплыло, что мы нездешние и завтра утром
уезжаем.
После этого в разговоре наступила пауза. Мы рассеянно оглядывали
комнату, и наши глаза остановились на старом, пыльном стеклянном ящике,
подвешенном высоко над камином. В ящике, лежала форель. Эта форель
прямо-таки обворожила меня - это была совершенно чудовищная рыба. Сначала я
даже принял ее за треску.
- А, - сказал старый джентльмен, заметив, на что я смотрю. -
Замечательный экземпляр, не правда ли?
- Совершенно необычайный!.. - пробормотал я, а Джордж спросил старика,
сколько эта рыба, по его мнению, весит.
- Восемнадцать фунтов и шесть унций, - ответил старик, поднимаясь и
снимая пиджак. - Да, - продолжал он, - третьего числа следующего месяца
будет шестнадцать лет, как я ее вытащил. Я поймал ее на уклейку у самого
моста. Мне сказали, что она плавает в реке, и я сказал, что поймаю ее, и
поймал. Теперь такой рыбы здесь не увидишь. Спокойной ночи, джентльмены,
спокойной ночи.
И он вышел, оставив нас одних.
Мы не могли отвести глаз от этой рыбы. Рыба действительно была
замечательная. Мы все еще глядели на нее, когда в комнату вошел только что
подъехавший к трактиру местный извозчик с кружкой пива в руке и тоже
посмотрел на рыбу.
- Изрядная форель, а? - сказал Джордж, поворачиваясь к нему.
- Да, сэр, это про нее вполне можно сказать, - ответил извозчик, и,
отхлебнув пива, прибавил: - Может быть, вас здесь не было, сэр, когда ее
поймали?
- Нет, - ответили мы ему. - Мы здесь чужие.
- Ах, вот как, - сказал извозчик. - Ну, тогда вы, конечно, не можете
знать. Вот уже без малого пять лет, как я поймал эту рыбу.
- Как! Разве это вы ее поймали? - спросил я.
- Да, - ответил добродушно старик. - Я поймал ее у самого шлюза (тогда
здесь еще был шлюз) как-то после обеда, в пятницу. И самое удивительное -
поймал на муху. Я собирался ловить щук, право слово, и даже не думал о
форелях, и когда я увидел на конце удочки эту громадину, то, ей-богу,
совсем ошалел. В ней оказалось двадцать шесть фунтов. До свиданья,
джентльмены, до свиданья.
Через пять минут вошел третий человек и рассказал, как он поймал эту
форель на червяка, и ушел. Потом появился какой-то невозмутимый, серьезный
на вид джентльмен средних лет и сел у окна.
Некоторое время мы молчали. Наконец Джордж обратился к пришедшему:
- Простите, пожалуйста... Надеюсь, вы извините, что мы, совершенно
чужие в этих краях люди, позволяем себе такую смелость... Но я и мой
приятель были бы вам чрезвычайно обязаны, если бы вы рассказали, как вам
удалось поймать эту форель.
- А кто вам сказал, что это я поймал ее? - последовал удивленный
вопрос.
Мы ответили, что никто нам этого не говорил, но мы инстинктивно
чувствуем, что это сделал именно он.
- Удивительная вещь, - со смехом воскликнул серьезный джентльмен, -
совершенно удивительная! Ведь вы угадали. Я в самом деле поймал ее. Но как
вам удалось это узнать? Право, удивительно! В высшей степени удивительно!
И он рассказал нам, как целых полчаса тащил эту рыбу и как она сломала
удилище. Придя домой, он тщательно ее взвесил, и стрелка показала тридцать
шесть фунтов.
После этого он тоже удалился, и когда он ушел, к нам заглянул хозяин
трактира. Мы рассказали ему все, что слышали об этой форели, и это очень
его позабавило. Мы все от души хохотали.
- Так, значит, Джим Бэйтс, и Джо Магглс, и мистер Джонс, и старый
Билли Маундерс говорили вам, что они ее поймали? Ха-ха-ха! Вот это здорово!
- восклицал честный старик, весело смеясь. - Как же! Такие они люди, чтобы
отдать эту форель мне и позволить повесить ее в моем трактире если они сами
ее поймали. Как бы не так. Ха-ха-ха!
И он рассказал нам правду об этой форели. Оказалось, что это он поймал
ее много лет назад, когда был еще совсем мальчишкой. Ему помогло не
искусство, не уменье, а то непонятное счастье, которое, кажется, всегда
поджидает шалуна, удирающего из школы, чтобы поудить в солнечный день на
веревочку, привязанную к ветке.
Он говорил, что, принеся домой эту форель, избежал здоровой порки и
что даже школьный учитель сказал, что такая форель стоит тройного правила и
умножения многозначных чисел, вместе взятых.
В эту минуту трактирщика вызвали из комнаты, и мы с Джорджем снова
обратили взоры на форель.
Это, право же, была удивительная рыба. Чем больше мы смотрели на нее,
тем больше изумлялись.
Джордж до того заинтересовался ею, что влез на спинку стула, чтобы
рассмотреть получше. И вдруг стул качнулся, и Джордж изо всех сил вцепился
в ящик, чтобы удержаться, и ящик полетел вниз вместе со стулом и Джорджем.
- Рыба! Ты не испортил рыбу? - испуганно крикнул я, бросаясь к
Джорджу.
- Надеюсь, что нет, - сказал Джордж и осторожно поднялся. Но он все же
испортил рыбу. Форель лежала перед нами, разбитая на тысячу кусков (я
говорю - тысячу, но, может быть, их было и девятьсот, - я не считал). Нам
показалось странным и непонятным, что чучело форели разбилось на такие
маленькие кусочки.
Это было бы действительно странно и непонятно, будь перед нами
настоящее чучело форели. Но это было не так.
Форель была гипсовая!
Шлюзы. Меня и Джорджа фотографируют. Уоллингфорд. Дорчестер. Эбингдон.
Отец семейства. Здесь удобно тонуть. Трудный участок реки. Дурное влияние
речного воздуха.
На следующий день, рано утром, мы покинули Стритли, поднялись до
Келхэма и ночевали там в заводи под брезентом.
Между Стритли и Уоллингфордом река не особенно интересна. От Клива на
протяжении шести с половиной миль нет ни одного шлюза. Это, пожалуй, самый
длинный свободный участок реки выше Теддингтона; Оксфордский гребной клуб
тренирует на нем свои восьмерки.
Но как бы ни было приятно отсутствие шлюзов для гребцов, оно огорчает
тех, кто ищет на реке удовольствия.
Лично я очень люблю шлюзы. Они так приятно нарушают однообразие
гребли. Мне нравится сидеть в лодке и медленно подниматься из прохладных
глубин в новые воды, к незнакомым видам, или опускаться, словно покидая
мир, и ждать, пока не заскрипят мрачные ворота и узкая полоска дневного
света не начнет все больше и больше расширяться. И вот прекрасная,
улыбающаяся река вся лежит перед вами, и вы снова толкаете вашу лодочку из
недолгого заточения в приветливые струи.
Что за живописные пятна на реке эти шлюзы! Толстый старый сторож, его
веселая жена или ясноглазая дочка - милые люди, с которыми приятно
поболтать мимоходом. Вы встречаете там другие лодки и обмениваетесь речными
сплетнями. Без своих обсаженных цветами шлюзов Темза не была бы таким
волшебным местом.
Говоря о шлюзах, я вспомнил, как однажды летом, у Хэмптон-Корта, мы с
Джорджем чуть не погибли. Погода стояла великолепная, и шлюз был полон. Как
часто бывает на реке, какой-то расчетливый фотограф снимал наши лодки,
качавшиеся на прибывающей воде.
Я не сразу сообразил, в чем дело, и поэтому очень удивился, увидав,
что Джордж торопливо приглаживает брюки, взбивает волосы и залихватски
сдвигает фуражку на затылок. Потом, придав своему лицу приветливое и слегка
печальное выражение, он принял изящную позу, стараясь куда-нибудь спрятать
ноги.
Сначала я подумал, что Джордж увидел какую-нибудь знакомую девушку, и
оглянулся, чтобы посмотреть, кто это. Все, кто был на реке, сразу словно
окоченели. Они стояли и сидели в самых странных и нелепых позах, какие мне
приходилось видеть только на японских веерах. Девушки, все до одной,
улыбались. Они выглядели такими милыми! А мужчины нахмурили брови и
казались благородными и серьезными.
Тут истина вдруг открылась мне, и я испугался, что опоздаю. Наша лодка
была первая, и мне казалось, что с моей стороны будет невежливо испортить
фотографу снимок. Я быстро обернулся и занял позицию на носу, с небрежным
изяществом опираясь на багор. Моя поза говорила о силе и ловкости. Я привел
волосы в порядок, спустив одну прядь на лоб, и придал лицу выражение
ласковой грусти, смешанной с цинизмом. Оно, как говорят, мне идет. Мы
стояли и ждали торжественного момента. И вдруг я услышал сзади крик:
- Эй, посмотрите на свой нос!
Я не мог повернуться и поглядеть, в чем дело и на чей нос нам
надлежало смотреть. Я бросил украдкой взгляд на нос Джорджа. С ним все было
в порядке - во всяком случае в нем ничего нельзя было исправить. Скосив
глаза на свой собственный нос, я убедился, что он не хуже, чем я думал.
- Посмотрите на свой нос, осел вы этакий! - раздался тот же голос, но
уже громче.
После этого другой голос крикнул:
- Вытолкните свой нос, эй, вы там, двое, с собакой!
Ни я, ни Джордж не осмеливались повернуться. Рука фотографа лежала на
колпачке объектива, и он каждую секунду мог сделать снимок. Неужели они
кричали нам? Что же случилось с нашими носами? Почему их надо было
вытолкнуть?
Но теперь кричал уже весь шлюз, и чей-то громовой голос сзади нас
гаркнул:
- Посмотрите на вашу лодку, сэр! Эй, вы, в красных с черным фуражках!
Если вы не поторопитесь, на снимке выйдут только ваши трупы.
Тут мы посмотрели и увидели, что нос нашей лодки застрял между сваями
шлюза, а вода все прибывала и поднимала нас. Еще минута, и мы бы
опрокинулись. Быстрее молнии мы схватили по веслу; сильный удар рукояткой о
боковину шлюза освободил лодку, и мы полетели на спину.
Мы с Джорджем не особенно хорошо вышли на этой фотографии. Как и
следовало ожидать, нам уж так повезло, что фотограф пустил свой несчастный
аппарат в действие как раз тогда, когда мы оба с растерянным видом лежали
на спине и отчаянно болтали ногами в воздухе.
Наши ноги несомненно были "гвоздем" этой фотографии. По правде говоря,
кроме них почти ничего не было видно. Они занимали весь передний план. За
ними можно было разглядеть очертания других лодок и кусочки окружающего
пейзажа; но все это в сравнении с нашими ногами выглядело таким ничтожным и
незначительным, что остальные катающиеся почувствовали себя совсем
пристыженными и отказались приобрести фотографию. Владелец одного из
баркасов, заказавший шесть карточек, аннулировал заказ, когда ему показали
негатив. Он сказал, что возьмет их, если кто-нибудь покажет ему его баркас,
но никто не мог этого сделать. Он был где-то позади правой ноги Джорджа.
С этой фотографией вышло много неприятностей. Фотограф считал, что мы
обязаны взять по дюжине экземпляров, так как снимок на девять десятых
состоял из наших изображений, но мы отказались. Мы заявили, что не
протестуем против того, чтобы нас снимали во весь рост, но предпочитаем
быть увековеченными в вертикальном положении.
Уоллингфорд, в шести милях вверх от Стритли, - очень древний город,
который деятельно участвовал в создании английской истории. Во времена
бриттов это был город с грубыми глиняными сооружениями, но потом римские
легионы изгнали бриттов и на месте глиняных валов воздвигли мощные стены,
которые не смогло свалить даже Время, так искусно они были сложены древними
каменщиками.
Но Время, остановившееся перед римскими стенами, самих римлян
превратило в прах; позднее на этих землях сражались дикие саксы и огромные
датчане, потом пришли норманны.
До парламентской войны город был обнесен стенами и укреплениями, но
Фэрфакс подверг его долгой и жестокой осаде, город пал, и стены сровняли с
землей.
От Уоллингфорда к Дорчестеру окрестности реки становятся более
гористыми, разнообразными и живописными. Дорчестер стоит в полумиле от
реки. Если лодка у вас маленькая, до него можно добраться по речушке Тем.
Но лучше всего оставить лодку у шлюза Дэй и отправиться пешком через поля.
Дорчестер - красивое старинное местечко, приютившееся среди тишины,
спокойствия, дремоты.
Так же как и Уоллингфорд, Дорчестер в древности был городом; тогда он
назывался Каер Дорен - "город на воде". Позднее римляне создали там большой
лагерь; укрепления, которые окружали его, теперь кажутся низкими ровными
холмиками. Во времена саксов он был столицей Уэссекса. Город очень древний,
некогда он был сильным и большим. А теперь он стоит в стороне от шумной
жизни, клюет носом и видит сны.
В окрестностях Клифтон Хэмпдена, красивой деревушки, старомодной,
спокойной, изящной благодаря своим цветникам, берега реки очень колоритны и
красивы. Если вы собираетесь переночевать в Клифтоне, лучше всего
остановиться в "Ячменном Стоге". Можно смело сказать, что это самая
оригинальная, самая старинная гостиница на всей реке. Она стоит справа от
моста, в стороне от деревни. Высокая соломенная крыша и решетчатые окна
придают ей сказочный вид, а внутри пахнет стариной еще больше.
Для героини современного романа это было бы неподходящее место.
Героиня современного романа всегда "царственно высока", и она то и дело
"выпрямляется во весь рост". В "Ячменном Стоге" она бы каждый раз стукалась
головой о потолок.
Для пьяного эта гостиница тоже не подошла бы. Ему на каждом шагу
встречались бы разные неожиданности в виде ступенек, по которым надо то
спускаться, то подниматься, чтобы попасть в другую комнату; а уж подняться
в спальню или найти свою постель - это было бы для него совершенно
немыслимо.
На следующее утро мы встали рано, нам хотелось к полудню попасть в
Оксфорд. Просто удивительно, как рано человек может встать, когда ночует на
открытом воздухе. Лежа на досках, завернувшись в плед, с саквояжем под
головой вместо подушки, не так хочется "вздремнуть еще пять минут", как
если б ты нежился в мягкой постели. К половине девятого мы уже позавтракали
и прошли Клифтонский шлюз.
От Клифтона до Кэлхэма берега реки низкие, однообразные, неинтересные.
Но как только минуешь Кэлхэмский шлюз - самый холодный и глубокий, - пейзаж
оживает.
В Абингдоне река протекает под самыми улицами. Абингдон - типичный
провинциальный городок - спокойный, в высшей степени респектабельный,
чистый и безнадежно скучный. Он гордится своей древностью, но вряд ли он
может сравниться в этом с Уоллингфордом и Дорчестером. Некогда здесь было
известное аббатство, но теперь под остатками его священных сводов варят
горький эль.
В церкви св. Николая в Абингдоне стоит памятник Джону Блэкуоллу и его
жене Джейн, которые, счастливо прожив жизнь, скончались в один день, 21
августа 1625 года; а в церкви св. Елены есть запись, в которой говорится,
что У. Ли, умерший в 1637 году, "имел потомства от чресл своих без трех
двести". Если сообразить, что это значит, то окажется, что семья мистера У.
Ли насчитывала сто девяносто семь человек. Мистер У. Ли, пять раз
избиравшийся мэром Абингдона, без сомнения был благодетелем для своего
поколения; но я надеюсь, что в наш перенаселенный век не много найдется ему
подобных.
От Абингдона до Нунхэма Кортени тянутся красивые места. Поместье
Нунхэм-парк заслуживает внимания. Его можно осматривать по вторникам и
четвергам. В доме есть прекрасная коллекция картин и редкостей, и сам парк
очень красив.
Заводь у Сэндфордской запруды - подходящее место для того, чтобы
утопиться. Нижнее течение здесь очень сильно, и если попадешь в него - все
в порядке. Обелиском отмечено место, где утонули уже двое во время купанья;
теперь со ступенек обелиска ныряют молодые люди, которые хотят убедиться,
действительно ли это место так опасно.
Шлюз и мельница Иффли, в миле от Оксфорда, - излюбленный сюжет
художников, которые пишут речные пейзажи. Но в жизни они много хуже, чем на
картинах. Я уже заметил, что в этом мире очень немногие вещи полностью